Мальчик из Иркутска Часть 2 За собственной тенью

               
                ВИТАЛИЙ ОВЧИННИКОВ


                ЗАКЛЯТИЕ

                РОМАН В ЧЕТЫРЕХ ЧАСТЯХ



                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                ЗА СОБСТВЕННОЙ ТЕНЬЮ

                «Кто живет прошлым – обретает боль»
                Народная мудрость
   

Москва встретила Андрея ярким солнечным утром, гулом просыпающегося громадного города. Было еще рано. Метро еще не работало и надо было подождать до его открытия, приткнувшись где-нибудь по- поудобнее. Андрей зашел в здание вокзала, прошел один зал, другой, следующий. Народу везде было много. Люди сидели, стояли, лежали, где придется. Кто на длинных, вокзальных лавках с высокими массивными спинками, на которых в черной рамке, черными же буквами было выведено «МПС» , Министерство путей сообщения, кто на полу, подстелив под себя газеты, кто на узлах и чемоданах. Перевалочный пункт человеческих судеб. Люди, люди, люди... Что их сорвало с насиженных, родных мест и погнало в неизвестность? Или кто? У каждого свой путь, своя судьба, своя история..

Наконец в зале для транзитных пассажиров Андрей нашел себе свободное место на одной из лавок около стены. Рядом живописно расположилась молодая пара. Она спала полулежа, полусидя, согнувшись на лавке в три погибели, поджав под себя ноги и положив голову ему на колени. Он спал сидя, опустив руки к ней на плечи и уронив на них голову. Здесь же под лавкой лежали их вещи. Подходи, забирай, никто и внимания не обратит, не закричит, не позовет милицию.

Андрей сел, достал из сумки книжку. Это был Александр Грин. Избранное. Первое издание шестидесятых годов. Заказ времени. Писатель новый, в полном смысле этого слова и для Андрея, и для его сверстников Хотя жил и творил писатель в 20-30 - е годы о нем Андрей впервые услышал и узнал еще в геологоразведке от ребят студентов. И первую вещь, которую успел тогда прочитать, была «Бегущая по волнам». Андрей прочитал ее залпом и обомлел. Роман очаровал его. Ничего подобного он не встречал и не предполагал даже, что так можно писать. Это было как раз то, что нужно, в чем нуждалась душа Андрея, да и не только его, а практически всех его сверстников. Это было то, что они искали в жизни, ее смысл, причем, смысл одухотворенный высокой мечтой, высокими идеалами служения обществу, стране...

Книги Грина являлись в буквальном смысле слова, глотком свежего воздуха из открытой форточки. Здесь же все было не то и не так, непохожее ни на что известное и в то же время так близкое, такое узнаваемое и такое знакомое. Необычная, никогда и нигде не существующая страна с такими загадочными, странными и звучными названиями городов: Зурбаган, Лисе, с такими необычными, ни на кого не похожими ге роями, с удивительно-загадочными, авантюрно-реалистическими сюжетами, с такой яркой, возвышенно-романтической любовью, что захватывало дух и заставляло ошалело биться сердце.

Имя Александра Грина, наравне с именами Хемингуэя, Ремарка стало невольным символом той эпохи, символом тех людей, презревших домашний уют и обменявших его на запах дальних дорог, на дым таежных костров, на неустроенность и неудобства первопроходцев. Недаром же именно в 60 - е годы пошел в Сибирь, на новостройки мощнейший поток наиболее лучших, наиболее цельных, и наиболее чистых в своих устремлениях молодые добровольцев-романтиков, строителей Новой жизни, страны Советов. Последняя отчаянная попытка воплотить Светлую Мечту человечества о строительстве Новой жизни без торгашеского стяжательства, без чиновничьего равнодушия, без партийного пустозвонства, без материально-бытовых неудобств и постоянных утилитарно-практических устремлений. Последний, неудачный рывок в Мечту, после которого Советский государственный строй, оставшийся без цементирующей единой идеи о Светлом будущем Советского человека, начал изнутри потихонечку разлагаться, разрушаться, пока в одночасье не рухнул через два десятилетия без каких-либо усилий со стороны, точно ковылял на глиняных ногах.

После романтиков шестидесятников пошли в жизнь поколения голых прагматиков, людей, не верящих ни в черта, ни в бога, ни, том более, в какой-то там туманный, расплывчатый, непонятный Коммунизм. Государство лишилось своей общей национальной идеи, объединяющей ее граждан прежде, делающей из них единый, мощный монолит, способный противостоять воздействию любых попыток агрессии как снаружи так и изнутри. После провала шестидесятников время уже перестало работать на Советское государство и его будущее оказалось предопределено. Хотя, конечно, никто тогда об этом еще даже не только не догадывался, не даже и подумать не был способен.

Андрей открыл книгу, попробовал читать. Он любил читать на людях: где-нибудь в читальном зале, в сквере, в парке, в электричке, в поезде, на вокзалах. Он читал и наблюдал за происходящим вокруг одновременно, и внимание свое , при этом, он концентрировал на том, что, в данный момент было более интересно: либо на книжке, либо на окружающих его людях. Это было простое, безобидное, по-детски наивное любопытство человека, замкнутого по своей натуре, но всегда открытого для общения и жаждущего новых впечатлений.

Однако сегодня Андрею не читалось. Не получалось. Никак не мог сосредоточиться. Даже Грин сейчас не увлекал его. Голова была занята совершенно другими мыслями. Не давал покоя отъезд из Лебедяни. Было в нем, в этом отъезде, нечто постыдное, постоянно царапающее душу, точно торчащий гвоздь в ботинке, воткнувшийся в подошву. Слишком уж похоже на паническое бегство, бегство, сломя голову, очертя, любой ценой, лишь бы вырваться... Очень даже похоже, чересчур похоже. Вопрос только в том, от кого бежал, от кого пытался вырваться? И почему же так погано на душе? Чего еще надо, если вырвался, убежал? Чего скрипеть-то? Что сделано, то сделано и нечего теперь душу себе травить. Надо жить дальше. Труба зовет... Вперед. Там новая жизнь. И пыль прошлого нам не помеха...

Действительно, труба звала. И впереди Андрея ожидала новая, очень даже интересная и увлекательная, с незабываемыми впечатлениями, студенческая жизнь. И пыль прошлого он решительно пытался стряхнуть со своих плеч. Он не знал и не предполагал тогда, что эта пыль-то в сердце, а не на одежде, и как сильно, как мучительно начинает потом болеть раненное сердце. И нет лекарства от этой боли. Не придумало человечество за тысячи лет своего существования:

О, память сердца, ты сильней
Рассудка памяти печальной...

Он потом много раз вспоминал свой отъезд из Лебедяни, проигрывая в голове каждое мгновение тех дней. И к своему удивлению, к своему стыду вынужден был признать, что внутренне он оказался готов к случившемуся, к предстоящему разрыву отношений с Зиной. Он как будто бы ожидал этого разрыва, искал повода и с невольным облегчением затем констатировал, что, мол, ничего не поделаешь, все идет к тому. И ничего не сделал, чтобы воспрепятствовать надвигающемуся разрыву, чтобы изменить ход событий. А ведь кое-что было как раз и в его силах. Но он оказался не готов к подобным испытаниям. И в первую очередь духовно, нравственно. Он по своей молодости еще не знал об одной элементарной, «банальнейшей» истины, что не все в нашей жизни проходит бесследно, и что за все свои ошибки, за все свои грехи ,промахи, ошибки приходится потом расплачиваться.
И самыми страшными судьями себе мы тогда становимся сами, когда наша больная совесть начинает нам не давать покоя ни днем, ни ночью. И рады бы порой мы забыть кое-что из своего прошлого, обрубить напрочь концы, но ничего не получается. Хоть плачь, хоть кричи, хоть проклинай –ничего не получается. Не даром ведь говорят, что рад бы попасть в рай, да грехи не позволяют. Отсюда вывод - не греши, не ошибайся! А как же не ошибиться, ведь живем-то мы всего лишь один только раз! Опыта прежней жизни у нас нет! Тогда что же, принцип «неваляшки»? Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. Греши и кайся, греши и кайся, и все тогда будет хорошо в твоей жизни. А совесть-то куда тогда деть?! Куда ее, в корзину на мусор?! Не получается.  И совесть потом выливается на бумаге кричащими от боли стихами:

Я не сказал тебе прощай,               
 Я думал, счастье, повторится,               
 Лишь что-то долго обещал,               
А сам привычно торопился.

Я торопился жить взахлёб,
Летел вдогонку за удачей,
Я знал одно-- идти вперед,
Не рассуждая и не плача...

И что там - милое лицо,
Глаза, подернутые тенью,
До слез знакомое крыльцо,
Тоска полночных сновидений.

Но вот теперь шепчу - прости!
Прости за то, что так случилось,
За то, что счастья упустил,
За то, что жизнь не получилась.

ГЛАВА 9

В группе поиски и съемка ( группа ПС ), куда был зачислен Андрей, оказалось 22 парня и 8 девушек. Из девушек трое были после техникумов, остальные – школьные медалистки. Среди ребят большая часть была ровесниками Андрея, уже отслужившие армию и закончившие в свое время техникумы. И лишь четверо - вчерашние школьники, тоже медалисты. Так что среда для Андрея оказалась сверх родной, сверх знакомой и он очень быстро стал в их группе своим парнем.

В общежитии его поселили на втором этаже с двумя парнями. Один - с факультета геофизики, белобрысый высокий парень из Волгограда, Юрий Бубнов. Опытный парень, успевший после школы поработать на Северном Урале в геологоразведке и теперь решивший окончательно связать свою судьбу с геологией. Второй парень приехал аж с Дальнего Востока, где закончил Уссурийский горный техникум и год отработал в экспедиции. Звали его Анатолием, фамилия была Завьялов.  Невысокий крепыш с косой челкой на покатом лбу, вечной тельняшкой под раскрытым воротом белой рубашки, которые он носил в сочетании со странным серым пиджаком без воротника и карманов и потому всегда выглядел этаким франтоватым пижоном с претензией на необычность и на оригинальность.

Их общежитие было смешанным. В здании или корпусе жили и ребята и девчата. Девушки занимали верхний, пятый этаж, а четыре остальных - ребята. В общежитии имелись красный уголок с телевизором на 3-м этаже и читальный зал для занятий, оборудованный несколькими кульманами для выполнения чертежных работ. А на первом этаже был большой вестибюль, где каждую субботу и воскресение устраивались танцы под радиолу и куда стекались студенты и студентки со всего «студгородка». «Студгородок» назывался Доргомиловским. Он считался одним из самых лучших, если не самым лучшим в Москве. Построен он был еще до войны и являл собой образец Советской молодежной                демографической политики.

«Студгородок» окружала бетонная стена с двумя проходными и бесчисленным множеством сквозных дыр и проходов, через которые-то и ходили-то в основном студенты. «Студгородок» имел свою, хорошо оборудованную столовую и свой студенческий клуб, славящийся по всей Москве своими фестивалями студенческой песни и своей самодеятельностью. Был также в «студгородке» и свой спортзал с отдельной большой открытой спортплощадкой, оборудованной несколькими волей- больными и баскетбольными площадками. Так что, скучать в «студгородке» оснований никаких не было. Жизнь не просто била ключом, она кипела и бурлила от избытка молодости, здоровья, силы, задора. И Андрей сразу же с головой окунулся в самую ее гущу и быстро нашел там свое законное место. Здесь он действительно был свой, в полном смысле этого слова, свой среди своих.

            Только вот что-то слишком уж быстро он начал отвоевывать себе жизненное пространство в студенческой среде. Слишком быстро и слишком уж активно. Подозрительно даже. Как будто он был совершенно свободен и не держал ни перед кем никаких таких обязательств. Хотя, если разобраться, так оно и было.

                Подумаешь, Зина! Он что, обещал ей что-то сверхъестественное перед отъездом?! Да ничего подобного! Да и кто она ему? Жена невеста, подруга? Ни первое, ни второе. Просто знакомые. Ну, любили некоторое время друг друга. Там, в Лебедя- ни. Крепко любили, ничего не скажешь До сих пор Андрей никак отойти не может. Но это было там, в Лебедяни. А вот что теперь с ними дальше будет, кто знает? Никто. Время само покажет. И он, Андрей, ведь не забывает о ней. Не может забыть. Как только устроился - сразу письмо ей написал. И еще одно потом, хотя ответа еще и не получил.

               Правда, письмо получилось очень сдержанное, немногословное, чисто дружеское, как пишут друг другу друзья, а не влюбленное. Но ведь он пишет на домашний адрес, где родители, братья, сестры, а не к самой Зине. Еще неизвестно, куда эти письма потом попадут, в чьих окажутся руках. Ведь ее родители и родственники Андрея не слишком уж жалуют, если не сказать большего. Вот получит он ответ от Зины, узнает ее новый адрес, если она окажется в Воронеже, успокоится и тогда он спокойно изольет ей свою душу. напишет ей откровенно обо всем, что у неге так наболело. Потому что правда, как ни крути заключается в том, что он, Андрей, по Зине скучает невероятно. Редкую ночь во сне ее не видит. И без нее ему, Андрею, если уж быть откровенным, очень и очень тоскливо. Так тоскливо, что порой выть волком хочется. И на всех девушек вокруг он теперь смотрит как бы через ее лицо .И она, его Зина, заслоняет их всех и никто из них ему, Андрею, не толь- только не нравится, но и не привлекает его, как женщина.

Отбрось сомнения и страхи,
Забудь про верность и любовь,
Тогда останется на плахе
Лишь нами пролитая кровь.

Надежней я не знаю платы
За все, что не было и есть,
Идем по жизни, как солдаты,
Забыв про совесть и про честь.

Но, просыпаясь на рассвете,
Вдруг обрываю в горле крик,
Как будто тень от чьей-то смерти
Меня накрыла в этот миг...

              Но Андрей лукавил перед собой, когда писал эти строки. Он прекрасно знал, чья это смерть. Это была их с Зиной смерть, смерть их любви Ибо со смертью любви умирает тот человек, который любил. Не физически умирает - духовно. Поэтому что он теперь становится другим человеком. Лучшим или худшим - это вопрос. Главное – другим человеком, непохожим на прежнего, пустым, бескрылым и не способным на счастье. В чем Андрею пришлось потом убеждаться много и много раз.

                Ведь любовь - это не только удовольствие, не только радость. Это еще и ответственность за человека, доверившегося тебе, поверившего в тебя, любящего тебя. Любить - это значит добровольно взвалить на свои плечи определенные обязанности за судьбу и счастье любящего тебя человека.

               Готовы ли мы принять эту ответственность на себя и нести ее потом безропотно долгие годы? Слишком часто оказывается, что нет, не готовы. Зыбки и непрочны наши представления о чести, о совести, о порядочности, о собственном достоинстве, о добре и зле, если дело касается наших отношений с женщинами. Здесь мы на многое смотрим сквозь пальцы, многое можем себе позволить, если разговор идет о нас самих, о наших поступках и наших действиях Себя в этом случае мы всегда готовы оправдать и простить. Себя, но не любящую нас женщину. Странно, не правда ли? Двойная философия нашей жизни. Диаметрально противоположная по отношению к ним, женщинам и к нам, мужчинам. Двойной капкан, избежать которого удается далеко не каждому из нас. Споткнулся здесь и Андрей. Пока еще только споткнулся, зацепился, но еще не попал в него. Пока еще. Но время работало уже не на него. Андрей, сам того не подозревая, подсознательно начал подводить черту под Лебедянским этапом своей жизни, ставя крест над     своми отношениями с Зиной, над своей любовью.

Он не понимал и не сознавал еще, что детско-юношеский, наивно-романтический период его жизни закончился, ушел безвозвратно в прошлое, в никуда, и что он теперь вступает в совершено иной для себя, более суровый и более серьезный мир, мир взрослых отношений между людьми.

И он оказался нравственно, духовно неготовым к вхождению в этот мир, неподготовленным для решительной борьбы за собственное место под солнцем, за реализацию собственного права на мечту, на счастье на взаимную любовь. Перед первыми же трудностями, вставшими на их пути, он спасовал, сник и сдался практически без борьбы, отказавшись от своей Зины, от своей любви. Наивный глупец, он не знал, на что себя обрекает в будущем, он думал, что все в жизни можно изменить, сделать так, как пожелаешь, если сильно захотеть, и что собственную судьбу можно при желании кроить как угодно. Лишь бы иметь перед собой реальную цель. Ведь человек - творец своей судьбы, хозяин своей судьбы, она в полном его подчинении. Неплохо звучит эта фраза. Даже красиво. И как было бы тогда легко жить, если бы оно в действительности было так. И пройдет не слишком много времени, когда Андрей со всей очевидностью поймет, что он сам, собственными руками за губил свое счастье, замахнувшись на невозможное.

Все было так: Рассвет туманно белый, Отбросил тень с погасшего окна И свежий ветер, пьяно оголтелый, Хватил с утра, до самого, до дна .
Все было так
И будет так навеки: В пустой квартире запертая дверь, Свинцом налитые, тяжелейшие веки, И никому не нужный вдруг апрель.
Все было так,
Здесь спорить неуместно, Теряя счастье, мы теряем жизнь, Бросаться снова в «омут-неизвестность» Не торопись, прошу, не торопись
Все было так,
А быть могло иначе.
Своей судьбы утраченную нить
Не воскресить раскаяньем и плачем,
Так, умирая, продолжаем жить…

Просто, жить бывает тогда слишком уж невмоготу, слишком. И еще вопрос – можно ли назвать подобное существование жизнью? Но Андрей этого еще не знает. У него все еще впереди. Все…

               Однако проучиться им долго не дали. Сентябрь - особый месяц в системе Советского образования. Сентябрь - это колхозы, колхозы и еще раз колхозы по всей громадной стране, в любом ее уголке с Востока на Запад или с Юга на Север. Миллионы школьников и студентов, не считая солдат и работников промышленных предприятий, расположенных в городах, весь сентябрь, а то и октябрь проводили в колхозах, помогая убрать выращенный урожай. Практически весь потребляемый картофель, свеклу, капусту, огурцы, помидоры, морковь, яблоки, груши, цитрусовые и еще многое, многое другое убиралось в колхозах силами горожан. Да и не только убиралось, а во многих случаях и сажа- лось, и обрабатывалось в течении лета, и убиралось осенью, и складировалось или сдавалось на переработку не колхозниками, а горожанами, школьниками, солдатами и студентами. Дело доходило до того, что предприятиям, госучреждениям в городах, школам, ВУЗам и техникумам прикрепляли участки колхозной земли, и давали план по уборке и сдаче государству сельхозпродукции. И за выполнение этого плана Горкомы и Обкомы партии спрашивали с руководителей гораздо более строго, чем за все остальное, вместе взятое. В колхозы на работу посылали всех, и здоровых, и больных. Освобождения по состоянию здоровья от работы в колхозе получить было практически невозможно. И очень часто в сентябре на некоторых предприятиях городов в отделах оставались только дежурные.

Все остальные - в колхозе. Можно было смело вешать на дверях лозунги: «Отдел закрыт. Все ушли в колхоз!». Как в Гражданскую войну. Сколько лет прошло со времен Революции, а все воюем, без боя, без штурма, без атаки ничего не можем. Только на «Ура», только на энтузиазме, на героизме или же, наоборот, на имитации работы. Потому что ехать в колхоз на работу за сотню километров в автобусе и возвращаться к вечеру назад домой - это не просто глупость, это абсурд, это «идиотизм» высшей меры. И не видеть этого, не замечать было просто невозможно. Если только стараться не видеть.

Автобусы из города обычно выезжали часов в семь полвосьмого. Пото му что большинство посылаемых - женщины, а у них дети, которых не обходимо отвести в садики. В колхоз приезжали часов в 9-10 и начина ли потихонечку работать. Затем часов в 12-13 работа заканчивалась. Перерыв на законный обед. Обед - час, полтора. И обязательно с выпивкой. После обеда все потихонечку начинают выходить на поле. Начинается вновь работа. Но все делают вид, что работают. Зачем пахать то - скоро автобус. Часа в три приходит автобус и все начинают собираться домой. Здесь медлить особенно нельзя. Ведь в город необходимо вернуться до пяти часов. Опять-таки дети, дети, дети....

       И так каждый день, месяц, два. До тех пор, пока колхозная эпопея не закончится. А через год - все сначала. Точно также. Результат? Как ни странно, но он есть! Все поля вроде бы убраны. Урожаи собран. Можно кричать «ура» и получать награды. Что в общем-то и делается. И благодарности получают, и грамоты, а кто и что-нибудь посолиднее. Ну, а это уж начальство решает, кому по каким серьгам. Начальству-то вид нее всегда. Оно у нас ведь самое умное. Лучшие люди страны выдвигаются партией в начальники, самые, самые. Лучше и не бывает и не может быть... Естественно, что Андрей со своими товарищами о подобных проблемах и не задумывались, когда горланили песни в автобусе, везущем их куда-то под Загорск для работы в колхоз.

 Ведь для Андрея работа в колхозе была естественной связанностью еще со школьных времен, чуть ли не с пятого класса, когда они ходили пешком за три с лишним километра на поле копать вручную лопатами картошку, морковь, турнепс или же убирать капусту. Ходили, тоже горланили песни и были довольны до невозможности, считали себя чуть ли не героями. Потому что другого образа жизни не знали и не представляли, что в жизни может быть как-то иначе, по другому. Сравнивать им было не с чем. А колхоз что, колхоз - эта часть жизни Андрея. Причем, надо отметить, что далеко не самая худшая. Все какое-то разнообразие в их серой, тягучей и нудной повседневности.

Поэтому они сейчас были довольны, радостны и веселы, сидя в автобусах, которые вез ли их куда-то в «тьмутаракань» и пели песни. И не какие-то там песни советских композиторов, рекомендованные коллегией Минкультуры для массового и самодеятельного творчества, а свои, собственные, студенческие, туристические, геологические, начавшие свое триумфальное шествие по молодежным аудиториям. Андрей впервые их услышал еще в геологоразведке в Восточной Сибири от студентов-практикантов.  Группа бородатых студентов-москвичей сидела вечером у костра и тихо, проникновенно пела под гитару странную песню:

Жил один студент на факультете,
Об аспирантуре он мечтал,
О жене столичной,
О карьере личной,
Но в аспирантуру не попал.

Раз ты не попал в аспирантуру,
Собирай свой тощий чемодан.
Поцелуй мамашу,
Поцелуй папашу
И бери билет на Магадан

Песня была длинной-предлинной и наполнена такой тихой и светлой печалью, что сердце начинало сжиматься от тоски и непонятной жалости, то ли к самому себе, те ли к этому неизвестному тебе парню-студенту, у которого почему-то не сложилась жизнь и который вдруг неожиданно стал для тебя родным и близким человеком. Заканчивалась песня такими строками:

Быстро пролетят разлуки годы,
Молодость останется в годах.
Инженером старым,
С чемоданом полным
Ты в Москву вернешься при деньгах

Ты возьмешь такси до «Метрополя»,
Будешь водку пить и шпроты «жрать».
А когда к полночи
Пьяным будешь очень,
То начнешь студентов угощать.

Будешь плакать пьяными слезами
И стихи Есенина читать,
Вспоминать студентку
С карими глазами,
Что могла твоей подругой стать...

Песня понравилась Андрею. В ней не было той, «корябующей» душу фальшивой патетики и дешевой слезливости блатных песен, которые создавали основу эмоционального фона блатной романтики, неодолимо влекущей к себе незрелые молодые души. Волна увлечения блатным фольклором, широко распространившаяся в среде Советской молодежи в конце 50-х и начале 60-х годов, не затронула Андрея. Трудно сказать почему. Но, наверное, всё-таки потому, что он был слишком уж самостоятелен в выражении своих вкусов, взглядов, привязанностей и мало поддавался чужому, тем более массовому влиянию.

Чувство стадности ему было чуждо. Но вот студенческая песня его поразила сразу и он стал ее страстным поклонником на долгие годы, если не сказать, что на всю жизнь. У него самого был неплохой баритон, приятной, задушевной тональности, правда, немного слабоватый, чтобы петь со сцены. Но Андрей всегда с удовольствием принимал участие в молодежных песнопениях под гитару. Солировал, правда, редко и в основном, лишь подпевал, поддерживая кого-нибудь из солистов. Тем более, что в студенческой среде, практически в каждой группе обязательно находился такой запевала с гитарой, вокруг которого сразу же образовывался круг единомышленников, любителей попеть и послушать.

Вот и сейчас он сидел вместе с Анатолием Козенком, их старостой, парнем из подмосковного Бескудниково, бывшим технарем- геодезистом, а теперь студентом их группы, будущим геологом поисковиком, большим любителем студенческой песни. Тот достал из чехла свою видавшую виды потертую до белизны старенькую гитару, осторожно пальцами струны, пробуя их звучание, пробежал несколько торопливых аккордов, внимательно прислушиваясь к звучанию струн, недовольно сморщился, крякнул, подкрутил несколько струн, снова по- пробовал пальцами струны. Лицо его прояснилось, глаза стали невидяще-задумчивыми, он вобрал в себя воздух, с шумом выдохнул его из грудной клетки, озорно, разухабисто улыбнулся и быстрыми движениями кисти руки грянул по струнам знакомую мелодию вступления. Андрей подобрался, немного подождал и они вместе начали, быстро, резко:

Все перекаты, да перекаты...
Послать бы их по адресу.
На это место уж нету карты,
Плывем, плывем по абрису

Весь автобус дружно подхватил конец куплета:
На это место уж нету карты,
Плывем, плывем по абрису..

Дальше снова Анатолий с Андреем, опять быстро и энергично:
А где-то люди живут на свете,
Друзья сидят за водкою,
Играют волны, играет ветер
Моей дырявой лодкою.

И снова весь автобус дружно и громко повторяет последние две строчки. Затем опять Анатолий с Андреем начинают новый куплет, а автобус их поддерживает и так до конца песни:
К большой реке я на утро выйду,
На утро лето кончится.
И подавать я не должен вида,
Что умирать не хочется.

А если есть там на свете кто-то,
Не надо долго мучиться.
Люблю тебя я до поворота,
А дальше, как получится...

Песня нравилась Андрею. Да и не только ему. С нее начинались практически все посиделки студентов-геологов. Песня была про них, про геологов, про их непростую, такую трудную, но, в то же время, такую интересную, увлекательную, ни на что не похожую жизнь. Жизнь веч вечного бродяги, вечного странника, человека, больше всего на свете ценившего простые, истинные и искренние чувства: дружбу, товарищество, взаимопомощь, любовь; человека сурового, неразговорчивого на вид, но такого чуткого мягкого и доброго в душе. Поэтому естественно, что следующей песней обязательно была своя родная песня, считавшаяся среди студентов негласным гимном МГРИ. Песня называлась: «Люди идут по свету» и написал ее свой парень, студент 4-го курса группы РМ, разведка месторождений, Валерий Герасимов. Андрей видел его, разговаривал с ним и у них нашлись даже общие знакомые, так как Валерка проходил практику как раз в Якутской геологоразведочной экспедиции, где работал когда-то и Андрей:

       Люди идут по свету, Им вроде немного надо: Была бы прочна палатка, Да был бы нескучен путь, Но с дымом срывается песня, Ребята отводят взгляды, И шепчет во сне бродяга Кому-то: «Не позабудь…» Они в городах не «блещут» Манерами аристократов, Но в чутких высоких залах, Где шум суеты затих, Страдают в бродячих душах Бетховенские сонаты, И светлые песни Грига переполняют их. Люди идут по свету, Слова их порою грубы: Пожалуйста, извините… С усмешкой они говорят. Но грустная нежность песен Ласкает сухие губы, И самые лучшие книги Они в рюкзаках хранят. Выверен старый компас, Получены карты и сроки, «Выштампован» на штормовке Лавины предательский след, Счастлив, кому знакомо, Щемящее чувство дороги, Ветер рвет горизонты И раздувает рассвет

Ну и какая же студенческо-геологическая компания может обойтись без такой памятной: «Песни Американских геологов». Песни, от которой неожиданно сладко-сладко сжимается сердце и слезы начинают наворачиваться на глазах. Такая грустно-романтическая, такая возвышенно печальная, такая трогательная и такая родная, своя до мозга костей. И почему именно песня американских геологов?    Не-ет, это же про нас, про Советских геологов. И причем здесь Американцы.
Анатолий начинает задумчиво, негромко, проникновенно:

Словно глупый ребенок
Я за сказкой пошел

И здесь вступает Андрей, вкладывая в незатейливые, но такие близкие слова свою, но тоже грустную интонацию:
Золотой самородок
До сих пор не нашел

И вот здесь подключается уже весь автобус, все остальные, но не кри- крича, не горланя, но тоже негромко, почти шёпотом, вполголоса:
Никого не осталось,
Ни друзей, ни врагов,
Моя жизнь затерялась
Среди вечных снегов

Ах, как здорово, как хорошо! Вот за эту искренность, за чистоту, за проникновенность, за глубину человеческих отношений и любили тог- да студенты свои собственные песни. А не те, фальшиво-бодряческие, барабанно-комсомольские, чужие, навязываемые извне официальной идеологией. А дальше пошло, поехало, закрутилось. И песни были все разные, непохожие одна на другую. И здесь конечно же не мог не быть недавно появившийся, чистый, как утренний снег в горах, грустно-серьезный «Домбайский вальс» Юрия Визбора:

Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой,
Месяц кончается март,
Скоро нам ехать домой.

Здравствуйте, хмурые дни,
Южное солнце прощай,
Мы навсегда сохраним
В сердце своем этот край.

Что ж ты стоишь на тропе?
Что ж ты не хочешь уйти?
Нам надо песню допеть,
Нам надо меньше грустить.

Снизу кричат поезда,
Вправду кончается март.
Ранняя всходит звезда,
Где-то лавины шумят.

Ее сменяет невероятно-озорная, задорно-веселая Есенинская:
Грубым дается радость,
Нежным дается печаль,
Мне ж ничего не надо,
Мне ж ничего не жаль

Затем идет сурово-романтическая, Киплингская, неизвестно как появившаяся в нашей стране:
День и ночь, день и ночь
Мы идеи по Африке,
День и ночь, день и ночь
Все по той же Африке.

Лишь только пыль, пыль, пыль
Из-под шагающих сапог...
Отдыха нет на войне солдату.
Пыль, пыль, пыль, пыль..

А потом грохнули «полублатную, полуматершинную», шутливо искрометную, на мотив одной, очень даже известной песни:

Крутится, вертится шкив копровой,
В шахту спускаюсь со сменой ночной,
«Самоспасатель» по боку стучит,
В горле от пыли и пота свербит

Взял я лопату, кайло и топор,
Сплю я пока не придет комбайнер,
Рушится лава и стойки трещат,
Волосы дыбом на ж..... стоят.

Аккумулятор садиться как б....
В вахте темно, ничего не видать,
Не отличишь тут людей от б....
В ж..... у негра и то посветлей.

Вдруг раздается е............мать,
Долго ль ты будешь как сука лежать,                На хрен мне нужен работник такой,                Не шевельнет ни рукой, не ногой!
Мама, маманя, зачем родила,
Лучше б до гроба ты .ц...... была!
Нету на свете несчастней людей
Кроме шахтеров и прочих ......

Ну и как же можно обойтись без этой, популярной до сумасшествия, сдержанно--строгой, возвышенно - романтической, пропахшей солью, как утренний ветер с моря,  Когановской «Бригантины»:

Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В Флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня,
На прощанье поднимай бокалы
Золотого, терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,
За призревших грошовой уют,
Вьется по ветру веселый «Роджерс»,
Люди Флинта гимн морям поют.
И в бою, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В Флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.

Андрей знал бесчисленное множество подобных песен, хотя и не пытался никогда их записывать или специально выучивать. Они запоминались как-то сами, само собой, без всяких усилий с его стороны и укладывались где-то в тайниках памяти, откуда затем при необходимости выплывали уже сами и выстраивались в ряд. И пел он всегда с удовольствием, немного да же актерствуя. Приятно всё-таки чувствовать себя в центре внимания, ощущая на себе взгляды девичьих глаз, удивленных, ласковых, восторженных, одобрительных, заинтересованных. Приятно, если тебе всего два десятка лет, если ты полон сил, здоровья, и ты не безразличен к обычным знакам земных радостей жизни.

Вот и сейчас Андрей ловит на себе заинтересованный взгляд одной чернявой, симпатичной девушки с задорно приподнятым кончиком маленького, точеного носика над пухлыми, чувственными, очень подвижными, ярко красными без помады губами. Андрей знал ее. Это была Саша Кондратьева или Сандро, как ее звали ребята, девушка из их группы, москвичка, очень живая и кокетливая, обаятельная, легко идущая на контакт, тоненькая, гибкая и грациозная в движениях, похожая на какого-то маленького, хищного зверька. Она сразу выделила Андрея из общего числа ребят группы, и Андрей это чувствовал, но не подходила сама, приглядываясь, изучая и чего-то ожидая. Андрей тоже не решался к ней сразу подходить, держался на расстоянии и тоже выжидал, не форсируя событий. И нельзя сказать, чтобы ему не было приятно внимание, оказываемое ему этой броской на вид и довольно эффектной девушки. Наоборот, он был очень даже польщен. Ведь она выделила его, Андрея, хотя вокруг нее постоянно вьются ребята. И не только из их группы И это уже было что-то!

И как-то сразу получилось, что в колхозе Андрей и Сандро всегда оказывались вместе или же рядом друг с другом и во время работы в поле и вечерами, на отдыхе. Андрей с удовольствием шагнул навстречу этой девушке, почувствовав ее молчаливый призыв к действиям. Поначалу они престо общались, разговаривали и проводили время вместе. Андрей очень долго не решался обнять и поцеловать ее. И не потому, что опасался отказа, нет отказа как раз он-то и не опасался, он чувство вал, что нравится Сандро и знал, что она ждет от него более решительных действий. Мешало другое, мешало ощущение вины перед Зиной, сознание непорядочности своих действий по отношению к Зине, которую, как ни странно может это показаться, он не забывал ни на минуту. И совесть его была неспокойна.
Андрей понимал, что предает Зину , предает свою любовь. Любовь именно с Большой буквы, самое светлое и дорогое в его жизни. Ведь даже намека на что-то подобное, что у него было с Зиной, к Сандро он не испытывал. Самое простое самое элементарное любопытство, симпатию, интерес к красивей девушке, не больше. И все же он сейчас являлся активной стороной, он делал сам сознательно делал первые шаги на сближение с Сандро. А это уже совершенно другой «коленкор», дело иного пошиба, с другим, не слишком-то приятным ароматом в отличии от тех его загибонов, что были у него тогда в Лебедяни и в Москве. Тогда его совесть молчала, она была почти чиста, потому что инициатива шла не от Андрея, а от тех девушек. Андрей тогда, можно сказать, сам был потерпевшей стороной, жертвой, соблазненным молодым человеком, поддавшимся чарам и любовным натискам тех активных женщин.

Теперь же все не те и все не так. И очень часто Андрей, глядя на Сандро, видел перед собой Зину и порой ловил себя на том, что вместо имени Саша пытается произнести Зина. Однако молодость, здоровье, свежий, чистый деревенский воздух, физическое влечение и время в конце концов сделали свое дело. Запреты пали. Живая жизнь взяла свое .А совесть, что? От нее ведь можно и отмахнуться, не обращать на нее внимание. Если, конечно, получится. У Андрея же долго не получалось.  Хорошо хоть деньги за ружье еще остались. А в местном сельпо водка никогда не переводилась. Тем более, что основная масса мужской половины студенчества в колхозе гудела вечерами напропалую, дай боже как, и Андрей заявлялся к Сандре всегда изрядно выпивши. Она терпела, терпела, потом однажды ее брови недоуменно вскинулись вверх:
       --Андрюша, почему ты так много пьешь? Я тебя трезвым практически ведь и не вижу...
Андрей попытался было отшутиться:
       -- Саша, милая, не обращай внимания. Это я так, для поднятия настроения. Чтобы веселее было...

Сандро поджала губы и внимательно, сосредоточенно глянула на Андрея, прищурив свои темные, без блеска, спрятанные под длиннющими с загнутыми концами ресницами:
       -- Это что же, Андрюша, выходит так, что тебе со мной скучно и ты себя вынужден водкой подхлестывать? Так я должна твои слова понимать.

       Андрей опять попытался свести разговор в шутку. Он боялся откровенности и потому не хотел разговора на такую щекотливую и тягостную для себя тему. Он еще не научился беззаботно лгать женщинам. Он притянул Сандро к себе и попытался обнять ее за плечи. Она не сопротивлялась
       -- Сандро, милая, меня оторопь берет от твоей начитанности и от твоей эрудиции. Рядом с тобой я начинаю чувствовать себя круглым идиотом, пешкой безмозглой, медведем пещерным. А когда выпью немного, то вроде бы сразу и поумнее становлюсь, на один уровень с тобой выхожу.

Сандро действительно была очень развитой, очень начитанной девушкой. Кроме того, она закончила музыкальную юколу и прекрасно играла на фортепьяно, немного даже пела, в основном, правда, классические романсы. К студенческой песне была почему-то равнодушна. И Андрей в самом деле испытывал некоторую робость в общении с ней, потому что чувствовал превосходство уровня ее развития в слишком многих областях культуры. Однако, надо отдать должное Сандре, у нее было превосходно развитое чувство такта, и никогда ни перед кем она не показывала действительной глубины своих знаний, этого своего превосходства и постоянно уклонялась от бесконечных студенческих заумных разглагольствований, пустословий и споров по любому поводу и на любую тему.

Она просто сидела в компании, спокойная, невозмутимая, поглядывая на присутствующих своими бездонно бархатными глазами и молчала. И невозможно было угадать, что за мысли скрывает эта хорошенькая головка с изящно небрежным зачесом черных волос, непослушные локоны которых так элегантно обрамляли ее маленькое личико, что оно казалось произведением искусства. Да, она была очень эффектной девушкой, очень. Ее трудно было не заметить, она выделялась сразу же и останавливала на себе взгляд в любой компании, причем, без всякого усилия со своей стороны. Воистину, не даром говорят, что красивая женщина похожа на мышеловку, ей не надо бегать за мышами, мыши сами приходят к ней. Андрей даже немного побаивался ее. И вот сейчас Сандро была настроена решительно и строго. Никакого шутливого тона от Андрея она не принимала:

       -- Андрей, мне не нравится, что ты так много пьешь. Я рассчитывала, что мне повезет в жизни и я полюблю парня, ставшего настоящим мужчиной, умеющего не только постоять за себя, но и отвечать за собственные поступки. А что вышло? Ты ведешь себя, как зеленый, сопливый юнец, вынужденный постоянно взбадривать себя стаканом водки, потому что еще не успел вылезти из мокрых пеленок, хотя и кичишься своими усами и своими геологическими под вигами в тайге...

Андрей озадаченно хмыкнул и с нескрываемым удивлением глянул на Сандро. Такой он ее еще не видел. Выходит, что он совсем не знает ее. Это становится даже занятно. Выходит, что она пытается настроить их сегодняшние отношения на серьезный лад, на будущее. Однако никакого будущего у себя и Сандро Андрей, как не пытался, не мог увидеть. Он не мог даже представить еще, насколько долго сможет притворяться, имитируя пылкость, нежность и любовь к этой девушке. Потому что любви не было совсем, а новизна сексуального интереса прошла довольно быстро и наступило унылое однообразие повседневности, вызывающее скуку, тоску и желание сбежать от всего этого безобразия куда-нибудь подальше.
Любовь не терпит лжи. Рано или поздно, не ложь все равно проявит себя, вскроется, прорвется, как гнойник, переполненный гноем и зальет все вокруг своим смрадным содержимым, разом перечеркнув и испортив даже то хорошее, что еще теплилось в отношениях между этими людьми.

Как оказывается важно в жизни бывает во время остановиться, во время оглядеться, вовремя обдумать все и вовремя уйти. Уйти достойно, по хорошему, по людски, сохранив взаимное уважение и не предъявляя друг к другу никаких претензий, оставив в сердце лишь добрую память. Как это важно, но как оказывается трудно, порой просто невозможно. Вед это же страшно – резать по живому, по теплому, когда девушка рядом, ее глаза доверчивы и радостны и смотрят на тебя с такой любовью, с такой надеждой, что невольно начинаешь ощущать себя каким-то чудовищным монстром, грубо вторгнувшимся в жизнь нормальных людей и разрушившим все их представления о будущем счастье.

Да, одна девушка, Саша, Сандро, рядом, вместе с ним, поэтому с ней трудно. Но оттого, что другая девушка, Зина, сейчас далеко, в Лебедяни или Воронеже, то от этого что, легче, да? Отнюдь нет. Она далеко, но образ ее в сердце, в памяти. И глаза ее неотступно смотрят на него ночами, во сне. И в них такая же любовь, такая же надежда и такая же боль. И его собственное, вконец измученное, изболевшееся сердце, его душа, его разум тянуться к ней, только к ней.

Сон разума рождает чудовищ, а сон сердца рождает мечту. А по мечте что же, резать легче?! По реальной мечте, живой, теплой, из крови и плоти?! Нет, нет и еще раз нет. Трудно, гораздо труднее... Так что же тогда делать?! Что?! Что?!

«Глянул я в твои глаза- Всплеск открытой боли, Много так хотел сказать, Не хватило воли. Кто виновник этих слез, Мне понять не сложно. Рухнул замок дивных грез, Расставаться можно. Где граница между злом И добром отныне… Застревает в горле ком- Счастья нет в помине!.

ГЛАВА 10

Москва не развеяла тяжелых мыслей Андрея, не прояснила ситуацию, не подсказала выхода из создавшегося положения. Скорее наоборот, возвращение из колхоза в Москву настолько обострило жизненные противоречия Андрея и усугубило его душевную сумятицу, что он впал в депрессию. И, как следствие этой депрессии, в день возвращения в Москву, вечером он напился до беспамятства, как говорится, «в стельку», «в дробадан». Благо , что выданная за сентябрь  стипендия, вполне позволяли сделать это.

Андрей пил стакан за стаканом, стараясь скорее оглушить себя, одурманить и уйти от душившего его кошмара бытия. А поводом для пянства послужило письмо от Зины. Их было два. Они пришли в Москву пока Андрей находился в колхозе.

Перед отъездом Андрей успел тогда написать ей коротенькое письмо, где сообщал о предстоящем своем отъезде и возможном молчании, т.к. не знал, где будет, в каких условиях там придется жить и получиться ли там хоть что-нибудь с письмами.
Андрей тогда почти что угадал. Писать из колхоза письма было практически невозможно. Ребят поселили тогда в здании бывшего клуба, где они спали, не раздеваясь, все вместе, на полу, застеленном соломой. Андрей выдержал пару таких ночевок, а затем перебрался в один из крытых сеновалов-сараев, разбросанных по деревне. Там было хоть чуть-чуть похоже на сносные условия. Даже тепло более-менее, если зарыться поглубже в сено. За Андреем на сеновалы потянулись и другие ребята. И к концу их колхозной эпопеи большая часть ребят ночи свои проводила не в клубе на полу, а на сеновалах.

 Поэтому говорить о каких-либо удобствах или условиях их пребывания в колхозе просто не имело смысла. Не было там никаких условий для жизни. Не было. Просто бросили ребят на произвол судьбы и все тут. Правда, о девчатах все-таки не позабыли. Их расселили по домам колхозников. По несколько человек сразу. Но питались все равно вместе. Готовили себе сами по очереди. В основном девчачья поварская бригада. Продуктов было много. Выбор, конечно, не шикарный. Но зато много. И это было пожалуй единственное, о чем позаботилось вышестоящее        начальство, когда посылало студентов в колхоз. Здесь ограничений особых не было. Картошка, молоко, огурцы, помидоры, мясо, капуста, свекла – все было в избытке. Особенно молоко. Ешь, пей - не хочу!

Вначале еще Андрей подумывал о письме Зине. Но потом пошло, поехало, жизнь завертела и стало не только не до писем Зине, но и порой не до самой Зины. Появилась Саша, Сандро. И по началу Андрей даже как-то загорелся, увлекся было ею, но это все, эти благие намерения, быстро ушли, пронеслись куда-то, испарились, и Андрей очень скоро понял, что влюбиться теперь ему будет далеко не так просто, как казалось вначале. От прошлого отмахнуться было проблемой, оно держало Андрея мертво и отпускать «по добру по здорову» не желало. И только здесь до сознания Андрея начало доходить элементарная мысль о том, что в жизни ничего никогда нельзя начать сначала, что наше будущее вытекает и прошлого нашего и что потому-то ничего случайного в жизни не бывает, что все закономерно и взаимосвязано, и что за все свои глупости, подлости, за все свои ошибки, за все свои промахи, за все свои «загибоны» придется расплачиваться. Рано или поздно, но все же придется. И что его расплата за содеянное с Зиной будет вероятно делом не простым.

Так, в общем-то, оно впоследствии и случилось. Сейчас же у него было только одно неосознанное предчувствие, но и оно, это предчувствие, пугало, настораживало, заставляло прибегать к испытанному и надежному средству ухода от действительности - стакану водки.

Зайдя после колхоза в общежитие, Андрей первым делом шагнул к алфавитному почтовому шкафчику, где в окошечках лежали письма, при пришедшие в их корпус. Андрей взял из окошечка на букву «О» пачку писем, начал их перебирать и тут сразу же его бросило в жар, а сердце заходило в груди ходуном. Он увидел письмо Зины. Даже не увидел, а ощутил, почувствовал всем своим телом, всем своим сознанием одновременно. Одно письмо, затем другое. Оба из Воронежа. На обеих стоял один и тот же обратный адрес: г. Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З. С. Ему стало легко, радостно и страшно. Он бросился на свой этаж, забежал в свою комнату, закрыл дверь на  ключ, сел на свою кровать и распечатал письма.

Он жадно читал немудреные эти письма влюбленной в него девушки и целая гамма чувств пробежала по его лицу. Оно то хмурилось, то улыбалось, то недоумевало, то откровенно радовалось, а то и просто сияло от нескрываемого счастья. Он читал, читал и никак не мог начитаться, насытиться, словно пил из какого-то живительного источника. Он никогда не был сентиментальным или слишком      чувствительным, но сейчас его словно бы подменили. Он подносил к лицу исписанные листки бумаги, тщательно принюхивался к ним и ему стало казаться, что он ощущает ее запах, а подпись в конце писем: «Целую. Зина» он даже целовал несколько раз и счастливо радостно улыбался.

Как же это хорошо, любить и быть любимым. Но как же это плохо, что ее нет сейчас рядом. Господи, и как же она сейчас ему нужна! Почему они не вместе? Почем ее нет сейчас рядом? Почему? Почему!? Ведь когда она с ним, ему никто не бывает нужен. Он ни на каких девушек или женщин даже и не смотрит тогда. А сей-час?! Зачем ему эта Саша, его Сандро?! 3ачем все это?! Господи-и-и! Да что же это я с собой делаю?! Го-оспо-оди-и..!

Тоска взяла Андрея мертвой хваткой. День сразу почернел, на душе стало пусто и холодно. Он встал, положил оба письма в конверт ,спрятал в тумбочку, взял свою сумку, открыл дверь и вышел. Гастроном был недалеко, на Кутузовском проспекте. Боль-шей, парадны гастроном напротив дома Брежнева. Правда, он тогда не знал, что это дом Брежнева, да и никто вокруг не знал, хотя разговоры, шепотки кое какие ходили. Но Андрей не обращал на это внимания. Гастроном был всегда полон продуктами. И людьми тоже. Андрей встал в очередь, взял две бутылки «Московской», две бутылки «Жигулевского», взял полкило колбасы «Докторской», причем попросил ее порезать. Ему нравилось наблюдать, как продавцы нарезают колбасу. Чувствовался высший класс! Быстро, быстро мелькает большей, сверкающий наточенным лезвием нож, быстро, быстро движутся руки продавца и кол- баса мгновенно превращается в набор тоненьких, чуть ли не   просвечивающихся дисков-кружочков. Они так плотно прижаты друг к другу что колбаса кажется целой, не порезанной. Затем Андрей подумал и взял еще две бутылки пива, два батона и пошел назад к себе. Здесь он сразу же, закрыв только дверь комнаты и даже не раздеваясь, распечатал бутылку водки и налил себе полный стакан. В другой стакан он налил пива. Постоял немного, набираясь духу, затем быстро, несколькими крупными, жадными глотками выпил водку и, не останавливаясь, сразу же, лишь только выдохнув из себя воздух, запил водку пивом, сморщился, закрыв глаза, передернулся всем телом, крякнул, схватил батон и сунул его себе под нос. Так он постоял несколько минут, согнувшись, сгорбившись, уйдя в себя, отключившись от окружающего мира. Затем откусил кусок батона и, вяло, механически пожевав, судорожно проглотил. Достал из кармана штормовки пачку сигарет, спички, закурил, выпустил изо рта густую струю дыма и сел на свою кровать.

Опьянение мягкой, теплой волной обволакивало сознание, размягчая испуганную, съежившуюся до предела душу и заглушая боль в сердце. И все. Жизнь начала менять свой цвет. Значит, водка подействовала. Теперь станет легче, легче...

Андрей докурил сигарету, встал, подошел к столу, положил сигарету в пепельницу, затем повернулся и шагнул к платяному шкафу, снял с себя штормовку, повесил ее на вешалку, закрыл дверцу, глянул на себя в зеркало, пригладил ладонью торчавшие вихры на затылке и вернулся к столу. Он налил себе еще стакан водки и стакан пива, развернул пакет с колбасой, достал из ящика стола нож и порезал батон. На кусок хлеба положил пару кусочков колбасы и, взяв стакан с водкой в руку, решительно поднес его ко рту. Водку выпил также жадно и также быстро и сразу же запил пивом. Долго сидел, прижав к носу бутерброд с колбасой, борясь со спазмами в желудке, протестующем против такого большого количества водки, влитого в него за такой короткий срок. Поборов приступ тошноты, начал не спеша есть...

Когда вечером в «общагу» заявились ребята, соседи Андрея по комнате, он был уже основательно хорош. У ребят тоже была с собой выпивка и все началось по новой. Тридцать вторая комната на втором этаже общежития геологоразведочного института праздновала свое возвращение из колхоза. И таких комнат в этот вечер в «общаге» геологов было много. Ведь в колхоз ездил весь первый курс института.

Утром Андрей в институт не пошел. Встал он поздно, с тяжелей голо- вой, непереносимой горечью во рту и с отвратительнейшим настроением. Едва умывшись, он кинулся в гастроном за пивом. Взял несколько бутылок, положил их в сумку и двинулся в студенческую столовую. Там он сразу же залпом выпил одну бутылку пива, затем поел. Пока ел, выпил вторую. Стало немного полегче. Настроение поднялось. Андрей посидел, подумал, подумал, выпил еще бутылку пива, затем встал и снова пошел в гастроном. Взял пару бутылок водки и еще пива. К приходу ребят из института он был уже хорошее хорошего, чуть-чуть тепленький. Еле-еле на ногах держался.

Он сидел в комнате за столом, заставленном пустыми бутылками из под пива и водки и разговаривал сам с собой. Увидев ребят, Андрей встал, но его сильно качнуло вбок и он неловко плюхнулся на стул опять. Развернулся на стуле, пытаясь разместиться поудобнее, опять качнулся, чуть не свалившись на пол. Пытаясь удержаться, раскинул руки и зацепил одну из бутылок, стоявших на столе. Бутылка грохнулась на пол, но не разбилась. Андрей пьяно ухмыльнулся:
       -- Ребята-а, ну, что вы так долго. Я заждался уже... Сколько же мож- но одному... пить. Давайте.... сюда... поскорее..
Завьялов решительно шагнул к столу и забрал у Андрея бутылку:
       --Ты что, Андрей, сдурел что ли? С чего это ты так завелся? Ни к селу, ни к городу?

Андрей недоумевающе развел руками, пытаясь одновременно поднять падающую постоянно на грудь голову:
       -- Ребята-а... Да вы... что-о... Я вас так жда-ал...

С приходом ребят он как-то сразу сник и пьянел буквально на глазах, катастрофически быстро и неотвратимо. Бубнов обошел стол и, став за спиной Андрея, обхватил его руками за грудь, поднял со стула и подвел, если только не поднес, к кровати:
       -- Ну-ка ложись. Хватит дурью маяться.

Андрей послушно сел на кровать, сгорбился, уронил голову на руки и вдруг неожиданно для всех выкрикнул с такой болью, с таким отчаянием, что всем стало не по себе:
       -- Ребята-а! Какая же я все-таки сволочь..! Если бы вы знали-и..

Бубнов сел рядом с ним на кровать, обнял его за плечи и, наклонившись к нему, проговорил:
       -- Ну, ну, Андрей, не надо так... Не надо...Ты же мужчина, тертый мужик... Держись...
Он вопросительно глянул на Завьялова:
       -- Ты чего-нибудь понимаешь?

Тот отрицательно покачал головой. В этот момент в дверь комнаты по стучали. Звьялов крикнул:
       -- Входи! Открыто...

Дверь приоткрылась. Тонкий девичий голос произнес:
       -- Можно?

И Завьялов и Бубнов подняли головы:
       -- Можно, можно..

В комнату вошла Сандро. От пивно-водочного запаха ее изящный носик недовольно сморщился. Она увидела сидящего с понуро опущенной головой Андрея, глаза ее широко раскрылись и она бросилась через всю комнату к нему:
       -- Андрюша, милый, что с тобой?!

Бубнов поднялся ей навстречу, взял за руки:
       -- Не волнуйся. Ничего с ним не случилось. Пьян просто. В стельку.

Сандро оттолкнула его со своего пути, шагнула к Андрею, опустилась перед ним на колени и подняла его опущенную голову. Андрей пьяны- ми, бессмысленными глазами посмотрел на Сандро, тряхнул ошарашено головой, потом произнес заплетающимся языком:
       -- Сандро... Вот те на-а... Ты... ты... ты... че... здесь де-ла-ешшшь?.

. . Сандро закрыла ему рот ладонью:

Молчи... Слышишь, Андрей, молчи...

Потом она обернулась к ребятам и сказала упрямо-решительным, не вызывающим никакого возражения тоном:
Ребята, вызовите мне такси. Я его с собой возьму..
.
Завьялов озадаченно крякнул. Бубнов усмехнулся и недоумевающе- восторженно покачал головой. Но перечить Сандро никто из них не стал. Они быстро оделись и вышли. Отсутствовали недолго. Когда они вернулись в комнату, Сандро сидела на кровати и держала у себя на коленях голову Андрея, гладя ее ладонью по волосам. Лицо у нее было строго, задумчиво и печально.
Бубнов сказал:
       -- Саша, такси у входа..
.
Она сняла голову Андрея со своих колен и положила на кровать, затем встала, глянула на ребят и виновато обескураживающе улыбнулась:
        --Ребята, помогите мне, пожалуйста, отнести его вниз. А то я одна не справлюсь.

Андрея же развезло совсем. Ребята поставили его на ноги, накинули на плечи штормовку, нахлобучили на голову спортивную шапку и, поддерживая с двух сторон, вывели из общежития. Здесь у входа в здание стояла голубая «Волга». Сандро открыла заднюю дверь машины. Ребята осторожно втиснули Андрея во внутрь, посадили на сидение. Сандро села рядом, потом повернулась к ребятам:
       --Спасибо, ребята. Не обижайтесь, пожалуйста, на меня.

Потом тронула за плечо водителя:
       --На Ленинский проспект, пожалуйста...

Сандро жила в большем, очень солидном и внушительным на вид многоэтажном доме за универмагом «Москва». Когда машина подъехала к подъезду дома, Сандро нагнулась к шоферу, протянула ему десятку и тихо сказала
       -- Без сдачи. Но вы мне поможете, да?

Шофер глянул сначала на деньги, затем на Сандро и сказал:
       --Хорошо, - потом кивнул на Андрея, - муж?
       --Не-ет, - покачала головой Сандро и тут же, усмехнувшись, почему-то добавила, скорее для себя, чем для шофера, - Жених... Может быть...

Они поднялись на шестой этаж. Сандро достала ключи, открыла дверь шагнула в прихожую и сказала шоферу:
       -- Сюда, пожалуйста..
.
Шофер ввел Андрея в квартиру. Сандро открыла одну из дверей в коридоре и показала рукой шоферу:
       -- Давайте сюда, на диван..
.
Шофер уложил Андрея на массивный, обтянутый черной кожей диван, выпрямился и вопросительно глянул на Сандро. Та кивнула головой и сказала, тяжело вздохнув:
       -- Все, благодарю вас. Вы мне очень помогли.

Она раскрыла кошелек и достала оттуда деньги. Шофер отрицательно покачал головой:
       -- Не надо. Вы мне уже дали. До свидания.

У входной двери он остановился, обернулся к Сандре и, сочувственно улыбнувшись, сказал:
       -- Не расстраивайтесь, пожалуйста, чего в нашей жизни не бывает. Не берите близко к сердцу. Счастливо вам.
..
Сандро вернулась в комнату, подошла к лежащему на диване Андрею. нагнулась к нему, расшнуровала один ботинок, второй, сняла их, поставила на пол, а ноги уложила на диван. Распрямилась, поглядела в задумчивости на Андрея, повернулась и шагнула к шкафу. Открыла дверцу, достала подушку, плед, вернулась к Андрею, приподняла его голову, положила на подушку, затем накрыла Андрея пледом и села рядом. Андрей не шевелился. Он был в полной «отключке».
       -- Саша, что здесь происходит? - раздался вдруг рядом недоуменный женский голос.

Сандро вздрогнула, подняла голову и повернулась на голос. В дверях комнаты стояла мать. Сандро встала и шагнула к матери:
       -- Мама, не волнуйся, я тебе все сейчас объясню…
...
Они вышли из комнаты и закрыли за собой дверь. А Андрей спал мертвым сном. И снились ему кошмары, один страшнее другого. Во сне он стонал, скрипел зубами, мычал, ругался матом, звал на помощь, проклинал, умолял, даже плакал. Но среди этого потока малопонятных, неразборчивы и невнятных слов одно звучало наиболее отчетливо и наиболее часто. Это было женское имя. И бог знает сколько раз он повторял это имя в своем пьяном полусне, полубреду.

А рядом с ним полночи просидела девушка в ночном, распахнутом халатике, бледная, съежившаяся, и напряженно вслушивалась в невразумительное бормотание Андрея, комкая в нервных руках промокший насквозь платок и вздрагивая всем своим тонким, по девичьи худеньким телом каждый раз, когда Андрей произносил имя Зина.

Дверь в комнату тихенько отворилась. Узкая полоска света скользнула по полу и уперлась в стену. В комнату вошла мать, тоже в ночном халате.  Сандро встала с дивана, шагнула к матери, уткнулась ей в грудь лицом и заплакала:
       -- Мама, он ее так любит, так любит... Что мне теперь дела-ать, ма-а-а-ма-а-а...

Мать стояла молча, прижав к себе дочь, поглаживая ее по волосам и смотрела на лежащего на диване парня. Парень метался по дивану, перекатывая по подушке большой гривастой головой и громким шепотом, хрипло, прерывисто кричал:
       -- Зина-а, не уходи..! Не уходи-и! Прошу тебя, Зина! Я люблю тебя... Слышишь... Люблю! Не уходи.... Не уходии-и-и!

Андрей проснулся ночью. Проснулся по той простей причине, что ему понадобилось в туалет. Он открыл глаза и долго лежал неподвижно, не понимая, где он и что с ним. Единственное, что до него дошло в полной мере, это то, что он находится не у себя в общежитии, а в какой-то квартире. И в квартире не простой, а довольно шикарной. Но вот все остальное оставалось для него загадкой неразрешимой. Он не помнил ничего. И этот черный провал в памяти вызывал острое чувство беспокойства и неуверенности в себе. Он бы так и пролежал до ут- ра, не поднимаясь, дожидаясь подъёма хозяев квартиры, если бы не острые позывы естественной потребности, принуждавшие его к реши- тельным действиям.

Андрей встал, подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, огляделся. Дверь выходила в широкий коридор, слабо освещенный ночным бра. Напротив находилась закрытая одностворчатая дверь, левее – еще одна. Дальше, в торце коридора – большая двустворчатая дверь, по видимому, входная. Направо коридор упирался в стену с двумя, рядом расположенными дверями. Это, пожалуй, как раз то, что и нужно Ванная и туалет. Андрей осторожно, на цыпочках прошел по коридору. Все верно, здесь поворот на кухню, а это туалет и ванная. Слава богу, кажется дотерпел...

Назад Андрей возвращался с чувством выполненного долга и чувством величайшего удовлетворения. Причем, больше морального, чем физиологического. Настроение сразу поднялось. Еще бы понять, куда он попал и почему именно попал, тогда было бы все «окэй». Он лег на диван, укрылся пледом. Зверски хотелось курить, но штормовки с сигаретами он не увидел в комнате. Да и не рискнул бы он сейчас в чужой квартире ночью раскуривать. Это было бы уже слишком. Не совсем же он все-таки идиот. Есть ведь в нем что то и человеческое. Вот только бы узнать, исхитриться, не натворил ли он чего-нибудь вчера непотребного.

Так с открытыми глазами, в полудреме Андрей пролежал до утра. Ни что не нарушало ночной тишины. Лишь за окном глухо ворчала и вздыхала о чем-то своем сокровенном сонная, ночная Москва. Потом где-то за стеной неожиданно громко зазвенел будильник. Андрей рефлекторно, по привычке протянул было руку вбок, чтобы нащупать на тумбочке будильник и поскорее выключить его, но тотчас же вспомнил, где он находится, открыл глаза и стал настороженно прислушиваться ко всему, что происходило в квартире.

А квартира, между тем, просыпалась. Послышались приглушенные женские голоса. Хлопнула дверь, еще раз, прошлепали быстрые шаги по коридору, зашумела вода из открытого крана в ванной, что-то загремело, упав на пол на кухне. Андрей приподнялся на диване и сел, подперев ладонями голову. Он ждал. Ведь должен же кто-нибудь войти сейчас в комнату. Обязательно должен. Не может не войти и не ввести в курс происходящего.

Так оно и случилось. В дверь постучали. Женский, очень даже знакокомый голос произнес:
       -- Можно?

У Андрея сжалось и оборвалось сердце. Он узнал голос. Но это было до того удивительно, до того невероятно, что он растерялся и не смог сразу прореагировать на произнесенное слово. Он молчал. Дверь приоткрылась. В образовавшейся щели показался знакомый приподнятый носик и задорные, «блещущие» любопытством глаза. Глаза уставились на Андрея.
       -- Андрюша, ты встал? Доброе утро...

        --Доброе утро, - ответил Андрей, вопросительно глядя на Сандро. Она вошла в комнату, включила свет. В руках у нее было полотенце. Она протянула его Андрею:
       -- Это тебе, умываться. Бритвенные принадлежности и зубную щетку я тебе в ванной поставила. Мыло бери любое, какое понравится

Андрей встал с дивана, взял полотенце и виновато просительным голо сом произнес:
       -- Как я к тебе попал, а, Саш?

Сандро рассмеялась и с наигранной беспечностью махнула рукой:
       -- О-о, это длинная история. Потом как-нибудь расскажу. Иди сначала умойся, в порядок себя приведи.

Умывшись и приведя себя в порядок, Андрей несколько успокоился и вышел из ванной уже совсем другим человеком.
       -- О, это уже совсем другой «коленкор», - воскликнула Сандро, увидев его, - Теперь тебя можно и с мамой познакомить.
       -- Да ты что-о! - испугался Андрей, - как можно?!
       -- Не можно, а нужно, - рассмеялась  Сандро.

Она была неестественно оживлена, чересчур возбуждена, раскраснелась и выглядела очень даже красивой. Даже чересчур красивой.

       -- Только круглый болван может в нее не влюбиться, - подумал Анд- рей и пошел за Сандре на кухню.
Мама, познакомься, - сказала Сандро, представляя Андрея матери, - мой очень хороший друг, Андрюша Орлов, мой сокурсник...

Мать Сандро понравилась Андрею сразу же, с первого взгляда. Может потому, что они были очень похожи друг на друга, мать и ее дочь ,Саша, Сашенька, Сандро. Но эту похожесть Андрей рассмотрел уже попотом, при последующих встречах с Марией Николаевной. А сейчас, первое, что он увидел и зафиксировал в своей памяти, в своем сознании - это приветливый и такой участливый взгляд больших темных, все понимающих и всепрощающих, очень внимательных женских глаз на улыбчивом, матерински мягком, красивом белом лице с очень яркими, красными, четко выделяющимися на лице пухлыми девичьими губами. Она спокойно и тепло улыбнулась Андрею и протянула ему руку:
       -- Здравствуйте, меня зовут Мария Николаевна,..
       -- Здравствуйте, - сказал Андрей и неловко пожал ее руку, ощутив бархатно нежную теплоту ладони с неожиданной крепостью маленьких, тоненьких, прямо игрушечных пальчиков, и тоже пред ставился:
       -- Андрей... Андрей Миронович..
.
Марина Николаевна еще раз улыбнулась. Она вела себя просто, естественно, непринужденно и не обращала никакого внимания на смущение и скованность Андрея:
       == Ну-у, Андреем Мироновичем мне вас называть как-то не с руки. У меня сын уже постарше вас. Поэтому, уж не обижайтесь на меня Андрей Миронович, но я вас буду звать просто Андрюшей. Не возражаете?
       -- Да нет, конечно, - пожал плечами Андрей. Он стоял в дверях кухни, неловко перемещаясь с ноги на ногу, не зная куда девать руки и ему просто зверски хотелось курить. Он не выдержал и спросил:
       -- Извините, Мария Николаевна, можно я закурю?

Мария Николаевна посмотрела на него, вздохнула и несколько театра- льно всплеснула руками:
       -- Ох уж эти мужчины! Не успеют встать, проснуться, а уже за своей соской сразу тянуться. Да курите, курите, Андрюша, раз уж вам не втерпеж Вон в шкафчике запасы моего супруга лежат. Выбирай- что нравится.

И Андрей облегченно вздохнул. Он не знал, где его штормовка и есть ли в ней сигареты или хотя бы деньги на курево. Он ничего не помнил про вчерашний вечер и ему было стыдно расспрашивать об этом Сандро. Он подошел к настенному шкафчику, открыл дверцу. Там лежали сигареты, разные: и отечественные, и импортные, и с фильтром, и без фильтра. Он взял пачку болгарских, «Солнышко», своих любимых, вышел из кухни, зашел в туалет, сед на крышку унитаза и закурил, Он сделал глубокую, глубокую затяжку, задержав немного дым во рту и легких и тут же почувствовал, как приятно закружилась голова, и на мгновение дрогнули, поплыли перед глазами стены туалета.
В дверь постучали и голос Сандро произнес:
       -- Андрюша, ты занят?
       -- Нет, я курю, - ответил Андрей.

Дверь туалета открылась. Зашла Сандро. В руках у нее была сигарета. Она сказала:
       -- Я с тобой покурю. Можно?

Андрей сморщился, но ничего не сказал. Он не любил, когда Сандро курила. Она это знала и старалась при нем не курить. Но вот сейчас решила открыто продемонстрировать свое желание. Значит, подумал Андрей, будет разговор о вчерашнем. И разговор, вероятно, будет не слишком-то приятный для Андрея. Однако ничего страшного для Анд рея не произошло. Сандро взяла у Андрея спички, закурила и сказала:
            -- Да не переживай ты насчет вчерашнего. Ничего страшного для тебя вчера не произошло. Просто ты не был в институте и я после занятий решила зайти к вам в «общагу» узнать, что с тобой. А ты был у себя в комнате «вдрободан» пьяный. И я забрала тебя к себе домой. От греха подальше. Вызвала такси и привезла. Должен же кто-нибудь о человеке позаботиться, если он сам не в состоянии того сделать?! Как ты думаешь? Я права или, может, быть ошибаюсь, а, Андрюш?

Андрей молча сидел, курил, нагнув голову. Ему было стыдно. Никогда в своей жизни он не прибегал к помощи женщин, считая унизительным и недопустимым для мужчины подобнее положение дел. А вот эта маленькая девушка, вчерашняя школьница спасает его... Дожи-ил, что называется! Докатился, дальше некуда.
Заметив его помрачневшее лицо, Сандро рассмеялась:
       -- Да не падай ты духом, Андрюша, не бойся! Не похитила я тебя, и не пленник ты здесь, а гость, вполне свободный человек...Можешь идти куда хочешь, куда душа влечет... Тут неожиданно вдруг лицо ее исказилось и она жалобно, прямо по детски всхлипнула:
       -- Это я, дура, попалась... Отвязаться от тебя не могу...

Андрей потупил голову. Здесь он ничего с собой поделать не мог Сказать слово «люблю» человеку, которого он не любит, хотя и испытывает к нему симпатию, было выше его сил. Всерьез лгать он не мог, не умел. В шутку - «да», пожалуйста, никаких проблем. Как и что угодно. Всерьез - нет, нет и еще раз нет, никогда, ни за что, ни за ка- кие деньги, язык не поворачивается. Сандро сердитым, нервным дви- жением руки бросила сигарету на пол, как на улице, наступила на нее носком правой ноги, несколько раз с силой повернула стопой, растирая окурок , зябко передернула плечами и, повернувшись спиной к Андрею, открыла дверь туалета.
       -- Пошли завтракать. А то мама заждалась.

ГЛАВА II

С тех пор жизнь Андрея резко изменилась. И дневал, и ночевал он теперь большей частью в доме Сандро. В институт они ездили вместе, на лекциях, на практических и лабораторных занятиях сидели парой. Из института домой возвращались тоже только вдвоем. И не то, чтобы он совсем уж переселился на Ленинский проспект, нет, просто обстоятельства теперь складывались так, что на себя одного времени у него больше не оставалось совсем. Только вместе с Сандро. Она стала для него всем: и его тенью, и другом, и товарищем, и собутыльником, и любовницей. Все сразу и ничем в отдельности. Несколько раз у Анд- рея лопалось терпение и он, махнув на все рукой, отправлялся после занятий в свою родную «общагу», к друзьям-товарищам. Тогда Сандро ехала вместе с ним, не отходила от него ни на шаг, садилась за стол вместе с ним и пила наравне со всеми ребятами водку до самого победного, в кавычках, конца. А там уж волей-неволей приходилось провожать девушку домой, на Ленинский проспект и, естественно, оставаться там до утра. Правда, надо отдать должное родителям Сандро. Вели они себя по отношению к Андрею очень сдержанно и тактично, лишних вопросов не задавали и укладывали спать Андрея всегда отдельно, в кабинете хозяина, на кожаном черном диване, где он провел свою первую ночь в этом доме. Но конечно же Сандро ночью приходила к нему и надо было быть круглым идиотом, чтобы не понимать, что родители обо всем знают или догадываются о случившемся и лишь просто из деликатности не подают вида.

И прошло не так уж много времени, прежде чем Андрей понял, что попал в очень даже непростую, можно, сказать, щекотливую ситуацию. Молодая, красивая девушка, решительно презрев всякие там условности, привела к себе в дом молодого человека и практически открыто стала с ним спать и по семейному жить. Что толкнуло Сан дро на такой сверх смелый и конечно же нелегкий для нее поступок, трудно сказать. Но ее явно перестала устраивать такая  неопределенность и романтическая туманность их сегодняшних отношений с Андреем. Она устала и измучилась. Ей потребовалась большая ясность их отношений, в первую очередь, для нее самой. Она не могла и не хотела больше ждать. Терпение ее было на исходе. Она хотела строить свое будущее, строить активно, целенаправленно. А будущее свое она представляла только с Андреем. И она, собрав все свое девичье мужество, отбросив стыд, достоинство, честь, пошла «ва банк», решительно взяв инициативу в свои руки. Либо-либо, и все тут... Если гора не идет к Магомету, тогда Магомет идет к горе. Если парень не мычит и не  телится, не говорит ни да, ни нет то девушка сама тогда скажет «да!» за двоих, за обоих. И поставит всех перед уже свершившимся фактом. Поэтому «да, да и только да!!! Другого уже не дано. Для другого уже возможности нет. Жертва поймана, капкан захлопнулся. Можно уже и радоваться и трубить в трубы...

Только вот радости почему-то нет. Отчаянная атака смертницы дала свой результат. Победа! Ура! Ура! Жених уже в доме! Родители, друзья, знакомые все знают, все в курсе дела, потихонечку уже поздравляют. Так что же, все так победа?! Победа?! Или же это пиррова победа. После которой хоть в петлю лезь. Потому что в жизни тебе теперь уже ничего не надо Господи! Если бы все жизненные проблемы можно бы ло бы решать вот такими безумствами, вот такими мощными натисками, как бы тогда просто было жить на свете. Ра-аз - и в дамки, и--никаких тебе проблем. Дешево и сердите. Ни бессонных ночей, ни переживаний, ни угрызений совести. Все просто и ясно. До тошноты, до отвращения к самому себе. Стоило ли огород то городить? Воистину, знать бы где упасть, так туда соломки подстелил. Заранее. Да побольше, чтобы не ушибиться наверняка.

Но ведь хотелось-то сделать, как лучше. Неужели и вправду дорога в ад выстлана нашими благими намерениями? И мы, делая зло ближним, считаем, что делаем им добро... Хотя внешне все было очень даже «окей», нормально, «нормалёк», так сказать, как у нормальных, уважающих себя и других людей. Полная идиллия счастливей пары накануне своей свадьбы. Только вот буду- щий жених почему-то молчит, не делает предложения? Стесняется? Да нет, что-то не очень он похож на стеснительного. И в эту игру, зате янную Сандро, он включился, не слишком-то сопротивляясь, а сразу. И пусть без особой охоты, не и без явного нежелания. Все естественно непринужденно, как будто так и надо. Но если ты ухитрился сказать «а», то будь уж другом, говори заодно и «б». Иначе получается какая-то нехорошая недоговоренность, двусмысленность, граничащая с самой элементарной непорядочностью. И если ты назвался груздем, то изволь «полезать» в кузов. Ведь ты не можешь не понимать, за кого тебя здесь принимают. Нельзя же оплевывать надежды и ожидания людей, не сделавших тебе ничего, кроме хорошего. Конечно же Андрей все это прекрасно понимал. Однако он спокойно плыл по течению ,ни о чем особенно не задумываясь, не делая никаких попыток изменить хоть что-то в своей жизни, безропотно смирившись с превратными завихрениями своей судьбы, окончательно подчинившись тем новым обстоятельствам, которые начали складываться в последнее время вокруг него и Сандро.

Думал ли он в это время о Зине? Конечно же думал, не мог не думать. И на письма Зины после колхоза он ответил. Письмо его было искренним, теплым и буквально переполненным ничем не скрываемой тоской по любимой. И Андрей не претворялся, когда писал это свое письмо, оказавшееся, в итоге, последним его письмом к Зине. Он действительно был искренен и перед со бой, и перед Зиной. Ему было плохо без Зины, плохо так, что порей невмоготу становилось жить и он инстинктивн начинал искать опору для себя где-нибудь поближе. Он устал от сложностей жизни, от сложностей большой любви. Устал и запросил пощады. Ему захотелось простоты, успокоенности. А вместо простоты он выбрал упрощенность. И жизненных сложностей от этого у него отнюдь не убавилось. Просто, они видоизменились и на смену одним сложностям, уже привычным и, вроде бы надоевшим, приевшимся, пришли другие, более новые, пока еще неизведанные и оттого показавшиеся более на привлекательные.

Но все эти сложности и трудности были сейчас где-то там, далеко, в небытии, а облегчение совсем близко - вот здесь, рядом, под рукой. Это уже потом выяснится, что облегчение и не предвиделось, его не будет, а будет одна лишь видимость этого облегчения, иллюзия, самобман. Но ведь известно, что проще всего обмануть того, кто хочет, кто жаждет обмануться. Андрей жадно искал пристанища, жаждал забвения. И он его получил. Правда, потом оказалось, что это совсем не то, что он искал, на что он надеялся. И это было еще одна его беда, еще одна его трагедия.

А пока все шло хорошо, как по маслу. В доме Сандро Андрей освоился очень быстро и скоро стал своим человеком. Особенно близко он сошелся с хозяйкой дома Марией Николаевной. Она прямо-таки души не чаяла в Андрее и он отвечал ей тем же. Между ними установились те трогательные, доверительные и очень теплые отношения, которые свидетельствовали о родстве душ. Они понимали друг друга с полусло ва и могли часами сидеть наедине и разговаривать непонятно о чем. не ощущая усталости от общения друг с другом.
С отцом Сандро, Василием Петровичем, Андрей виделся редко. Тот ра ботал где-то в аппарате Совмина, каким-то руководителем среднего звена и большую часть своего времени проводил в дальних командировках. Или в пределах Союза, или же за рубежом. Старший брат Сандро после окончания МГИМО работал за границей в каком-то посольстве. Так что, истосковавшаяся по мужчине в доме Мария Николаевна всю свою нерастраченную материнскую любовь перенесла на Андрея. Но не только любовь, еще и ответственность. Ведь в доме появился мужчина, мужские руки. Как же их не использовать в деле? Ведь в доме дела всегда есть. Был бы желающий их делать.
         
И по просьбе Марии Николаевны Андрей с первых же дней своей жизни в этой квартире был основательно загружен различными работами по дому. Он переде- лал кучу самых разнообразнейших и, естественно, очень нужных с точки зрения хозяйки дел. Он передвигал мебель, перевешивал полки, менял люстры, ремонтировал газовую плиту и сантехнику, переносил с места на место выключатели и розетки. Все, что можно было восста- новить, отремонтировать, снова привести в божеский вид, он делал охотно, с нескрываемым удовольствием и довольно квалифицированно. Годы работы в геологии научили его многому, а руки у него действительно были золотые, способные к любому мастерству.

Мария Николаевна не могла нарадоваться, не могла надышаться на Андрея. Он ее устраивал во всех отношениях. О таком зяте можно бы- ло только мечтать. Другого зятя ей и не нужно было. А ведь расположение тещи к зятю является чуть ли не основой семейного счастья супружеской пары. И кто знает, как сложилась бы в дальнейшем судьба Андрея, если бы он смог воспользоваться представившимся случаем и стал бы полно кровным членом семьи Кондратьевых, получив при этом в актив и московскую прописку, и московское жилье, и возможность хорошего трудоустройства после института при содействии влиятельного тестя. Но, к сожалению, жизнь не имеет сослагательного наклонения и идет вперед по своим законам, мало считаясь как с наши- ми возможностями, так и нашими желаниями, а также с нашими слабостями. И путь, выбранный Андреем под влиянием минутных обстоятельств, вел только в тупик и никуда больше. И ничего, кроме боли и чувства горького разочарования этот путь не принес ни самому Андрею, ни его невольной жертве, красивой, чистой и наивной девушке, вчерашней школьнице, впервые в жизни вкусившей не только терп- кой сладости, но и острой горечи любви.

К концу октября Андрей внутренне определился. Как ни трудно было ему, но с Зиной он решил порвать. Перспективы здесь не просвечивало никакой. Впереди было глухо и темно. Никакого просвета впереди даже и не предвиделось. Все, буквально все, было против них. И ничего уже здесь от усилий или желаний Андрея не зависело. Ближе к ноябрьским праздникам он получил от Зины письмо. Письмо было радостное, солнечное, переполненное ожиданием и предчувствием скорой встречи на праздниках в Лебедяни. И заканчивалось письмо фразой, прямо резанувшей Андрея по самому сердцу: «Да здравствует Лебедянь!» Это письмо стало той, последней каплей, что перевесила чашу весов в пользу Сандре. Ничего не оставалось делать, как ставить крест на Зине, на своей первой Любви. Все шло, все вело к концу...

Господи-и! Ну, какая там в болото, Лебедянь! О чем здесь говорить! Ведь на поездку нужны деньги, а Андрей живет на одну стипендию. А от нее, от стипендии, в сумме 39,5 руб. через неделю уже не остается ничего. Кормят и поят его в доме Сандро. Хорошо еще, что не одевают. А то вообще со стыда можно было бы сгореть. И о какой же здесь поездке теперь можно говорить?! Когда он обложен со всех сторон.. Куда ни кинь, везде клин. Господи-и-и!

Позови – и я приеду,
Помани – и я приду…
Где познал я эту небыль: Бег по треснувшему льду?!
Я бегу – а лед хохочет,
Я стою – а лед кричит,
Жизнь лишь тень забытых строчек,
Что всплывают без причин…
Ты зовешь- я тихо плачу, Прогоняешь – я молчу… Мне бы взять от счастья сдачу, Да зажечь впотьмах свечу.
Ведь смотрю –тебя не вижу,
Обнимаю – не коснусь,
И с глазами черных вишен
Надо мной смеется грусть…
      
Ну, хорошо, ладно, деньги все-таки, при желании, можно было бы и достать. Это вопрос не так уж и сложен. Сложнее другое. Ведь деньги это только часть проблемы. Есть еще и второй вопрос, не менее сложный - к кому он там приедет, в Лебедяни?! У кого остановится, где будет жить? У родителей? После того случая с отцом опять там появиться? Избави боже, ни за какие коврижки... Тогда к кому идти? К Зине? Ведь к ней он приедет? Нет, к ней нельзя. Родители ее Андрея не жалу ют. Тогда к кому? К кому? У ребят остановиться? Ребята не откажут, это ясно. Но-о, какие тогда разговоры пойдут по городу...Как косточки начнут ему перемывать, перетирать - закачаешься! Ну, ладно, хорошо, и это все можно пережить, плюнуть на все и не обращать внимания. Как говорится, цель оправдывает средства, поэтому все, мешающее достижению этой цели уже заранее отбрасывается в сторону, игнорируется. Закрыть глаза и... Но, есть и еще одна проблеме, есть еще од на загвоздка, Сандро... Как с ней-то быть, как исхитриться объяснить ей все происходящее. Она ведь рядом. Как ей в глаза тогда смотреть?! После всего, что у них произошло?! Как?!

Нет, видно с Зиной у них действительно ничего не получится. Все, весь мир против них. Не судьба, это уж точно. Точнее и не бывает. На- до рвать, пока еще не поздно. Нечего резину тянуть, обманывать и ее, и себя. Но как же объяснить, как сказать, как написать ей обо всем?! Невозможно. Рука не поднимется взять ручку. Страшно, стыдно и больно, сил не хватит на подобный поступок. Начинаешь ощущать себя самой распоследней сволочью на свете. Не-т, лучше промолчать. Честнее будет промолчать. А она - умная девчонка, догадается сама. Раз не пишет, значит все, конец. Но она же переживать, волноваться будет А вдруг что-нибудь выкинет невероятно или с собой что сделает?! Не-ет, избави боже! Не может быть ничего такого, не должно быть. Здесь самому бы выдержать. Но мне-то проще, у меня Сандро есть. А у нее?! Госпо-о-д-и! И этот нескрываемый крик радости: «Да здравствует Лебедянь!» Радости от предстоящей встречи с ним. Подонок... Мразь... Скотина... Плюнуть в душу человека, который тебя любит... Есть ли преступление более постыдное, чем это?! Пожалуй, все таки нет... Вот и вывод сам собой определился. Сам себе приговор вынес. Это уж точно - приговор. Так оно и получается: что таким, как он, Андрей Орлов, нет места в порядочном обществе. И ты еще смеешь надеяться на какое-то счастье в будущем? Глупец, ой, какой же ты глупец! На чужом несчастье хочешь построить свое счастье? Смотри, не обожгись...

Андрей не ответил на это письмо Зины. Ничего не написал ей. Замолчал. Надолго. На целых два года. Почти навсегда. И чувствовал он себя при этом препогано. Неделю ходил сам не свой. Даже к спасительному стакану не хотелось прибегать. Настолько велико было отвращение к самому себе, что пить не хотелось совершенно. Он купил на последние деньги бутылку водки и уехал после занятий к себе в «общагу». При этом он таким голосом сказал Сандро, что поедет один к ребятам в общежитие, что она лишь испуганно глянула на него и торопливо закивала головой:
       -- Конечно, Андрюша, конечно...

Он приехал в «общагу», зашел к себе в комнату, поставил бутылку на стол. Ребята раздумывать долго не стали, быстро скинулись, принесли еще пару бутылок водки, пива и сообразили нехитрую студенческую закуску из батона хлеба и килограммового пакета жареной кильки за 60 коп. Завьялов разлил водку по стаканам, поднял свой кверху и сказал:
       -- Ну, вздрогнули...

Ребята выпили и стали закусывать. Андрей смотрел на свой стакан на водку, налитую в него, ощущал ее неприятный запах и чувствовал, что пить он сегодня не сможет. Душа сегодня водку не воспринимала. Ей было сегодня не до водки. Он решительно поставил стакан на стол:
       -- Не могу что-то...
       -- Ого-о! - усмехнулся Бубнов, - если уж пить уже не хочется, значит, дело более, чем серьезное…Дрянненькое дельце-то…
Он достал сигареты, ловким щелчком большого пальца выбил одну сигарету из пачки и протянул Андрею:
       -- Накуривай шею, Андрей Миронович. Лучшее средство от угрызений совести - это водка и сигареты. Если они не помогают уже, тогда тебе, дорогой Андрюша, путь только один - в монастырь, в монахи, в схимники. Замуровать себя в келье и денно и нощно бить лбом поклоны, замаливать свои грехи и преступления перед человечеством. Говорят - помогает.

Андрей взял сигарету,.. закурил и сердито буркнул:
       -- Ну тебя к черту. Все бы тебе, Бубен, «смефуечки» да «писькоханьки». Хоть бы разок увидеть тебя серьезным...
Завьялов тоже взял сигарету и тоже закурил:
       -- Кончай, Бубен, трепаться. Видишь - человек не в себе.

Бубнов хохотнул. Он был в своем неизменном репертуаре:
       -- Человек не в себе, ого-го-о! А в ком же он тогда, если не в себе, а? В тебе, Толян? Или же во мне? Если во мне, тогда никаких проб- лем нет. Я в затруднительных ситуациях поступаю всегда одинаково, как англичане. Из двух зол не выбираю ни одного. И пускаю все на самотек. Куда-нибудь да кривая вывезет…

Завьялов махнул на него рукой:
       -- Хохмач ты, Бубен. С тобой ни о чем серьезном поговорить нельзя. Все ты вечно наизнанку выворачиваешь да высмеиваешь только. Посмотреть бы на тебя, когда ты влюбишься в девицу какую-нибудь, а она от тебя к другому уйдет.
Но от Андрея же никто не уходит, -- рассмеялся Бубнов, - Здесь все наоборот. Это он уходит от одной к другой...
       -- А это еще трудней, - сказал Завьялов и залпом выпил стакан водки Потом помолчал, помолчал и добавил, - Там проще, там вина на другом лежит. А здесь ты сам себя в дерьмо загоняешь. Тебе противно, тебя на изнанку выворачивает, а ты все равно делаешь.А это уже страшно. Так и свихнуться можно. Или сам в дерьмо превратишься...
       -- А что такое дерьмо? - опять хохотнул Бубнов, -Дерьмо-это, к ваше му сведению, питательная среда, почва для культурных растений. Понятно? В нашем мире все взаимосвязано. Без дерьма не будет и культурного слоя. Дерьмо - основа, фундамент культуры, так сказать. На фоне дерьма-то порядочность и проявляется. Иначе и невозможно определить ее, порядочность эту, пропадет она без дерь ма-то, не выживет...
       -- А-а, иди ты, балаболка, - отмахнулся от него Завьялов, - тебе бы только «побазлаить», язык свой почесать. А что, как, по поводу чего - тебе абсолютно все равно. Ты - равнодушнейший из людей, если не самый равнодушный из всех, кого я встречал на своем веку.

Дальше разговор становился все более оживленным, все более эмоциональным, все более сумбурным и все менее связанным и понятным. Ребята пили и разговаривали, пили и разговаривали. Андрей сидел рядом с ними и молча курил, погруженный в свои мысли. Пить в этот вечер он так и не стал. Его душа требовала сегодня чего-то другого. Воистину, пьянство - это болезнь духа, болезнь души, а не тела. А дух Андрея сегодня был настолько безнадежно болен, что отказывался да- же от сладких мгновений забвения после стакана водки.

К Сандро в этот день Андрей не поехал. Он уложил спать изрядно подзакосевших ребят, убрал со стола, выпил несколько чашек крепкого чая и завалился на свою койку. Сандро он даже и не позвонил, хотя знал, что та будет ждать его звонка и весь вечер просидит около телефона. Опять та же мерзость: знать, что делаешь плохо и все равно так делать и испытывать при этом какое-то мелкое, подленькое, мстительное удовлетворение нате, мол, вам тоже! Мне плохо - пусть и тебе будет также...
Пол ночи Андрей пролежал недвижно на койке, глядя в потолок щироко раскрытыми, но ничего не видящими глазами и смолил одну сигарету за другой. Голова была тяжелой и совершенно бездумной. Ни одной мысли. Полнейший вакуум, пустота. А в груди вместо сердца огромный, застывший кусок тупой, ноющей боли.

Забылся Андрей где-то в середине ночи и утром, когда зазвонил будильник, поднялся с большим трудом. Он растолкал ребят, заварил крепкий чай, выпил сразу пару стаканов, закусил засохшей коркой батона, оставшейся после вчерашнего пиршества, и поехал в институт. Поехал к людям. Быть одному, наедине с самим собой, он уже не мог. Ему хотелось потолкаться среди людей, затеряться среди них, раствориться в их массе и забыть, наконец-то, о себе, о своих болячках.

В вестибюле института он увидел Сандро. Она стояла у стены напротив входа с группой девчат и молча курила. Лицо ее было бледным, под глазами темные круги. Увидев Андрея, она замерла и напряглась. Лицо ее застыло, словно бы окаменело и стало неподвижным, как маска. На нем остались живыми лишь одни глаза, переполненные тревогой и ожиданием.

Андрей подошел к ней, поздоровался, положил руки на ее плечи, при- тянул ее к себе и поцеловал в губы. Она сразу же просияла, словно где то в глубине ее организма зажглась лампочка, робко глянула на него снизу заблестевшими глазами и тихо спросила:
       -- Как дела, Андрюша?
       --Нормально,- ответил Андрей, -- все хорошо...

Он был спокоен. Даже слишком спокоен. Вчерашний вечер и бессонная ночь не прошли для него даром. Они оказались для него переломными. Он принял решение, определился наконец-то в своих отношениях с Зиной. И это решение оказалось для него психологически настоль ко трудным, что он даже внутренне как-то надломился и сник. Порвав с Зиной, отмахнувшись от нее, он предал, по сути дела, не только свою первую любовь, не и самого себя. Он сделал нравственный выбор, пойдя против собственной совести и переступив ту незримую черту, что разделяет в нашем сознании понятии добра и зла, подлости и героизма, продажности и бескорыстия. Сделал сознательно и расчетливо, жестоко и беспощадно, и душа его, мягкая, добрая, жалостливая, ужаснувшись от содеянного, сжалась, съежилась, ушла в себя, точно улитка в раковину.

И Андрей внешне сразу же изменился, он стал невозмутимо спокоен, даже безразличен и к самому себе, и к окружающим его близким людям. Нескрываемый интерес к жизни в ее самых разнообразнейших проявлениях, и к людям, живущим сейчас и жившим когда-то раньше, у него пропал, исчез безвозвратно и надолго. Полнейшая апатия и равнодушие ко всему вокруг овладели им. .Он напоминал воздушный мяч с проколотой стенкой. Внешне круглый, упругий, зовущий к играм и движениям, а дотронешься, возьмешь в ру ки обмякшая, пустая оболочка и ничего больше.

«И тоскливо, и весело, И в «смятеньи» душа, Крест на шею повесила- Смех раздался в ушах. Так смеяться иль плакать мне? Жизнь – «кошмарнейший» сон! В слове сказанном матерно Мне почудился стон. Где же прячется истина? Что- скрывает Судьба? Или только лишь мистика Снова скажет мне- Да! Видно мир перепутался, Зло сменяет добро… Не хочу быть отступником – Слишком страшен «Оброк»!

Но отступником он, все-таки, стал, как ни крутился, как ни вертелся И оброк действительно оказался слишком уж страшным. Но все это он поймет потом, потом, потом…

Сандро же была счастлива до самозабвения и ничего не видела вокруг. Андрей был с ней, рядом, послушный, внимательный, позволяющий делать с собой все, что угодно, потакающий любым ее капризам, безропотно выполняющий все ее просьбы. Что еще нужно молоденькой, зеленой девушке в качестве доказательства любви? Да ничего! И так все ясно! Любит, любит, любит..! Кричало ее сердце, кричала ее душа, кричало ее тело.

Но ведь вправду говорят, что любовь слепа. И она очень часто видит не то, что есть на самом деле, а то, что хочется видеть. И Сандро дол- гое время достаточно было лишь сознания того, что Андрей вернулся к ней и остался с ней, в качестве основного доказательства его любви. Даже мысли о том, что Андрей может быть с ней и не любить ее, не могло возникнуть в ее голове. Настолько это было дико и противоестественно для сознания восемнадцатилетней девушки, впервые только полюбившей в своей жизни, что она заранее уже отвергала подобным мыслям всякое право на их существование.

Но ослепление со временем проходит. И ты потихонечку начинаешь замечать то, на что раньше не обращала внимания, чему раньше не придавала значения, что считала случайностью. А потом какой-нибудь пустяшный, нелепый случай вдруг ставит все эти отдельные, разрозненные факты на свои места и ты неожиданно для себя прозреваешь и начинаешь видеть все вокруг в совершенно ином свете, по другому, иначе, не так, как раньше. И тебе становится страшно, отчаяние сжима ет твое сердце и тебе не хочется жить. Потому что ты со всей очевидностью начинаешь понимать, что тебя не любят, что ты никому не нужна, что твое присутствие не только не радует, но лишь раздражает твоего избранника, что тебя начинают уже еле-еле терпеть...

Рано или поздно, но такое должно было произойти. Весь вопрос заключался лишь в том, насколько долго сможет Андрей притворяться и обманывать Сандро. Сколько? Неделю? Месяц? Год? Всю жизнь? Но Андрея хватило лишь на пару месяцев. Лгать всерьез он не мог. Ни чу жим для него людям, ни близким, ни самому себе. Правда все равно должна вырваться, хочешь ты тоге или нет. Особенно, если ты находишься в забытьи или же во сне и не можешь контролировать собственные мысли, собственные чувства и собственные действия.
Надо отметить, что Андрей искренне хотел полюбить Сандро, тем бо- лее что она ему, как женщина, все-таки нравилась. Но как не долги бывают наши симпатии! Если бы они не были так молоды и нетерпеливы, Андрей с Сандро, те может быть из их союза что-нибудь да могло бы выйти. А они сразу же кинулись в объятия друг друга и познали друг друга тоже сразу, ничего не оставляя на потом. И если действиями Сандро двигало искреннее и полнокровное чувство, которое  поддерживало ее, направляло ее и позволяло ей не замечать дна источника, из которого она жадно пила, то за Андреем не стояло ничего, кроме элементарного мужского любопытства и наивной попытки решить с помощью Сандро свою любовную истерию с Зиной.

Однако очень даже скоро сексуальное любопытство Андрея оказалось полностью удовлетворенным и новизна взаимоотношений превратилась в заурядную обыденность. Не испытывая к Сандро никаких особых чувств, он механически, заученно выполнял свои мужские обязанности, компенсируя отсутствие любви имитацией страсти, пылкости, нежности, теплоты, призывая на помощь всю свою фантазию, свои нереализованные мечты и желания. И здесь он к своему глубокому удивлению вдруг обнаружил, что мысли его, фантазии и мечты вновь начинают вращаться вокруг образа Зины. И он, сам не замечая того, в мину ты физической близости с Сандро, в забвении пылкой страсти шептал имя Зины, а не имя своей будущей жены, своей невесты.

Для Сандро  это было настоящим шоком, страшным ударом и по женскому своему самолюбию, и по рухнувшим враз надеждам на семейное счастье. Она поняла, что ничего хорошего у нее с Андреем не сможет получиться. И винить здесь Андрея не имело никакого смысла. Он не был перед ней виноватым. Он сам оказался жертвой, жертвой своего недавнего прошлого, оторваться от которого у него не получалось никак. Слишком уж крепко зацепили его в том прошлом. Зацепили и не отпускали, держали намертво.

Сандро притихла, сжалась и с нескрываемым ужасом ждала ночей отказываясь под любым предлогом от близости с Андреем, и часами лежала без сна, напряженно прислушиваясь к вздохам и бормотаниям спящего рядом Андрея, страшась услышать ненавистное для себя имя. Но в жизни чаще всего происходит именно то, чего ты боишься, чего ты опасаешься. Своими страхами ты, наоборот, начинаешь как бы притягивать к себе эту самую беду. И вероятность ее прихода становится уже неотвратимой. Имя Зины все чаще и чаще стало звучать по ночам в стенах комнаты Сандро. Сандро похудела, осунулась, стала замкнутой, неразговорчивой.

Но Андрей ничего не замечал, занятый своими проблемами. Он много возился вечерами в квартире, переделывая ее по указаниям Марии Николаевны, возился с удовольствием, с интересом, сильно уставал и не слишком протестовал, когда Сандро уклонялась от близости с ним. Он даже не задумывался над странностями поведения Сандро, считая их несущественной блажью молодой женщины, недовольной затянувшим ся периодом его собственного жениховства, недовольной его долгим молчанием и вытекающим отсюда некоторой пикантностью ее собственного положения как в семье, так и в институте. И пикантностью, и неопределенностью.

Но где-то к середине декабря Андрей наконец-то пересилил себя и сделал Сандро официальное предложение. Она испуганно глянула на него и ничего не ответила. Андрей опять же не заметил ничего особенно го в поведении Сандро. Он был доволен собой, доволен тем, что наконец-то сделал то, что должен был сделать уже давно, и на что у него никак не хватало решимости, да и просто совести. Теперь же все утряс лось. И слава богу! А то, что Сандро не ответила, так это ерунда! Поду маешь! Да он и не нужен, ответ-то ее. И так всем ясно, что –да, да!

Предложение Андрей сделал в присутствии Марии Николаевны. Та ра достно всплеснула руками, заулыбалась и сказала:
       -- Давно бы так. А то я смотрю на вас и ничего не пойму. Вроде бы любят друг друга, живут друг с другом, как муж и жена, а свадьбы не делают. Может сейчас и принято так среди молодежи...Но, извините уж меня, свадьба есть свадьба. Это память на всю жизнь. Для вас память. А для нас - радость! Дочка счастье свое нашла! Как же не порадоваться за нее!

Она подошла к Сандро, обняла ее и поцеловала в лоб:
       --Я очень рада за тебя, дочка, очень! Вы оба - чудная пара! А свадьбу мы на Новый год сделаем. Двойной праздник будет.

Сандро стояла и молчала, глядя куда-то в сторону невидящими, пусты ми глазами. Марина Николаевна тряхнула ее за плечи и рассмеялась:
       -- Сашенька, милая, ты что это замерла?! Али не рада?!
       -- Рада, мама. Почему же не рада? Действительно праздник, - тусклым, бесцветным голосом произнесла Сандро и, отстранив мать, вышла из комнаты.

Андрей шагнул за ней. Мария Николаевна остановила его:
       -- Не надо, Андрюша . Девичье дело нехитрое. Пусть посидит, при- привыкнет, в себя придет. Одно дело - думать о замужестве. И сов сем другое – становиться женой. Здесь мир сразу переворачивается. Жизнь на другой уровень переходит, как по ступенькам шагаешь.

Потом она подошла к Андрею, поцеловала его в лоб, обняла и прижала к себе:
       -- Ну, здравствуй, сынок. А я уже думала, что не дождусь светлого дня, когда у меня зять появится. Слава богу, решились наконец.

На другой день они подали заявление в ЗАГС. Мария Николаевна пошла к заведующей, «поднадовила», «поднажала», «подмаслила» и договорилась на регистрацию 30-го декабря. И-и началось в доме! Впро- чем, вся эта суета подготовки к свадьбе Андрея совершенно не касаясь и проходила в стороне от него. Для него внешне ничего в доме Сандро не изменилось. Если не считать оживления Сандро. Два дня она ходила, как в воду опущенная, а затем отошла и даже повеселела. Единственно, на чем настояла категорически - не говорить пока в институте никому о предстоящей свадьбе. Сама, мол, потом сообщу, когда надо будет. Андрей пожал в недоумении плечами, но перечить особенно не стал. Какая, впрочем, разница! Противиться женским капризам пустое и бесполезное дело. Пусть делает, как хочет. Ему абсолютно все равно. Как будет, так оно и будет. Андрей свое дело сделал, а дальше куда кривая выведет...

И все бы оно ничего, но, как только Андрей с Сандро подали заявление в ЗАГС, до его сознания вдруг со всей очевидностью дошло, что случилось непоправимое. У него как будто неожиданно открылись закрытые до того глаза. И он посмотрел на себя, на свои действия несколько со стороны, как бы на расстоянии. Увиденное потрясло его, он буквально содрогнулся от отвращения к самому себе. Боже ты мой, до чего же он докатился! Женится на девушке, которую совершенно не любит и никогда не сможет полюбить. Зачем?! Ради чего?! Почему? Его что, подпирает, что ли? Заставляет его кто? Нет, нет и еще раз нет. Сандро не такая. Ей подачки, милостыни не нужны. Зачем же он тогда добровольно накидывает на себя петлю и ее еще за собой тянет?! За- чем?! Зачем?!

На Андрея навалилась такая жуткая тоска, что он с громадным удовольствием плюнул бы на все вокруг, закрыл бы глаза и сбежал бы из этого дома куда-нибудь подальше, лишь бы только ничего этого не видеть и ничего бы об этом не слышать. Ощущение загнанности в угол, потери своего лица и невозможности в дальнейшем принятия самостоятельных решений преследовало и угнетало его, не давало покоя. И ему вновь почти каждую ночь стала сниться Зина. Сон всегда был сюжетно примерно один и тот же. Менялись лишь место действия, да второстепенные действующие лица. А все остальное повторялось из ночи в ночь. Зина появлялась перед Андреем откуда-то из мрака, из тумана, из пучины. Или же из чего-то непонятно странного и пугающего Появлялась вдруг, неожиданно, смотрела на него печально укоризненными глазами, качала головой, пыталась что-то сказать, затем поворачивалась к нему спиной и медленно, медленно уходила, понурив голову.

Андрей кидался за ней вслед, звал ее, кричал ей, умолял остановится, пытался догнать ее, но перед ним начинали вставать, вырастать из под земли какие-то малопонятные преграды, земля рушилась и расступалась под его ногами, он куда-то падал, летел стремглав, все вокруг него начинало вращаться и кружиться, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, превращаясь в волны, в вихрь, в громаднейшую воронку, которая постепенно затягивала, засасывала и забирала в себя Зину. И вот она становится все меньше, меньше и меньше, пока, наконец, не исчезает совсем. Андрей от ужаса, отчаяния и бессильной ярости кричит что-то невразумительное, нечеловеческое и ... просыпается в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем.
А рядом с ним лежит Сандро и спит. Но спит ли?! Андрей молча встает, берет со стола сигареты и идет на кухню курить. И курит там до утра. А в комнате, на кровати, уткнувшись лицом в подушку, плачет Сандро. И в ушах ее стоит душераздирающий крик Андрея:
Зи-и-на-а-а! Не ухо-о-ди-и-и..!
      
       Скажи, зачем мне эти сны,
       В которых я всему виновник,
       Как будто память той весны
       Мой постоянный, вечный «кровник»

       Скажи, зачем мне эта боль,
       И чувство вечности утраты,
       Как будто бросил в рану соль
       И с наслажденьем жду расплаты.

       Скажи, зачем мне этот страх,
       Как будто сны уже реальность,
       И восстает из пепла прах,
       А жизнь уходит в виртуальность.

       Скажи, зачем мне этот мир,
       В котором властвует лишь мука,
       И где извечный наш Кумир –
       Все поглотившая Разлука
      
Она терпела неделю. Затем в доме что-то произошло. Даже Андрей. Отличавшийся редкой не наблюдательностью, и то заметил неладное: Сандро ходит все время, как в воду опущенная, Сандро и Мария Николаевна вдруг ни с того, ни с сего стали избегать друг друга, в доме совсем прекратились разговоры о предстоящей свадьбе. А Мария Николаевна, к тому же, начала избегать и сторониться его, Андрея, своего любимого будущего зятя, к которому еще вчера так благоволила.

Андрей недоумевал, терялся в догадках, но все же считал, что дело выеденного яйца не стоит и речь, по-видимому, идет об обычных женских разногласиях по поводу будущего свадебного церемониала. Одной хочется так, другой этак, и они никак не придут к общему мнению. Он не мог предполагать, что дело гораздо серьезнее, что речь идет об отмене свадьбы и что настаивает на этой отмене именно Сандро, и что мать старается изо всех сил переубедить дочь в ее решении. Он недоучел силу характера Сандро, мощи ее оскорбленного женского достоинства и уязвленного женского самолюбия. Маленькая, тоненькая, хрупкая и такая слабенькая на вид Сандро показала редкою величие духа, такую гордую и цельную любовь, что впору было преклонить перед ней коле ни. Конечно же, здесь сказали свое веское слово и юношеский максимализм Сандро, и детская бескомпромиссность, и ограниченность жизненного опыта, выражающаяся в непонимании сложностей отношений между мужчиной и женщиной, где именно женская мягкость, женское умение сглаживать острые углы и колючки характеров, женская терпи мость и женская видимость покорности позволяет делать с мужчинами невозможное.

Как бы то ни было, но Сандро не захотела делить свое семейное счас- тье с какой-то там, неизвестной ей Зиной. Ей нужен был Андрей весь, целиком, без остатка и сразу. Другого варианта своего счастья, альтернативного развития хода событий, допускающего постепенное вытеснение образа Зины из сердца Андрея и завоевание его любви уже в семейной обстановке Сандро не допускала. Или - или. Или все, или ни- чего. Мы - люди гордые , нам подачек не надо, проживем и так. И несмотря на все усилия матери Сандро всё-таки решила свадьбы не делать и забрать заявление из ЗАГСа

Андрей узнал о решении Сандро последним, в один из выходных дней второй половины декабря. Утром он проснулся поздно и один. Сандро рядом не было. Она уже встала. Вчера вечером Андрей долго проси- дел на кухне с ее отцом. Они распили бутылку коньяка и долго разговаривали. О чем именно, сейчас даже трудно и вспомнить. Так, обо всем понемножку. А точнее о жизни. Тем более, что отец в молодости, перед тем, как уйти на партийную работу, поработал немного в геологической экспедиции после окончания университета и у них нашлись общие точки соприкосновения. Им было о чем поговорить. Разговор этот почему-то взбудоражил Андрея, взволновал его. Может потому, что вспомнилось прошлое и ниточка памяти потом потянулась от Якутии к Малоярославцу, далее через Москву с Литинститутом к Лебедя- ни и естественно остановилась на Зине. И сразу же сладко-сладко за- ныло его сердце. На душе стало светло и грустно. Защипало глаза и по тянуло на лирику, на стихи. Андрей вдруг разоткровенничался и рас- сказал отцу Сандро о своем увлечении поэзией, о своем стихотворчестве и потом долго читал свои стихи. Отец Сандро плакал, смеялся, обнимал Андрея и называл его поэтом. Расстались они поздно ночью сов сем друзьями.

Андрей лег спать и сразу же провалился в черноту, в кошмар своих сновидений. К нему вновь приходила Зина и он вновь бежал за ней, умоляя вернуться. Бежал, задыхаясь, скользя, падая, поднимаясь и сно ва падая. А она уходила от него все дальше и дальше, пока не исчезла совсем из вида где-то в туманной дали. И тогда он упал на землю лицом в пыльную траву и заплакал отчаянно и горько, безнадежно и зло, проклиная свою «разнесчастную» судьбу и никак не складывающуюся жизнь.

Но на этот раз он не проснулся от своих криков. Проснулась Сандро. И сидела на кровати, поджав под себя ноги, кусая губы и напряженно думая о чем-то своем. Потом она встала и ушла на кухню и просидела там о до утра, куря одну сигарету за другой. К утру она решилась окон окончательно и бесповоротно. Решение было написано на ее лице. И И когда мать утром зашла на кухню и увидела ее, она все сразу поняла Она подошла к дочери, обняла ее, прижала к себе и спросила:
       -- Так значит все?
       -- Все! - сказала твердо Сандро.
Мария Николаевна сокрушенно покачала головой:
       -- Что, опять ее звал?
       -- Да, мама, - не сказала, а глухо выдохнула Сандро, - почти всю ночь...
       -- Мнда-а, - протянула Мария Николаевна, - исто-ория-я...
Она наклонилась к дочери, поцеловала ее у голову и тяжело вздохнула
       -- Господи, да за что же нам все это..!                Сандро недовольно сморщилась:
       -- Мама, не надо. Еще причитаний здесь не хватало... Мария Николаевна осторожно глянула на нее:
       -- Дочь, а может ты спешишь все-таки? Парень то он неплохой. И вины его здесь особой нет...

Сандро судорожным движением рук сжала свои виски и глухим, напряженным голосом произнесла:
       -- Ма-ма, ну, не могу я так больше. Пойми. Не могу. Он меня целует, обнимает, а зовет ее. Ты понимаешь, что это такое для меня?! Он меня ночью обнимает, ласкает, а шепчет мне на ухо ее имя! Это же как обухом по голове!! Я же человек все-таки... Я ведь женщина… Женщина... Как же мне жить с ним?! И это все больше и больше... Это не проходит у него... Сначала так не было у него. Это       потом все появилось.
       -- Да разве я не понимаю, дочь, - опять вздохнула Мария Николаев- на, - Я все понимаю. Только вот не по-людски все это. Несерьезно как-то. Захотели пожениться - расхотели. Подали заявление – забрали заявление. Не нравится мне все это. Что-то здесь не так...
       -- А мне, думаешь, нравится? - с надрывом в голосе почти выкрикну ла Сандро, - ведь я люблю его, мама, понимаешь - люблю!
       -- А если любишь, то должна простить, - развела руками Мария Николаевна, - А ты как думала в семейной жизни быть? Здесь на многое приходится сквозь пальцы смотреть. И прощать, прощать, прощать, иначе жизни просто не будет...

       -- Мама, я бы его с удовольствием превеликим простила бы, если бы он был передо мной хоть в чем-то виноват, - с глубокой грустью и полной безнадежностью в голосе сказала Сандро, - я бы ему даже измену бы простила. но ведь он передо мной не виноват. Вот это-то и страшно, мама, это-то и убивает. Ведь я не слепая, я вижу. Он пытается меня полюбить. Он пытается быть со мной искренним. Он хочет меня полюбить. Но, мама, ведь невозможно своему сердцу приказать - люби эту, а не ту! Невозможно. И ничего у него не получается. Да и не может ничего получиться. Он не меня пытается обмануть. Он себя пытается обмануть. А себя не обманешь, от себя не отмахнешься, свою душу не переделаешь. Над собою мы не властны. Он еще этого не знает. Пока не знает. Потому и пытается, что не знает. Он - однолюб, мама. Он еще более несчастный человек, чем я. Я- то еще смогу полюбить, я это чувствую, я еще не перегорела. Я еще на что-то способна. А он - нет. Он – конченный человек. Мне трудно это говорить. Получается, что я его как бы предаю, бросаю в трудную минуту. Но ему уже помочь невозвозможно. Я ничем не смогу ему помочь. Я только себе сделаю хже. Да и ему тоже. Он будет из-за меня страдать. Будет пережиать, когда убедиться, что у него ничего не получается, что он и меня несчастной сделал. Нет, мама, пока не поздно, надо рвать. Потом еще больнее будет. Еще труднее...

Во время этого длинного сбивчивого монолога Сандро мать стояла неподвижно, прислонившись спиной к стене кухни и бессильно уронив руки. Лицо ее было печально и задумчиво. Потом она тихо, как бы про себя, проговорила:

       -- Как же вы, молодые, на все скорые. Вам счастье сразу, прямо на блюдечке подавай. А что не так - сразу в сторону. Плохой - плохая Легки на суд. Все вам ясно, все понятно, все уже заранее определено и по полочкам разложено. А жизнь, «доча», она такая, что на полочках не укладывается. Нет таких полочек, не придумано еще, чтобы на них все наши проблемы можно было бы аккуратно расфасовать, рассортировать и разложить. В жизни все иначе, все перемешено, перепутано, не всегда и поймешь, где одно переходит в другое, когда плохое становится хорошим, а добро переходит во зло...

Сандро недовольно сморщилась и досадливо махнула рукой:
       -- Мама, неужели, ты думаешь, что мне сейчас нужны чьи-то нотации, пусть даже и твои, а? У меня жизнь рушится, а ты о чем?

Мария Николаевна усмехнулась, но улыбка у нее получилась невесёлой:
       -- А я, «доча» , как раз и об этом, о жизни той самой. Которую так легко, легко можно себе испортить одним единственным неверным шагом. А потом будешь до конца своих дней казниться, проклиная все и всех на свете. Вот я о чем, «доча». Ты действительно уверена в том, что поступаешь правильно, что не ошибаешься, что не делаешь непоправимого, а?
       -- Мама-а! - выкрикнула в отчаянии Сандро, - Да ни в чем я не уверена! Понимаешь, ни в чем! Я знаю только одно, что я больше так не могу! Понимаешь, не мо-гу-у! Еще немного и я не выдержу. Я не знаю, что, но я что-то сделаю, что-то страшное и действительно непоправимое...

Лицо ее исказилось, она сморщилась, вскинула руки, закрыла ладонями лицо и расплакалась. Мать шагнула к ней, обняла ее, прижала к се- бе, стала целовать волосы, лицо, приговаривая почему-то шепотом:
       -- Ну, ладно, милая ты моя, хорошая ты моя, поплачь ,поплачь..Вот так, вот молодец... Ну, еще немного, еще чуть-чуть... Поплачь, по- плачь, не стесняйся... Потом легче станет...

Здесь она не выдержала и тоже расплакалась сама. Так они и стояли вместе, мать и дочь, крепко обнявшись, прижавшись друг к другу, и горько, безнадежно, по-женски плакали.

Андрей же проснулся в этот день в хорошем настроении. Чувствовал он себя отдохнувшим и бодрым. Следов от вчерашней выпивки с будущим тестем ни в голове, ни в теле не ощущалось. Значит, водка вчера пошла на пользу. Иногда так бывает. Андрей закинул руки за голову и с удовольствием, изо всех сил, до хруста в костях, от души потянулся. Хо-ро-шо-о. Теперь можно было бы и вставать ... В этот момент дверь комнаты отворилась и появилась Сандро. Она была уже в полном порядке, причесана и одета в платье. Ома подошла к дивану, села на его край, спросила:
       -- Отдохнул? Я и не заметила, когда ты лег.
Да мы вроде бы не слишком долго сидели, - улыбнулся Андрей и спросил, - Отец ничего?

Он ничего не заметил, и то, что Сандро бледна и очень серьезна; и то, что она очень напряжена, скована и говорит с трудом, словно заставляет себя или же выдавливает из себя слова. Он был занят собой и не заметил, не замечал уже надвинувшейся на него беды.
       -- Нам надо поговорить, Андрюша, - не ответив на его вопрос, сказала Сандро.
       -- А разве мы не говорим с тобой? – рассмеялся Андрей и сел, попытавшись обнять Сандро. Но она мягки и решительно отстранилась
       -- Подожди, Андрюша, не балабонь, - Сандро зябко передернула плечами. Ее била нервная дрожь, - сядь и послушай, и, пожалуйста, не перебивай меня. Мне и так трудно говорить.

Андрей удивленно глянул на Сандро. Улыбка медленно сошла с его лица. Он почувствовал неладное и внутренне насторожился, хотя ни о чем таком плохом для себя не успел даже и подумать.
Сандро прижала ладони своих рук друг к другу, как бы собираясь молиться и, глядя перед собой неподвижными, словно застывшими глаза ми, медленно, медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнесла:
       -- Андрюша, свадьбы у нас с тобой не будет. Я забрала из ЗАГСА за явление. Это первое. Теперь второе. Я говорила с проректором по учебной части и подала заявление о переходе на геофизический факультет. После сессии, если я сдам экзамены нормально, я буду уже учиться в другой группе и на другом факультете. Так что видеться мы с тобой практически не будем и у нас не будет с тобой причины надоедать друг другу. Вот, собственно говоря, и все, что я тебе хотела сказать, Андрюша...

Она взглянула на Андрея и вздрогнула от удивления. Андрей сидел на диване, смотрел на нее и улыбался. Он был занят своими мыслями и не особенно вникал в смысл только что сказанных Сандро слов. У него было не то настроение, чтобы сегодня с утра серьезничать. Он смотрел на Сандро и думал, что жена у него будет красивая и с ней будет приятно показаться на людях, бывать в театрах, на        какихнибудь вечерах, выставках. Правда, характер у нее, если разобраться, не слишком ахти, вредноват капельку, но это уже мало существенно, это уже всего лишь детали. Со временем все утрясется. Главное - теща у него мировая будет. Домой теперь не придется с тоской в душе идти.
Сандро тронула его рукой за плечо:
       -- Андрюша, проснись. Ты слышал, что я тебе сказала? Андрей рассмеялся, обнял ее и поцеловал:
       -- Конечно, Сашенька, конечно. Я понимаю, что недостаточно утром рано встать, надо еще и проснуться. Но я, ей богу, уже...
И только сейчас до него начал доходить истинный смысл всего происходящего здесь сейчас. Улыбка медленно сошла с его лица, во рту стало сухо и горько. Он судорожно сглотнул и неожиданно для самого себя хрипло и запинаясь спросил:
       -- Ты что... это... серьезно?

Сандро молча кивнула головой. Говорить она не могла. Она с ужасом смотрела на Андрея. Его лицо на глазах бледнело и становилось безжизненным, мгновенно посеревшие, дрожавшие губы вытянулись и застыли в виде чудовищного оскала, образовав на искаженном болью лице некое подобие «залихвастской» улыбки и сделав его нестерпимо страшным.

Андрей изо всех сил старался удержать себя в руках, остаться хоть в каких-то, пусть только видимых, но все же рамках приличия. Удар оказался сильнейшим. Практически полный нокаут. Таких ударов Андрей в своей жизни еще не получал. Но удар был не только сильным, он был еще и коварным из-за своей полной неожиданности. Ведь его не просто отвергли и выкинули вон, как ненужный хлам. А сделали это именно тогда, когда он сам согласился, когда он сам всё-таки решился связать свою жизнь с девушкой по имени Саша, Сандро, когда он при- нял для себя это решение и внутренне совершенно успокоился. А вот теперь ему говорят: «Нет!», ему говорят: «Уходи, убирайся, пошел вон..!» Только бы не показать перед Сандро свою боль, свою слабость, не остаться в ее глазах поверженным. Надо продержаться... Любой ценой, во что бы то ни стало, но продержаться, сохранить свое лицо. И - скорее уходить отсюда. Самому. Не ждать, пока тебя еще и попросят покинуть эту квартиру. Скорее, скорее отсюда...
Андрей встал с дивана, отвернулся от Сандро, чтобы она не видела его лица, прокашлялся, прочищая высохшее горло, и попытался спокойным голосом, как можно небрежнее, сказать:
       -- Ну, что ж, решила, так решила. Тебе виднее.

Ему это почти удалось. Только голос немного срывался, отчего приходилось говорить медленно и пытаться тщательно выговаривать каждую произносимую букву. Сандро широко раскрытыми глазами смотрела на Андрея. Такой реакции на свои слова она не ожидала. Ждала чего угодно, спокойствия, равнодушия, насмешки, безразличия, издевательства, даже скандала, но только не открытой, вырвавшейся наружу, этой нескрываемой боли. Она растерялась, она почувствовала себя виноватой и, чтобы хоть как-то успокоиться и прийти в себя, закрыла лицо руками, пригнула голову к коленям и сквозь пальцы, глухо спросила Андрея:
       -- Андрюша, а ты зачем хотел на мне жениться?

Андрей удивленно посмотрел на нее. Он уже вполне опомнился, пришел в себя и внешне был совершенно спокоен, только слишком бледноват. Единственно, что не проходило, так это ощущение оплеванности и абсолютной ненужности собственного присутствия в этом доме. Ему хотелось скорее собраться и уйти отсюда. Благо, что собирать-то особенно и нечего было. Вещей у Андрея и так было немного, а в доме Сандро он держал только самое, самое необходимое.
Он пожал плечами и сухо сказал:
       -- Какой смысл сейчас об этом говорить?
Сандро подняла голову и посмотрела на него:
       -- Ведь ты, Андрюша, не любишь меня. Ты никогда меня не любил. Ты всегда любил свою Зину. А зачем же тогда на мне хотел женится, а, Андрюша? Любить одну, а жениться на другой. Здорово, не правда ли?!

Андрей подошел к шкафу, открыл дверцы, достал свою спортивную сумку и стал собирать свои вещи. Говорить ему ни чем не хотелось. Чего переливать из пустого в порожнее, когда уже все решено. Но молчать в ответ на прямой вопрос Сандро было не по-мужски, верхом неприличия и Андрей проговорил, усмехнувшись:
       -- Раньше тебя этот вопрос совершенно не волновал. А сейчас он почему -то для тебя стал главным. Интересно, почему? Что изменилось вокруг нас с тобой? Я лично ничего не замечаю. Я какой был, такой и остался И мои отношения к тебе тоже не изменились. У меня все, как прежде. А вот насчет тебя - я пас, я ничего здесь не знаю, да и не очень понимаю...
       -- Да, Андрюша, это я изменилась. – Голос Сандро зазвенел от сдерживаемого напряжения, - Это ты точно заметил. Но, Андрюша, я просто на просто опомнилась и подумала: что это я делаю, зачем себя гублю, зачем мне муж, который меня не любит? Зачем мне подачки вместо счастья? Что уж я совсем пропащая и у меня в жизни впереди ничего больше не светит? А когда я задала себе этот вопрос, то у меня сразу же появился и второй не менее серьезный. А почему это Андрей хочет на мне жениться? Почему? Ведь он же меня не любит. Я его что, прощу об этом, заставляю, умоляю?! Нет, нет и еще раз нет. Тогда почему, Андрюша? Что тебя, молодо ого, довольно симпатичного, компанейского парня заставляет ид- ти в ЗАГС с нелюбимой женщиной, а? Скажи, Андрюша?

Андрея словно по щекам ударили. Слова Сандро буквально обожгли его. Уж в чем, чем, а в меркантильности, в расчетливости его упрекнуть было невозможно. Он зажмурился и сжал виски ладонями. Господи, как же все это противно! Надо скорее кончать этот кошмар, иначе дело может и до нехорошего дойти или же мы договоримся сейчас до черт знает чего, до такого, что перед самим собой потом будет стыдно. И он намеренно резко, даже грубо сказал:
       -- Можешь считать, что я хотел жениться на тебе из-за московской прописки и из-за этой шикарной твоей квартиры. Можешь считать так, если тебе от этого будет легче. А сейчас извини, мне надо идти...Загостился я что-то…

Он схватил свою сумку и выскочил в коридор. Здесь он сорвал с вешалки штормовку, сунул ноги в туфли и, не зашнуровывая  их, рванул на себя входную дверь.
За ним в коридор с искаженным до неузнавемости лицом и полубезумными, ничего не видящими глазами кинулась Сандро и крикнула срывающимся от отчаяния голосом:
       -- Андрюша-а, подожди-и-и! Ты же не завтракал...

Андрей хлопнул дверью и буквально скатился по лестнице вниз. Санд рванулась было за ним, но тут же остановилась, ойкнула, прижала ладони обеих рук к левой стороне груди, низко согнулась и начала медленно оседать на пол.
       -- До-чень-ка-а..! - послышался отчаянный женский крик. Это рвану лась к ней вышедшая на шум из кухни Мария Николаевна.

Больше Андрей в доме Сандро не был никогда. Да и саму Сандро практически больше не видел. Так, иногда лишь, издали. Не то, чтобы он намеренно избегал встреч с ней, но и не особенно старался искать их. А в таком большом институте, как МГРИ, имевшем, вдобавок ко всему, три отдельных, хотя и рядом расположенных корпуса, можно было при желании вообще не встречаться с ненужными или нежелательны- ми для тебя студентами.

А для начала Андрей, приехав в общежитие, конечно же напился. И на другой день, в понедельник, на занятия он не пошел. Не пошел он и во вторник, пролежав целый день на кровати. Он постепенно отходил от всего прошлого, прощаясь с целым этапом своей жизни. Этапом мучительно больным и прекрасным, связанным с любовью двух удивительно замечательных девушек, Зины и Сандро, с которыми у Андрея почему-то ничего хорошего так и не получилось. Да и не могло ничего по- лучиться. Видать, не судьба… Но так ли?

Выйдя в институт на занятия, Андрей узнал, что Сандро больна. Первым его импульсивным желанием было сходить к ней или хотя бы позвонить. Но он не сделал ни то, ни другое. Пересилил, переборол себя. И был доволен тем, что смог удержаться, не поддаться жалости, выдержал характер. А потом началась сессия. Сначала зачетная, затем экзаменационная. Крутиться пришлось основательно. И Сандро он не видел. Хотя знал, что она вышла на занятия и зачеты сдает.
И вообще, сессия их обеих очень выручила. Она, конечно же, не изба- вила их от лавины вопросов, которые обрушили на них друзья и знакомые, но все же смягчила неизбежный удар любопытства. А после сессии наступили каникулы. И время сделала свое дело. Когда начался второй семестр, мало уже кто обратил внимании на отсутствие в их группе Сандро. А раз нет Сандро, то нет и вопросов к Андрею. И все потихонечку затихло, замолкло, забылось. Жизнь вновь вошла в свою обычную колею.

Нельзя сказать, что история с Сандро прошла для Андрея бесследно, хотя он и вышел из нее довольно легко и безболезненно. Правда, он не любил Сандро, но относился к ней хорошо. И кто знает, как бы сложились их отношения в дальнейшем, после свадьбы, не взыграй тогда женское самолюбие Сандро и не откажись она от свадьбы. Хотя по все му было видно, что это всего лишь импульс, временное решение, и что она простила бы Андрея и смирилась бы с неизбежным до поры существовании соперницы в сердце Андрея, если бы он потом, после своего ухода, сделал бы хоть намек на попытку к примирению. Но он такой попытки не предпринял. Мужская оскорбленная гордость не позволила. А без любви все неприятности отношений к женщине забываются довольно быстро. И все забылось.

ГЛАВА 12

Забыться-то забылось действительно быстро, но след в душе Андрея остался. И очень скоро Андрей, к своему великому удивлению, вдруг обнаружил, что его отношения к женщинам существенно изменились. Женщины перестали его волновать. Не интересовать, нет, с этой точки зрения у него все было в полном порядке, а именно волновать. Он стал к женщинам равнодушен и холоден. И дело было не в изменении некоторых физиологических функций его организма. Отнюдь нет. Мужская потенция его не изменилась. Физическое здоровье его было      отменным. Он вновь стал играть в волейбол. И очень скоро вошел в сборную института. Сначала запасным, играя во вспомогательном составе, а затем, к концу первого курса, перешел уже и в основной состав сбор- ной. Так что здесь у него все было в полном порядке. А вот душа его оказалась надломленной. Получив за какие-то полгода две такие мощнейшие сердечные травмы, он внутренне, душевно съежился, сжался и потерял свою способность к восприятию женской красоты, а, значит, и способность к очарованию самой женщиной, т.е. потерял способность любить.

И, как утопающий, не найдя ничего подходящего, хватается ради собственного спасения даже за эфемерную соломинку, так и его душа, страшась новых попыток, новых испытаний, боясь новых грядущих разочарований, вновь рванулась назад, в спасительное прошлое, к незабвенному и незапятнанному образу его Зины. И он снова, после недолгого перерыва, начал видеть во сне Зину. Все возвратилось на «круги своя» Никуда от себя не денешься. Это уж точно. Как не крутись.
Да Андрей особенно и не пытался. Он просто жил, как жили тысячи молодых людей в этом студенческом городке. Жили дружно, шумно, весело, изобретательно, много пили, много гуляли, много любили. На одежду и мораль смотрели просто и практично, без особых сложностей. Что нравилось, то и носили, кто нравился, с тем и жили, того и любили. И жили, и любили торопливо, жадно, кое-как, на ходу, на бегу, постоянно меняя партнеров, словно пытаясь за счет количества получить недостающее качество, старались охватить все и всех, не особенно задумываясь о своем будущем. Спешили жить, пока были молоды, здоровы, сильны и свободны.

Андрей стал активным участником этой жизни. Как официальной, в виде различных общественно-кульурных мероприятий, проводимых в институте или общежитии парткомом, комитетом комсомола, студсоветом, так и неофициальной, в виде небольших, дружеских вечеринок с неизменной гитарой, обязательным набором студенческих песен и конечно же со стаканом дешевого вина для поднятия настроения, для вдохновения и снятия различных юношеских комплексов.

Андрей пел, плясал, танцевал, играл, сочинял все, что угодно и что было надо, начиная от простеньких песенок с частушками и кончая сценариями вечеров, спектаклей или капустников. Он был совершенно лишен комплексов поведения и с охотой брался за любое дело, не боясь показаться смешным, нелепым, корявым или неловким, не боясь учить ся на людях. Это был не Литинститут, здесь он был среди своих и стесняться ему было некого. Хотя порой казалось, что он слишком уж переигрывает в своем стремлении быть всем и за всех. И это не спроста..
Естественно, что активнейшими участниками, а чаще всего, и вдохновителями всех этих мероприятий были девушки-студентки. И естественно, что Андрей без их пристального внимания не оставался. А тот факт, что у Андрея с Сандро только что разладилась намеченная свадьба, еще больше подхлестнул к нему волну девичьего интереса. И его атаковали основательно, несмотря на сдержанность самого Андрея Тем более, что сдержанность была у трезвого Андрея. А после одного, другого выпитого стакана он уже сам начинал проявлять активность. Правда, к утру эта активность, как правило, проходила и дело, чаще всего, ограничивалось самой обычной, самой заурядной и примитивной, кратковременной, ничего незначащей физической близостью. Романов, любви не было. Были привязанности, были связи, чаще всего, короткие, реже продолжительные. В общем, ничего существенного, ни чего особенного и стоящего . Могли ли устраивать самого Андрея подобные отношения с женщинами? Конечно же нет. Его сердце, его душа жаждали любви, требовали постоянства. Но их не было. По той простой причине, что между каждой новой его девушкой и им самим всегда стаял образ другой девушки, той самой, от которой он так глу- по и опрометчиво сумел тогда отказаться, образ Зины.
И вот только сейчас Андрей начал понимать, что разрыв с Зиной, это, пожалуй, самая тяжкая по своим последствиям ошибка в его жизни, та ошибка, которую с полным основанием можно теперь называть роковой и непоправимой. Правда, надо отдать должное Андрею, он несколько раз садился за письмо к Зине, пытаясь словами объяснить и себе, и ей суть происшедшего с ними.

Но каждый раз с отвращением бросал начатое. Не находились нужные слова для оправдания собственного поступка. Да их и не могло быть, этих слов. Какими словами, какими понятиями можно оправдать подлость, предательство? Никакими. Что сделано, то сделано. Изволь теперь нести свой крест, изволь быть человеком и отвечать за последствия собственных дел и собственных поступков.

Между мною и тобою
Вновь беда, беда...
Жизнь, как высохшее поле
И стеной года.

Дверь, распахнутая настежь
И крутой порог,
И глоток слепого счастья,
Взятого в залог.

Между мною и тобою
Горькая печаль,
«Стылость» неба голубого,
Черная свеча,

Пепел рухнувшей надежды
И тупая боль,
И осколки жизни прежней,
Где была любовь

Между мною и тобою
Дней наперечет...
Кто же ведает судьбою,
Ангел или черт?


Иль колдуют сразу оба,
Только невпопад.
Оттого любовь до гроба,
Это просто ад.

Он не знал и не понимал еще, что бывают в жизни моменты, когда ни- чего и не надо объяснять. Надо просто ваять и попросить у нее прощения. Сказать ей прямо и откровенно: « Зина, милая, прости. Делай со мной, что хочешь, суди, наказывай, что угодно, я на все согласен, но только прости. Я не могу больше так. Мне плохо без тебя, я не могу больше без тебя. Ты мне нужна. Только ты и никто больше. Я это теперь понял на всю жизнь. Ради бога прости!». И все. Сказать только эти слова и повиниться. И наверняка бы Зина его простила. Ведь она его любила. А любовь мудра и милосердна и всегда зовет к примирению и прощению. Поэтому от Андрея нужно было только одно - покаяние! И все бы тогда было хорошо...

Ведь именно покаяние способствует самоочищению души человека, успокаивает встревоженную совесть и распрямляет человека, снимая с него чувство вины за содеянное. Но прозрение Андрея шло мучительно трудно. Он не дорос еще до понимания простых, житейских истин. Он был молод, зелен и, конечно же , глуп.
Он все познавал впервые. И дружбу, и любовь, и подлость, и предательство, все сразу, скопом, не разбирая порой, где и что, методом элементарного тыка, методом проб и ошибок. Шел интуитивно, вслепую, наугад, натыкаясь на углы и преграды, спотыкаясь, падая, вновь поднимаясь и вновь падая, набивая шишки, получая синяки, ссадины, ушибы, обливаясь потом, слезами, а то и кровью.

Да, нельзя построить счастье на несчастье других. Не получится. Основа не та. Для Андрея эта истина теперь стала яснее ясного. Теперь он знал и понимал, что эта его попытка решить свои неудачные любовные проблемы с помощью новой любви, но уже другой девушки изначально была обречена на неудачу. Он принес большее зло своей Зине. И это зло его, зло разрушенной и поруганной им любви, по закону бумеранга вернулось к нему самому и превратила первую девичью любовь уже другой молодой девушки, Сандро, в жуткий кошмар несостоявшейся свадьбы.
Цепная реакция зла. И носитель этого зла - он, Андрей. Воистину, посеешь ветер, пожнешь бурю. Но, черт побери, всех вас и все эти предрассудки, всю эту распроклятую мистику, разве он знал, разве он предполагал, что оно все так получится?! Что, он, вещун какой, или живет уже десять жизней, чтобы все знать или заранее предвидеть! Он же хотел, как лучше! Он хотел... Да мало ли что он хотел, не в этом дело. Главное, что вышло... А что именно вышло?! А вышло то, что всем плохо! Всем, с кем он имел дела... Всем... Всем... Эх, жизнь, жизнь... И кто тебя такую только выдумал..!

«В окно глядит устало ночь Срывая звезды с небосклона, Никто не в силах мне помочь, И я опять бегу из дома. А счастье бродит в облаках, Земля не стала мне родимой, И в сердце возникает страх— Я позабыл глаза любимой… А ночь, как зеркало черна, В нем отраженье чьих-то теней, Не наша ль там судьба видна— Двух жизней след в переплетении»
…
Однако же, внешне Андрей неплохо вписался в эту, проклинаемую им так жизнь. Никто из его институтских товарищей и знакомых даже и не подозревали о подобном водовороте страстей, бурлящих в тайниках Андреевой души. Все свои тревоги, переживания, мыли и чувства Андрей носил в себе, глубоко запрятанными от постороннего взгляда и никогда никому ничего о своей личной жизни не рассказывал, ни с кем ни о чем сокровенном своем не делился.

Так прошел первый курс института. Сессию Андрей сдал успешно, без троек. Он умел собираться в нужный момент, в последние несколько дней экзаменационной сессии, умел себя мобилизовать на отчаянный штурм сдаваемого материала учебника, сидя ночами за книгами, и умел сдавать экзамены, используя все, что имел под рукой, от шпаргалок до солидных монографий в качестве пособий к учебникам и лекциям. После сессии он уехал на практику в свою родную Малоярославскую  геологоразведку, где проработал буровиком до начала учебного года, который у второкурсников начинался с первого октября. В геологоразведке он неплохо подзаработал, что позволило ему хоть немного приодеться и приобрести более менее приемлемый для московского студента внешний вид.
Естественно, что в Лебедянь он не ездил. Ни к родителям, ни к Зине. Отрубил себе дорогу назад, в прошлое намертво Во всяком случае, так думал, так считал.
Второй курс у Андрея прошел также успешно. Он стал матерым студентом, твердым хорошистом, хотя особого внимания к учебному процессу он не уделял и лекции, по возможности, старался не посещать. Не любил он ходить на лекции, да и не считал для себя необходимым. Все у него утряслось, успокоилось и сложилось в более-менее устоявшийся какой-то ритм жизни, устраивающий его во всех отношениях, не считая, конечно, страшного денежного дефицита, буквального бича для студентов, живущих на одну лишь стипендию, без посторонней материальной помощи.
Таких было немного в институте, но они были. Поэтому одним из главных больных вопросов у подобных студентов был поиск возможностей для необременительного заработка. Использовалось все, что возможно, не брезговались никакие способы, кроме спекулятивных. У студентов шестидесятников спекуляция считалась пороком самым недостойнейшим для молодого человека. В ходу было другое, более чистое морально: овощные базы, товарные станции, мясокомбинаты, метро и даже крематории. Все шло на кон, везде крутились студенты, лишь бы схватить, добыть себе хоть какую-то копейку на житье-бытье и на нехитрые студенческие развлечение. Особенно ценилась у студентов работа в метро ремонтным путевым рабочим. Работа ночная. Тихо, тепло и не особенно тяжело. Зато заработок приличный, аж за сотню. Приезжаешь на станцию к закрытию метро. Входишь по пропуску, билет покупать не надо. Заходишь в каптерку и ждешь, пока отключат электроэнергию на путях. В два часа ночи выключают электричество и бригада выходит на работу. Меняют рельсы, шпалы, делают подбивку гравия и т.д. и т.п.. Работают до полпятого. И назад на станцию. В пять утра включают электричество. Теперь в душ и по домам, в родную «общагу», отсыпаться. Но можно и прямо в институт. Как настроение, как расписание. А если сильно устал, то и на лекции не трудно вздремнуть. В общем, жить можно!

Андрей полностью оправился от тех памятных для него осеннее зимних потрясений. И даже Зина теперь ему снилась все реже и реже. Хотя боль где-то в душе осталась. Она была тупой и ноющей и приходила к нему в долгие бессонные ночи, когда неожиданно на Андрея вдруг наваливалась жуткая, выматывающая душу и сердце тоска, все начинало валиться из рук, ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть Единственным надежным спасением от нее была неизменная бутылка. Но Андрей теперь пил редко и только за компанию.
Он вообще очень сильно внешне изменился. Похудел, вытянулся, высох, стал жилистым и подтянутым, как стайер в разгар сезона, ни одной «жиринки». Кожа, кости да мышцы. Единственное, что осталось у него прежним, это его отношения к женщинам. Здесь по-прежнему у него ничего серьезного не получалось. Все связи были временными, короткими, ничего не значащими, на одну-несколько ночей. И только. А потом - пока, до свидания. Часто потом даже и не здоровались уже. Незачем было. Неинтересно. Андрей понимал, что дело все в нем самом. В нем что-то надломилосьи испортилось. Поэтому он даже и не пытался заводить близкие знакомства. Ограничивался поверхностными связями с девчонками известного толка, любительницами ночных приключений, которых в общаге всегда было достаточно и которых все и так хорошо знали. После второго курса он вновь уехал на практику в экспедицию. Но на этот раз в центральный Крым Работал на геологических съемках в районе Бахчисарая. Лето было сухое, жаркое и он загорел до черноты.

       Возвращался Андрей в Москву в конце сентября. Настроение у него было отличное. Практика удалась. Коллектив в партии оказался хорошим, работа интересная, он неплохо заработал. Кроме того, он за месяцы практики, используя свобоное время и отгулы, изъездил почти весь прибрежный Крым. Так что, жаловаться было, вроде бы, не на что. Все для него начинало складываться удачно, все «окэй». И он решил немного расслабиться, и на обратном пути заскочить на день другой в Лебедянь. Ничего вроде бы сложного, пару пересадок всего: в Орле и в Ельце. А в Лебедяни он будет к вечеру, на поезде «Елец-Москва». Надо будет только сразу же купить билет до Москвы на другой день, чтобы не было никаких недоразумений, а дальше действовать по обстоятельствам. Зайти к родителям, затем к ребятам, проспать ночь, проблуждать день, а к вечеру опять на поезд, к себе в родную общагу. Сказано - сделано. Что там долго раздумывать, переливать из пустого в порожнее.

До Лебедяни Андрей добрался благополучно, но с десятком новых адресов своих новых знакомых, с которыми он познакомился в дороге. Андрей любил ездить. Пока еще любил. А если точнее, то начинал только входить во вкус своих поездок. Это потом уже он наездится до того, что от одного только вида поезда его начинало трясти и передергивать.

А пока он был молод, впечатлителен, очень любопытен и охотно вступал в контакт с любыми пассажирами, любил поговорить, поспорить, послушать других, ненавязчиво поддакивая и вызывая на откровенность, с удовольствием общался с окружающими его людьми, не стеснялся принимать участие в различных играх, шарадах, розыгрышах, возникающих среди пассажиров в долгой и скучной дороге от безделья и неумения себя хоть чем-то занять. Поэтому любые поездки на любом транспорте, будь то поезд, автобус, пароход или самолет, не были для него в тягость. Он всегда был активным пассажиром, непритязательным, некапризным, очень отзывчивым и абсолютно равнодушным к каким-либо удобствам. Что есть, то и есть Другого и не надо. Едем и слава богу. А все остальное - совершенно не важно, несущественно, да и не интересно.

Андрей вышел из вагона, встал в сторонке и огляделся. В вагоны поезда валом лез народ. С мешками, узлами, ящиками, ведрами, бидонами, чемоданами и сумками. В воздухе стоял шум, гам, крики, ругань, визг. Каждый лез вперед, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Закон джунглей в первозданном виде. Поэтому впереди оказываются сильнейшие. Слабым, неловким, совестливым и немощным входить-- последними. И пассажирам, и встречающим, и провожающим.
Андрей был один. Его никто не встречал и не провожал. Да он и не ждал никого. Он уже начинал потихонечку привыкать к одиночеству своих поездок по стране, к тому, что из вещей при нем всегда был лишь рюкзак или спортивная сумка. И на всю эту привокзальную суету, толкотню начинал посматривать несколько свысока и снисходително, хотя и не без некоторой доли грусти. Вообще, надо признать, что вокзалы, их атмосфера и их, своя, особенная жизнь навевали на Андрея грусть и некую высокую печаль:

«Люблю я вокзалов осеннюю грусть, И длинных перронов усталую праздность, И этот знакомый, как стих наизусть, Мотив ожиданий, что манит и дразнит..
Там каждую ночь меня кто-то зовет.  Я снова иду на вокзальную площадь, Здесь каждый приезжий меня узнает, А горечь разлуки я выпью не морщась. Но если разлука с самим лишь собой, Такая, что выть на луну не захочешь, А в сердце один лишь задавленный вой, Что рвется наружу и будто хохочет? Тогда я бегу на вокзальный перрон И с ходу ныряю в людскую пучину, Я снова живой, стаи черных ворон  Слетают с души и уходит кручина. Я свой средь своих, здесь улыбки и смех, Разлука и боль перелиты друг в друга, Я здесь не один, я частица их всех, И с ними я вырвусь из черного круга, Из круга разбитых желаний и грез, Из круга любви, не нашедшей покоя, Из моря сухих, нерастраченных слез Из жизни, где все заслонилось тобою»

Однако, перронов здесь не было. Андрей вздохнул и направился к при вокзальной площади, перешагивая через рельсы, скользя и спотыкаясь на разбитых, прогнивших вконец шпалах и рассыпанной кругом щебенке. Он вышел на площадь, посмотрел на автобусную остановку с чернеющей около нее толпой народа и, махнув рукой, свернул направо, пошел потихонечку вдоль улицы. Идти до дома родителей было недалеко, всего-навсего пару автобусных остановок. Так стоило ли торчать на остановке, ждать автобус минут двадцать, не меньше, потом лезть в него, втискиваться, давиться толкаться только лишь для того, чтобы проехав всего чуть-чуть. опять, с невероятным трудом, выбираться из него? Нет, право, не стоит так мелочиться. Гораздо лучше пешком пройтись. Благо, погода хорошая, солнечная, ни дождя, ни ветра. Вскоре улица опять свернула направо и вышла к железнодорожному переезду. Сердце у Андрея замерло, остановилось на мгновение и застучало быстро, быстро. Андрей почувствовал, как от волнения у него внезапно пересохло горло, а ноги вдруг стали ватными и непослушными. Он увидел дом Зины. Дом, как дом, ничего особенного. Скорее бедноват, чем зажиточный. Но для него это место на земле значит гораздо больше, чем обычный жилой дом. Пожалуй, это самое памятное и дорогое для него место сейчас. Ничего дороже у него в жизни пока не было. Да и будет ли?

Андрей остановился и постоял немного в задумчивости, приходя в себя. Он и не подозревал, что его так сильно может затронуть это нечаянное возвращение на пепелище их сгоревшей любви. Его любви и любви Зины, первой любви двух молоденьких, зелененьких и так неопытных в жизненных передрягах молодых людей:
«Не возвращайтесь на пустые пепелища, Зачем вам память прошлых лет? Свою судьбу ведь в прошлом не отыщешь, Что потерял, того давно уж нет.
И не тревожьте старые могилы, Река времен уходит сквозь песок... Где вы возьмете мужество и силу, Когда тоска ударит под висок?!»

Действительно, где? Вот неожиданно вдруг выяснилось, что ничего еще не забылось, не сгорело, тлеет еще, а, может, и по прежнему горит но только спрятанное внутри от людских глаз и от него самого. А что еще может выясниться здесь, побудь он в Лебедяни подольше?

Андрей вздохнул, повернулся и решительно зашагал к дому родителей. Не-ет, все таки хорошо, что он сюда больше не приезжал. Это еще вопрос, как бы тогда все могло обернуться. И хорошо, что он завтра отсюда уезжает. Нельзя тревожить только что зажившую рану. Нельзя! И тут же неожиданно и вдруг шевельнулась крамольная мысль. А, может, он все-таки зря сюда больше не приезжал? Может, тогда бы все в его жизни сложилось иначе, по другому? А не так безнадежно пусто, как сейчас?!

Андрей подошел к дому родителей. В палисаднике, на скамейке сидел отец, низко согнувшись и подперев голову обеими руками. Во рту неизменная папироса, глаза опущены, на щеках давно небритая, седая щетина. Одет он был в старый офицерский китель, в старые офицерские галифе, на ногах стоптанные, нечищеные ботинки. Вид человека смертельно уставшего и равнодушного ко всему, вид человека, основательно потрепанного жизнью и ни на что лучшее уже не надеющегося. Вид человека сломанного и опустившегося. А ведь он совсем еще не старик. Ему ведь всего-навсего лет пятьдесят с небольшим. Что же могло с ним такое случиться в жизни, что за считанные годы после демобилизации он превратился в настоящую развалину, жалкое подобие человека. Что? Что? Водка? Да он и раньше пил не мало. Сколько Анд рей себя помнит, отец всегда пил. Хотя мать говорила как-то, что до войны он совсем почти в рот спиртного не брал. Пить стал уже во время войны. Знаменитые «Ворошиловские» сто грамм, наркомовские Скольких людей они превратили в горьких пьяниц! Многих, очень многих... Однако здесь дело не только в них. Здесь - другое и гораздо более сложное. Здесь - эпоха целая за спиной. Такая, что выдержать ее и не сломаться -уже почти что подвиг...

Странные и очень противоречивые чувства испытывал Андрей, глядя на отца. Чужой и малознакомый для него человек. Совершенно чужой и совершенно незнакомый. А, может, потому и чужой, что ...незнакомый? Что знал Андрей об отце? Практически ничего. Так, кое-какие факты его героической биографии. А биография его действительно была героической, хотя и очень типичной для Советского гражданина, которому Советская власть открыла дорогу в будущее. И, конечно же, в светлое будущее. Другого будущего у нас не было и не могло быть. Причем, не просто открыла эту дорогу в будущее, а буквально расчистила ее, убрав всевозможных конкурентов и хоть каких-нибудь соперников. Только вот почему-то врагов на этой дороге оказалось слишком уж много. Чем больше чистили эту дорогу, тем больше появлялось на ней врагов. Вчера были друзья, а сегодня уже - враги... И не думать об этом парадоксе своей действительности отец, конечно же, не мог. На то и голова, чтобы думать. Но вот что именно думал отец о своей про- шедшей жизни Андрей не знал. И что скрывалось за парадным фаса- дом отцовской биографии, Андрей тоже не знал, не имел ни малейшего представления. Как ни странно может это показаться.

А так, внешне, поверхностно, для общественности, это -пожалуйста! Никаких проблем! Здесь Андрей всегда был на высоте и на любом торжестве мог лихо отрапортовать, отчеканить, не придерешься! Сын батрака одной из деревень Рязанской губернии, с 12-ти лет в комсомоле, образование - четыре класса начальной школы. Затем, конечно же, рабфак, после него - педучилище, где они и познакомились с матерью. В педучилище отец вступает в партию. После окончания педучилища молодого учителя-коммуниста, убежденного большевика-ленинца вместе с семьей направляют на работу в город Иркутск для укрепления местных педагогических кадров.

А дальше - стремительная карьера. В течение двух лет – молодой учитель,          зампарторга школы, завуч, парторг школы, директор самой крупной и престижной школы Иркутска. Одновременно - учеба заочная в областном пединституте. В 1940 году молодого директора школы направляют в РККА, где он заканчивает годичные курсы политработников и в чине политрука в начале 1941 года направляется на службу в Литву, прямо на пограничную заставу, недалеко от станции Идрица.
Воевал отец с первого до последнего дня. Закончил войну в Берлине в чине полковника, в должности заместителя командира дивизии по политчасти. После войны служба в Германии, в Советских оккупационных войсках, затем направление на учебу в Военно-Политическую Академию имени Ленина, откуда вскоре был отчислен из-за того, что во время войны оказался два раза в окружении: под Ржевом и под Харьковом. Хотя оба раза из окружения вышел сам, в плену не был, в анкете об окружениях не умалчивал. Но его все равно отчислили, хотя никаких репрессивных мер по отношению к нему принято не было. Почему? Трудно сказать.
Это была одна из загадок отцовской биографии, разрешить которую Андрею так и не удалось. Ведь обошлись с отцом по тем временам довольно мягко, ему объявили выговор с занесением в учетную карточку и отправили служить в Иркутск в штаб Восточно-Сибирского военного округа. Служил отец, видать, исправно, потому что был постоянным членом горкома партии и даже депутатом Иркутского Облсовета. Однако в 1956 году, во времена Жукова, когда политработников в армии основательно «поприжали», отца неожиданно уволили из армии, не дав дослужить до законных двадцати пяти лет. И опять это проклятое «почему?!» Почему, почему все-таки уволили, не дав дослужить? Что скрывается за этим увольнением? Неизвестно. Белое-пребелое пятно ... Не слишком ли много их оказалось в отцовской биографии, в отцовской жизни? Да и только ли в отцовской?! Не беда ли это всего их поколения, а?!

Отец проработал несколько лет учителем истории в одной из школ города, затем перебрался к себе на родину. И вот здесь теперь, в Лебедяни, он числится председателем районного комитета ДОСААФ и пьет, пьет практически безостановочно, до потери человеческого облика. Что отца заставляло так пить? Что он пытался заглушить вином? Утопить в вине? Что скрывалось за парадным фасадом его действительно героической биографии и почему так неожиданно оборвалась его военно-политическая карьера, Андрей не знал. Да и не особенно-то стреми лся, если уж быть до конца откровенным, узнавать. Слишком уж далеки они были друг от друга. Всегда были далеки. И поздно было теперь говорить о возможностях их сближения. Возможности эти были утеряны давным давно, еще в годы отрочества Андрея, когда над образом отца в мыслях и мечтах Андрея еще сиял романтически-героический ореол неутомимого борца за счастье и процветание великой страны Советов. Отец же всегда был слишком занят самим собой, своими де- лами и своими проблемами и совершенно не замечал восхищенных взглядов влюбленного в него сына.

Беда отца заключалась в том, что он не нуждался в любви сына. Она ему была просто не нужна. Он относился к той категории родителей, которые считают любовь детей к себе явлением обязательным, само собой разумеющимся и, конечно же, совершенно не зависящим ни от внешних обстоятельств, ни о т поведения их самих, родителей. Для них дикой и абсурдной казалось даже сама мысль о том, что любовь детей необходимо заслужить, что любовь детей и родителей должна быть только взаимной и ее необходимо постоянно завоевывать в течение всей совместной жизни. Ребенок обязан любить родителей, какими бы они ни были, его родители, и как бы они себя по отношению к нему, ребенку, себя не вели. И все тут! И никакой другой точки зрения на этот счет и быть не может!

Дети обязаны любить своих родителей, любить и почитать должны хо тя бы потому, что родители им дали жизнь, что они их растят, кормят, одевают, обувают и т.д. и т.п.. А если дети забывают об этой своей почетной обязанности, так их необходимо заставить всеми имеющимися у родителей или у государства средствами. И нечего здесь спорить, доказывать, нечего рассусоливаться. Так было, так есть, так оно всегда и будет, пока существует семья, пока существует государство.
Пока Андрей был маленьким, он не задумывался о подобных вещах. Он просто любил своего отца. Отец был для него идеалом, олицетворением самых лучших человеческих качеств, какие еще существовали на свете. Но отец просто сейчас очень занят важными для страны делами, поэтому он не может уделять сыну соответствующего внимания. У отца сейчас просто времени свободного нет, он вечно занят и, конечно же, сильно устает. Поэтому он не занимается со своими двумя сыновьями, ему просто некогда, ему сейчас не до них и т.д. и т.п.. Андрей всячески оправдывал равнодушие и безразличие отца к себе, к своей судьбе, его детская наивная душа не могла допустить подобного к себе, к сыну, отношения со стороны своего отца, своего кумира, своего божества.

Прозрел он к юности. Розовая пелена с глаз постепенно сошла и он увидел отца таким, каким тот был всегда. Но после розового ореола об раз отца показался чернее черного и вместо обожания в сердце Андрея возникло чувстве глухой неприязни, переходящей порой в открытую ненависть. Да, отца он фактически возненавидел. За что? За то, наверное, что отец оказался в действительности не таким, каким он представлялся ему в детском воображении, в наивных ребячьих мечтах и фантазиях? За то, что выдуманный им образ отца слишком сильно расходился с его реальным образом. Если так, то ненавидеть ему надо было самого себя, а не отца. Ведь это ты, его сын, ошибся, а не он. Он каким был, таким и остался. Он не менялся все эти годы. Это твой взгляд на него изменился с годами. Так что, если разобраться в этой ситуации, вины здесь больше твоей собственной, чем его. Не обманывайся и не будешь обманут. Не очаровывайся, тогда и не будет у тебя в жизни ни каких разочарований. Но ведь не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. И каждый человек имеет полное право на свои собственные ошибки, на свои собственные заблуждения. Вопрос лишь в том, как к ним относиться, к этим ошибкам, к этим заблуждениям? Как к странной, непоправимой трагедии или же как к обычной, естественной и нормальней составляющей процесса познания окружающей действительности молодым, растущим человеком? Но ведь мудрыми люди не рождаются, мудрыми их делает жизнь. Если, конечно, мы будем у нее, у жизни, пробовать учиться..
.
Андрей открыл калитку и вошел во внутрь палисадника. Отец поднял голову, прищурил подслеповатые, водянистые глаза, торопливо встал и привычным движением рук оправил на себе китель. Андрей подошел к нему, поставил свою сумку на землю и прижал его к себе:
       -- Здравствуй, папа...
       -- Здравствуй, Андрей, - без удивления, спокойно, без интонации, совершенно равнодушным голосом произнес отец, - Ты откуда?
       -- Из Крыма, папа, - ответил Андрей, - Я там на практике был. А к вам я на чуть-чуть, проездом. завтра уже уезжаю. Времени нет...

Отец понимающе кивнул головой. Они сели на скамейку и замолчали. Говорить им было совершенно не о чем. Ни что в этой жизни их не связывало. Абсолютно чужие, совершенно незнакомые и даже неинтересные друг другу люди. Отец и сын. Жизнь каждого из них шла только своим, резко обособленным от другого путем. Их жизненные линии волею случая однажды когда-то, чуть соприкоснувшись друг с другом далее разошлись, разделились и больше уже никогда не соприкасались и не пересекались.

       -- Мама где? - спросил Андрей, чтобы только не молчать. Молчание тяготило его, но он не знал, о чем можно было говорить со своим отцом. Общих тем, общих интересов у них не было никогда.
       --Мать-то? - встрепенулся отец, - Мать дома... Где же ей быть? На огороде, небось ... Или на кухне...
Видно было, что особой радости от приезда собственного сына он не испытывал.
       -- Ну, я пойду тогда, - сказал, поднимаясь Андрей.

Он прошел в террасу, открыл дверь в дом и заглянул на кухню. Мать была там. Она стояла у кухонного стола и что-то делала на нем. Услышав звук открываемой двери, она обернулась и увидела Андрея. Глаза ее удивленно раскрылись, она уронила на стол нож и еще что-то там, испуганно вскрикнула и, всплеснув руками, прижала их к груди. Андрей шагнул к ней, обнял, поцеловал. Он был взволнован и обрадован:
       -- Ну, что ты, мама, что ты... Это я, твой сын... Непутевый...
       -- Господи, Андрюша, что случилось? - всхлипнула она.
       -- Почему случилось?! - рассмеялся удивленный Андрей. Она вдохнула, вытерла фартуком глаза, нос, губы и смущенно радостно заулыбалась:
       -- Ой, не знаю... Это я так... Ты надолго?                Андрей объяснил. Мать засуетилась, заохала:
       -- Ой, ты же есть конечно хочешь! Господи, целые сутки в дороге! А что там в поезде, разве можно поесть по-человечески... Ты подожди, я сейчас... Я быстренько...

Андрей сел на табуретку в углу кухни, расправил плечи и стал незаметно смотреть на хлопочущую мать. На душе было спокойно и радостно. Вот теперь, рядом с ней, своей матерью, он почувствовал себя дома. Воистину, дом - это мать и еще раз мать, с ее теплом, с ее хлопотами. с ее заботами, с ее ворчанием, с ее радостью, с ее недовольством и даже, порой, с руганью. Без матери не может быть дома, без нее дом пуст, холоден, сиротлив и неуютен.
Мать обернулась к нему:
       -- Ты отца видел?
       -- Видел, - кивнул головой Андрей, - он в палисаднике сидит и, видя молчаливый вопрос в глазах матери, добавил, - Все нормально, мам, не беспокойся
       -- Да я ничего, сынок, - виновато улыбнулась она, - Когда ты уехал тогда, он переживал очень... Поверь, Андрюша, он неплохой человек Просто он замкнутый сильно. Он все в себе носит...Не показывает никому. Не знаю, почему это он так? Стесняется, что ли?

Андрей молча пожал плечами. Спорить с матерью он не стал. Да и не слишком хотел. Не было для того настроения. Мать с отцом прожила всю свою жизнь. Конечно же, у нее свой взгляд на вещи. И отца она видела, естественно, не так, как он. Но так оно, вероятно, и должно быть. И пусть оно так будет. Не он судья своим родителям.
Андрей поднялся, взял свою сумку, достал оттуда бутылку водки, поставил на стол:
       -- Мама, я поем с вами, а потом схожу в город. Отдыхать я не буду. Я не устал.
Мать коротко глянула на него и тихо, со значением сказала:
       -- Видела я твою... Зину эту... Летом она здесь была... Красивая... Только печальная на лицо очень...

Лицо у Андрея полыхнуло жаром. Он стиснул зубы. На скулах заиграли желваки. Мать искоса, внимательно смотрела на него. Но Андрей уже справился с собой и тоже тихо, тоже со значением, но властно, непререкаемо сказал:
       -- Не надо, мама, на эту тему. Я тебя очень прошу - не надо...

Андрей не знакомил свою мать с Зиной и никогда не разговаривал с ней о своих взаимоотношениях с Зиной. Почему? Да он и сам не знал, почему. Просто, так сложились обстоятельства, так получилось само собой. Не думал он тогда о родителях, ни о своих, ни о Зининых. Не до того тогда было. Все произошло слишком быстро и не слишком понятно, как во сне, как в тумане.

Мать посмотрела на Андрея, вдохнула, поджала губы и как-то обречен но утвердительно покачала головой. Конечно же она знала, что у Андрея есть девушка, и она знала, кто эта девушка и чья она. В таком небольшом городке, как Лебедянь, такие вещи скрыть невозможно, тем более, что жили они сравнительно недалеко друг от друга. И, конечна же, мать подробнейшим образом разузнала все, что можно о семье Зины, включая их родословную. Это естественно. Другого и быть не мог ло. Но никогда они с Андреем на эту тему не разговаривали. Вообще, личная жизнь Андрея в какой-то степени была «тера инкогнито» для матери. Как только он вырос, возмужал и у него появилась своя точка зрения на атмосферу в их доме, на взаимоотношения отца с матерью, он отдалился от матери и стал жить своей, отделенной от нее жизнью. И эта жизнь сына для матери была не слишком понятной, а точнее - совсем непонятной.

Разговор матери о Зине, даже не разговор, а лишь робкая попытка подобном разговора, были, по существу, единственным за последние годы случаем, когда мать рискнула в открытую поинтересоваться некоторыми аспектами личной жизни Андрея. Раньше таких попыток она не предпринимала, больше молчала и вздыхала. Теперь вот не выдержала. Значит, этот вопрос ее почему-то стал волновать и беспокоить. Почему? Наверное, потому, что судьба сына ей не безразлична, а Зина ей очень понравилась и ей было жалко , что она, свекровь, теряет та- такую хорошую невестку, а Андрей, ее сын - хорошую жену. И теряет по собственной глупости. По недоразумению. Практически просто так беспричинно, из-за ничего...
Но разговора у них так и не получилось. Андрей резко оборвал мать и дал ей ясное понимание того, что никого к себе в душу он пускать не намерен, даже собственную мать. А был когда-то такой добрый и ласковый мальчик. Все за мамину юбку держался, все свои горести и радости к маме нес, все ей выкладывал и выплакивал. А теперь?! Большой, взрослый, наполовину чужой, наполовину непонятный. И куда только все подевалось?! Боже, что жизнь с её сыном сделала?! А ведь он еще и жить-то, по существу, не начинал, только пробует, да все не слишком удачно, все ошибается, да обжигается. Господи! Да помоги ты ему, неразумному, не дай очерстветь душе его, не дай ему озлобить ся, ожесточиться, не дай ему потерять себя. Господи-и-и..!

Пообедав с отцом и матерью, Андрей привел себя в порядок ,немного отдохнул, а затем отправился в город повидать своих старых товарищей, коллег по заводу и по волейболу. Рабочий день уже кончился. Время шло к вечеру и для начала Андрей решил зайти к бывшему капитану их команды. Вальке Камаеву или «Камаю», который жил за ре кой в самом городе, в одном из домов усадебного типа, доставшемся ему от родителей. Дом выглядел солидно, внушительно и богато. Кирпичный, высокий, громадный, с мансардой и застекленной верандой, с ажурной металлический оградой палисадника, заполненного цветами, и с массивными, двухстворчатыми, тоже металлическими воротами, встроенными в глухой, кирпичный высокий забор самой усадьбы. Рядом с воротами-- крепкая, дубовая резная дверь калитки с кнопкой электрического звонка. Мать «Камая» всю жизнь проработала в горторге, причём, не на рядовой должности, так что возможности для постройки такого дома-усадьбы у них конечно же были. Андрей подошёл к калитке и позвонил. Во дворе за воротами послышался глухой лай собаки. У «Камая» был громадный, лохматый и презлющий сеттер, всю свою сознательную собачью жизнь просидевший на цепи во дворе у будки и потому, наверное , люто возненавидевший все живое вокруг.

Андрей в свое время любил бывать у Камаевых. Мать его, украинка из-под Полтавы, отличалась редкой широтой характера и исключительным гостеприимством. Она с нескрываемым удовольствием принимала и примечала всех приходящих к сыну, ставила на стол все, что было у них в доме, а дома даже в те времена было практически все, чем мог похвастаться наш Советский торг. У нее была мягкая обвораживающая собеседников и гостей манера общения, и она смогла совершенно ненавязчиво и очень тактично стать непременным участником практически всех их коллективных сборов и даже выпивонов в этом доме.
Калитка отворилась. В проеме двери стоял сам «Камай», высокий, костистый, нескладный на вид, длинноногий и длиннорукий парень, смахивающий своей фигурой немного на орангутанга, но с удивительно открытым и доброжелательным лицом человека, никогда никому в жизни не делавший плохо и не ожидающий ни от кого по отношению к себе также ничего плохого. Увидев Андрея, он остолбенел и от удивления не только широко раскрыл свои чистые, ничем не замутненные глаза, но и так же широко распахнул свой большой губастый рот:
       -- Ба-а-а! Кого я вижу! Андре-ей!

Он шагнул через порог, обнял Андрея и похлопал его по спине громад ными ладонями, приговаривая:
       -- Чертяка... Пропал совсем... Ни слуху, ни духу... Разве так люди нормальные поступают..?
Затем он отстранился немного, не снимая своих рук с плеч Андрея, оглядел его и удовлетворительно хмыкнул:
       --Бо-оже, загорел-то как..! Уж не в пустыне ли ты от людей прятался, скрывался, а..?!
       -- Почти что угадал, - рассмеялся довольный Андрей, - Из Крыма..

Ему было приятно видеть радость в глазах «Камая» от встречи с ним, Андреем, приятно было вновь окунуться в атмосферу радушия и приветливости, царившей в этом доме и делающим желанным гостем каждого, кто бы не переступал его порог.
       -- О-о-о..! - протянул Камай, пропуская вперед Андрея и входя вслед за ним во двор, - так мы теперь по «Крымам» разъезжаем, по санаториям, по курортам всяким, - он намеренно сделал ударение на букву «а» в слове «Крымам»,- вот мы теперь какие...

Во дворе он остановился, цыкнул на пса, который с обиженным видом тотчас же спрятался в будке, затем громко крикнул:
       -- Ма-а-ать! Смотри кто к нам в гости пожаловал!

Дверь веранды распахнулась и во двор вышла крупная, статная, чернявая и круглолицая женщина в домашнем, простеньком, цветастом, с закатанными рукавами платье и тоже цветастом фартуке, кокетливо об витом по контуру белой кружевной лентой. Увидев Андрея, она всплеснула руками и с нескрываемой радостью воскликнула:
       -- Госпо-о-ди-и! Андрюша-а! Радость-то какая-я!

Она подошла к Андрею, обдав его теплом крупного, ладного женского тела и запахом дорогих духов, положила свои полные, округлые руки на его плечи и, наклоняя свою голову поочередно то влево, то вправо, оглядела Андрея смеющимися, черными, как смоль, глазами, одновременно приговаривая быстро и чуть-чуть нараспев, с мягким украинским акцентом:
       -- Дай-ка я тебя рассмотрю... Хоро-о-ш, очень даже хоро-о-ш, ниче- го не скажешь... Молодец-то какой... Надо же... Расцве-ел, совсем расцвел... И загорел-то как... Ну-у, невозможно на тебя равнодушно смотреть Андрюша, невозможно. Дай-ка я тебя расцелую на радостях..
       Она привлекла к себе Андрея и поцеловала его по-матерински в лоб, затем, рассмеявшись и махнув рукой, обняла его и поцеловала в губы:

       -- Я думаю, твоя жена не приревнует тебя ко мне...
       -- Да я холостой, Настасья Кузьминична, - рассмеялся Андрей.

Он был растроган и немного растерян. Такой искренней радости от встречи с ним, совершенно посторонним для них человеком, он конечно же не ожидал и понял, как сильно соскучился по теплу человеческого общения и как ему этого тепла сейчас не хватает.

       -- Холостой?! - удивилась хозяйка, - Вот дурной парень. У тебя же такая чудесная девушка была! Что же ты так, Андрюша, а ?!

В ее голосе послышались нотки искреннего сочувствия и она огорчен- но покачала головой. У Андрея вдруг кольнуло в сердце и неожиданно защипало в глазах, а горле свело спазмой. Он закашлялся. Настасья Кузьминична прижала голову Андрея к своей объемистой груди и мягко, по матерински проговорила:
       -- Ну, ну, Андрюша, не надо... С кем не бывает. На то она и жизнь... Здесь ко всему надо быть готовым...

Затем она решительно отстранилась от Андрея, взяла его под руку и повела в дом, заговорщицки шепнув по дороге ему прямо в ухо:
       -- А сейчас я тебя Андрюша удивлю. Я тебе покажу секрет моего Вали. Кое-что за время твоего отсутствия у нас изменилось. И очень даже существенно...

Они прошли веранду и очутились в просторной прихожей с зеркальной стенкой, встроенными шкафами для одежды и обуви. Андрей снял свою неизменную, видавшую виды и выцветшую до белизны штормов ку, разулся, выбрал из целого ряда разнокалиберных шлепанцев, разместившихся на нижней полке, свой размер, надел их и вошел в большой зал, соединявшийся с прихожей через большой открытый проем.

В зале на диване сидела молодая, красивая женщина с вязанием в руках. Около нее стояла Настасья Кузьминична и обе они смотрели на вошедшего Андрея. У женщины были светлые, почти желтые, цвета спелой ржи волосы, гладко зачесанные назад и собранные на затылке в пучок. Они открывали высокий, чистый лоб и большие, ясные, невозмутимо спокойные серые глаза, внимательно рассматривающие Андрея. Затем ее пухлые, ярко розовые губы дрогнули и сложились в доброжелательную улыбку, а глаза чуточку прищурились и от них к вискам потянулись короткие, веселые лучики. Она поднялась с дивана подала Андрею руку и сказала:
       -- Меня зовут Тамара. Проходите не стесняйтесь, пожалуйста...

Андрей быстро шагнул к ней навстречу, неловко пожал ее мягкую, теп лую ладонь и, отчего-то вдруг смутившись, сказал торопливо:
       -- Андрей... Друг Валентина...

Женщина была в широком, свободно спадающем вниз платье халате, скрывающем ее фигуру. Однако в выражении ее глаз и всего лица было нечто такое, отрешенно-возвышенное и счастливое, как будто женщина постоянно прислушивается к самой себе, к чему-то загадочному и малопонятному, но очень радостному, происходящему внутри нее, что сразу становилось ясно, она - беременна, она ждет ребенка.
       -- Вот так-то, Андрюша, - чуточку нараспев, шутливо-назидательно сказала Настасья Кузьминична, - пока ты где-то там блуждал, мы Валечку нашего к рукам прибрали и теперь вот прибавления ждем

Она ласково погладила женщину по голове. Сразу видно было, что в этой семье царит любовь и согласие, любовь и благодать, и что невестка здесь – именно тот центр, та величина, вокруг которых вращаются все и все, а на будущего ребенка уже сейчас, еще до его рождения, уже не могут надышаться. Да, такой семье можно было только позавидовать. И Андрей совершенно искренне сказал:
       -- О-о, поздравляю! От всей души поздравляю! И я очень, очень рад за вас всех....

Камай заглянул в зал, подошёл к ним и хлопнул Андрея по плечу:
       -- Вот так-то, Андрей! Мы, как видишь, здесь время даром не теряем, - и затем обратился к матери, - мам, собери на стол, а?

Настасья Кузьминична погрозила пальцем сыну:
       -- Валь, не лезь не в свои дела. Уж кто-кто, а я то свои обязанности никогда не забываю, - и она лукаво подмигнула Андрею, -Правда, Андрюша? Не забыл еще?
       -- Разве такое можно забыть, - развел руками Андрей.

Ему нравилась эта непринужденная, раскованная, полушутливо-полусерьезная манера общения, принятая в доме Камаевых, нравилась сама атмосфера этого дома, наполненная доброжелательностью, радушием и вниманием к каждому из живущих здесь и к каждому из приходящих сюда.

Стол был накрыт быстро и, как всегда, был изысканно богат и разнообразен. Хозяйка дома не поскупилась, ей нравилось приносить людям радость и доставлять им удовольствие, нравилось угощать их и удивлять их. А к Андрею она всегда относилась с симпатией, была к ному благожелательна и даже немножко неравнодушна, по-матерински опекала и баловала его. Но сегодня она решила оставить мужчин одних. Она ушла вместе с невесткой и, в общем-то, правильно сделала. Мужчинам ведь тоже бывает необходимо побыть одним.

Андрей с «Камаем» сидели долго. Они выпили одну бутылку водки и принялись за другую. Пили и говорили, говорили и пили. Правда, говорил больше Андрей, чем «Камай». Андрея словно бы прорвало. Он спешил выговориться. Слишком долго он носил свое прошлое в себе, слишком долго молчал, слишком долго таил, скрывал от окружающих. Прошлое душило его, мучило, тревожило, не давало покоя. И это, пожалуй, был единственный случай в жизни Андрея, когда он так    разоткровенничался с посторонним для него человеком о перипетиях своей личной жизни. Но ведь это был не посторонний для него человек. Это был «Камай», тот самый парень, который так близко принял в свое время к сердцу все переплетения их тогдашней любви и очень много посодействовал как ее началу, так и ее успешному в дальнейшем развитию
       -- Да-а, навязал ты в своей жизни узелочков, - сокрушенно покачал головой «Камай». - не позавидуешь. И как ты только ухитряешься все так усложнять, а? Неужели тебе трудно просто жить, как люди живут, без этих всех твоих кренделей и завитков, от которых и голова кружится и тошнить начинает?

Он докурил сигарету и протянул руку к пепельнице, чтобы погасить ее. Но пепельница была уже полна. «Камай» удивление покрутил голо вой и произнес, усмехнувшись:
       -- Вот это да-а! Видишь, какую гору окурков мы с тобой насыпали, невпроворот уже становится. Надо высыпать.

Он встал, взял пепельницу в руки и вышел на кухню. Вернулся ,поставил пустую пепельницу на стол и снова сел. Взял бутылку водки в руки, налил в стакан себе и Андрею. Посидел в задумчивости немного, сосредоточенно глядя куда-то в угол комнаты, затем взял свою стопку, кивнул головой Андрею и молча вылил водку в рот. Сморщился, крякнул, с отвращением передернулся и резко выдохнул из себя воздух. За тем взял кусочек белого хлеба, нож и намазал хлеб сначала маслом, по том сверху положил немного красней икры, откусил кусочек, медленно прожевал и проглотил. Затем повернулся к Андрею и сказал:

       -- Вот что я тебе скажу, Андрей. Обрубать надо все эти узлы и все эти твои хитросплетения, обрубать и только...
       -- Как это, обрубать? - спросил Андрей.
       -- А вот так, Андрей, - «Камай» поднял правую руку и резко рубанул ею по воздуху, пьяно качнувшись на стуле, - И вместе того, чтобы крутиться, вертеться, туда или сюда, надо взять и шагнуть вперед, куда тебе надо, шагнуть вперед, и все тут. Нечего тебе даже и пытаться распутать что-нибудь – ничего не получится, ты и так с ног до головы весь опутан, прорубаться надо и идти вперед.
       -- Да ну тебя, Валь, - отмахнулся Андрей, - Я думал, ты что-то дельное мне скажешь. А ты просто слова пустые льешь...
       -- Да нет Андрей, я тебе серьезно говорю. Я слова никуда впустую не лью, - Камай встал со стула, перегнулся через стол к Андрею и постучал пальцем по его лбу, - Голова твоя садовая, не слишком-то разумная. Я дело тебе говорю. Ведь я видел летом твою Зину и разговаривал с ней...
       -- Да-а-а..?! - ошеломленно вздохнул Андрей.
       -- Да, да, - резко, почти грубо отозвался «Камай», - Мы с ней битый час стояли около парка и разговаривали. И все о тебе. Моя Тамара даже приревновала немного к ней. Кто это, мол, такая? Да что это я так долго с ней разговариваю? И о чем это можно так долго с посторонней девушкой разговор вести? И действительно ли она, эта девушка, мне посторонняя? Еле успокоил свою Тамару А Зина твоя все о тебе, да о тебе. А что я о тебе сейчас знаю? Да ничего... Кроме того, что ты идиот разнесчастный. И себе жизнь испортил и ей тоже...
       -- Что идиот, это верно, - убитым голосом проговорил Андрей.

Слов а «Камая» потрясли его. Хмель мгновенно вылетела из головы, оно стала ясней и свежей, как будто не сидели они с «Камаем» весь вечер за столом и не выпили почти две бутылки водки на двоих, пусть даже и с хорошей закуской. Ему стало нестерпимо горько на душе и потянуло на воздух, на улицу. Захотелось пройтись, просвежиться. И он сказал Камаю:
       --Ладно, Валь, спасибо тебе за все. Поплакался я от души. Пойду теперь домой. Уже поздно... Пока.

Они пожали друг другу руки, похлопали друг друга по плечам, затем обнялись. «Камай» спросил:
       -- На работу к ребятам зайдешь?
       -- Обязательно, - ответил Андрей, - к обеду где-то, не раньше. Пока проснусь, пока то, да се. Как раз к обеду только и получится...

«Камай» проводил Андрея до калитки. Они еще раз пожили друг другу руки, еще раз обнялись. Андрей сказал:
       -- Привет Настасье Кузьминичне. И супруге тоже от меня низкий поклон. Повезло тебе с женщинами. Что мать, что жена – одно загляденье! Рад за тебя. Очень рад...

Андрей шагнул за калитку и, махнув «Камаю» рукой, пошел к дороге.
       -- Слушай, Андрей, - раздался от калитки голос Камая, - я бы на тво- ем месте к ней все-таки съездил бы. Ей бегу, Андрей. Или хотя бы написал письмо ей, что ли... Я тебе дело говорю... Запомни.
       -- Спасибо за совет..! - крикнул в ответ Андрей и подумал, - как буд- то я не пробовал сам так сделать. И писать пробовал, и съездить думал... Только вот что-то ничего не получается у меня...Ничего-о-шеньки... Абсолютный ну-уль…

Андрей медленно вел по улице, погруженный в свои думы. Было тихо и сравнительно тепло. Андрей даже не стал застегивать свою штормовку. Вечерняя прохлада остужала разгоряченное спиртным тело. Андрей вышел на центральную. Советскую улицу. Здесь горели фонари и было посветлее. Липы начали уже осыпаться. Под ногами тихо шуршала опавшая листва.. Андрей машинально стад прислушиваться. На что же это может быть похоже? Этот шепот осенней листвы, лежащей на старых камнях тротуара... На что? Но в голову вдруг неожиданно пришли другие, совершенно не относящиеся к нынешнему моменту строки. И вроде бы неплохие строки. В них что-то было, что- то запоминающееся:
Скрип снега под ногами,
Как будто чей-то всхлип...

Чем бы только завершить этот стих? Всхлип - это, все таки, плач. Значит, кто-то плачет, кричит, стонет, рыдает...в общем… страдает... Кричит чья-то боль, чье-то… страдание... Ага, вот так вроде бы:
И вот поплыл над нами
Протяжный, долгий крик.

Что ж, вот и четверостишье получилось. Только причем здесь снег, когда на дворе осень? Впрочем, какая разница, осень, зима, лето, если на душе холод и слякоть, и душа разрывается от боли... Стон, стоп, погоди…Что-то здесь есть... Вот это:
Душа ль кричит от боли,
Иль сердце рвет печаль

О, господи, мне сейчас как раз стихов только не хватает.. Давно что-то я их не сочинял. А сейчас накатило вот что-то, наплыло, нашло, набежало... Постой, постой... Слово удачное... Наплыло. Именно - наплыло Что может наплыть? Облако? Лодка? Крик? Подожди, это уже было... Это я уже использовал... Такая строка уже есть. Здесь надо что-то другое. Крик, всё-таки? Но что или кто может кричать? Человек, ребенок, птица, ветер. Стоп, стоп, стой...Ветер?! Конечно же ветер... Дикий ветер в лесу, в степи, в поле... Точно, в поле. Только в поле ветер может кричать или плакать. В лесу ветер просто шумит, стонет... Поэтому, на верное, так:
Иль ветер дикий в поле
Вдруг вскрикнул невзначай

Ну, что ж, можно сказать, что маленькое стихотвореньице у меня полу чилось. Ни с того, ни с сего, так, неожиданно... вот сочинил четверостишье Но неожиданно ли? Ведь душа действительно кричит... Зря всё-таки он сюда приехал, ой, как зря! А, может, всё-таки не зря? Вот стихотворенье сочинил.... Почти сочинил... Еще бы четверостишье... Хотя бы одно... А зачем? Кому нужен этот стих? Да мне самому, наверное... Кому же еще? Стихи - это одна из форм самовыражения личности. Творческой личности... Выходит, я - творческий человек? Конечно же! Вон сколько уже успел «понатворить» в своей жизни, смотреть тошно... Хоть плачь, хоть криком кричи... Опять этот крик... Крик... Что-то с этим словом было связано... Только что.... Ах, да-а! Стихи... «Ветер вскрикнул невзначай... Ветер дикий в поле..? Что может нести с собой или в себе крик ветра в поле? Оторопь, страх, озноб, холод... Пожалуй, лучше холод, жуткий, лютый, нечеловеческий какой-то... космический, что ли? Да, да, космический, вселенский холод... Он заполняет всю землю, все вокруг... Да..! Точно..! Именно так...« И холод заполняет землю...» Холод пришел и... все теперь Конец... Круг замкнулся... Какой круг? Смертельный? Нет, здесь надо бы что-то другое...Ага, конечно же свинцовый, свинцовый. Пули ив свинца ведь делают. Значит, круг будет свинцовый. Это все, и смерть, и обречен- ность, и тоска, и безнадежность... Все вместе взятое, слившееся:
И холод заполняет землю,
Свинцовый замыкая круг

Точно, круг замкнулся... И ничего уже не надо... Ничего уже не поможет.. Ничего уже не спасет... И рассудок человеческий ничего уже не воспринимает объективно, реально... Он в ужасе. Где правда, где ложь - он уже не в состоянии понять, не в состоянии отличить.... А потому он все отвергает, отбрасывает, переиначивает, не понимает... Тогда, конечно же, так:
Рассудок правды не приемлет,
Когда она приходит вдруг...

Стихотворение это Андрей не успеет тогда закончить. И о нем он поза будет. Надолго. А вспомнит эти строки через несколько лет в Закарпатии, где он будет находиться тогда в длительной командировке. Вспомнит и закончит его.
Стихотворение получится мрачным, безысходным, чуть ли не мистическим. Однако Андрей тогда уже начал потихонечку подниматься, вставать на ноги и разрывать замкнувшийся вокруг него свинцовый круг несчастий. Жизнь вновь начала в нем оживать и мир снова заиграл яркими и ласковыми для него цветами. Но он, вероятно, в душе еще сам боялся поверить в начало своего нового возрождения и стихи действительно получились очень уж мрачные, совсем не отражающие его настоящего тогдашнего душевного состояния:

Скрип снега вод ногами,
Как будто чей-то всхлип,
И вот поплыл над нами
Протяжный, долгий крик

Душа ль кричит от боли,
Иль сердце рвет печаль,
Иль ветер дикий в поле
Вдруг вскрикнул невзначай?

И холод заполняет землю,
Свинцовый замыкая круг...
Рассудок правды не приемлет,
Когда она приходит вдруг.

Так счастье превращается в несчастье,
А благо обращается во зло...
Судьба во всем своем «всевластьи»
Идет ко мне крутым послом.

Идет вслепую, без дороги,
Топча подряд и все и всех.
Не осуждайте меня боги
За этот мой последний грех...

Уже дымит усталая заря,
А губы сами шепчут панихиду,
И жизнь, прожитая зазря,
С себя снимает ветхую хламиду

Андрей неторопливо шел по улицам затихавшего и засыпавшего маленького провинциального городка, бормоча в полголоса стихи, и погруженный в свои мысли настолько, что не замечал ничего вокруг. Впрочем, с ним такое бывало частенько. Он еще и разговаривать сам с собой мог, и спорить, и стихи читать, да мало ли еще что. А сегодня он, вдобавок ко всему, был еще и основательно выпивши. Очнулся он и привел в себя лишь тогда, когда подошвы его ботинок застучали по бревнам железнодорожного переезда. И он понял, что, сам того не по- дозревая, шел не к дому родителей, к своему, можно сказать, родному дому, а к дому Зины. Ноги сами привели его сюда, воспользовавшись не вполне нормальным состоянием его сознания. Сработал рефлекс, инстинкт самосохранения. И этот рефлекс привел его к самому значимому и дорогому для него месту в Лебедяни, к дому Зины.

Вот это да-а! Факт, вреде бы, ничего, на первый взгляд, собой не представлявший, но, в тоже время, говорящий о многом. И как тут ни крути, но сам он себя сейчас разоблачил. Ничего оно ив того прошлого не забылось, не развеялось за эти два прошедших года. Ничего. Как сидело где-то там, в глубинах сознания, так и сидит до сих пор. Лишь затаилось немного до поры, до времени, спряталось и выжидало. И стоило ому только заехать сюда на денек, как все возродилось, всплыло, вернулось на «круги свои». И сколько же ему еще предстоит кружить вокруг этих злополучных, но столь памятных для него мест? Сколько? Не уж-то, всю жизнь..?!
Андрей прошел к тому месту около забора, где он когда-то стоял, поджидая Зину с работы во второй смене. Встал, прислонившись спиной к шершавым доскам забора, закурил, задумчиво глядя на дом. Вот окно комнаты Зины. Там сейчас горит свет. Интересно, кто теперь там обитает? Странно, все-таки. Жил в комнате человек один, а теперь вот другой... Но еще более странным является тот факт, что он, Андрей, совершенно ничего не знает о ее семье, о ее родителях, о ее сестрах и братьях, о тех, с кем она росла, выросла. Ничего, кроме того, что они существует, эти ее родные, и что они к нему, Андрею, всегда относились очень и очень отрицательно.

Странно, очень странно, ничего не скажешь... Вообще, в той его жизни странностей, пожалуй, гораздо больше, чем нормального или просто обычного. Все как-то не так, не по людски, не по человечески и, во обще, не слишком поймешь как, через пень колоду как-то. И сейчас в голове возникает одни лишь недоуменные вопросы. Почему? Почему? Почему?

Ну, почему он даже и не попытался ничего узнать про тот мир, в котором выросла его Зина? Ведь он же о ней ничегошеньки, по существу, не знает. Кто она, где родилась, где училась, кто ее родители, откуда они приехали в Лебедянь, кто ее братья, сестры, где живут, работают, учатся? Эта сторона жизни или часть жизни Зины почему-то оказалась совершенно вне круга его, Андрея, интересов. Как же так?! Ведь Зина была его любимой девушкой и его должно было интересовать все, связанное с ее настоящей и прошлой жизнью. Это естественно, это нормально для каждого нормального человека. А он?! Выходит, что он довольствовался впечатлениями лишь одного, текущего дня, порхал, как мотылек, совершенно бездумно наслаждался общением с девушкой, абсолютно не задумываясь ни о чем,: ни о ее будущем, ни о своем лично, ни ее их совместном будущем. И она, Зина, выходит, прекрасно его понимала, отсюда и идет это ее снисходительно покровительственное, хотя и ласковое, «малыш», «малышок».
Да, получается так, что вся его прошлая жизнь - это сплошное мальчишество и самый обыкновенный, самый элементарный инфантилизм, бегство от проблем, боязнь принятия на себя ответственности. Это Андрей прекрасно все сейчас видел и сам. Понадобилось два года непростой жизни, чтобы увидеть себя в настоящем виде, в истинном свете, а не в разовых лучах детских наивных фантазий. Уход из действительности чреват не слишком приятными последствиями. И для себя само- го, и для близких ему людей. Пора взрослеть и возвращаться на грешную землю. Пора ходить по земле, а не порхать где-то в заоблачной выси. Уже двум молодым женщинам он, не желая того, причинил большие страдания, испортил жизнь.
 Не пора ли ему взяться за ум и попытаться хоть что-то сделать, чтобы исправить непоправимое. Пусть да- же и не исправить. Исправлять-то уже нечего. Давным давно уже поздно. Все ведь порушено, поразвалено и осколков уже не соберешь, ,не разыщешь. Повиниться хотя бы и то было бы уже хорошо. Хоть какой то прок, хоть груз с души снимется и не так тяжко давить будет впоследствии. Может быть.
.Свет в окне бывшей комнаты Зины погас. Андрей вздохнул, бросил сигарету на землю, оторвался от забора и пошел к дому родителей. Все. Здесь ему больше делать нечего. Здесь он оставил кусочек своей жизни, может, самый лучший кусочек, здесь он простился со своей юностью и пора ему теперь начинать шагать в большой взрослый мир со всеми его превратностями, громадными минусами и малюсенькими плюсами.

Придя домой, Андрей разделся, умылся, поел оставленный матерью ужин, попил чай и ушел в большую комнату, бывшую когда-то его комнатой. На диване мать постелила ему постель. Да, мать есть мать. Ее рук, ее забот, ее внимания забыть невозможно. Они всегда кстати.

Андрей сел на диван, закурил и задумался. Он чувствовал, что сегодня в его душе что-то произошло, наступил какой-то перелом, назрело какое-то решение. Не-ет, не зря он приехал сюда, всё-таки не зря. Пепелища очищают. Это уж точно. Это он сегодня сумел почувствовать. Не совсем, видать, еще очерствел, не все еще в нем потеряно.

Андрей достал свою сумку, открыл плоский боковой карман и достал оттуда толстую общую тетрадь в коленкоровой обложке. Андрей оторвал листок, положил его на стол, взял авторучку и решительно, не раздумывая, написал:

« Здравствуйте Зинаида Сергеевна!
Вы, наверное, очень удивитесь, получив это письмо. Я тоже удивляясь самому себе, собственной смелости и собственной решимости, когда пишу его Вам. И дело не в том, что мы с Вами были когда-то знакомы. Просто я несколько раз пробовал Вам написать, пытался объяснить суть происшедшего с нами, но у меня ничего не получалось и я бросал исписанные листки бумаги. А вот теперь пищу. И не потому, что я нашел нужные слова для объяснения. Нет. Дело не в этом. Дело в другом. Есть вещи в жизни, объяснить существование которых престо невозможно. Их надо принимать такими, какие они есть на самом деле. С ними можно соглашаться, можно не соглашаться, не они есть, они существуют. И существует тот факт, что я тогда совершил подлость по отношению к тебе, по отношению к нам обоим. И ощущение подлости этого поступка преследует меня по пятам все эти два года жизни и не дает покоя ни днем, ни ночью. Зина, прости меня, если сможешь. Умоляю, прости. Я не прошу возвращения к нашим прошлым отношениям. Это невозможно. Это глупость и безумие с моей стороны даже говорить об этом. Нет, конечно же, ни о каком возврате и речи идти не может. Поэтому я прошу лишь одного - прощения. И больше ничего. Это, пожалуй, единственно, что я хотел тебе сказать. С искренним уважением и признательностью.
Андрей.
Р.S. Я не знаю, зачем я тебе все это пишу. Все это лишено хоть какого-то смысла. Но, поверь, пожалуйста, я так больше не могу. Я заехал в Лебедянь на день-два и понял, что Лебедянь стала для меня проклятым городом. И мне надо бежать скорее отсюда, куда глаза глядят. И как можно дальше. Здесь все напоминает о тебе. Буквально все. И ноги сами несут меня к твоему дому. И я завтра же скорее уезжаю отсюда. Бегу из этого города, сломя голову, где мне когда-то было так хорошо. Бегу потому, что мне стало совсем невмоготу жить.

Андрей взял конверт, сложил, не читая, листок с написанным торопливо строчками, вложил в конверт, заклеил его и написал адрес: «г. Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З. С.»

Он вспомнил, как первый раз писал по этому адресу письмо Зине, когда она ездила в Университет на сессию, и никак ко мог сообразить, как же правильно пишется слово «Главпочтамт», то ли «т», то ли «п» ,на конце слова. Думал, думал и решил, что более правильным будет второй вариант. Так и написал на конверте. А потом на работе, зайдя в библиотеку, где он обычно бывал частым гостем, увидел «БЭС» и глянул на букву «Г». К своему удивлению и ужасу он увидел четко написан- ное слово: «Главпочтамт». Даже сейчас он хорошо помнил, как ему было тогда стыдно за эту грубую ошибку собственной самоуверенности и самонадеянности.

Андрей взял заклеенный конверт, оделся и вышел на улицу. Перейдя дорогу, где на здании «Райсоюза» висел почтовый ящик, он опустил письмо и вернулся домой. Здесь он разделся, лег в постель, выкурил напоследок сигарету, повернулся на бок и мгновенно заснул. Заснул сном счастливого человека, исполнившего свой долг. Но снов в эту ночь он не видел. А если и видел, то ничего не запомнил. А раз не за- запомнил, значит, ничего существенного он в эту ночь не видел. Пожалуй, так оно и было. Успокоенная совесть просто спала, отдыхала и его не тревожила.

ГЛАВА 13

В Москву Андрей приехал в приподнятом настроении, успокоенный и даже умиротворенный. Сознание того, что он наконец-то смог себя преодолеть и решить всё-таки эту труднейшую для себя нравственную проблему с письмом-покаянием к Зине, столько времени мучившую его, принесло ему долгожданное душевное равновесие, помогло вновь почувствовать под ногами твердую почву и обрести былую уверенность в себе, в собственном будущем. Он вновь ощутил себя нормальным, полноценным человеком.

Ждал ли он чего от этого письма? Трудно сказать. И да, и нет. Хотя, если разобраться, у него не было ни малейшей уверенности в том, что он получит ответ. Слишком тяжкой, с его точки зрения, была его вина перед Зиной, чтобы можно было бы позволить себе иметь надежду. Тогда, спрашивается, зачем же он писал это письмо? Для чего? Ну, здесь ответ был ясен - письмо, пожалуй, больше было нужно именно ему самому, а не Зине. Ведь у Зины, наверняка идет уже полным ходом своя новая жизнь, в которой для него, Андрея, места, конечно же, не предусмотрено. Он потерял на это право. Окончательно и безвозвратно. И он не имеет никакого права снова мешать ей, вмешиваться в ее эту новую жизнь, лезть туда со своими какими-то претензиями, просьбами, мольбами. Не имеет и не может иметь.

Хотя, конечно же, в глубине души он, сам себе тому не признаваясь, ждал чуда. Все мы люди, все мы «человеки» и, когда нам трудно, невмоготу совсем, когда нам надеяться уже не на что, мы жаждем чуда. И эта магическая формула - а вдруг! - порой действительно вызывала в жизни приход чуда, разом переворачивающего твою судьбу буквально наизнанку, делающего с тобой самое невероятное и невозможное. Ведь действительно, черт здорово может пошутить, воспользовавшись тем обстоятельством, что Господь Бог в данный момент времени соизволил отправиться почивать.

Хочу надеяться на Чудо,
Быть может Бог сегодня спит,
Я больше плакаться не буду-
Лечу в последний свой «кульбит»
Я знаю – Чуда не бывает,
Я знаю – Чудо, это миф,
Ведь даже Счастье убивает,
Когда оно всего лишь Миг…
Вот почему я жажду Чуда,
Кричу я Черту – принимай!
Пусть Бог меня потом осудит,
Кара – потом, сейчас же – Рай!

И Андрей , конечно же, не мог сдержать невольной дрожи в сердце, когда подходил к ящику с письмами, висевшем на стене в холле первого этажа общежития. Но в его ячейке с буквой «О» было пусто. Воронеж молчал. Прошла одна неделя, вторая, третья. И когда Андрей совсем уже разуверился в том, что оттуда, из его прошлого, сможет прийти хоть какая-то весть, он вдруг увидел в ячейке конверт с этим характерным и таким дорогим для него, витиевато-готическим шрифтом ее почерка. Андрея бросило в жар, потом в холод. Стало вдруг по- чему-то очень и очень страшно. Когда он ждал письма - было проще, была надежда. А сейчас, когда он наконец-то узнает правду, эта правда может оказаться совершенно не той, какую он втайне ждал. Уж пусть бы оставалась призрачная, не сладкая надежда, чем горькая, уничижительная правда.

Андрей взял письмо, подошел к одному из диванов, стоящих в холле около стены и бессильно опустился на него. Дрожащими и неловкими от волнения руками он несколько раз пытался было распечатать конверт, но каждый раз останавливался. Было страшно. Что может принес ти ему письмо, на конверте которого стоит обратный адрес: Воронеж, Главпочтамт, До востребования, Тереховой З.С.? Что? Что? Ведь если указан обратный адрес, значит не все должно быть потеряно, не все так ужасно, как ему всегда представлялось. Но, с другой стороны, когда человек пишет письмо, то на конверте очень часто обратный адрес он ставит машинально, инстинктивно, совершенно не думая об адресате. Да и мало ли почему человек может написать на конверте свей обратный адрес! Почему это должно обязательно обозначать, что он, этот человек, сидит и с нетерпением ждет ответа на свое письме? Нет, совершенно не обязательно...

Время было послеобеденное. Мимо сидящего недвижно Андрея беспрерывно шли и сновали туда-сюда студенты. Большинство из них Анд рея знали. Они здоровались, иногда останавливались, бросали две-три ничего не значащие фразы и шли дальше. У каждого были свои дела. Андрей знал, что ребята из его комнаты уже пришли из института и сейчас, наверное, лежат на своих койках животами кверху и чешут языки, изощряясь друг перед другом в остроумии. Особенно неутомимым здесь бывает, конечно же, Бубнов Юрка. Андрей был в хороших отно- шениях с ребятами, не читать при них сегодняшнее письмо ему не хотелось. Здесь он тоже на виду. Не-ет, придется уйти куда-нибудь, поискать уединения. Андрей поднялся и вышел из общежития. Здесь в сквериках около корпусов «студгородка» было много всяких уютных местечек со скамейками. На одной из них Андрей и разместился. Теперь он был совершенно спокоен. И готов был ко всему. Он распечатал конверт, достал письмо, развернул его и начал читать:

« Андрюша! Здравствуй!
Я, наверное, заставила тебя долго ждать ответа, но, что поделаешь, если я немного изменилась за эти годы, стараюсь меньше делать ошибок в жизни, их у меня и так больше, чем достаточно. И я потому-то, наверное, стала гораздо медленнее реагировать на все происходящее вокруг меня.
Начну сначала. Разумеется, я конечно же не ждала от тебя письма, оно на меня свалилось, как снег на голову. Я думала, что скорее гром зимой прогремит, чем ты возвратишься к прошлому. Но ты все-таки написал. Через два года, но написал. Значит, что-то изменилось в тебе за эти годы. Но что и как? Я думаю, что особенно раздумывать над вновь сложившейся между нами ситуацией не стоит. Пустим все по течению и посмотрим, что же будет дальше.? Не так ли, Андрюша?

Ну, а меня ты можешь считать старшекурсницей. Я все ближе подхожу к финишу. Через год в это же время я уже получу назначение куда-нибудь. А куда - мне все равно. Лишь бы люди были вокруг хорошие. А все остальное потом само собой приложиться. Домой я езжу гораздо чаще, чем ты. И вот только недавно приехала из дома после праздников, потому-то и задержалась с ответом. На родине все по прежнему, но особых новостей не знаю. Просто, Лебедянь меня как-то перестала теперь интересовать. Затягивает другая жизнь. Андрюша, а ты моло- дец, что не бросил свою бродячую жизнь. В этом есть своя, особенная прелесть. Я ведь тоже стала, в какой-то степени, туристом и теперь хорошо представляю, что такое дым костровой в ночном лесу. Это ты когда-то заразил меня своими рассказами о геологах и об их романтической жизни в палатках. Так что спасибо тебе за это, Андрюша. Всё-таки интересно посмотреть, каким ты сейчас стал после этих двух лет . Ой, что-то я разговорилась с тобой!
До свидания, Андрюша!
       Зина Т.»

Андрей прочитал письмо раз, другой, третий и облегченно вздохнул Простила. Это точно. Хотя прямо об этом в письме ничего не было сказано. Но ведь мы прекрасно знаем, что иногда несказанное «нет» равносильно сказанному «да». Письмо было строгое, сдержанное, но, в общем-то, доброжелательное. Оно ничего не обещало, но ничего и не запрещало. Главное оно давало надежду, оно вселяло надежду, оно разрешало иметь надежду, позволяло иметь надежду и благословляло на надежду. Письмо давало Андрею шанс. И это было уже хорошо. Очень даже хорошо. Это уже было нечто, похожее на прощение. Пусть не высказанное вслух, но уже подозреваемое. Письмо протягивало тоненькую, непрочную ниточку между ним и Зиной, между Москвой и Воронежем. И теперь только от Андрея зависело, превратится ли эта ниточка в прочные узы, крепко связывающие их, или же она вновь оборвется, не теперь уже навсегда. Судьба была в настроении и решила дать Андрею еще один шанс. И Андрей решил этот свой шанс постараться не упустить. Потому что он знал, он чувствовал, что больше шансов у него уже не будет. Этот - последний.

Так завязалась их переписка. Ничего особенного в письмах не было. Самые обычные, мелкие и незначительные подробности их студенческого жития-бытия в Москве и Воронеже. Чисто дружеская переписка без какого-либо намека на чувства. Андрей так боялся все снова испортить одним каким-нибудь неосторожным своим словом, что старался вообще не касаться сути их новых взаимоотношений - такими хрупкими и непрочными они ему казались .Не касалась их и Зина. Они шли друг к другу робко, несмело, ощупью. Они не торопили события, полагаясь на мудрость самой жизни. Если жизнь дала им сей- час этот шанс, то неужели она позволит судьбе вновь отвернуться от них и все опять разрушить? Это было бы слишком жестоко и слишком  уж несправедливо, а значит - нечестно. И потому, пусть все идет своим чередом и будь оно теперь, что будет. Надо только набраться побольше терпения и – ждать, ждать, ждать…Вот только бы глаза ее в бесчисленно-длинных снах не были бы такими печальными…

«В твоих глазах застывшая печаль И черный лед несбывшихся Желаний, Как долго можно так не замечать, Что наша Жизнь всего лишь Ожиданья! Мы ждем то Чуда. то Святой Любви, То жаждем Счастья – даже хоть Слепого… И крутит Жизнь загадки меж Людьми, Где каждый шаг – лишь Милостыня Бога…»

Пусть - Милостыня, пусть – от Бога, но – лишь бы она была…
И письма потихонечку шли. Из Воронежа в Москву, из Москвы в Воронеж. Не так уж часто, всего лишь пару раз в месяц, но и не так уж и редко – целых два письма в месяц. Это уж была не простая обязаловка, не тонюсенькая ниточка, готовая ежесекундно оборваться, а нечто гораздо большее, серьезнее... Им бы увидеться, посмотреть друг на друга и тогда многое бы разрешилось само собой, сражу стало бы на свои места. И вскоре такой шанс, такой случай представился.

В зимние студенческие каникулы Зина собиралась со своей группой съездить по путевке в Ленинград, а на обратном пути задержаться на день два в Москве у своих родственников. И они договорились в письме, что Зина позвонит Андрею в общежитие, если у нее в этой поездке все сложится удачно. Но о звонке в письме было сказано уклончиво и не слишком определенно, поэтому Андрей, собственно говоря, и не слишком-то на него в дальнейшем рассчитывал.

Но Зина позвонила. Как видно, ей тоже хотелось встретиться и она рискнула. Андрей сидел с ребятами в своей комнате и играл в карты. И не в какого-то там задрипанного дурачка или в банальнейшее очко. Не-ет, они играли в благороднейшую из всех благородных карточных игр, быстро входившую тогда в студенческую моду, они играли в покер.

Они по-прежнему жили втроем, Андрей, Бубнов и Завьялов, жили весело, дружно, коммуной. Все у них было общее, начиная от денег и кон- чая одеждой. На каникулы никто из них никуда не ездил и они работа- ли вместе в метро, даже в одной бригаде. Хотя Бубнов мог бы спокойно и не работать. Ему одному, единственному из окружения Андрея, присылали регулярно из дома деньги и посылки с продуктами. Но у не го в доме было н все благополучно. Мать второй раз вышла замуж и Бубнов не желал присутствовать в новой для него семье, он там чувствовал себя лишним и ненужным, и сильно ревновал мать к ее новому             избраннику. Комната Андрея была полна ребят. Дым стоял коромыслом, хоть топор вешай. Здесь каждый занимался своим делом, не обращая ни на кого внимания. Здесь все делали все сразу и каждый по отдельности. Играли в карты, трепались, пили, кто что хотел: вино, водку, пиво, чай, слушали музыку, а кто-то, лежа на кровати и, замотав себе голову полотенцем, спокойно себе похрапывал. В общем, атмосфера свобод- свободная, несколько анархическая, по принципу - кто во что горазд. И здесь к ним зашел дежурный парень с вахты и крикнул:
       -- Андрей! Орлов! К телефону... Девушка звонит...

Андрей передал карты стоящему рядом парню, вылез из-за стола и вы- шел. Знакомых Андрея в Москве было много, особенно женщин, звони ли ему часто и потому ничего сверхъестественного или необычного в этом звонке не было. Звонок как звонок. Мало ли что... Мелькнула было мысль о Зине, но он сразу отогнал ее. Это было слишком невероятно, чтобы быть правдой, чтобы произойти в действительности. Андрей взял трубку и произнес:
       --Алло, я слушаю...

И здесь произошло невероятнее. Знакомый до невозможности голос, отчетливо и ясно, как будто говорящий стоял совсем рядом, произнес:
       -- Это ты, Андрюша? Здравствуй...

У Андрея разом вдруг сжалось и опустилось куда-то сердце. Он буквально задохнулся от волнения и на некоторое время просто напросто онемел, боясь выдавить из себя хотя бы слово. Здесь, рядом, совсем, совсем близко, где-то в Москве находится Зина. Он ее сейчас сможет увидеть, дотронуться до нее. Господи! Такого не может быть! Это ему просто приснилось или кажется наяву... Ом молчал, замерев, затаив дыхание, не смея произнести хотя бы слово, не смея шевельнуться, не веря самому себе. А в ушах звучал встревоженный женский голос, от звука которого у Андрея ужо начинала кружиться голова:
       -- Алло! Алло! Андрей, ты меня слышишь?! Алло!

Он прокашлялся, приходя в себя, и тихо, словно боясь спугнуть и разрушить происходящее чудо проговорил:
       -- Я слышу тебя, Зина! Здравствуй! Ты откуда звонишь?
       -- Я с вокзала. Я только что приехала из Ленинграда. Сейчас собираюсь к своим. У меня здесь тетя живет. Но сначала решила тебе позвонить. Ничего? Надеюсь, не помешала?
       -- Ну, что ты, Зина, конечно же нет! - воскликнул Андрей, - Зачем ты так говоришь?! Я же твоего звонка неделю целую жду, пойми, пожалуйста! Ты где сейчас? Я к тебе быстренько сейчас подъеду...
       -- Не надо, Андрюша, - запротестовала Зина, - уже поздно. Меня тетя на ужин давно уже ждет. Ведь я ей позвонила с вокзала. Она знает о моем приезде...
       -- Погоди, погоди, Зина, - встревожился Андрей, - так нельзя. Нам
же надо с тобой увидеться сейчас. Обязательно надо! Ты что, Зина? И он умоляюще добавил, - Ты только скажи куда и я мигом, а? Зи-ина?! Я много времени у тебя не отниму... Поверь...
Она рассмеялась. Рассмеялась легко, свободно и радостно. И ее этот смех показался Андрею сладчайшей музыкой. Значит, она не против, она согласна на встречу. Не может не быть не согласна. Для чего же тогда она звонила? И точно. Зина примирительно и чуточку назидательно, как разговаривают с капризным, но любимым ребенком, сказала:
       -- Ну хорошо, хорошо, Андрюша, я согласна. Минут через пятнадцать я буду на станции «Новослободская». Давай встретимся у выхода из метро. Прямо около дверей. Ты знаешь это метро?

Станцию метро «Новослободская» Андрей знал. Выход там был один. И заплутаться там было трудновато. И он торопливо сказал:
       -- Зина, понял все. Я лечу. Минут через пятнадцать я буду там. Только ты, ради бога, не уходи. Слышишь? Зина, не уходи, дождись меня... Умоляю, Зима, не уходи...
Она опять рассмеялась. Смех был довольный. Ей, наверное, нравилось, что Андрей так добивается встречи с ней, которая, конечно же , и так состоялась бы. Ведь эта встреча и ей самой тоже нужна...
       -- Ладно, Андрюша, - сказала она, - я не уйду. И никуда неденусь. Успокойся, пожалуйста, я тебя дождусь. Пока. Запомни, метро «Новослободская», на выходе...

Андрей бросил трубку телефона и кинулся наверх, к себе в комнату. Он рванул дверь шкафа, схватил пальто, шапку, шарф и, одеваясь на ходу, помчался к выходу. Добежать до метро «Студенческая» было делом пары минут. Он проскочил контролеров, на бегу положив в руки девушки в униформе пять копеек за вход и кинулся вниз на платформу Уже подходил поезд. Надо успеть обязательно. Андрей в последнюю секунду вскочил в вагон, придержав руками уже закрывающиеся двери и облегченно вздохнул. Фу-у! Основное сделано. Дальше было проще. Здесь уже потеря времени на ожидание практически исключалась. Здесь - дело только за ним! И вот метро «Киевская», длиннющий переход на кольцевую линию, который Андрей пролетел, как в молодости стометровку на стадионе, затем быстрый бег, через ступеньку по двум экскаваторам вниз, выход на платформу справа и снова скачек в вагон через закрывающиеся двери отходящего поезда. Все! Теперь можно спокойно пройти во внутрь вагона и сесть на сиденье. Можно сказать, что успел, что пока все идет удачно...

Поезд метро шел по кольцевой линии. Замелькали станции: «Краснопресненская», «Белорусская», и вот она, «Новослободская», с ее светящимися, цветными витражами. Приехали. Можно уже и не спешить. Время есть Он легко уложился в нужные 15-ть минут. Андрей вышел на платформу и направился к выходу. Шел он быстро, но не спешил. Нервнее напряжение постепенно спадало. И он почувствовал страх. Что же теперь будет? А если все напрасно? Вдруг ее там, наверху нет? Вдруг ему все это только померещилось и все происходящее сейчас с ним - это лишь игра его больного воображения? Он вновь принимает желаемое за действительное. Он вновь гоняется за призраком? Но если это так, те он больше не выдержит, у него просто больше не хватит ни на что ни сил, ни воли, ни желания. Он уже и так на пределе. Что-то не слишком ласкова к нему жизнь. Или же он сам к ней никак не может приспособиться?

Эскалатор поднялся наверх. И Андрей сразу ее увидел. Точнее, он больше никого и не видел. В вестибюле станции для него больше никого и не было, только она одна. Она стояла у стены в нарядном и очень шедшем ей пальто фиолетового цвета с лисьим воротником из чернобурки и такой же лисьей шапке и смотрела на поднимающегося по экскалатору Андрея. Она его тоже увидела сразу. Взгляды их встретились и Андрей понял, что не было никаких двух с половиной лет разлуки. А если и были, то тогда врут все поэты земли вместе взятые: « Я встретил Вас и все былое в отжившем сердце ожило...» Неправда, что ожило, оно и не умирало никогда, оно жило в его сердце постоянно и стало за ото время еще сильнее, во много раз сильнее, чем было когда-то раньше.

Андрей смотрел на ее лицо и не мог оторвать глаз. Боже, как же она ему нравилась! До невозможности, до умопомрачения, до благоговения! Она стала еще красивее, ярче, эффектнее, но в общем выражении лица и особенно глаз затаилась тень глубоко спрятанной и тщательно скрываемой печали, предающей ее лицу удивительную одухотворенность и мягкую, нежную теплоту, озаренную неизъяснимой прелестью уже проснувшейся и начавшейся расцветать женственности.
Андрей подошел к Зине и сказал:
       -- Здравствуй, Зина...

Он пытался держаться спокойным и невозмутимым, как подобает зрелому и опытному мужчине, давно уже не «малышу», но голос его дрогнул, выдавая волнение, а глаза его просто сияли от счастья, радости и восхищения, которые он даже и не пытался скрывать, да и не смог бы, даже если бы и захотел скрыть.
Зина улыбнулась и шутливо прикрыла его глаза рукой:
       -- Не надо, Андрюша, так, а не то сглазишь..

Андрей ощутил теплую мягкость ее ладони на своем лице, слабый запах каких-то приятных духов и, не удержавшись, взял ее ладонь в свои руки и прижался к ней губами.
Зина мягко высвободила свою руку:
       -- Андрюша, здесь же люди...

Они оба смутились, ощутив неловкость и робость. Да, они уже не были прежними. Они изменились. Два с половиной года разлуки - это не шутка. Они были, эти годы, они - есть. И никуда от них теперь им не деться. От них просто так не отмахнешься, не избавишься. Они уже по ставили между ними стену. Прочную или нет – покажет время, пока- жет будущее. Но сейчас она стоит перед ними, эта стена, и они уже ощутили ее твердость и ее неподатливость.

Первой пришла в себя Зина. Она быстрее сориентировалась и сразу же взяла инициативу в свои руки. Она лукаво усмехнулась:
       -- Что, Андрюша, не такая я стала? Сильно изменилась?
       -- Постарела... - постарался пошутить Андрей

Но шутка все-таки удалась. Они рассмеялись Неловкость прошла. Зина взяла его под руку, на мгновение как бы прижавшись к нему всем телом, но тут же отстранилась, сделав вид, что ничего не произошло.

       -- Пошли, Андрюша, со мной, раз уж приехал на свидание. Не много проводишь меня. Мне здесь недалеко.

       --Слушаюсь, - с удовольствием сказал Андрей, подчиняясь Зине.
Он был рад и не скрывал этого.Ом боялся их первой встречи. Боялся увидеть неприязнь, равнодушие, безразличие со стороны Зины. Одно дело - письма. Здесь могли возобладать над разумом прежние воспоминания, здесь всё-таки властвовала память. А вот встреча - совершенно другое дело. Здесь обмануться трудно. Здесь их могло ждать и разочарование, несоответствие образа воспоминаний с нынешним, реальным образом. И – слава богу, ничего подобного у них не произошло! Все у них сохранилось! Все! Это было ясно, это было видно сразу же. И у нее, и у него все цело, все по-прежнему, если только не сильнее. Время не разрушило их любовь, наоборот, оно еще больше усилило их взаимную тягу друг к другу.

Они вышли на улицу. Морозило. Дул слабый ветерок, но от него мороз казался еще сильнее. Немногочисленные в этот час прохожие торопливо проскакивали мимо, пряча лица в поднятых воротниках пальто и шуб. Андрей с Зиной пересекли Новослободскую улицу, свернули в какой-то переулок и неторопливо пошли вперед. Андрей поднял ворот ник своего демисезонного пальто, опустил уши шапки. Зина тоже подняла воротник пальто и спрятала нос в пушистом лисьем мехе. Они шли и разговаривали. О чем? Обо всем понемногу. Об учебе, о лекциях, о жизни в общежитии, о том, как проводят свободное время студен ты в Воронеже и в Москве, о том, что общего в жизни Московских и Воронежских студентов и в чем отличие. Они говорили обо всем, что может интересовать людей их возраста, студентов двух престижных ВУЗОВ страны. Им было о чем поговорить и они говорили, наслаждаясь возможностью взаимного общения, первого за долгие, долгие меся цы их разрыва. Не касались они только одной темы – темы этого самоого разрыва. Слишком больно, а потому слишком опасно, слишком уж опасно и слишком страшно. Они уже поняли, почувствовали, что нужны друг Другу, что любят друг друга , что рады этой встрече и что ни- чего другого им сейчас и не нужно было. Они были счастливы и радовались судьбе позволившей им эти мгновения счастья. Закончатся ли эти мгновения сейчас, сию минуту, или же продлятся дальше, они не знали и не хотели сейчас об этом думать.
Потом они остановились в каком-то дворе у какого-то подъезда многоэтажного панельного дома и Зина сказала:
       -- Ну, вот и все, Андрюша... Приехали... Мне вот сюда...

И она показала на дверь одного из подъездов.
-- Как все?! - удивился Андрей, - мы же только встретились...
  -- Не могу, Андрюша, - покачала головой Зима, - не могу. Я же не у себя дома. Меня тетя и так заждалась...
• Но постой, Зина, - растерялся Андрей, - я что-то ничего не пойму... А как же я?!
• Ты, Андрюша, пойдешь сейчас к себе в общежитие,--мягко, но настойчиво проговорила Зина, - а я вот сюда, в этот дом, к своим родственникам, к моей тете...
• Ну, это и все, что ли, Зина? - недоумевал Андрей.

Он был явно не в себе, в состоянии, близком к панике, чуть ли не в шоке. Ведь все так хорошо шло, все так прекрасно ладилось у них, все вреде бы образовалось у них опять... И вот надо же... Опять конец... Господи и...
• А дальше-то что, Зина, а? Дальше-то что? - в растерянности пробормотал он, не зная что предпринять, что сделать, что совершить, чтобы остановить это надвигающееся расставание.
• А дальше, если захочешь, конечно, - усмехнулась Зина. Она была спокойна и рассудительна. Ситуация была под ее конт ролем, она держала ее в своих руках, - то сможешь придти на вокзал проводить меня. Я завтра в Лебедянь уезжаю. А оттуда уже к себе, в Воронеж...
• На вокзал?! Так ты уезжаешь?! - выкрикнул, не удержавшись Андрей. Он был потрясен. С высот заоблачных мечтаний он был грубо сброшен на твердь грешной земли. Опять все было против него. Не успев начаться, опять все кончается. Все..
• Конечно, Андрюша, - опять усмехнулась Зина. Похоже, ее начало забавлять сложившаяся ситуация. И она вновь подли ла масла в огонь, - Ты что забыл, что я живу в Воронеже, а не в Москве?
• Ой, извини, Зина, - в смущении пробормотал Андрей, - У меня что-то все в голове перепуталось. Я действительно решил, что мы с тобой опять уже вместе.Извини. Ведь и вправду тебе надо уезжать...

Он был удручен и выглядел очень расстроенным, даже потерянным. Он так обрадовался тому, что встреча с Зиной, их первая встреча после долгой разлуки прошла успешно, что потерял чувство реальности. Возвращение к действительности оказалось чересчур болезненным. Он умоляюще глянул на Зину:
• А днем нельзя, Зина? Пораньше бы, а?

Зина с сожалением покачала головой:
• Не могу, Андрюша. Я буду занята.

Потом она сняла рукавичку с левой руки, ласково провела ладонью по щеке Андрея, и быстро поцеловала в губы. Поцеловала коротко, но нежно:
• Эх, Андрюша, Андрюша, хорошенький ты мой. Какой же ты, все-таки, еще ребенок. Большой, красивый, мужественвый, бреешься вот во всю, а все равно - ребенок...

Но Андрей уже не мог воспринимать шутливости. Он был серьезен и мрачен, даже подавлен:
• Пусть так, Зина, пусть... Со стороны оно, конечно, виднее. Но, пойми, я очень боюсь тебя еще раз потерять...

Зина лукаво удивленно вскинула брови:
       -- А ты что, считаешь, что уже нашел?

Вопрос был, что называется, в лоб. И Андрей мгновенно сник и как бы даже съежился, уменьшился в своих размерах. Зина испуганно глядела на него. Она не ожидала такой реакции Андрея на свои слова. Она поняла, что увлеклась и переиграла. Она так обрадовалась удачно сложившейся встречей с Андреем, не только подтвердившей, но и превзошедшей ее самые робкие предположения о том, что Андрей за эти годы изменился к лучшему, что он ее любит попрежнему и не перестал, по сути, любить никогда, что на радостях решила немного пошалить и поиграть с Андреем. Она не подозревала, насколько сверхсерьёзно на- настроен Андрей на возрождение их прежних отношений, как болезненно и остро переживает свою вину за случившееся с ними, как неуверен он сейчас ни в себе, ни в этом своем начинании и как страшится потерпеть здесь крах.

Реакция Андрея и напугала и обрадовала ее. Она еще раз потянулась к нему к нему и еще раз поцеловала его. На этот раз в лоб. И тихо. проникновенно сказала:
• Андрюша, прости меня, пожалуйста. Я не подумавши ляпнула. Если бы ты знал, как я рада нашей этой встрече, ты бы тогда не обижался на меня...
• Правда, Зина?! - радостно вскинулся Андрей. У него бывали эти мгновенные переходы от апатии к непомерному веселию и наоборот, от веселья к мрачной ипохондрии. Он жил чувствами и на все происходящее с ним и вокруг реагировал очень остро, очень активно и очень открыто.
• Правда, Андрюша, правда, - кивнула головой Зина, - только прошу тебя, не надо так спешить, ты не торопи меня. Мне надо еще привыкнуть к мысли, что ты появился у меня вновь. Слишком тяжело я от тебя отвыкала. Думала –              отвыккла. А увидела тебя, поговорила с тобой и поняла, что нет, ничего за эти годы во мне не изменилось.
• Зи-ина, милая, - прошептал Андрей, - прости меня, дурака, за ради бога. Я так виноват перед тобой...
       -- Не надо, Андрюша, об этом, не надо, - покачала головой Зина . Серьезными на этот раз были и ее голос и ее лицо, - не хочу я сегодня о мрачном, не хочу...

Они обмялись и поцеловались. Потом долго стояли обнявшись. Молчали, слушали стук сердец друг друга и думали о своем. Потом Зина отст ранилась и жалобно проговорила:
• Андрюша, милый, я замерзла. Я чуть жива. Давай до завтра, а? На вокзале, в зале для транзитных пассажиров, у входа в зал, там, где парикмахерская. Знаешь? В шестнадцать часов. Раньше не смогу. Поверь, пожалуйста. Я не обманываю тебя. Договорились?

Андрей кивнул головой. Он тоже замерз до невозможности. Они поцеловались на прощание ледяными, непослушными губами и расстались.

На вокзал Андрей приехал чуть ли не на час раньше назначенного времени. Слишком уж невмоготу было ждать. Андрей прошел по всем залам вокзала, затем остановился у входа в старый, низкий зал для транзитных пассажиров, достал сигареты, закурил и стал наблюдать за людской вокзальной толчеей. Ему нравилось бывать среди людей, его тянуло на люди. Они не были для него бесформенной толпой, безликой людской массой. Они были и оставались для него всегда людьми, но людьми, попавшими в необычную для себя ситуацию, а потому вызывающие у него всегда сильнейший интерес. Вокзалы являлись местом скопления и концентрации этих людей и буквально притягивали Андрея к себе. И он частенько, вечерами, когда не был особенно занят, отправлялся просто так на какой-нибудь на вокзалов Москвы и бродил по его залам, наблюдая за пассажирами, прислушиваясь к разговорам, охотно вступая в контакт с приезжими, иногда даже помогая им в чем либо несложном, не порой очень необходимом.

Он еще не знал и даже не подозревал, что придет время и вокзалы станут неотъемлемой частью его жизни, причем, самой непростой, самой путанной и самой противоречивей частью его жизни, той самой, в которую он окунется вначале с такой радостью, с таким удовольствием и с таким нескрываемым интересом, но которая затем, с годами, превратится для него в такую тягостную и невыносимую до невозможности обязанность, что от одного вида поезда его уже начнет чуть ли не передергивать. И тогда он напишет стихи, в которых отобразилось влияние именно этой частью его жизни:

«Жизнь прошла, как короткий сон, Словно спал и открыл глаза... Из растерзанных губ вдруг срывается стон: Предо мною все тот же знакомый вокзал.
Это что же такое - я снова в пути?! Или, может, вернулся - скажите откуда?! Мне бы встать и скорее отсюда уйти, Только слабость в коленях, как после простуды.
В гулком зале, на жесткой скамье, Я сижу недвижим, отвернувшись от мира. Ни друзей, ни врагов, ни надежд, ни семьи, И вот этот вокзал – мой приют и квартира».

Эти слева он напишет о тех годах своей жизни, которые он потом назовет черными годами своей жизни, а нынешний, так счастливо начавшийся год - самым страшным годом в своей жизни. Если бы он ухитрился заглянуть в свое самое близкое будущее, хотя бы через год вперед, и узнать что там его ожидает, то вряд ли захотел бы дальше жить. И как это хорошо, правильно, что мы не знаем своего будущего, не можем его предвидеть каким плохим или хорошим оно бы не было. Наше счастье - в неведении, в незнании своего будущего. Это незнание дает нам надежду на счастье, а надежда рождает желание достичь этого сво его счастья и придает нам силы. Жаль только, что сил нам порой не хватает. И тогда мы срываемся и летим в пропасть. Вопрос лишь в том глубока ли она, эта пропасть, куда нам приходится падать? У Андрея она оказалась слишком уж глубокой и ему потом стоило слишком уж больших трудов, чтобы выбраться оттуда, не пропасть и остаться, при- том человеком...

       Я верю не в Бога
       Я верю- в Любовь,,
       Но вновь у порога
       Застывшая кровь
       И плачет Надежда,
       «Вещуньина-дочь»,
       Мне надо, как прежде,
       Судьбу превозмочь.
       Но холодно летом,
       И жарко зимой,
       И только с рассветом
       Иду я домой.
       И давит молчанье,
       Как крышка в гробу.
       Опять в завещании
       Нет вольной рабу

А сейчас Андрей стоял у дверей входа в зал транзитных пассажиров Павелецкого вокзала, полный самых радужных надежд и ждал свою девушку, свою женщину, свою невесту, свою Зину. И она пришла почти вовремя, лишь чуточку запоздав. Андрей увидел ее сразу, еще издалека. И она увидела его сразу и издали помахала ему рукой. Он тоже под нял руку, помахал ей. Она быстро подошла к нему, почти подбежала и тут же разом остановилась, оборвав естественное свое желание прижат ся к Андрею, обнять его. Андрей тоже рванулся было к ней и тоже остановился. Страшная робость охватила их обоих. Действительно, получалось так, что это были их первые свидания. Первые, если отбросить те, которые были у них тогда, в прошлой их жизни, 2,5 года назад, в той прежней реальности, совершенно не похожей на нынешнюю.

А сейчас они только начинают присматриваться друг к другу, познавать и узнавать друг друга. Они опять ничего не знают друг о друге, кроме одного, что их опять неодолимо влечет и тянет друг к другу. Они радуются, удивляются и пугаются силе этого влечения. И не знают, как им теперь поступить, то ли поддаться воздействию этой мощной силы, то ли воспрепятствовать ей, повременить до поры. Разлука длиной в два с половиной года давала о себе знать. Робость сковывала и сдерживала их, мешая свободному выражению чувств, переполнявших их сердца.
Потом всё-таки Андрей пересилил себя, наклонился к ней и слегка коснулся своими губами ее губ. Она также слегка ответила ому. Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись довольные. Стена между ними, рожденная долгой разлукой, потихонечку таяла. Андрей протянул руку и взял сумку Зины. Они вошли в здание вокзала.

Народу в зале было много, свободных мест не предвиделось и они вста ли около стены, чтобы никому не мешать и спокойно дождаться посадки, поговорив заодно о своих делах. И они говорили о том, о сем, о раз ных малосущественных вещах их жизни, не касаясь только самого главного, что волновало сейчас их обоих, что постоянно стояло у каждого из них на первом по важности месте среди всех остальных забот вместе взятых.
А волновало их одно - их совместное будущее. Из этих двух беглых, мимолетных встреч они поняли одно - они любят друг друга, они нужны друг другу. А раз так, то сразу же возникает естественный вопрос, а что же дальше?! Ну, встретились, пообщались, поговорили, поцеловались и ... Дальше-то что? Она - в Воронеже, он - в Москве. Тихий ужас Нарочно и не придумаешь...Ненормальность положения сверхочевидна. И эту ненормальность необходимо менять. И как можно скорее! Так дальше продолжаться не может. Не должно. Оставлять теперь после этой, во многом решающей, их встречи все как есть. по-старому, без изменения, уже нельзя, Да и не получится. Это уже будет выглядеть не по-людски, не по-мужски, непорядочно и совершенно бессмысленно. Сказав букву «а». надо быть готовым сразу же произнести и букву «б». Иначе, какой во всем этом будет смысл? Зачем тогда было огород-то весь этот городить?! Настаивать на встрече, добиваться встречи, организовывать ее? Зачем?! Зачем?! Пусть бы тогда лучше все оставалось по-старому, шло, как шло, естественным своим путем до полного, есте ственного конца.

Но если ты не хочешь загубить свою заново рождающуюся любовь, не хочешь выглядеть в своих и ее глазах обыкновенной пустышкой, то надо действовать. Пора уже быть, пора уже становиться настоящим мужчиной, ответственным за собственные действия и поступки. И никакого самотека, все должно быть продумано до конца.

Вернувшись от Зины вчера вечером, Андрей попил чаю и ушел в соседнюю комнату спать. В его же комнате в полном разгаре шел карточный марафон, длившийся обычно не меньше суток. На работе у него как раз был выходной и он решил не растрачиваться на пустяки после такой важной для себя встречи с Зиной. Ему хотелось побыть наедине с самим собой, со своими мыслями, со своими впечатлениями. И он долго, долг о не спал, лежа недвижно с закрытыми глазами. Ему даже курить не хотелось. Не до того было ему в эту ночь.

И вот тогда ночью он пришел к выводу, что выход из создавшегося положения есть, что тупик существует больше в его воображении, чем в действительности, что решить можно практически все в жизни, если сильно захотеть, если сильно пожелать, если пробовать действовать, а не сидеть, вздыхая и проклиная судьбу. А решение напрашивалось вполне естественное, вполне разумнее и вполне разрешимое.
Да, действительно, пора бы ему расстаться с обликом вечного «малыша» и становиться мужчиной. Хватит «дитячиться», ведь любовь слишком серьезное дело, здесь уже не до игрушек. Если ты мужчина,то будь уж, пожалуйста , добр и перекладывай ответственность за вашу любовь, за вашу совместную жизнь, за ваше будущее и ваше счастье на свои плечи. Любовь тогда хороша и тогда имеет смысл, когда любящие вместе. Если нет, то зачем тогда она?! А раз так, то будь добр сделать все, чтобы вы с Зиной действительно были вместе. Это время при шло. Оно уже на пороге. Хватит вздыхать да охать, пора действовать.

Но для того, чтобы им с Зиной быть сейчас вместе, надо кому-то из них менять свое местожительство и ВУЗ. Вот и все, и никаких тут проблем. И не надо их больше выдумывать.

Либо Зина переводится на учебу в МГУ, либо он сам переводится в ВГУ. В Москву Зине перевестись будет конечно же трудновато. Здесь нужны будут очень веские доводы, здесь им обязательно на- до будет пожениться, точнее, расписаться, тогда еще на что-то мож но будет надеяться. Да и то вряд ли с общежитием. Вообще, надо прямо сказать, что перевод Зины в Москву гораздо более проблема- атичен, чем перевод Андрея в Воронеж. Вот здесь вряд ли смогут возникнуть какие-либо препятствия, здесь проблем не должно быть Главное - сдать получше летнюю сессию и узнать, насколько прог- рамма геологоразведочного факультета Университета отличается от их программы. Надо будет только съездить на Ленинские горы в МГУ и прозондировать в деканате. И то, насколько он знает, их про грамма во МГРИ более сложна и более глубока, чем университетская. Поэтому, хвостов и задолженностей у него не должно быть. Вот, пожалуй, и все, что его может ожидать впереди при переводе. Так что - никаких проблем...
О своем решении Андрей сразу же хотел сказать Зине. Но не сказал. Посчитал, что еще рановато, что нет, мол, никакой еще ясности. Перенес разговор на потом. Единственное, на что он решился, да и то лишь напоследок, в поезде, перед самим расставанием, сказать ей о своем намерении приехать к ней в Воронеж на несколько дней.

Полка у Зины была боковая, в самом начале вагона. Место, конечно же , не слишком удобное, но не так уж и плохое.
Они сидели за столиком и разговаривали. Потом пришла вторая пассажирка, соседка Зины, пожилая, крикливая женщина в вязанном сером платке и целой кучей багажа в виде связанных между собой узлов, мешков, ведер и корзин. Ее провожали несколько нагловатых, с основательным винным запашком мужиков московско-деревенского вида. Ве- ли они себя вызывающе бесцеремонно, суетились, галдели, толкались в купе, распихивая вещи по полкам, совершенно не обращая внимания на окружающих. Спорить с этими людьми было бесполезно, в качестве основного аргумента при решении своих жизненных проблем они приз навали только крик и грубую физическую силу. Поэтому Андрей с Зиной встали и вышли из вагона на перрон, чтобы подождать, пока не уляжется эта людская толчея и пассажиры не рассядутся по своим  законным местам. Они встали в сторонке около вагона, где им никто не мешал и они никому не мешали. Они стояли друг напротив друга, лицом к лицу и молчали. Им было грустно, наступала минута расставания и каждый из них подумал о том, что все ведь может опять повториться и это вот расставание, сейчас, на вокзале в Москве, вновь мо- может поставить между ними разлуку на долгий, долгий срок. И если это будет так, если именно такое будущее приготовила им судьба, то это будет слишком уж несправедливо к ним обоим.Так нельзя, так не должно быть. И Андрей, чтобы отогнать эти дурные мысли, возник- шие вдруг почему-то в голове и сразу же испортившие ему настроение сказал:
       -- Зина, а ты не будешь возражать, если я к тебе приеду в Воро- неж через месяц два..?
       -- Да-а?! - ее глаза радостно вскинулись и засияли от счастья, -Ты и вправду так решил?
       -- Зи-и-ина, - с упреком проговорил Андрей, - неужели ты думае- шь, что мне сейчас до шуток? Будь моя воля, я бы сейчас взял тебя в охапку и увез с этого проклятого вокзала...
       -- Ку-уда-а? - улыбнулась Зина. Видно было, что ей приятно слы- шать такие слова от Андрея.
       -- Да куда угодно..! - в сердцах воскликнул Андрей, - лишь бы вместе быть! Я совершенно не представляю, как я теперь без тебя буду жить! Не знаю..! Не знаю..!

Зина положила руки на плечи Андрея, поднялась немного на цыпочки и поцеловала его:
       -- Спасибо, Андрюша, - просто сказал а она, - мне теперь легче будет уезжать. Теперь я вижу, чт о не зря тебе позвонила, не зря. А насчет приезда в Воронеж, я рада твоему решению, я буду тебя ждать в Воронеже. Но лучше всего тебе приехать в марте, а то потом, я боюсь, нас на практику могут послать и меня не будет в Воронеже...

Они распрощались по хорошему, с ощущением тихой, светлой грусти и с большой надеждой на будущее, которое пока им светило. Но одно дело решить поехать и совсем другое - выполнить данное решение. И не потому, что поездка в Воронеж - это что-то из ряда вон выходящее для Андрея. Вовсе нет. Дело не в поездке. Здесь все очень просто. Купил билет, сел вечером на поезд «Москва-Воронеж», проспал всю ночь а утром проснулся бы уже на месте, в городе Воронеже. Приехал. И билет не так уже дорогой, даже для студента, всего лишь одиннадцать с половиной рублей. Подумаешь, деньги! Не стоит даже разговаривать Оно конечно так, деньги мизерные. Но эти мизерные деньги превраща- ются в громадные, если ты живешь на одну стипендию в 55 руб. и тебе никто, никогда, ниоткуда не присылал не копейки за все время твоего студенчества. Поэтому финансовая сторона поездки в Воронеж для Андрея была и оставалась главной проблемой. Все остальное вместе взятое не стоило и того, чтобы о нем вспоминать или говорить. Это были мелочи, разрешить которые для Андрея не стоило никакого тру- да. Главное - деньги. Поэтому время поездки Андрей рассчитывал только из условия того, как скоро ему удастся набрать нужную для того сумму. Самое меньшее необходимо было иметь с собой что то в пре делах шестидесяти - семидесяти рублей. Дорога туда и обратно, гостин ница суток на 2-3-е, еда плюс все остальное. Меньше 60-ти руб вообще никак нельзя, в этом случае вся поездка теряла смысл. А рассчитывать Андрей в данной ситуации мог только на себя и ни на кого больше.

Что имел Андрей в активе? Работа в метро, стипендия и еще кровь, которую можно сдать в Боткинском пункте приема и переливания крови, и где Андрей, как и многие его друзья-студенты, числился в списке его постоянных доноров. В начале марта он получит февральские деньги за метро. Это будет сто с небольшим. В начале марта он сдаст кровь. Здесь вопрос зависит от того, сколько с него сразу возьмут. Но в общем, деньги на поездку он должен набрать. Это вполне реально.
Так оно и получилось. К середине марта у него в кармане лежало восемьдесят рублей приготовленных к поездке. Можно было уже и собираться. Ехать он решил в середине недели, в среду вечером. Так будет удобнее. В четверг утром он приедет в Воронеж. Сразу же берет обратный билет на воскресение вечером назад в Москву. И в итоге у него по лучается целых четыре дня в Воронеже: четверг, пятница, суббота и почти все воскресение. Не так уж вроде бы и плохо. А три дня прогулов его не волновали. Как-нибудь обойдется. На худой конец можно будет пойти прямо к декану и выложить ему все в открытую. Если декан человек, а он вроде бы считается среди студентов действительно человеком, то поймет и простит. Ну, а если и не простит, то тоже не так уж и страшно. За все годы учебы Андрей ни разу не болел и ни разу не прогулял. Так что опасаться особенно нечего. Не выгонят и стипендии не лишат, ведь учится он хорошо, без троек. Ну, выговор объявят, пожурят, поругают... Ерунда. Не стоит даже и волноваться по этому по- поводу. Обойдется и разрешиться как-нибудь само собой. Здесь у него тыл надежный. Так что - в путь!

ГЛАВА 14

В среду вечером Андрей уехал. Перед отъездом он со своими ребятами из комнаты распил на дорогу, или на посошок, бутылку«Столичной». Они посидели за столом, поговорили немного «про жисть» и ее завихрения , от которых нормальным людям одни неприятности. Бубнов, как всегда, ударился в философию, пытаясь логически обосновать мотивы поступков Андрея в последние месяцы и подводя под них соответствующею психологическую, морально-этическую и социальную базу. Потом они пожелали Андрею «ни пуха, ни пера» в его трудном, почетном и таком нужном для общества деле по созданию семьи. Андрей в ответ, как водится, послал их к черту, попрощался и поехал на вокзал Поехал он один. Провожатых на вокзале он не любил и от помощи своих ребят решительно отказался.

Билет на поезд «Москва-Воронеж» Андрей брал еще в предварительной кассе. И ему повезло. Взять удалось сразу два билета. Туда, в Воронеж, на четверг, и обратно, в Москву, на воскресение.

Из вещей у него была только его неизменная спортивная сумка. Одет он был по законам студенческого общежития во все лучшее, что смогли достать ребята. Как шутил Бубнов - с миру по нитке, нищему петля. Петля не петля, но из всего, что было надето на Андре из верхней одежды, его собственным было только лишь одно демисезонное пальто, однобортное, модное, темно серого, ворсистого драпа. Пальто это Анд рей купил по случаю года полтора назад сразу же после практики, когда еще были целы заработанные в экспедиции деньги.
 
Остальную одежду Андрею собирали ребята по всему общежитию. Он даже и не знал, в чьи вещи был одет. На нем была черная фирменная спортивная куртка с погончиками, красивый пуховой свитер узорчатой вязки с отложным воротником, черные, в мелкую коричневую полоску брюки , сшитые как будто на заказ по фигуре Андрея, и тоже черные модельные туфли на «микропорке». В сумке у неге лежала запасная, выходная, белая в голубую полоску рубашка, ковбойка клетчатая и спортивный шерстяной костюм ярко голубого цвета, а также новенькая электробритва «Харьков». Кроме ковбойки все остальное тоже бы- ло не его, а чужое. На голову ему нашли почти что новую черную кроличью шапку. Ну, а кожаные перчатки у Андрея тоже были свои. Вот, собственно, и все. Но вид у Андрея получился довольно приличный. Как смеялись ребята, им было не стыдно посылать Андрея в Воронеж, они сделали все, что в тех условиях можно было тогда сделать. И не их была вина, что не все из ими собранного Андрею подошло.
В купе сидели одни женщины. Андрей поздоровался, показал свой билет, нашел место, указанное в билете, прошел во внутрь купе, поставил у окна свою сумку, разделся, повесил на крючок вешалки пальто и шапку, сел и огляделся.
Действительно, он попал в совершеннейший женский монастырь. Женщины сидели не только в самом купе, но и на боковых местах. В основном зрелые и пожилые женщины и только одна была молодая, на вид ровесница Андрея. Андрей по привычке глянул на нее. Довольно симпатичная, с простеньким, живым лицом, быстрыми и любопытными глазами навыкат и светлыми кудряшками вокруг низкого, покатого лба. Она тоже глянула на Андрея. Взгляды их встретились, она смутилась и покраснела. По вагону пронесся зычный крик проводницы:
       -- Провожающим покинуть вагоны! До отправления поезда оста- осталось пять минут! Пассажиры, проверьте, не остались ли ва- ши билеты у провожающих! Будьте внимательны!

Народ в вагоне зашумел, загудел и потянулся к выходу. В купе Андрея все остались сидеть. Здесь уже успели попрощаться и все провожающие вышли. Наступили последние минуты перед отъездом, самые длинные, самые томительные и самые ненужные. Все, что надо было сделать, уже сделано, последние слева уже произнесены. Что же дальше? А дальше надо бы и ехать. Но поезд почему-то не трогается и не трога- ется. Уезжающие и провожающие стоят на платформе около вагона и ждут. Секунды тянутся и тянутся, как минуты, минуты – как часы. А все стоят и смотрят друг на друга и, не признаваясь себе, думают о том, когда же все это кончится и поезд наконец-то уйдет. И вот последний невольный вздох облегчения. Поезд трогается. И во т уже на ходу еще раз объятия, еще раз торопливые, смазанные поцелуи, затем бегом назад к вагону, скачек на ступеньку, взмах рукой и крик:
       -- Прощай..! Прощай..!

А поезд потихонечку набирает ход. И колеса начинают свою извечную песню-перестук:
       -- Прощай... Прощай.... Прощай... Прощай....

Все быстрее и быстрее... Ну, что ж, теперь можно и вздохнуть спокойно... Слава богу, кажется, мы едем... Едем... Едем...
В вагоне началась обычная вагонная суета .Люди осматривались, оглядывались, устраивались поудобнее, знакомились. Женщина, сидевшая рядом с Андреем, повернулась к нему и тронула его за плечо:
       -- Молодей человек, вы не поменяетесь со мной полками? А то я ночью вдруг на вас сверху свалюсь... А с моей комплекцией, - она выразительно повела вокруг себя руками и, закинув назад голову, рассмеялась, показав два ряда несокрушимых, стальных зубов, - не дай бог еще тебя нечаянно раздавлю...!

Андрей улыбнулся ей в ответ и пожал плечами:
       -- Как хотите... Мне все равно...

Женщина обрадовано засуетилась, запричитала:
       -- Вот спасибо... Вот спасибо... Обрадовал старую... А то я сюда, в Москву, ехала неделю назад. И мне тоже верхняя полка досталась... Вот уж невезучая я такая! Уж я просила, просила соседа своего нижнего местами поменяться - ни в какую не согласи лся! А ведь молодой тоже был! Чу-у-уть постарше тебя, наверное... Насты-ырный такой... Упира-ается... Губы поджал, брови ссупил, к окну отвернулся и всю дорогу не разговаривал, сидел, молчал, не замечал никого... Обиделся, что попросила его...

Андрей усмехнулся про себя и подумал о том, как, оказывается, мало надо человеку, чтобы его порадовать, лишь капельку внимания, да чуточку участия и... все. Человек уже доволен, радуется, почти что счаст- лив. Как ни странно, доволен был и Андрей.

Ему нравилось делать людям добро, доставлять им радость просто так, без всякой задней цели, без намека на взаимные услуги или знаки бла- годарности. Ему нравилось ощущать себя человеком бескорыстным, духовно щедрым, способным на покровительство, на помощь.

Ему нравилось это ощущение своей приподнятости над житейской лю дской суетой, некой даже исключительности своей или непохожести на обычных людей, погруженных в мелочные дрязги своейубогой жиз ни. Ему не нравилась эта их жизнь, он не хотел ее продолжения в том виде, в каком она проходила у его отца с матерью, у родителей его знакомых и родных. Он хотел иметь свою, особенную, только ему одному предназначенную жизнь, не похожую ни на какую другую, яркую, захватывающую, интересную, незабываемую и целенаправленную. И, конечно же, счастливую…

Наивный глупец, чудак человек! Он не знал, какого джина он выпускает из бутылки своими неосознанными желаниями. Он не знал еще и не подозревал даже, что будет у него такая жизнь, будет! Яркая, неповторимая, интересная, необычная, непохожая ни на какую другую, жизнь! Жизнь, наполненная такими удивительными и захватывающими впеча тлениями, что впору было взвыть от подобного мельтешения, закрыв глаза и заткнув уши, чтобы только ничего больше этого не видеть и не слышать. Он не знал, что придет время и эта его необычная жизнь по- покажется ему самому страшнейшей обузой, тяжелейшим проклятьем, наложенным на него сверхъестественными силами за какие-то непонятные прегрешения то ли его самого, то ли его предков в прошлом, а может даже и потомков в будущем. Он не знал, что придет время, когда он устанет от обилия жизненных впечатлений, они захлестнут и разда- вят его, и он, побежденный ими, покоренный и сломленный, попросит у судьбы пощады и захочет всего лишь тишины и всего лишь покоя...

Легкий, безмятежный ход мыслей Андрея был прерван приходом в ку- пе проводницы. Высокая, полная, круглолицая и краснощекая женщина в годах с жидкими прядями седоватых волос, небрежно зачесанных назад и собранных в небольшой узел на затылке. Она производила впечатление чего-то монолитного и несокрушимо прочного. Проводница села на край сиденья купе, достала большой клетчатый носовой платок вытерла потное лицо и отдуваясь сказала:
       -- У-у-уф! Что-то я сегодня вам дай боже как поднатопила... Жар-ковато чуток стало...

Потом она аккуратно свернула свой платок, положила его в боковой карман фирменного кителя, раскрыла лежащую у нее на коленях плоскую черную папку с размещенными внутри нее многочисленными кармашками для билетов, сделала строго официальное выражение ли- ца и сухим, невыразительным голосом произнесла:
• Ну-ка, граждане, приготовьте свои билеты для проверки...

Женщины в купе сразу же зашевелились, засуетились, полезли в сум- ки, сумочки, карманы шуб, пальто, кофт, доставая скомканные и свернутые бумажки билетов, и протягивали их проводнице. У Андрея билет лежал в боковом кармане куртки. Он достал его и положил на стол. Проводница с серьезным и озабоченным лицом, не глядя на пассажиров, брала протянутые к ней билеты, громко читала название коне конечного пункта прибытия, номер места, затем внимательно смотрела на пассажирку, как бы проверяя про себя, она это или нет и, ничего не сказав, вкладывала билет в кармашек папки. Закончив проверку, она молча поднялась и ушла в соседнее купе.

После ухода проводницы женщины в куле как-то сразу все успокоились, обмякли и приняли вполне домашний вид. Сработал знакомый каждому из нас, советских, рефлекс инстинктивной боязни чиновника или начальника любого ранга нашей родной и безжалостной государст венной системы. Рефлекс, выработавшийся в народе долгими годами рабского и бесправного существования в условиях постоянной и унизи тельной зависимости каждого из нас от воли всех и всяк стоящих выше тебя по служебному или социальному своему положению. Поэтому у нас у всех кратчайшим расстоянием между двумя точками, это не прямая, соединяющая их, как думают все нормальные люди во всех странах мира, нет, у нас это есть, было и долго еще будет как любая кривая вокруг начальника. И сейчас, слава те господи, одного такого начальника вроде бы проскочили благополучно. Теперь можно спокой но ложиться спать. Вот только бы белье еще успеть получить. И хорошо бы чистое, да не очень влажное. Ну, а потом чайком бы перед сном побаловаться , горяченьким. А сейчас пока что можно бы и покушать. Даром что ли с собой еду тащили?! Вот уже и живот подвело, скоро там оркестр вовсю заиграет. Пора, значит, уже и покушать, отужинать немного...

И действительно, не успела проводник пройтись п о вагону и проверить билеты, как люди потянулись к столам, доставая из сумок и мешков свои припасы. Здесь уж кто во что горазд, кто что успел пригото- вить, чем успел запастись в дорогу. Начиная от домашней снеди в виде стандартных обычных, ничего из себя не представляющих котлет голу бцов, вареной или жареной курицы, мяса, сала, вареных яиц и картошки с солеными огурцами или помидорами, пирожков или блинчиков с чем-нибудь в виде мяса, капусты, повидла или варенья и т.д. и т.п. и кончая магазинными, самыми заурядными и непритязательными дели- катесами в виде колбасы, сосисок, сарделек, сыра, батонов там или печенья.

У Андрея с собой конечно же ничего не было. Ехать-то всего-навсего ночь одну и брать на заправку еду - такого с ним никогда не бывало. Подумаешь, денек не поесть! Проблема какая! Ничего особенного, обойдется и так! Поэтому он поднялся и, взяв с собой пачку сигарет, вышел в тамбур покурить. Когда он вернулся, трапеза в купе была в полном разгаре. Маленький купейный столик ломился от яств. И все та кое домашнее, все аппетитное на вид. А центр стола занимала большая литровая бутылка с каким-то напитком темного цвета. Увидев Андрея, его соседка, которой он уступил свою нижнюю полку, громко         проговорила:
• А вот наш пропащий молодой человек! Не стесняйтесь, проходите к столу..! Чем богаты, тем и рады..!

Андрею приходилось довольно часто принимать участие в различных застольных посиделках. И он относился к подобным вещам довольно спокойно, без комплексов. Раз приглашают. то почему бы и не согласиться, если есть возможность. Зачем людей огорчать, отказываться? Ведь от тебя не слишком-то убудет, если ты согласишься принять участие и посидишь за компанию? Не обязательно же напиваться сразу до поросячьего визга! Можно ведь и приличия соблюсти и облик человеческий не потерять. Все возможно, если есть желание.
Однако, для начала все равно необходимо отказаться. Неудобно как-то сразу же соглашаться. Как будто с голодного края какого прискакал, вырвался. Стоит теперь тут и напрашивается сам. Поэтому Андрей вежливо поблагодарил за приглашение и отказался, сославшись на то, что, мол, дома пред отъездом плотно поужинал. Однако женщины в ответ все дружно зашумели:
• Мало ли что там было дома! Дома сейчас не считается! Не- чего тут ломаться! Садись и все!

Ломаться Андрей не стал. Кому и зачем это нужно?! Он улыбнулся, сказал спасибо и пододвинулся к столу. Как раз напротив него оказалась молоденькая девушка.
• Ну, молодой человек, за знакомство, уж не побрезгуйте, пожалуйста, - с этими словами его соседка по купе подала ему стакан, наполненный какой-то темно-красной пахучей жидкостью.

Андрей принял стопку из ее рук, осторожно, чтобы не расплескать, поднес ко рту, быстро, несколькими крупными глотками, выпил. Затем замер на мгновение, сделал восторженно изумленное лицо и медленно, со значением произнес:
• Ух, ты-ы-ы, прелесть-то какая-я! И кто же хозяин этого чуда?!
       Вино действительно было хорошее. Крепкое, душистое, ароматное, с неповторимым привкусом какой-то знакомой ягоды, не то смородины, не то вишни, не те еще чего. Сидевшая рядом с ним женщина, его соседка, заулыбалась сразу и засияла лицом:

• Из собственной ягоды, по собственному же рецепту! И совсем без дрожжей, без каких-либо добавок! Чистое, как слезинка! Настоящее домашнее вино. Смородиновое. Еще бабушка моя делала. Еще тогда, еще в те времена, оно у нас славу имело..
.
Андрей потянулся было к столику за закуской, но тут вспомнил, что еще не представился, остановился смущенный и, немного привстав, сконфуженно проговорил:
• Ох, извините! Я запамятовал что-то... Меня Андреем зовут. Я студент. В Воронеж еду впервые. Дела у меня там.

А дальше все стало просто и ясно, и до ужаса знакомо, пошло, поехало покатило по старой, накатанной, давно известной и изведанной дороге. Попили, поели, поговорили, поспорили. «Песняка» только не ахнули. Совестно стало. Неудобно, всё-таки. Не дома ведь. Да и не в гостях, а в поезде. Поэтому и удержались. Но зато поговорили от души. Много, горячо и не слишком понятно о чем...
Андрей посидел, посидел, послушал женские эти разглагольствования, повздыхал об отсутствии мужчины-собеседника, взял свои сигареты и поднялся, чтобы выйти в тамбур покурить. Молодая соседка напротив, заметив движения Андрея, посмотрела на него и спросила:
• Андрей, вы меня не угостите сигареткой?

Андрей пожал плечами и улыбнулся. Он уже знал, что ее зовут Зоей, что она едет из Горького:
• Пожалуйста, Зоя. Составьте компанию, если не трудно.
..
Они вышли в тамбур. Андрей достал пачку сигарет, эффектно щелкнул пальцем по ее краю. Из открытого торца пачки выскочили ровно наполовину две сигареты. Это был его коронный номер! Господи, какой же он был еще мальчишка! Сам того не сознавая, он красовался перед этой незнакомой для него девушкой. Пусть немного, пусть машинально, но все же пытался произвести на нее впечатление. Хотя именно этого ему совершенно не было нужно. Во всяком случае, сейчас....
Андрей протянул девушке пачку сигарет. Та взяла одну сигарету из пачки, другую взял Андрей. Андрей спрятал сигареты в карман, достал спички, чиркнул, дал прикурить девушке, прикурил сам. Мелькнула мысль, а вдруг Зина тоже теперь курит? Но он тут же ее прогнал, эту крамолу, поморщившись даже от досады. Придет же такая чушь в голову! Его Зина и-- сигареты?! Глупость, глупость и еще раз глупость! Чушь несусветная! Настолько несопоставимы были для него эти поня- ттия, что он даже чертыхнулся про себя. Его Зина - и эта девица с сигаретой во рту..! Разве их можно сравнивать?! Нет, нет и еще раз нет! Абсолютнейшее несоответствие!
Заметив тени на лице Андрея, девушка спросила:
• Андрей, я что, мешаю тебе?

Андрей улыбнулся и беззаботно махнул рукой:
• Не обращай внимания...Это я так, фантазирую от скуки. Бывает, что стою, курю и сам с собой разговариваю. Со стороны может показаться, что ненормальный какой-то стоит, с чертями разговаривает...

Они оба рассмеялись. Андрей посмотрел на девушку. Она была не просто светлая, а немного даже рыжеватенькая, поэтому лице ее, отличав щееся, как у всех рыжих, повышенной белизной и повышенной чувствительностью, от выпитого вина раскраснелось, разрумянилось, что делало ее похожей на провинившегося ребенка, получившего только что сильнейший нагоняй от своих родителей.
Молодых всегда тянет к молодым. Это ясно, это естественно. Но деву- шка сейчас не просто вышла так покурить с понравившемся ей соседом по купе. Не-ет, за этим ее поступком что-то кроется. Девушку что-то мучает и беспокоит. И Андрей решил помочь ей. Он спросил:
-- Зоя, зачем вы в Воронеж едите?

Он широко, обезоруживающе улыбнулся и развел руками:
-- Если не секрет, конечно...
-- Да нет, не секрет, Андрей, - Зоя глубоко, жадно затянулась, рез ко выдохнула из себя дым и начала рассказывать

Андрей смотрел на нее, курил и слушал. Поезд, покачиваясь, постукивая колесами, шел куда-то в неизвестность, приближая будущее, и порой казалось или начинало казаться, что кроме Андрея и этой девушки беленькой, как зайка зимой, говорящей не очень внятно, с мягкой, забавной шепелявостью, никого на свете нет. Андрей уже привык к таким подобным исповедям, исходящим от совершенно разных, порой чуть знакомых или совсем незнакомых для него людей и не удивлялся ниче му. Ом просто слушал и курил, лишь иногда вставляя в монолог говорящей короткие междометия или же одно, два ничего незначащих слова.

Андрей обладал одним очень ценным и редким качеством, которое притягивало к нему людей, особенно женщин. Он был всегда и постоянно открыт для общения, причем общения доброжелательного и внимательного к людям с их заботами, тревогами, печалями и радостями. Его тянуло к людям, его интересовали люди, ему нравилось быть с людьми, ему постоянно нужны были новые встречи, новые впечатления, новые ощущения, он их жаждал, он их искал, он их впитывал, как губка, без них ему было скучно и неинтересно жить. И вот эту его постоянную готовность пойти навстречу людям, нескрываемую жажду выслушать их, понять, помочь, пожалеть или, на худой конец, престо посочувствовать очень чутко ощущали женщины и тянулись к нему, шли навстречу к нему сами.

Вот и эта, совершенно незнакомая ему девушка, рассказывает теперь свою, не очень веселую, в общем-то, историю, рассказывает парню, которого видит первый раз в жизни, и вряд ли когда увидит еще...Но, знать, наболело у бедняги если она бросилась со своими откровениями к тому первопопавшемуся,  у кого интуитивно почувствовала капельку сострадания к себе.

А история ее оказалась самой что ни есть простой, заурядной и в то же время, трагической своей обыденной банальности, т.к. касалась судьбы совсем еще молодой, зеленой и неопытной в житейских передрягах девушки, только начинающей свою взрослую жизнь.

Девушка прошлым летом закончила среднюю шкалу. В школе она дружила с одним парнем, ее одноклассником. Их дружба ни для кого не была секретом, включая самих родителей. Их уже в открытую называли женихом и невестой. После школы они пробовали поступить в институт, но оба не прошли по конкурсу и вынуждены были устраивать- устраиваться на работу.. Он пошел на завод, она - в магазин. Осенью они решили пожениться. Родители особых препятствий не чинили и в сентябре сыграли свадьбу. А в октябре ее мужа забрали в армию Девушка осталась жить у свекрови. Но их отношения не сложились. Кто из них был прав, кто - виноват, судить здесь трудно, но жизнь у девушки, по ее словам, вскоре после отъезда мужа превратилась в сущий ад. Постоянные придирки, упреки, попреки, крик. Все, что она не делала, все было плохо, все было не так. Хотела было вернуться назад, к себе до- домой, к своим родителям, но они воспротивились. Что делать дальше, как поступить, она не знала. Она просто-напросто растерялась. И вот, после очередного скандала, она, не сказав ни слова никому, собралась и потихонечку уехала к мужу, в Воронеж. Он где-то здесь служит недалеко от города. Вот теперь едет, а сама в тревоге. Что ему говорить, как себя вести, представления не имеет. Едет и все. В полную неизвестность Будет теперь оно, что будет.

Девушка закончила свой рассказ и расплакалась. Андрей обнял ее и прижал к себе. И они долго так стояли в тамбуре, не говоря ни о чем. Да и что здесь можно было сказать? Ничего. Что мог в данной ситуации Андрей? Тоже ничего. Лишь выслушать, да дать возможность выговориться, выплакаться, расслабиться немного незнакомой девушке и все. Проявил элементарную человечность, посочувствовал девушке, по павшей в беду, и пожалел ее немного. Разве этого мало в наше время? Ведь порой именно этой малости бывает достаточно для того, чтобы человек не сорвался, не совершилось непоправимое и не произошла трагедия, чтобы человек вновь почувствовал себя человеком, распрямился и встал прочно на ноги.

Когда Андрей с девушкой вернулись в купе, там уже готовились ко сну. Андрей достал с верхней багажной полки матрасы себе и девушке расстелил их, затем сходил к проводнице за спальными принадлежностями, дождался очереди в туалет, где привел себя в порядок перед сном и переоделся в спортивный костюм. Теперь можно было спокойно и на свою полку, в постель, до самого утра.

Что Андрей и сделал с превелико й для себя охотой. Он достал из своей сумки книжку и забрался на полку. Не-ет, чтобы там не говорили, а вторая полка – лучше, чем первая, нижняя. Лежишь себе спокойно, никому не мешаешь, и тебе никто не мешает. Как раз то, что и нужно в дороге, Во всяком случае, сейчас Андрею.
Андрей устроился поудобнее и взял в руки книгу: Болеслав Прус «Фараон». Книга была новая, недавно купленная. Андрей простоял за ней в очереди в магазине на улице Горького почти три часа. О «Фараоне» говорили много в студенческой среде, но читать мало кто читал. Андрей относился к последним и сейчас пытался восполнить этот свой пробел.

На соседней полке расположилась Зоя. Она тоже переоделась в спортивный костюм и стала совсем  походить на молоденькую девушку, но никак не женщину. Она улыбнулась Андрею и тоже раскрыла ка кую-то толстую книжку.
Андрей читал долго, до тех пор, пока не выключили свет в вагоне. Книга поразила его. Она захватывала с первых же своих страниц и постоянно подхлестывала интерес к развитию дальнейших там событий. Необычен был сюжет из истории древнего Египта, необычен и очень колоритен язык книги, необычна была и эпоха, о которой шла речь и о которой у Андрея были очень смутные представления, хотя общую историю древнего Египта Андрей знал достаточно хорошо. Однако все, о чем писал Прус, было для него ново, малознакомо и изобиловало таки- ми живыми подробностями, что невозможно было оторваться от книги и прервать чтение. Поэтому, когда выключили в вагоне верхний свет, Андрей с сожалением вынужден был прервать чтение. Он вздохнул, погладил нежно обложку книги и положил ее под подушку.

Все в вагоне уже спали. Было очень тихо. Только слышалось иногда сонное бормотание, вздохи, да чей-то могучий храп за стенкой купе.
Андрей повернулся на правый бок. Зоя тоже спала. Она лежала на спине, сложив руки на животе и неловко запрокинув голову назад. Рот ее приоткрылся, обнажив блестевшие в темноте верхние зубы, отчего ее лицо приняло безмятежно детское выражение и она стала похожа на совсем еще молоденькую девчушку. Андрей закрыл глаза и заснул поч ти мгновенно. Спал он крепко, как убитый, без сновидений и проснулся лишь под самое утро. Андрей открыл глаза и посмотрел на часы. Начало седьмого. Пора бы и вставать. Тем более что народ в вагоне уже начал ходить, начал шевелиться. Скоро Воронеж. Скоро конец его пути. Что его там ждет, впереди? Что? И что он сам ждет от этой поездки? Говорят, за чем пойдешь, то и найдешь. Он едет в Воронеж за своим счастьем, за своей надеждой. Найдет ли, вот в чем воп- рос..? Ой, как неспокойно на сердце…

Как ни странно, но Андрей думал, что найдет. После тех, памятных встреч с Зиной в Москве у него появилась надежда, появилась уверенность в том, что у них с Зиной все наладится. Правда, надежда была очень робкой, призрачной, но она все же появилась, она была. Он убедился в том, что Зина его не забыла, что она его любит по прежнему и что было главным теперь для него.

Однако, одновременно с радостью в душе росла тревога. И Андрей не мог понять, в чем здесь дело. Да, уверенность была, надежда была, но, в то же время, Андрея не покидало странное и малопонятное ощущение того, что их новые отношения с Зиной зыбки и непрочны, и что идут они с Зиной навстречу друг другу по тонкому, непрочному льду, который трещит и проваливается под их ногами. И каждый их шаг друг к другу не только способствует их дальнейшему сближению, но он также и усиливает это настораживающее чувство надвигающейся опасности и приближающейся катастрофы. Отсюда эта неуверенность в себе, постоянное опасение сделать что-то не так, неправильно, неверно, страх все испортить и вновь потерять ее.

И сейчас, подъезжая к Воронежу, Андрей испытывал сильнейшее волнение и откровенный, ничем неприкрытый страх. Чего конкретного он опасался, Андрей не мог сказать даже самому себе. Он твердо знал лишь одно - он боится этой своей поездки и всего, что с ней связано. А если быть откровенным и точным, то он боялся неизвестности и связанной с ней неопределенности в их общей судьбе. Неизвестность, как таковая, как неотъемлемая часть нашего бытия, нашей способности познавать окружающую действительность, его привлекала и манила к себе всегда. Он мог спокойно подняться и поехать куда угодно, не загадывая ничего наперед и не имея ничего за душой, кроме элементарного желания, надеясь лишь на извечное «авось», неизменный прин- цип авантюристов, всерьез считавших, что, если будет день, то обяза- тельно будет и пища.
Но здесь все было иначе, все было по-другому. Слишком уж высоки были его ставки и слишком велико было его желание получить хороший конечный результат. Однако ведь в жизни никогда не случает ся то, чего ты слишком сильно хочешь. Срабатывает закон обратного противодействия, больше известный в народе, как закон подлости, согласно которому бутерброд всегда падает маслом вниз. Отсюда вывод - не роняй, если хочешь есть!

Андрей не договаривался с Зиной о встрече на вокзале. В письме, неделю назад, он сообщил ей лишь о дне своего приезда и о номере поезда на котором приедет. И все. Телеграмму он давать не стал, постеснялся почему-то. Да и куда ее было посылать, телеграмму эту?! На главпочтамт что ли?! Поэтому план у него был простой. Приехать, устроиться где-нибудь в гостинице на эти дни, а уж потом, во второй половине дня придти к Зине в общежитие. Насчет всего остального Андрей не загадывал. Там на месте будет видно, что и как.
И вот поезд дернулся раз, другой, третий и остановился. Все. Приехали. Воронеж. Конец пути Андрея. А, может, и начало, только начало нового его пути... Кто знает... Кто знает... Хотелось бы в это поверить. Ой, как хотелось...

Андрей почувствовал, как вдруг у него неожиданно замерло и лихорадочно быстро застучало сердце, а ладони рук стали влажными до неприятности. Чтобы хоть как-то успокоиться и привести себя в нормальное состояние, он набрал полную грудь воздуха и медленно, сквозь зубы выпустил его из себя. Ну, ладно, хватит. Пора все-таки и меру знать. Мужчина он или нет?! Что это он ведет себя как зеленый,        сопливый мальчишка? Ведь он давно уже не «малыш», он - взрослый,  опытный мужчина.

Андрей встал со своего места и начал медленно, неторопливо одеваться. Купе уже опустело. Соседи Андрея давно уже распрощались друг с другом и покинули поезд. Ушла и Зоя. Ей надо было еще добраться до автовокзала, чтобы затем, уже оттуда, на автобусе ехать в воинскую часть к мужу. Все спешили, у всех были срочные дела, всех звала своя собственная жизнь. Одному Андрею некуда было спешить. Он приехал в чужой, незнакомый для себя город, где только один человек знал о его существовании и, по все вероятности, ждал его. Зря он, всё-таки, не послал ей телеграмму, зря. Сейчас бы они уже встретились и увидели бы наконец друг друга. А так придется ждать еще бог знает сколько часов до их встречи. Как же это много, несколько часов! Когда впереди были месяцы и недели до встречи, было все гораздо проще. Дни тогда летели один за другим, не уследить! А теперь?!
Как быстры дни,
Как медленны минуты.
Мы вновь с тобой одни
И вновь на сердце смута.

И немы вдруг слова,
И так холодны руки...
Подбрось в камин дрова,
Согреть печаль разлуки

Андрей досадливо сморщился. Опять стихи. Прорвало некстати Прямо готовыми четверостишьями выскакивают, как будто прятались где-то у него внутри до поры, до времени. Господи, но какая же чушь лезет в голову! И почему именно сейчас?! Почему?! Накаркают еще чего-нибудь такого, этакого... Не время сейчас для подобных стихов. Хотя, почему не время? Ведь практически никогда его внутреннее состояние не соответствует той реальной жизни, которую он ведет в настоящее время. Его внутренняя жизнь идет и развивается по своим          собственным законам, мало или совсем независящим от того, чем ему приходилось заниматься, что делать на практике, в действительности. И чаще всего стихи у него получались грустными. Веселых, радостных стихов у него совсем не было. Что это? Врожденное свойство натуры или же жизнь уже успела сотворить из него стойкого из закоренелого пессимиста?

Кто знает, может оно и так. Сейчас вот он едет к своей любимой девушке дороже и ближе которой у него никого нет и вряд ли когда будет, а на душе вместо радости почему-то тревога и какие-то мрачные, нехорошие предчувствия. Потому-то, наверное, и стихи эти получились у Андрея такие мистически мрачные и жутковато пророческие. Ведь дыма без огня не бывает. Хотим мы того или не хотим. А поэзия, стихи - это слепок нашего внутреннего состояния, отголоски тех мощнейших глубинных процессов, незримо проходящих в наших душах, в нашем под сознании и определяющих сущность нравственно этических качеств нашей личности и основу нашей духовной жизни. А душа у Андрея была раненой. больной, с открытой, саднящей раной. И эта его душа, видно, заметила в его новых отношения с Зиной там, в Воронеже, нечто такое особенное, что сильно ее встревожило и насторожило. И она не замедлила сообщить Андрею об этих своих подозрениях в самый, казалось бы неподходящий для того момент, когда Андрей, весь пере- полненный счастьем, возвращался из Воронежа к себе в Москву.
Он Был тогда в сверх возбужденном состоянии и долго не мог заснуть, лежа на верхней боковой полке своего плацкарта, уставившись сухими не закрывающимися глазами в тускло освещенный потолок вагона. И вот тогда-то в его воспаленном мозгу, взбудоражено.  Воронежскими впечатлениями вдруг неожиданно всплыли забытые казалось бы навсегда два этих незатейливых четверостишья. Андрей отмахнулся от них, как от назойливой мухи, настолько они не соответствовали его душев ному состоянию. Но строки не уходили, они кружили, мельтешили в его полудремотном сознании, то уходя, то возвращаясь вновь, принося с собой все новые и новые строчки, смысл которых удивлял, поражал, порой возмущал Андрея, но был от него совершенно независим:

Я жаждал этих дней,
Наметом гнал недели,
Я не жалел коней
Они, как вихрь, летели.

И вот теперь я здесь,
Прими моё признанье,
Прими любовь мою и честь.
Не убивай изгнаньем...

Но ты сжимаешь губы,
Секунды тянут вечность,
О, бедный мой рассудок,
Не будь таким беспечным!

А конец стихотворения оказался настолько неожиданным и настолько поразительным, что Андрей вынужден был подняться, нашарить в тем- темноте карман куртки и достать оттуда записную книжку с авторучкой, куда, не глядя, кое как записал это свое новое стихотворение. Стихотворение, которое было, по сути, не написанное им, а как бы продиктованное ему кем-то извне. Кем? Кто знает. Но конец стихотворения был таков:
И время встало дыбом                Вернуло все к началу:
Как не было, что было,
И даже ты- молчала...

Андрей записал стихотворение, положил записную книжку с ручкой обратно в карман и лег успокоенный. И очень быстро, незаметно для себя заснул. И спал крепко до самой Москвы. Спал с улыбкой счастливого человека на лице, не зная и не предполагая совсем что очень скоро жизнь его кардинально изменится и пойдет полным крахом, а последние эти строки стихотворения будут преследовать и жечь его, как клеймо, поражая и ужасая точностью своего предсказания.

Действительно, время встало дыбом и все вернулось к своему исходному состоянию. И как будто бы ничего у них с Зиной не было: ни писем, ни встреч в Москве, ни праздника в Воронеже, ничего. И действительно, она молчала… Так откуда же появились эти стихи?! И почему?! Почему? В его жизни было так много таких « почему», на которые у него до конца его дней так и не нашлось ответа. Почему именно так, а не по другому?! Почему? Почему? В дальнейшем, с годами, ком этих недоуменных «почему» будет все расти, множится и множится, пока не превратится в невыносимо давящий груз душевной боли, тяжких сомнений и долгих, бесплодных дум и бессонных, никак не желающих заканчиваться ночей.

                КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ