мы лежим на диване в "маленькой комнате". под спиной жарко щекочет длинной шерстью глубоко дышащая во сне одноглазая Анфиса. с боку меня прижимает умаявшийся годовалый Санчес-он сделал много дел перед сном,и даже с бабушкиным пинчером в мячик поиграл. я не могу заснуть:мне душно, и от неудобной позы надломанная когда-то спина болит еще сильнее.
а еще запах детства: лаванда, что-то едва уловимое типа стирального порошка, и пыль-волшебная пыль, осевшая на книгах и потрепанной мебели.
краем глаза вижу собрание сочинений Шолохова, Ленин-Товарищ и Человек, сборник пьес Бертольда Брехта и еще много-много таких старых,что на некоторых уже не видно букв на корешках, а кое-где и корешков вовсе нет. эти книги были старыми и вкусно пахнущими волшебной пылью и старой бумагой всегда: когда я начала свой неспешный путь длиною в детство по квартире,в которой выросла, когда по комнатам волчком закружилась неугомонная младшая сестра-"электровеник". такими же они остались и сейчас.
где-то на полке повыше,мне ее не видно, стоит книжка 1940 года издания о Второй Крымской Кампании-вернее, о Моем Городе в годы Крымской Войны...там же- русско-немецкий словарь, вдоль и поперек изученный папиной любимицей Лелей,которая только лет через 15 санет Ольгой Александровной-нашей мамой. Тут же, рядом, строгий серый корешок Детская Педагогика молчаливо напоминает мне о моих студенческих буднях - они уже такая же история, как тезисы Макаренко, Каменского и Песталоцци.
сопение и шевеление. неуклюжей попой вверх с дивана сползает полусонный Алехандро и ковыляет к полке. он водит заслюнявленным пальцем по шершавым корешкам и в восторге издает звук, напоминающий победный крик подлетающего к жертве птеродактиля в голливудском бреде.
круг замыкается,когда на мокрый пальчик попадает волшебная пыль со старых книжек. поймет ли мой сын, что книги не стареют, в отличие от нас?