Память

               
   Я очень люблю свою жену. И очень боюсь ее потерять. Бывает же такое!
   Но, как правило, мы мужики, задумываемся об этом слишком поздно, когда надо спасать отношения и бить в барабаны. Такое случилось и со мной.
   Ну что говорить, немного ветреный, безответственный, все юность в голову надувает, а с ней и не очень пристойное поведение. А у моей Надюхи память – что рисунки на стенах гробницы, нетленна, все до мелочи держит. Куда бечь? И хорошее помнит, но, видно, слабо, а плохое-то – не отнять. Видно женщина так устроена, не как мы мужики. У нас только хорошее в голове, где да с кем, а плохое ну никак не доходит. Уж сколько раз от нее, следопыта, получал, ну забываю на следующий день и все тут. Что-то манящее увижу – память как слизывает.
   Ну и решил я, значит, эту память ее как то изменить. В мою сторону, чтобы плохое обо мне убрать, а все хорошее оставить и освежить. Любовь ведь, ее ж беречь надо! Ну и Надюхе своей все втолковал, что, мол, ее такая особенность нам мешает семью нормальную построить. Ну не разводиться же с ней из-за этой ее природной катаклизмы.
   Ну, скажите, мужики, кто об этом не мечтает, чтобы ни штришка, ни намека против нас и – самый чистый идеал!
   Она со мной согласилась, хотя и поняла истинную причину, мол, смыть благоверный с себя позор достойным поведением не хочет, давай ластиком историю стирать. Ну, прикинула и согласие дала. Пошли мы в самую хорошую в районе клинику, доктора в халатах голубых и тапочках, и мы так же оделись. Прямо короли – во всем чистом. Дома так красиво не ходим. Прием у доктора по мозгу был не долгим, видно, проблема ему знакомая. Что-то говорил про правое полушарие, потом про левое. Где-то в снах, мол, может впоследствии кое-что и всплывать, но к утру, значит, развеивается.
   Она, Надька моя, успокоилась и согласилась на операцию по лазерному воздействию на какие-то там точки с целью корректировки или стирания памяти обо мне, плохом. Я доктора очень просил и даже денег пообещал, чтобы он только хорошее не стер, а, наоборот, добавил к нему красок. Собака…
   Операция была назначена двумя неделями позже. Нужно было анализы сдать, с психологом поработать. Я же как с цепи сорвался. Решил уж до тошноты, до коликов в животе, до искр в глазах нагуляться, чтоб уж потом ни-ни. Все равно же все забудется. И понесло…
   Операция прошла удачно. Удачно?! Это врач мне так объяснил, подлюка такая. Захожу, значит, после нее к своей женушке в палату, сидит краля моя, свежая, добрая, улыбается во весь рот железный, ну прямо красота и доброта невиданные. Я еще больше в нее влюбился. Но, правда, вида потасканного явился, как кот не в апреле - в мае. И весело так спрашиваю, с оптимизмом:

- Здравствуйте, - говорю, – Надежа Серафимовна, супруга моя разлюбезная. Это я, ваш ВЕРНЫЙ муженек Ваня. Как здоровьице ваше драгоценное?

   И сам жду, как она меня воспримет. Она смотрит, не понимая, прикрыла простыней от стыда рубашку свою (я ее, между прочим, на 8 марта подарил) и головой так машет и улыбается натужно, ради приличия, пытаясь вспомнить что-то. И, главное, молчит.

   Я опять:
- Здравствуйте, душа моя, жена моя разлюбимая, Наденька!

   Кивнула так и – в себя:
- Здрасьте. Вы кто?
- Как кто? - А сам думаю: «вот пес смордячий, докторишко этот, денег взял, а что натворил-то, или полушария перепутал? И она хоть что-то вообще помнит?

   И ей:
- Муж твой, Иван Алексеевич Буков, вот мои документы.
Документы я захватил, чтобы в палату к тяжелой больной пройти.
- Я вас не знаю!

Вот это да! Неужели все плохое стерлось. А хорошего и не было что ли? Да нет, думаю, шутит, или амнезия, или анестезия не прошла. Показываю штамп, читает: «районным ЗАГСОМ тогда-то с Буковым, то есть со мной…»

   Машет головой, смотрит так и не верит:
- Не знаю вас, гражданин Букин, и все. Да и как я могла быть женой вашей? Вы вон на себя посмотрите, сморчок какой-то, потасканный (заметила? Ах, бабы!), а я - вон какая красавица. Зачем мне такой муж – стыд один. Гулящий и пьющий, небось! – спросила она.
- Нет, дорогая, что ты, ни-ни. Ни одного дня и ни одной мысли за весь наш брачный период не было, клянусь! – А сам так смотрю с прищуром, все ли вырезали там, или что помнит еще?
- Да ну вас, идите прочь. Я вас не люблю, потому как не знаю. А знала бы, так не полюбила бы никогда. Вы не в моем вкусе.

   Вот те на! Вкус тоже, значит… убрали. Слух хоть оставили хорошо.

- Надюха, это ж я, Иван. Хорош дурочку валять! А то, как звездану, не погляжу что в бинтах, сразу все вспомнишь: и плохое, и хорошее!
- А у нас, значит, и плохое было? Ах, мерзавец, а еще ко мне, порядочной женщине, примеривается, кобелина? – и как они все чувствуют?

И понесла… Ну доктор, ну мародер!

- Наденька, успокойся, все плохое забыто, и не было его, а все хорошее меж нами ты должна помнить, ну.., ну..? – толкаю ее к воспоминаниям.
- Ну, не знаю я вас. Да что за приставучий такой, а ну, пшел вон, сморчок! - Это она обо мне, единственном, а когда-то любила мои 155 и 60 кг весу, на руки брала. Ах, гадюка! Прикидывается, цену набивает. Ну ладно…
- А помнишь, - говорю, - на Новый Год я бутылку шампанского принес, открыл и - прямо в люстру, а вот еще…
- Ах, это вот кто мою любимую люстру разбил, а все голову ломала, кто же этот гад? А ну иди ж сюда. - Я попятился, мало ли что, вдруг в ней злобы пока много, от наркоза, зашибет еще.
Ну, хоть люстру помнит, уже хорошо. Жаль, детей пока не нажили, через них бабы ох как все помнят, что им не вырежи - инстинкт.

   Я вышел в коридор, дух перевести.
«Что делать? – Стал я лихорадочно ломать руки и остатки собственных мозгов. - Вдруг совсем не помнит, что же мне делать-то, как же любовь наша, хозяйство? Имущество на нее записал. Нет, я все же ее, дуру, люблю, по-настоящему, сильно. И от этой любви я на такой шаг-то пошел, чтобы все плохое нам жить не мешало. А если все же…? И она отродясь меня не видела и не хочет даже знакомиться? Что же мне? – и я взглянул на дверь кабинета доктора Иванова. – Тоже что ли под нож и память вырезать? Чтоб ее забыть? Ну, нет! Не хочу я ее забывать, пусть виноватым всю жизнь буду, но забыть – никогда!»

   Я опять в палату и – в ноги:
– Надя, прости, не хотел. Хотел, как лучше, сволочь буду! Прости и женись снова, если не помнишь, хотя мы и не расходились еще, что хошь проси:  и приданое, и верность взамен. Все к твоим ногам, - и сам аж всплакнул. И смотрю на нее - тоже плачет, проняло или память к ней вернулась, и говорит:

- Так, так, так… И что дальше, чем брать будешь, напором?
- Наденька, я как Вас… тебя увидел, сразу обмяк, влюбился с полувзгляда, веришь? – начал издалека и чтоб не дать ей передыху, - Выходи за меня счас же!
- Так, так… Ну и чем ты хорош, заморыш? Покажи-ка.
- Ой! Да всем, не пью, да не гуляю. Хозяйство большое у меня… нас. Мотоцикл, значит, еще. Дом, хоть и плохонький, но ничего... Надька, ну не могу я без тебя, родненькая. Да брось ты меня мучить, видишь, нет жизни одному никакой. Не уйду я отсюда без тебя! – и я зарыдал…
- Да, ладно уж, Ванька, вставай, хорош валяться-то, а то стирай потом портки. Простила уж я тебя давно, пса-то, лишь бы угомонился ты. Да и операции никакой не было. Что ж я глупая, из-за такого дурня под скальпель идти? Вставай уж, коленки протрешь.

   И мы слились в объятьях и зарыдали оба. С тех пор я свою Надюху ни разу не заставил усомниться в моей верности и любви, теперь я ее ни на кого не променяю. Лишь бы ей, дурёхе, что на ум не взбрело, и она какую операцию на мне не затеяла…

   Бывает же такое!