ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ
Надежда Степановна, моя соседка по лестничной клетке, жадная и трусливая старуха лет семидесяти пяти, прожила красивую и счастливую, по своим меркам, жизнь. У нее было все, что положено иметь такому человеку как она: муж, дети, внуки, квартира, дача, машина и много еще всего ценного, которое она хранила в многочисленных комодах. Правда, на одном из них в свое время стоял бронзовый бюст Ленина, который Надежда Степановна как-то незаметно заменила на две добротные старинные иконы, которые, по-видимому, были припрятаны у нее на всякий случай в одном из ее хранилищ. Надежда Степановна никогда не ошибалась в житейских тонкостях и веяние времени чувствовала прекрасно. Проработав двадцать лет парторгом на одном из заводов нашего города, эту жизнь она знала как облупленную. Поэтому бюст Ильича, - в чем я ни капли не сомневаюсь, - тоже был припрятан до следующего момента ее счастливой и красивой жизни.
Не знаю почему, но я поддерживала с Надеждой Степановной добрые отношения. Хотя в глубине души я чувствовала к ней некоторую неприязнь. Да и разница в возрасте у нас была довольно не подходящая для тесной дружбы. Но, видно, этот факт и привлек ко мне мою соседку. Как-то раз я имела неосторожность по просьбе Надежды Степановны помочь ей по хозяйству. Молодая, я не понимала всех премудростей характера соседки. И она, мгновенно ощутив это, не упустила случая воспользоваться моей добротой. С тех пор я и стала у нее бесплатной домработницей. «Ты не поможешь тёте Наде сегодня немножко?» - вкрадчивым и слюнявым голоском спрашивала она в очередной раз, пользуясь моим слабым характером. «Почему не помочь, помогу», - не задумываясь, отвечала я на все её просьбы, оберегая при этом домочадцев соседки от тяжелой и грязной работы.
Но нужно сказать, что у Надежды Степановны тоже была своя одна-единственная слабость. Так любила называть она своё пристрастие к чтению, которым она вроде бы и гордилась с одной стороны, но с другой - никакой выгоды от него не видела. «Только одни растраты», - говорила она, купив в очередной раз дешевую газету. О книжках и журналах речи вообще не могло быть. «Уж больно они дорогие», - сморщившись, констатировала Надежда Степановна. Поэтому пользовалась она большей частью городской библиотекой или выпрашивала у меня на денек-другой купленные мною новые книжки или журналы. Таким образом и попал к ней однажды один из номеров журнала «Огонек», который я выписывала по почте уже много лет. «Отдам через два дня», - заверила меня Надежда Степановна, взяв журнал в руки, и зашаркала к выходу. Обещанное она всегда выполняла вовремя, поэтому ровно через два дня она зашаркала в обратном направлении от двери, положила журнал на стол и, усевшись поудобней в кресло, приготовилась к дискуссии. По правде говоря, эта привычка соседки делиться прочитанным была мне не по душе. Тем более, что мнение Надежды Степановны никогда не было интересным. Рассуждения её были обычно как-то однобоки и очень убоги. Поначалу я пыталась ей что-то на них возражать, но со временем поняв, что это всё бессмысленно и бесполезно, молча выслушивала соседку, делая вид, что соглашаюсь со всем ею сказанным.
Вот и сегодня я приготовилась к одному из спектаклей, и наверняка он, как всегда, успешно состоялся, если бы в очередном номере журнала не был напечатан рассказ, который привлек внимание Надежды Степановны. И это было не случайно. Был он написан известным русским автором со слов очевидицы, прошедшей ад сталинских лагерей. Она поведала писателю историю своей подруги, красивой молодой девушки, которая, чтобы не умереть с голоду, взяла на колхозном поле несколько колосков пшеницы. За что и получила десять лет без права переписки. «Но лучше б она умерла с голоду, чем закончить жизнь так, как закончила она», - в процессе чтения подумала я. Виной всему была её красота. Сразу замеченная лагерными охранниками, она была насилована ими без передышки. Спрятать её было невозможно, как ни старалась её подруга. Девушку находили тут же с собаками и моментально насиловали снова – по-звериному. Её тело передавалось из рук в руки с садистским хохотом и отборным русским матом. Так продолжалось день ото дня, пока в один из морозных дней её не нашли обледеневшую и окровавленную в петле в одном из лагерных сараев.
«Ну и как тебе всё это?» - сразу ткнув пальцем в рассказ, стала рассуждать Надежда Степановна. И, привыкшая к тому, что я всегда молчу, прогнусавила дальше: «Ну так вот, что я тебе скажу. И у нас в городе тоже была такая». И, немного замявшись, добавила слово... «гулящая». По губам соседки я поняла, что она хотела сказать слово «проститутка». Но, побоявшись осквернить им свои уста, нашла выражение попристойнее. Гробовая тишина воцарилась у меня в комнате. Почувствовав что-то неладное, Надежда Степановна выдавила из себя: «И что ты всё всегда молчишь - ничего не скажешь? - и, посмотрев на меня своими маленькими выцветшими глазками, добавила: «Побледнела чего-то, кулачки сжала». И продолжала рассматривать меня изучающе, как динозавра. «А плакать тут уж совсем ни к чему», - так ничего и не поняв в моей реакции, Надежда Степановна смотрела на меня в упор, как на какое-то чудовище, которое от собственного бессилия вдруг заплакало.
С тех пор я к Надежде Степановне больше никогда не захожу. Хотя спроси её, что между нами произошло, она вам такое наплетет... Что вы и не рады будете.