Часть первая
Было прохладно. Тихое полуденное солнце едва проглядывало сквозь низко бегущие облака. Всё же сентябрь этого года был слишком мокрым и ветреным, чтобы от этого не замерзнуть, сидя на рынке с восьми часов утра до половины третьего дня. Но сидеть было
необходимо. По трём причинам. Во-первых, иногда и на Прасковьино барахло находились покупатели, и тогда это давало пусть мизерную, но всё же прибавку к пенсии. Во-вторых, в эти дни она не чувствовала себя такой одинокой, как в другие дни недели – тысячи людей проходили мимо: справа – налево, слева – направо. Они что-то говорили о своём, непонятном, но в эти мгновения казалось, что говорили они с ней – с восьмидесятипятилетней пенсионеркой Прасковьей Степановной, и она мысленно поддакивала им, а в чём-то даже и спорила. Но спорила редко, так как уважала их – уважала за то, что не говорят ей ничего плохого. Она даже любила их – за красивые, модные одежды, за молодость, за то, что по субботам и воскресеньям приходят на эти свидания с ней. И чем больше их было, тем легче становилось на сердце. А в-третьих, она ждёт. Ждёт, когда придёт он.
Он – мужчина лет пятидесяти, русоволосый, высокий, сероглазый, очень похожий на её сына Женечку – московского старого холостяка и дизайнера Евгения Ивановича Агапова, то ли пропавшего без вести где-то за границей, то ли погибшего в ужасной, автоаварии
в Украине. Сын как в воду канул как раз в тот год, когда на скользкой трассе где-то под Киевом столкнулись десятки машин, из которых несколько сгорели, и было немало погибших людей.
Может, вовсе и не ехал он тогда по той трассе, но неподалёку от места аварии нашли его обгорелую записную книжку... А через несколько дней на имя Прасковьи пришло письмо от его коллег по работе. В письме и делалось предположение о гибели или пропаже Евгения...
По просьбе Агаповых заведённое в полиции дело о возможном исчезновении их сына с трудом продвигалось даже при участии полицейских других стран. Ответом чаще были слова: «Среди погибших или умерших не значится. Ищем. Работаем...»
И что оставалось простым старикам делать? Да, она старая и дремучая бабка Прасковья, да, о её сыне больше не было никаких вестей-новостей. Но ведь могло с ним произойти что-то, после чего в нашем веке люди пропадают без вести. В газетах вон чего только не
пишут на этот счет: и банды чёрных хирургов похищают людей ради драгоценных донорских органов, и маньяки разные держат людей в рабстве по много лет, и какие-то тайные организации проводят эксперименты над человеческим мозгом, а ещё и пришельцы повадились землян воровать... И Женечка может однажды приехать.
Ну не верит её старушечье сердечко в эту беду! А потому Прасковья и ждёт сына. Четыре года уже ждёт. И будет ждать до тех пор, пока не придёт Смерть.
А Смерть уже приходила. Прошлой зимой. Зашла эта старая карга в квартирку Прасковьи утром 30 декабря, посидела у кровати на протёртой мужниной табуретке, а потом ушла. Вместе с мужем Иваном и ушла – без особых болезней проживший почти девяносто
лет, последние четыре года он болел сердцем, а ещё пил горькую. И сердце, и выпивка мучили его с того дня, когда в семью Агаповых принесли письмо, где сообщалось о найденном обгоревшем блокноте сына близ места аварии...
Теперь Смерть может прийти и за Прасковьей. Нет, не каждый день, а только тогда, когда та не выходит на рынок и не занимает своё законное местечко в ряду десятков таких же стареньких «барахольщиц»…
– Вон, сколько тут нас таких – одиноких, никому не нужных, почти обезнадёженных, но всё-таки рассчитывающих, что на шумном базаре Смерть их не тронет… Здесь кто чем её отваживает, отпугивает. Я вот, например, отваживаю блеском и яркими красками лежащих на клеёнке кучек всякой дешёвой мелочи, где пуговицы, булавки, варежки, носки, запонки, прищепки, прочая мелкая домашняя утварь и вещи Ванюшки – его галифе с лампасами, почти новая рубашка, погоны подполковника артиллерии…
– Почём полковничьи погоны, матушка? А значочки? – От мыслей о Смерти Прасковью отвлёк стоявший перед её клеёнкой высокий, русоволосый, лет пятидесяти!.. Глаза его скрывали мутноватые, фиолетовые стёкла очков в тонкой блестящей оправе. – Почём вот эти – с Лениным? И вот этот – с камушком? Это яшма? Уральская же?
Голос у мужчины был не Женечкин. Или?.. Нет, не Женечкин. У сына-то голос более мягкий, тёплый.
– Матушка-а? Почём значки-и? – Мужчина переспросил. – Так почём? Я бы взял.
– А ты выбирай, Женеч… – Прасковья осеклась, испугавшись собственных слов! Но мужчина и глазом не моргнул, только улыбнулся, и она продолжила. – Сколько ни дашь, за всё спасибо. Ни на погоны Ивана Агапова, ни на эти значки никто и не смотрит, с них никакого убытку, так что – бери, за сколько не жалко, Жень…
Это «Жень» было сказано чуть тише, но уже намеренно, с желанием увидеть реакцию незнакомого покупателя. А вдруг сердце верно ей подсказало.
Реакции не было. Покупатель никак не среагировал на эту её попытку.
– А почём орденские планки? – «Женя» присел на корточках и выбрал из груды всяковсячины, как Прасковья называла мелочёвку, которую нельзя было объединить ни в одну кучку вещичек, орденские планки подполковника Ивана Агапова.
– Не знаю почём. Медали-то Ванины ещё в прошлый год по сотне за штуку ушли, а планки никто не взял. В них, говорят покупатели, ничегошеньки ценного.
– Да… Насчет того, что какой-то местный кустарь их из плексигласа выточил, краской эмалевой расписал и на жестянку с самодельной булавкой посадил, сомневаться не приходится. Но насчет цены… Медали, говоришь, ушли. По сотке за штуку. Ничегошеньки ценного?.. А давай, матушка, все значки и эти планки за пятьсот.
Нет, за тыщу! А где воевал твой Иван? – Голос мужчины превратился из мягкого в жёсткий, и в нём звучало что-то очень знакомое, такое, отчего Прасковья чуть не бросилась к незнакомцу с объятьями! Но перевела дух, и, продолжая ещё пристальнее всматриваться в его черты почти ослепшими от старости и от уже давно, казалось, выплаканных слёз глазами, попыталась связать несколько слов в нормальную фразу:
– И-иван Гала-кти-ионо-нович мой… Да от Сталинграда… до Берлина до… шёл, там и войну закончил. Ныне покойный Ваня-то… А что?
– Верно говоришь – по планкам вижу, была у него медаль за взятие Берлина. Значит, он тоже в Германии был. Жаль, не мне его медали досталось выкупить, я бы их, как икону святую берёг. Жаль, матушка. А слышали вы, что дожившие до наших дней фашисты как-то выделили несколько миллионов дойчмарок на то, чтобы скупить в России все медали и ордена, которые давались за взятие Берлина и за нашу Победу?..
– Нет. Не слыхали… Откуда нам о том знать… Нам – Агаповым – есть что есть, оно и ладно. Пенсии, вроде, на жизнь хвата...
Прасковья вновь осеклась на полуслове – около мужчины остановилась женщина не особо приметной наружности, с ним её делали похожей точно такие же мутные фиолетовые очки. Она присела с ним рядом, взяв под локоть, и с явно неместным говорком, сильно акая, сказала:
– Вот где я тя нашла. Так и знала, шта на барахолке тарчишь. Апять ардена прамышляшь? Аль значки? А, Евжень? Ты меня слышишь?.. А я так ничё себе и не прикупила. Вот, прилетели в Самару с деньгами, а патратить их ни там, ни тута нынче не на чё. Ну, бери же, чё приглянулась, и пайдём уже. Холадна сёдня. Женя-а, пай-дём…
– Да уж, это тебе не в неметчине базарничать… – Женя как-то сразу стал чужим и отрешённым. – Матушка, возьми без сдачи, купи себе чего-нибудь, да за Ивана, за Агапова свечку поставь. Прости, мать. – Мужчина буквально силой вмял в морщинистую старушечью ладонь какую-то купюру, подобрал с клеёнки орденские планки, резко встал и пошёл прочь. За ним следом, что-то недовольно бурча и поёживаясь, поскакала его акающая спутница.
– А значки-то?! Возьмите значочки-то! – Прасковья поднялась было с табуретки, но ноги затекли и не послушались. Вместо шага получилось что-то похожее на смешной подскок, и она упала на клеёнку с пуговицами, охнула и тихо заплакала. – Женя, Женечка, значки-то ты забыл взять… Женечка… ……… ...Спасибо, Господи… Дождалась таки я…
…Минут через пять, когда рядом сидевшие барахольщицы уже подняли Прасковью с земли, успокоили, напоили тёплым чаем, они никак не могли понять, чему так радуется эта старая заплаканная женщина. Одни говорили, что бабке повезло – подвалил дурак-миллионер, купивший какую-ту ветеранскую безделицу за пять тысяч рублей. Другие говорили, что бабуля Прасковья уснула на табуретке, да и упала, а что ей приснилось, никто и не разберёт.
…Вечером Прасковья сидела на кухонке своей квартирки и в сотый раз уже перебирала пуговки и булавки. И значки с Лениным. С Лениным и разговаривала:
– Вот, Ильич, и приходил Женечка. Я же говорила тебе, что не погиб он в той аварии. Просто он не смог прийти раньше. У него просто не было времени. Работа его такая. Да и жена… Ведь он за эти годы женился. А меня он узнал, только вида не подал. Это всё из-за его жены. И не спорь со мной, Ильич. Он и прежде не часто со столицы приезжал, а как женился, и тем более…
…Пролетарский вождь молча смотрел на Прасковью со своих крошечных металлических красных флажков и вымпелочков и соглашался. Давно он не видел старушку такой счастливой.
– Мы с тобой, Ильич, ещё его увидим. Ну, не может он не прийти ещё раз… После сегодняшней встречи не может. Нам бы с тобой только до следующей субботы дожить, а там я опять пойду тебя продавать… Он теперь знает, где мы с тобой работаем.
…В это же самое время высоко над землей, в самолёте, летевшем из Самары в Москву, высокий, сероглазый, русоволосый мужчина лет пятидесяти сжимал в кулаке блестящие орденские планки Ивана Галактионовича Агапова и думал о чём-то, отвернувшись в окно иллюминатора. За бортом «аннушки», далеко внизу медленно уплывала назад россыпь ночных огоньков какого-то маленького приволжского городка. Сидевшая рядом женщина делала вид, что читает, но книга, в которую уже полчаса как уставились её мутные очки, была забыта на первой странице…
– Получаца, ты… Эту хреновину ты купил за пять тыщ, – чуть слышным голосом, не поворачивая головы, прошипела она.
– Получается, я... – Не отрывая глаз от россыпи огней внизу, тихо, повторил он. – За каждой такой вот, как ты говоришь, «хреновиной» солдатской крови пролито немерено. И наше с тобой настоящее тихо-мирное житьё-бытьё ей на десятилетия проплачено, если
не на века. Но… оставь меня до посадки. Мне нужно подумать. Мне нужно подумать. Мне нужно вспомнить. Мне обязательно нужно всё вспомнить!.. Всё и самому.
Часть вторая
На следующий день, около семи утра в дверь квартиры Прасковьи коротко позвонили. Потом постучали. Стук был робкий, тихий. Посмотрев в дверной глазок, старушка увидела на фоне подъездного окна темный силуэт Веры – соседской девочки лет четырнадцати, проживающей в квартире на этой же лестничной площадке. Она
что-то прижимала к груди и боязливо осматривалась по сторонам.
Судя по всему, дверь квартиры напротив была не прикрыта: оттуда доносились грубые крики – меж собой ругались её родители. Прасковья щёлкнула засовом, отворила дверь и пригласила девочку войти.
– Входи, Верушка. В подъезде ж холодно, а ты, я вижу, в шлёпках на босу ногу…
Девчушка, шмыгая носом и продолжая оглядываться на шум позади, вошла и сразу же протянула Прасковье махровое цветное полотенчико, которое в этот момент почему-то прятала ото всех, кроме соседки.
– Вот, спасите его, пожалуйста. Ему у нас дома оставаться нельзя.
– Полотенце спасти?..
– Степашку. – Девочка торопливо отвернула уголок полотенца, и из свёртка показалась мордочка маленького серого котёнка. Она продолжила говорить так же торопливо. – Мне его вчера подарили на день рождения, а мама кошек не переваривает. У нее на них или
аллергия, или нетерпимость, или ещё что-то. Не знаю, что с ним делать. Не на улицу же выкидывать. Можно, он у вас несколько часов поживёт? После школы я зайду за ним и отнесу прежним хозяевам.
А полотенце ему постелите на кресле или на диване. Степашку я уже покормила, так что…
– Конечно, оставляй. – Старушка бережно приняла живой пушистый свёрток, который, оказывается, всё это время тихонько мурлыкал. – У меня ему места хватит, тем более что аллергия у нас не живет. Да и миска с молочком для него найдётся.
– Спасибо. Извините за неудобства. Я пойду?
– Не волнуйся, Веруш. Иди-иди.
– До свиданья… Опять извините. Но… Я не знаю, как Вас по имени-отчеству…
– Прасковья. Бабушка Прасковья я.
– А меня… Да Вы знаете… Верой… Ой, что это у Вас к рукаву пальто пристало..? – Девочка отцепила повисшую на пальто, в котором Прасковья прошлым днём была на рынке, металлическую блестяшку. – Значок это. Я такой же в нашем школьном музее видела. Какой на нем мальчишка кудрявый изображен! Смешной! А подарите мне?
– Бери-бери. Правда, это не простой «мальчишка», это Володя Ульянов-Ленин, а его сегодня, наверное, дети не так уважают, как мы…
– Что Вы! Самое то! Кулл! Круто! Спасибо! Ну, я полетела? Степашка, не скучай, я скоро…
Когда юная соседка ушла, Прасковья ещё какое-то время стояла у открытой двери, прислушиваясь то ли к шумам в квартире соседей, которые стали заметно тише, то ли к мурлыканию Степашки. Оказавшийся ненужным хозяевам соседней квартиры котёнок и очень похожая на него одинокая старая бабка Прасковья неотрывно смотрели друг на друга.
– А чего это мы должны быть одинокими и ненужными никому? – пошлёпав в комнату, старушка шепотком спросила котёнка и потёрлась кончиком своего носа о его крохотный мокрый носик. – Почему так-то? Вот оставлю тебя у себя, нам и хорошо будет. Не переваривают его, видишь ли, некоторые… Так Верушке и скажем – будем, мол, вдвоём жить. А она пусть к тебе в гости приходит. Она ж тебя любит. Ты не против? А, Степан Степаныч?
Котенок завозился в полотенце, желая высвободиться, и тоненько мяукнул.
– Говоришь, согласен? Ну, осваивайся тогда. И чего это я раньше себе кошечку не завела? Мож, тебя ждала?..
…Степашка осторожно семенил по комнатке, обнюхивая предоставленную в его пользование жилплощадь, вскарабкался по дивану и скоро улёгся в его уголке. А Прасковья умилённо следила за ним и вполголоса приговаривала:
– Теперича мы, Стёпушка, с тобой не ничьи. Теперича ты мой, а я теперича твоя. Значит, у нас всё теперича хо-ро-шо, слышишь, всё хорошо.
…
Из аэропорта Евгений и его супруга Татьяна ехали на такси. Она листала купленные после посадки свежие столичные газеты, читала вслух объявления, выбирая касающиеся недвижимости за границей, рассуждая о том, сколько им ещё нужно накопить денег, чтобы «обменять бедное гнёздышко на окраине Москвы на нормальную квартирку в центре Берлина или Парижа», чтобы осуществить их «общую мечту». А он…
Он был далеко – где-то очень далеко и во времени, и в пространстве. Он всматривался в яркие волны орденских планок, лежавших в полуоткрытой ладони, и словно видел в них что-то такое, от чего всё глубже уходил в себя, всё больше и больше мрачнея. В его памяти хаотично мелькали кадры из жизни, которую он не знал. Или забыл.
Всё, что он знал о себе, рассказала жена, забиравшая его из больницы около четырёх лет тому назад. Судя по медицинским документам, он – москвич Евгений Иванович Агапов, которого в карете скорой помощи без сознания тогда доставили в больницу. Из больницы его и забирала жена Татьяна Валентиновна. В медицинской карте и в заведённом по данному случаю делу в милиции значилась следующая информация: его доставили из вагона метро, где он «в полной отключке катался несколько часов». С собой у него не оказалось никаких документов, удостоверяющих личность, но в кармане брюк нашли квитанцию на оплату услуг прачечной, по ней вычислили его имя, потом место работы, адрес жены. Приехавшая женщина и подтвердила, что он является ей законным супругом…
Без сознания он был около месяца. Врачи говорили, что его мозг взял «отпуск» из-за сильного переутомления… Придя в сознание, почти ничего не помнил ни про себя, ни про то, где жил и работал до попадания в больницу. А по рассказу жены выходило, что до «отпуска» он, как и она, был обыкновенным предпринимателем среднего звена, работавшим в сфере строительного бизнеса, что за несколько дней до потери памяти, якобы провернул хорошую сделку, заработав приличную по их семейным меркам сумму денег, которую, скорее всего, у него и выкрали. Видимо, именно похитители и усыпили его каким-то сильнодействующим снотворным или вкололи какой-то нейтрализующий тело и память препарат. О его более далёком прошлом жена знала мало – говорила что-то про детский дом где-то в Поволжье, в котором тот, якобы, воспитывался…
Попытки что-то выведать о прошлом у коллег по бизнесу, которых время от времени по его просьбе находила супруга, толку не давали. Справки из полиции, налоговой службы, из мэрии сухо подтверждали и его ФИО, и прочие паспортные данные, и прежний вид
деятельности – предприниматель Агапов Евгений Иванович…
После выписки из больницы он занялся челночным бизнесом, в паре с женой мотаясь по бывшим советским республикам, по Европе, по Турции. На жёнушкино наследство, продав московскую однокомнатную квартиру и добавив заработанные за последние четыре года на перепродаже шмоток деньги в скором времени им можно было на самом деле покупать домик в пригороде Берлина.
В столице Германии – года три назад – в одном из ломбардов он впервые и наткнулся на россыпи советских боевых наград и прочей военной атрибутики времён Великой Отечественной войны. При взгляде на ордена и медали в его мозгу что-то замкнуло. И впервые после выписки из больницы вместе с острой болью в сознании всплыли картины из жизни, о которой, наверное, он забыл…
Мозг в тот день выдал что-то из его детства: какой-то мужчина в офицерском кителе сидел за столом и, ломая огромными ладонями каравай хлеба, протягивал ему – ещё маленькому мальчонке – краюху… На груди у мужчины сияло несколько медалей, а на плечах крупными звёздами сверкали погоны… А мальчонка тот играл медалями, позвякивая ими, словно тяжёлыми серебряными монетами…
Из ломбарда он тогда вышел, потратив солидную сумму, чтобы купить советские награды, погоны… Для чего? – Позже часто их рассматривал, надеясь, что память снова сработает на включение воспоминаний о прошлом. По той же причине еще пару раз возвращался в тот самый ломбард. Но новых картинок из детства или иного времени его жизни в мозгу не проявлялось. Однако он всё равно ждал очередной вспышки воспоминаний, так как был уверен, что именно блеск орденов и медалей помогает ему настроиться на восстановление забытого. И при любой возможности стал скупать их: неважно где, неважно какие и сколько стоят… И надо же – иногда это действительно срабатывало! И он вспоминал что-то из детства или юности, но это были малозначащие эпизоды: футбол в городском дворе, рыбалка на берегу неизвестной речушки, улицы маленького городка, школьные уроки рисования… Из этих обрывков воспоминаний он, словно из пазлов, складывал картину своей прошлой жизни… Но слишком многих деталей не доставало до чёткого узнавания хотя бы точного адреса места или имён людей, окружавших его в детстве… Ясно было только, что это где-то в средней части России – об этом говорили поля и перелески на другом берегу реки, берёзовая аллея за школьным окном, двухэтажные одноликие домики в толпе белогривых июньских тополей…
…
Восьмиклассница Вера, возвращаясь из школы, зашла к Прасковье не одна. Её сопровождал одноклассник Пашка – худенький добродушный «ботаник» невысокого роста. Он увязался за ней не только потому, что Вера ему второй год как нравилась, но и потому, что был он из тех учеников их школы, которые ответственно работали над пополнением школьного музея. Увидев у одноклассницы значок с Лениным, он поинтересовался, откуда тот и нет ли у бабушки Прасковьи ещё каких-то «примет старины глубокой», чтобы попросить их для музейных экспозиций. Внутри себя он был очень рад представившейся возможности побыть с нравившейся ему девочкой на несколько часов больше, чем обычно удавалось во время уроков, так как до этого она никак не реагировала на его знаки внимания.
У Прасковьи они оказались, минуя Верину квартиру, поэтому их школьные сумки лежали у двери. Девушка, узнавшая о желании старушки оставить котёнка себе, была очень рада услышанному и, привязав к нитке свёрнутую бантиком бумажку, беззаботно заигрывала с ним, сидя на диване. Пашка, напротив, делово, как только ему это удавалось изображать, расспрашивал старушку о бесценных для их школьного музея «сокровищах».
Последний раз так много гостей дома у Прасковьи было лишь в день похорон мужа Ивана, поэтому она с огромным удовольствием выкладывала на стол перед юными следопытами всё, что у неё в «сокровищнице» было: и семейные реликвии, и варенья. Она расспрашивала их про музей, про школьную жизнь, а те в свою очередь с любопытством листали фотоальбомы, где на снимках была совсем другая жизнь, другие по скоростям и настроениям времена в истории их городка.
Открыв страницы толстого с деревянными обложками альбома, Пашка увидел молодого, лет двадцати лейтенантика… Ему показалось, что они с ним чем-то похожи – одного почти роста, такие же светлые глаза и такая же вздернутая к небу челка. У солдатика на гимнастерке справа красовалась медаль «За отвагу».
– Это мой Ванечка. Военная это фотография. Как раз перед тем, как в партию ему вступать, и медальку вручили, и снимок для фронтовой газеты сделали. Герой он у меня был! В артиллеристской разведке служил. Один раз с задания изо всего отделения ему одному удалось живым вернуться, но языка ценного он в штаб доставил.
Рассказывал, что на том и медаль заработал. А вот он уже после войны. – Прасковья быстро нашла нужную страницу с небольшим сереньким снимком. – Смотрите сколько у него уже медалей! – Со страницы альбома на Веру и Пашку смотрел бравый офицер Иван
Агапов. На коленях у него сидел белобрысый и голубоглазый мальчуган. – Это наш сынок Женечка. Один он у нас народился. Больше не успели. Вани нет уже девять месяцев, но Женечка скоро приехать должен…
И Прасковья рассказала гостям всё, что случилось недавно на рынке, всё, что думала о возможных причинах исчезновения сына.
– За значки и погоны он тоже заплатил, но взять забыл. Заспешил куда-то. Вот приедет, я ему их и отдам. Скоро уже приедет…
– Бабушка Прасковья, а может, он по какой-то причине скрывается от всех? – выдвинул детективную версию Пашка. – Может быть, он стал свидетелем какого-нибудь громкого политического преступления, или тоже, как его отец шпиона какого-то выследил, и ФСБ
запрятала его где-нибудь за границей по программе защиты свидетелей. А, может быть, он вас тоже украдкой от ФСБ ищет… Надо бы проверить… Вера, у тебя Интернет подключен? Давай поищем сегодня. А вот эту фотку мы временно изымаем, чтобы… – Воображение паренька тут же разыгралось, он представил, как они сидят плечом к плечу в комнате у Веры, как на её ноутбуке листают страницы сайтов и поисковых систем, как находят сына Прасковьи, как шлют ему электронное письмо и отсканированную фотографию его с отцом-офицером, и обнимаются от радости, когда получают краткое
ответное послание, в котором: «Спасибо вам, Павел и Вера! Я и есть тот самый Евгений Агапов. Матери моей привет передавайте…»
– Давай. Хорошая идея. – Вера легко согласилась. Она тоже загорелась идеей помочь бабушке Прасковье. – Только сначала я должна сделать все уроки, иначе меня предки к ноуту не подпустят. Так что приходи часа через два-три. Короче, я тебе по сотику звякну, как можно будет. Пошли. Надо всё делать чётко и быстро…
Прасковья ничего не понимала в таких терминах как «сайты» и «поисковые системы», «ноуты» и «сотики», но, провожая ребят, тоже радовалась и радости этой не скрывала.
– Смотри, Степан Степаныч, сколько у нас тобой друзей и помощников! Эти Женечку быстро отыщут. Так что нам с тобой пора готовиться к встрече. Завтра генеральную уборку в квартире учиним, а ближе к субботе надо будет и пироги любимые Женечкой испечь…
Надо признаться, что Евгений Агапов в попытках восстановить своё прошлое не довольствовался одними лишь обрывками воспоминаний и рассказами жены и коллег. Картинки из прошлого, «показанные» орденами и прочими воинскими реликвиями немалой уже коллекции, подвигли его на секретную операцию. Где-то полгода
тому назад он в тайне от жены предпринял ряд действий по идентификации собственной личности – наведался в больницу, в загс, в жэк – не узнал ничего нового… Пообщался с давним коллегой по прошлому бизнесу – предложил выпить за встречу, а доведя того
до кондиции «сверхболтливости», стал осторожно выведывать про себя прежнего, про свой бизнес тогдашний, про жену Татьяну. Словно невзначай всплакнул о том, что не помнит, где родился, где его детский дом тогда находился. А захмелевший приятель возьми да и выложи: «Чего ж проще-то. Ты ж мне про свой самый красивый в мире родной городок столько раз заливал. Все хвалился – в вашем лесе, в Мелекессе – все девчонки стюардессы. Даже я эту твою присказку выучил! А вот про детский дом ты только после провала в памяти и вспомнил…
Мелекесс, как после выяснилось, – это старинное название города Димитровграда в Ульяновской области. Он расположен на трассе между Ульяновском и Самарой среди сосновых лесов на берегу реки Черемшан, впадающей в Волгу. Детский дом там имелся, но, как сообщил по телефону его директор, воспитанников с фамилией Агапов в нём за все годы не бывало.
Вёл Евгений и свою разведывательную операцию в сети Интернет. Там и нашел себя… в списке возможных жертв крупной автоаварии, по дате, примерно совпадавшей с его провалом в памяти. Удивился – не по Татьяниному всё выходило. После чего втайне от неё завёл в различных социальных сетях Интернета персональные странички и
стал периодически разбрасывать объявления в поисках одноклассников, «братьев и сестёр» по детдому, возможных родственников и однофамильцев. За два последних месяца среди откликнувшихся на них было несколько десятков людей, знавших различных Евгениев Агаповых. Нашлись и полные тезки – и Евгении, и Ивановичи, и
Агаповы. Были и такие, у которых с ним совпадали даже год и день рождения! Но из Мелекесса-Димитровграда никто не откликался. Потому он и решил (под предлогом разработки поступившего ему бизнес-предложения) на прошлой неделе слетать в Самару, а оттуда заехать и на димитровградскую коврово-суконную фабрику, где просчитать контракт по покупке оптовой партии ковров с портретом президента России…
Незадолго до поездки через знакомого программиста накопал в Интернете адреса и телефонные списки всех мелекесских Агаповых, среди которых его особо заинтересовал старый телефонный справочник, в котором в строке напротив И.Г. Агапова значился номер и адрес, показавшиеся ему очень знакомыми.
От аэропорта в Курумоче, что под Самарой, до Димитровграда около ста двадцати километров, и на такси они доехали быстро, за полтора часа.
Жена в последнее время сопровождала его во всех поездках, вот и в этот раз увязалась следом… Загрузив её процедурой разработки контракта на фабрике, он понёсся по адресу, который нашел в старом телефонном справочнике.
Где-то через двадцать минут полёта в такси по улицам желтого в сером, хмурого сентябрьского городка, Евгений, как ему показалось, сразу узнал, точнее говоря, вспомнил и двор, и тополя у деревянной двухэтажки, которые были в видениях и картинках воспоминаний…
Сидевшие у подъезда дома бабки сказали, что барахольщицы Степановны нет дома, что она традиционно на субботнем рынке. Туда предприниматель отправился уже в привычном эскорте жены…
На рынке с Татьяной они разделились. Она по своим делам – в шопинг, он – барахолку искать. Сначала выспросил у тамошних торговцев, где найти барахольщицу Прасковью, потом несколько минут смотрел на неё издали. Не узнавал! Ну не вспоминалось ему её лицо! Никак! Подошёл ближе, и чуть не признался старенькой маленькой женщине, чуть не бросился на колени, почувствовав что-то родное в старушечьих морщинах и глазах. Но остерёгся, засомневался…
Тут подошла злая от холода и неудачного шопинга жена, и он спешно рассчитался за орденские планки, найденные на клеёнке перед Прасковьей, и помчался ловить такси. Позже, уже в самолете, он до рези в глазах всматривался в орденские планки, лежавшие на ладони, всё чётче вспоминая то самое первое видение – мужчину в форме с погонами, колодки медалей на его кителе – они были как раз такие, как на этих планках.
…
Вера и Пашка были в шоке! Прижавшись друг к другу и онемев от увиденного на экране ноутбука, они без устали листали страницу за страницей. Ведь, как только они кликнули в поисковике Евгения Ивановича Агапова, комп выдал около полумиллиона ссылок на страницы, где были совпадения с запросом. Пришлось уточнить запрашиваемую информацию, добавив слово «Разыскивается». Круг поиска резко сузился, и где-то уже через четверть часа они знакомились с московским предпринимателем Агаповым, разыскивающим своих друзей, родных… в том числе и в их родном Димитровграде…
На фотографии он был похож на офицера Ивана Галактионовича Агапова из фотоальбома соседки Прасковьи. В статусе его страницы было написано, что после болезни он потерял память. А это многое объясняло.
– Моя версия про тайны разведки и защиту свидетелей не сработала… – прошептал Пашка. – Жаль, его сотовый или хотя бы «электронка» не указаны – предлагает «писать в личном сообщении». Он бы уже выбрал – шифроваться, как бизнесмену, или родных искать. Придется просто писать на «мыло» – благо, хоть эти данные указаны, и ждать, когда ответит.
– Судя по тому, что у него на стене для сообщений куча спама болтается, он в Инете бывает редко, – резюмировала Вера. – Но тут есть несколько посланий от разных Агаповых. Вот, прочти это. И это. А этот, кстати, его тезка, сочувствует нашему и предлагает бесплатную помощь знакомого экстрасенса… при провалах в памяти. Во как! Так-то вот. Будем ждать. Прасковье сразу всё скажем, или подготовим её? Ну, психологически?
– Так она сама говорила, что видела его в прошлую субботу на рынке, что скоро приехать должен…
– Откуда он на базаре взялся? Почему сразу не рассекретился? Что-то здесь нечисто. А если он суперкиллер и от закона скрывается? Всякое может быть. И вообще, нам подстраховаться не помешает. Всё ж очень старенькая она уже – от такой долгожданной радости и помереть в два счета может… Давай хотя бы пару дней потерпим. Глядишь, и ответ из Москвы получим. Всё больше гарантии, что мы не ошиблись.
– Ладно. После школы в пятницу зайдём. И скажем.
…Выходя в подъезд, едва распрощавшись с одноклассницей, Пашка оторопел. На него из приоткрытой соседней двери, из полумрака квартиры молча и пытливо смотрела бабка Прасковья. Она словно давно уже стояла здесь и дожидалась его, чтобы спросить, есть ли новости о её сыне. На руках у неё дремал Степашка.
– Нашли? – голос Прасковьи был еле слышным, как из-под земли.
– Агаповых в сетях много. Очень много. Может, и ваш сын среди них есть. – Парнишка старался ни отказать, ни чересчур обнадёжить. – Мы писем много разослали. Будем ждать ответа…
– Ищите. Скорее ищите, – Прасковья продолжала говорить так же тихо, как и до этого. – Я подожду.
– Дня два, как минимум, потребуется. – Пашка отвёл глаза, ему было неловко от вынужденного вранья. Он поспешил по лестнице вниз, отвечая на ходу. – До пятницы информации больше будет, и она будет точнее. До свидания!
– До свидания. Скорее ищите… – Прасковье было куда спешить. Несколько минут назад к ней снова приходила старуха Смерть. Из зеркала смотрела на неё и звала за собой. Она сегодня была очень похожа на Прасковью. Но, увидев у зеркала мяукающего и чем-то
встревоженного котенка, Смерть улыбнулась беззубым чёрным ртом и растаяла.
– Ты, Степашка, получается, спас свою Степановну. Напугал ты мою гостью незваную да неминуемую. Спасибочки тебе. Идём же спать. – Прасковья еще раз посмотрела за дверь, прислушалась к тишине подъезда и закрыла дверь. – Только бы насовсем не уснуть. Ты,
если что, буди меня, буди-буди…
…
Четыре дня, что уже находился в Москве Евгений, промчались со скоростью ветра. Горы дел и десятки нужных и не очень встреч основательно отвлекли его от секретной спецоперации по поискам своего прошлого. Лишь поздно вечером, сидя на кухне и закачивая в себя привычные пол-литра кефира перед сном, он доставал из барсетки орденские планки Ивана Агапова и изучал каждую их щербинку, каждую полоску краски…
– Иван Агапов мог быть моим отцом. Но мог и не быть, – он мысленно спорил сам с собой, – и я выдаю желаемое за действительное. Ну, привиделось что-то моей больной башке… Ну, не хочется мне совсем без корней жить, вот и отыскиваю для себя подходящих одиноких стариков, выживших из ума и готовых типа усыновить любого москвича, тем более предпринимателя. Ненавижу себя… Угораздило же в тот год так упахаться, чтобы и ограбленным быть, и память потерять.
Когда он на несколько минут включил компьютер и зашёл в Интернет, то стал бойко листать почту, игнорируя спам. Писали со всех концов страны: другие, чужие ему Агаповы и их одноклассники, просто сочувствующие, просто любопытствующие… Толку от этой переписки было мало. Ему хотелось получить хоть «пустой конверт», но из Димитровграда-Мелекесса.
В этот раз сообщений было больше, чем всегда, но большинство их с таким же разочарованием, как и всегда, были отправлены в корзину. Пара уведомлений о письмах были написаны заглавными буквами, и одно из них вдруг «закричало»: «ИЩЕМ ЕВГЕНИЯ ИВАНОВИЧА АГАПОВА». Отправителями были «Вера – Самая Красивая в
Инете Восьмиклассница» и «Павел Каменный Гребень – Штайнгребер Димитровградский».
– Неужели? – мурашки пробежали по его телу. – Димитровградский кто-то меня ищет. Первое письмо из Димитровграда за всё время! Посмотрим, какого Агапова надо «Самой Красивой» и «Каменному»...
…Он, наверное, уже в десятый раз перечитывал это короткое сообщение, и волосы шевелились на его макушке, и сон исчез напрочь, и кофе потерял всякий вкус, и водка не растормаживала взбесившийся, казалось, мозг. – На прикрепленной к файлу письма фотографии он увидел того самого офицера с тем самым мальчишкой Женечкой на коленях, которых память и выдала самыми первыми из возрожденных воспоминаний… Под утро решил плюнуть на все дела и снова исчезнуть из столицы, от жены, от дел… Дорогу в родительский дом он уже знал!
Не смыкая глаз, он лежал на кровати, пилил зрачками потолок, умолял часы идти хоть чуть-чуть быстрее. Жена, мило сопя, спала рядом, а он лежал и едва ли не рыдал, вспоминая строчку из письма Веры и Пашки: «Прасковья Степановна Агапова проживает совсем одна на улице Гвардейской…» Адрес совпадал с тем, по которому он в прошлую субботу уже наведывался, откуда и поехал на базарную барахолку…
Рано утром, когда Татьяна ещё доглядывала свой пятый или двадцать пятый сон, он написал ответное электронное послание в Димитровград. Набрал на компьютере и письмо для супруги. Хотел было так и оставить его на экране монитора, но потом распечатал и
положил на кухонный стол. Проверил, с собой ли у него документы и пластиковые карточки, взял зарядник для сотового телефона и неслышно вышел из квартиры.
На кухонном столе возле недопитой чашки смешанного с водкой кофе осталось его письмо. В нем были строки: «Я все вспомнил. Я не детдомовский. Я сын Ивана и Прасковьи Агаповых. Родом из Димитровграда-Мелекесса. Я туда возвращаюсь. Зачем ты так со мной, Танюха? Из-за денег? Из-за квартиры в Берлине? Из-за чего? Это очень жестоко – воспользоваться чьей-то болезнью, чтобы отнять его прошлое, отнять и его самого у родителей-стариков… Эх, Танюха… Извини, если я не прав, но мне кажется, что и мою потерю памяти тоже ты устроила. Если вернусь в Москву, то мы на эту тему ещё поговорим. Не мешай мне жить хотя бы неделю и не доставай меня дома, дай побыть на родине без твоего эскорта, так похожего на конвой».
…
В пятницу вечером Вера и Пашка снова сидели и чаёвничали за столом у Прасковьи. Они в который уже раз рассказывали, как бродили по Интернету в поисках её сына, как на их письмо вчера утром пришло короткое сообщение: «Скоро буду. Маме привет! Евгений
Агапов». Прасковья, как святая Божья матерь, грела на руках котёнка Степашку, улыбалась им, поддакивала и ждала, ждала, ждала, и слушала сердце. А оно стучало тихо и ровно – тук-тук, тук-тук…
– Тук-тук-тук. – в дверь постучали, потом ещё раз, – Тук-тук-тук…
Вера побежала открывать…
– Бабушка Прасковья, это к Вам. Это...
– Привет, ма… Вот и я. Как два дня меня не было. Приехал вот, вернуть папины орденские планки. – В дверь квартиры вошёл высокий, русоволосый, лет пятидесяти мужчина с огромным букетом поздних белых астр.
– Женечка приехал! – Старая седая женщина с котёнком в руках рванулась навстречу сыну, волосы её растрепались, по щекам потекли слёзы. – А мы со Степашкой только тебя и ждали. Не зря надеялись… А Ванечка вот не дождался. Помер Ванечка той зимой…
– Да Вы мне на рынке в субботу говорили о нём. Это ж я был. Только без букета. – Евгений с трудом перестал «выкать». – Вы… Ты… ты же меня там узнала?
– Не помню, что я там говорила… Да и неважно. Ты же приехал… А это и главное. – Прасковья была чуть не на две головы ниже сына. Всё ещё сжимавшими котёнка руками она упёрлась в грудь сыну и смотрела на него снизу вверх.
А он вдруг встал перед ней на колени и зарыдал. Когда же успокоился, вдруг спросил:
– Мам, а ты мне хлеб домашний испечешь? Я по нему так соскучился…
– Да я же его, Жень, сто лет не пекла. Что, если не получится? – Прасковья словно извинялась. – А вот пирог тебе сегодня же испеку. Твой любимый – с черноплодной рябиной. Забыл ты, поди, его вкус? Вставай, идём к столу. Вера, Паша, возьмите букет, поставьте его в вазу, да доливайте чайник, будем праздновать…
Где-то через час, когда и чайник снова опустел, и астры отогрелись, Вера с Пашкой оставили Агаповых ворковать наедине и вышли к подъезду. Пашка и Вера были счастливы – тем, что причастны к счастью старой Прасковьи и её сына.
– Ты не поверишь, мне сейчас орать от радости хочется, – парнишка еле сдерживал переполнявшие его эмоции.
– Так давай заорём, – Вера поддержала его неожиданно легко.
– А что орать будем?
– А ничего, – девушка резко передумала. – Не надо их покой нарушать. Сбегутся соседи, начнутся расспросы. Кто приехал? Где пропадал?..
– Ты знаешь, а мне Прасковья кое-что подарила. Для школьного музея. Вещь! – Пашка порылся в заднем кармане джинсов и достал погоны Ивана Агапова. – Обалдеть! Те самые! За то, что мы ей помогли.
– Ну, не знаю. Я бы такой дорогой подарок не приняла. И вообще. Жалко, что эта детективная история уже закончилась. Хотя… Тебе не показалось, что этот Евгений не очень похож на её сына Женечку, студенческие и армейские фотографии которого мы видели в их семейном альбоме?
– Да брось ты! Похож! Он самый. И вообще, надо срочно в Интернете организовать рассылку с перепостами, что Агапов Евгений Иванович не погиб тогда в аварии, что там была ошибочная информация. Короче: поиски, мол, прекращаем, не нужно нам больше никаких других Агаповых, а то, чего хорошего, если ещё кто-то точно такой же объявится, и к старушке на пироги завалится?
– А разве это плохо? Не было четыре года и одного сына, а тут сразу два?..
– Ага. И оба Женечки…
Парень с девушкой рассмеялись и медленно двинулись по тротуару от дома. Вечерело. Становилось холодно, а они этого не замечали. Просто шли и болтали о чём-то, не таком сложном, как только-только завершившаяся с их участием добрая история.
…
Около полуночи Прасковья встала с дивана, осторожно освободив колени от лежавшей на них головы сына и подложив ему для удобства круглую думку. Тот крепко спал. Рядом с ним лежал свернувшийся клубком котёнок. Она же заснуть не могла, боялась проснуться утром и не увидеть его. А вдруг всё это жестокий старушечий сон? И никакого счастья на излёте её жизни нет? А ещё донимало это непонятное урчание, которое вот уже почти час с небольшими перерывами доносится из его сумки, оставленной у зеркала в прихожей, – оно такое назойливое. Что бы это могло быть?
Старушка, стараясь двигаться как можно тише, прошла в прихожую. Открыла барсетку сына. Достала сотовый телефон, который и был источником странного урчания, будучи переключенным в режим вибросигнала. На зеленоватом его экранчике мигала фотография
той женщины, что сопровождала сына в прошлую субботу. Под фотографией была надпись «Танюха».
– Нет, Танюха, не сейчас. Пусть поспит мой Женечка. Пусть во сне всё-всё вспомнит. – Она вернула телефон на прежнее место – в сумку, аккуратненько замотала её теплым платком, положила на стоящую рядом табуретку, а сверху ещё и укрыла своим пальто. Урчание стало почти неслышным. – Так-то лучше. Утро вечера мудренее.
Прасковья задержалась у зеркала. Она вспомнила, как недавно общалась в нём со Смертью. Сейчас из зазеркалья на неё смотрела счастливая Степановна.
Неслышно старушка прошла мимо спящих на диване Евгения и Степашки к своей кровати, сняла с неё одеяло и укрыла сына. Затем так же тихо прошла в кухню: надо было помыть посуду, затеять для пирога с черноплодкой тесто и поставить опару для хлеба. Она всё же решила попробовать его испечь.
– Голова-то, может, и не помнит, а руки подскажут, сколько дрожжец, сколько муки взять, когда в духовку ставить, когда вынимать… – Она чуть слышно шелестела губами, будто заговор или молитву читала, то и дело приговаривая:
– Вот и слава Богу, вот и слава…
…
Когда Евгений проснулся, было утро, часы показывали без четверти девять. В зале, где он спал, на столе лежали и румянистый пирог с черноплодной рябиной, и ещё тёплый, золотистый каравай душистого хлеба. Рядом с ними он увидел вырванный из старой
школьной тетрадки листок с написанными красным карандашиком словами: «Я ушла на работу, на рынок. Буду к обеду. Мама».
– Уже на работе. Неустанная ты моя... – Евгений Иванович Агапов достал из нагрудного кармана рубашки отцовские орденские планки, положил поверх прасковьиной записки и добавил, – спасибо, родные, вот мы с вами и дома.