Легко ли говорить о людях, жизнь и судьба которых прочно связана с Великой Отечественной войной? Легко ли говорить о войне им, этим людям. Вспоминать, снова и снова отыскивая в копилке памяти мгновения бесконечно далекого прошлого.
Договариваясь с будущей героиней моей очередной журналистской статьи о встрече, я не могла знать, какой болью отзовется она, эта встреча. Что на долгие три недели выбьет из рабочей колеи. Что станет темой не только для статьи, но и для стихотворения, которое, в итоге, родится раньше основного материала.
Мария Евгеньевна Шаманина (Горбунова) родилась в 1928 году в деревне Степанковская, которая и раньше, и сейчас входит в состав Пакшеньгского сельсовета.
«А деревня у нас была большая – сто домов, на три бригады разделенная, – рассказывает она. – По расстоянию на них делили. Наш край Верхним назывался, мы ближе к городу были и первой бригадой считались. Средина была вторая бригада, а другой к сельсовету конец – третья бригада. Мы жили в самой середке и за матерью-то с братом с малолетства бегали. Я даже с четырех годов… Мать все говорила: «Уж больно ты мала без отца-то осталась».
Замуж ее мать Пелагея Филипповна, вышла за пожилого вдовца. Первенец – сын Евгений, родился на пять лет раньше Марии. Но оба рано начали помогать родителям. И в поле, и на сенокос хаживали.
Женщина вспоминает: «И вот, новина в лесу была вычищена («новина» – поляна, вырубленная для обеспечения сеном своего хозяйства. Прим. автора) – тогда ведь держали и корову, и лошадь. Это потом уж лошадь в колхоз сдали, а следом и корову – не в состоянии мама была их держать, когда отец помер. Дак вот, помню, у отца для меня были сделаны махонькие такие грабЕльцы. Поставил он меня и наказывает: «Ты пойдешь последняя, посредине, и будешь сено в кучки наскребать, а потом эти кучки в одну сгребешь». А обедали мы на сенокосе, прямо на сене и я очень хорошо помню, что было взято блюдо, и в туеске мама принесла квасу. Налили квасу, накрошили туда хлеба, замесили толокном, посолили и есть начали. Век не забыть этой еды, так вкусно было».
Не стерли годы из памяти и сцену, как отец собирал брата в первый класс.
«Все было у него закуплено. И карандаши он починил, и перышки, 86-й номер, в ручку вставил… Пришел брат из школы, отец его за стол посадил, интересуется, что писали, что делали. А потом и спрашивает: «Ты кому карандаш свой поменял?» А ребята из одной бригады не расставались – вместе всегда бегали. «Кольке», – брат отвечает. «Чтоб больше этого не было никогда. Свое есть свое. Чужому не завидуй. Никогда чужому не завидуй, не бери, моды не имей», – вот такие слова отца были.
Помню, как он умирал – в свой день рожденья. Мама пекла пироги, нас разбудила и говорит: «Я пошла в хлев, отец может сегодня умереть. Ему очень тяжело, последите за отцом». Села я рядом и смотрю на него. А братишка на печке спал. Зимовочка-то очень маленькая была. Вдруг Еня с печки и кричит: «Манька, ведь папка умер!..»
Тяжело пришлось семье, оставшейся без кормильца, но Пелагея Филипповна растила и сына, и дочь, учила их стойко переносить все жизненные неурядицы.
***
Известие о начале войны далекая северная глубинка получила в тот же день. Радио еще не имело широкого распространения, и все текущие новости жители узнавали в сельсовете – специально ходили туда в определенное время. Но на этот раз получилось немного иначе…
Родина всегда притягивает. Рано или поздно вылетевшие из родного гнезда птенцы стремятся вернуться в те края, где родились и выросли.
21 июня 1941 года в Пакшеньгу из Москвы приехали в гости к родителям две симпатичные девушки, Клавдия и Мария. Обе работали в Кремле, а значит, появились в родной деревне в военной форме – при кителях, портупеях через плечо… И как положено, на следующий день пошли в сельсовет – позвонить в Москву, чтобы сказать, что добрались хорошо.
«А назад вернулись уже в слезах, – продолжает рассказ Мария Евгеньевна. – Женщины их окружать начали: «Что? Что? Что?..» И наша тетя Анна вышла. А они и говорят: «Началась война. Нам надо срочно ехать в Москву». Так, значит, ничего и не получилосе – погостить у мамы с папой. Уехали они назавтра».
В деревне начались тяжелые трудовые будни, наполненные беспокойством за призванных в действующую армию мужчин. Брат Марии, комсомолец, с почетной грамотой окончивший школу и работавший в Пакшеньгской лесхимартели, по поручению военкомата обучал рабочих военному делу. В декабре 1941 года его направили на курсы младших командиров в Великий Устюг. 2 марта 1942 года он проезжал через Вельск, о чем родственники узнали из его письма гораздо позднее. Следующие письма начали приходить уже с Ленинградского фронта. А через полгода семья Шаманиных получила похоронку: «Шаманин Евгений Евгеньевич, уроженец Архангельской области, Вельского района, Пакшеньгского с-совета, в бою за социалистическую родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, был убит 31 августа 1942 года. Похоронен: Мгинский района в мкм в Эстонском пос. № 1 Ленинградской области».
Но, несмотря на горе, в очередной раз свалившееся на семью, нужно было продолжать жить.
Мать Марии, слабая здоровьем, старалась не отставать от односельчанок. А дочь, как и все остальные деревенские дети, во всем помогала матери: «Как прибежим из школы, тут же к матерям – лен рвать. Мама все меня заставляла «бабочки» ставить вместе с ней да закрывать их («бабочка» – несколько горстей льна, завязанных и поставленных особым образом – Прим. автора) Я уж теперь не помню, по скольку штук их ставили. А закрывали сверху, чтоб не протекало, такой же «бабочкой», только разделанной. И снопы тоже ставили. Мы рядом с полем жили, дак маму бригадир туда направлял, чтобы перед конной косилкой углы обкосила: «Обожни углы, чтоб косилке хорошо было», – наказывал. И я тоже в поле бегала, помогала снопы завязывать».
Бригадир строго следил, кто и сколько наработал. Ежемесячно в родительские книжки по учету трудодней записывали отработанное несовершеннолетними время.
Хорошо помнит Мария и то, как с самого начала войны женщины собирались вечеровать – в доме у кого-то одного. Хозяйка заранее заготавливала березовые поленья и щипала лучину, с которой и коротали длинные вечера. Бригадир, всегда знавший, в чьем доме женщины собрались на этот раз, привозил им воз красного клеверу. Его, охапками, заносили в дом и «щипали шишку» (отщипывали соцветия – Прим. автора), которые затем сушили и уже высушенные, отправляли молотить на мельницу. Перемолотый клевер смешивали с мукой, и в таком виде выдавали колхозникам. Из смеси этой пекли только лепешки – о настоящих пирогах и речи быть не могло.
Добавляли в лепешки и крахмал, собранный на полях. Белый пучок, выступавший над замерзшей землей в том месте, где осталась картофелина, виднелся издалека, и был желанной находкой.
«Но хуже всего стало, когда мама начала добавлять в лепешки костную муку. Раньше скот держали, а кости выносили на чердак, нАд мост – они там и лежали, прикрытые. И вот мама посушит эти кости, вытолкет в ступе, а потом (у нас были жернова, на которых и крупу, и муку мололи – такие большие, тяжелые) помелет на жерновах и добавляет в муку. Не могла я есть те лепешки, настолько перебирало, когда на зубах кости скрипят. Не просто отвращение, аж, кажется, затрясет всю, заколотит. «Лучше с клевером, чем с этим… Мама, не пеки ты больше» – говорила я ей. Но ведь надо было чего-то добавлять…»
***
В 43-м Марии на себе довелось испытать, что такое лесозаготовки. Бригадир попросила, чтобы она, рослая и крепкая девочка, вместе с двумя соседскими мальчишками, Генкой и Федькой, поездила в выходные на кАтище и повозила бревен. Среди населения вовсю свирепствовал голод, и дети с радостью согласились на предложение бригадира, зная, что лесорубы всегда накормят обедом.
Катище представляло собой склад бревен, уложенных на берегу реки. Те, что лежали вдоль, легко скатывались в воду – достаточно было их просто подтолкнуть, а уложенные поперек, нужно было еще и разворачивать.
Летом этого же года, по халатности одного из соседей, случилось трагедия – в середине деревни сгорело 14 самых больших домов, в том числе и родовой дом Пелагеи Филипповны и ее сестер, которые после пожара временно поселились в маленьком домике Шаманиных.
***
44-й в жизни деревенской девчонки оказался знаменательным годом. Мария окончила семь классов и очень хотела поступить в Вельское педагогическое училище. Но председатель колхоза строго-настрого приказал директору школы не выдавать ученикам выпускные свидетельства до тех пор, пока не закончится сплав по Чурге. В трудные военные годы обувь и одежду взять было негде, но выход из положения нашелся быстро:
«Ну, что делать? Я распустила нИтяницу (долевые нити на ткацком станке – Прим. автора) и быстренько, крючком, связала тапки. И отправились мы с подружкой Ниной на сплав. Уж раз надо, так надо. На сплаву, на Чурге работали. Приходилосе и заломы разбирать. Старшим назначали того, кто постарше – или старичка какого, или из тех, кто был не призван в армию. Помнится, как в май (подрядом взяли еще), мы разламывали залом. На него нанесло столько снегу, что не видно было бревен. Мы до чего домаялись, которое бревно лучше выдернуть, чтобы раньше разобрать…
На сплав были направлены и комсомольцы из Вельска. Они вздумали убежать со сплаву. Их судили показательным судом. Нас всех обязали тоже присутствовать. Женя Курицына среди них была, комсомолка. Мне этой девочки было очень жаль. Она такая скромная, и до того симпатичная… Дали им в наказание принудительные работы в Вельске.
А потом стали мы с подружкой проситься домой – у меня изорвались тапки из нитяницы. А мастером на сплаву была Перцева Любовь Васильевна. Она и говорит: «Ой, девочки, вы только прибежите к утру, а то были на суде-то?» «Были». «Ведь вот, комсомолия-то убежала, вон какие наказания им дали… Только ради Бога прибежите!». «Прибежим, прибежим…»
И мы побежали. А бежать было километров восемь. Прибежали с Ниной домой. Она к матери своей, я к своей. Договорились, что она потом в баню к нам придет. Решили, что намоемся и от нас обратно и побежим. Ну вот, пока мама топила баню, я скорей опять распустила нитяницу и тапки связала.
Обратно на сплав побежали мы, не спавши, и к утру вернулись на рабочее место. А потом, когда сплав закончили, получила я свидетельство об окончании седьмого класса и пошла в город, поступать в педучилище».
***
Но снова не суждено было сбыться мечтам девочки. Картошка не уродилась, и мать слезно упросила ее забрать документы и найти работу.
«Иду по городу, по Дзержинской и против горсовета попадается мне навстречу какая-то миловидная женщина. И осмелилась я у нее спросить, не подскажет ли, где здесь на работу можно устроиться. Она и говорит: «Ой, девочка, я слышала, что в милицию какой-то канцелярский работник требуется», – и показала, где милиция находится. Пришла я к дежурному, а он отправил меня к начальнику МВД. Сидоров Николай Ефимович тогда начальником был. Очень хороший человек. Посмотрел он на меня и говорит:
– А какие документы у Вас есть?
– Свидетельство о рождении…
– Ой, девочка, так ведь больно ты молода, – опечалился он, посмотрев документ. – Мне ведь тебя в области-то не утвердят. Тебе же еще и шестнадцати нет.
– Так скоро будет, – говорю.
Рассмеялся он от души над этим моим выражением и пообещал, что если утвердят, то меня на работу вызовут».
***
А дальше… Мария вернулась в деревню и несколько месяцев трудилась в колхозе. Председатель, всеми силами старавшийся удержать молодежь в доверенном ему хозяйстве, дал распоряжение не показывать ценной работнице писем-запросов, приходивших из милиции, но очередная поездка в город расставила все по местам. Девушка начала работать архивариусом архивного отдела.
Она очень хорошо запомнила момент, когда по радио передали сообщение о Победе.
«Радостно было и тяжело, – говорит Мария Евгеньевна. – И страшно, сколько было слез».
P.S.
– Ой, да что ж я! Заговорила Вас совсем. Сейчас чай будем пить.
Хозяйка хлопотала вокруг самовара, расставляла на столе чашки…
– Сахар, сахар-то кладите, – и, присев напротив, глянула вдруг в окно. Из глаз медленно, одна за другой, скатились две слезинки: – На кладбище завтра поедем. Сыну девятый день…
Репортаж
http://www.stihi.ru/2010/01/31/9178
Перелистнёт луна страницы окон,
тревожно и угрюмо скрипнут ставни…
Очередной сюжет – прогорклым соком
блокнотов и чернил – визит недавний.
Не топлен дом. Черней остывшей сажи
платок хозяйка с головы, тихонько –
на зябкость плеч…
А тема репортажа –
война и деревенская девчонка.
Спокойна речь: рассветы и закаты
на лесосплаве, стылые дороги...
Внимаю ей, а мысли, многократно –
к платку, что плеч подчёркивает строгость.
Награды, пожелтевший "треугольник"...
Войны непредсказуем горький почерк…
И будто вскользь: «До слёз ночами колет…
девятый день… Единственный…
сыночек».