Светлой памяти моей бабушки Тони посвящается…
Медленно пробираясь, словно ломая кокон, Душа ускользала прочь...
…Там, наверху, откуда лился теплый яркий белый свет, ее ждали, любили, по ней скучали. Скучала и она. Как много времени она ждала этой встречи. Как часто, молясь в одинокие холодные вечера, она просила ее ускорить. Но в ответ было лишь молчание да мерцание желтого кончика свечи, ее единственного спутника.
Дети, как птенцы из гнезда, разлетелись по своим дорогам, лишь изредка оживляли пустой дом своими голосами. Одиночество и тишина властвовали в просторных комнатах… Она не жаловалась. Затворническая жизнь давно стала привычкой. Лишь иногда, когда сердце ностальгией заплачет по ушедшим и любимым, она остро ощущала грызущую душу тоску и жажду родного человека.
Время серебром легло на волосы, морщинками пробежало по коже, выцветшей краской прошлось по глазам, унеся с собой былую силу, стать и осанку. Нет-нет, да мелькнет слеза в полупрозрачных глазах. Где ее богатыри-сыновья, где неугомонные внуки и любопытные правнуки, где сила и молодость, где братья и сестры, отец да матушка? …
Нет ни желаний, ни стремлений… лишь одно на уме – получить долгожданную свободу от бренных уз…
Но идет время, вытекает по капле жизнь…
- Как-кап, - зовет Жизнь,
- Тук-тук, - откликается живое сердце.
Нет свободы. Видно, не подошла еще Очередь… Опять молитвы, и все об одном…
- Как-кап, - зовет Жизнь,
- Тук-тук, - откликается живое сердце.
Нет, не подошла еще Очередь…
- Как-кап, - зовет Жизнь
Тишина…
- Как-кап, - зовет Жизнь.
И опять тишина…
Кокон, державший, как в тисках, живую Душу, раскололся на тысячи мелких осколков, словно хрустальный сосуд. Разноцветный хоровод ярких воспоминаний закружил калейдоскопом. Кожа вновь стала гладкой, бархатной, глаза приобрели глубинную синеву, волосы заплелись в две тугие косы, а упругий стан вновь закружился в легкой польке…
Свобода! Юность! Невесомость! Вечность!
Постепенно, будто боясь спугнуть долгожданное счастье, Душа воскресала к Новой Жизни, устремляясь в лучистую высь.
И уже на самом Пороге, словно желая попрощаться, она обернулась назад. Хрупкая старушка в голубом платьице с застывшей улыбкой на высохших губах, раскинув иссохшие руки, лежала на кровати. Возле кровати, словно охраняя покой, сидел сын.
- Прощай, - прошелестела Душа, пытаясь коснуться уже начинающую седеть родную прядь волос.
- Я всегда буду любить тебя, сынок…
13.08.10.