Глава 4

–– Дядя Август, — спрашивала Наташа, — что-то купить хотите?
Август  мялся: он сам не знал, зачем пришел в магазин.
—  Я? Да. Гриша в отпуске?
— В отпуске. Что же вы не приходите к нам?  Папе что-то передать?
             — Передай.   Нет, не надо, я сам.
Наташа давно изучила Августа и не удивлялась неопределенности его поведения.

––  Ладно,  забыл я, чего хотел. Значит, еще в отпуске?..
И вдруг Август заулыбался:
             ––  Я тоже  в отпуск пойду!
«Какой-то он сегодня…» –– подумала  Наташа.
    
            Но Август  был счастлив! Впервые за годы, прожитые в Серженске, именно сегодня он услышал чистую украинскую речь!  Случилось это утром в автобусе. Девчонка в юбочке до пупа вспорхнула в салон и сразу пробралась к шоферу.
— Вася! Ты, Васечка, думаешь, что я... Васюта!..
Васюта расцвел, и автобус вылез аж на середину дороги.
— Чекай, паненка! — Мужчина с круглыми щеками и крупным носом оттащил девушку от Васечки. — Пидчас руху размовляты с водием заборонено.
Та выпучила глаза. Зато  Август готов был обнимать и целовать земляка, сам вступил с ним в разговор и до кирпичного завода не мог наговориться и наслушаться. У  «кирпичиков»  земляк вышел, крикнув на прощание: «Памятай ридну Украйну!»
Август затрепыхался: «Треба ихаты, треба побачить!..» Да еще  Вера   накануне  пристала: «Хоть бы раз на твоей родине побывать!» Когда он рассказывал ей про  родные места, она широко раскрывала  глаза, а потом кидалась отцу на шею: «Вот бы мне увидеть ратушу вашу! Вот бы увидеть золоченые флаконы в вашей аптеке!»
«Как там мои старые тетки Яна с Олесей? –– думал Август. –– Брат  пишет редко, мало…» 

Но если ехать, то нужно прямо сейчас писать заявление на отпуск, иначе снова затянет нерешительность, боязнь израсходовать лишние деньги. Именно сейчас, потому что внутри все горит и торопит, и не пугают  чужие  глаза жены, и вообще ничего не пугает.  Там, в Жвирке, под ветром шумят родные клены, там любимые с детства голубые поля льна и чистые криницы, там на погосте мать его и отец… Треба ихаты!

Августа на работе уважали. За то, что ничего никогда не крал.  Единственный раз  он вынес с завода семь банок консервов, но трясся как осиновый лист, а когда лез через забор,  то порвал  брюки. Консервы ему не были нужны, теща настояла: «Бабы  пудовых сазанов несут, а ты что, бессильный?» Видел Август, как выносят сазанов. Полумороженых привязывают на пояс или на грудь под телогрейку. Жалел людей: до срока загоняют себя в могилу. Едва добрался до Виноградовки. Консервы были без наклеек, нес и не знал, что несет. Оказалось –– скумбрия в собственном соку, которой  завалены все магазины. Теща швырнула банки в угол веранды, однако потом они куда-то исчезли.

Отпуск Августу пообещали через три недели.
С огромным подъемом развозил он на грузовом мотороллере из морозилок в цеха рыбу. Что такое три недели, когда он ждал годы? Он сейчас уверовал, что на родину рвался давно. Даже о Марысе вспомнил: «Побачу, яка она стала». Когда волновался, непроизвольно переходил на родную речь, за что попадало от жены: «Хватит крестьянствовать!»
Марыся! Чернобровая, тоненькая. Если бы время повернуть вспять!  Косыночка ее в   барвинках долго снилась ему.

За ужином, дергая бахрому скатерти, чтобы не дрожали руки, сказал жене:
— На родину поеду, отпуск попросил.
Сказал и замер, с опаской ожидая ответа.
«Ку-ку, ку-ку ...» — кукушка  на часах прокуковала  семь раз. Как-то  странно прокуковала, все это заметили.  Верочка напряглась:  если мать не согласится, отец не поедет.
Елизавета Александровна  ни одной ресничкой не  выдала, что  ошеломлена  заявлением мужа.
— Съезди, — сказала сухо. — Когда вернешься, я, возможно, попрошу путевку в Ялту;  мы оба устали.
— Ура-а! —  подскочила  Вера. –– И я с папкой! –– И тут же затребовала  купить фотоаппарат, о котором давно мечтала. — Всё буду фотографировать,  всех!  Может, папке больше и не съездить на родину!
Ей   уже не сиделось. Помчалась к деду  рассказать новость.

Фрося ахнула: «Вот так Август! Молчал, молчал, да и надумал! А и хорошо, што надумал. Я вон, почитай, кажную ночь во сне вижу   свою деревню».
Но  дед Александр взвился до потолка:
— Бандеровцы там недобитые! Куда ты попрешься, Верка? Я их с войны запомнил, воды не дадут напиться.  В Карпатах к одному подъехали: «Налей, отец, водички?» Он туда-сюда, туда-сюда: нету ведра, лезьте в колодец, ныряйте, если сильно пить хочется.  Сняли мы с грузовика мазутное ведро, привязали  к веревке  — бултых в колодец! Долили в радиатор и ––  на теперь, сам попей, гад!
— Вот и правильно, — подыграла Фрося, чтобы не раздувать пожар.

           Верочка не то посмеялась, не то попыхтела в ответ и, пообещав ей на ушко,  что придет ночевать (дед в  ночь заступал в МТС на дежурство),   полетела к Петьке и Славику.
— Что она тебе шептала опять? — взъелся  дед. — Нечего ее приваживать, шляется тут.  Пускай дома спит! Увижу утром на своей постели, так я вам обеим тогда...
— Рази жалко?
— Не  «рази», а пусть место знает!

Августу тоже не сиделось. Он то выходил во двор и бесцельно глядел на сад, то порывался читать газету, то пробовал заговаривать с женой. Дрожь  какая-то била   его изнутри.
День все же кончился. Перестали бренчать у водокачки ведра, оттявкали перед сном собаки, взошла луна, кругленькая и желтая. Август сидел на крыльце. Если бы он курил, кто знает, сколько бы дыма пропустил сейчас  через легкие. «Прииду у Жвирку, та й ляжу под  свий дуб. Пчелки литають, у неби облака литають...» –– мечтал он и видел:  вот упал с дуба желудь, похожий на человечка в кепочке,  вот пролепетал что-то ветерок,  солнце  полосами на стволах  кленов... Жвирка! Милая Жвирка!   Поглядывал  на огонек во времянке тестя и представлял, что это свет родного дома,  возле которого  он сидит с Марысей, оба молчат, но молчанием говорят друг другу больше, чем осмелились бы сказать словами. Неужели в размолвке с Марысей виноват он? Ведь любил же он ее, и она его любила, и вдруг эта свадьба... И он сидел за свадебным столом,  пил горилку…   Молодых осыпали хмелем, кидали  под ноги березовые ветки, гости плясали коломийку, играл маленький сельский  оркестрик... Перед рассветом Август пошел восвояси. И вдруг — Марыся!  «Август! — повисла на его плечах. — Август!»  А он лишь вздохнул и убрал  ее руки. Вот и все.  Брат попрекал: «Така дивчина доставалась, а ты мух ловил!»  Ответить Августу было нечего.

С улицы раздались звуки гитары, пение, голос Верочки сразу выделился среди остальных.   «Як маты моя спивает, — с нежностью подумал Август. — Маты тако ж гарно спивала». Но гарное пение скоро кончилось, гитарист брякнул по струнам,  и  компания взревела:

                По степи, зноем опаленной,
                Среди высоких ковылей
                Семен   Михайлович Буденный
                Скакал  на рыжей кобыле!

                Он был во кожаной тужурке,
                Он был во плисовых штанах,
                Он пел народну песню «Мурка»,
                Слеза катилася из глаз.

                И в той строке, где эта Мурка
                Уже зарезана была,
                Была мокра его тужурка,
                Навзрыд рыдала кобылА.

— Яка чушь! — осудил Август и собрался уйти, но внезапно подумал, что идти ему некуда.  Горло сдавил спазм. В памяти  всплыло, как однажды, выпив с Гришей после работы, возвращался домой. Лиза пьяным его не терпела, и ночевал он вот здесь, в саду, на перевернутом ящике из-под водки.  Следом и другое припомнилось. Шапку ему жена подарила  красивую, дорогую. Напали на него в  Серженске  двое парней. Отдать бы им шапку, отвязаться, но он сдернул ее, прижав животом, упал. Его били, пинали! Кто-то вступился.  Весь в синяках, он едва добрался домой. Зато цела была шапка! Эх!
          «Не можно так жити! Не можно!», — чуть не заплакал  над своей участью Август.


*****


Сойдя с   автобуса, Верочка выпила из автомата стакан газировки с двойным сиропом и зашагала к Сергею Виллье:  не терпелось похвастаться, что  едет  на  Западную Украину!  Одно название — Западная Украина –– внушало небывалый интерес. Что там? Неужели всё так, как рассказывает отец? Да ведь это же совсем другая страна,  получается!
Из закусочных  пахло  шашлыками, пивом, народ праздно сновал –– город казался большим и безалаберным. Так здесь бывало каждое лето. А каждую осень город замирал, скучно перешептываясь листвой о том, что беспечного смеха и ярких нарядов придется ждать до следующего  сезона.

Прошла поливочная машина, заблестела мостовая, запрыгало  апельсином солнце. Верочка тоже запрыгала.  «Ой! –– спохватилась. –– Дед бы увидел, сказал: «вот дура!» 

           До почтамта, за которым дом одноклассника, было рукой подать, и Вера  уже задирала голову: открыт ли балкон в квартире?  С Сергеем Виллье она  познакомилась год назад,  когда перешла из школы, где директорствовала  ее мать, в другую. Елизавета Александровна тогда места себе не находила.  Мало Ольги? Оконфузила перед всем миром, ушла в вечернюю школу,  няней устроилась в детский сад! Теперь –– эта? Но Вера твердила, что больше не может так, у нее нет друзей в классе:  одни  ее ненавидят, другие  «не замечают», а третьи без всякой надобности перед ней выслуживаются.
           Сергей был старше Веры,  называл себя двоечником-второгодником, но  в действительности  год он пропустил по болезни.  Он едва ли не сразу  угадал в девушке родственную душу  и однажды пригласил  Веру к себе.
— Влезай, — открыл  перед  ней дверь. — Кофе будешь? Я сам сварю.
Длинный,  как коломенская верста, он смотрел на Веру, и глаза сквозь очки смеялись.
— Значит, я варю кофе, а ты идешь в зал.

Вера шагнула, куда ей было указано, и онемела: книги, книги –– всюду книги! На столе, на полу, на тахте...
Сергей  похвастался:
— У нас даже  Пастернак есть! –– Снял с полки маленький самиздатовский  томик, полистал страницы, подал Вере. –– «Зимняя ночь». Самое знаменитое.  Если бы Пастернак написал только это стихотворение, все равно бы все  знали, что он — Пастернак!
Вера уткнулась в строчки.

                Мело, мело по всей земле
                Во все пределы.
                Свеча горела на столе,
                Свеча горела…

Она читала,  одновременно чутко воспринимая и свет торшера возле  окна, завешенного тяжелой гардиной,  и книжное окружение, и мурлыканье Сергея в кухне…   В суть вникла не сразу, но, когда поняла, покраснела  и воровским движением  поставила книгу на место.
— Не стала читать? —  Сергей внес кофе. –– Садись на тахту.         
       
Вера впервые  пила такой вкусный кофе.
— Здорово! — похвалила.
–– А то. Сам рецепт изобрел, храню в страшном секрете. Я когда-нибудь напишу кулинарную книгу, как Дюма. Не веришь? Не верь, не больно хочу. Значит, Пастернак  не  к душе? А  кто?
«Кто? — заметалась Верочка. — Чтоб в грязь лицом-то не ударить?» — И выпалила первое пришедшее в голову:
— Лермонтов.

— А-а... «Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России». Ничего лучше не знаю, говорю и наслаждаюсь словом.
            «Вот шпарит!» — Вера уж не рада была, что связалась.
Сергей сходил в другую комнату, принес несколько досок и расставил их на тахте, оперев  о стену.
 — Верка, я иконы пытаюсь писать. — Он бодрился, но было видно, что сильно  волнуется. — Вот апостол Павел, вот Николай-угодник… 
         
             «Какой он у на-ас!» –– потрясенно подумала Вера.
 –– Ну?  Что скажешь? — торопился  Сергей  получить  отзыв.
 –– Я ведь ничего не понимаю, Сережа.  Я только вижу,  что у них    на лицах  раздумье… 
С этого времени она стала бывать у Виллье часто.

 ***

––  А  мы вот деремся!  — встретил  ее Сергей.
–– Я  к  талантливым хорошо отношусь,  –– кивнул, поздоровавшись с Верой, Владимир Степанович.  –– Они идут напролом, их интуиция ведет, и бывает,  что да, ловят кота за хвост. Но талант без образования –– нуль!
–– Ты сам нуль!  Что ты за Дом культуры воздвиг? Лучше бы армяне на том пустыре  чебуреками торговали. Моя голова, архитектор,  варит лучше твоей. Найди в моих работах ремесленничество?
–– Хватит!

            Столько Вере  хотелось сказать Сергею, а тут все настроение пропало. И когда он  задал ей привычный вопрос: «Чем занимаешься?» –– она  скучно ответила: «Ничем…»
–– А я на мол ходил, таранки наудил страсть сколько. В субботу собираюсь на Переправу.
–– Ладно, молодые люди, –– оставил их Владимир Степанович. –– мой обеденный перерыв кончился.
Сидели и молчали. На душе  Веры было прескверно. Не первый раз Сергей  обижает отца, хоть Владимир Степанович прав: талант без образования нуль. 

Через открытый  балкон  послышались первые такты «Лунной сонаты»,  и Сергей двумя прыжками пересек комнату:
— Разберусь я наконец с дедушкой!
–– Ты сдурел?! –– взвизгнула Вера.
— Скинь мне тапки.
Лука Наумыч  тихо сидел за пианино и тихо играл, когда на балконе бухнуло. Обернулся –– перед ним торчали голые мужские ноги. «На чем он висит?» — не испугался.  Подошел к двери, посмотрел: а-аа, сынок Виллье.  Сергей спрыгнул. Вслед за ним на балкон полетели тапки. Лука Наумыч ехидно захлопнул дверь и прижал  задвижкой.
— Откройте! –– растерялся Сергей.
— А что ты забыл  у нас?
––  Мне нужно срочно уйти.
            ––  А что это  за странный способ передвижения?
–– Бесстыжий! –– кричала с  балкона Вера.
–– Прыгайте, барышня, ––  пригласил ее Лука Наумыч.
–– Да нет уж, спасибо! Я уж лучше домой пойду!  Понял, Сережка?  Тапки ему понадобились!  А я, между прочим, на Украину еду, во Львов!..