Если выйти из нашей квартиры, то можно сразу попасть на лестничную площадку. Она довольно большая. Метра два в длину и метра четыре в ширину. Слева от этой площадки две ступеньки вверх, а за ними еще такая же площадка, заканчивающаяся старой морщинистой дверью, когда-то красного цвета. Ах, да, справа, сразу за дверью было заросшее паутиной окно, а за ним лестница на чердак.
В самом детстве дверь эта долго не давала мне покоя.
– Кто там живет? – спрашивал я.
– Люди! – кратко отвечали родители.
– А почему они не ходят?
– Для них это черный ход! – терпеливо отвечала бабушка.
– А что такое черный ход? – как видите, я был неумолим.
Так я узнал, что в старых и, обычно, богатых квартирах существовал черный ход для кухарок, прислуги, разносчиков и прочих несущественных людей...
– А почему у нас нет черного хода? – естественный вопрос. Правда? Но он, почему-то родителей раздражал.
– Так устроена квартира! – говорил папа коротко. И, предвидя дальнейшее, добавлял: – Все!
– Не морочь голову! – подробно отвечала мама.
¬– А куда бы этот ход выходил? – спросила бабушка.
Я призадумался. По всему, будь у нас черный ход, выходил бы он на голубятню, расположенную выше дворовой уборной. Не очень хорошее место. К тому же, на голубятню попадать довольно опасно. Могут и подрезать. Как того парня с Лизогуба.
В общем, действительно можно вполне обойтись и без черного хода.
Потом меня заинтересовала соседка, живущая за морщинистой дверью. Вероятно, там обитало много людей, но являла себя только эта обрюзгшая немолодая женщина в халате одного цвета и сохранности с дверью. Появлялась она только тогда, когда на верхней площадке, которую она, безусловно, считала своей, начинало что-то происходить.
Например, ставили ведро. Да-да на пустую площадку нерабочего черного хода случайно ставили ведро. Тотчас же раздавался скрежет тяжело открываемой двери, соседка являла себя миру в неизменном халате и начинала голосить:
– Убэрыть сичасже свое поханое вэдро з мойейи тэритории!
Голосить она могла довольно долго, аж пока кто-то не выходил и не переставлял злополучное ведро хотя бы на ступеньку. Тогда она успокаивалась и уходила.
Когда мне было лет пять, я любил ее дразнить, ставя на «ее территорию» свое маленькое пляжное ведерко. Она была в растерянности! Учинить скандал из-за ведерка емкостью в пол-литра она не решалась, но и такое покушение на свою собственность оставить не могла. Соседка надолго прилипала к грязному окну и ждала. Потом, не выдержав, выползала и переставляла ведерко на ступеньку ниже.
Нет, во мне всегда жил дух экспериментатора! Я стал уменьшать размеры инвентаря, оставляемого на ее площадке.
Вымытая банка из-под горчицы?
Переставила!
Коробок спичек?
Спихнула!
Катушка из-под ниток?
Заминка часа на два. Наверное, страдания. Не выдержала, вышла, пнула ногой и катушка улетела на нашу сторону.
Пуговица от пальто?
О, пуговица «продержалась» два дня. И... Ну, вы догадались.
Самое интересное, что на мусор и пыль, которые скапливались на ее территории месяцами, она внимания не обращала.
Зато бдительно следила за «новшествами» на нашей площадке. Это она написала донос в ЖЭК, когда папа поставил деревянный ящик для угля и дров. Ну, чтоб я не таскал тяжести из сарая. В семь с половиной лет мне уже приходилось заниматься растопкой печи, а силенок было маловато... Пришли какие-то люди из ЖЭКа и, оштрафовав папу на тридцать рублей, потребовали ящик убрать из-за его пожароопасности. Тогда папа поставил металлический ящик и соседка заткнулась.
Но возник народный мститель – я.
Для начала, как только родители уходили на работу, на ступеньках, ведущих к ее двери, выставлялся плакат, где крупными, но неровными буквами было написано:
- ДУРА!
Перед приходом родителей, плакат исчезал среди вырезок из газеты «Правда», которые хранились непонятно зачем рядом с сочинениями Ленина-Сталина.
Плакат соседку нервировал. Она скандалила. Родители допрашивали меня. Я все отрицал, а обнаружить плакат они не смогли. Какой идиот станет ворошить макулатуру?
Однажды папа должен был срочно уехать в командировку и пришел домой за вещами.
- Чтоб я это больше не видел! – сказал он, обнаружив плакат.
Я подчинился...
Плаката больше не было. Но соседка-то осталась! Так что светлое будущее ей было обеспечено.
Только не надо сразу говорить, что распущенный мальчишка травил несчастную пожилую женщину. Председателем парткома организации, где служил папа, был его однополчанин. Он показывал папе вороха доносов, написанных соседкой. И это при живом еще конопатом таракане! Папа тихонько рассказывал все, или почти все, маме. А я подслушивал и мотал на ус.
Для начала, принес и поставил на ступеньках против ее двери два колеса от детской коляски. Потом присовокупил к ним трубу. Соседка внимательно наблюдала из-за засиженного окна за моими манипуляциями. Защитный щит «пушки» я соорудил из картона. Соседка заметалась и даже пару раз приоткрыла дверь и выглянула. Гильзы для снарядов заменили картонные трубы от тканей, стыренные на фабрике Воровского. За порох сошла угольная пыль, боеголовки были сотворены из пластилина... Разложив все это богатство, я приступил к подготовке к бою. Закончить подготовку не успел, ибо явилась милиция и человек в штатском дабы пресечь террористический акт. Даже эти люди рассмеялись, увидев мой арсенал. В разговоре между собой они упомянули, что «этой старой дуре» мало не покажется. Я был счастлив!
Годы шли. Я взрослел, но не умнел, потому что сотворить соседке ту или иную пакость возможности не упускал.
Но и она старалась по-своему.
Через месяц после смерти папы пришли проверять «сигнал» о том, что он открыл в квартире – вот это фантазия! – кустарную мастерскую по производству пуговиц!
И опять шли годы. Я давно не жил в старой родительской квартире. Наверное, забыл бы и о соседке, но... Дочь попросила пустить пожить в пустую квартиру своих друзей. Ненадолго. Я, конечно, разрешил. Дочкина подруга занялась уборкой. И в квартире, и на лестнице. И... оставила ведро с грязной водой на площадке перед ржавой дверью. И тотчас... Ну, дальше вы знаете!
Я думаю, думаю... Наверное, там, куда мы все придем, мерзкие люди совершенно не нужны!
А вы что скажете?