Вяло подстраиваются замшелые струны, звучит жаждующий прикосновения ситар. Мы в Варанаси - городе герое. Солнечные коровы, забытые боги ходят нагишом в пепле и пламени. Пламя льет Ганга. Ганга это грязь и соцветие живых микроорганизмов, рождающихся на мгновение и столь же бесполезно и мимолетно умирающих.
Я не помню как его зовут. Помню только как он привел меня в маленькую синюю, а может быть и зеленную комнатку, в которую кто-то далекий от мифической эпохи, натаскал груду запуганных серо-желтых компьютеров. Мерцают синие мониторы или они все-таки зеленные? Все сайты на непонятных экзотических языках. Вон сидит странное существо с зелеными полосками на рубахе, как добрый панк смотрит он в плоское изображение высоких башен Петронас. Девченка еврейскими глазами рассматривает вас из-под нелепо натянутой в такую охрененную жару вязанной реперской шапки.
Брат Санжая привел меня в самый настоящий интернет салон, что-то крикнул куда-то. Кому-то. Кто-то в два счета сделал что-то. Комп замерцал. На экране появились люди. Все они были как бы продолжением друг друга, такой необъяснимый конструктор, где каждый может выполнять функции другого. Глаза одного могут выразить мысли другого. Речь третьего может перетекать по горлу пятого и зарождаться мыслью в голове сотого. Это были дети. А в центре конструктора стояла особая фигура выкрашенного в рыжий цвет мужчины. Этот рыжий с клиновидной наверное бородой и привел меня сюда.
-Дети больны, содержатся на деньги благотворительного фонда (Цюриха что ли, я не помню). Я их учу там. Следующая Фотография сделана в момент, когда дети стоят вкруг стола и что-то мастерят своими щупальцами. Рыжий о чем-то увлеченно мне рассказывает. Что-то говорит его рот.
-Пойдем я тебя кое-чему научу, - говорю я. Мы выходим в жаркую снова Индию, где нет вообще такого понятия как кондиционер.
Нам приносят стеклянные бутылки и возле магазинчика-сарая Санжая я бью стекло, складывая осколки на какую-то тряпицу.
-Сейчас будем ходить. Босиком по стеклам.
Они с трезубцами, замотанными в померанцевые ткани, проходят мимо. Они с велосипедами грязными, со трашными, трещащими цепями и вьющимися спицами снуют в глубинах узких улиц. Они жующие непонятно что, что-то запекшееся и оставляя этим следы на голых, коричнивеющих солнцем животах. Они, смеющиеся всеми своими надраенными особыми веточками белыми широкими зубами. Они - все вмиг остановились, застыв, смотрят не мигая на нас:
-Ты святой, садху? Она святая?
Она впервый, между прочим, раз идет неуверенными своими прекрасными стопами по звонким, еще звенящим в воображаемом эхе, стекляшкам. Идет босиком, как солнце, над водой. В своих фиолетовых штанишках, собранных тесемками у коленей. Держась доверчиво одной рукой за меня, другой, - опираясь на древнюю, мелкого кирпича стенку. Такой бы ее воспел только Рабиндранат Тагор или увековечил бы Салман Рушди. Не знаю. Мне не под силу описать эти черные глаза, через которые проявляется любопытная душа. Все это реально вроде как описать, но за словами теряется наполнение действия силой, той самой неповторимой энергией, которую поэты чтут трепетом своего сердца...