Дети – лучшее, что у нас есть! Они - наше будущее, наша гордость, наше наследие и т. д и т.п. С этими высказываниями я согласен целиком и полностью! Дополняю общеизвестное: они - цветы жизни и ангелочки. Но, я знаю, что, прекрасные розы бывают с шипами, а ангелы иногда становятся падшими… И, как ни крути, это целиком наша с вами вина…Мы сами делаем их такими…К сожалению, к позднему сожалению…
Расскажу вам одну историю, случившуюся в нашем захолустном городке с десяток лет тому назад.
Жил на соседней улице, в неприметной серой «сталинке», под стать ей, такой же серенький невзрачный мужичок - безобидный, холостой, ну и, конечно же, слегка выпивающий. Лет ему было в ту пору где-то около сорока. Работал он на небольшом заводике - ветхом, почти что бесполезном, практически полузаброшенном. Зарплата - мизер, конечно, но на одного, в принципе, хватало.
А по соседству с ним - на одной площадке, обитала (по другому и не скажешь), «веселая» семейка из шести человек. Папа-мама - просто драма, три вечно голодных пацана, и девочка в свои девять лет выглядевшая на шесть. Голод, обноски, побои - обычное дело для такой семьи. Пьянки, драки, мордобой - само собой, каждый день и целый день. Тут если не зарычишь, так завоешь…
Детишки, пользуясь добротой соседа по площадке, частенько прятались у него дома в шкафу, или под кроватью от родительского гнева - лишь бы не попасть под горячую руку своим потерявшимся в этой жизни предкам. Да вот только кто бы их искал, прости господи… Сергей Петрович или по-простому дядя Сережа, сам не знающий разносолов, делился с голодными ребятишками последним: были деньги – тратил на них все до копейки, не было - жевал вместе с детьми вареную картошку с черным хлебом, норовя подложить девчонке-молчунье ту, которая побольше. Знал, что они горемычные, и этого не видели в своей затхлой берлоге…
Шли дни, месяцы, годы… Родители пили. Дети росли, зверели. Они уже реже навещали дядю Сережу - все время проводили на улице, постигая и впитывая в себя ее правила и законы - старались постичь непростую «науку выживания». Биологические родители уже не трогали их, не задевали и не пороли - не смели, боялись…
К тому времени закончились лихие девяностые, все уже было поделено, выкуплено, приобретено. Несогласные – буйные и дерзкие, легли в землю, на речное дно или в бетонные фундаменты. «На плаву» остались самые хваткие, цепкие, умные. Как ни странно, жизнь в городке стала приобретать более спокойный характер - не бурлила штормовым морем, не разносила в прах и щепки сотни, да где там сотни - тысячи человеческих судеб! Народ успокоился, отдышался, отошел. Люди вновь по вечерам стали «дышать воздухом» - затемно прогуливались и старые, и молодые - посмеиваются, шутят, друг на друга поглядывают. Рынки, базары, развалы ожили, огнями заиграли – и народ ручейками туда потек, деньжата какие-никакие у него все же появились. Конечно не «райские кущи», но и на «адскую безнадегу» жизнь уже не походила. Наркоманы стали исчезать из подвалов и подъездов, босяки все реже отсвечивали в «парадных», «гопники» основательно проредили друг друга. И верилось, и грезилось, что еще немного, еще чуть-чуть - самую малость, и все успокоится окончательно, все встанет на свои места. Уж так хотелось людям хоть какой-то стабильности! Но, как у нас водится, произошло то, что произошло - как обычно…
А случилось вот что - стали пропадать в городке люди. И не то, чтобы все подряд - а разные, и, на удивление, взрослые. В основном, крепкие мужики - шедшие с работы, бредущие с гостей, загулявшие где-то допоздна. Сценарий был один – был, и не стало – пропал! Кого-то из них перед исчезновением, видели у торговых палаток, кого-то - выходящим из магазина с пивком да с водочкой. Куда пропали - только Господь-бог знает! Жены телефоны оборвали, родственники с ног сбились, все с ума сходят, милиция «на ушах» стоит: «Кто, где, когда, во сколько?» Все - мимо, все без толку. Караул, да и только! Народ опять по норкам затаился…
Стояла поздняя осень. Жутко холодная, с пронизывающим до костей ветром. И вот именно тогда - в ноябре, в подвале одного из заброшенных домов, отыскался кто-то из пропавших - точнее то, что от него осталось. Мужчина лежал на животе - оледеневший, весь багрово-синий, с разбитой головой. Рядом обрезок трубы, покрытый кровавой коркой….Ни документов, ни денег, ничего при мужчине не было - даже ботинки пропали вместе с носками…Не человек, а отбивная. В течение трех дней нашлись по подвалам еще двое - картина та же.
Город замер от ужаса! Я и сам, чего греха таить, в то время, возвращаясь, домой с завода, торопился быстрее попасть в свою крохотную скромную «малометражку». Проходя узкими темными улочками, оглядывался, холодея, услышав за спиной чьи-то торопливые шаги…
Люди спорили, матерились, шушукались, подозревали… Никто никому не верил - слухи росли и множились, версии выдвигались десятками. Поиски шли безрезультатно - зацепок не было. Перетрясли весь местный «уголовный контингент». Те сами руками развели - не наши, мол, сами ищем…
Ноябрь закончился, декабрь морозами отскрипел, исчезновения к тому времени сошли «на нет». Но, народ елочки наряжает, а в окошки-то поглядывает – осторожничает. А, уж если на улицу вечером – то непременно толпой валит. Январь праздниками отыграл скромненько - без глянца. Но вот морозец спал, солнышко стало все чаще гулять по небу. Ранним утром 16 января в дверь небольшого одноэтажного дома, стоящего на окраине частного сектора, постучали - коротко, дробно, настойчиво. Хозяйка – бабулька бедовая, не побоялась – открыла дверь, а, открыв, так и окаменела. В широкое натопленное нутро дома вползло посиневшее и изорванное стонущее существо в задубевших на морозе джинсах и тоненьком свитерочке. Оно толкало свое тело через порог босыми, почерневшими от холода ногами. Подполз избитый мужик к печке и, уткнувшись в нее, замычал… Прежде чем потерять сознание, нашел бабку покрасневшими опухшими от ветра и слез глазами и выдавил сквозь посиневшие губы: «Дети…»
Очнулся бедолага уже в больнице. Лежал в палате один, на старой продавленной кровати, застеленной серым плохо выглаженным бельем. Рядом следователь на табурете примостился - папку в руках держит. В двери врачи заглядывают, перешептываются. Поморщился мужик, покряхтел от боли во всем теле, и стал рассказывать следователю о том, что с ним произошло…
Тем вечером он потерял бдительность - слегка перебрал у друга на дне рождения. Ковылял домой в добром расположении духа, но вот незадача – вдруг захотелось «добавить». И к слову сказать, «палаточка» рядом нарисовалась. Сам - к окошку, руку - в карман, и, сграбастав в кулак все, что там было, на свет потянул - всю свою получку. Заказав товар, начал медленно купюры пересчитывать. Глядь, а рядом девочка маленькая стоит и на него смотрит. Ничего не говорит, ничего не просит, руки к нему не тянет - просто смотрит… пристально… Сунулся снова в палатку - прикупил для нее две шоколадки, повернулся, чтобы отдать, а девчонки и след простыл. Ну, нет, так нет, а на нет, и суда нет. Слегка пошатываясь, двинул домой. Тут как раз между ним и забором просочилась стайка ребятишек - зыркнула, хмыкнула и вперед ускакала. У мужика настроение бодрое - пальто нараспашку, груди вольно дышится. Хоть и стемнело - дальше носа не видать, а все равно хорошо…Переулок, другой, осталось до дома ходьбы на пару минут всего, как вдруг сзади раздалась звонкая дробь торопливых шагов – кто-то спешил, причем спешил не один. Отступив в сторону, он остановился, чтобы пропустить толпу…
Тихо и безразлично в воздухе прозвучало по-детски тонко: «Этот дядя!» И в следующий миг его, что-то ударило по спине и под колени - с оттяжкой и хряском. Удар по голове тут же лишил скорчившееся тело сознания… Очнулся мужик от жуткого холода и чьих-то звонких, спорящих голосов. По голосам понял - дети, и причину спора осознал – делят добычу, то есть его вещи... Тело отдалось всепроникающей болью - он пошевелился, под ним предательски скрежетнул об бетон какой то мусор. Вмиг наступила тишина, а потом темнота прошипела: «Живой!» И вновь град ударов, но минуту спустя кто-то спугнул «нелюдей» и они исчезли, чертыхаясь и по-детски неумело матерясь… А раненый мужик оказался живучим - к утру смог выползти из подвала. Остальное известно.
Нашли и взяли волчат быстро - злобных, безжалостных, беспощадных. Когда в десять утра выломали дверь их квартиры - загаженной и зловонной, дети спали вповалку на полу, рядышком с мертвецки пьяными родителями. Вся семейка из шести человек лежала среди вороха чужих поношенных тряпок - курток, джинсов, брюк, рубашек. Тут же примостились банки с соленьями, вареньями, и прочей консервацией, выуженной из соседских подвалов. У двери аккуратно - по ранжиру, стояли рядком десятка полтора новых и не очень новых ботинок, возле них стопкой лежали носки…
«А что же Сергей Петрович?» - скажете вы. Поясняю: когда постучались к нему - никто не открыл. Постучали еще раз - опять без ответа… Вскрыли и эту дверь. А он - вот он - у двери лежит - высох, мумифицировался. Детишки, как оказалось, его первым к смерти приговорили. Выпил он в тот день основательно, да и сказал что-то им невпопад - мелочь по сути, но ребятишки озлобились. Упыри 14-13-12-9 по старшинству лет, не пожалели безвредного пьяницу - в пять минут затоптали до смерти. Все забыли, на все наплевали. В тот же вечер вещи и рухлядь из квартиры Сергея Петровича поменяли хозяев. И никто не поинтересовался его отсутствием. Может, вспомни кто о нем, и не случилось бы у нас этого городского кошмара, но нет - не вспомнили, не искали. А зачем?..
Выждали звереныши недельку, затаились. Обошлось. А кровушку-то чужую распробовали уже - опьянели от нее, силу свою стайную почувствовали, и решили, что вот так-то жить и должно. И, уже ничего, не страшась, вышли вечерком «на охоту», продуманно выбирая себе потенциальных жертв - подвыпивших мужичков - снова и снова, снова и снова…
Сидя в камере, жалели волчата лишь об одном - что так глупо попались! Скулили, плакали, на жалость давили, но глаза их были холодны, как лед, и злобной яростью сверкали исподлобья, когда «деток» ловили на обмане…
Хотя прошло с тех пор уже много лет, иногда я вспоминаю о городских волчатах. И, даже десяток лет спустя, душе моей от воспоминаний становится гадостно и тошно. А если бывает, прохожу мимо их «логова», мне почему-то нестерпимо хочется перекреститься, а ноги сами ускоряют шаг…