Кузина

               
                1.


          “Приезжаю бернским поездом 3-го встречай Леонора”.
         Такую телеграмму во всем Союзе мог получить только я и только от своей кузины Светы.
         Текст телеграммы я расшифровал быстро: приезжает бакинским скорым третьего декабря.
         В тот день было второе и у меня в запасе были еще целые сутки. К тому же бакинский скорый всегда запаздывает, следовательно, встречать надо будет где-то в третьем часу дня.
         Я положил телеграмму на журнальный столик, взял”Советский спорт” и плюхнулся в кресло. На четвертой странице нашел корреспонденцию Сержа Ханли и углубился в чтение. Потом заварил себе кофе по-турецки, медленно выпил и стал ходить из угла в угол. Я знал, что занимает все мои мысли после получения телеграммы: это была Света.
         Я был старше ее на три года. Мы росли вместе довольно продолжительное время, расстались лишь тогда, когда мой отец получил квартиру. Но и после этого Света в будни дни жила у нас, она так привыкла к нам. А когда ей исполнилось тринадцать случилось непоправимое. Ее родители возвращались поздно вечером с какого-то банкета и когда до дома оставалась пара сотня метров, на “Жигуленок”, в котором они сидели, наскочил большегрузный КАМАЗ.
         Света осталась одна с бабушкой по материнской линии. И тогда я переехал жить к ним,  все-таки им двоим было довольно-таки трудновато.
         Все это время мы жили со Светой в самой искренней дружбе. Я любил ее чисто братской любовью, она отвечала мне взаимностью и хотя наши отношения иногда и прерывались какой-нибудь ссорой, мы очень скоро восстанавливали мир.
         Мы поверяли друг другу сердечные тайны, слушались взаимных советов и всегда были неразлучны. Наши отношения до того отличались взаимностью, что позволили моей матери написать мне в армию: “… А Света уже выросла во взрослую девушку, стала еще красивей и думаю, сынок, что ты вполне бы мог жениться на ней, Хотя право выбора, конечно, остается за тобой”.
         В своих отношениях с кузиной я никогда не допускал ничего лишнего, этого у меня и в уме не было, а в мыслях своих о возможной женитьбе на ней я и не думал. Я не обратил внимания на совет матери и вскорости забыл о нем.
         Но потом, когда вернулся на гражданку и вместе с родителями переехал в столицу, когда поступил в институт и задумался о дальнейшей жизни, я все чаще и чаще стал думать о ней.
         Бабушка к этому времени скончалась и Света жила в Баку одна. Я предлагал ей переехать в Москву и поселиться у нас, но она все время отвечала отказом.
         У меня хранится целая пачка ее писем. Она осталась такой же открытой со мной и дружелюбной, рассказывая о своих похождениях, о своей одинокой жизни, о том, что хочется иногда все бросить и утопиться.
         Я понимал ее. Да и кто в целом мире мог понять ее лучше меня? Мы долго прожили под одной крышей, вместе уповались чтением французских романов ивместе резвились от безделья. Даже буква “Л “была у нас вместе любимой.
         Именно поэтому, еще десять лет назад, мы придумали себе имена на “Л”:
Леонора и Лоран и до сих пор называли друг друга этими именами.
         Боже мой, как чиста и упоительна моя любовь к ней!


               

                2.

         Я увидел ее издали. В синей курточке и темно-синих, новеньких джинсах. Ее белокурая головка растеряно вертелась по сторонам и я не сдерживаясь подбежал к ней и обхватив за ноги оторвал от земли.
         - Противный,- убрала она свою щеку, которую я страстно поцеловал.
         -А ты стала еще красивей.
         -Ты всегда был плох на комплименты, Света шутливо щелкнула меня по носу, -Бери сумку, я же замерзла.
         Мы ехали в такси и я смотрел на нее любуясь.
         Блондинка с банальными голубыми глазами, высокая для женского пола, с бледно-алыми губами и чуть-чуть вздернутым носиком. Волосы ее были коротко подстрижены, что придавало ей сходство с подростком.
         Я не удержался и снова поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась и отстранила меня рукой.
         Когда мы вошли в нашу квартиру на Шипиловке, моих родителей еще не было.
         -Вода у нас идет, не то что у вас в Баку, - сказал я, можешь ополоснуться.
         Пока она была в ванной комнате, я сварил кофе. Потом сел за “Новый мир”, в нем печатался “Архипелаг ГУЛАГ ”.
         Я не был так занят чтением (будем откровенны: “ГУЛАГ “уже был не актуален) и поэтому когда она вошла в комнату я отбросил журнал в сторону и обернулся.
         Передо мной стояла моя кузина, но буду честен: в этот момент во мне что-то шевельнулось и я почувствовал не только братскую привязанность.
         Она была в летнем домашнем халате до колен. Рукава закатаны до локтей и рука ее, когда Света провела по волосам, была похожа на шею белого лебедя.
         -С легким паром! - догадался я
         -Мерси,- она села в кресло напротив меня и закинула ногу на ногу.
         -Я приготовил кофе. Будешь?
         -Давай, совсем по – европейски.
         Я дрожал. Не знаю, что в этот момент со мной происходило. Я кое-как разлил по чашкам кофе и внес их на подносе в комнату. Она стояла возле окна и смотрела на улицу. Я положил поднос на столик и подошел к ней. Ее лицо в профиль поразило меня.
         Она стояла, закусив нижнюю губу и нахмурив брови. Но как это было прекрасно! Не знаю, то ли аромат финского мыла, то ли  запах ее молодого, здорового, белоснежного тела, то ли еще что-то, но я с каким-то ожесточением обхватил ее за талию, резко повернул к себе и впился в ее бледно-алые губы.
         -Ты делаешь глупости, дорогой, - сказала она, когда мы прервали наш затяжной поцелуй,- Мне было больно.
         -Если я скажу, что все получилось экспромтом, ты поверишь?- спросил я переводя дыхание
         -Совершенно,- ответила Света, застегивая верхнюю пуговичку халата.- На иное, подготовленное, ты не способен.
         А потом пришли родители. Когда первые радостные возгласы, ужимки и прижимки,  “а ты помнишь?” и “а вы помните?” прошли, мы всей семьей сели на кухне за праздничный ужин в честь приезда кузины.
         Я сознательно опускаю все наши расспросы о положении в Баку и республике. Мой рассказ не об этом.
         Когда с политикой было покончено, мать спросила у Светы:
         -Ну, хорошо. А ты? Тебе уже двадцать три. По-моему, давно пора и о семье подумать.
         -Ах, тетушка!- кузина театрально сложила руки,- Как и все женщины, я мечтала о будущем семейном счастии, но.…Либо я не встретила достойного либо сама оказалась недостойной.
         Она бросила на меня многозначительный и красноречивый взгляд.
         Из ее писем я знал, что никого она не любила, да и достойного не искала. Флирты у нее были, но краткосрочные, после чего немало молодых ребят либо хотели удавиться, либо, в лучшем случае, просто возненавидели ее.
         -Так и осталась я старой девой,- донесся до меня ее голос и тут я бессознательно, почти автоматически сказал:
         -Ненадолго. Теперь.
         Все удивленно обернулись на меня. Я покраснел и поправился:
         -Я хотел сказать, что в Москве мы найдем тебе жениха. В двадцать три года еще никто старой девой не был.
         -Ну ладно,- поднялся  молчавший все время отец,- Пойдем смотреть телевизор.



                3.

         Она спала в моей комнате. А я, как радушный хозяин, довольствовался жестким диваном в гостиной.
         Утром, когда родичи ушли на работу и разбудили меня закрыть за ними дверь, я, от нечего делать, решил ополоснуться.
         Не знаю как вы, а я после душа чувствую себя на седьмом небе. Появляется какая-та легкость, чувствуешь упругость своего тела, сонливость, усталость, апатия пропадает, улетучивается и ты как будто заново родился.
         Выйдя из ванной комнаты, я поставил чайник на плиту и посмотрел на часы: двадцать минут девятого. Не знаю, чем я руководствовался когда подошел к двери своей комнаты и не постучавшись открыл ее.
         Света лежала с открытыми глазами. Она увидела меня, но ни одним движением не показала этого. Я подошел к кровати и сел рядом, там, где под одеялом чувствовалась ее талия.
         -Доброе утро, кузина,- я взял ее за руку и почему-то широко улыбнулся.
         Она не ответила мне и не отняла руки. А я… Я вдруг почувствовал желание и скорее всего, сделал бы то, что и следовало сделать в этот момент: встать и выбежать из комнаты. Я бы сделал это, если б она неожиданно не обхватила бы мою голову руками и не прильнула бы к моим губам.
         Я целовал ее всю. И она позволяла мне целовать себя. А потом я взял ее. Она лишь слабо вскрикнула. Но было уже поздно.
         Когда все было кончено, я встал с виноватым видом и забормотал что-то типа: “Как все подло и нехорошо получилось. Я подлец, да?”
         Но она яростно запротестовала. Положив руки на мои плечи она счастливо, кажется даже радостно говорила:
         -Ты не подлец, Лоран. Ты самый хороший, самый красивый, мой самый любимый. Я сама хотела этого, я люблю тебя!
         Все еще не верящий в свое счастье я обнял ее и как полоумный сжал в объятиях.
         -Я поняла это в твой последний приезд два года назад, говорила она, не обращая внимания на мои страстные поцелуи ее белоснежной груди,- Когда ты вошел, такой высокий, красивый, в своем бельгийском костюме, который так бесподобно идет тебе…Я полюбила тебя и не знала, что делать. Разве я могла мечтать о том, что смогу стать твоей женой или рассчитывать на взаимность?
         А я был без ума. Если честно, то я сам был влюблен в нее, но боялся себе в этом признаться, да и думать об этом считал неприличным. А теперь, когда все свершилось, я, казалось, должен был только об этом и думать, говорить ей о своей любви, строить планы насчет нашей жизни, вспомнить когда-то написанный матерью совет, но я, как безумный, целовал ее ноги выше колен и молчал.
         Потом я вновь торжествовал над этим прекрасным телом и она отдавалась мне вся, как- будто этим хотела доказать мне свою любовь.
         Я не думал о том, что лишая ее невинности возлагаю на себя большие обязательства. В данный момент для меня существовала только она, со своей любовью и своим каким-то неописуем чувством отдаваться.
         А на плите вода в чайнике вся выкипела



                4.

         Между нами было все решено. Сначала только между нами. Она переедет к нам, будем жить в моей комнате, устроиться на работу ей поможет отец, на первых порах родичи нам помогут, а потом мы сами на ноги встанем.
         Мы долго спорили: делать свадьбу или нет. Наконец, решили отделаться скромным семейным, но праздничным ужином.
         Когда все было решено - рассказали (вернее, я рассказал) о наших намерениях родителям. К моему удивлению, они отнеслись к этому безразлично или холодно, что практически одно и то же.
         - Ты взрослый,- вяло ответил отец,- Решай сам.
         - если ты в ней уверен,- мать равнодушно пожала плечами,- Я не против. Мы ее знаем, но я, правда, от нее отвыкла. Посмотрим.
         Таким образом, родительское благословление я получил. Света стыдилась целый день показываться родичам на глаза и, притворившись больной, безвыходно лежала в моей комнате. Даже обед и ужин я нес ей в постель.
         Отношение к ней со стороны моих родителей не изменилось. Оно осталось таким же. Точно также мать продолжала называть ее “Света, доченька”, а отец “Светик”. Только я вместо привычных “Леонора” и “Кузина” стал говорить ей “Мон амур”.
         Весь декабрь мы провели вместе. Ходили по городу, она очень любила столицу зимой, смотрели фильмы и спектакли, а в домашних условиях, когда были одни, предавались любви.
         После Нового года она уехала. Отпуск подошел к концу. И хотя я знал, что через месяц вновь буду держать ее в своих объятиях, мне было грустно. Я не мог и не хотел с ней расставаться.
         В последние дни она также была недовольна своим скорым отъездом, но крепилась и на мои безумные предложения типа: ” Брось ты все, напиши отсюда. Тебя рассчитают и документы вышлют, а квартиру без тебя займут”, отвечала ласково, а главное трезво.
         В день отъезда она сделала мне сюрприз.
         Утром, когда до отлета самолета оставались еще около трех часов, я сидел на кровати и влюбленными глазами смотрел на ее переодевание.
         - Знаешь, -  сказала она, обернувшись ко мне,- Я не хотела тебе это сейчас говорить, но не могу больше в себе держать. Знаешь…. Я беременна.
         Не знаю, какое выражение у меня было в тот момент. “Я буду отцом! Я буду отцом нашего ребенка! И обязательно сына!”,- проносилось у меня в голове. Как безумный я упал на колени и стал целовать ее животик. А она обхватила мою голову руками и прижала к себе. Как счастлив я был тогда!
         В Домодедово мы расстались молча. Хотя нет, она сказала одну фразу:
         -Максимум через месяц я буду. А пока будем звонить друг другу.
         И я молча кивнул. Хотя хотел сказать ей, чтобы берегла себя, нашего будущего ребенка, чтобы как можно быстрее возвращалась, что я без нее не могу и всякое еще, что обычно говорят влюбленные перед месячным расставанием.
         Я молча пожал кончики ее пальцев и она пошла на посадку.
         Вернувшись домой я не находил себе места. В моей комнате все пахло ею, все напоминало о ней.
         Вот цветы, которые я купил ей, вот подушка, на которую она клала свою белокурую головку, вот тот халат, в котором она была, когда я бессознательно, но уже с чувством поцеловал ее.
         Я убил целый день воспоминаньями. А ночью, уже лежа в постели, меня пронзила страшная мысль. Я вдруг заревновал ее к кому-то, неизвестному образу, который создал сам. Я вскочил с постели, но что-то меня остановило. Я понял, что ничего не могу сделать. Позвонить? Она звонила пару часов назад, сообщила, что страшно устала, скучает(уже!) и живет надеждой на близкое свидание.
         Я кое-как успокоил себя и под утро уснул. После этого потекли дни томительного ожидания.


                ________________


         Двадцать первого января я получил срочную телеграмму от ее соседей.
         На следующий день вылетел в Баку и приехал в ее квартиру на Тбилисском проспекте. Здесь я узнал все подробности.
         Шальная пуля попала ей в горло, когда она, как и многие любопытные в ту ночь, выглянула в окно. Смерть наступила мгновенно.
         Я не дождался ее. В Баку был страшный январь девяностого года.
    
               

20 сентября 1991 года