***
«Буровскую» (изначально - реутовскую) ОПГ возглавляли три исторических лидера – Михаил Савельевич Тытенок, он же Тытя, (похоронен на Введенском кладбище), и ныне здравствующие Платон Федорович Лютиков (Лютый) и Валерий Егорович Бурыкин (Бурый).
Валера «Бурый» представлял собой тип закончившего выступления штангиста: заплывший жиром бочкообразный торс, широкие покатые плечи, могучие бицепсы рук. С течением времени, однако, бывший рэкетир Бурый превратился в благонамеренного предпринимателя Валерия Егоровича, который очень не любил, когда его выдергивали из респектабельной жизни и возвращали в шкуру бандита.
Он отвык принимать острые решения. Выросшее в его буйной натуре второе «я» бизнесмена начинало тут же взвешивать последствия и указывать на возможный ущерб. Вот и сейчас он долго не мог решиться на силовую операцию против казанских, захвативших его человека, Игната «Питбуля».
Бурый послал на разведку напарника Питбуля Сашу «Лепрекона». Лепрекон разведчиком не был. Приехав на вокзал, он, не долго думая, остановил проходящего мимо охранника, тоже Александра, по фамилии Самойлов.
- Эй, друг, мне ваш Смотрящий нужен.
- Кто?
- Майданщик местный.
Александр Самойлов, сильный, тренированный, выглядящий еще более раскачанным в своей камуфляжной форме, снисходительно оглядел щуплого просителя.
- Нет у нас смотрящих. Тут не зона.
- А кто у вас есть из начальства?
- А кто нужен?
- Я друга ищу, брат, помощь нужна.
- Ищи, кто тебе мешает, - охранник пошел прочь.
- Гнида, – послышалось сзади.
- Ты че сказал? – Самойлов напустился на невзрачного посетителя. Тот юркнул в узкий проход за камерой хранения и за углом в резком полуобороте воткнул набежавшему охраннику пистолет в подбородок.
- Ты че? – замер Самойлов.
Лепрекон ощерил криво сросшиеся клыки.
- Тебя ж просили помочь, нормально же просили. Говори, вчера чувака тут такого не видели, без носа?
- А я откуда знаю, - охранник скосил глаза на пистолет. – Вчера не моя смена была.
- Ты че жалом водишь, - дулом подбросил его голову Лепрекон. – В глаза мне!
Охранник посмотрел в маленькие, утопленные под узким морщинистым лбом глазки, и побледнел. Шестым чувством он осознал, что перед ним стоит не человек даже, а хищный и злобный зверек. Но Саня Самойлов находился на своей территории и вокруг патрулировали друзья.
- Ствол убрал, - сказал он сквозь зубы. – Или ты с вокзала живым не уйдешь, учти.
Лепрекон ударил его рукояткой в висок, сел на корточки возле съехавшего на пол тела.
- Я тебе учетчик, что ли? Колись быстро или отстрелю башку твою дурную.
Саша Самойлов поверил предупреждению.
- Ну, был тут один безносый… - прошептал он из нокдауна.
- Колись давай!
«Выпотрошив» охранника, Лепрекон отзвонился боссу. Бурый поручил Платону «Лютому» разобраться. Платон позвонил главному майданщику Москвы. Тот перезвонил
Смотрящему по казанскому вокзалу Коле Большому.
- Ты че, Николай, - сказал встревоженный майданщик, - Питбуль - человек Бурого.
- Моего человека столкнули под поезд. И в тот же вечер безносый на моей
территории гоп-стопом развлекался. Должен я с него спросить?
- Я тебе советую, отпусти, - опасливо сказал майданщик, - буровские же
отмороженные.
- Я их не боюсь, - лаконично ответил Коля и отключился.
ЗНАКОМСТВО С НОЗДРЕЙ
Виктор Беспамятный проходил по пандусу северного фасада Казанского вокзала, когда из потока машин к обочине вильнул тонированный джип с нанесенным на правую боковину лицом рекламной красотки, у которой в ноздре помигивала стробоскопная лампочка. Водитель обежал джип спереди, рванул пассажирскую дверцу и выволок на снег девушку в распахнутой дубленке.
В ее руке была бутылка мартини, из которой она пыталась плеснуть в лицо обидчику. Тот захлопнул дверцу и вернулся в кабину. Джип провернул колесами в стремительном старте. Снеговая слякоть забрызгала бегущую следом красотку.
- Сволочь! Ублюдок! Я тебя, б…, изничтожу! – девушка порылась в
болтающейся на боку сумочке, вытащила мобильник и нетвердыми пальцами потыкала в кнопочки. – Алло, Гуляш, не бросай трубку, сволочь! Если ты сейчас же не вернешься, знай, я пойду в парк и меня там изнасилует маньяк. И расчленит. И в этом будешь виноват только ты! Кто размечтался? Я? На меня? Даже маньяк не покусится? Ах, ты гад! Завтра же я скормлю тебя… - скандалистка не успела договорить, кому она скормит Гуляша, откуда-то сбоку выскочила фигурка с наброшенным на голову капюшоном, вырвала из ее рук мобильный телефон и задала стрекача.
Какая-то сила бросила Виктора Беспамятного в погоню.
«Капюшон» мелькал в толпе, врезался в мужчину с чемоданами, чемоданы разлетелись в стороны, Виктор в два прыжка настиг вора и отобрал телефон.
Когда он вернулся, девушки на месте не было. Взяла такси и уехала, подумал Беспамятный. Стало жалко, что его подвиг останется неизвестным. Внезапно мобильный в его руке зазвонил Звонок был таким громким и необычным, что на него оглянулись прохожие. «Э – тарарам! Ю – тарарам! Я – тарарам!»
- А, вот где мой айфончик! – раздался сзади хрипловатый голос.
Виктор оглянулся. Девушка шла к нему, размахивая бутылкой «Мартини».
- Вот, - Виктор протянул ей звонящий мобильник. – Догнал и забрал.
Девушка царапнула его ладонь ногтями, забирая телефон. Нажала на кнопку ответа.
- Алло! Регина? Здоровского! Ты где? Помолчи, блин! Ты не можешь меня
забрать? Гуляш выбросил меня… не знаю где! Где мы, молодой человек?
- На Казанском вокзале, - подсказал Виктор.
- Казанский вокзал. Приезжай. Какое такси? Он выбросил меня без денег.
Абсолютно! У меня чуть не украли мобильный, хорошо вот молодой человек помог. Почему не можешь? Где? В Шереметьево? А куда? Да наплюй на билеты! Подумаешь, Рим. Завтра улетишь. Я? Ну, выпила. Да все я помню. Хорош, подруга, ты скажи, ты за мной едешь? Ах, вот как, такая ты подруга? Чтоб ты себе в анус вставила пирсинг и чтоб ты цеплялась бумажкой каждый раз, когда будешь подтираться! Чтоб ты… алло! Ну и черт с тобой, меня вот молодой человек отвезет. Отвезете, молодой человек?
- Отвезу, – сказал Виктор.
Он подошел к обочине и принялся голосовать. Пока он тормозил такси, девушка выкурила сигарету, и фигура ее сделалась совсем неустойчивой, ноги подкашивались, голова плавала, лицо коверкались в злобных гримасах. Виктор усадил ее в такси и хотел уйти, но она дернула его за руку и усадила рядом – взялся везти, так вези!
Убаюканная ездой, незнакомка задремала, точеный профиль ее утонул в пушистой берлоге капюшона, в ноздре в при свете встречных машин поблескивал бриллиантик.
На Арбате дома стоят, как гигантские костяшки домино, наискосок друг к другу под углом к шумному проспекту. Проснувшись, девушка вышла из машины, и не подумав расплачиваться. Виктор догнал ее у подъезда.
- Надо заплатить. У вас есть деньги?
Она осоловело уставилась на незнакомого парня и обвела себя бутылкой по контуру.
- Посмотри, где я, а где деньги. Он же меня выкинул в чем мать родила. Пошли, в квартире есть бабло.
Таксист заступил им дорогу.
- Эй! Вы куда?
- Шеф, у нее деньги дома, я сейчас принесу.
- Нет, так не пойдет. Пусть кто-то один останется.
- Ты же видишь, она в одиночку не дойдет.
- Это ваши проблемы. Оставьте что-нибудь в залог.
Виктор уговорил незнакомку оставить в залог мобильный и поднялся с нею в квартиру. Она оставила спутника в прихожей, сама ушла в глубину длинного темного коридора. Виктор ждал ее, рассматривая вделанную в мраморный пол прихожей черную звезду с золотой подписью «Ноздря».
Наконец терпение его лопнуло. Внизу же ждет таксист!
- Эй, – крикнул Виктор, - гражданка!
Тишина была ответом. Он осторожно прошел по комнатам. Из распахнутого шкафа торчали каблуки розовых сапог. Виктор раздвинул шубы. Девушка спала, закинув голову, в руке ее торчала пачка купюр. Виктор выдернул их и поспешил на улицу.
Расплатившись с таксистом, он хотел возвратить спящей красавице телефон, но консьержка его не пустила.
- Да я же только что заходил с ней…
- С кем?
- Ну, с девушкой, с восьмого этажа.
- С Ноздрачовой?
- Наверно…
- Подождите, - консьержка набрала на пульте номер квартиры.
- Она не ответит, она спит. Мне надо отдать ей сдачу и телефон.
- Оставьте мне, я передам, - консьержка смотрела все более подозрительно.
- Вам оставишь, так все пропадет. А ну вас!
Не слушая криков, Виктор вбежал в лифт, поднялся на восьмой этаж, вошел в квартиру, прошел к спящей хозяйке, вложил телефон и деньги ей в руку и пошел к выходу. В животе сосало от голода. Неужели я не заработал хотя бы кусок колбасы, подумал он.
В холодильнике нашлась куча всякой вкуснятины. Виктор вынул непочатую палку салями и принялся грызть твердую колбасу. Когда первый голод был утолен и он собрался уже уходить, сбоку раздался мужской голос.
- Руки! Стоять!
НАЛЕТ БЕЛОГО БРОНЕПОЕЗДА «ГЕНЕРАЛ ДРОЗДОВСКИЙ» НА СТАНЦИЮ ДЕВЛЕЗЕРОВО-СЕРЕСЕВО. 6 июня 1918 г.
(триптих Народного художника СССР И. Ледовских «Гражданская война в России»)
Гражданская война в России шла вдоль железных дорог. Все было на колесах – штабы, жилые теплушки, склады с амуницией, госпитали, прачечные, изоляторы, карцеры.
На крупной станции Девлезерово-Сересево, где готовились к штурму Казани армии Восточного фронта красных, образовалось настоящее вавилонское столпотворение. В бедламе сортирочного узла гремел даже вагон-ресторан с невесть откуда заблудшими в прифронтовую зону цыганами.
Красноармейцы сидели между вагонами на перевернутых патронных ящиках, брадобреи намыливали и обривали им головы. Солдат в бязевой рубашке выметал из вагона веником, сделанным из пучка перекати-поля, козьи катыши. Бойцы массово держали в теплушках живность для прокорму. Коза паслась у теплушки, привязанная к винтовке, воткнутой штыком в иссохшую землю.
Командир ЧОНа (Часть Особого Назначения – красный спецназ времен Гражданской войны) Орлов вбил последний гвоздь в транспарант, спрыгнул, чтобы полюбоваться своей работой. «Смерть буржуазии и ея прихвостням» - реял над кирпичным зданием станции красный кумач.
С башни водокачки прокричал смотрящий.
- «Ирод»! «Ирод» идет!
- Быть не может, - Орлов побежал к вышке. Вчера ночью он лично с группой
отчаянных охотников взорвал пути на подходах к Морквашам.
Взобравшись на башню, Орлов забрал у смотрящего бинокль. На горизонте в мареве раскаленного воздуха рябили очертания вражьего бронепоезда.
«Тревога!» Орлов выстрели в воздух из нагана и замахал сигнальным полотнищем. Мест в теплушках не хватало, солдаты сидели на крышах вагонов, штыки их винтовок густо торчали в небо. Загудел паровоз командира дивизии Семена Ермохина, призывая личный состав рассредоточиться. Но было поздно.
С воем зашелестели на подлете снаряды. Оглушительно рвануло. Ряд теплушек поднялся в воздух в столбах огня и дыма. Полетели раскоряками десятки людей и скрылись в дыму. Снова рванули кусты разрывов с красной сердцевиной. Тяжело зашлепали осколки.
Снаряд угодил в паровоз командира дивизии. Неожиданно быстро для своего веса паровоз перевернулся кверху колесами и стал, как мертвая лошадь. Контуженный осколком в голову Орлов с башни воочию увидел, как душа паровоза отошла к небесам облаком белого пара.
Пылали перевернутые платформы, дымящиеся трупы устилали перроны. Рвались снаряды и коробки с патронами в горящих складских вагонах.
Дивизия в панике бежала в ожидании продолжения артналета. Но осторожный «Белый Ирод» уже примотал на вал лебедки воздушный шар наблюдения и бездымно отходил к захваченной белочехами Казани.
Через полчаса чудом уцелевший телеграф передал председателю Реввоенсовета республики Льву Троцкому донесение о поражении Симбирской дивизии и гибели командарма Ермохина (оказавшейся впоследствии неверной, Ермохин был ранен). Извиваясь, из аппарата быстро ползла лента с печатными буквами. Троцкий стремительно читал. Стол его был доверху завален серпантином донесений.
Через час после принятия сообщения о бесчинствах, творимых «Белым Иродом» на Восточном фронте, личный вагон Троцкого был отстыкован от телеграфных и телефонных линий на станции Орловка и прицеплен вторым с хвоста к бронепоезду № 10 Центроброни, носящему гордое имя «Грозный мститель за погибших коммунаров».
Не делая остановок, «Мститель» помчался на Восточный фронт на смертельную дуэль с «Белым Иродом».
***
В дверях кухни стоял охранник в камуфляжной форме и наводил обеими руками пистолет. Виктор поднял руки – в одной была зажата обглоданная колбаса.
- На пол.
- В смысле?
- На пол мордой, я сказал!
Виктор улегся на мраморный пол.
«Руки за спину».
На запястьях щелкнули наручники. Его охлопали по карманам.
- Убили! – раздался из глубины квартиры женский крик.
- Лежать! – охранник бросился на голос.
В квартире что-то грохнуло. Затем послышался хриплый голос разбуженной «спящей красавицы». Она вошла на кухню в сопровождении консьержки и охранника.
- Этот? – охранник пистолетом указал на лежащего Виктора.
- Этот, этот, - затараторила консьержка, - ворвался, угрожал…
Хозяйка квартиры Виктора спьяну не узнала.
- Я вас привез на такси, - напомнил он.
- Кто? Ты? Да я тебя впервые вижу!
- Э-э! – Виктор сделал попытку подняться, но охранник шнурованным ботинком
прижал его к полу. – Я ваш мобильный телефон спас, на Казанском вокзале, у вас его выхватил карманник! А потом привез сюда на такси. Вспомните, вы что! Меня же засадят за мою же доброту.
- Мобильный? – девушка надула и без того пухлые губы и вдруг хлопнула себя
по лбу. – Точно, блин! Вспомнила! Леонидовна, он со мной, не кипятись. На вот тебе, за верную службу, – она сунула в руку бдительной консьержке смятую банкноту и выпроводила из квартиры.
- Наручники снимите, - напомнил поднявшийся Виктор. Охранник отстегнул
наручники и ушел, недовольно бурча.
- Ты вообще кто? – красавица нетвердо опустилась на стул.
Перед ней стоял, растирая запястья, длинноволосый скуластый парень в модной щетине. Взгляд его поражал. Зрачки были черными, а раек вокруг – почти прозрачный. Так смотрят волки. Обалденный типаж.
- Ты откуда? Из под…подтанцовки?
- Из-под… чего?
- Подтанцовки…
Девушка вдумалась в смысл слова и засмеялась.
- Под… под-тан-цовка… Слушай, ты кто ва-абще?
- Я не знаю.
- Очень приятно, - похмельно представилась хозяйка квартиры, - Ксения
Ноздрачова. А скажи мне, «Я не знаю», имя у тебя есть?
- На вокзале меня зовут Виктор.
- Меня зовут Виктор, - пробормотала Ксения. – И че?
Она оглядела простенький прикид незнакомца.
- Слушай, может, ты модель?
- Модель чего?
Ей опять стало смешно.
- А ты при-при-прикольный, - заикала она сквозь смех. – Модель чего? – и с досадой на саму себя закончила. – Модель человека, блин.
Ксении часто приходилось просыпаться в чужих домах в окружении незнакомых людей, поэтому ее не особенно встревожило появление в доме нового персонажа. Но его тупые ответы и манера поведения совсем не походили на тусовочные. Ей стало не по себе. С кем она вообще сидит один на один на ночь глядя?
- Хочешь выпить? - спросила она.
Парень занавесился чубом с четким клоком седины.
- Мне нельзя.
- Здоровье не позволяет?
- Меня отравили клофелином на водке. Я ничего о себе не помню. Пить нельзя,
иначе память не восстановится.
- А-а, - поняла Ноздря, - то-то я смотрю, ты странный какой-то. И че, ничего не помнишь? А как за девушками ухаживать, тоже забыл?
- В голове туман, - парень сказал это так подавленно, что Ксении расхотелось шутить.
- Ничего, - она бодрячески потерла ладони, - клин клином вышибают. Клофелин – кофейком. Клептоманию – клаустрофобией.
Незнакомец шутки не оценил.
- Ты чего не смеешься? – спросила Ксения. – Продвинутые тут обычно смеются.
Знаешь, что такое клептомания?
- Нет.
- А клаустрофобия?
- Тоже нет.
- Понятно. Шутка тонкая, не для всех.
Ксения сделала закладку покрепче, чтоб протрезветь, и пока орудовала вокруг кофейного экспресс-автомата, отвлекала «гостя» болтовней.
- Между прочим, я очень быстро трезвею, - говорила она, хлопая дверцами
навесных шкафчиков, - практически мгновенно. Закалка. Телевизионная муштра. Бывает, припрешься на корпоратив, ну никакучая, а как только крикнут «На сцену» или «Мотор!», вмиг напрягаешь анус, зажимаешь желваки и все – трезвая, как сталь! Ну, ты меня узнал? Я Ноздря. Это мой медийный псевдоним. Псевдоним - как презерватив, предохраняет при многочисленных контактах с публикой. Тебе сколько сахара? Ох, блин, как ноги болят, – она уселась с чашкой кофе на диван. - Это не итальянские, а «испанские сапоги». Инквизиторы ими пытали. Ног не чую на фиг. Помоги!
Виктор помог ей стащить сапоги.
Ксения в наслаждении пошевелила сомлевшими пальцами. Скомандовала. – Не нюхай, это не у меня, это сапоги так воняют, они новые просто. Покупали – ничем не воняли, только надела, чуть вспотела, такое амбрэ из этой «Дольчегабаны» поперло, будто их лошадь носила. Выбрось их на балкон. Вон там балкон. А лучше с балкона. Мне их Гуляш подарил. Специально, гад, купил такие вонючие. Запомни, самая подлая скотина в Москве – продюсер Владик Куляш. Выкинуть девушку из машины. Ночью! Спасибо тебе, что помог, нет, серьезно. Меня там могли и ограбить, и изнасиловать, я ничего же не соображала. Мы с корпоратива ехали. Отпахала полночи, устала, укаталась по полной, а он меня выкинул! Слушай, ты че такой побитый? Ты с кем подрался? С вором, который мой телефон украл, да?
- Нет.
- А с кем?
Виктор, запинаясь, припомнил события первой ночи на вокзале, постепенно
разговорился, рассказал, как очнулся, как бродил по перронам и подземным переходам, как на него напал человек без носа, как бил его ногами, как в пустой голове вдруг возник Голос и дал приказ завопить зверем, как он реванул дурным голосом, как из него выпрыгнул Ягуар и исполосовал нападавшего когтями.
Девушка внимательно слушала. С каждой минутой она трезвела все больше, под конец рассказа встала и поманила Виктора за собой.
Он послушно пошел следом.
В прихожей Ксения открыла дверь и сделала приглашающий жест наружу.
Виктор вышел на лестничную клетку.
- Лифт видишь? – спросила девушка.
- Да.
- Нажмешь на кнопочку и спустишься вниз. И поедешь к себе на вокзал. Понял?
- Да… Вы не могли бы?…
- Что?
- Дать мне немного денег на метро…
- Метро уже закрылось. Подожди, я дам тебе на такси.
Дверь захлопнулась.
Порез на боку ныл все сильнее. Видимо, беготня за вором разбередила рану. Виктор задрал свитер, осторожно принялся отлеплять присохшую к бинтам майку.
Дверь открылась, Ксения протянула деньги.
- А ну, покажи, - она вышла на лестничную клетку и осмотрела почерневший от
крови тампон. Постояла, колеблясь. Вздохнула. – Ладно, пошли.
Виктор шел за ней по квартире, как цыпленок за наседкой. В ванной комнате Ксения приказала ему раздеться, вышла и вернулась с коробкой медикаментов. Смочила перекисью присохший к ране бинт, подождала и вдруг резким движением сорвала его. Виктор охнул, она погрозила ему пальцем и ваткой с перекисью промокнула порез с блестящей в глубине сукровицей. Перекись вскипела. Ксения подула на рану, наложила влажный марлевый тампон, смоченный дезинфицирующей жидкостью, сверху заклеила медицинским скотчем. Полюбовалась своей работой и мощным телом нового знакомца. Широкие плечи, крепкая, волосатая грудь, бугры бицепсов, кубики на животе.
- А ты ничего, - одобрила девушка. – Подкачанный. Лезь в душ. Да рану не мочи. Мы твою одежду кинем в стиралку, она у меня с сушкой, через час все будет чистым.
Виктор залез в прозрачную душевую кабинку, блаженно принял горячий душ. В заполненной паром комнате тихо гудела стиральная машина. Он снял с блестящего полотенцесушителя махровое полотенце и крепко растерся. Заглянула Ксения, он обернул бедра полотенцем.
- На, - сказала она, - надень пока.
Виктор поймал охапку одежды. Когда развернул белую майку из добротной материи, увидел на лицевой стороне поющее изображение новой знакомой. Точно такой портрет был наклеен на джип. «Это моя фирменная маечка, пояснила Ксения. Что, не похожа? Я это, я, Ноздря. Вот, смотри! - она развернула майку рядом со своим лицом, показала на брилик, вделанный в правое крыло ее носа, и потом показала точно такой же страз на своем портрете. «Маечка сто баксов тянет. Так что зацени!».
Когда Виктор повернулся спиной и натянул майку на голову, она вдруг остановила его. Он обернулся. Ксения разглядывала татуировку висельника у него на пояснице.
- Это что?
Виктор пожал плечами.
- Не знаю. Я же ничего не помню.
- Какая глючная фигня! А это что?
Он взглянул на плечо, на татуировку «ВДВ-2004».
- Воздушно-десантные войска.
- Так ты десантник?
Он снова пожал плечами, дескать, и рад бы вспомнить, да грехи не дают. Ксению осенило.
- А можешь кое-кому морду набить, а? Если я попрошу?
- Могу, наверно.
- Я себе недавно тоже сделала татушечку, хочешь посмотреть? Вот моя мулечка!
На смуглом ее копчике меж двух изящных полупопий Виктор увидел изумрудную саламандру.
ТРОЦКИЙ И РЕЙСНЕР В САЛОН-ВАГОНЕ
(Триптих Народного художника СССР Ивана Ледовских «Гражданская война в России. 1918»)
- Я всегда мечтала жить на ковре-самолете. Мечтала улететь от всех, чтобы все смотрели на меня снизу вверх. Показывали пальцами и восхищались. Вот, моя мечта сбылась. Я живу на миноносцах, бронепоездах, я лечу над землей. Мое имя значит… знаешь, что значит имя «Лариса»?
Рейснер коснулась руки глубоко задумавшегося Троцкого. Вагон покачивало,
стучали колеса, погромыхивали сцепки, и это монотонное движение вводило в состояние оцепенения.
- Чайка, - сказала Рейснер. - Лариса значит «чайка».
- Хриплые, жадные, сварливые птицы, - брюзгливо заметил Троцкий.
Лариса рассмеялась.
- Я все равно не обижусь. Ты нарочно так говоришь, да? Почему ты не в духе?
- Как же я могу быть в духе, если на нашей шее захлестнулась петля вражеских фронтов! – нарком хлопнул себя по ссутуленной шее.
- Тем славнее будет победа! Ты же прекрасно знаешь, что победим – мы.
Побеждают те, за кем идет народ. А народ идет за нами.
- Ты знаешь почему?
- Потому что за нами правда.
- Лара, - поморщился вождь, - не повторяй хоть ты эти благоглупости! Мы не на митинге. Запомни, народ идет за нами, потому что возглавляю фронты – я!
- И это я знаю, - покорно сказала Рейснер. - Хочешь, я поставлю музыку, чтобы улучшить тебе настроение?
Она подошла к патефону, принялась перебирать пластинки.
- Обожаю плохую музыку. В Петербурге курсисткой я ходила в синематограф и
часами слушала тапера, он так неумело бренчал по клавишам, а мне нравилось.
В дверь постучали. Лариса пошла открывать. На пороге в гремящем тамбуре стоял личный порученец Троцкого Ефимов.
- Я насчет завтрака, Лариса Михайловна? Что на завтрак прикажете?
- Лев Давидович, - крикнула Лариса в глубину вагона, - что закажем на завтрак?
- Закажи сама, - донесся голос наркома, - я доверяю твоему вкусу.
- Значит так, Ефимов, - Лариса в предвкушении потерла ладони, - гренки из
свежего хлеба, масло сливочное, пармская ветчина, кофе «Мокко» и мороженое с жареным миндалем. - Она расхохоталась. - Что, Ефимов, слабо?
- Никак нет, Лариса Михайловна, - не моргнув глазом, ответил ординарец, - достаточно желание выразить. Достанем. Как из-под земли.
- Нет, не надо, Ефимов, милый, какой миндаль. Война же, разруха, голод!
Достаньте мне кочерыжку от капусты – это моя любимая еда.
- Помилуйте, Лариса Михайловна, - поезд сильно качнуло, Ефимов ухватился
рукой за поручень, - изволите кочерыжку, доставим в лучшем виде.
Лариса захлопнула дверь и пошла переодеваться. В серой армейской коловерти она давала вождю солнечную яркость чувств, вия обольстительный призрак рая в стальной коробке штабного вагона.
Она обставляла их гнездышко, конфискуя в захваченных дворцах старинную мебель и драгоценные гобелены. Он раздирал на ней уникальные одежды работы Бакста и Бенуа, шедевры созданные для спектаклей Большого театра. Вечерами под грохот колес из черной комиссарской кожи появлялась сказочная царевна, гурия, баядерка, апсара, наложница, не знающая удержу вакханка.
Лев Давидович в парчовом халате, простеганным золотыми нитями, восседал на усеянном крупными алмазами деревянном троне! Трон был конфискован в Казани еще до захвата ее белочехами и принадлежал одному из последних ханов Казани Утямыш- Гирею. Трон был неудобным и жестким, Троцкий на него садился только для развлечения, чтобы поиграть в их с Ларисой любимую игру. И вот, истомив ожиданием, женщина появилась.
У Троцкого захватило дух: сегодня Рейснер явилась в образе императрицы Ларисы Великой. Стройная фигура ее переливалась в полутьме вагона огневыми сполохами царского платья из златотканой парчи. Шею отягощало ожерелье из жемчужин. В волосах подтаявшими снежинками переливались бриллианты. Она была величественна и покорна. Это сочетание возбуждало больше всего. В момент соития Троцкому почудилось, что он овладевает настоящей царицей, он, местечковый еврей!
НОЗДРЯ СОВРАЩАЕТ ВИКТОРА
- Слушай, ты извини меня.
- За что?
- Что хотела тебя выгнать. Ночью. В мороз. Без денег. Чем тогда я лучше
Гуляша? А если бы ты замерз где-нибудь насмерть? Ты мне помог, а я…. Ну не дрянь я? Дрянь! Вот так у меня всегда. Наделаю гадостей, а потом жалею… Ты, правда, ничего не помнишь? Бедненький…
Ксения обняла Виктора, поцеловала. Он закоченел от стеснения.
- Ну, ты чего, – задиристо спросила она, - я тебе не нравлюсь?
- Нет, почему…
В запотевшем стекле молодой мужчина с мускулистым торсом неловко обнимал тонкую стройную девушку, которая больше любовалась собой, чем партнером.
- Вообще-то, я на любителя. Вся какая-то продолговатая. Ноги длинные, но,
блин, практически без бедер. И сисечки длинные. Как у кормящей козы. Я как карта без широты, одна долгота. Не понимаю, что мужчины во мне находят? Ты меня целуешь, как Иван-царевич жабу на болоте. Тебе что, противно?
- Я забыл, как это делается, - смущенно признался Виктор.
Она не поверила.
- Что, серьезно? Ты забыл даже это? Прикольно! Все как в первый раз. Я и
забыла, как это у меня было в первый-то раз. А ты глупости показывал в детсаду? Я показывала. Эксгибиционизм у меня с детства. Ну давай, будем тебя всему заново учить. Для начала погладь меня по спинке, вот тут, между лопаток. Нет, за грудь сразу не хватай. Нежнее… ну ты чего… вот так… в шею можешь поцеловать… Дай я тебе губы смажу, они у тебя обветрились, ты меня так всю поцарапаешь, я девушка нежная…
Теперь вот здесь потрогай… Вокруг сосков языком, води, води… Дай руку, сюда… палец введи, да один! Пошевели… Ну-ка, посмотрим, какой у тебя размерчик… Чего испугался? Все нормально… тебе разве не приятно? А ноготочками вот здесь? А так? Ого, какой у тебя… Я оралка. Знаешь, что это такое? Я все познаю через рот. И ору, между прочим, так что ты не пугайся. А то некоторые с кровати падают от неожиданности…
Ее шея и грудь покрылись красными пятнами возбуждения, она сделалась похожей на самку ягуара.
«ГРОЗНЫЙ МСТИТЕЛЬ ЗА ПОГИБШИХ КОММУНАРОВ»
(Триптих Народного художника СССР Ивана Ледовских «Гражданская война в России»)
Вагоны трясло и шатало. Флагманский бронепоезд Красной Армии мчался на фронт, набитый вооруженными матросами и суровыми, закованными в скрипящую кожу, комиссарами.
И никто из них не узнал бы в роскошной баядерке, облаченной в душистое облако восточного пеньюара, знаменитого железного комиссара Балтфлота Ларису Рейснер!
Колени ее упираются в белый войлок каспийской кочевой кибитки, голова зарылась в пушистый пах вождя, видны лишь каштановая макушка, поднимающаяся и опускающаяся в размеренном ритме, да тонкие сжимающиеся руки, лежащие на бедрах агонизирующего от наслаждения Предреввоенсовета.
Пальцы ее усеяны драгоценными перстями, среди которых выделяется один, с огромным бриллиантом, из Зимнего дворца. Именно им Лариса зачеркнула нацарапанное на стекле царской яхты «Межень» имя последней русской императрицы и начертала свое! Новая императрица России - Лариса Великая!
- Погоди, Лара, - хриплым шепотом попросил Троцкий, - я не хочу так скоро... Не хочу… стать… бессильным сейчас, с тобой.
Лариса пошевеливала ноздрями, чтобы не чихнуть. Нарком был так же курчав в паху, как и на голове.
- Лев, это было потрясающе, – прошептала она. – Такое грандиозное кощунство не снилось даже Люциферу. Установить в сердце православной России памятник Иуде! Иван гениален. Он гениален, как все, кого ты приближаешь. Мне сказали, у одной женщины на площади случился выкидыш. Вот каким должно быть настоящее искусство!
Лев Давидович снисходительно улыбнулся.
- Чтобы подвигнуть массы на революционные выступления, необходимо в первую
голову взломать обыденную психологию, рутинное мещанское мировоззрение. Для этого требуются сильнейшие потрясения – вроде мировой бойни и таких актов святотатства и вандализма, как разрушение церквей и возведение памятников ересиархам. Для этого будем топить печи иконами, низвергать колокола и взрывать храмы, будем перекраивать человеческую косную природу, ковать нового человека.
- О, как тебе идет твое имя, – благоговейно прошептала Лариса. - Ты настоящий лев. У тебя львиная грива, ты знаешь? Это не случайно. Римские императоры – жалкие гиены рядом с тобой. Установлением памятника Иуде ты попираешь всю косную, трусливую человеческую мораль, все двадцать веков духовного рабства, пресмыкания у ног грозного Бога. Кто бы мог решиться на такое? Я задаю себе вопрос, и сама отвечаю – никто, кроме тебя!
Я буду достойна тебя. Я усвоила урок. Послушай, жизни достойны лишь поэты. Ты величайший поэт мировой революции. Обыватели, буржуазная сволочь жизни не достойны, они достойны лишь одного – уйти в топку истории, в топку того локомотива, что несет нас сейчас сквозь ночь и бурю. Однажды, Левушка, и я совершила поступок, который содрогнул меня своей новизной и смелостью. Я упивалась, как, наверное, упивался Иуда в момент своего знаменитого поцелуя. О, как я его понимаю! Предать и прийти поцеловать. Как это остро! Недавно я тоже совершила поступок не менее дерзновенный.
Троцкий вопросительно глянул безоружными глазами.
- О чем ты, Лара?
- Вот послушай. Будучи комиссаром Балтфлота я устроила в Адмиралтействе
вечеринку для своих бывших знакомых из буржуазии. Ты видел Адмиральскую столовую в Морском штабе? Она вмещает до пятисот гостей. Я пригласила всех, кого могла вспомнить, профессоров с семьями, крупных чиновников царского режима с женами и дочерьми, знакомых отца, он был профессором философии. Не думай, он уже тогда был большевиком и читал революционные лекции рабочим, с большим успехом, между прочим, еще до октябрьского переворота.
Отец написал докторскую диссертацию, ты не поверишь, она называлась «Трактат о божественном происхождении царской власти». Он издевался в этом трактате над всеми догматами, а ему поверили. Он заявил, что он - рейнский барон Рейснер, а вовсе не еврей, иначе бы ему не дали защитить диссертацию. Так вот, отцовские друзья, все пришли, клюнули на приманку, захотели вкусно отобедать. Отвыкли от роскоши, стояли на блестящем паркете и боялись ступить, как в ледяную воду. Смотрели на бутерброды с икрой и сглатывали голодную слюну. Моисей Урицкий прислал ребят, мы взяли всех! Мигом сняли головку возможной контрреволюции в Петрограде!
- Урицкий – умница.
- Замечательный товарищ! ЧК не пришлось ездить по всему Петрограду, выискивать эту притаившуюся сволочь. Ты бы видел эти перепуганные лица, когда чекисты пришли их арестовывать! Я разыграла целый спектакль, возмущенно кричала, что не позволю арестовывать своих гостей, что я комиссар Балтфлота и флаг-адъютант.
А для вечеринки я надела костюм работы Бакста, из «Карнавала», роскошный, просто бесценный. Какой из меня комиссар в таком костюме? Комиссар должен быть в кожанке. Но меня узнали, братва заробела, не поняли, что я шучу. И гости мои ожили, воспрянули духом, решили, что я их спасу. Тогда я подмигнула Володе Миронову, мы вместе посещали большевистский кружок, у него революционный псевдоним «Ледокол», и он как рявкнул на всю залу: «Какие это гости, это гидра контрреволюции!»
Я поникла, заломила руки и говорю, ну, если гидра, тогда забирайте. Вот это был спектакль! Это не во МХАТЕ «Чайку» играть, не Блоков «Балаганчик» с томатным соком вместо крови, это сцена самой жизни, живой и страшной. Представь, их начали выводить из зала, а они даже поесть не успели. Стол был богатый, они давно не видели таких яств.
Все съели революционные моряки из петроградской ЧК! А всех арестованных буржуев – расстреляли! К чему я это говорю? По старой морали я совершила как бы предательство, но по нашей, революционной морали, это был подвиг. Я растоптала себя старую, я «предательством» в кавычках убила ту, слабую, нежную Лару, которая писала декадентские стишки, вот послушай, все-таки поэты - пророки, совсем юной я написала:
Апрельское тепло не смея расточать,
Изнеможденный день идет на убыль,
А на стене все так же мертвый Врубель
Ломает ужаса застывшую печать...
Как я угадала! Ведь я сломала печать ужаса в своей душе, и мне открылась безграничная свобода. Кто поставил эту печать на души людские? Я училась в Психоневрологическом именно для того, чтобы выяснить, откуда эти запреты, страхи, фобии в душах? Люди всего боятся. А я сломала печать и не боюсь ничего. Печать ужаса – она страшна. Но если сломать – за ней открывается необыкновенная свобода.
Я пью жизнь не жалкими глоточками, а полной грудью. Из-за «печати ужаса», наверно, и повесился Иуда. Как ты думаешь, Лев, почему же он все-таки повесился? Ведь он стал новым человеком, по мужеству он равен нам.
- Ты знаешь, что Ленин называл меня «иудушка Троцкий»?
Лариса расширила глаза.
- Он посмел так назвать тебя? То есть что я говорю. О, шаблоны сознания! Ведь Иуда – герой, а я все забываю об этом. То есть Ленин ласкательно называл тебя иудушкой?
- Нет, он не понимает всей мистической глубины этого имени. Ленин - практический человек. Его интересует только власть.
- Я стала новой, совсем другой, бесстрашной. Когда мы победим и я вернусь в
Петроград, я отомщу всем, кто посмел не любить меня. Знаешь поэта Гумилева? Он посмел не любить меня! Он звал меня Лери, а я его Гафизом. Он мечтал похитить меня, как пират, а привел в дом свиданий на Гороховой. Никогда не забуду эту улицу, я ее взорву и переименую, чтоб стереть мой позор с лица земли.
Разве могла пойти туда утонченная профессорская дочка, салонная поэтесса серебряного века? А я пошла, я так его любила, что пошла бы куда угодно. И после этих жертв он бросил меня ради бездушной куклы Анны Энгельгард. И сказал: «красивая девушка, но совершенно бездарная». Разве это не заслуживает мести?
Троцкий надел пенсне и вгляделся в искаженное полуулыбкой лицо Рейснер.
- Ты страшна для обычного человека, - сказал он. - От тебя веет смертью. Все, кого ты полюбишь, погибнут. Может быть, даже я.
- Нет! – вскрикнула Лариса, бросаясь вождю на грудь. – Ты не погибнешь по
моей вине. Ты – Лев, царь царей, повелитель фронтов! Не бойся моей любви, тебе она принесет только радость.
- Всех, кого ты коснешься, унесут свинцовые воды Стикса.
- Да, мне это предсказала одна цыганка. Я боялась любить. А теперь так весело! Мы останавливаемся. Какая это станция?
Лариса прошла в конец вагона.
- Ефимов, милый, что за станция?
- Лесные Моркваши, Лариса Михайловна.
- Какое смешное название.
- Это от местного говора, «моркква» значит по-марийски «красивый».
- А я – моркква, Ефимов? Какой вы милый, когда краснеете.
Поезд притормаживал. Вестовой открыл дверь на улицу.
Связист в форменной тужурке бежал рядом с вагоном, в руке его трепетала телеграфная лента. Ефимов свесился, держась за перила.
Получив сообщение, бронепоезд вновь набрал ход. Лариса читала черные корявые буквы на узкой серой бумаге. «Золотой запас царской России захваченный белочехами Казани вопрос жизни и смерти революции тчк примите все мыслимые немыслимые меры возвращения золота тчк Ленин».
НОЗДРЯ И ВИКТОР
В момент оргазма Ксения изогнулась, сотряслась всем телом и завопила так громко, что Виктор оцепенел. Услышит же консъержка, опять с охраной прибежит.
Откричавшись в корчах наслаждения, Ксения долго лежала без признаков жизни, потом нащупала на тумбочке сигареты, прикурила себе и Виктору..
- Ну, ты как, ничего про себя не вспомнил? – выдохнула она первую глубокую
затяжку. – Может, у тебя другие женщины были крикуньи? Не вспомнил? А вдруг ты богач какой? Вот будет класс! Ты меня тогда не забудешь? Пошли, мне кое-что надо сделать.
Они голышом прошли по квартире. В длинном коридоре в подсвеченных фальш-оконцах висели фотографии певиц. Это бывшие подопечные Гуляша, пояснила Ксения, все они плохо кончали.
В конце коридора нагая парочка уткнулась в дверь с кодовым замком. Там студия, шепотом сказала Ксения, мы там музыку делаем. Видишь, кодовый замок, Гуляш думает, что только он один знает код. Шиш! Я бы не была Ноздрей, если бы все не пронюхала.
Она набрала код, открыла дверь, включила свет. В центре студии возвышался полукруглый пульт с бесчисленными кнопочками и рычажками. В кабине за стеклом на штативах стояли микрофоны.
Ксения включила компьютер, сбегала в прихожую, принесла флэшку. «У Гуляша и на компе стоит код, но я его взломала, мне Сиротка все рассказал, курнули с ним, он и раскололся. Скопируем на флэшку музыкальные файлы. Гуляш - товарищ ненадежный. Если он меня из машины выкинул, точно так же может и из квартиры выгнать. Отгребет себе весь материал, и останусь я с носом, а так все у меня сохранится. Только ты забудь, я тебе этого не говорила».
Зазвонил мобильник. Ксения посмотрела на экранчик, не узнала номер, строго сказала.
- Алле. Да. Нет, это ее администратор. А вы кто? Что ей передать? Вы знаете, сколько время? Не звоните сюда больше. Фанаты, блин, достали! Вон календарь, видишь? «Мисс август 2015».
Виктор увидел на календаре красивую полуобнаженную модель. Звезды салюта складывались в имя «Ноздря». Ксения приняла аналогичную позу.
- Я это, я. Певица, диджей, ведущая корпоративных вечеринок, короче, и швец, и жнец, и во все уды дудец. Видишь этот камешек в ноздре? Настоящий брилик. Как гнойный прыщ торчит. Имидж у меня такой. Есть Глюкоза, есть Ангина, должна быть и Ноздря!
У меня же фамилия Ноздрачева. Меня этой Ноздрей в школе просто задрачивали! Вот я и решила им доказать, что я круче всех. Собрала вещички и ту-ту в Москву. Без денег, без связей, ночевала на вокзале, как и ты. Передремлешь вприглядку, чтоб сумку не сперли, утром красоту наведешь и - в бой! Меня сначала не брали, я пухлая была, пампушка такая! Вокзал – лучшая диета. Через месяц пошла в туалет привокзальный, батюшки, мне навстречу из зеркала шкандыбает таинственная такая, худющая раскрасавица с огромными глазищами. Это я так схуднула.
Пыталась диктором стать, опозорилась на первом же эфире. Сказала: «На шахте «Юбилейная» произошел взрыв сметаны». Вместо метана. Это я с голодухи ляпнула. В общем, не подошла. А сколько конкурсов я прошла, кастингов, это ужас! Как-то пошла на радио. Неожиданно получилось. Народу нравится, когда стебаются над знаменитостями. Вот я и стала в этой струе скандальной работать – опускала по полной программе всяких «звезд» и «звездочек».
А потом как-то само собой песенка написалась. Я ее спела и вставила в свою программу. И что ты думаешь – пошло. «Эльдорадио» была маленькой станцией, а на мне выросло, как на дрожжах. И тут подполз, как змея, Гуляш этот! Он, конечно, по Москве крутоватый продюсер, вот я и повелась. Стали с ним по концертам курсировать, клип записали. Короче, карьера пошла в гору.
Ну, я и возомнила себя звездой. Планку сорвало, стала бухать, скандалить. Однажды в самолете стюардессу по морде шваркнула. От нервов, я высоты боюсь. Еле откупились. Но скандалище был, все газеты писали. Стала я, короче, королевой скандалов. Но я же не такая, я добрая и тихая девочка, а как попадаю на публику – все, впадаю в транс, становлюсь сама не своя, ради успеха могу и убить...
ПОИСКИ ГОЛОВЫ ИУДЫ. СВИЯЖСК. Наши дни.
- Отец Дионисий, хочу, чтоб все было ясно с самого начала. Короче. Дед мой
раскаялся в грехах юности и хочет их типа замолить. Потому и послал меня на поиски. В конце концов, внуки за дедов не отвечают, верно? Я вам не буду мозги парить за просто так. Вот. – Игорь вынул пятисотрублевую купюру и положил перед настоятелем Троицкого монастыря на дощатый стол. – На богоугодные дела, отец, примите! Пожертвовать ведь можно?
- Любая помощь идет от бога, - тихо ответил монах.
- Я дам еще столько же, если вы поможете мне найти эту чертову головешку.
- Сомневаюсь, чтобы она сохранилась,. Хотя находят же обломки и через тысячи лет. Хорошо, пойдемте, открою для вас наш музей. Хотя ничего похожего на главу человеческую я в экспозиции нашей не видел.
Вышли в монастырский двор.
- А там что? – Игорь показал на здание, обнесенное забором из колючей
проволоки.
- Третий братский корпус.
- А почему он за проволокой?
- Там покачтомест психоневрологическая больница.
- А почему братский? Как братская могила?
- Вот эти три корпуса для братии. Нам почти все здания вернули, и храм, и
колокольню, один только корпус остался у Минздрава, некуда их везти.
- Кого?
- Психических больных.
- И много их там?
- То мне неведомо.
- Вы что, там ни разу не были?
- Бывал, почему же. Когда на «Вздыхалку» страдальцев отправляют, нас отпевать зовут.
- Куда отправляют?
- На кладбище, его у нас «Вздыхалкой» называют.
- Ничего себе у вас соседство! Монахи и психи!
- Истина ваша. Негоже, когда в божьем месте тюрьмы находятся.
- Почему тюрьмы?
- Больница эта – особая, в ней людей держат, которые преступления совершили
по невменяемости психической. Но все равно, как ни называй, а тюрьма она и есть тюрьма. Вроде лечат их там, лекарствами. А душу молитвой да иконой лечить надобно. Ну, вот, мы и пришли.
Священник достал из-под рясы связку ключей и открыл дряхлую деревянную церковку с пристроенным каменным крыльцом..
- Эта церковь – единственное, что сохранилось от крепости Ивана Грозного, -
сказал он. – Бревна эти были срублены под Угличем зимой 1551 года, именно их везли на кораблях по Волге.
Игорь уважительно покачал головой.
- Как же она уцелела? Деревянная вроде, не каменная…
- Бог помог, да искусство строителей. В те времена пилу презирали, она треплет дерево, и туда проникает влага и вредители. Тогда рубили только топором, он скол дает, сам себя консервирующий.
Отец Дионисий со скрипом отворил железные двери. Вошли в душное, тускло освещенное помещение. Из экспонатов внимание Игоря привлекли только доспехи середины 16-го века, обломки изразцов с двуглавым орлом и изображением стен и башен. Ничего похожего на голову Иуды в экспозиции не было.
- Отец Дионисий, а что-нибудь вроде склада, архива, подвала тут не
сохранилось?
- Есть. Нечто вроде склада. Мы его разбираем потихоньку, много там разной
утвари скопилось.
- А где это архив находится?
- Здесь и находится, в покоях святителя Гермогена.
- А мне можете эти покои показать?
Настоятель замялся. Игорь достал из кармана пятисотенную купюру.
- Спрячьте ваши деньги, - строго сказал монах. – Не могу я туда пустить
невинного человека.
- Почему?
- Опогажено то место, и до сих пор еще не освящено.
- Чем же оно опогажено?
Монах через силу выговорил.
- Там пыточная была. ЧК там людей замучивало, до сих пор мешками кости
выгребаем да земле предаем. После войны там лаборатория находилась, секретная, психотропные препараты на людях испытывали, вплоть до самого распада Союза. Много людей там страданий приняло. Кто туда ни войдет, у того… - монах замялся.
- Что с тем случается? – Интерес Игоря разгорелся. - Говорите, я не из пугливых.
- Кто посещает те кельи, у тех страшные головные боли начинаются, температура поднимается, люди как бы в бред впадают.
- Серьезно?
- Если бы один только случай, а то каждый второй жалуется. Да и братья там
работать подолгу не могут, голова раскалывается, страхование наступает.
- Автогражданка?
- Пугают их бесы. Голоса слышат, крики истязаемых. Страшное то место, гиблое. Над этим местом даже климат поменялся.
- Что, серьезно? – не поверил Игорь.
- То солнце, а то вдруг буря, ветер. То дождь, и тут же снова тепло, а через час снег может повалить. На той стороне острова тепло, а здесь стужа. Стоишь под солнцем, а в метре перед тобой дождь идет, руку протяни – она мокреет, а сам ты сухой. Говорят, остров наш – место силы. Тут капище было языческое, еще до христианской эры. Это вроде родничков в темени планеты, через нее из подземного царства к нам дует.
Игорь понимал, что поп ни за какие коврижки не захочет впускать постороннего в
монастырь, поэтому попытался подыскать к нему верный ключик.
- Да-а, - сочувственно сказал он, - страстей вы нарассказали. И все же!
Предполагая, что голову Иуды не могли никуда выбросить, их бы за это по головке не погладили, верно? Не те времена были, дед говорил, тогда за колосок сажали, не то что за целую голову!
Так что, думаю, должна она где-то храниться. И лучшего места, чем бывшая пыточная ЧК не может и быть! Там голова Иуды и лежит. Это от нее веет заразой, сто процентов. Короче, отец, голову даю на отсечения, там она. И надо ее срочно найти и вывезти. Тогда и остров ваш возродится, и монастырь вздохнет, и вся Россия очнется, как говорится, ото сна.
На монаха его речь произвела впечатление.
- Старые люди говорили, что наш остров Свияжский - это и есть Беловодье,
Небесный град Китеж, Остров Буян, мистическое духовное сердце православной России. Недаром Троцкий поставил памятник Иуде именно здесь. Как кол в сердце страны загнал!
- Ваша правда. Пока Ленина из Мавзолея не вынесут, а голову Иуды из сердца
России не удалят – не будет нам покоя. Так что, святой отец, как хотите, а покои святителя Гермогена надо открыть!
Монах осенил себя крестным знаменьем.
- Ради такого дела – открою! – решительно сказал он. – Только не сейчас.
Сначала испросить бы надо благословение.
- Какое? – спросил обрадованный Игорь.
- Архимандрита. А лучше Патриарха.
Игорь от досады скрипнул зубами.
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
В грязной камуфле с одной руки он стрелял из «Дегтярева», сошки висели в воздухе, колеблясь при каждой короткой очереди. Патроны кончались, поэтому отстреливался он экономно. Хрущовку эту десантники прозвали «Домом Павлова», она держалась в осаде уже две недели. На первом этаже были «чехи», они кричали снизу в мегафоны, в пролет подъезда:
- Сдавайся, русский вонючка! Солдаты, бросай офицеров, мы вас накормим,
отпустим!
На крики чеченов уже никто не обращал внимания. Егоров сдался, потом его
голову на колу увидели.
Грохнуло, из коридора пахнула волна пыли и щепок, стреляли из РПГ-7. Опять штурм? Внезапно вздыбилась и развалилась стена, видимо, чехи под шум обстрела заложили заряд в электророзетку и открыли проем. Сейчас хлынут.
Он послал щедрую очередь в дымящийся пролом, Зейнутдин бросил туда лимонку, заорал истерически: «Ягуар, отходим!»
Он увидел влетевшую гранату, прыгнул в соседнюю комнату, прижался к стене, громыхнуло, осколки засвистели, рубя мебель. В комнату влетела вторая граната, бежать некуда, молодец Зейнутдин, отфутболил ее, недаром нападающим играл в «Пахтакоре», за юношей. В соседней квартире громыхнуло, раздались вопли.
Он показал Зейнутдину большой палец, указательным ткнул в балконное окно, оттуда можно было уйти на третий этаж. Зайнутдин кивнул. Выхода не было – или здесь закидают гранатами, или на балконе снимет снайпер. Дымовуху надо пустить. Зейнутдин - молоток, все понял без подсказок, кинул на балкон дымовую шашку, под прикрытием густого желтого шлейфа нырнул в балконную дверь, мелькнули его дрыгнувшиеся сапоги, он подтянулся и исчез. В этот миг в комнату ворвался здоровенный чеченец с черной повязкой на голове, испещренной белой вязью цитат из Корана. В пулемете кончились патроны. Он швырнул в чеченца «дегтяря», выхватил из-за ремня на спине саперную лопатку. Чеченец не стал стрелять, оскалился, выхватил кинжал.
- Сдавайся, русский вонючка!
Виктор резко сел. Ксения трясла его за плечо. В двери беспрестанно звонили.
Она убежала открывать.
По коридору из прихожей быстро докатились громкие голоса, в спальню кубарем влетела Ноздря. Едва удержавшись на ногах, она с визгом прыгнула на вошедшего следом молодого длинноволосого человека в белом костюме, того самого, что вчера вечером выкинул ее из джипа. Увидев у кровати одевающегося мужчину, Владислав
Куляш возмущенно выпучил глаза.
- Это еще кто? Ты совсем сбрендила, сучка! В мой дом уже водишь! Все! Это
конец! Ты переполнила чашу моего терпения! Убирайся вон! Вон из дома, вон из моей жизни, во-о-он!
- Убирайся сам! – сверлящим уши фальцетом завизжала Ксения. - Я опозорю
тебя на всю Москву! Я тебя уничтожу! Без меня ты никто! Ты ничтожество! Ты никому не нужен! Ты разоришься! Ты должен мне гонорары за десять последних концертов! Пока не заплатишь, я никуда не уйду.
- Владимир! – крикнул Куляш в коридор. – Вышвырни их отсюда, обоих!
В комнату вошел высокий мужчина в куртке поверх костюма, подошел к Виктору и взял его рукой за бицепс. Больно сжал.
- Давай без рук, - сказал Беспамятный. – Я сам уйду.
Телохранитель сделал приглашающий жест к двери. Виктор пошел на выход.
- Не уходи! – взвизгнула Ксения. – Пускай они сами уходят!
Виктор оглянулся, но остановиться ему не удалось, телохранитель вытолкал его в прихожую. Он попытался надеть кроссовки, но сильная рука сгребла его за шиворот и вышвырнула в открывшуюся дверь. Через несколько минут из квартиры выкинули и брыкающуюся Ксению. Она пыталась колотить кулаками в двери, пинать ее ногой, но все было бесполезно. Звуки ударов разносились по пустому, залитому ранним солнцем подъезду. Никто из соседей даже не выглянул.
- Вот же сволочь! – Ксения всхлипывала. – Он должен мне кучу бабла. Он не
имеет права вот так выбрасывать меня на улицу. Гад, там мобильный остался!
Виктор надел кроссовки, пошел вниз по лестнице.
- Ну, куда ты! – прорыдала в пролет Ксения. - Хоть ты меня не бросай! Какие вы сволочи, мужики! Неужели ты не можешь избить их? Ты же из ВДВ, убей их! Убей!
Она догнала его, схватила за грудки, затрясла. Он обнял ее, прижал к себе. Ксению колотило. Отплакавшись, она вытерла на его куртке мокрое пятно, по-детски поджала вздутые губы. Царевна-лягушка. Царевич поцеловал ее недавно, превращение в принцессу еще не завершилось, вон еще глаза какие пучеглазые и губы до ушей.
ПОСВЯЩЕНИЕ В ОРДЕН ИУДЫ
(Триптих Народного художника СССР Ивана Ледовских «Гражданская война в России»)
На станцию Чухломская вползали бронированные вагоны, выкрашенных в цвет выгоревшей степи. Ни души не было видно в узких бойницах, только пошевеливались курносые рыла Максимов, да зияли жерла шестидюймовок. Мешки с песком громоздились на пушечных платформах. Ход поезда замедлился и, наконец, прекратился.
В штабном вагоне открылась стальная дверца. Показался командир в черной кожаной куртке и фуражке с красной звездой. Сапог нащупал отверстие в форме полумесяца, вырезанное в металлическом фартуке вагона. «Полумесяцев» было ровно шесть, по три для каждой ноги.
Держась за металлические поручни, командир «Грозного мстителя» Яков Ковальзон спустился на перрон, принял рапорт подбежавшего командира ЧОНа Орлова. Вместе с Вольфгангом Залусом, телохранителем Троцкого, обошел посты.
Вскоре из салон-вагона вышли Троцкий и Рейснер, в сопровождении свиты прошли несколько сотен метров до разрыва полотна.
Мост через реку Берля был взорван. Еще горели шпалы на обрушенных путях. Обычно белые, отходя, с помощью приваренного к паровозу крюка сдирали с полотна шпалы. Здесь они применили новую тактику: специальные бригады развинчивали рельсы, цепляли края тросом и загибали тягой английских броневиков в дугу.
Лев Давидович подошел к краю обрыва, заглянул в огромную промоину между берегами. Внизу в притоке Волги купались кажущиеся муравьями мальчишки.
- Сколько вам понадобится дней, чтобы восстановить мост? - спросил Троцкий инженера Николая Егорова.
Егоров изумленно глянул.
- Спросите лучше, сколько месяцев!
Троцкий поиграл желваками. Пошел назад к бронепоезду.
- Лев Давидович, - окликнула его Рейснер. - Вспомните историю Свияжска!
Городок сначала построили в муромских лесах, а потом привезли и собрали на месте. Это сделали люди Ивана Грозного. Так разве мы в век технического прогресса не можем повторить их подвиг?
- Все поняли, Егоров? – Троцкий сквозь пенсне пронзительно посмотрел на
инженера. – У нас нет месяца! Золотой запас вывезут из Казани, и тогда революция погибнет! Но мы не можем штурмовать город без поддержки бронепоезда. По нашим данным, белые спешно готовят эвакуацию Казначейства. Поэтому бронепоезд любой ценой требуется перебросить через реку.
Инженер сокрушенно развел руками.
- Я, простите, не господь Бог!
- Троцкий вперился инженеру в зрачки и отрывисто сказал.
- Даю вам неделю! Через шесть дней, ровно в пять утра бронепоезд с вами на
борту трогается с места и переправляется через Свиягу. С мостом или без оного! В шесть утра поднимаются цепи. Мы возьмем Казань!
С поезда соскочил Ковальзон, седой мальчик в студенческой тужурке, прокричал в жестяной рупор.
- С воздушного шара доложили, подходит белый бронепоезд!
Нарком скомандовал.
- По вагонам!
Бойцы оцепления на ходу заскакивали на площадки. Троцкий взял бинокль. На горизонте в жарком мареве рябили синеватые очертания «Генерала Дроздовского». Дуэль с ним сейчас не входила в планы наркомвоенмора.
Вагон сильно качало по обветшавшим рельсам. Троцкий сидел за столом, вцепившись пальцами в дыбом стоящие волосы. «Знать бы, знать! Что с золотом? Это же кровь государства! Мы обескровлены! Там девять тысяч ящиков!
Полтора миллиарда золотых рублей! Мы должны оплатить этим золотом контрибуцию Германии по Брест-Литовскому миру! Я лично давал гарантии! Я отвечаю перед немцами, своей головой! И что теперь? Они же возобновят наступление, займут Москву и Петроград! Сибирь и Урал у белых! Революция погибнет! Проклятые чехи! Я же приказывал их разоружить! 14 тысяч вооруженных до зубов солдат! Полыхнуло по всей железной дороге от Пензы до Омска, как по бикфордову шнуру. Что с золотом? Мы в полном мраке! Провал следует за провалом! В казанском подполье действует провокатор! Я не сомневаюсь в этом».
- Я пойду, Лев, - сказала Лариса.
Нарком поднял на нее воспаленные глаза.
- Куда?
- В Казань.
Повисла долгая пауза.
Троцкий встал, подошел к юной женщине, взял ее лицо в ладони.
- Тобой рисковать - не хочу!
Она смотрела ясно и просто.
- Я вернусь.
- Ты так уверена в себе…
- Со мной ничего не может случиться. Я подниму Казанское подполье, мы
саботируем отгрузку золота, сделаем все, чтобы его задержать.
Нарком поражался ее красоте и мужеству. Безрассудная отвага юности, сметающая на своем громокипящем пути старую и усталую мудрость. Что ж…
- Сделаем так. Ты скажешься больной, будешь лежать в жару, у тебя тиф, никто не сможет войти на твою половину. А втайне ты пойдешь в Казань.
- Ты подозреваешь кого-то из нашего окружения?
Троцкий понизил голос.
- Я привлек к работе в Красной Армии семьдесят пять тысяч царских офицеров.
Среди них, конечно, найдутся и предатели.
- Ты же знаешь, предателей нет. Кто может предать меня судьбе, кроме меня
самой?
- Умница.
- Лев, не бойся за меня! Я вернусь, ведь я львица. А львицы охотятся для своего мужа, царя зверей.
- Я не могу тебя так отпустить. Я должен провести с тобой Посвящение. –
Троцкий взял Рейснер за плечи, проникновенно посмотрел ей в глаза. - Лара, мы сжаты временем, как кулаком циклопа. Надо торопиться. Я должен провести обряд прямо здесь, в стальном несущемся вагоне, но так даже лучше. Так еще никого не посвящали. Иван! Иван! Иди сюда! Вольфганг, стань на дверях, никого не пускай.
Вошел скульптор Иван Ледовских, влюблено посмотрел на возбужденного Троцкого, на взволнованную Рейснер.
- Станьте сюда. Опуститесь на колени. Я, Великий Магистр, Красный Лев Революции, нибиру по крови, мальфар по рождению, посвящаю вас в члены Ордена Иуды «Алкедаму», «землю крови», выкупленную за тридцать сребреников Судьбы!
Троцкий возложил на склоненные и ничего не понимающие головы обе руки.
- Что это за Орден, Лев Давидович? – спросила Лариса. – В чем его цели?
Троцкий посмотрел ей в глаза, поджав снизу веки. Пенсне оформляло его взгляд в нечто отдельное, существующее самостоятельно и видящее насквозь.
- Во всем этом! - вождь рванул занавеси с окон.
Бронепоезд шел по степи, и степь вся – под облачным покровом со свинцовым грозовым подбрюшьем – шевелилась, как шевелится вшами шевелюра тифозного. Обозы тянулись докуда видел взгляд, пыль поднималась к небу, храпели кони, скрипели телеги, ругань неслась отовсюду. Там и сям в степи возвышались курганы, и уже зажигались сотни костров - полки становились на привал.
Троцкий задернул занавески и повернулся к стоящим на коленях соратникам.
- Открываю вам тайну. Я, Красный Лев Ордена Алкедамы, веду битву против
Чистокровных Нибиру. Рабы восстали. Мы ведем их. Ради них, ради их счастья. Они пройдут через страшные испытания, но только так и можно приобрести индивидуальную душу, и в этом тайна, неподвластная человеческому уму. Люди проклянут нас. Они предадут нас анафеме, нас, революционеров, Иуд, пожертвовавших собой ради них!
Это страшно, но не так ли страшно было начальнику нашему, апостолу и мученику Иуде? Он шел на более страшный подвиг! Его пример дает нам стойкость и волю. Речь идет не о свержении царя и помещиков-капиталистов! Партия большевиков - ударный отряд великого Ордена Иуды, который осуществляет судьбы мира и спасает из глиняного заточения миллионы человеческих душ. Донес ли я до вас смысл нашей борьбы? Поняли ли вы ее великий космический смысл?
Посвящаемые смотрели во все глаза. Они не поняли ни слова из лихорадочной речи наркома.
- Мы осуществляем Таблицы Мировой Судьбы, мы жертвуем своими жизнями.
Наша награда, как и награда Иуды, – вечное проклятие всех поколений! Нас никто не оценит, никто нами не восхитится, никто не скажет в наш адрес благодарственное слово. Плевать будут на сами могилы наши!
Троцкий пригнулся, глаза его выкатились, пенсне свалилось и закачалось на шнурке.
- А я – знаю! - я стану в России Иудой коммунизма! Меня проклянут! Меня
проклянут и предадут, от меня отрекутся все мои соратники, все те, кто нынче поклоняется и идет за мной в бой! Я буду проклят в веках! Я буду нести вечное проклятие! Я кажусь со стороны несгибаемым и стальным, я караю людей, я повелеваю массами, но я погибну в петле на оси-и-и-и…
Голос Троцкого перешел в тонкий визг, неразличимый уху. Воздетые руки его со сведенными судорогой пальцами скребли по воздуху, словно он карабкался вверх.
Оглушительный удар грома громыхнул над несущимся бронепоездом. Щели стального вагона озарились.
- Наташа! – завопил вождь. (Почему он зовет Наташу, с обидой подумала
Рейснер). Троцкий вдруг закричал таким высоким и незнакомым голосом, что Лариса оцепенела. Так не мог кричать человек, так мог кричать только демон разрушения, потустороннее исчадие ада, обладающее невообразимой мощью и злобой, прорвавшееся, наконец, на свободу через бурлящие магмы мозга неистового наркома. Троцкий, все так же вопя, выгнулся дугой назад и начал медленно падать. Бородка его, как мушка на винтовке, торчала клином кверху.
- Держите же его! – закричала возникшая на пороге Седова.
Рейснер и Иван Ледовских не могли пошевелиться от ужаса.
Вагоны трясло и шатало, колеса равномерно стучали, сцепки гремели, вопль эпилептика затихал в булькотении обильной пены, выступившей на изуродованных судорогой губах. Жена Троцкого растолкала Ивана и Ларису, бросилась к бьющемуся в
падучей мужу. «Ложку!»
Лариса очнулась, кинулась к столу, вернулась с ложкой из серебряного сервиза.
Седова скакала на муже, как на коне. Хруст зубов о ложку был слышен даже сквозь какофонию грохочущих колес.
- Ноги! – крикнула Седова. – Держите ему ноги!
Рейснер кинулась на бьющиеся ноги Льва Давидовича, получила удар коленями в грудь, задохнулась, в глазах потемнело, она удерживала всей своей тяжестью содрогающиеся ноги возлюбленного и чувствовала, какая необузданная, нечеловеческая сила колотится в этом теле.
В унисон с припадочным заревел бронепоезд. В его оглушающем реве Лариса поняла, какой страшной ценой дается человеку господство над массами, над толпами, над народами. Пропускать через себя планетарные токи, да ведь это - само распятие, самопожертвование, он – Иуда, настоящий жертвенный агнец, истинный Спаситель!
Гудящий ток неимоверной мощи колотил всех четверых, тряс несущийся на всех парах бронепоезд, содрогал выгоревшую приволжскую степь и саму агонизирующую в огне революции Россию.
Каждое содрогание народного комиссара, каждый его вопль мощнейшими вибрациями проникал в сознание деморализованных красноармейцев, в теплушки и эшелоны, в роты и полки, укреплял в бойцах классовую ненависть к врагу, ковал из вчерашних крестьян несгибаемых борцов за дело Мировой революции.