Это было очень-очень давно. Так давно, что никто уже и не помнит. Но мне можете верить, ведь я видел это все собственными глазами. Это теперь они не очень хорошо видят, а тогда…Кто сказал, что я стар и ничего не вижу? Да, сейчас я не разгляжу и свою ладонь, но тогда, я был молод, моложе, чем вы сейчас. И очень хорошо все запомнил. Итак, это было в тот день, когда в городе перестали лаять все собаки. Что значит, они лают? Конечно, сейчас они заливаются на прохожих, как кумушки на оплошавшую соседку, но тогда, в тот день, не подавала голос ни одна.
Небо в тот день было странным. Казалось, тучи были подвешены на ниточках, и до них можно было дотянуться рукой, если чуть-чуть потянуться вверх. А где-то высоко, оно было голубым, с золотыми узорами восходящего солнца. Люди спешили по своим делам, ведь было утро. Я бежал по переулку, потому что опаздывал к старому лавочнику, у которого работал подмастерьем. А несся сломя голову потому, что прошлый раз он надрал мне уши, и пообещал их оторвать их совсем. А как же я без ушей? Вот и бежал, выбирая короткий путь, и стараясь не налететь на разносчиков хлеба, которые несли хлеб из пекарни Старика Тома в булочные госпожи Райны. И если бы не опаздывал так, то и не выбежал бы на тот пустырь. Пустырь, к слову сказать, у нас знатный. В городской управе пока так и не решили, что же на нем построить, и все окрестные мальчишки летом гоняли там мяч, а зимой строили снежные замки, из которых обстреливали друг друга. Меня занесло на повороте, и я увидел его. Точнее, их – несколько разноцветных палаток, которые окружали одну, большую, похожую на большой купол. Цирк! В этот момент, я напрочь позабыл о том, что опаздываю на работу, и про свои бедные уши.
Вытаращив глаза, я разглядывал цветастые палатки, и вившийся над некоторыми из них дымок. Запахло кашей с мясом, и я моментально вспомнил, что утром не успел поесть, и матушка сунула мне кусок хлеба, чтобы, как она говорила, «мог передвигать ноги». Но хлеб был на обед, а есть хотелось сейчас. Хлопнув себя по животу, и сказав, чтобы он угомонился, потому что все равно ничего не получит, я снова стал разглядывать палатки. Между ними неторопливо передвигались люди в странных одеждах, и сновали пятнистые собаки с высунутыми языками. Из одной палатки выбежали двое детей, и шмыгнули в главную, над которой уже поднимался по шесту полосатый флаг циркачей. А возле другой, прохаживались двое дюжих парней, с виду шатаясь без дела, но было похоже, что они ее сторожили. «Наверное, там живет хозяин цирка» - подумал я, - а иначе чего же они с нее глаз не сводят?». И только хотел подобраться еще поближе, как увидел ее, Ребекку Ойсен, и забыл на сей раз уже про цирк. Подумаешь, цирк!
Бекки училась в нашей школе, и даже, в моем классе, у учительницы Софи Дюро, но она была дочерью владельца нашей лечебницы, и я даже не смел посмотреть на нее лишний раз. Ну, кто она, и кто я, работающий летом у лавочника, и учившийся у него ремеслу, и регулярно получавший от него затрещины. Матушка давала мне с собой в школу кусок хлеба, а Бекки с подружками покупала в кондитерской, настоящие пирожные. Так что смотрел я на нее украдкой, пока никто не видел, особенно она. Пожалуется еще своему отцу, и тот уж точно оторвет мне уши. А где мой отец, никому неизвестно, матушка одна растит, да еще и братишку с сестренкой. Но это я отвлекся. Так вот, стоит, значит Бекки, и с кем-то там разговаривает, с маленьким таким, но в цилиндре. Цилиндр блестит, как новая монета – видел один раз, когда клиент расплачивался в лавке. Так старый лавочник схватил эту монету, и сразу спрятал, чтобы я, наверное, не стащил. И с чего мне тащить у него монету? Сразу ведь на меня подумают, да и матушка позора не оберется… Ну так вот, стоит Бекки с этим мелким, и разговаривает, и смеется. И он ей какую-то бумажку разноцветную дает, а сам на большую палатку показывает. Важный такой. Бекки кивает, и уходит в сторону своего дома, а этот, в цилиндре, к той палатке, что те два силача охраняли, подошел. Один ему дверь в палатку приоткрыл, оттуда что-то так странно не то рыкнуло, не то взвыло, и он, оглянувшись так, воровато, туда проскользнул. Тут я снова про лавочника вспомнил.
Ну, думаю, он мне не только уши пообрывает, но и все волосы на голове выдерет. Как пить дать. А тут из главной палатки снова те двое детей выходят. Мальчишка, одетый, ну совсем, как наши, что по улицам с колесом на палочке бегают, и девчонка, как будто на воскресный пикник собралась, с зонтиком. Только я лиц их не видел еще, они спиной стояли. Стоят, и по карманам что-то рассовывают. Сначала думал, что конфеты, в животе снова заныло, а потом смотрю, нет, такие же листочки, что тот, в цилиндре, Бекки давал. Спрятали по последней бумажке, и побежали в ту же сторону, что и она ушла. Странно так побежали, надо сказать – как будто переваливаются с ноги на ногу. Глянул я на свои ноги, в нечищеных башмаках – а чего их чистить, целее они все равно не станут, зато в дождь в них одно удовольствие летом – вода так и хлюпает, за версту слыхать, что иду. А пока на ноги-то взгляд опускал, на глаза узелок попался, в который матушка кусок хлеба положила. Припустил тут я, что сил было, до лавочки. Бегу, а сам с жизнью прощаюсь, и заодно думаю – «А может съесть этот кусок, лавочник ведь все равно убьет, что опоздал настолько?». Повезло мне тогда. Влетаю в лавку, а там один Мартин, второй подмастерье, а хозяина нет – он утром как открыл лавку, так на другой конец города, к какой-то старой важной леди и уехал спозаранку, Мартина присматривать оставил, раз тот первым пришел. А чего ему первым не приходить, если живет за два дома, а не в Старом городе, как я? Так что плюхнулся я на стул, дух перевести, да подумать. Цирк, оно ведь дело хорошее, у нас редко циркачи бывают, да только что за бумажки такие цветные? И зачем этот, в цилиндре Бекки ее давал, и дети эти больно странно бегают… Так мне все это интересно было, что весь день был сам не свой, и Мартин все удивлялся, чего это со мной. Даже про хлеб он мне напомнил, так я обо всем забыл. Но только про цирк я ему не сказал. Хотел сразу, как влетел, а потом, как воды в рот набрал, или рука отвела, но передумал. Уж больно это все странно было. А к вечеру, в городе уже все знали, что приехали циркачи.
По главной улице прошли гимнасты с клоунами, и вели с собой медведя и забавных собак, похожих на одуванчики. Собаки кружились вокруг себя, а медведь шел на поводу и на задних лапах. Но медведем нас было не удивить, их каждый цирк завсегда привозит. А собаки смешные. Вот только наши, почему-то, куда-то попрятались. А ведь раньше, едва медведя почуют, и такой лай стоял на весь город. А тут вдруг тихо. Не понравилось мне это. Только что я тогда сделать мог – прийти в управу, да сказать, что собаки не лают, и циркачи странные. Хорошо, если бы они просто посмеялись, да по шее дали и отпустили. А то и в лечебницу могли определить, как разумом повредившегося. В общем, сижу я в лавке, и думаю.
Тут и старик вернулся, весь день его не было. Рассказал, что о цирке уже весь город говорит, а первое представление вечером будет. Когда фейерверки в небо пускать можно будет. Ну, думаю, хоть на огни в небе посмотрю – билета-то мне не видать, он дорогих денег стоит, а нам на хлебушек едва хватает, да сестренку нынче в школу вести, платье ей покупать, чтобы не хуже других была. В общем, не светит. Лавочник больно добрый сегодня оказался, старая леди хорошо заплатила, и он нас с Мартином домой отпустил, аж на целый час раньше. Чудеса, да и только. Только они на этом в тот день не заканчивались. Прихожу домой, а меня матушка встречает, да про цирк спрашивает. Мол, правда ли, что приехал, да где будет. И чего, думаю, ей интересно это, всегда ведь есть, ну и есть, а нет, и то ладно. А она листок протягивает. Смотри, говорит, что сестренке-то твоей детки дали. Тут я и сел. Листок-то ведь тот самый, что Бекки брала, да те дети из цирка прятали. Только теперь я его поближе разглядеть сумел. Надписи на нем непонятные, не по-нашему написано. И картинка еще – клоун улыбается, и рукой машет. Лицо у него белое, и губы красной краской намалеваны. Ну, как заведено у них обычно. Смотрю на матушку, а она и говорит: «Сестренке это дали, и сказали, что по этой бумажке, можно в цирк прийти совсем бесплатно, без денег пропустят. Она-то мала совсем, а тебе будет в радость». Значит, думаю, это такие билеты особые были. Их, наверное, специально раздают, чтобы народу побольше пришло. Вот только Бекки-то, она совсем не похожа на тех, кто себе настоящий билет купить не может. Ей почему его дали? Правда, тут же одернул себя – такой красивой девочки, как Бекки, во всем городе не сыщешь. Вот и позвали так, чтоб уж наверняка пришла. Матушке я, конечно, спасибо сказал, и радость изобразил, что в цирк попаду. Да только не весело мне было, а боязно.
К вечеру, вымыл я руки, лицо, даже шею с ушами. Волосы щеткой пригладил, одежду надел, в которой в школу хожу – матушка из сундука достала. Только башмаки старые – новых-то еще не купили, лето в самом разгаре, чего зря покупать, малые еще будут. Собрался я, в общем, в матушкино зеркальце посмотрелся. Идти надо, а у самого коленки с чего-то трясутся. Матушка про тот листок, раз пять напомнила, не меньше, а все равно, чуть не забыл его. Вышел из дома, а самому идти неохота. Солнце уже прятаться начало, тени кругом. А на небе, все те же облака, что и утром были, те, что будто ниточками к небу привязаны, да вокруг себя крутятся, как кусочки пуха. И небо алое, в лиловых разводах. В иной день, не оторваться бы, а тут оторопь взяла. Ну, чисто картинка из книжки, что иной раз в школе на воскресенье дают. Страшно. И нечего смеяться, сами бы тогда зубами стучали, как сейчас башмаками по камням, от смеха колотите. Иду, и себя успокаиваю – мол, чего бояться-то, цирк, да и цирк. Да только у меня все из головы тот вой не выходил, что из палатки, которую охраняли, доносился. И в которую тот, в цилиндре, зашел. И чем он его так натирает, у меня башмаки никогда так не блестели, даже когда новые совсем были. И вот, пока про башмаки, да цилиндр размышлял, сам не заметил, как до пустыря дошел. А там уже светло, как днем, хоть нитку в иголку вдевай, да шей. И детей со всего города видимо-невидимо. Тут и Бекки с подружками, и ребята, с которыми на пустыре мяч гонял. Вдруг слышу: «Эй, Джек!». Оборачиваюсь, а это Мартин, с которым вместе подмастерьями у лавочника служим. А я не говорил, что меня Джеком зовут? Точнее, тогда так все звали, а теперь все старым Джоном называют. Ибо лет мне сейчас столько, что и сосчитать трудно, да и забыл уже, сколько на самом деле. И тут выходит из большой палатки тот, что в цилиндре.
Кланяется, цилиндр снимает. Я, говорит, хозяин этого цирка. И имя назвал. А оно такое мудреное, что у меня в одно ухо влетело, а в другое тут же и вылетело. Тут в палатку вход появляется, двое с трубами выходят, а в самой палатке светло, и много-много скамеек по кругу наставлено. А посередине, песок. Первый раз я все это видел, не было ведь раньше у меня билета, а так, как ни старался пролезть, все равно заметят, да за ухо выведут. Тут, в палатку сначала девочки пошли. Нам ведь госпожа Софи говорила, что мы, мальчишки, маленькие джентльмены, и должны девчонок всегда вперед пропускать. Бекки со своей подружкой тоже зашла. На меня, ясное дело, даже и не взглянула. Я вообще не был уверен, что она знала о моем существовании, ну да ладно. Уж я про нее точно знал. И тут, мальчишки заходить начали. Я особо торопиться не стал – хотел место занять, где к выходу поближе. Чтобы можно было улизнуть потихоньку, если чего не так будет. Да только это неважно оказалось. На входе в палатку, стоял этот самый в цилиндре, и билеты проверял. Сунул я ему бумажку, а он разулыбался сразу, и на места получше показывает. Вы, говорит, у нас гости особенные. Хотел я отказаться, да тут Мартин в спину толкнул, чтобы я быстрее шел. Ему, правда, на обычное место указали. Наконец, все расселись. Я на одной половине с Бекки оказался. Только мне не до нее почему-то было. Тут, на середину палатки выходят снова те двое, с трубами, а потом смешной дяденька во фраке. Такого чудного фрака, я отродясь не видел. Сам синий, а по полам, будто знаки золотом написаны, я такие только на рецепте видал, что лекарь выписывал для аптеки, когда болел сильно две зимы назад. Ох, и стоили тогда те лекарства, да только деваться некуда было. Но я отвлекся. У нас, говорит тот дяденька во фраке, уникальный цирк. Да, так и сказал, да только я тогда не знал, что это слово означает, но все-таки запомнил. В нашем, говорит, цирке, такие звери, что вы нигде больше никогда не увидите. А представление мы только один раз в каждом городе даем. Это значит, нам повезло, получается. И началось представление.
Таких зверей, я и, правда, не только не видывал, но и не слышал никогда даже о них. Запомнились мне тогда две русалки – девчонки, которым, зачем-то, рыбьи хвосты приделали, пели так красиво да жалобно, а глаза грустные-грустные. Еще обезьяна была большая, которая считать умела, оборотня показали – вроде и волк, а на задних ногах. Да только странно оно – откуда оборотню взяться, если не полная луна? Это любой знает. И все они что-то делать умели. Одна непонятная зверюга, запамятовал, как называют, с зонтиком ходила, как у Беккиных подружек, и книксен делала. Все так и покатывались. А потом, я тех детей двоих увидел. Только никакие они не дети, а взрослые, только ростом с меня тогда, да даже еще и ниже. Они вместе с клоунами выступали. Смеются, одежда яркая, смешная. А глаза злые. Нехорошие такие глаза. Как будто ненавидят они всех. Никогда прежде не видел. И клоуны размалеванные, а поближе подойдет, и жутко становится – что за белой краской скрывается?.. А ребята смеются, будто не замечают всего. Хотя я думаю, что они и правда ничего тогда не заметили, их же не было утром на пустыре, когда та штука завыла. Те двое, что с клоунами были, оказывается, еще конфеты раздавать начали. Тем, кто по бумажкам пришел, одни, а тем, кто по билетам – совсем другие. Я сладкое очень люблю, да и вижу его, только когда праздник большой – именины, или новый год наступает, а тут есть не смог, в карман спрятал. А на арене, так это место, где песок насыпан, тот смешной дяденька во фраке назвал, смешные собачки появились. Те, что на одуванчики похожи были, когда отцветут уже. Или на хлопок, который на полях выращивают, а к нам потом на фабрику привозят, где ткани делают. Никогда прежде таких не видел. Да и зачем они, если не страшные совсем, а только смешные? Как дом караулить будут? Любой вор заберется. Тут, пока все над собачками смеялись, мне в голову мысль пришла. Всех, кто без билета был, и кого отдельно усадили, всего-то человек десять оказалось. Хотя бумажек вроде и больше было. Может мы и правда, особенные какие?.. А на арене снова странные зверюги были. И, главное, не одной совсем маленькой. Наверное, думаю, специально выбирали. Честно говоря, устал уже немного тогда. И тут, снова выходит хозяин цирка, в своем цилиндре. Наше, говорит, представление, заканчивается. А теперь, говорит, наш уникальный коронный номер. И на сцену выкатывают большую клетку, разукрашенную лентами и цветами. Тут он говорит: «Сейчас мы всех детей, у кого есть наши особые пригласительные, мгновенно доставим домой, с помощью доброй магии! Нужно только войти в клетку, которую мы накроем специальным большим платком, я произнесу волшебные слова, и они тут же окажутся дома». Ясное дело, есть разница топать домой по темноте пешком, или оказаться сразу уже там. Все названные пошли на арену и рванули к клетке. Только я хотел притвориться, что не понял, и остаться на месте, да не тут-то было. «Мальчик, неужели ты не хочешь попасть мгновенно домой?» - спросил этот в цилиндре, и я понял, что он меня запомнил. Пришлось тоже выйти на арену к остальным, и войдя в клетку, взяться за прутья, как было велено. Клетка, кстати говоря, была железная, и прутья были в ней добрые. Медведя можно держать, не меньше. Дальше я ни о чем подумать не успел, потому что на клетку накинули большущий разноцветный платок, и стало темно. А потом мы куда-то вместе с клеткой упали.
Если бы хозяин цирка не сказал нам за прутья держаться, думаю, что покалечились бы. А так, ничего, только девчонки завизжали. Ну да они всегда визжат, хоть лягушку им покажи, хоть лампу в классе погаси. Хотя чего лягушку бояться-то? Она ж не укусит. Да и в классе кроме нас, никого и нет. Ну так вот. Завизжали девчонки, а кто-то из мальчишек и говорит: «Чего визжите-то, сейчас все по домам окажемся!». А я думаю: «А как же мы окажемся все дома, если я в одной стороне города живу, а Бекки в другой? У кого мы дома все появимся? Если у меня, так и не поместимся все, да и матушка с сестренкой испугаются – такая толпа разом». А вокруг все темно и сыростью пахнет. Еще чем-то таким, как в старой собачьей будке – не то шерстью старой, не то еще чем. Совсем мне это не понравилось. В доме так не пахнет, это я точно знаю. Тут вдруг светло начало становиться. Смотрю, а мы как были все в клетке, так в ней и стоим, а с нее тот большой платок те двое, что на детей были похожи, стягивают. И смеются. Вот тебе и добрая магия, думаю. Чтобы я еще раз сам в какую клетку залез? Ребята тут все разом закричали: «Мы домой хотим. Выпустите нас!». Да только, думаю, этим двоим, еще смешнее стало. Так и хихикали: «Вот дурачки!». Оглядываюсь потихоньку, а клетка с нами в палатке находится. Только не в той, большой, где представление было, а другой, поменьше. А вокруг нас… В общем, это мы в зверинце их оказались. Потому что вокруг тоже клетки, в которых те самые странные звери были. А тут еще и та зверюга завыла. Девчонки снова как завизжат, а Бекки даже в обморок хлопнулась. Вот не думал, что она такая трусиха. Хотя у самого снова коленки дрожать начали. Держусь за прутья, а сам все думаю, как же выбраться-то отсюда. И тут, снова интересные дела происходят. Стали вдруг ребята один за другим, зевать, да на пол клетки опускаться. Смотрю, а уже половина заснули, и с чего бы? И тут меня, как по голове ударило – конфеты нам ведь другие дали, не те, что остальным. Вот тут я соображать и начал, что это специально туда что-то подмешано было, чтобы мы, значит, заснули все в этой клетке. И что я один эти самые конфеты-то, не ел. Вот, думаю, повезло, что в карман тогда ее спрятал. А чтобы эти из цирка чего не заподозрили, тоже решил притвориться, что страсть, как спать хочется. Зевнул для виду пару раз, и тоже на полу улегся и глаза закрыл.
Немного времени прошло, какие-то шаги раздались. Мелкие такие, семенящие. А потом разговор слышу. Оказывается, это хозяин цирка пришел, тот, что в цилиндре своем. И тут я такое услышал, что сам, как Бекки-то чуть и не отключился. Цирк-то был и правда особенный, уникальный, как тогда назвали перед представлением. Потому как те звери, которые там выступали, вовсе и не звери даже. А такие же дети, как и мы, которых они в других городках украли. И потом с помощью магии, в зверей диковинных превратили. Что значит, так не бывает? А я вам говорю, что бывает. Хотя и сам тогда ушам не поверил. А потом русалок вспомнил, что песню пели, а у самих глаза грустные-грустные были. И зверюгу с зонтиком, что книксены делала. Вдруг, думаю, они и правда могут в непонятно кого превратить, и увезти из города. Ходи потом на задних лапках, других дурачков весели. Все это думаю, а сам глаз не открываю – узнают, что не сплю, тогда совсем пропал. Тут, слышу, клетку открывать стали. Хозяин вошел, возле каждого останавливался, правда, что делал – не знаю. Потом вышел он из клетки, и спрашивает, сколько, мол они, то есть мы, спать еще будут. Оказывается, сонное зелье, которое нам эти клоуны дали, еще пару часов будет действовать, не меньше. А за это время, цирк от города отъедет – потому что нас обязательно хватятся дома, и придут искать с факелами и ружьями. Уж тут неважно будет, кто из Старого города, а кто с Верхней улицы - детей у нас обижать, никому не позволено. Слышу, шаги удаляться стали, этот в цилиндре уходит. И двоих этих с собой кликнул. Только они вышли, я тут же глаза открыл, и ну озираться. Потому как понял, что сейчас нашу клетку куда-то опять потащат – палатку ведь разбирать будут, она сама не поедет. Озираюсь по сторонам, и вдруг смотрю – а клетка-то не закрыта! Меня аж подбросило. Ну, думаю, сейчас я под палатку, и дам деру до дома. И тут же нехорошо чуть не стало. Это что, получается, я домой, а они дальше поедут, людей смешить, да других в клетки заманивать? И снова на пол клетки и сел. Сижу, чуть не плачу. Ну, думаю, пропадать вместе видать будем. А сам в это время все по сторонам озираюсь. И тут, я взглядом случайно на гвоздь наткнулся. Гвоздь, правда, никудышный совсем был, ржавый весь, да погнутый, будто его кто узлом завязать хотел, да бросил не закончив. Чего меня тогда за ним подтолкнуло, не знаю. Провидение, наверное. В общем, поднялся я тихонько снова на ноги, и на цыпочках из клетки и вышел, гвоздь схватил, и тут в клетке села Бекки.
Она, как потом оказалось, тоже не стала их конфету есть. Только не потому, что циркачам не доверяла, а потому, что просто такие дешевые не ест. Дальше все, как карусель завертелось. Засовываю гвоздь в карман, забыв, что он весь ржавый, и матушка меня убьет, что я школьную одежду пачкаю, и бегу в клетку. Бекки, сначала глазами хлопала, а потом, как давай кричать. А голос у нее добрый. Когда в школе ей как-то лягушку на скамейку посадили, слышно было за версту. Растягиваюсь на полу клетки, где раньше лежал, глаза зажмуриваю. И тут, те двое, судя по шагам, в палатку вбегают. Вообще, это рассказываю я долго, а времени тогда, не более пары минут все заняло. Так вот, эти двое вбегают, Бекки кричит, звери в клетках, кто воет, кто мычит, кто вообще какие-то странные звуки издает. У Ноя, наверное, и то в его большой лодке, тише было. Мелкие по палатке стали метаться, видать, не было у них еще такого, чтобы после представления кто-то просыпался в неурочное время. Тут еще чьи-то шаги послышались, кто-то вбежал в клетку, потом какие-то непонятные звуки, и стало тихо. Ну все, думаю - Беккин папа меня в тюрьму отправит, за то, что не спас ее. Горло перехватило, и будто кто перышком в нем щекочет. Как представил, что больше ее не увижу, так чуть и не разревелся, как та девчонка, которую за косичку дернули. Лежу, и губы кусаю, чтобы слезы унять. Тут слышу, шаги из клетки вышли, и ключ в замке повернулся. А в палатке вроде много народу появилось, слышно было, как клетки с места двигали. И нашу тоже. Потом, ее вроде куда-то подняли, и, наверное, на телегу поставили, потому что мы снаружи очутились, и лошадью запахло. Дальше, я помню смутно, потому что темно было, и клетка немного качалась и подпрыгивала на ухабах. И хотя глаза у меня уже открытые были, но вот толку от этого все равно не было, ибо темень несусветная. Потом, вдруг чувствую – остановились. А после этого слышу, хозяин всем идти спать велел. Дождался я, когда все шаги затихли, и потихоньку на ноги поднялся.
Кстати говоря, Бекки живая была. Это я потихоньку, когда мы еще ехали куда-то, проверил – теплая она, и сердце слышно было, как бьется, когда я ухо к груди приложил. Они ее просто усыпили чем-то, чтобы не кричала. В общем, поднимаюсь я потихоньку, чтобы ни на кого не наступить, все же на полу лежат. Подобрался вплотную к решетке, руку просунул в нее – вроде бы нет того платка сверху, чего ж так темно-то, хоть глаз коли? Подергал я немного решетку, хотя знал, что она надежная была, но удержаться не смог. Слышу, что-то брякнулось у ног. Я так и замер на месте, даже дышать перестал. А вдруг услышат? Но обошлось, никто не из цирка не проснулся. Пошарил руками у башмаков, и что вы думаете – наткнулся на тот самый, ржавый, гнутый гвоздь, что в палатке стащил зачем-то, да в карман сунул. И тут меня осенило. Дай, думаю, попробую в замке поковырять, авось да выйдет что. Только взломщик из меня, по правде сказать, никудышный был. Как ни крутил в замке гвоздем, все нипочем было. Даже взмок немного, да рукой махнул. Вдруг шорох в клетке раздался, слышу, кто-то сел. Это сонное зелье в конфетах действовать перестало, кажись. За пару минут, все проснулись, кроме Бекки, ну это и ясно, ей ведь позже всех оно досталось. Ребята сначала хотели шум поднять, да я шепотом их уговорил не кричать, чтобы этих из цирка не разбудить. Тут они спрашивать начали меня, тоже уже шепотом, ну я и рассказал им, что это циркачи нас похитили. Только для чего, не стал говорить, незачем девчонок пугать было, они и так тихонько сидели и плакали. Тут один из мальчишек поднялся, и тоже к дверце клетки подошел, держась за решетку, и вдруг мелькнул тусклый свет, и дохнуло прохладой.
Оказывается, я этот замок все-таки ржавым гвоздем открыл. Правда думаю, что моей заслуги тут нет, и все случайно получилось. Рванули мы туда, где свет был, и наткнулись на какую-то плотную ткань. А тут вдруг снова светлее стало. И Марк с Четвертой улицы, стоя снаружи, улыбается. Оказывается, это он к дверце шел, да вместе с ней вне клети и очутился, когда она распахнулась. Выбрались мы осторожно все из фургона, клетка в нем, оказывается, стояла, потому и темно так было. Бекки вытаскивать пришлось, она ведь спала еще. Огляделись хорошенько по сторонам – в наших краях рано светать начинает, так что видно уже хорошо все вокруг было. Смотрим, а места-то знакомые! Лес, что у городка нашего находится неподалеку. Девчонки некоторые, в этот лес за ягодами бегали – земляника тут больно крупная растет, а сам я за грибами вместе с матушкой сюда приходил. Переглянулись тут мы, да к городу и побежали. Правда скорость у нас небольшая была – мальчишки по очереди, вдвоем Бекки тащили. Ждать, пока она проснется, мы никак не могли. Когда мимо всех фургонов проходили, крались на цыпочках, чтобы не услышали, а потом уже припустили. Через какое-то время, и Бекки очнулась, но кричать ей никто не дал, дальше потащили, а там она уже и сама вместе с нами бежала. Ближе к городу, мы огни увидели. Это нас горожане искали, с собаками, факелами и ружьями. Там был и отец Бекки, и моя матушка, и родители других ребят, которые домой не вернулись из цирка. Мужчины нас в свои куртки закутали, потому что все-таки прохладно было. Это пока мы бежали, жарко, а как остановились, сразу продрогли.
Дальше все происходило очень быстро. Нас поручили женщинам развести по домам, а мужчины побежали в ту сторону, куда мы указали, где фургоны были. Пришел я с матушкой домой, она все плакала, да себя кляла, что отдала мне ту бумажку их. Насилу ее успокоил. Братишка с сестренкой давно спали, за ними соседка приглядывала, тетушка Марта, хорошая женщина – никогда зря не наругает. Хотела матушка меня покормить, да я, сидя на лавке, заснул, так умаялся. Утром, в городе только и говорили, что о происшествии с цирком. А я, чуть ли не героем оказался. Хотя, что я такого геройского сделал-то? Случайно дверь у клетки ржавым гвоздем открыл? Так ведь это Мартин обнаружил, что она открыта, правда, тоже случайно. А циркачей тех поймали. Жаль только, что хозяин скрыться успел. А потом, самое интересное началось. Оказывается, тех зверей, расколдовать можно было. Тот самый дяденька, в смешном фраке, признался. Чтобы наказание не таким суровым было. Он же и расколдовывал. Но в тюрьму все равно надолго угодил. Хоть и говорил, что тот, в цилиндре, его заставил. Да только вранье это все, так думаю. Некоторых из циркачей отпустили. Они и, правда, не знали, откуда диковинные звери берутся. Даже жалко их стало. Зверей расколдовали и по домам отправили. Городская управа распорядилась, чтобы их развезли на деньги, которые в цирковых фургонах нашли, что хозяину да тому, во фраке, принадлежали. Да только думаю, что хозяин-то свои денежки с собой унес. Уж больно он хитрый. А собаки и медведь – те были совсем настоящие. Их в городском зверинце оставили. Одну из собачек потом Бекки взяла, уговорила отца, чтобы разрешил. Ходила потом с ней, важная такая. Кстати говоря, я после того случая, на нее даже и не смотрел больше. Как она тогда в клетке визжала, да и вообще, разонравилась она мне. А у нас в итоге, дома на одного человека больше стало. Нет, матушка не вышла замуж, она ведь все моего отца ждала. Просто у нас девочка поселилась. Помните, рассказывал про зверюгу, что с зонтиком ходила, да книксены делала? Ей, как оказалось, идти некуда было, сирота была. Сначала городская управа ее хотела в приют поместить, где такие же дети, да матушка воспротивилась, и забрала к нам домой. Матушке помогала, за сестренкой присматривала. В школу мы уже все вместе пошли. Но это уже другая история получается. А я устал вам все это рассказывать. Мне ведь уже столько лет, что и не помню даже. Говорите, что хотите знать, что дальше было? Ну, может быть и расскажу вам в следующий раз, если вести себя будете смирно, да перебивать, вот как сегодня, не станете. А мне домой пора, старуха моя, заждалась уже, нагоняй, поди, устроит.
17.08.2010