Мальчик из Иркутска Часть 3 Возмездие

               
                ВИТАЛИЙ ОВЧИННИКОВ



                ЗАКЛЯТИЕ

                РОМАН В ЧЕТЫРЕХ ЧАСТЯХ



                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                ВОЗМЕЗДИЕ








ГЛАВА 1

Андрей оделся, взял в руки свою сумку, оглянулся напоследок, пробежав на всякий случай глазами по пустым полкам купе, и решительно двинулся к выходу из вагона. Вступив на перрон, он улыбнулся проводнице, поблагодарил ее за благополучное окончание поездки, попрощался с ней и зашагал к вокзалу. Он шел, рассеянно поглядывая по сторонам, погруженный в свои, не слишком понятные даже самому себе думы, шел легкой, упругой походкой физически крепкого, спортивно подготовленного человека, высокий, стройный, красивый молодой человек, еще парень, с удивительно чистыми, бездонно синими и почему-то всегда печальными глазами, напоминающими глаза большого, доверчивого ребенка, нечаянно попавшего во взрослый мир и сразу же несправедливо обиженного кем-то из близких ему, но уже взрослых людей.

Но вот безмятежное и невозмутимо спокойное выражение его лица вдруг изменилось. Андрей неожиданно и резко, как-то вдруг, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановился. Лицо его дрогнуло, как от удара и застыло в напряженном внимании. Он словно бы прислушивался к каким-то неведомым импульсам или сигналам, неожиданно донесшимся до него, радуясь и одновременно же боясь поверить себе, боясь ошибиться, принять ожидаемое за действительное. Он медленно, как бы с натугой и даже нехотя повернул голову к зданию вокзала. И тут же лицо его буквально вспыхнуло и засветилось, засияло от счастья. Он увидел Зину. Она стояла на ступеньках центрального входа здания вокзала и смотрела на него. Взгляды их встретились. Нескрываемо радостная улыбка растянула губы Андрея, придав его лицу глуповато блаженное и немного детское выражение. Он поднял руки вверх, приветствуя Зину, громко, не обращая ни на кого внимания, засмеялся, зачем-то подпрыгнул на месте, точно собираясь пуститься в пляс и побежал к вокзалу.

Он подбежал к Зине, швырнул на землю свою сумку, осторожно взял ее лицо ладонями своих больших рук, наклонился к ней и поцеловал в губы Поцеловал бережно, нежно, ласково. Затем отстранился немного, посмотрел на нее восхищенными и совсем ошалелыми глазами и тихо, проникновенно сказал:
-- Здравствуй, Зина, я приехал...
-- Здравствуй, Андрюша, - улыбнулась она, - я очень рада твоему приезду. Спасибо тебе...

И они оба разом засмеялись, счастливые, радостные и довольные. Они поверили, что судьба наконец-то улыбнулась и им, и теперь у них все получится, все будет хорошо. А поверив, почувствовали себя совсем уже счастливыми. Воистину, как мало надо влюбленным для счастья! Всего лишь возможности для взаимных встреч и капельку надежды на то. что эта возможность никогда не оборвется под напором жизненных передряг и позволит им все-таки соединить две свои отдельные судьбы в единую, общую для них судьбу. И позволит! Обязательно! К тому все теперь идет, к тому! Судьба смилостивилась и дала им шанс. И они его, этот свой шанс, конечно же используют на полную катушку! Для того и предназначена эта поездка Андрея. Она дает им эту возможность. Она позволяет им побыть вместе целых четыре дня. Четыре дня и три ночи! Господи, как же это много после двух с лишним лет вынужденной разлуки. Спасибо тебе. Господи! Есть ты или нет, не важно! Но все равно, спасибо тебе!

Они вышли на привокзальную площадь, заполненную людьми и маши- нами. Площадь была большая, дугообразная и своим фронтом выходи- ла к ограничивающей ее трамвайной линии с толпами народа на остановках. Сразу за линией начиналась и уходила куда-то вглубь города широкая улица, застроенная новыми, массивными и внушительными на вид многоэтажными домами, облицованными светло коричневой керамической плиткой.

Зина взяла Андрея под руку и они пошли через площадь к этой улице. В воздухе уже во всю чувствовалась весна. На чистом, будто только что вымытом, ярко синем небе плыли редкие комочки облаков. Было тепло и тихо. Слегка морозило. Под ногами звонко похрустывал тонкий ледок многочисленных луж, расплесканных по асфальту. Снега на площади почти не было. Лишь кое-где, вдоль заборов, в тенистых местах виднелись кучки плотной, ноздревато грязной, будто спресованной снежной массы.
Андрей с Зиной перешли трамвайную и свернули к троллейбусной остановке. Андрей искоса глянул на Зину и спросил:
-- Зина, какие у тебя планы на сейчас?
Зина пожала плечами и улыбнулась:
-- Мне девочки сделали справку на сегодня и до конца недели. Если не считать пары лабораторных, то я сегодня, завтра и послезавтра в твоем полном распоряжении...
-- Вот и отлично, - обрадовался Андрей, - Тогда давай махнем сейчас в ближайшую гостиницу. Как у вас тут с номерами? Впрочем, мне люкса не надо. Обойдемся чем-нибудь и попроще...

Андрей наклонился к Зине и поцеловал ее. Он был в прекрасном настроении. Все шло как надо. Никаким проблемами впереди вроде бы и не пахло. Небо впереди было чистое и безоблачное. Благодать да и только!

Подъехал троллейбус, они сели в него. Через пару остановок кондуктор объявила: «Гостиница Советская». Высокое, монументальное, новое даже на вид здание, низ которого обделан необработанным горным камнем, внушительные двери с бронзовыми ручками и шикарнейший, громадный холл или, как его, вестибюль с мраморными плитами пола, дубовыми панелями стен и стеклянной перегородкой комнаты главного администратора, где висела броская, красивая табличка с золотой надписью: «Свободных мест нет». В следующей гостинице под названием «Центральная» оказалось то же самое. Третья гостиница, «Воронежская», была центральной городской гостиницей и имела такой же внушительный вид, как и «Советская». Но здесь им повезло больше. Дежурный администратор, уже немолодая женщина с устало добрыми глазами сельской учительницы, видно пожалела их, увидя расстроенные, обескураженные лица двух симпатичных на вид молодых людей, парня и девушки, читающих стандартное объявление: «Свободных мест нет». Она спросила Андрея, посчитав его, наверное, за главного среди них:
-- Вы что хотите, молодой человек?

Андрей объяснил ей ситуацию.Она в задумчивости покачала головой и сочувственно сказала:
-- Не повезло вам ребята. Вряд ли вы сейчас сможете где нибудь устроиться. Сейчас в городе областная профсоюзная  конференция проходит, недельный семинар парторгов, да еще какие-то региональные соревнования по баскетболу. Гостиницы все заполнены. Сомневаюсь, чтобы у вас что-нибудь получилось. Попробуйте вот, позвоните сами.

Она протянула Андрею небольшую удлиненную книжечку в сером, картонном переплете, оказавшуюся местным гостиничным справочником, и разрешила воспользоваться своим служебным телефоном. Андрей зашел к ней за перегородку, раскрыл справочник и обзвонил все полтора десятка городских Воронежских гостиниц. Мест нигде не было и не могло предвидеться в наличии до самого конца недели. Вот в субботу  - пожалуйста. В субботу свободные места должны появиться. К субботе обычно все областные мероприятия заканчиваются и       свободные места в гостиницах начинают появляться.

Андрей медленно и осторожно, точно стеклянную, положил телефонную трубк у на место и поблагодарил администраторшу. Она сочувственно и как-то даже виновато смотрела на них и молчала. Наверное, и в самом деле помочь им не могла. Андрей же был просто ошарашен. Другого слова подобрать здесь было трудновато. Именно ошарашен. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться с гостиничной системой и он не ожидал встретить здесь каких-нибудь особых проблем. В таком большом городе, как Воронеж, да не найти возможности устроиться в гостинице?! Быть того не может! Ведь он не претендует ни на что-то невероятное, он, не из капризных. Пусть не в первой и не во второй гостинице, пусть даже не в центре, а где-нибудь на окраине, но одно-то место на одного человека не может не найтись! Всего лишь од но место и всего на несколько дней. И не найдется?! Быть того не мо- жет! Так не бывает, не должно быть...
Андрей был полон решимости не останавливаться и.. продолжать поиски. К черту этот телефон Здесь нужен живой контакт, живое человечес кое общение с администраторами. Они же - люди, а человек человека, при желании, всегда поймет...

Господи, сколько же было в нем житейской неопытности и обыкновенной детской наивности. Вроде бы взрослый парень, не раз уже битый и мятый жизнью, а не понимает самых элементарных житей ских вещей, все ищет какие-то объяснения, какую-то логику в поступ- поступках людей. Это он потом убедится, что нет в нашей жизни ни того, ни другого, ни пятого - десятого. А есть нечто иное, совершенно противоположное по сути, необъяснимое, нелогичное, совершенно абсурдное и ненормальнее, что и определяет сущность нашей Советской действителности, наших взаимоотношений как друг с другом, так и с самим государством. Действительно, как объяснить с точки зрения здравого смысла и общечеловеческой логики тот, например, широко из вестный факт, что в наших Советских городских гостиницах, предназначенных для размещения приезжающих в этот город людей, никогда не бывает свободных мест? Хотя они, эти гостиницы, чаще всего бывают полупустыми с десятками свободных мест и номеров Как? Да ни- никак! Нет этому объяснения. Есть факт, к которому надо привыкнуть, с которым надо сжиться, с которым надо считаться, но объяснить его невозможно, бессмысленно его объяснять, нет ему объяснения, этому факту, нет. И бороться с ним тоже бессмысленно, себе дороже выйдет. Надо просто попытаться приспособиться к такому положению вещей и дел в нашей стране и все! И тогда « кранты», никаких проблем не будет, они исчезнут из твоей жизни, эти проблемы, станут никченны- никчемными, пустыми, ничего не значащими...

Большинство Советских людей так и поступают, так и делают. Не возмущаются, не спорят, не доказывают никому своей правоты, не пытаются что либо изменить, а просто-напросто приспосабливаются к существующему положению вещей и живут себе припеваючи, поплевывая потихонечку в потолок. И порой даже неплохо очень живут. К изумлению, удивлению или же досаде своих соседей по земному шару. Так, наверное, и родился тот самый парадокс Советского образа жизни Советской действительности, известный больше по следующему анекдоту: «Безработицы у нас нет, а никто не работает; никто не работает, а планы всегда перевыполняются; планы всегда перевыполняются, а в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, а холодильники у всех полные; холодильники у всех полные, а все всем недовольные; все всем недовольные, а кричат: - да здравствует наша родная КПСС!»

Андрею же предстояло только начать практическое постижение этих парадоксов нашей действительности, учиться премудростям науки практической жизни, в которой он, несмотря на свои отдельные успехи так и не преуспел. Через несколько лет, когда гостиничные номера станут его постоянным и единственным, по существу, законным видом жилья, он довольно быстро найдет эффективный способ получения гостиничных номеров в лучших гостиницах наших Советских городов, в основном, областных. Способ оказался очень удачным, очень простым и практически безотказным из-за своей, чисто советской своеобразности, полностью рассчитанной на наш, Советский менталитет и психологию нашего с вами, родного Советского чиновника, находящегося на службе.

Дело в том, что монтажная организация, в которой неожиданно для себя окажется Андрей и очень даже скоро,  уже к концу этого года, и в которой он проработает сравнительно долго, несколько самых трудных и самых кошмарных для себя лет, занималась монтажом подземных ракетных точек для баллистических ракет большой мощности и потому, естественно, считалась сверх секретной организацией. Работники этой организации имели личные удостоверения в виде темно красной книжечки с плотными кожаными корочками, на лицевой стороне которых был размещен громадный тисненый герб СССР. Внутри книжечки крупными красными буквами было написано: «Организация п/я 822», далее черными печатными буквами - ФИО работника, его большая фотография с гербовой печатью и целая куча секретных шифров, определяющих вид допуска данного товарища на секретные объекты. И все. Ничего другого в удостоверении не было. Как хочешь, так и понимай назначение этого странного документа. Однако, большинство Советских людей, независимо от своих занимаемых должностей понимало его однозначно. Они мгновенно бледнели, вытягивались в струнку и старались скорее вернуть удостоверение владельцу, даже если тот едва на ногах стоял.
По этому удостоверению можно было легко попасть в здание обкома и горкома партии любого Советского города, в буфетах которых всегда было товарное изобилие и всегда самого отменного качества. Так можно ли было осуждать Андрея за то, что он иногда использовал свое служебное удостоверение не по назначению, а для покупки в запретных буфетах чего-нибудь вкусненького для себя. Колбаски там или ветчинки, или рыбки копченой, или сырку  свеженького. Да мало ли чего захочется молодому человеку в расцвете сил, если у него есть деньги? Да не просто деньги, а приличные деньги ведь монтажники этой организации зарабатывали тогда во много раз больше обычных Советских людей.
И вот как-то, проходя по зданию обкома партии одного из уральских областных центров и, по своему обычаю, глазея по сторонам, Андрей через открытую дверь одного из кабинетов услышал, как кто-то по телефону заказывал номер в гостинице, Андрей остановился и навострил уши. Сердитый мужской голос недовольно кричал:

-- Это гостиница? Черт побери, я сколько раз буду одно и тоже по вторять? Это из обкома звонят! От Егора Семеновича Колышеева! Как это кто-о?! Вы что, не знаете начальника орготдела обкома партии А работать на своем месте вы хотите?! Так вот слушайте меня! Сейчас к вам придет от нас товарищ Семенов Николай Петрович. Записывайте! Вы ему выделите номер из брони обкома. Как какой?! Отдельный конечно же! Не-ет, люкса не надо. Сойдет и простой...

Андрей посмотрел на дверную табличку. Там было написано:«Колышев Егор Семенович. Начальник Орготдела». Андрей хмыкнул и улыбнулся про себя. Вот вам пожалуйста и способ получения номеров в наших гостиницах. Зашел в обком, посмотрел на таблицы на кабинетах, выбрал фамилию какого-нибудь начальника, не очень чтобы крупного и позвонил в гостиницу. Лучше всего, конечно, позвонить из обкома. Зашел к секретарю какому-нибудь и позвонил. Вот и все. Дешево и сердито. И главное - практически без всяких забот и без всяких усилий с твоей стороны.

Сказано - сделано. Андрей тут же опробовал родившуюся идею. Результат оказался великолепным. Что, впрочем, и следовало ожидать. Разве можно было найти в стране организацию, которая бы посмела ослышится звонка из обкома партии? Конечно же нет! И, естественно, что Андрей оказался далеко не единственным человеком в стране, который ис- пользовал Партийный кнут, точнее, даже не сам кнут, а самый обычный и заурядный страх Советского человека перед партийным кнутом в своих личный и далеко не бескорыстных целях.
 Через много-много лет, в конце семидесятых годов Андрей прочитал в Литгазете большой очерк о жизни подобного человека, который использовал для удовлетворения своих материальных запросов звонки и личные, якобы, просьбы работников аппарата самого ЦК нашей партии! И вправду - чего уж мелочиться! Уж пить - так ром, любить - так королеву! А если звонить - так конечно же только из ЦК КПСС! И долгие годы ни у кого из многочисленной армии Совчиновников, с кем имел дело упомянутый человек, не возникало даже и мысли о проверке источника таких странных просьб и указаний. Видимо, они не казались им странными. И одного только намека на то, что данная просьба идет от такого-то высокопоставленного партийного деятеля, оказывалось достаточным для того, чтобы получить вне всякой очереди шикарную квартиру в престижном доме, дачу на правительственном участке, бесплатные путевки в санатории ЦК и много всякого дру- гого, что только взбредет в голову дорвавшегося до бесплатных материальных благ Советского обывателя.

Так что забавы Андрея со звонками из обкома партии для получения гостиничных номеров являли собой образец детской невинности в сравнении с действиями того или другого, менее известного обществу товарища. Но в действиях каждого из них было одно общее – они  использовали негласные особенности той государственной системы, которая существовала в стране. А суть этой государственной системы заключалась как раз в превалировании над всеми существующими в стране законами особого закона или особых прав, так называемого, телефонного права, исходящего из соответствующего партийного орга ана. С помощью телефона, неофициально и непротокольно высказывалась точка зрения парторганов в виде рекомендации, просьбы или даже намека на просьбу по различным вопросам или проблемам жизни нашего общества.
 Не учет этого мнения «парторганов» было чревато самыми крупными последствиями для виновного. Можно было лишиться и самого партбилета. А что это означало для советского человека, было известно каждому, кто пытался задумываться о своем жизненном благополучии. Это означало то, что на твоей карьере партия поставила черный и жирный крест и ты выбыл из когорты особо доверенных для ее членов рядов. А невозможность осуществления своей административно-хозяйственной или общественно политической карьеры автоматически означала невозможность улучшения своего материального           состояния. Поэтому каждый из Советских людей любого ранга и любого положения сто раз подумает прежде чем скажет свое «нет» любой просьбе, исходящей из «парторганов». Слишком уж хорошо он знает, чем ему это грозит в будущем...

Но Андрей подобными проблемами пока еще не интересуется. У него сейчас свои заботы. Он посмотрел на Зину. Лицо ее было серьезно, лоб нахмурен, взгляд сосредоточенно отсутствующий. Она о чем-то  напряженно размышляла. Андрей тронул ее за плечо и сказал:
-- Пойдем, Зина. Не расстраивайся. Ничего страшного не произошло. Мы их все-таки пробьем...

Зина покачала головой:

-- Подожди, Андрюша. Не спеши. Здесь надо что-то другое. Поехали-ка лучше со мной. У меня есть идея.
-- Куда? - спросил в недоумении Андрей.
-- В университет, - ответила Зина, - мне там надо будет с девочками переговорить. Ну их, эти гостиницы. У меня другое предложение...
-- Какое, если не секрет? - шагнул к ней Андрей. Он был явно заинтригован.
-- Пока секрет, - шутливо сказала Зина и подставила щеку Андрею,-- Целуй за инициативу..
.
Настроение у нее действительно поднялось. Она явно что-то придумала. Андрей прикоснулся к ее щеке губами, затем резко повернулся и поцеловал ее в губы.
-- А-ах, ты та-ак, - Зина с сердитым видом нахмурила брови, - ну, ладно, погоди же, агрессор. Я тебе это припомню...

Смеясь и дурачась, они вышли на улицу. Администраторша гостиницы недоуменно посмотрела ни них и пожала плечами. Что произошло? Только что они сидели здесь растерянные и пришибленные. И вот на тебе, уже веселые, довольные, рот у обоих до ушей, хоть завязочки пришей. Эх, молодость, молодость... Она вздохнула и грустная улыбка несмело тронула кончики ее густо накрашенных губ.

Решение Зины было простое и гораздо более приемлемое для них, чем гостиничный вариант Андрея. И непонятно, почему сразу подобная мысль не пришла им в голову. Дело в том, что Зина решила устроить Андрея в студенческом общежитии Университета. Либо у ребят, в мужском корпусе, либо же у девчат, в женском корпусе. Как получится. На до только будет предварительно посоветоваться с девочками из их комнаты и попросить их помощи. Девочки в курсе дела, очень переживают за Зину и, конечно же, не откажут им в помощи.

В Университете Зина отвела Андрея в студенческий буфет, а сама исчезла надолго. Буфет был сравнительно небольшим, но удобным, с некоторой претензией на дизайн и на уют и размещался в полуподвальном помещении здания Университета. Он мало отличался от обычных студенческих буфетов, в которых приходилось побывать Андрею. Та же буфетная стойка с рядами застекленных полок, заставленных тарелками со снедью. Те же пластиковые прямоугольные столы с «пластикоово-трубчатыми», очень неудобными и вечно опрокидывающимися стульями, те же неработающие пропеллеры вентиляторов под потолком. Единственное отличие от виденных Андреем раньше буфетов заключалось в том, что стойка была смонтирована в углу комнаты и несколько наискось и отгораживалась от основного помещения красивыми цветными витражами, а с потолка свисали длинные, трубчатые и тоже цветные светильники, придававшие буфету вид бара или вечернего студенческого кафе.

Андрей подошел к стойке, просмотрел меню. Выбор был сравнительно неплохой. Целый набор овощных и мясных салатов, различные винигреты, вторые блюда и напитки, начиная от соков и кончая тривиальнейшим стандарьным кофе с молоком и конечно же неизменным столовским чаем. К напиткам прилагались разнообразные булочки, коржики, слойки и даже пирожные. Андрей взял себе мясной салат, антрекот с картофельным пюре и пару стаканов горячего кофе с молоком, присовокупив к ним еще парочку слоек. Сел он в углу помещения, чтобы видеть весь зал буфета и вход в него. Андрей чувствовал, что основательно проголодался - живот уже подвело. За время своей самостояте- льной жизни он уже усвоил некоторые особенности своего организма относительно потребления пищи. Ему обязательно были необходимы завтрак и ужин. Причем, плотный завтрак, и плотный ужин с обязательнейшим обильным чаепитием. А вот без обеда он мог спокойно обойтись, ограничившись лишь чашкой чая или кофе с сигаретой, а иногда и совсем лишь одной сигаретой.

Андрей ел не спеша, с удовольствием, даже с некоторой долей наслаждения. Уж чего-чего, а вкусно поесть он любил. Ему нравилась красивая сервировка стола, вид и запах вкусно приготовленной пищи, особенно мясных блюд, ему нравился сам процесс еды, процесс неспешного, но тщательного наполнения желудка и это ощущение сытой, благостной тяжести в желудке, приводящее в успокоенность и создающее всегда великолепное расположение духа. Вкусный обед, вкусная, обильная еда - это всегда и везде хорошее настроение, это мир и благодать, это покой, это почва, это фундамент для последующих доверительных, бесконечных разговоров неважно с кем и неважно о чем.

Закончив есть, Андрей собрал грязную посуду, сложил ее на пластиковый поднос и отнес на мойку. Затем вышел в коридор и огляделся. После обеда обычно зверски хотелось курить. Справа от входа в буфет шла наверх, на первый этаж здания широкая лестница, а как раз напротив нее размещался небольшой закуток с металлической закрытой дверью и красным шкафчиком пожарного крана. Здесь стояла кучка ребят и девчат, они курили и разговаривали. Андрей подошел к ним, достал сигареты и тоже с удовольствием затянулся. Курение на сытый, полный желудок давало ощущение редкостного удовольствия и даже «балдежа» в тесном сплетении с чувством физического и душевного комфорта. Несколько крепких, глубоких затяжек и в голове все поплыло, а мир вокруг сразу же чуточку меняется, как бы деформируется, приобретая более приятные, ласкающие глаз формы. Хочется быть добрым, приятным, красивым, хочется новых встреч, новых знакомств, новых контактов.

Курение же натощак, наоборот, не доставляет тебе никакого удовлетворения. Это тяжкий труд. Это неприятная, утомительная и мучительная обязанность, вроде собственной твоей расплаты за чьи-то малопонятные грехи. Во рту горечь и сухость, а откуда-то из самого твоего нутра рвется наружу разрывающий тебя чуть ли не на куски судорожный, изматывающий тело и душу кашель. И ты, как в костер сухие ветки, бросаешь в себя затяжку за затяжкой, но все впустую, никакого эффекта, как в прорву куда то.И единствен-ная здравая мысль в голове: « Господи, когда же все это кончится?! Когда?!»

Курил Андрей тоже не спеша, растягивая удовольствие. После обеда хороша была именно первая сигарета, именно от нее шел наивысший кайф и торопливость здесь была просто недопустима.
Андрей стоял, прислонившись спиной к стене, чтобы не мешать беспрерывно снующим мимо него студентам и не сводил глаз с лестницы напротив, по которой должна была идти Зина. Кто-то попросил у него закурить и Андрей угостил его; кто-то спросил его о чем-то, Андрей ответил. У него было такое ощущение, что он находится у себя в институте, во МГРИ, а не где-то там в Воронеже, что сейчас он увидит знакомые лица своих сокурсников, что кто-то окликнет его сейчас или подойдет к нему с приветственным словом. И здесь он увидел Зину. Она торопливо сбегала по лестнице вниз. Он поднял руку и окликнул ее громким голосом
-- Зина-а! Я - здесь!

Она подбежала к нему радостная, взволнованная, довольная, с блестящими от внутреннего огня глазами и, чуточку задыхаясь, спросила:
-- Ну, как ты здесь?
-- Нормально, Зина, вое хорошо. Налопался под самую завязку...

Андрей говорил эти ничего не значащие слова, а сам не сводил восхищенных глаз с ее лица. Госпо-о-ди-и! Как же она ему нравилась! Она всегда казалась ему самой красивой девушкой на свете. Но сейчас она была для него самой прекрасной девушкой на свете, подлинным эталоном женской красоты и ему доставляло истинное наслаждение просто смотреть на нее, любоваться ею и ничего не говорить. Просто смотреть и молчать. Наверное, его взгляд был слишком уж красноречив, потому что Зина вдруг не неожиданно смутилась и, потянувшись к нему, тихо шепнула:
-- Андрюша, милый, не надо. Мы же не одни...

Действительно, на них уже поглядывали и даже перешептывались. Андрей взял Зину под руку и спросил:
-- Ну, куда теперь?

Она прижалась на мгновение к Андрею, глянула на него снизу вверх и лукаво улыбнулась:
-- А теперь ты, Андрюша, поступаешь в полное мое распоряже- распоряжение. Прошу не сопротивляться и не перечить мне...
-- С величайшим удовольствием, - Андрей щелкнул каблуками и вытянулся в струнку перед Зиной.
Она рассмеялась и покачала головой:
-- Эх, Андрюша, Андрюша, чудик ты мой, гороховенький. Ну, никак ты не можешь быть серьезным, никак...

Они вышли из Университета. Зина остановилась, повернулась к Андрею и посмотрела на него. Глаза ее насмешливо дрогнули и к вискам побежали веселые лучики-морщинки. Она усмехнулась и погрозила ему пальцем левой рук
-- Господи, какие же мы сейчас довольные! Прямо-таки пышем самодовольством. С чего бы это, а, Андрюша?! Что это тебя так распирает?

Андрей сразу же сник. Плечи его опустились, лицо приняло растерян- но обиженнее выражение. Всё-таки нынешняя Зина отличалась от той Зины, прежней, которую он знал и которую помнил всем своим сердцем и каждой клеточкой своего тела. Он а стала более сильней, более независимой, более жесткой и более непредсказуемой. Андрей уже не испытывал по отношению к ней никакого покровительственно снисходительного чувства, как более опытный и старший к менее опытному и младшему. Наоборот, появилась некая оторопь и боязнь, исчезли свобо да, раскованность, естественность. Он стал бояться теперь Зины, боялся сказать или сделать что-то не так и все испортить опять. И эта его постоянная боязнь конца их нынешних отношений, сидевшая в душе, как заноза, делала его неуверенным и даже робким рядом с Зиной.

Зина тронула его за рукав пальто, потом осторожно и ласково провела ладонью по щеке:
-- Ну, вот, мы уже и обиделись, и губки уже надули..
.
Здесь Андрей не выдержал и рассмеялся. Рассмеялась и Зина. Она взя- ла его под руку и сказала:
-- Сейчас сходим к нам в общежитие. Оставим там сумку твою. Что ты с ней будешь по городу таскаться, правда? А потом я тебе покажу мой Воронеж. Мне город очень нравится. Я, можно сказать, влюблена в него. Может, он и тебе понравится. А к вечеру мы вернемся в общежитие. Там девочки кое-что для нас с тобой приготовят. Сюрприз небольшой. Приезд твой решили отпраздновать. А переночуешь у нас в комнате. Анечка, моя по дружка, перейдет к соседям. Я - на ее койку, а ты на мою. Вот так и разместимся. Не возражаешь?

Андрей только руками развел. Вот это класс! Вот это работа! Разве можно против такого что-либо возражать?! Только ведь и ему надо будет что-нибудь купить к вечеру. Неудобно ведь идти с пустыми руками. Он спросил Зину:
-- С меня что причитается в этой ситуации?

Зина легонько прижалась к нему плечом:
-- Ты - мой гость. А с гостей ничего не берут. Понятно?

Общежитие находилось сравнительно недалеко от Университета, всего лишь три остановки на троллейбусе. Обычное пятиэтажное здание белого кирпича с центральным, красочным входом под бетонным козырьком, неизменной вахтершей, сидящей за деревянной перегородкой в закутке около дверей и охраняющей большую нумерованную доску с крючками для ключей от комнат, неизменным холлом на первом стаже, заставленном низенькими пластиковыми диванчиками без спинок и всеми остальными атрибутами студенческого общежития, так хорошо знакомыми и еще не надоевшими Андрею. Зина взяла у Андрея его сумку и поднялась к себе наверх. Андрей остался внизу. Он присел на вогнутое сидение диванчика, достал пачку сигарет, спички и закурил.

Мимо сновали девчата. То стайками, то в одиночку, то вверх по лестнице, то вниз. Около Андрея они чуть притормаживали и бросали на него любопытные взгляды. Высокая полноватая блондинка в светлом, плотно облегающем фигуру спортивном костюме, остановилась окало Андрея и попросила закурить. Андрей достал пачку парадных своих сигарет «Друг» с собачьей мордой на красной крышке и протянул ей. Девушка взяла сигарету и нагнулась к нему прикурить. Прикурив, она глубоко затянулась и выпустила вверх густую струю дыма. Затем, глянув искоса на Андрея, спросила:
-- Вы кого-нибудь ждете, молодой человек?
-- Меня он ждет, Валя, меня, - раздался насмешливо сердитый голос Зины.

Она спустилась по лестнице и остановилась около Андрея. Блондинка скривила полные, ярко накрашенные губы и примирительно сказала:
-- Зиночка, милая, я же без всякой задней мысли! Я подумала, может, помощь какая нужна этому скучающему юноше. Молодой ведь еще - мало ли что, - она повернулась к Андрею, театрально развела руками и сделала реверанс, - Вы уж звените меня, пожалуйста, если что не так...

Андрей усмехнулся про себя, но ничего не сказал. Никакие блондинки ему не были нужны. Он уже давно и много раз убеждался в одной непреложной для себя истине - когда Зина рядом с ним, другие женщины для него перестают существовать. Она затмевает для него их всех вместе взятых. Она одна ему нужна и никто в мире не может ее заменить. Жизнь уже давно и с полной очевидностью показала ему, что это именно та самая святая истина, которой для своего подтверждения уже и не требуются никакие доказательства. Давным давно она стала для него настоящей аксиомой.
«Смотрю на тебя – и рассудок теряю, И мысли сплетаются в жуткий клубок, Я в эту любовь, как с обрыва ныряю, И жизнь превращается в бурный поток. Взрывается кровь, и рассвет пламенеет, А красках заката сверкает янтарь! Вот только душа отчего то немеет, Вот только тускнеет и меркнет алтарь… И радость любви отчего то слабеет, Восторг и мученье – распятье Креста! Судьба нас с тобой развести не посмеет, И я обойдусь без молитвы Христа. Но снова из тьмы вдруг Лицо выплывает, Где взгляд твой – как бездна осенней ночи… И если на свете Любви не бывает, Так что же не гаснет остаток свечи?!»

Говорят, что незаменимых людей нет. Какая, мол, разница - этот или тот, эта или та?! Суть, мол, взаимоотношений между людьми, между мужчиной и женщиной ведь не меняются из-за смены партнеров и всегда остается прежней. Это мы, мол, сами себе внушаем, сами себя обманываем выдуманной иллюзией, что с этим человеком нам хорошо, а с этим - плохо..! Неправда! Со всеми мы делаем одно и тоже. Секс ведь есть секс и это всего лишь некая гамма взаимных, довольно примитивных физических действий и взаимных движений, соответствующим образом воздействующих на нашу нервную систему, и доставляю щих партнерам физиологическое удовольствие. И только! И какая разница, с кем мы все это делаем! Эффект будет один и тот же. Природа так придумала! Это ее знак благодарности, подслащенная пилюля к мощнейшему инстинкту продолжения рода... А потому, любовь - это рудимент, отживающие и никому не нужные эмоции, чувства, а точнее ...мыльные пузыри! Красивые, эффектные, но – мыльные пузыри, недолговечные и пустые. И нечего там охать, вздыхать, переживать из-за чепухи. Надо понять простую и ясную истину, что люди все одинаковы, что они - заменимы. Не получится с одним - иди к другому. Раз ницы-то практически никакой! Правда, люди все разные, бывают поря дочными и непорядочными, есть люди дурного и нормального воспи- тания, плохие и хорошие, красивые и некрасивые т.д. и т.п. А потому подобрать себе подобающего, равноценного партнера всегда ведь мож но. И никогда не надо расстраиваться из-за потери партнера, надо всегда помнить, что рядом много других людей. И пару ты себе, при желании всегда сможешь найти...

Как было бы хорошо и просто жить, если бы оно в действительности было так. если бы в жизни все зависело только от нашего желания.( Ну и скучища была бы тогда, позволю вам заметить! ) Но к сожалению (а, может, все-таки - к радости?! ), жизнь нам постоянно говорит о дру гом. Каждый из нас, плохой он или хороший, есть чудо природы, каждый из нас неповторим и незаменим. И ничто в жизни никогда не проходит бесследно. Хотим мы того или не хотим, но кое что из нашей со бственной жизни, будь то события или же люди, не забываются никог- да. Несмотря ни на какие наши усилия, ни на какие наши желания В этом и величие и трагедия нашей жизни. И прежде чем что-либо предпринять или сделать серьезное и решительное, подумайте о своем будущем. Но к сожалению люди не умеют учиться ни на чужих, ни на собственных ошибках. И всю свою сознательную жизнь мы наступаем на одни и те же грабли, спотыкаемся об одни и те же камни, падаем с одного и того же порога...
ГЛАВА 16

Они бродили по городу целый день. Зина показала Андрею все наиболее интересные с ее точки зрения и памятные места города. Потом они пообедали в кафр, где даже выпили по бокалу шампанского в честь их встречи, а после кафе, проходя мимо какого-то кинотеатра, увидели соблазнительную афишу с молодой красивой парой на фоне березовых стволов и махнули в кино. Кино было про любовь вчерашних еще школьников, имело поэтически красивое название «Криницы» и, конечно же содержало много всяких разных нелепостей, несуразиц и недоразумений между молодыми людьми, чуть было не разрушивших их молодое еще и неокрепшее чувство. А потом они, уставшие, но довольные и счастливые пошли в общежитие. Зина к себе домой, а Андрей - в гости.

Около здания общежития, недалеко от входа стояла телефонная будка. Подойдя к ней, Зина остановилась и сказала Андрею:
-- Слушай, Андрюша. У нас строго с посещениями ребят. Но у девчат существует своя, уже отработанная практикой методика провода парней в общежитие. Сейчас мы ею и воспользуемся. Я звоню девчатам в нашу комнату. Они уже все знают и ждут, сидят наготове. Телефон у нас на вахте. Выходят к телефону три девочки. Начинают как будто бы общий разговор по телефону и отвлекают вахтера. А ты в этот момент проходишь со мной в общежитие. Я еще тебя подстрахую немного на всякий случай, прикрою от вахтерских глаз в нужный момент. Понятно?
-- Понятно, - рассмеялся Андрей, - у нас дело попроще. У нас об- общежитие совместное. И девчата, и ребята живут в одном здании. Только этажи разные. Так что - нам легче..!

И вот Андрей в комнате, где живет Зина. Комната большая, светлая, на два окна, почти квадратная. В ней пять коек. Три койки стоят перпендикулярно наружной стене в промежутках между окон и поперечными перегородками комнаты, а две койки расположились слева вдоль внутренней стены по контуру комнаты. Прямо посередине комнаты разместился большой стол под белой скатертью, заставленный тарелками и бутылками, а справа -шкаф для одежды. Около коек обычные тумбочки темного дерева, накрытые салфетками, на окнах цветные занавески. На одной из тумбочек, что слева у входа, стоит проигрыватель со стопкой пластинок. В общем, комната как комната, ничего особенного, правда, чистенькая, аккуратная, сразу видно, что живут здесь девчата. Около коек, что расположились вдоль стены, прикреплены настенные коврики, развешены фотографии в рамочках, к около одной койки, что в дальнем левом углу у окна, оказался завешен фотографиями целый про ем стены. Андрей присмотрелся - Муслим Магомаев. Ну, что ж, бывает, ничего такого сверхъестественного здесь нет...

Но это все Андрей рассмотрел и осмыслил уже потом, попозже. А в тот момент, когда они с Зиной открыли дверь и вошли в эту комнату, он, естественно, ничего заметить не мог. Он увидел и зафиксировал в мозгу только лишь много, много разных девичьих лиц и блещущих любопытством девичьих глаз, уставившихся на него и очень внимательно, несколько даже бесцеремонно и критически рассматривающих его. Глаза, глаза, глаза и лица, и больше ничего другого в этой комнате он увидеть не смог. Зайдя, он поздоровался и остановился в нерешительности, не зная, что дальше предпринимать. Не то, чтобы он очень уж смутился, застеснялся и закомплексовал от растерянности. Нет, годы студенчества многому его научили. Молодежную студенческую среду он знал хорошо, она ему была роднее родной и стала его неотъемли- неотъемлемой частью. Практика общения у Андрея была богатая, Но здесь была его Зина, он приехал к ней и сейчас он входит в крут ее знакомых, ее друзей, поэтому Андрей не стал форсировать события и полностью отдал инициативу в их руки. Пусть сами делают все, что по считают нужным и как посчитают нужным, а сам Андрей помолчит и посмотрит. ну и конечно же постарается, по возможности, подыграть им. Зина решительно выступила вперед:
-- Девочки, отстаньте от человека. Дайте ему раздеться и привести себя в порядок. Потом познакомитесь…

Андрей разделся, повесил пальто на вешалку в шкаф, положил там же свою шапку, спрятал шарф в рукав своего пальто, пригладил ладонями волосы на голове и повернулся к девчатам. Он старался все делать не спеша, спокойно, без какой-либо торопливости, зная, что за каждым его шагом, за каждым его движением и каждым жестом наблюдают чуть ли не с десяток девичьих, очень внимательных, очень придирчивых и очень критически настроенных глаз, разом оценивающих все его достоинства и недостатки.
Зина шагнула к нему, взяла его за руку и торжественно взволнованным голосом произнесла:
-- Знакомьтесь, девочки. Это тот самый Андрей из Москвы, о котором вы все так много знаете...

Девчата стояли около стола открытым полукругом, лицами к Андрею. Андрей шагнул к первой, затем ко второй, третьей и далее к четвертой, последней. Девушки подавали ему руку, немного приседали, как бы де лая книксен , и называли себя, внимательно глядя в лицо Андрея. Прозвучали имена: Аня, Тамара, Надя, Нина. Естественно, что Андрей никого не запомнил и все лица девушек слились у неге в одно расплывчатое, безымянное женское лицо. Поэтому, чтобы не вызвать затем ни у кого никакой обиды или каких-либо недоразумений, он остановился, развел руками и с обескураживающей, открытой и ясной улыбкой прямо сказал:
-- Девчата, мне немножко не по себе, поймите меня, пожалуйста, правильно и не обижайтесь, если я кого из вас не так назову. У меня в голове все перепуталось... Честное слово..!

Все засмеялись. Напряжение спало. Неловкость первых минут знакомства прошла. Контакт был установлен. Дальше все было уже гораздо проще, дальше все пошло своим естественным путем, без непосредственных усилий самих устроителей вечеринки, само собой.
Кто-то из девчат, кажется Аня, решительным и строгим голосом будущей директрисы проговорила;
• А сейчас всем привести себя в порядок, помыть руки и... за стол. Время для личных нужд - пятнадцать минут! Имейте в виду, что опоздавшие автоматически выпадают из числа участников, а их порции подлежат немедленному           распределению между оставшимися...
      
Зина подошла к Андрею с полотенцем и мыльницей в руках:

• Андрюш, у нас на втором этаже живут семейные и преподаватели Там есть мужской туалет...

Андрей благодарно улыбнулся ей. Именно это сейчас ему было необходимо больше всего на свете для того, чтобы вновь почувствовать себя нормальным человеком. Он снял куртку и поискал глазами, куда бы ее поло жить. Зина показала на койку, что стояла слева около стены:
• Клади сюда... Это моя койка.

Андрей подошел к койке. Койка как койка, ничего особенного, точно такая же, как и в их общежитии. Никелированные трубчатые спинки, скрипучая панцирная сетка на металлической раме из прокатного уголка. Сетку надо постоянно подтягивать с помощью ключа или пассатижей, иначе она начинает очень скоро провисать чуть ли не до пола. Койка застелена голубоватым, тканевым покрывалом, а сверху лежали одна на другой две подушки в белоснежных наволочках: побольше снизу, а поменьше - сверху. Рядом стояла тумбочка, застеленная кружевной салфеткой. Андрей осторожно положил свою куртку на спинку койки, испытывая некоторую оторопь, чуть ли не благоговение. Ведь здесь его Зина! Ему хотелось постоять здесь в раздумье, хотелось потрогать руками и саму койку, и подушки, и простыни, и одеяло, хотелось ощутить ее тепло, ее запах, которые запечатлелись в недрах его памяти, наверное, навсегда и до сих пор еще будоражат его по ночам. Андрею хотелось... Да мало ли чего ему могло хотеться сейчас, в эту минуту. Но, к сожалению, он был не один в этой комнате, наедине с Зиной, здесь были еще и другие, много других, совершенно незнакомых и неизвестных ему людей.
Андрей вздохнул, взял полотенце, мыло, достал из своей сумки, которая стояла здесь же, около койки Зины, зубную пасту со щеткой и вышел из комнаты. Он прошел по коридору до лестничного проема и спустился на второй этаж.
Попадающиеся ему навстречу девушки окидывали его внимательными, цепкими и оценивающими взглядами, некоторые призывно улыбались. Но Андрей шел, стараясь не обращать ни на кого внимания, стараясь выглядеть спокойно и невозмутимо. Хотя ему было все-таки немного не по себе. Ведь девчат попадалось много и идти приходилось с таким ощущением, будто идешь сквозь строй.
Когда Андрей вернулся в комнату, девчата были уже при полном параде, все такие нарядные и красивые, что аж дух захватывало. И конечно же самой красивой среди них была его Зина. Андрей с большим трудом смог заставить себя не смотреть постоянно на нее и быть от нее хоть на каком-то приличном более-менее расстоянии, настолько сильно его тянуло к ней. Ведь после стольких лет разлуки он впервые увидел ее так близко, такую нарядную, такую красивую, такую оживленную, такую веселую и такую желанную. И вся его нерастраченная любовь к женщине, дремавшая подспудно где-то в тайниках души, вдруг разом всколыхнулась, забурлила и решительно заявила о себе, потребовала выхода. Хватит прятаться, таиться, расходовать себя на мелкие, случайные, ничего не значащие встречи и увлечения. Хватит! Вот она, твоя любовь, твоя судьба, твое счастье, единственная и неповторимая. Бери ее, немедля, за руку и идите дальше по жизни вместе, как оно и должно быть, как вам завещано свыше.

А потом все сели за стол. Андрея же конечно посадили рядом с Зиной. Выпили раз, другой, третий. За знакомство, за приезд Андрея, за Зину, за их совместное будущее и счастье. пили конечно же все. Ну, а насчет закуски каждый уж распоряжался по собственному своему уразумению. Поэтому пьянели быстро. И дальше уже закрутилось и завертелось все само собой. Началась обычная студенческая вечеринка, с обильной выпивкой, с музыкой, танцами, новыми зваными и незваными гостями, неожиданными знакомствами, мгновенно рождающимися и тут же распадающимися парочками и самым что ни есть необузданным весельем.

Андрей пил очень осторожно. Он прекрасно понимал, что ему-то как раз и нельзя пьянеть, нельзя терять контроль над самим собой. Поэтому он больше делал вид, чем по настоящему пил, но веселиться старался наравне со всеми. И танцевал, и плясал, и тосты произносил, и даже стихи читал. А под конец взял гитару. В          комнате сразу все стихло. Музыку выключили. Андрей тихонько перебрал пальцами струны, пробуя аккорды, затем сказал:
• Для начала спою парочку наших, геологических, а потом уж попробуем что-нибудь вместе...

И он начал новую, недавно услышанную им песню. Начал петь негром ко, как бы для себя, задумчиво и протяжно:
Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине...

Следующую строчку вытянул чуть погромче, с нажимом, четко, ритми чно и сильно:
Кругом тайга, одна тайга
И мы - посередине...

А второй куплет уже более громко и решительнее

Письма не жди, письма не жди,
Дороги опустели...
Идут дожди, одни дожди
Четвертую неделю,

В таком же ритме и также громко, четко он начал и третий куплет, но закончил его, как и всю песню, тихо, печально и протяжно - на самом выдохе:
И десять лет, и двадцать лет,
И нет конца и края...
Олений след, медвежий след
Вдоль берега петляет

Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине...
Кругом тайга, одна тайга
И мы - посередине...

Когда смолк последний аккорд гитары, в комнате установилась мерт вая тишина. Потом чей-то девичий голос восторженно прошептал:

• Здо-о-ро-о-во-о..!

Андрей набрал полную грудь воздуха, улыбнулся хитровато и, резко бросив руку на струны, проделал какой-то немыслимо заковыристый; музыкальный пассаж. Его научил этому фокусу прошлым летом один геолог из Бахчисарая, когда Андрей там работал на геологической практике. И Андрей применял его именно для того, чтобы поразить слушателей и заострить на себе их внимание. Дешевый, в общем-то, прием, но срабатывал всегда преотлично. И здесь сразу же, практически без паузы, резко оборвав звучание струн, Андрей перешел на быстрые аккорды новой песни и начал быстро, весело и в то же время напевно:
От Махачкалы до Баку
Волны плавают на боку
И, качаясь, бегут валы
От Баку до Махачкалы.

Затем Андрей спел небезызвестного и очень популярного в студенческой среде «Желтого цыпленка»:
Когда зимний вечер уснет тихим сном,
Сосульками ветер гремит за окном,
Луна потихоньку из снега встает
И желтым цыпленком по небу плывет
Из окон струиться сиреневый свет,                На хвою ложится серебренный снег,                И словно снежинки в ночной тишине                Волшебные сны прилетают ко мне.
А что вы хотите, волшебные сны?                Вы мне расскажите о тропах лесных,                Там все, словно в сказке и сказка сама                Красавица русская бродит зима…
.
Песню здесь тоже знали и охотно подпевал и Андрею. Он понял, что публика Воронежская приняла его, и решил тогда спеть свою любимую грустную, прегрустную, но такую волнующе притягательную песню русских эмигрантов «Над Канадой, над Канадой»:
Над Канадой, над Канадой
Солнце низкое в зарницах,
Мне давно уснуть бы надо,
Только что-то мне не спится.

Над Канадой небо сине,
Меж берез дожди косые...
Хоть похоже на Россию,
Только все же не Россия

Потом еще одну из своего постоянного репертуара, которая тоже ему очень нравилась своей задушевной лиричностью:
Как море вокруг - дома
И ветер свежий и свежий,
Плывут по Москве дома,
Подняв паруса этажей
Зима, зима, каравеллы дома
Уходят в снежный туман,
На каком, на каком,
на каком из них ты,
Мой курносый капитан...

Потом было еще много, много всяких других студенческих песен, которые Андрей пел, не переставая, до тех пор, пока Зина не подошла к нему и не взяла у него из рук гитару:
• Андрюша, милый, хватит... Отдохни хоть немного.

И Андрея сменил какой-то, неизвестно откуда появившийся лохматый парень. Андрей подошел с Зиной к столу. Она налила себе и Андрею в стопки немного водки. Они чокнулись и выпили. Зина нежно поцелова ла его в губы и тихо сказала:
• Я рада за тебя, Андрюша. Ты очаровал всех у нас. Я даже немного ревную.
• Спасибо, - Андрей благодарно улыбнулся ей и тоже поцеловал ее в губы, - Честно говоря, я волновался прилично.

Они вернулись к поющему парню. Андрей сел около него и наначал тихонько подпевать. Получалось у них неплохо. Особенно удалась одна геологическая, любовная, и конечно же о несчастной любви молодого геолога:
«Опять пурга во тьму умчалась воя И на снегу не видно ни следа, А в темноте, над самой головою Зажглась вечерняя полярная звезда.
Экспресс полярный звал меня гудками, И я сказал: «Как много дней в году, Чтоб не скучать, возьми ее на память. И показал тебе полярную звезду. Еще пурга вернется многократно, Но все равно весна придет сюда. И я скажу: «Отдай ее обратно, Не для тебя она, полярная звезда!»

Они спели ее еще раз на «бис». А потом гитара оказалась в руках какой-то нескладной, угловатой, не слишком привлекательной девушки с косой челкой на покатом лбу. Голос у нее оказался чистый, высокий, почти что сопрано, хорошо поставленный и пела она какие-то незнакомые Андрею, очень красивые и немного странные песни:
У тебя такие большие глаза,
Их хватило б на два лица,
И - сияет весь океан
От помноженных на два глаз

Особенно понравилась Андрею песня про фокусника, который очень и очень устал от своей работы и от самой жизни. Там были такие, царапающие душу строки, звенящие от запрятанной в них боли:
«А ночь над цирком такая, что ни зги, Словно сто собралось их вместе ночей, А в глазах от усталости - круги, Покрупнее бенгальских обручей.»
Была там еще загадочная, грустная и очень прекрасная «Царевна- несмеяна»:

Ты стоишь у окна,
Небосвод высок и светел,
Ты стоишь и грустишь,
И не знаешь отчего...
Потому что опять он
Он прошел и не заметил,
Как ты любишь его,
Как тоскуешь без него Ты скажи - расскажи,
       Разве в нем одном отрада,
       Или просто тебе
       Стало холодно одной.
       Или просто тепла
       И любви девчонке надо,
       Чтоб не петь, не грустить
       Этой первою весной.
Все пройдет, все пройдет,
Знай, что поздно или рано
Станет вновь милым сном
Этот вечер голубой.
Так не плачь, не грусти,
Как «царевна-несмеяна»,
Это глупое детство
Прощается с тобой...

А после песен опять были танцы, потом опять песни, а потом уже и не поймешь что. Однако можно было со все уверенностью считать, что вечер этот удался на славу. Все были довольны и расходиться начали только поздно ночью. Затем девчата занялись уборкой и проветриванием комнаты, а Андрей отправился на второй этаж по своим делам. Когда он вернулся в комнату, все уже лежали на своих койках, а в комнате горел лишь один настенный ночник около кровати, что стояла вдоль стены сразу за дверью. На ней лежала Зина, закинув руки за голову. Ли цо ее было задумчиво, сквозь раскрытый ворот нижней рубашки прог- лядывали налитые чашечки грудей.
Андрей присел на край кровати, протянул вперед левую руку и осторожно погладил Зину по щеке. Она повернула голову и прижалась губами к его ладони. У Андрея замерло сердце. Он наклонился к ней, чтобы ее поцеловать, но она высвободила свою руку из-под головы и, при ложив пальцы к его губам, тихо прошептала:
• Андрюша, постель я тебе постелила. Ты раздевайся и ложись. А я к тебе попозже приду, когда девочки заснут...

Они не спали практически всю ночь. Им было не до сна, им было неко гда спать. Они старались насытиться друг другом до конца, до предела Слишком долго они были врозь, слишком долго сдерживались. И теперь старались не терять понапрасну, впустую ни одной минуты из тех, что выделила им вдруг расчувствовавшаяся неожиданно судьба.

Ах, что за чудо. эта ночь!
Я темноте раскрыл объятья,
 Отбросил все сомненья прочь,
 Как будто снял с себя заклятье.
А звезды брызгали огнем,
Сверкали ярко и игриво...
Счастливо жили мы вдвоем,
Да оказалась ночь ревнивой.
Она взяла меня в полон
И опьянила дивным зельем,
Я провалился в чудный сон,
Каким же будет пробужденье?!

Они не знали, что пробуждение их будет страшным. Они ловили свои мгновения. А где-то под утро, совсем уж обессиливавшаяся, но счастливая и довольная, Зина прошептала ему на ухо:
• Зачем ты тогда так поступил со мной, Андрюша? Если бы ты только знал, как мне было плохо! Мне жить не хотелось тогда. Я ведь чуть было не покончила тогда с собой. Спасибо, сестра удержала... Зачем ты так поступил, а, Андрюш?

Андрей ничего не ответил. Он молчал. Что он мог ей сказать? Ничего. Потому что именно этот вопрос он сам себе задавал бесчисленное множество раз, но так и не нашел вразумительного ответа. Не нашел потому, что его не было, этого ответа, да и не могло быть. Не все в нашей жизни подчиняется законам логики, поддается объяснению. Тем и прекрасна наша жизнь, что она непредсказуема. Но тем она и страшна, что не дает возможности предвидения последствий наших поступков. И никто не знает, как отзовется или как отразится на нас впоследствии все то, что делаем мы сегодня, сейчас. Не знали и не предполагали этого конечно же и Андрей с Зиной. Но им обоим всерьёз начало казаться, что счастье наконец-то улыбнулись и им.

Эти четыре воронежских дня пролетели у Андрея, как одно прекрасное мгновение. Без всякого сомнения это были самые счастливые дни в его жизни. Такого восторга перед жизнью, такого душевного подъема и та кой полноты жизненных ощущений ему больше не пришлось испытывать никогда. Но не успел он опомниться от нахлынувшего на него потока счастья и хоть придти в себя, как пришло воскресение, день его отъезда из Воронежа. Вечером надо было уже уезжать. И все, счастье кончилось. Хорошего, как говориться, понемножку. Оно, вероятно, по- тому и кажется хорошим, что его всегда почему-то немного и всегда конечно же не хватает.

Девчата из комнаты Зины устроили Андрею отходную. На этот раз без веселой музыки и танцев, без всего того, с чем обычно символизируется молодежная выпивка. На столе стояла лишь одна бутылка водки и чуть чуть закуски. Всем было грустно. Андрей сумел за эти дни понравиться подругам Зины, найти с ними общий язык и завоевать их симпатии, хотя они и виделись-то всего лишь по вечерам. Они посидели, помолчали, потом выпили за отъезд. Выпили, закусили. Потом Андрей взял в руки гитару и спел несколько грустных геологических песен на прощание:
Это ничего, что я один,                К этому уж мне не привыкать,                Только встречу утренней зори                В непогоду трудно вспоминать.
Позабудь, как вместе у костра,
Обгоняя синей ночи муть,
Мы сидели молча до утра,
И костер погасший не забудь.
Позабудь, как яблони цвели,
Крылья бесконечных птичьих стай,
Как, обнявшись, по лесу брели
Лучше никогда не вспоминай...

А закончил Андрей свой импровизированный прощальный концерт, знаменитыми «Журавлями». Редко какая студенческая компания в те времена обходилась без этой переполненной слезами песни. Ее и петь-то надо было навзрыд, со всхлипами, открытой, плачущей душой:
«Журавли, журавли, журавли улетели, Опустели, умолкли родные края. Лишь оставила стая среди бурь и метели  Одного, с перебитым крылом журавля. Был когда-то и я по-ребячьи крылатым, Испытал в своей жизни немало дорог,
А теперь вот сижу я, но в больничной палате, Так безвременно рано затих и умолк
Ну и что ж, ну и пусть, и какое вам дело, Если сердце разбито и нет в нем огня. Журавли улетели, журавли улетели, Лишь с крылом перебитым оставляют меня.»..

В эти незатейливые слова он, Андрей, вкладывал свой, особый смысл, свои недавние переживания, свою тоску, свою печаль, свою боль, свою беду и свое горе. И конечно же свою вновь ожившую надежду на счастье. Девчата расчувствовались, захлюпали носами. А Надя, подруга Зины, маленькая, черноволосая и кудрявенькая девушка с большущими, темными, как ночь, загадочными глазами, глубоко запрятанными под длинными и густыми ресницами, даже всплакнула на прощание.
Андрей поначалу растерялся на мгновение, а потом вскочил и громко, шутливо-сердитым голосом закричал:
• Девочки, милые, что вы, как на похоронах! Я же могу и обидеться... Ведь я собираюсь к вам еще и еще приезжать. Смотрите, надоем до чертиков в голове... Ждать будете с нетерпением моего отъезда..!

Зина держалась молодцом, хотя и весь день была, как натянутая струна казалось, тронь - и она сразу же зазвенит. Но к вечеру нервы ее, видно сдали и она сникла совсем, стала, как потерянная. А на вокзале при расставании, она не выдержала и расплакалась, уткнувшись лицом Андрею в грудь:
-- Господи, как же я теперь буду без тебя... Я так привыкла, что ты теперь рядом со мной...

Плакала она, не стесняясь никого вокруг, плакала как-то по-бабьи, навзрыд, плакала отчаянно и долго и все никак не могла успокоиться. А потом они стояли около вагона на перроне, прижавшись друг к другу. Андрей что-то шептал ей, какие-то малопонятные, ласковые слова, гладил ее ладонью по волосам, по лицу, целовал осторожно, бережно и нежно в губы, в щеки, в глаза, в лоб, в подбородок, ощущая губами соленую влагу ее слез и испытывая такую глубочайшую любовь и преданность к этой молоденькой, прижавшейся к нему женщине, что мути лось в голове. И тогда он тихо, одними губами прошептал ей слова, которые давно хотел ей сказать, но никак не решался:
• Зина, выходи за меня замуж.

Она вздрогнула от его слов и напряглась всем телом, затем отстранилась немного и пристально, серьезным, немигающим взглядом посмотрела ему в лицо. Она словно бы оценивала про себя значимость только что сказанных Андреем слов. Потом вздохнула и также тихо сказала:
• Не надо сейчас, Андрюша об этом. Не время. Ты в Москве, а я в Воронеже... О чем здесь можно говорить? Смысл-то какой?
• Зи-ина, милая, есть смысл..! - как можно убедительнее про- говорил Андрей, - Я не могу больше без тебя! Пойми! Я хочу, чтобы мы были теперь всегда вместе. Хватит нам мучить друг друга..!
• И как же это мы сможем быть вместе?! – Зина недоуменно пожала плечами, - Ты там, а я здесь! – Она немного помолчала, словно обдумывая слова Андрея, а потом с какой-то удручающей безнадежностью покачала головой, - Нет, Андрюша, ничего здесь не получится...
• Почему не получится? - С прежней горячностью продолжал Андрей, - Зина, милая, все прекрасно получится. Поверь. Я летом постараюсь получше сдать сессию и переведусь к вам в Университет. У вас есть геологический факультет. Какая мне разница, где заканчивать, в Москве или у вас в Вороне- же?! Никакой абсолютно. Зато вместе будем...
• Ты это серьезно, Андрюша? - Зина удивленно недоверчиво посмотрела на Андрея.
• Конечно, - Андрей прижал Зину к себе и ласково поцеловал ее в лоб, как ребенка, - я давно об этом думав. Я не хочу тебя больше терять. Ты мне нужна, пойми, пожалуйста, меня правильно. Только ты единственная мне нужна и больше никто. Ни кто на свете. Поверь. Прошу тебя, поверь мне на этот раз.

Зина ласково и нежно провела ладонью по щекам и губам Андрея, по- том улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустной:
       -- Верю я тебе, Андрюшенька, милый, верю. В счастье наше с тобой почему-то я никак не могу поверить. Хочу вот, всем сердцем хочу, а - не получается...»

Голос ее дрогнул и сорвался. И последние слова у нее получились чуть слышно, а глаза опять налились слезами. У Андрея сердце было готово разорваться от боли, жалости и нежности. Господи, сколько же страданий он принес ей, боже ты мой... Он прижал Зину к себе и зашептал ей в лицо, стараясь вложить в свои слова, как можно больше веры и силы:
• Зина, милая, родная, ну, не надо так. Все будет у нас с тобой хорошо. Все! Я не допущу, чтобы мы опять расстались. По- верь мне, Мы будем вместе, будем!

Так простояли они, обнявшись, поглощенные друг другом полностью, ничего не замечающие вокруг, до самого отправления поезда. Вернул их на грешную действительность, на нашу землю громкий, металличес кий голос репродуктора:
• Граждане пассажиры! До отправления поезда номер 127 «Воронеж - Москва» осталось пять минут. Просьба к провожающим покинуть вагоны. Повторяю.... .

Они еще раз обнялись, еще раз поцеловались.
• Ну, все, - сказал Андрей, - иди, не оглядывайся. Как приеду сразу же напишу. Жди письма. Пока..!
• Только поспеши, Андрюша, а то нас на практику могут услать. Пока, милый, пока.., - Зина резко отвернулась, пригнула голову к груди и пошла быстрым шагом, почти побежала к вокзалу.

Андрей зашел в вагон, подошел к своему месту, сел. Место у него было боковое, на верхней полке. Его соседкой оказалась молодая, довольно красивая и броская на вид блондинка с четко очерченными, ярко накрашенными чувственными губами, сложенными в призывную улыбку, несколько великоватым носом с трепетными, тонкими ноздрями, над которым расположились внимательные, с прищуром, зеленовато-голубые глаза.
Андрей поздоровался и представился:
• Андрей. Студент из Москвы...

Девушка немного приподнялась, кокетливо наклонила голову:
• Лариса. Москвичка. Работав официанткой в «Арагви»...,--
Затем она сделала небольшую паузу и, усмехнувшись, с невинным видом добавила:
• Красивая у вас девушка. Я вас в окно видела. И вполне искренно вам позавидовала. Вы – прекрасная пара. Наверное, вы созданы друг для друга. Бывает ведь такое. Вы прямо-таки светились от счастья. Вы стояли здесь за окном и никого вокруг себя не видели. А люди мимо вас шли и все, я обратила на это внимание, все оглядывались на вас...

Андрей удивленно посмотрел на девушку и озадаченно хмыкнул. Он не знал, как следует прореагировать на ее слова, да и не особенно стремился сейчас к контактам. Ему было не до того. Он был еще наполовину там, на платформе перрона, с Зиной. И ему не было никакого дела до этой, как видно, охочей до новых знакомств эффектной девицы Хотя, если откровенно, ему было приятно ее внимание, приятны ее слова. Тем более, если хвалят не только тебя самого, но и твою девушку. Весь вопрос, для чего это делается? Но Андрей был уже далеко не маьчик и прекрасно понимал, для чего. Грубо отвергнуть, оборвав и демонстративно отвернувшись, не поддерживать разговора, Андрей не мог. Было стыдно перед самим собой. Что такого необычного может произойти, если они пообщаются друг с другом?

И они проговорили до глубокой ночи. Говорили обо всем понемногу: о жизни, об учебе, о любви, о литературе, об искусстве. И бог еще знает о чем. Говорили до тех пор, пока у Андрея не начали слипаться глаза. Ведь в Воронеже за эти четыре дня он вымотался основательно. Андрей извинился перед Ларисой и полез к себе на верхнюю полку спать
Однако заснуть Андрею никак не удавалось. Сказывалось нервное перевозбуждение этих дней. Андрей недвижно лежал на спине, уставившись широко раскрытыми глазами в потолок вагона и зыбкая мешанина мыслей медленно кружила в его голове. Невозможно сказать, о чем он думал. Сразу обо всем на свете и ни о чем конкретно:
       Мы не приучены молиться,
       Собой боимся поступиться,
       Но расплываются границы
       Между реальностью и сном.

И сразу хочется забыться,
Но по ночам уже не спиться,
А совести больная птица
Кричит тревожно за окном.

Но совесть его в этот раз молчала. Совесть была удовлетворена. Накоконец-то он сделал то, что должен и обязан был сделать уже давно. Вот только вопрос, правильно ли он все сделал? Не совершил ли опять какой-нибудь ошибки, которая затем разом сможет все перевернуть и отбросить его назад, к тому, что было? Не эта ли тревожная мысльбилась у него подспудно где-то в подсознании и не давала заснуть? И не она ли, эта недобрая мысль, выплеснулась в тревожных строках, которые Андрей невольно сочинил в эту долгую бессонную ночь, мчась на поезде к себе в Москву из Воронежа?
Но время встало дыбом,
Вернуло все к началу,
Как не было, что было,
И только ты - молчала...

Андрей мчался в поезде, то улыбаясь во сне, то хмурясь. И не знал он того, даже предположить того не мог, что мниться он не к своему счастью, а к пропасти, к обрыву, и что падать ему с этого обрыва затем придется долгие и долгие годы.
Но самое поразительное здесь оказалось то, что они с Ларисой все таки встретились. Ровно через год. Андрей тогда только что приехал из Байконура, где он пробыл почти три месяца в командировке. Приехал он с кучей денег и целой канистрой спирта-ректификата. И он с ребята ми тогда гудел вечером в ресторане «Арагви». Поехали они туда совер шенно случайно. Просто Андрей днем еще позвонил в ресторан и заказал на вечер столик на четверых. Но почему «Арагви»? Да не почему… Просто, Андрей любил восточную кухню, а перед этим он был в ресторане «Узбекистан».

О Ларисе же он и думать давно позабыл, не то чтобы вспоминать о ней
Это было страшное время для Андрея. Черная полоса в его жизни. Такая черная, что ему уже всерьез начинало казаться, что жизнь его кончилась совсем, что ничего светлого и хорошего в ней уже никогда не будет. Полный и окончательный крах Андрея Орлова, как личности и как человека. Ничего впереди ему уже не светило. Все хорошее, что у него в жизни было, что когда-то он ценил, уважал, любил, осталось где-то далеко в прошлом: и Москва, и институт, и друзья, и Зина, и любовь, и даже родители. Все осталось за бортом. Где-то там, в небы- небытии. Впереди же пустота и мрак. И он катился в эту пустоту, в этот мрак со страшной скоростью. Чем дальше, тем быстрее. И не было больше силы на земле, которая могла бы удержать его от падения. Потому что жизнь потеряла для него всякий смысл, всякий интерес. И он уже всерьез начинал думать о самоубийстве. Надо было поскорее кончать с этой комедией, пока он сам еще способен был рассуждать и действовать и не превратился в окончательное дерьмо. Надо ведь все-таки иметь хоть элементарное мужество уйти, когда видишь, что ничего у тебя с этой жизнью не получается. Ведь идти ему дальше было совсем некуда и незачем. Свой путь, свою дорогу он потерял. Впереди было лишь одно черное бездорожье:
Бездорожье, бездорожье...
Сердце бьется мелкой дрожью,
Пыль кружится над бурьяном,
То ли трезвый, то ли пьян я.
Бездорожье, бездорожье...
Здесь венчалась правда с ложью,
Здесь туман закрыл дороги
И пути лишь знают боги.
 Бездорожье, бездорожье...
 Я бреду с сумой порожней,
 Что имел - осталось дома,
 Мне ж досталась только «кома».

И вот тогда-то он вновь встретился с Ларисой. Зачем? Почему? Неизвестно. Говорят, что это, мол, судьба так распорядилась. А что это такое - судьба?! По каким законам она вычерчивает жизненный путь человека? Из каких своих соображений она делает именно то, что затем происходит с человеком? Почему так, а не иначе? Зачем, для чего она свела вновь Ларису с Андреем? Какие, при этом, преследовала це- цели? Что хотела? Андрею помочь? Или же самой Ларисе? Кто знает... Кто знает...

Но, как бы там оно ни было, в «Арагви» Андрей с ребятами оказался за тем именно столиком, который обслуживала Лариса. Причем, работала она не в свою смену. Подруга ее попросила подменить на день. Опять случайность? Не слишком ли много их в жизни Андрея, этих случайностей?  Причем, Андрей, естественно, не узнал Ларису. Он давным давно позабыл про нее.
И узнала его сама Лариса. И не смогла сдержать радости:
• Ой, кого я вижу! Андрюша, здравствуй!

Андрей с удивлением глянул на официантку. Красивая молодая женщи на. Светложелтые, почти соломенного цвета волосы, пышной волной спадающие на плечи из-под белой, кружевной наколки. Такой неповторимо знакомый прищур странные, зеленовато голубых глаз. Очень характерный, с горбинкой, чуть великоватый для лица нос, с трепещущими, будто постоянно принюхивающимися ноздрями, и эти большие, чувственно зовущие губы на белом, подрумяненном лице... Где все это он видел? Где?! Не-ет, постой, постой.. Ба-а-а, не мо-о-о-жет быть! Не-ет, точно-о, она-а-а! Поезд «Воронеж-Москва»... Девушка, сидящая напротив за столом бокового полукупе... Долгий, предолгий, несконча- емый разговор ночью... Верно-о, она-а! И зовут ее, дай бог память... Имя такое... тяжеловесное.. на букву «Л» кажется...О! Вспомнил! Ла риса»! Лариса!
Лицо Андрея просияло. Он улыбнулся открыто и радостно. Все-таки приятно, что смог вспомнить:
• Господи-и! Лариса-а! Кто бы мог подумать!

Они оба рассмеялись. Андрей встал и познакомил ребят с девушкой Лариса достала записную книжку и ручку из кармана передника и спросила, глядя на Андрея:
• Ну, что будем заказывать?

Андрей почесал в раздумье затылок, недовольно сморщился, затем ма- хнул рукой и сказал:
• Слушай, Лариса, дай нам четыре коньяка, только хорошего, пожалуйста, не ерунды. Минералки тоже четыре. А все остальное - на твое усмотрение. Только, чтобы все было самое лучшее в этом ресторане. И не жадничай – деньги у меня имеются. Лариса внимательно посмотрела на Андрея. По ее лицу пробежала тень. Она тихо спросила:
• По какому случаю гуляешь, Андрюша?

Андрей досадливо сморщился и махнул рукой:

• Не спрашивай, Лариса. Потом как-нибудь объясню...

Лариса принесла коньяк и минеральную воду. Поставила все на стол. Потом нагнулась к Андрею и очень тихо, только ему одному, сказала:
• Андрюша, ты не можешь ко мне подойти на минутку? Вот туда, к стойке. Я тебя жду там...

Андрей кивнул головой и, подождав, когда Лариса отойдет к себе, поднялся со своего места. Он бодро махнул ребятам рукой мол, не волнуйтесь, я сейчас, и пошел через зал к буфетной стойке официантов.
Лариса, увидев его, кивнула головой и шагнула за перегородку, отделяющую зал от вспомогательных помещений ресторана. Там в углу стоял небольшой диванчик. Лариса сидела на нем. Андрей подошел к ней и тоже сел. Лариса взяла его руку в свои, сложенные вместе ладони, и, прижав к своей груди, спросила:
• Андрюша, милый, что случилось?

В ее голосе звучала искренняя, не подделанная тревога, а лицо выража ло самое что ни на есть искреннее участие. Андрей с удивлением посмотрел на Ларису:
• А в чем, собственно дело? Почему такой вопрос?
• Андрюшенька, - она раздельно, по слогам протянула его имя, -ты посмотри на себя в зеркало. Ты же почернел весь, как угольный стал. Я. тебя поначалу не узнала совсем. Ты у меня в памяти остался весь сияющий от счастья, а сейчас?- Она наклонилась к самому его лицу и тихо спросила, - С Зиной что-нибудь, да-а?
• Боже! – поразился Андрей, - даже имя ее запомнила! Ну и ну!

У него защемило сердце, а горло сжали спазмы. Но он пересилил себя и, усмехнувшись, сказал:
• Нету Зины, Лариса, нет. И института тоже нет. Ничего у меня сейчас нет. Понимаешь, ничего. Одно плохо только есть. Сплошное, большущее плохо. И - ничего другого. Вот так оно бывает в жизни, Лариса, вот так….

Он высвободил свою руку из ее ладони и поднялся с дивана:
• Извини, Лариса, я пойду...

А она, ошеломленная услышанным, смотрела на Андрея широко раскраскрытыми, дрожащими глазами, закусив нижнюю губу, чтобы не закричать, и в глазах ее плескался ужас.

Андрей, вернувшись к своему столику, сразу же налил себе полный бокал коньяка и залпом выпил его, даже не закусывая. Встреча с Ларисой и разговор с ней почему-то взволновали его. Ему стало не по себе и он постарался забить горечь внутри себя старым, испытанным способом - алкоголем. Пил он много, пил зло, отчаянно. И чем больше пил, тем больше мрачнел. Выпивка сегодня не веселила его, наоборот, вызывала угрюмость и раздражительность, а порой даже и ярость.
Лариса больше не разговаривала с ним, обслуживала их молча и профессионально. Но Андрей часто ловил на себе ее внимательный, изучающий и настороженный взгляд. Этот взгляд мешал ему, не давал возможности расслабиться, почувствовать себя свободно, раскованно, мемешал веселиться, Наконец Андрей не выдержал, встал и вновь пошел к ее буфетной стойке. Настроен он был решительно. Лариса стояла там в углу и разговаривала с каким-то респектабельным мужчиной, одетым в черную пару, ослепительно белую рубашку и галстук-бабочку. Увидев Андрея, она кивнула головой мужчине и подошла к нему.
• Слушай, Лариса,--начал он, не особенно, впрочем, представляя, зачем он здесь и о чем собирается говорить с Ла- рисой.

Лариса взяла его за руку и очень спокойно, и очень просто сказала, гля дя прямо ему в лицо:
• Слушай, Андрюша, поехали сейчас ко мне. Я отпросилась с работы и уже свободна. А живу я одна.

Андрей ошарашено смотрел на нее. Он ничего понять не мог. Он был готов к чему угодно, но не к такому повороту событий. И он растеряннно, запинаясь, пробормотал:
• Подожди... А как же деньги? Я ведь не расплатился..?! А ребята... как же? Не-ет... Я так не могу...

Лариса грустно улыбнулась, но достаточно твердо сказала:
• Не надо меня бояться, Андрей. Я тебя не похищаю. И насиловать тебя тоже не собираюсь. Я приглашав тебя в гости. Как и год назад. А деньги мне отдашь завтра. Вот квитанция. Видишь, я ее с собой беру. А то, небось, подумаешь, раз официантка, значит, обманет обязательно...

Но Андрей уже пришел в себя и успокоился. Он усмехнулся, пожал плечами, как бы советуясь сам с собой, и, махнув рукой, проговорил:
• Хорошо, поехали... Я согласен... Спасибо за приглашение... И извини за грубость. Я действительно немного растерялся. Я сейчас только к ребятам схожу, предупрежу их...

Так Андрей оказался в квартире Ларисы. Их жизненные пути пересеклись и некоторое время шли параллельно. Это был странный и короткий роман, если можно было назвать эту их связь, эти их отношения романом. Хотя, если разобраться, большинство отношений Андрея с женщинами отличались именно странностью и необычностью.

Лариса же действительно жила одна в двухкомнатной кооперативной квартире почти в центре Москвы, недалеко от метро «Краснопресненская».
Квартира ей досталась от мужа, с которым она прожила всего три года и который утонул полтора года назад в Крыму, где они отдыхали в отпуске. Это, пожалуй, единственное, что Андрей узнал о Ларисе. О себе она рассказывать не любила, а Андрей не особенно-то и настаивал.

Андрей пробыл тогда в Москве недели полторы, прежде чем снова уехал в командировку. Он работал тогда в специализированной монтажной организации, так нназываемом почтовом ящике, занимающимся строительством и монтажом ракетных точек на территории Союза, и в Москве бывал только наездами, в периоды коротких перерывов между командировками. С Ларисой он тогда провел почти неделю. Она взяла на работе несколько дней за свой счет и провела их с Андреем. А затем на вокзале, провожая Андрея в его новую командировку под Целиног- рад, она вдруг неожиданно сказала:
• Слушай, Андрюша, мне кажется, тебе надо обо всем напинаписать Зине в Воронеж. И побыстрее, пока она не уехала оттуда куда-нибудь по распределению...

За эти дни Лариса успела потихонечку, ненавязчиво, тактично, но очень настойчиво вытянуть из Андрея подробности всей его истории. Андрей и сам того не понял, как ухитрился ей все рассказать. Он не любил откровенничать о своей жизни ни перед кем. Он любил других расспрашивать об их жизни, но о себе предпочитал помалкивать или же напускал всякого разноцветного тумана, особенно девчатам, но пра вды старался не говорить никогда. Здесь же произошло, случилось все наоборот. Лариса о нем узнала практически все. Он же о ней практически так ничего и не узнал. Он даже не знал сколько ей лет. То ли она ровесница ему, то ли старше. Она так и осталась для него загадочной женщиной. Ни мотивы ев поступков, ни сами её поступки не были для него ясны. Поэтому чувствовал Андрей себя рядом с ней всегда неуве- ренно и сковано, этаким зеленым мальчишкой. Она пугала и притягивала его, заставляла всегда быть настороже.
Вот и сейчас ее слова не то чтобы поразили его, они прямо ошарашили его. Андрей обалдело тряхнул головой, сбрасывая навалившееся на не- го оцепенение. Чего-чего, а удивлять его она умела. Затем с трудом, запинаясь, проговорил:
• Ты... что... это... серьезно?!
• Да, Андрюша, да, - кивнула она головой, - очень даже серьезно. Серьезнее у меня не бывает. Пойми меня, пожалуйста, правильно. Но если ты сейчас так не сделаешь, ты потом всю свою жизнь будешь жалеть об этом. Попомни мои слова, пожалуйста…

Ее слова оказались пророческими. Потом, когда все в его жизни потихонечку вроде бы утряслось, успокоилось и вошло в нормальную колею, он, вспоминая эти дни, действительно жалел, что не послушался Ларису. Это была, как он потом понял, одна из упущенных им возможностей..
• Нет, - твердо сказал Андрей, - нет. Не могу, не имею права.Здесь все уже кончено. Я для нее не должен больше существовать. Я для нее умер. Меня для нее нет.
• Может быть, - пожала плечами Лариса, - все может быть.Ты вот только одного не учитываешь, одного не понимаешь, то го, что она для тебя не умерла. А это уж потяжелее ноша будет. Поверь уж, пожалуйста, мне. Я это дело слишком уж хорошо знаю...

Мудрой она оказалась женщиной, эта таинственная для Андрея женщина. Может быть, даже слишком мудрой. Потому что и эти слова оказались пророческими и он часто потом вспоминал их. И, наверное, где-то в глубинах своего сознания он признавал ее правоту, но боялся сам себе в тем признаться. А какой мужнина потерпит женского над собой превосходства? Никакой. Он уйдет. Обязательно уйдет. Ушел и Андрей. Хотя Лариса сделала практически все, чтобы удержать Андрея. Пошла даже на невозможное. Но ничего у нее не получилось. Да и не могло оно получиться

Андрей вернулся в Москву только летом. Опять с чемоданом денег и канистрой спирта. Пару дней он пропьянствовал в общежитии, а потом позвонил Ларисе. И снова поселился у нее. На этот раз он пробыл в Москве почти полмесяца и вел себя довольно тихо. Лишь один раз загудел и ушел на пару дней к ребятам в общагу, но затем все же вернулся.

И вот вскоре, прямо перед отъездом Андрея в новую его командировку на ракетный полигон «Копьяр». Лариса утром в субботу, во время завтрака вновь поразила его до невозможности, чуть ли не до шока. Задумчиво помешивая ложечкой в чашке чай, она вдруг сказала:
• Андрюша, у меня к тебе предложение. Только сразу, пожалуйста, не говори ни да, ни нет. Подумай на досуге там, у себя в командировке и потом мне скажешь, когда вернешься в Москву. И имей в виду, это будет чисто деловое предложение, оно тебя ни к чему не будет обязывать и оно ничего не изменит в наших нынешних отношения.
• Ладно, договорились, -- согласился заинтригованный Андрей. Настроенный на отъезд, причем отъезд скорый, он не ждал никакого подвоха от Ларисы.
• Андрюша, - также невозмутимо спокойно, с деланно отсутствующим выражением лица продолжила Лариса, - давай с тобой распишемся. Я не предлагав тебе жениться на мне. Нет. Здесь другое. Это будет как бы фиктивный брак. Мы просто распишемся. Я тебя тогда прописывав в своей квартире. Ты же, имея Московскую прописку, устраиваешься в Москве на работу, переводишься в институте на вечернее отделение и спокойно заканчиваешь его. А дальше - как время покажет. Загадывать не будем. Захочешь со мной остаться -- оставайся. Я буду тебе только благодарна. Не захочешь-- пожалуйста, иди, я тебя не задерживаю, не буду тебе я мешать, тем более, задерживать...

Когда Лариса произнесла свои слова, Андрей просто-напросто растерялся. Чего угодно он мог от нее ожидать, но только не этого. Он уже понял, что удивлять и поражать его она умеет великолепно. Но чтобы решиться на подобное, пойти на такой поступок при ее высоком чувстве собственного достоинства, при ее гордости... Не-ет, Андрей, все- таки, ничего не понимает в женщинах, ничегошеньки. Тем более, в такой непростой женщине, как эта Лариса. Андрей прокашлялся, приходя в себя и лихорадочно соображая, как ему себя сейчас здесь вести и что Ларисе говорить. Он вздохнул, сокрушенно покачал головой и осторо- жно начал:
• Мн-да-а, Лариса, с тобой не соскучишься. Спасибо, ,конечно, большое за предложение. Поверь, я очень тронут. Даже больше, я благодарен тебе. Ведь ты, зная что со мной творится, идешь все-таки на такой шаг. Но, извини за прямой вопрос, зачем тебе это нужно?

Андрей поднял голову и посмотрел на Ларису. Она сидела на стуле прямая, напряженная, бледная до синевы, с сухим, лихорадочным блеском в глазах и плотно сжатыми губами. На скулах виднелись бугры желваков. Когда Андрей кончил говорить, она подняла руку, провела ладонью по лицу, как бы снимая с него напряжение и пожала плечами:
• Не знаю, Андрюша. Я сама не знаю. Поверь. Я просто интуитивно чувствую, что так было бы лучше для нас обоих. И для тебя, и для меня. Я ни как не могу забыть тебя того, каким ты был тогда в Воронеже. Я смотрела тогда на тебя, на твою Зину и мне хотелось плакать от зависти к вам. Вы же светились от счастья. И все, кто тогда мимо вас проходил, оглядывались на вас. Так вы были хороши. А сейчас на тебе лица нет. Вместо него у тебя – безжизненная маска! У тебя сейчас пустые, потухшие глаза. А у человека не должно быть таких глаз. Не должно...

Она встала и прошлась по комнате:
• Я могу тебе даже расписку дать, что не буду на тебя никогда претендовать. Так что не бойся меня.

Андрей крякнул и даже всплеснул руками от возмущения:
• Ну, зачем ты так, Лариса! Ты же меня в идиотское положение ставишь! Я себя рядом с тобой начинаю чувствовать распоследней сволочью. Но ведь я тоже человек! Во всяком случае, был им. И не все же человеческое во мне потеряно. Кое-что ведь и осталось. И не надо бить по больному месту. Не надо!

Лариса стояла у окна, положив кисть руки на подоконник, и нервно барабанила по нему пальцами. На Андрея она не смотрела. Она смотрела в окно, куда-то там вверх, под облака. Затем повернулась к Анд- рею и сокрушенно сказала:
• Ладно, Андрюша, извини меня, бабу глупую. Хотела, как лучше, да, видно, не получилось. Не бери мои слова во внимание. Забудь о них. Но не забывай дорогу сюда. Ладно? По мни - здесь тебя всегда ждут, здесь тебе всегда рады.

Дорогу-то Андрей не забыл. Память у него всегда была великолепной. Телефона ее он тоже не забыл. Да что толку! Больше с Ларисой он никогда не встречался. Не особенно его тянуло в этот дом. Хотя его там помнили и ждали. Но с ней ему было трудно. Она пугала и настораживала его. А его тогда тянуло лишь на простенькое. Сложностями жизне нных ситуаций он был сыт по самое горло. И - даже выше...

ГЛАВА 17

Неприятности Андрея начались практически сразу же после его приезда из Воронежа. Однако, он далеко не сразу понял, что вокруг него начало происходить что-то странное и малопонятное. Как будто он этой своей Воронежской поездкой перешел какую-то невидимую грань, грань дозволенности и теперь у него пошел совершенно иной отсчет времени, начался совершенно иной период жизни, крайне ототличный от прежнего. Он же был в сильнейшей эйфории от поездки, от таких удачных встреч с Зиной и естественно, что ничего тревожно- го вокруг себя не замечал, да и не хотел замечать.

А началось все еще с института. Его вызвал к себе декан и устроил сильнейший нагоняй за поездку в Воронеж. Кто-то его заложил. Андрей так и не узнал - кто. Да и не слишком его взволновал этот деканский разгон. Подумаешь, событие какое! Его сейчас больше заботило другое, как найти деньги для поездки на майские праздники в Лебедянь, где они договорились встретиться с Зиной. Естественно, что денег у Андрея не было.

И взять ему денег было не у кого. Все близкие друзья и знакомые Андрея были в основном безденежные. Поэтому выход напрашивался толь ко один - заработать. Вопрос заключался в том - где заработать?! Прав- да, у него была предварительная договоренность с одним знакомым студентом, работающим в метро путевым рабочим на его прежнем мес то, что Андрей подменит его в апреле месяце за половину предполагаемой зарплаты. Но, когда Андрей пошел к этому парню для окончательного разговора, оказалось, что он заболел и лежит в больнице с воспалением легких. Естественно, что место его было уже занято. Желающих студентов на работу в метро было хоть отбавляй. Андрей заметался, лихорадочно ища возможности подработать. А кто ищет, тот всегда находит. Ведь оставались еще овощные базы, товарные станции, мебельные магазины. Не то конечно, далеко не то. Но на безрыбье и рак за рыбу сходит. Здесь уж не до жиру, быть бы живу. Кроме того, у него подходил срок сдачи крови в Боткинской больнице, а в конце месяца должна быть стипендия. Так что варианты были. И в достаточном коли честве. И в панику впадать еще не стоило.

Заволновало его другое. Почему-то молчал Воронеж. От Зины не было ничего. Хотя прошли уже одна неделя, затем вторая с момента их расставания в Воронеже. Андрей написал ей уже два письма. А в ответ – молчание.
Подходил к концу апрель, а Воронеж по-прежнему молчал. Андрей понял, что случилось что-то непредвиденное. Но что?! Ответ могла дать только лишь поездка в Лебедянь, где они договорились встретиться с Зиной. Другого варианта не предвиделось.

И Андрей начал активно готовиться к поездке. В выходной он съездил на Филевскую овощную базу и хорошо там заработал. Однако его там, в хранилище основательно просквозило и в понедельник он утром встал с хлюпающим носом. Факт, в принципе, ничего из себя не представляющий, если бы не одно обстоятельство - во вторник у него подошел срок сдачи крови в Боткинской больнице. У Андрея была довольно редкая четвертая группа крови и принимали ее от доноров один раз в неделю - во вторник. Если пропустить этот вторник, то следующий будет лишь 30-го апреля. А это уже поздно. Тридцатого он должен быть уже в Лебедяни. Тем более что 30-е апреля – предпраздничный день и станция переливания крови может даже и не работать. Так что, хочешь или не хочешь, а идти во вторник придется. В противном случае он добровольно отказывается от дармовых денег! Как будто они у него лишние!

Но, воистину, права пословица, говорящая о том, что, если пришла беда, то надо отворять ворота. Да поши-ире! Все в апреле было против Андрея, все! Словно кто-то всесильный и всемогущий прилагал мощнейшие усилия для того, чтобы поездка Андрея в Лебедянь не смогла состояться.

Андрей весь понедельник после занятий лечился. Лечился по-своему, народными средствами, без лекарств, в основном, крепко заваренным чаем и пропариванием ног в горячей воде с горчицей. Потому что никаких лекарств принимать было нельзя. Перед сдачей крови доноры в Центральном пункте переливания крови проходили строгий медосмотр с обязательным анализом крови из пальца или вены. Даже обильная мясная, жирная или острая пища перед сдачей крови не позволялась. Таких доноров комиссия безжалостно отбраковывала и на некоторое время лишала их права на платную сдачу крови.

Утром во вторник Андрей встал вроде бы совсем нормальным, не считая насморка и головной бели. Но обращать внимание на подобные вещи было с его точки зрения делом не мужским. И он со спокойным сердцем поехал утром на метро на станцию «Динамо», в районе которой находилась Боткинская больница. Народу на пункте переливания крови было, как всегда, предостаточно. В основном это были студенты и женщины баьзаковского возраста. Андрей занял очередь в регистратуру и пристроился в уголке с книжкой в руках.

Взяв свою карту с направлениями к врачам, он пошел по кабинетам. Первый кабинет, где мерили температуру, он прошел уверенно. Сделать себе нормальную температуру в пределах 36,7-36,8 конечно же никаких проблем не составляло. И даже врачу-терапевту. редко когда удава лось заметить и забраковать приболевшего донора. Главным здесь всегда оставался анализ крови. И вот здесь случилось невероятное. Кровь у Андрея забраковали и ему сделали перерыв в сдаче на целый месяц.

Андрей был в шоке. Такого с ним еще не бывало. Кровь он сдавал регулярно уже два с лишним года, так как это был сравнительно простой и легкий способ пополнения своего бюджета. Деньги платили сразу же после сдачи крови. А сегодня кровь его забраковали. И надо же, забраковали тогда, когда ему позарез нужны деньги на поездку в Лебедянь. Радостей, как говорится, было полные штаны... И вот здесь Андрей впервые за эти дни задумался.

Поездка в Лебедянь под угрозой. Она уже на грани срыва. Надо принимать срочнейшие меры. Пока еще не поздно. Правда, есть у него еще стипендия. Ее на поездку всё-таки хватит. В обрез, не хватит. И здесь в голову Андрея пришла мысль. Эта мысль показалась Андрею настолько интересной, что он даже остановился и чуточку присвистнул. Дейст вительно, почему бы и нет?! Странно, что он раньше об этом не подумал. Хотя, если разобраться, ничего странного в этом не было. Он всег да во всем привык рассчитывать только на свои собственные силы. И от того, что у него в Магадане живет и здравствует старший брат, никоим образом на жизни самого Андрея не сказывалось. У брата была своя жизнь, у Андрея - своя. И с того самого времени, когда старший брат закончил Иркутский политехнический институт и уехал по распре делению в Магадан, они почти не контактировали. Лишь изредка баловали друг друга поздравительными открытками на праздники.

И Андрей решил попросить финансовой помощи у брата. Тот в Магадане уже давно, почти десять лет, работает Главным технологом на заводе. Уж какие-нибудь сто рублей младшему брату раз в жизни послать-то сможет?! По идее - должен бы. Во всяком случае, Андрей бы на его месте обязательно выручил бы своего брата-студента, послал бы ему немного денег. А как же иначе?! Святое дело – помочь неимущему студенту брату! Ведь родная всё-таки кровь!

Андрей зашел на почту и отправил в Магадан на имя брата телеграмму следующего содержания: «Случилось ЧП. Подробности письмом. Вышли срочно сто рублей». Потом подумал, подумал и купил здесь же конверт авиапочты вместе с листком бумаги, сел за столик в углу и на писал брату письмо. Естественно, что всей правды Андрей брату сказать не мог. Слишком неправдоподобно, неубедительно и несерьезно все это выглядело со стороны. Поэтому он придумал историю о том, что его лучший друг женится, свадьба будет первого мая, а он, Андрей в столовой залил борщом свой единственный костюм и ему теперь не в чем идти на эту свадьбу. Андрею показалось, что подобная история мо жет выглядеть естественно и убедительно. Настроение его поднялось.

Однако ощущение тревоги, ощущение сгущающихся над его головой грозовых туч не проходило, а наоборот, стало таким реально явственным, что ему все чаще и чаще становилось не по себе и он всерьез начал опасаться, что не сможет долго выдерживать такого напряжения. Поэтому он постарался приложить все свои усилия, чтобы продержать ся хотя бы до праздников и не сотворить чего-нибудь такого непоправимого, что сможет разом разрушить с таким трудом и мукой реализуемые планы. Потому-то, не надеясь в душе больше ни на кого, кроме как на себя самого, он, получив в четверг свою стипендию, большую часть ее сразу же отложил на поездку. Ну а насчет того, как жить после поездки, потом, потом и будем решать. Нечего заранее ломать голову над чепухой Будет день, будет и пища. Ребята не дадут пропасть, с голоду в студенческом общежитии умереть невозможно.

Вечером Андрей с ребятами хорошенько выпили и прекрасно потом посидели. По сложившейся у них традиции в день стипендии каждый из них брал по бутылке водки и по бутылке пива. Это - обязательная норма. Насчет остального - кто что купит и принесет с собой. Здесь уж кто во что горазд! Как взыграет фантазия, какое настроение и каковы финансовые. возможности на данный момент. Но брали на закуску ча- ще всего какую-нибудь вареную колбасу, сыр, иногда в кулинарии     брали жареную рыбу, жареную печенку и самую ходовую закусь для студентов--это жареную кильку россыпью. Как говорится, дешево и сердито а главное - много. Ну и конечно же, неотъемлемой составляющей всех студенческих «закусей», всех студенческих посиделок с выпивкой была жаренная картошка. Громадная, без ручки, неизвестно откуда появившаяся в их комнате сковородка, как нельзя подходила для подобных случаев. В нее запросто входило 3-4 килограмма картошки, если с верхом.

И жарили эту замечательную картошку обязательно на подсолнечном масле при открытой сковородке и на большом огне газовой конфорке. Картошка при этом получалась обжаренной до золотистого цвета, хрустящая , вкусная до невозможности. И ее всегда не хватало. Выпив, по том много говорили и спорили чуть ли не до хрипоты о превратностях судьбы человека, о влиянии обстоятельств, как случайных, так и закономерных, на жизнь каждого, и о том, насколько возможно человеку самому определять свой жизненный путь и насколько он является уже заранее предопределенным кем-то или чем-то свыше. Естественно, что вопрос очень скоро перешел в область туманных философских и мисти чески-астрологических категорий и прийти здесь к единой точке зрения конечно же было невозможно.

Однако, как бы оно там ни было, легли они спать в прекрасном настроении, морально удовлетворенные, с чувством выполненного своего гражданского долга. Спали крепко, без сновидений. Утром, собираясь в институт, Андрей решил от греха подальше оставить свои отложенные на поездку и спрятанные в карман куртки деньги, свой «НЗ», в комнате, спрятав их в тумбочке, под газету на полке. Никаких пропаж у них в комнате никогда не было, поэтому на душе должно было быть поспокойнее - ведь деньги не в кармане, а в надежном месте, значит, не пропадут. Андрей снял куртку с вешалки, расстегнул и сунул руку в карман. Денег там не было. Он побледнел и у него разом подкосились неги. Ошеломленный, ничего не понимающий, он бессильно опустился на койку. Он растерялся. Даже больше, он испугался и холодный пот мгновенно покрыл его лицо. Потому что такого быть не могло. Это было невозможно, это было противоестественно и никак не хотело укладываться в голове.
• Андрей, что с тобой? – обеспокоенное воскликнул Бубнов, заметив его мертвое, застывшее в ужасе лицо.
• Деньги пропали, - медленно, с трудом выговаривая слова, хрипло выдавил из себя Андрей, никак не смея поверить в случившееся.
• Что-о?! - вскрикнул изумленный Завьял, - да не может того быть!

Он шагнул к Андрею, взял у него из рук куртку, внимательно осмотрел ее и обшарил все имеющиеся на ней карманы. Затем он швырнул куртку на колени Андрея и смачно выругался:
• Ты, идиотина пустоголовая! У тебя же карман с дыркой! Ты что не видишь, куда деньги суешь?! Кретин гребаный

Здесь он остановился, сплюнул на пол и загнул такое непечатное слово, что даже Бубнов крякнул от изумления и восторга и восхищенно замотал головой, хотя момент, вроде бы, и не совсем подходил для подобной ситуации

Андрей поднял куртку, сунул руку в карман. Действительно, в нижнем шве кармана была большая дыра. Она выходила за подкладку, а низ подкладки в куртке не пришивался и висел свободно, что придавало ей некий артистический шарм. Куртка Андрею очень нравилась, носил он ее практически не снимая уже третий год и купил в свое время по случаю в ЦУМе. И вот на тебе, его же куртка ему же и устроила западню. Хотя, конечно, куртка здесь была совсем не причем. Виноват во всем он сам. Следить за вещами надо! Это уж точно! Но ведь он этим  карманом практически никогда и не пользовался, а деньги свои всегда носил в заднем кармане брюк. Надо же, хотел, как лучше, а получилось так, что, хоть плачь! Перестраховался называется...Как говорит Сашка Александров, его друг из 65-ой комнаты, картежник и выпивоха: «Невезунчик получился!». Это точно – «невезунчик»! Если не сказать чего-нибудь похлещи...

Почему-то в жизни непременно и обязательно случается именно то, чего ты не хочешь, чего ты не желаешь, чего ты опасаешься больше всего. А на пути того, к чему ты стремишься, всегда встают непреодолимые препятствия. Как говорит Юрка Бубнов или Бубен, срабатывает закон подлости или закон бутерброда, гласящий по научному примерно так: «если эксперимент пошел не так, как запланировано, значит, он так и должен идти». Может быть, оно так и есть, но какая же сволочь ставит свои поганые эксперименты над Андреем?! Не-ет, он человек, а не тряпка какая-нибудь, он просто так не сдастся! Посмотрим еще, кто кого, посмотрим...
 
Не это была чисто внешняя реакция Андрея на происходящее, обыкновенная, ничего не значащая мальчишеская бравада. А если по серьезному, то Андрея порой его охватывал самый настоящий ужас. Потому что все происшедшее с ним в апреле ничем, кроме как мистикой, объяснить было невозможно. Слишком уж все это выглядело загадочно и не правдоподобно. В действительности, в реальной, практической жизни так быть не могло и не должно было быть. Слишком уж много случайностей и неожиданностей произошло вдруг и ни с того, ни с сего с Андреем в апреле.

И внезапное молчание Зины, и срыв его попытки подработать в метро из-за внезапное болезни парня, и срыв его попытки сдать кровь в Боткинской больнице, и потеря стипендии, тоже внезапная и неожиданная Все шло как бы организованно, целенаправленно и неотвратимо. И если толковать эти события дальше, то следующим ударом по Андрею должно быть отсутствие перевода из Магадана и последним, завершающим нокдауном - срыв его поездки в Лебедянь.

В мучительном ожидании шли дни: пятница, суббота, воскресение, понедельник и вот он вторник, тридцатое число, день, когда Андрей должен был выехать в Лебедянь. Денег от брата не было. Поездка в Лебедянь сорвана.

Андрея особенно поразил поступок брата. Это даже было не предательство, не подлость с точки зрения Андрея, а гораздо более худшее, чему просто не может быть никакого оправдания и никакого прощения. И естественно, что Андрей вспомнил о своем старом, надежном, испытанном средстве забвения - бутылке. Он занял у девчат до стипендии денег и напился. Пил он беспробудно все майские праздники с 30го апреля по 10-е мая. Пил, тая в глубинных закоулках души робкую надежду, что все потихонечку образуется, что придет перевод от брата, что он съездит к Зине в Воронеж, и что все вновь в его жизни войдет в нормальную, человеческую колею.

Но ничего не образовывалось. Перевод от брата не пришел. Это тем более было странно, ведь письмо к тому времени от Андрея он наверняка получил. Получить это письмо и отмахнуться от просьбы брата, единственной за все эти годы. Не-ет, такого пренебрежения к себе Андрей допустить не мог. И такому не могло быть прощения, такие поступки не прощают. И Андрей вычеркнул брата из своего сердца. Навсегда. Навеки. Больше он с ним не знался никогда.

После праздников Андрей, изнывая от неизвестности, стремясь хоть как-то прорвать окружающий его барьер пустоты и молчания, написал Зине резкое и оскорбительное для нее письмо. Цель письма была одна -- пусть только ответит, откликнется, но не молчит. Пусть что угодно скажет ему, но пусть только скажет. Но ответом ему было то же самое черное, бесконечно-вязкое, все убивающее молчание. И здесь Андрей не выдержал. Он сломался и сник. Им овладела глухая апатия и тупое ко всему безразличие. Он целыми днями лежал на кровати, уставившись недвижными глазами в потолок и молчал. Только курил  одну сигарету за другой, по три-четыре пачки в день. Он похудел, почернел, осунулся, на сухом, костистом лице остался лишь длинный нос, да темные провалы глаз с каплями синевы на самом их дне, придававшие его лицу нечто иконописное и неземное.
А время перевалило за двадцатое мая. Началась зачетная сессия. Ребята крутились с утра до вечера, сдавая хвосты и зачеты. Андрей в институт не ходил. Он никуда не ходил. Только лежал и молчал. И на вопросы, и на увещевания ребят отвечал все тем же угрюмым молчанием. Да же за стипендией он не пошел. Ему принесли ее прямо домой ребята. Но к деньгам он так и не притронулся. По-прежнему лежал, курил и молчал.

И тогда Юрка Бубнов, вечный трепач, насмешник и паяц, человек, у которого, казалось бы, ничего святого никогда за душой не бывало, доморощенный философ, готовый спорить на любую тему и по любому по- воду с кем угодно до хрипоты и взаимных оскорблений, решился на единственно верный в то время шаг. Он пошел к декану Андрея, Николаю Петровичу Михайлову, доктору геолого-минералогических наук, читавшему у них курс «Общей геологии», и выложил ему все. Тот внимательно выслушал Бубнова, поинтересовался кое-какими подробностями, петом написал записку и попросил передать Андрею. В записке было написано: «Андрей Миронович! Прошу Вас завтра зайти ко мне в 9-ть часов для конфиденциального разговора». И подпись стояла Н.П. Михайлов.

Андрей прочитал записку раз, другой, третий. Ослушаться декана он не решился. Это уже было чревато соответствующими последствиями. Но дело было не только в этом. Декан пользовался у студентов большим уважением и авторитетом. Андрею он нравился, как человек, как личность и как специалист-преподаватель. У него просто-напросто совести не хватило отмахнуться от просьбы уважаемого им человека.Это было бы вызовом, проявлением элементарного хамства и пренебрежения к человеку, который того совершенно не заслуживал. И Андрей ре шил все-таки сходить к декану.

Декану было уже за шестьдесят. Это был крупный, чуточку располневший и тяжеловатый на вид мужчина с пышной, черно-белой шевелюрой над высоким лбом и кустистыми бровями над быстрыми, внимате льными и очень доброжелательными серыми глазами. Он имел два ряда стальных зубов, аккуратно подстриженные небольшие усы и большой мясистый нос в крупных, красноватых прожилках, хрипловатый голос заядлого курильщика. Лекции свои он читал великолепно, по памяти и практически совсем не пользуясь никакими записями, дополняя их бесчисленными историями из своей богатейшей геологической практики в Восточной Сибири.

Декан внимательно посмотрел на Андрея, озадаченно крякнул, помолчал немного, поглаживая в задумчивости свой внушительный, со склад складками подбородок, потом вздохнул и проговорил:
• Значит так, Андрей. Говорить и убеждать тебя я ни в чем не буду. Но я считаю, что ты уже далеко не мальчик, а вполне взрослый человек и настоящий мужчина. А настоящий мужчина потому и называется настоящим, что сам справляется со своими проблемами, не перекладывая их ни на чьи плечи Я же просто могу тебе немного помочь и разрешу в качестве исключения сдавать экзамены одновременно с зачетами. А остальное все будет зависеть от тебя самого. Выкрутишься - молодец. Но я думаю, что ты выкрутишься. Я убежден в этом. Я давно за тобой наблюдаю. Ты не из тех, кого можно сбить одним ударом. Поэтому, крепись, стисни зубы и за работу. И увидишь, что твои проблемы сразу же отодвинутся и отойдут куда-нибудь в сторону и не будут тебе мешать.

Декан оказался прав. Андрей действительно выкрутился. Он сделал практически невозможное. Он сдал все зачеты, все курсовые и три из пяти экзаменов. Но два экзамена он всё-таки завалил. Ну, один из них был не так уж и страшен. Это была «Общая геология» декана Михайло ва. Андрей здесь успел только курсовой сделать и сдать, а на экзамен времени у него уже не осталось. Курс был далеко не из легких, с наско ка его не сдать. Надо было готовиться. Но когда? Все его время осталось там, в мае месяце, а то, что ушло, нагнать удается не всем и не всегда.

Но второй экзамен был не из простых. Он считался у геологов самым трудным экзаменом из всех, что им приходилось сдавать за время учебы в институте. Курс назывался «Петрография горных пород», в нем изучались свойства и строение различных видов горных пород с помощью «микрошлифов», рассматриваемых в бинокулярный микроскоп. Курс вела доктор минералогических наук, профессор, Миклашевская Зоя Федоровна, высокая, сухопарая, нескладная на вид женщина с вечно угрюмым, жестким, не запоминающимся лицом, гладко зачесанными назад серыми волосами и каким-то тусклым, скрипучим, совсем без интонации голосом. Женщина эта никогда не была замужем, жила одиноко, замкнуто, все свое свободное время посвящала работе кафедры и не терпела пренебрежительного отношения к своему предмету. Получить у неё зачет и, тем более, сдать экзамен было задачей чрезвычайной сложности. Приходилось выучивать чуть ли не наизусть не только весь теоретический материал, но и запомнить особенности «микрош- лифов» каждого вида горных пород под микроскопом, чтобы затем по обезличенному, «слепому микрошлифу» суметь определить заключен ную в нем горную породу и дать ее описание. А это сотни просмотрен ных и зарисованных микрошлифов, десятки часов, проведенных за ми- кроскопом, до боли, до мельтешения в глазах.

И все бы оно ничего, но Зоя Федоровна была почему-то к Андрею очень и очень предвзята, придиралась к нему постоянно, цеплялась к каждому его слову, заставляла по 3-4 раза переписывать контрольные работы, А зимой на экзаменах она гоняла его битый час, буквально засыпала дополнительными вопросами и с большой неохотой поставила ему 4, хотя Андрей сидел и зубрил этот курс, как проклятый. Летом же она поиздевалась над Андреем от души, долго язвила по поводу недостаточной глубины его ответов и с нескрываемым удовольствием поставила ему двойку.

Так что Андрей впервые за четыре года своей учебы в институте получил на экзаменах двойки и впервые остался без стипендии. Конечно же при таких результатах учебы ни о каком переводе в Воронеж и думать было нельзя. Тем более, что от Зины так ничего он и не получил. Воронеж молчал, молчал и Магадан. Но если от брата ему уже ничего не бы ло нужно, брат для него перестал существовать, то молчание Зины оставалось для него болью постоянной, не затихающей ни на минуту, ни на секунду. Не думать о ней он не мог и во сне ее видел почти каждую ночь, видел такую, какой она была для него в Воронеже: ласковую, нежную, любящую, счастливую. И этот ее образ, намертво впаявшийся в памяти, настолько не вязался со всем тем, что произошло потом, с этим ее загадочным молчанием, что не думать о ней Андрей просто не мог.
 Но чем больше он думал, тем трудней и мучительней ему становилось. И порой ему казалось, что он начинает сходить с ума. Но чтобы в действительности не сойти с ума, надо было ехать к ней, надо было увидеть ее, поговорить с ней. Но поездка могла быть только лишь после практики. Поэтому практику надо будет спланировать таким образом, чтобы успеть попасть в Лебедянь к концу августа. Если в Лебедяне с ней встретиться не удастся, то придется тогда ехать в Воронеж. И все эти поездки надо будет исхитриться совершить в августе-сентябре, до начала учебного года. Кроме того, в сентябре Андрею необходимо будет попытаться ликвидировать свои хвосты. Если сумеет а суметь на до будет обязательно, во чтобы-то ни стало, кровь из носа, то можно будет рассчитывать и на стипендию. Михайлов, его декан, после сессии, когда Андрей пришел к нему договориться насчет пересдачи заваленных экзаменов, сказал ему прямо и откровенно:
• Если бы у тебя была одна двойка, я бы разрешил тебе без колебаний. Но у тебя две двойки. Поэтому не паникуй и не спеши. За ночь ты мой предмет не выучишь, а тройку я тебе ставить не хочу. Поэтому приезжай с практики в Москву в сентябре. И если ты до первого октября сумеешь все пересдать, я стипендию тебе гарантирую. Так что, не мельтеши, не торопись, а спокойно отправляйся на практику...



ГЛАВА 16

Производственную практику себе Андрей выбрал на Кавказе, в горах Армении. Сразу после сессии Андрей оформил командировку, взял на кафедре деньги на авиабилет и вылетел в Ереван. Оттуда он , уже поездом, проехал в южные районы Армении, к высокогорным городам Кафан и Каджаран. Часть пути проходила ночью прямо по границе Армении с Турцией, в узеньком коридоре между рекой Аракс и бесконечно длинным забором из колючей проволоки. В тамбурах и коридорах ваго нов стояли пограничники с автоматами в руках.
Поезд шел темный, без огней. И за окнами тоже было темно. Только за рекой, в Турции горели почему-то костры. Их было бесчисленное множество и тянулись они вдоль берега реки все то время, пока их поезд шел по границе, тонкой, неосязаемой линии раздела двух чужих стран. Здесь мы, там – они Здесь - друзья, там - враги. А почему там должны быть обязательно враги?.. Да потому, что мы представляем собой передовое общество, строящее светлое будущее не только для себя, но и для всего человечества. А они - полная наша противоположность, отсталое общество, отчаянно мешающие нашему стремительному продвижению вперед. Мы - будущее человечества, они - его прошлое. Причем, черное, проклятое прошлое...
Просто и ясно. Как дважды два. И главное - удобоваримо, вызывает естественное чувство гордости за свою страну, авангард прогрессивного человечества, чувство своей особенности, своей значимости, своего превосходства перед остальными народами, своей непогрешимости, своего какого-то даже мессианства перед народами мира. Потом все это назовут политическим комплексом Советского человека, т.н. комплексом «Гомо Советикуса», человека, который сам не сумел нормально ни построить, ни сорганизовать свою собственную жизнь, но постоянно учил других умению жить и даже заставлял их силой следовать своему примеру.

Практика оказалась очень интересной, очень познавательной и, пожалуй, самой лучшей из всех учебно-производственных практик, которые пришлось пройти Андрею за годы его учебы. Все здесь было для Андрея и впервые, и внове. И горы, и рудник, где добывали медно- молибденовую руду, и образ жизни местного армянского населения, и длинные, на километры, штреки рудников, пронизывающие чуть ли не насквозь горные кряжи, темные, мокрые, с осклизлыми, скользкими шпалами узкоколеек под ногами и редкими скобами деревянных крепежных стоек по периметрам выработок, и это чувство собственной погребенности в каменных недрах гор, погребенности заживо, и страх, вызываемый этим чувством, который он старался изо всех имеющихся у него сил подавить и не показывать окружающим его людям, которые работали внутри этих самых гор. Ему больше нравилось быть наверху, ходить по земле, по камням, по скалам, ощущать небо над головой и трогать руками бесплотные комочки облаков, проплывающие мимо его плеч, и видеть, как они струятся между пальцами раскинутых рук, оставляя на коже капельки влаги...

Да, практика оказалась великолепной и Андрею очень не хотелось покидать этот гостеприимный и до жути красивый край. Но приходилось. В конце августа он должен быть в Лебедяни. Он должен все выяснить. Иначе жизнь ему станет слишком уж невмоготу.

«Я жить, наверно, не умею, Витаю вечно в облаках И по мальчишески краснею, Держа ладонь твою в руках. Мне непонятна суетливость – Души погасшей ремесло… Но отчего, скажи на милость, Ты мне все делаешь на зло?  Я утонул в твоих «глазищах»,  Где зыбкой дрожью – синева, Но на разбитом пепелище Остались лишь одни слова. Готов безмерно любоваться Движеньем тонких рук твоих, Готов тебе в любви признаться, Ведь Мир за Счастье для двоих.
Но он не дарит всем взаимность, Нам «крест» нести до гроба свой… Так за какую же провинность Мы вновь наказаны Судьбой?»

Двадцать пятого августа утром он уже был в Москве. Пока добрался с Внукова до своей «общаги», пока устроился, пообедал, отдохнул, прошло пол дня. И только после обеда он поехал на Павелецкий вокзал за билетами. Очередь его ужаснула, но ничего поделать было нельзя. Альтернативы здесь не было. Хочешь уехать – становись в очередь. Хорошо хоть кассы работали круглосуточно.

Андрей мужественно отстоял свою очередь и взял на следующий день один билет аж в двенадцатом часу. Это было крупным достижением, хотя билет был в общий вагон и без места. Ну, это, в общем-то, не так уж и страшно. Подумаешь, двенадцать часов просидеть в вагоне! Или пролежать! И не такое в жизни бывало! Главное – приехать все-таки и встретиться с Зиной. Все остальное, вместе взятое, не имело сейчас для Андрея никакого значения.

Народу в вагоне было больше, чем предостаточно и больше, чем битком. Андрей насчитал в их купе полке. целых двенадцать человек. Он успел устроиться на верхней боковой полке. И не пожалел. Это оказалось одним из самых приемлемых для данных условий вариантов. Он никому не мешал и ему никто не мешал. Андрей лежал, закрыв глаза, и дума, думал. Думал о себе, о Зине, о своей жизни и ее странностях, о событиях этого года и их влиянии на его судьбу. Он лежал в полузабытьи, в полудреме, не замечая никого и ничего вокруг. Иногда он вставал и направлялся в тамбур покурить. Это был, пожалуй, единственный случай в его жизни, когда в поезде он ни с кем не познакомился и ни с кем от души не побеседовал. Ему сейчас не было никакого дела до окружающих. Ему надо было сначала разобраться с самим собой.

Лебедянь его встретила холодно и равнодушно. Родители не выказали даже видимости радости от его приезда. Даже матери он был не особенно нужен. Его присутствие вносило тревогу и беспокойство в их размеренный, такой привычный и давно сложившийся ритм жизни. Он мешал уже и здесь, даже своим родителям, своему отцу, своей матери. Что же тогда может ждать его у Зины? Что?!

Андрей утром встал не в настроении. Нервы его были напряжены до предела. Его преследовало беспокойство и мучило какое-то нехорошее предчувствие. Ему вдруг стало казаться, что эта его затея «зряшная» и безрезультатная, что приезжать ему сюда теперь не следовало. И он не мог не признаться самому себе, что идти к дому Зины он просто-напросто боится. Боится насмешки, непонимания, самого обыкновенного непринятия, биться отказа встречи с ним и бог знает еще чего...
Андрей встал, оделся, побрился, умылся и сел завтракать. Мать поставила на стол бутылку водки. Андрей отрицательно покачал головой:
-- Извини, мама, не хочу. Не тянет что-то с утра...

Отец с показной решимостью махнул рукой:
-- Мать, я тоже не буду! Убери бутылку!

Они поели, поговорили о тем, о сем. Но разговор не слишком клеился. Андрей понял, что для родителей он стал окончательно и бесповоротно чужим и ненужным. А, может, он и был для них таким всегда, только Андрей раньше не замечал этого..? И его опять неприятно кольнуло в груди:
-- Ой, не надо мне было сюда приезжать! Не надо-о!

Он встал из-за стола и сказал матери:
-- Я пойду пройдусь немного...

Он накинул на плечи свою неизменную, выцветшую до белизны штормовку, вышел на крыльцо, достал пачку сигарет и с наслаждением закурил. День потихонечку разгуливался. Мелкий, нудный дождик, моросивший всю ночь, к утру прошел, но повсюду на земле и на асфальте матово отсвечивали лужи. От земли парило. День обещал быть хорошим. Андрей усмехнулся пришедшей ему в голову неожиданной мысли. Почему-то получалось так, что Лебедянь, чаще всего, встречала его дождем. Хорошо это или плохо, кто знает! Никаких видимых закономерностей Андрей здесь не заметил. Бывали у него приезды сюда            счастливые, но бывали и несчастливы. Каким же будет нынешний приезд, вот вопрос?!
Андрей не спеша двинулся к переезду. Знакомый до мелочей маршрут. Сколько раз он ходил этим путем..!
Брызгают пылью шаги по дороге,
Сколько еще мне печатать следы?

Тьфу - господи! Чертовщина какая! Опять стихи. До стихов ли ему сей час?! Хотя строчки, вроде бы, ничего-о... Особенно вот это: «брызгают пылью...» и «...печатать следы». Когда идешь по пыльной дороге, следы как будто бы пропечатывается на ее поверхности и обязательно по следу струйками в разные стороны пыльные брызги... Когда это я в последний раз видел? В детстве, наверное...А в память всё-таки запало... Только причем здесь пыль, когда под ногами чуть ли не грязь... Странная всё-таки эта вещь - стихи... Вот и еще одна строчка появилась:
       В жизни не верил ни в черта, ни в бога
Хорошая рифма: «бога - дорога». И действительно, я никогда не верил ни в черта, ни в бога. Но если ни во что не верил, значит, что-то в жизни должно быть упущено, может быть, самое главное, самое значимое. Не заметил, а оно подползло... Что подползло? Кто его знает..? Раз ползет, значит, ничего хорошего здесь ждать не приходится... Значит – бе- да... Значит, кататрофа…
Да не заметил подползшей беды.
Ну вот, родил, называется... Не мог ничего другог о придумать.... Поэт задрипанный.... Смотри, накаркаешь на свою шею...

Так рассуждая сам с собой, споря, а порой и ругаясь, Андрей потихонечку дошел до переезда, перешел железнодорожный путь, свернул направо и направился к дому Зины. В одном окне дома мелькнуло женское лицо. Мелькнуло и исчезло. Андрей подошел к крыльцу и остановился. Достал по привычке сигареты, но курить не стал, положил пачку обратно в карман. Внешне он был совершенно спокоен и невозмутим, хотя внутренне был напряжен до предела и лишь сильный горный загар скрывал бледность, покрывающую не только его лицо, но даже и шею.

Дверь дома распахнулась и на крыльце появилась Зина. Она была в простеньком, цветном платье-сарафане на бретельках и с пуговицами впереди, открывающем ее красивые плечи, шею и немножко грудь. Она была смущена, растеряна, нескрываемо обрадована и в те же время испугана, и держалась так напряженно и скованно, что Андрей сразу же понял - он здесь незваный гость, хотя, если точнее, нежеланный гость.
Неестественно бодрым голосом Зина сказала:
-- Здравствуй, Андрюша! Какая неожиданная встреча, не так ли?!

Андрей пожал плечами и усмехнулся:
-- Для кого неожиданная, а для кого специально запланированная, -  Здесь он понял, что не поздоровался с ней и добавил, - Извини, я не поздоровался. Здравствуй, Зина!
-- Бывает, - усмехнулась и она, и тут же заметила, - У тебя велико лепный загар. Ты откуда?
-- Вообще-то сейчас я из Москвы, - ответил Андрей, - А в Москву прилетел из Армении. Я там практику проходил.
-- А-а, - протянула Зина, - интересно было? – И тут же, не дожи- даясь ответа, сказала, - Пойдем в сад. Что мы здесь торчать будем?..

Они прошли в сад, сели в беседке напротив друг друга, помолчали. И тишина сразу же сгустилась, начала давить им на уши, отторгая и отодвигая их друг от друга. Первым не выдержал Андрей. Он кивнул головой на ее исцарапанные ноги:
-- Где это ты так?
С повышенным оживлением, даже всплеснув руками, Зина проговорила, глядя мимо Андрея:
-- Ой, Андрюша! Со мной тут такое «ЧП» недавно совершилось! Не поверишь - я с яблони свалилась! Исцарапалась вся до невоз можности! И ноги, и руки и даже... Все тело почти!

Долго шел у них этот никчемный, ничего не значащий, пустой, витиеитиеватый разговор о том, о сем, вокруг да около, но совсем не о том, что у каждого из них было на душе и на сердце, что их волновало, тревожило, о чем кричали их кровоточащие сердца. Наконец Андрей не выдержал. Он встал, подошел к Зине, взял ее за руку. Она испугано потянула руку на себя. Андрей прижал ее руку к своей груди и очень серьезно сказал:
-- Зина, давай вечером встретимся. Нам надо с тобой поговорить.
Сейчас что-то ничего у нас с тобой не получается...
Зина опустила голову вниз и, не глядя на Андрея, глухо сказала:
-- Не могу, Андрюша...

Андрей вздрогнул, как будто его ударило током. Он отпустил ее руку, приходя в себя. Произошло то, чего он боялся, чего он внутренне всегда ожидал от Зины. Ему отказали. И он растерялся. Он никак не мог со образить, что ему теперь надо делать. Это была катастрофа. Это было все, это был конец, полное крушение всех его желаний, мечтаний, его любви... Вот только бы не показать вида, что ему плохо. Ни в коем слу чае не показать. Надо, надо удержаться... Любой ценой... Вот только закурить бы для начала... Скорее, скорее. Но не торопиться. Все делать медленно, не спеша... Спокойно, как будто ничего особенного сейчас не произошло...

Андрей достал сигареты, закурил, стараясь не смотреть на Зину. Она тоже смотрела мимо него. Андрей сделал несколько жадных затяжек, судорожно выдыхая из себя ставшим сразу горьким дым, потом судорожно, задыхаясь, спросил:
-- Хорошо, а завтра?

Она отрицательно покачала головой.
-- Послезавтра? - это слово он сказал больше по инерции.
Его можно было уже и не говорить. Все было ясно и так. Ему дали от ворот поворот. Почему?! Почему?! Впрочем, какая разница почему. Говорят, за чем пойдешь, то и найдешь. Но он же ехал сюда не за этим, а совсем за другим?! Правдой оказались эти его дурацкие, только что сочиненные стихи. Недаром, знать они у него появились, недаром. Все-таки накаркал самому себе, накаркал себе свою собственную, незадачливую судьбу... Но почему так получилось? Почему? Почему..? Что за всем этим скрывается?

И он спросил, чтобы только не молчать, чтобы хот ь как-то разрядить скапливающееся вокруг них напряжение:
-- Ты что, замуж выходишь?
-- Ну, кто меня возьмет! - деланно засмеялась Зина, - Кому я теперь нужна...

Андрей хотел сказать: «Мне!», но не сказал, удержался, хотя слово так и просилось с губ. Не сказал и тут же сам пожалел, что не сказал этого слова. Зато сказал другие слова:
-- Тогда разреши пожелать тебе счастья...
-- Спасибо, Андрюша, - услышал он в ответ.

Значит, правда. Значит, она выходит замуж. Кошмар! Лететь, сломя голову, из самых задворок Армении сюда, в Лебедянь, перетерпеть на этом пути черт те знает что ради того, чтобы узнать, что твоя любимая девушка выходит замуж за другого, а не за тебя.
Он повернулся к выходу, чтобы она не увидела его лицо. Он боялся, что она заметит его растерянность и подавленность. Ну, что ж, пора и меру знать. Он узнал, что хотел. Но лучше бы этого не узнавать. Теперь надо бы продержаться с достоинством до конца. И уйти отсюда с поднятой головой, не пришибленным, не униженным, а спокойным и сдержанным. И он холодновато вежливо произнес:
-- Извини за причиненное тебе беспокойство. Поверь, это больше не повторится. Я поперек твоей жизни больше становиться не буду. Пока. Будь счастлива. Может и увидимся еще когда...

Андрей произнес эти последние слова, стоя спиной к ней и не видел ее лица. Он чувствовал, что больше не сможет выдержать, если останется здесь еще хоть на минуту. Надо скорее уходить отсюда. И он, бросив через плечо, небрежно ироническим, как ему казалось, голосом, в на самом деле, звенящим от боли:
-- Еще раз извини... Мне надо идти... До свидания.
..
И он быстрым, стремительным шагом, чуть ли не бегом, рванул из калитки. Скорее отсюда! Куда угодно, но только бы подальше от этого дома. И он шел, куда несли его ноги, не видя и не слыша ничего вокруг.
Опомнился и пришел он в себя на берегу реки, недалеко от поселка «машзавода». Он глянул на часы и поразился. Прошло почти два часа после его разговора с Зиной. Как он сюда попал, Андрей не помнил . Он вообще ничего не помнил про эти часы после ухода из дома Зины. Где он был, что делал все это время, он не имел ни малейшего представления. В памяти образовался полный провал. Черная, беспросветная яма или дыра.

Андрей поднялся, огляделся, соображая, куда ему идти. До дома родителей было слишком далековато, если идти пешком. Поэтому надо было идти к поселку «машзавода» и там садиться на автобус. Анд рей так и сделал И минут через через он оказался у родителей. Их дома не было. Но на столе стоял обед, накрытый сверху полотенцем, а сверху - записка от матери: «Андрюша, кушать на столе. Мы пообедали без тебя. Будем дома к вечеру. Мама.»
Андрей снял полотенце. Мать постаралась от души. Понаставила на де сятерых. Даже бутылка здесь. Початая, примерно половины уже нет. Значит, отец свою долю уже одолел и это оставили для него. Андрей помыл руки, сел за стел, взял бутылку в руки, но подумав, поставил ее на месте. Пить водку не хотелось совсем. Да и есть тоже. Он налил себе борща. Борщ был жирный, наваристый, пахучий и густей. Мать всегда прекрасно готовила борщи и Андрей любил ее борщ. Мать знала про эту его слабость и всегда наливала ему не в тарелку, а в миску, так было полнее. Но сегодня ему каждая ложка шла комом. И он смог заставить себя съесть лишь пол тарелки. Второе тоже вяло поковырял вилкой и встал со стола, достал сигареты и механически глянул на часы.
Стрелка уже перевалила за четыре дня. А в 16-40 отходил поезд на Москву. И тут его осенило. В Москву! Немедленно! В Москву! Подальше от Лебедяни! Лебедянь теперь для него проклятый город! Навсегда! Навеки! Город, при одном лишь упоминании о котором его начинала бить нервная дрожь, и ему необходимо было приложить немалые усилия, чтобы взять себя в руки. И он в Леедяни больше никогда не был. Ни под каким предлогом. Приезжал только два раза на похороны. Сначала отца, затем, через пару лет, и матери...

       Расплата за любовь –
       Чудовищная мука,
       Расплата за любовь –
       И я с собой в разлуке.
       Расплата за любовь –
       Из жил за каплей капля,
       Расплата за любовь-
       Я в обручах заклятья.
       Расплата за любовь –
       Ночей бессонных крестник,
       Расплата за любовь –
       Оборванная песня...

Да, песня оборвалась. А с нею, наверное, и сама жизнь. Потому что впереди – сплошная чернота и полнейшая неизвестность. Ясно только одно – бежать, бежать и, как можно скорее. В Москву, подальше от Лебедяни. Андрей быстро собрался, написал родителям записку и ушел на вокзал Ни о каких там билетах разговора конечно же и быть не могло. Но он подошел к первому попавшемуся ему навстречу проводнику вагона, пожилой, располневшей женщине в форменном кителе и попросил довести его до Москвы. Женщина с раздражением глянула на Андрея, хотела было привычно отбрить нахала, но тут же осеклась. Лицо у Андрея было страшное, «иссине бледное», неподвижное и совсем мертвое, больше похожее на маску, чем на лицо человека. Сразу было видно, что у этого молодого человека что-то случилось, что у него горе, у него – беда и не пойти ему навстречу - невозможно. Она кивнула ему головой и сказала:
-- Проходи в первое купе. И подожди меня там...

Первое купе вагона было обычным четырехместным купе плацкартного загона, только оборудованное дверью. Все верхние полки были доверху заполнены стопками уложенных одеял, тюками плотно свернутых матрасов, картонными коробками и фанерными ящиками. Две нижние полки были свободные. Андрей сел на одну из них, а сумку свою поставил рядом.
Поезд дернулся и начал медленно набирать ход. Через несколько минут в купе заглянула проводница:
-- Ну, как ты здесь? Устроился?

Андрей благодарно улыбнулся ей:
-- Спасибо вам. Все нормально.

Она показала пальцем на полку, где сидел Андрей:
-- то полка твоя. Располагайся, как дома. Я приду попозже.

Пришла она часа через полтора, не раньше, после станции Лев Толстой. В руках у нее была большая хозяйственная сумка. Она села напротив Андрея, сняла с крючка висевшее на стене вафельное полотенце и, шумно отдуваясь, вытерла лицо:
-- Ну, парень, давай теперь знакомиться. Зовут меня Александра Васильевна. Для друзей просто Щура.

       Андрей назвал себя. Она рассмеялась

-- У меня зятя тоже Андреем зовут. Но он немножко постарше тебя будет. На заводе работает электриком. Так что, Андрей, будешь ты для меня сейчас моим зятем. Не возражаешь? - Андрей улыбнулся на ее слова, - Очень даже хорошо, - продолжила она, заметив улыбку Андрея, - Тогда мы, хочешь ты того или нет, будем сейчас кушать. Я сегодня что-то основательно проголодалась. С этой чертовой работой и про еду забудешь...

Она поставила сумку себе на колени и начала доставать из нее кульки за кульками, свертки, банки, баночки, разворачивая и расставляя их на столе. В основном это была домашняя снедь: картошка тушеная с мя- мясом, просто картошка вареная, свежее сало с розовыми прожилками мяса, горшочек домашнего холодца, помидоры, огурцы, колбаса вареная, колбаса копченая, рыба жареная, курица вареная, грибы соленые и еще что-то такое, не слишком понятное для Андрея. Он изумлен но уставился на проводницу. Она, заметив его изумление, хитровато ему подмигнула:
-- Боишься, что не справимся? Не бойся, я поесть люблю. Особенно, когда гости есть. А ты, что там не говори, сегодня являешься моим гостем. Так что помогай..!

Она взяла большой тонкий стакан, достала из сумки бутылку «Московской», налила стакан до самого верха и подала Андрею:
-- Пей, а то на тебе лица нет. Смотреть страшно. Пей весь...

Андрей отрицательно покачал головой:
-- Спасибо, не хочу...

Она прикрикнула на него сердитым голосом:
-- Пей, тебе говорят! Тебе расслабиться надо, а то сорвешься, не выдержишь! Нельзя в себе беду носить! Она отравит тебя! Сгоришь тогда, и ничего уже тебе не поможет..!

К своему удивлению, Андрей подчинился, хотя пить водку ему совсем не хотелось. Да и есть тоже. Вид и запах пищи ему был даже неприятен. Но от этой женщины, пожилой, некрасивой, не слишком опрятной, с усталым, поблекшим лицом и растрепанными,  неухоженными волосами веяло таким теплом, таким участием и такой добротой, что Андрей сдался и сдался довольно легко. Он взял стакан и быстрыми глотками, почти не ощущая вкуса, выпил водку. Она подо двинула ему холодец, сунула в руку хлеб, в другую – вилку и быстро проговорила:
-- Давай, Андрей, закусывай. Попробуй моего домашнего...

Андрей начал есть. Тепло от выпитого стакана начало потихонечку растекаться по всему телу, а за ним мягкой волной пошло опьянение. Ком горечи и боли, стоявший у него в груди, неожиданно отмякнув, стал уменьшаться, уменьшаться и постепенно исчез. Осталась после него одна лишь пустота и ощущение страшной усталости, практически полностью парализовавшей его силы и волю.

Женщина же почти не ела, она молча смотрела на него, подперев ладонями голову, потом по-бабьи тяжело вздохнула и с материнской, жалостливой интонацией в голосе проговорила:
-- Ну, отошел немножко? Эк тебя подвело, парень... Рассказал бы что с тобой приключилось, все полегче бы стало. Поверь. Когда горе с одних плеч переложишь и на другие, оно перестает быть непосильным. Тогда ты сможешь вновь распрямиться... Вновь почувствовать себя человеком.

И случилось невероятное. Случилось то, что с Андреем никогда раньше не случалось и никогда впоследствии больше не происходило. Первый и последний раз. Он доверился чужому, незнакомому для себя человеку, пожилой, некрасивой, мало опрятной на вид женщине и рассказал ей все, что с ним случилось, всю историю их незадачливой с Зиной любви. Рассказ его был долгим, с перерывами, когда проводницу вызывали по делам капризные пассажиры, и тогда Андрей еще наливал себе из бутылки водку и пил, не морщась и не закусывая, потом закуривал, дожидался прихода проводницы и начинал вновь.

Слушая Андрея, проводница разволновалась, расчувствовалась, разохалась и даже захлюпала носом. Она шумно вздыхала, качала головой, громко сморкалась в казенное вафельное полотенце и, вытирая покрасневшие, мокрые от обильных слез глаза, невнятно бормотала:
-- Ох, ты, господи! Да что же это такое с людьми-то делается?!
Ну, ладно мы, мы свою жизнь уже прожили. Какой с нас теперь спрос? Но им-то, молодым, мучиться-то за что?! Им бы жить да жить, да радоваться друг другу! А здесь такое происходит...
Затем она решительно постучала кулаком по столу купе. Дрогнули и жалобно зазвенели стоящие на столе стаканы, тарелки, банки и почти пустая уже бутылка. Она наклонилась к Андрею и он услышал ее торопливый, звенящий от нервного напряжения голос:
-- Слушай, Андрей, что я тебе скажу. Слушай меня внимательно. Я дело тебе говорю. Я - женщина битая, жизнью не раз ученая, но совесть я еще не потеряла и плохого тебе не посоветую. Сама я не раз и не два обжигалась, ошибок понаделала, дай боже! А потом локти себе кусала, слезы в подушку лила, да поздно было, исправить уже ничего нельзя. Поезд-то мой далеко-о-нь- ко ушел! Потому-то тебе и говорю. Поверь уж мне, что ждет она от тебя сейчас писем, жде-ет. И встречи с тобой ждет! Хотя, может быть, и сама того не подозревает. Но, учти, любовь вам не шутка! Если она к тебе пришла, то отмахнуться от нее просто так, как от комара, не отмахнешься, ее не перечеркнешь и не отбросишь от себя. Если она есть, то она есть. И считаться с собой она вас заставит. Здесь порой и рад бы забыть обо всем, заново жизнь начать, ан, нет, не получается никак. Думаешь, зря поговорка появилась, что любовь зла, полюбишь, мол, и козла? Действительно, оно так и есть! Ведь порой знаешь, что козел, что прохиндей, что хуже его и не придумаешь, а все равно - любишь! Все равно нужен тебе только он один, и ни кто другой. А у вас все наоборот, все по другому. Вы - любите друг друга, вы - нужны друг другу. И это - главное! Все остальное - это мелочь, чепуха, выведенного яйца не стоит. Мало ли что в жизни может с каждым из нас случиться?! Держаться надо за главное, за любовь вашу. Это счастье, что она у вас есть! Так держитесь за нее, не отпихивайте ее от себя. Потом горько оба пожалеете, да поздно будет. Вроде, близок локоток, а не укусишь! Все, время ушло! И винить некого, креме себя самого. По тому, Андрей, мой тебе совет! Хватит делать глупости! Хватит! Их вы оба и так слишком много понаделали. Поэтому, приедешь в Москву, сядь за стол и напиши ей письмо. И не пиши ты ей о своих обидах, пиши о своей любви, о том, как она тебе нужна, как тебе трудно без нее. Она может не ответить тебе, и пусть! Все в жизни может быть, все! Пиши второе письме, третье. третье... Она ответит тебе, обязательно ответит, не может не ответить на любовь, когда про нее ей говорят. Это противоестественно для женщины - промолчать в таком случае! Поэтому, не отчаивайся и жди ответа... А потом езжай к ней в Воронеж. Вам встретиться надо обязательно! Утрясай по быстрому все свои дела в институте и езжай. И не обращай внимания ни на какую там чепуху, если тебе будут говорить о ней. Знай и помни главное - вы любите друг друга! Понял, Андрей? Езжай в Воронеж, чтобы это тебе не стоило! И немедленно!

Андрей слушал горячую, взволнованную речь проводницы вполуха. Он выговорился и ему стало легче. Когтистая рука боли, сжимающая его сердце, постепенно ослабла и боль отсюда куда-то на задний план, стала менее острей и более терпимой. С такой болью можно было уже и примириться, к ней можно было и притерпеться, с ней можно было уже и как-то жить дальше.

Его удивила неприкрытая страстность монолога проводницы, нескрываемое участие к судьбе незнакомого и не слишком-то удачливого в любви молодого парня, удивило и обрадовало. И волна благодарности заполнила его сердце. Он неловко, смущенно пробормотал:
-- Какая же вы-ы... Александра Васильевна! Спасибо вам за все..
Я никогда вас не забуду...

Но проводница его слов не услышала. Она вдруг неожиданно, на полуслове оборвала свою речь, с задумчивым видом посмотрела на Андрея, потом удовлетворенно хмыкнула и сказала, обратившись к нему:
-- Точно, Андрей! Я - придумала! Дай-ка на минутку мне свою куртку...
-- Зачем? - удивился Андрей.
-- Я знаю зачем, - быстро ответила она и усмехнулась, - Да не бойся ты. Я ее у тебя не заберу. Верчу целехонькой...

Андрей недоуменно пожал плечами, но подчинился. Он снял с себя куртку и подал ее проводнице. Она осмотрела куртку с обеих ее сторон, даже пощупала кое где, затем обратилась к Андрею:
-- Слушай, Андрей, ты давно что-то не курил. Пойди покури немного. Я здесь кое-что сделаю.

Андрей встал, взял с собой пачку сигарет, спички, открыл дверь купе и вышел. Несмотря на хорошую закуску, он основательно подзакосел и его немного даже покачивало.
-- Хватит, - решил Андрей, - Пора закругляться. Хорошего все- таки понемножку. Пора и меру знать. Надо останавливаться. Хватит куролесить. Пора на покой. Спать, спать, спать...

Когда Андрей вернулся в купе, на столе было все уже пусто, постель его заправлена и сверху на ней лежала его куртка. Проводница сидела за столом, подперев голову ладонями обеих рук. Лицо ее было задумчиво и печально. Увидев Андрея, она встрепенулась и сказала:
-- Значит так, Андрей. Вон возьми свою куртку. Она цела и невредима. Но у нее во внутреннем боковом кармане, под подкладкой, в углу зашита сторублевая бумажка...

Андрей вспыхнул и мгновенно все его лицо забогравело от стыда:

-- Да вы что-о, Александра Васильевна!? Зачем!? У меня есть деньги! Я на практике заработал!

Проводница встала, подошла к нему, положила ладони своих рук на его плечи и улыбнулась ему:
-- Ну, прямо, как порох... Копия - мой покойный муж. Ничего поперек ему сказать было нельзя, сразу же загорался... Успокойся Андрей. Это вам, не тебе, а именно вам с Зиной подарок от меня. На счастье. Это будет твой «НЗ», запас на тот самый крайний случай, когда надо будет вдруг срочно ехать в Воронеж, а денег у тебя нет. У тебя было уже так весной этой. Вот я и не хочу, чтобы у тебя та весна еще раз повторилась Не дай-то бог! Но жизнь - штука сложная. Мало ли что в ней может случиться. Жизнь в будущем никогда не угадаешь. А так тебе спокойнее будет. Так ты всегда будешь знать, что на поездку в Воронеж у тебя деньги есть. Обойдешься без них – очень хорошо! Тогда придешь на вокзал, найдешь меня и отдашь их. Очень будет хорошо! Не обойдешься без них, мне тогда будет в радость, что помогла вам. Тогда тем более придешь ко мне на вокзал и                поделишься радостью. Ну, а если не придешь, значит, тогда у меня рука тяжелая, счастья не приносит. Тогда и встречать меня не стоит, черт с ними, с этими деньгами, не до них мне будет.. Вот так, Андрей, понял теперь?

-- Понял, - дрогнувшим голосом сказал Андрей. Его искренне тронул этот бескорыстный, такой человеческий поступок незнакомой для него простой женщины. Он наклонился к ней и поцеловал ее в губы:
-- Спасибо вам, Александра Васильевна. Вы сами не понимаете, что вы для меня сейчас сделали. Я вас никогда, никогда не забуду...
-- Да ладно тебе, - махнула рукой проводница. И вдруг неожидан- но слезы побежали из ее глаз. Она всхлипнула:
-- Жалко мне вас стало, молодых, глупых, неопытных. Себя такой же вспомнила. Тоже вот счастье свое тогда не удержала, упустила, глупая. До сих пор себе простить не могу. Как вспомню, то даже нехорошо становится...

Она еще раз всхлипнула и снова потянулась за своим полотенцем, взяла его в руки, тщательно вытерла свое лице и с каким-то глубочайшим облегчением вздохнула:
-- Ох, и наплакалась же я сегодня! От всей души! На целый год наперед, наверное, - и тут же, без всякого перехода, тем же жалостливым голосом добавила, - Ладно, Андрей, хватит на сегодня. Ты раздевайся и ложись спать. А у меня еще дел по горло.

Она вышла из купе и закрыла за собой дверь. Андрей тут же, без промедления разделся и лег на свою полку. И едва его голова коснулась подушки, тут же мгновенно отключился. И спал он, как убитый, не ворохнувшись, до самой Москвы.
В Москве Андрей распрощался с Александрой Васильевной. Она на прощание обняла его, поцеловала и даже перекрестила:
-- Ну, Андрей, с Богом! Ни пуха тебе, ни пера! И главное – не теряй надежды. Никогда!

Андрей низко поклонился ей. Впервые в жизни он поклонился и сделал этот поклон от самой души, от всего сердца. Он был искренне благодарен ей, благодарен за участие, за поддержку, за доброту, за душевную щедрость и за человеческую теплоту. И он действительно запомнил ее на всю свою жизнь. Неправду говорят, что доброта быстро забывается, что помним мы долго только лишь причиненное нам зло. По мним мы и добро, если оно бескорыстно, если оно искренне, если оно в тот момент было нам необходимо и если мы не потеряли еще в себе детскую способность к благодарности. Андрей такой способности еще не потерял, он смог понять и оценить всю значимость сделанного для него Александрой Васильевной. Ведь она смогла поддержать его в самую трудную минуту его жизни, не дала ему возможности согнуться под тяжестью обрушившихся на него жизненных невзгод или же, наоборот, закаменеть в свеем горе и ожесточиться. Она сделал а для него главное - помогла остаться ему человеком в самую страшную минуту своей жизни. А такое забыть невозможно...Даже, если ты не веришь ни в каких Богов.

«Я верю не в Бога, Я верю в Любовь, Судьба – недотрога, Мечту приготовь, Мечту во спасенье Заблудшей души, Где прячутся тени Сгоревших вершин, И «сыплется» пепел На ветки рябин… Я снова, как Ветер, Поющий один… Но песня без слова – Промозглая новь, И гибнет без «крова» Бедняжка – Любовь»
 
Правда, увидеть еще раз Александру Васильевну Андрею не удалось, хотя пару раз он приезжал на Павелецкий вокзал к отходу Елецкого поезда из Москвы и спрашивал про нее. Но застать ее в Москве ему оба этих раза не удалось. А потом жизнь захлестнула Андрея мутной волной краха и ему стало не до нее.

ГЛАВА 19

Андрей решил не дожидаться открытия метро. Ему захотелось  пройтись пешком и немного «поразвеяться». Встреча с Александрой Васильевной искренне взволновала его. Утром она, вдобавок ко всему, еще и накормила его основательно. Да не просто накормила, а с хорошей, прохладненькой бутылкой пива для поправки головы и здоровья. Такая теплота и отзывчивость на чужую боль встречается в нашей жизни не часто. Здесь ему по настоящему повезло. И настроение у Андрея было хорошее. Он вышел из здания вокзала, вздохнул полной грудью прохладный, чуть горьковатый от выхлопных газов бесчисленных ма- шин московский воздух, привычным движением рук достал незабвенную пачку сигарет, закурил и не спеша направился в дорогу.

Он пересек привокзальную площадь, прошел через территорию пустого и молчаливого еще Павелецкого рынка и вышел на Садовое кольцо. Теперь было проще. Теперь надо было просто идти. В этот ранний час Москва была совершенно пустынна. Но автобусы, троллейбусы и такси уже ходили. Можно было бы конечно сесть в троллейбус «Б», ходивший по Садовому кольцу, но какой в этом сейчас был смысл? Андрей любил бродить по Москве и маршрут Садового кольца был ему хорошо знаком. За три-четыре раза он прошел все Садовое кольцо пешком. Просто так, ради интереса, от нечего делать, без всякой цели, ради любопытства, собственного удовольствия и элементарного знакомства с достопримечательностями Москвы.

Андрей прошел к Серпуховке, здесь было идти сравнительно недалеко от Павелецкого вокзала, точнее, от его выхода на кольцевую линию метро. Он шел мимо аляповатого здания кинотеатра «Родина», мимо громады Серпуховского универмага, мимо молчаливого входа на станцию метро, у которого уже стояла небольшая очередь ранних москвичей, торопящихся на работу. Андрей шел не спеша, занятый своими мыслями, рассеянно поглядывая по сторонам, бросая скользящий взгляд на лица редких прохожих и покуривая неизменную свою сигарету. Он шел мимо старинных, покосившихся домов дореволюционной постройки центра Москвы, который скоро очень должен будет бесследно исчезнуть под натиском серых, бетонных громад архитектурных монстров 60-х и 70-х годов, оформляющих вид престижного района столицы Советского образца, будущей Октябрьской площади, пока еще называемой Калужской площадью. Калужская площадь была маленькой, по домашнему уютной, очень как-то располагающей к себе, с таким же небольшим, очень уютным кинотеатром «Авангард», расположенном в здании бывшей церквушки и очень любимом студентами ближайших крупных ВУЗов Москвы, и бесчисленным множеством маленьких     магазинчиков, кафе, забегаловок и закусочных, разбросанных вокруг.

От Калужской площади Андрей направился вниз к реке Москва мимо внушительных, безвкусных и монументально холодных ворот парка Горького, и вышел прямо на Крымский подвесной мест. Здесь он немного постоял, глядя на зеленовато мутную воду реки, вяло охватывающей опоры моста. И ему вспомнился Иркутск, мест через Ангару и белые буруны на опорах места, и ощущение головокружения от стремительно бегущей под мостом Ангарской воды, чистой и прозрачней, как слеза ребенка, и нестерпимо холодной, мгновенно перехватывающей дух у каждого, входящего в нее раздетым. Давно он не был там, давно.

От Крымского моста Андрей неторопливо двинулся мимо станции «Парк культуры» к Смоленской площади. Народу на улицах увеличилось. Люди спешили к метро, стояли на остановках автобусов, троллейбусов и трамваев. Москва просыпалась и москвичи торопились по своим делам. Лишь Андрей один не торопился, ему некуда и незачем было спешить. И, как уже не раз убеждался Андрей, в Москве не спешили лишь одни приезжие. Самим же москвичам всегда было некогда, они всегда были очень и очень заняты и постоянно куда-то торопились.
 Андрей же являлся москвичом наполовину, или временным москвичом, человеком с временной пропиской, поэтому мог со спокойной совестью считать себя свободным и независимым от всяких условностей человеком, то есть человеком, который сам себе определяет и нормы, и характер собственного поведения. Хотя ощущать себя праздношатающимся среди занятых делом людей с их вечно озабоченными лицами было не слишком приятным занятием. Начинала почему-то мучить совесть и появлялось чувство психологического дискомфорта. Невольно хотелось сделать такое же хмуро недовольное выражение лица и ускорить шаг, чтобы только не отличаться от окружающих тебя людей...

Андрей дошел до Смоленской площади с высотным зданием МИДа на углу Арбата и Садового кольца, свернул налево и спустился вниз до Бородинского моста. Впереди, за рекой была видна площадь Киевского вокзала со стеклянной сводчатой крышей над основными посадочными платформами и высоким шпилем часовой башни на фронтоне здания. Там, за Киевским вокзалом, если идти вдоль железнодорожных путей по Киевской улице, размещался Доргомиловский рынок, а от него начиналась Малая Долгомировская улица, в конце которой по левую сторону находился Долгомиловский  Студгородок, где в одном из корпусов и жил на втором этаже Андрей.

На Бородинском мосту Андрей опять остановился, сел на скамейку около одной из автобусно-троллейбусных остановок, достал сигареты и закурил. Глянув на часы. Было уже полседьмого. Получалось, что шел он целых полтора часа. И немножко даже устал. Надо бы отдохнуть чуток. Ведь спешить-то ему вреде некуда. Чего уж тогда рваться-надрываться-то?

Пока Андрей сидел на скамейке и курил, к остановке подошел 42-й троллейбус. Его маршрут проходил от Арбатской площади по Арбату и да лее через Бородинский мост по Большой Доргомиловской улице, Кутузовскому проспекту в сторону Филей. Одна его остановка находилась как раз напротив гастронома, где обычно отоваривались студенты студгородка. Андрей бросил окурок в урну, встал со скамейки и шагнул к троллейбусу. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, как утверждала на- родная мудрость Иногда Андрей поступал и так.

Минут через двадцать Андрей был уже у себя в комнате. В общежитии было тихо и пусто. Своеобразная пора межсезонья. Здесь оставались только бывшие абитуриенты, не поступившие в институт и еще не уехавшие по каким-либо своим причинам домой, и те из поступивших, которым не надо было никуда ехать и они ждали здесь начала  учебного года. Старшекурсники же начинали свой учебный год только с октября месяца и все были еще на своих практиках. Поэтому Андрей, не особенно раздумывая сразу же завалился на койку спать.

Спал он до обеда, затем встал, умылся, побрился, сходил в столовую, пообедал и занялся своими хозяйственными делами. Он взял в камере хранения «студгородка» свои вещи и посуду, скопившуюся у них в комнате за три года студенческой жизни. Затем он сделал генеральную уборку своей комнаты, собрал в сумку грязные вещи и пошел в душевую, что находилась в отдельном блоке на территории «студгородка». Студенты обычно совмещали приятное с полезным и во время купания под душем занимались одновременно и стиркой своих личных вещей. И правда! Что время-то зря терять! А здесь все под боком и очень даже неплохо можно было постирать. Правда, сушить надо было нести все к себе в комнату. Но это уже не проблема. Главное ведь сделано.

Андрей натянул у себя в комнате на заранее закрепленных в стенах крючках две веревки и развесил на них свое постиранное белье. Потом лег на койку и закурил. Делать ему было совершенно нечего. И он не имел ни малейшего представления, чем бы ему сейчас заняться. Всяческие желания покинули его. Впервые за годы своей взрослой жизни у него осталось в активе столько свободного времени, что он не знал, куда его деть, и с которым он не знал, что делать. Свободное время, как таковое, в его образе жизни вообще не было предусмотрено. Он всегда был чем-то занят, где бы он ни был, в тайге, в горах, в пустыне или в незнакомом городе.
Но сейчас в стремительном водовороте его жизненных интересов и дел образовалась непредвиденная пустота, которую он не знал чем заполнить.
И он понял, какая это опасная и коварная штука – свободное время. Когда ты, словно бы затормозив,  вдруг остаешься наедине с самим собой, со своими мыслями, со своими проблемами, со своими желаниями и мечтами. Остаешься и начинаешь видеть самого себя словно в увеличительном или же, наоборот, в искажено зеркале и тебе становится страшно неуютно и тоскливо. И только сейчас Андрей начал понимать, почему, к примеру, в геологии, где всегда маленький, тесный и случайно собранный коллектив, большинство людей не любят своих выходных, своего свободного времени. Они начинают, в буквальном смысле этого слова, дуреть от скуки, свирепеть от ничегонеделания, от ярости к окружающему миру и друг к другу. Они готовы пойти на что угодно, лишь бы только побыстрее кончилось это проклятое свободное время, эти томительные, эти давящие душу и выматывающие нервы бесконечно длинные часы и минуты. И сколько глупостей было понаделано от скуки и от нечего делать! А за некоторые глупости приходилось расплачиваться очень и очень дорого, даже и головой.

С подобной проблемой раньше Андрей никогда не сталкивался, она для него просто-напросто не существовала. Теперь же он и сам убедил ся, как медленно могут тянуться часы, если тебе нечем заняться или же тебе не хочется ничем заниматься. Андрею же сейчас именно не хотелось ничего. И он просто лежал и курил. Но сколько так можно лежать и курить? До бесконечности? Нет, Андрею эта бесцельная лежка надое ла довольно быстро. Скучать в Москве?! Дикость какая-то! Он и в тайге никогда не скучал, а здесь?! В центре Советской цивилизации?! Да никогда, и ни за что!

Он встал, привел себя в порядок, тщательно, по тогдашней молодежной моде и с некоторой долей студенческой небрежности оделся, взял свою неизменную спортивную сумку и вышел. На нем были серые, тщательно подогнанные по фигуре и отутюженные до остроты брюки без манжет, красно зеленая в крупную клетку рубашка с отложным воротником и накладными карманами. У рубашки были длинные, подвернутые выше локтя рукава. Ансамбль завершали остроносые, темно- коричневые плетеные туфли на точеном каблуке, купленные Андреем по случав на толкучке в Ереване, и темные, с зеркальными стеклами очки. Вид довольно приличный и, в то же время, самый обыкновенный, хотя и с претензией на некоторую элегантность. Так, в основном, одевались московские студенты, в то «предджинсовые» еще времена.

Андрей захлопнул дверь, закрыл ее на ключ и повернулся к лестничному проему. Навстречу ему по коридору шли две девушки. Одна повыше, черненькая, другая пониже, беленькая. Совсем молоденькие, вчерашние еще школьницы, наверное, бывшие абитуриентки.
-- Ой, простите, пожалуйста, -пискнула одна из них, - вы, случай- но, не студент?
-- Студент и, пожалуй, не совсем случайно, - с намеренно серьезным видом, сухо, строго и не снимая даже очков, ответил им Андрей,.
       Девчата смутились, сникли, заизвинялись и поспешили было ретироваться, но Андрей снял свои темные очки и широко, открыто улыбнулся. Ему стало стыдно за испуг девчат. И чего это он начал вдруг перед ними выпендриваться, корячиться. Ведь он никогда не любил унижать людей. он всегда был открыт для любого общения. И он с улыбкой, доверительно спросил:

-- В чем проблемы, девочки?

Черненькая девочка, скуластенькая, круглолицая, с небольшим, чуточку вздернутым носиком и слегка приподнятой верхней губой, открывающей ряд мелких, острых, как у хищного зверька зубов и раскосыми монгольского типа глазами, испуганно глядя на Андрея, нерешительно запинаясь, проговорила:
-- Да-а... Мы-ы... хотели спросить...

Но ее перебила беленькая, вызывающе дернув головой с длинной, до пояса, пшеничного цвета косой, и решительно поджав крупные, полные, как бы даже вывернутые вперед губы:
-- Мы хотели попросить у вас сковородку. Мы живем сейчас вот этой комнате, - она показала пальцем на комнату, находящую-ся на противоположной от Андрея стороне коридора, и продолжила также четко, решительно и напористо; - Мы бывшие абитуриентки. Поступили на первый курс. Домой нам ехать не требуется. Ждем начала учебного года.

Андрей обескураживайте развел руками:

-- Девочки, вы уж извините меня за невольное негостеприимство Я просто-напросто задумался. Хотя я сегодня вроде бы уже при приехал в нашу «Альма-матер», но мыслями я еще не здесь...

Он открыл дверь комнаты и сделал шаг в сторону, шутливо наклонившись и дружеским жестом правой руки приглашая к себе девчат:
-- Заходите, девочки. А зовут меня Андреем. Я студент уже четвертого курса. Совсем старый по сравнению с вами
      
Девчата зашли в комнату, стали около стола, с нескрываемым любопытством оглядывая все вокруг.
Андрей усмехнулся и притворно испуганно воскликнул:
-- Ой, девочки, я и забыл, что у меня здесь жуткий беспорядок!
 Прямо черт те что и с боку бантик! Не обращайте, пожалуйста, внимания, я же только что с колес...
Беленькая девочка, как видно, более смелая и решительная из них двоих, сразу ответила:
-- Да ничего страшного, бывает. У нас в комнате тоже не слишком-то аккуратно, хотя и живут одни девчата. Вот нас двое, Валя, - она показала рукой на черненькую, - и я, Аня. Мы обе из далека. Валя из Томска, а я из Актюбинска. Обе только что школу закончили. И обе медалистки. Золотые медали у нас у обеих.
-- Ого-го-о! - рассмеялся Андрей, - Ну и компания у нас подобралась! Просто тихий ужас, если учесть, что и у меня когда-то была медаль И тоже золотая!

Они рассмеялись. Андрей распахнул дверцу шкафа, где у них хранилась посуда и различный «хозинвентарь». Девочки взяли две сковородки, большую и маленькую, и небольшую кастрюльку для тушения мяса и стаканы.
-- По какому случаю сабантуй? - спросил Андрей.
-- День рождения у нас, у Вали, - опять ответила беленькая. Ее черная подружка больше молчала и только иногда лишь согласно кивала головой, будто постоянно поддакивая своей более бойкой и смелой в общении напарнице, - Вечером мы небольшой кампанией собираемся отметить. Три девочки и один парень. Если вы не возражаете, мы вас тоже к себе приглашаем. Часиков в восемь вечера. Хорошо?

Андрей согласился. Жизнь никак не давала ему скучать.
Вечером Андрей сидел в комнате у девчат. Принес он с собой бутылку водки и бутылку шампанского, а также небольшой букет цветов для именинницы. Стол был сервирован простенько, без затей, но с большим старанием. Не студенческий еще, но уже и не домашний. Были здесь и салат и и винегрет, и картошка жаренная, и мяса, и селедка, и, конечно же, вкуснейшая московская колбаса, и сыр, и напоследок даже торт с чаем. Девочки постарались на славу, от всей души. Им было все внове, все впервые, все интересно и они по-настоящему веселились Андрей повидал этих вечеринок бесчисленное множестзо и их сценарии ему были знакомы до мельчайших подробностей, поэтому на все происходящее вокруг он смотрел немного свысока и как бы со стороны. Не участником он себя чувствовал, а зрителем, хотя находился в самом центре внимания всей компании. И Андрей решил не обманывать ожидания, не ударить в грязь лицом и показать товар лицам.
И он показал. И не мог не отметить, что ему приятно ощущать на себе восхищенные взгляды этих, пусть еще и совсем юнцов, приятно чувствовать себя в центре внимания, приятно сознавать, что каждое сказан- ное тобой слово здесь ловят, затаив дыхание, с открытыми, буквально, ртами.

Андрей много рассказывал им об особенностях работы геологов в Сибирской тайге и в лесах Европейской части Союза, в скалистых горах Кавказа и в горячих, известковых плоскогорьях центрального Крыма приводил множество забавных случаев из жизни геологов в полевых экспедициях, о долгих сидениях у костра с кружкой горячего чая в руках, о бесконечных задушевных разговорах под треск горящих сучьев и о песнях под гитару у того же костра, бодрых, задорных, искрящих ся весельем и радостью, а также грустных, печальных, полных тоски и глубоко запрятанных, с трудом сдерживаемых слез.

А потом пришла очередь и гитары. Разве может быть студенческая вечеринка без гитары? Конечно же нет! Тем более, если студенты – будущие геологи. Андрей сходил за своей гитарой, сел на койку, опершись левым локтем о колено и тронул аккорды, пробежав пальцами пару раз сверху вниз, затем снизу вверх, пробуя звуки на слух. Подправил чуто чку одну струну, другую, третью, вдохнул в себя воздух, глубоко, глу- боко, полной грудью, как перед прыжком и воду, затем резко выдохнул его и, окинув быстрым взглядом разом притихшую компанию, начал свою любимую песню, начал медленно, негромко, задушевно, мягко и хрипловато:
Если я заболею, к врачам обращаться не стану.
Следующую строфу пропел уже громко, высоко и протяжно:
Обращусь я к друзьям...
И закончил ее также громко, но уже нараспев, высоко и протяжно, с неким, чуть ли не цыганским надрывом, всхлип:
Не сочтите, что это в бреду-у-у...
И тут же, резке оборвав, опять тихо, низко, с печальной, тоскливой дрожью в голосе:
Подстелите мне степь , Занавесьте мне окна туманом, В изголовье повесьте Упавшую с неба звезду.
А закончил последнюю строчку куплета долгим, протяжным звуком, похожим на завывание ветра в поле. И тут же вдруг резко оборвал песню, он ударил по струнам всей пятерней, взвинтил ритм, увеличил громкость и повторил весь куплет еще раз в быстром, энергичном ритме. Затем опять тихо, проникновенно, мягко начал следующий куплет песни…

У Андрея была своя манера исполнения студенческих песен, довольно сильно отличавшаяся от обычного их кострового пения под гитару, больше похожего на стихотворный речитатив, поддержанный гитарными аккордами. Андрей же пытался петь, но, не обладая сильным голосом, не вытягивая высоких нот и не выдерживая длительного голосового на пряжения, он старался комбинировать, варьируя то голосом, то ритмом, то интонацией, внося в сложившуюся студенческую манеру пения романсовую задушевность и цыганскую напевность, чередуя их с обычным аккордовым речитативом.
И как бы там оно ни было, но получалось у Андрея довольно неплохо. Андрею таким нехитрым способом удавалось максимально использовать невысокие вокальные возможности своего голоса. И слушатели обычно оставались довольны. Ну, а про сегодняшних и говорить ничего не приходилось, они были просто в восторге от Андрея и не пытали сь даже скрывать своего восхищения. Андрей очаровал их всех четверых.

Но надо отметить, что Андрей был действительно в ударе. Повидимому, это была его психологическая реакция на тот шок, на тот мощнейший удар по самолюбию, по своему мужскому и человеческому достоинству, что он испытал в Лебедяни и которые привели к сильнейшему стрессу и последующему глубокому нервному срыву. И не встреть он тогда Александры Васильевны, кто знает, как могли бы в дальнейшем развиваться события в жизни Андрея. Александра Васильевна помогла ему устоять и не скатиться в черный омут отчаяния. И теперь он активно тянулся к огоньку живого человеческого тепла, пусть даже чужого, потому что сам себя он уже обогреть был не в состоянии, потому что самому ему с самим собой было уже холодно и неуютно.

Потому-то сегодня Андрей и был в ударе. Ему нравилось быть в центре внимания этих трех наивных, простеньких девчушек, ласкало мужское самолюбие восторг в их глазах и он на мгновение вновь почвствовал себя молодым и желанным, красивым и необходимым кому-то, у него вновь появился вкус к жизни. И он еще более подогревал его не только спиртным, но и своими песнями. А пел он в этот вечер много, одну за другой вынимая их из закутков своей памяти, и сам же удив- лялся их неиссякаемому потоку.

Следующей песней он исполнил одну из самых своих любимых и невероятно популярную среди геологов песню, нежную задушевную, очень лирическую и романтически песню Городницкого о любви бродяги-геолога к своей далекой девушке:
       Тихо по веткам стучит листопад,
       Сучья трещат на огне,
       В эти часы, когда все уже спят,
       Ты вспоминаешься мне.
       Неба далекого просинь,
       Редкие письма домой.
       В мире задумчивых сосен
       Быстро сменяется осень,
       Долгой полярной зимой.
       Снег, снег, снег, снег,
       Снег над палаткой кружится,
       Вот и окончился наш короткий ночлег.
       Снег, снег, снег, снег,
       Милая, что тебе сниться—
       По берегам замерзающих рек
       Снег, снег, снег, снег…
       ………………………………………
Была здесь и строгая, сурово сдержанная, буквально пропитанная  горьковатым дымом костра песня «Я смотрю на костер догорающий». Ее и петь-то необходимо хриплым, будто навеки простуженным в тайге :голосом:
       Я смотрю на костер догорающий,
       Гаснет розовый отблеск костра,
       После трудного дня спят товарищи,
       Почему среди них нет тебя?
       Где сейчас ты по свету скитаешься
       С котелком, с рюкзаком за спиной,
       И в какую сторонку заброшена
       Ты бродячею нашей судьбой?
       …………………………………
И конечно же незабвенный Окуджава с его «Ленькой Королевым», «Последним троллейбусом» и «Смоленской дорогой». Особенно нравилась Андрею «Смоленская дорога». В ней звучала какая-то сверхвы сокая мудрость, проникнутая тихой и светлой печалью, от которой становилось хорошо, сладко и тепло на душе:
       На Смоленской дороге леса, леса, леса,
       Над Смоленской дорогой столбы гудят, гудят,
       На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
       Две хрустальных звезды, две моих судьбы, глядят.
       Над Смоленской дорогой метель метет, метет,
       Все нас гонят куда-то дела, дела, дела,
       Понадежнее было бы рук твоих тепло,
       Но посмотришь вокруг снега, снега, снега.
       На Смоленской дороге леса, леса, леса,
       Над Смоленской дорогой столбы гудят, гудят,
       На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
       Две хрустальных звезды голубых глядят, глядят…
Ну и как же, сидя за студенческим столом, можно было обойтись без этой родной, искрометной, брызжущей веселием и неиссякаемой энергией студенческой застольной? Конечно же невозиожно!. И Андрей грянул во всю мощь своего голоса:
       По чарочке, по маленькой,
       Налей, налей, налей.
       По чарочке, по маленькой,
       Чем поют лошадей.
       А я – не пью! Врешь - пьешь!
       Ей богу нет! А бога – нет!
       Так наливай студент студентке,
       Студентки тоже пьют вино-о-о,
       Вино, вино, вино, вино,
       Оно на радосьб нам дано!
А закончил Андрей свой импровизированный концерт песней вечного бродяги, написанной его хорошим знакомым Пясецким Сергеем, студентом-биологом МГУ, с которым они как-то познакомились на одном из самодеятельных фестивалей студенческой песни и с тех пор поддерживали между собой дружеские отношения:

Если тебя женщина бросит - забудь,
Что верил в ее постоянство,
В другую влюбись или трогайся в путь,
Котомку на плечи - и странствуй.
Увидишь ты даль голубую озер,                Увидишь проселки и рощи,                И вздрогнешь, окинувши взглядом простор,                И дело покажется проще.
И взгляд ее черных, дурманящих глаз                Уйдет в никуда – в неизвестность,
 Лишь только вдохнешь этот воздух хоть раз
 И снова споешь свою песню… …………………………………………………

Эта песня была именно о нем, о его судьбе. Его бросила любимая девушка, хотя слово «бросила» здесь конечно же не подходило, здесь было что-то другое, не слишком понятное. Но все равно, как ни называй, суть одна. Была у него Зина, а теперь нет. И ему теперь ничего другого не остается делать, как последовать предложенному песней совету. Правда, влюбиться в другую девушку ему было теперь очень и очень даже непросто. Этот путь им уже был однажды опробован и результат оказался отрицательным. Не получалось у него теперь влюбляться, не выходило. Остается другой путь - в путь, в путь, в путь. В тайгу, в пустыню, в тундру, в горы, куда угодно, куда глаза глядят, куда труба зовет.. В путь... С котомкой за плечами... Это о нем, это об Андрее... Точно, о нем...

Закончив петь, Андрей встал, налил себе стакан водки, выпил его залпом, не поморщившись и не закусывая, затем распрощался со всеми и ушел. К себе в комнату. Хватит, на этом он свою развлекательно-просветительскую миссию закончил. Пора и на покой...

Он снял с себя рубашку, брюки, надел спортивный костюм-трико «х/б», лег на койку и закурил. Потолок медленно кружил где-то высоко над ним, а кровать, слегка покачиваясь, плыла по длинным пологим волнам, то вниз, то вверх, то вверх, то вниз, а то и совсем заваливалась неожиданно вбок. И Андрей понял, что этот последний стакан ему как раз пить-то было и не надо. Как всегда, последний стакан - это лишний стакан, от него всегда одни лишь неприятности. Хорошо хоть, что он у себя дома, в своей комнате, и что он один, не перед кем завтра будет стыдиться, краснеть.

В этот момент в дверь к нему постучали. Андрей чертыхнулся про себя, встал, открыл дверь. Перед ним стояла Валя, напряженная и решительная, глядя на него выжидающим взглядом своих хмельных и жаждущих глаз.
-- Господи-и! – подумал озадаченно Андрей, - Только этого мне сейчас как раз и не хватает! И чего они ко мне лезут!? Я же там ни с кем и не заигрывал даже, намека никакого не давал...

Подумал Андрей так, а- вслух сказал совершенно другое:

-- Валя? Заходи... Что случилось?

Она зашла в комнату. Андрей закрыл дверь и пододвинул к ней стул, который получше.
Валя села, положив негу на ногу, отчего подол ее платьица-колокола высоко задрался, обнажив до самых трусиков ее бедра. Она пыталась держаться непринужденно и свободно, однако не могла скрыть своего волнения. Щеки ее лица несмотря на выпитое спиртное были бледны и она, не замечая того, постоянно покусывала свои и так ярко красные губы. Она попыталась небрежно улыбнуться, но улыбка получилась вынужденной и несколько кривоватой, неестественной:
-- Да вот хотела, Андрюш, перед сном покурить. А у нас ни у кого уже ничего не осталось...
-- И чего это все женщины меня зовут Андрюшей? – подумал Андрей,-- Другого имени нельзя что ли придумать?

Он достал сигарету, подал Вале и чиркнул спичкой. Она жадно, глубоко затянулась и тут же закашлялась.

-- Господи-и! Девчонка же еще сопливая, - опять подумал Анд- Андрей, --И чего ищет приключения на свою шею?

Однако хмель кружила в его голове основательно и он был молодым, здоровым парнем. И он не мог не отметить красивой линии ее ног, бедер и два маленьких, остреньких холмика ее молодых грудей. Он встал подошел к девушке, вынул из ее рта сигарету и швырнул ее на пол. Затем нагнулся к ней и, подняв на руки, понес к кровати. Она, жалобно всхлипнув, обняла его шею руками и уткнулась разом запылавшим лицом в его грудь.

А потом произошло то, что и должно было произойти, когда молодая, красивая, подогретая вином девушка приходит поздно ночью в комнату молодого, одинокого и тоже не слишком-то трезвого парня. Приходит, очарованная его обаянием, мужественностью, романтикой его рассказов и песен. И не важно, что она при этом говорит, под каким выдуманным предлогом она приходит. Ясно одно - она пришла к понравившемуся ей парню, поддавшись зову сердца. И надо было быть круглым идиотом, чтобы не понять момента, не воспользоваться обстоятельствами и не взять предложенное. Андрей так и сделал. Он принял предложение и охотно поддался зову мгновенно вскипевшей крови.

И почти полночи Андрей яростно, с каким-то даже неистовым ожесточением, тискал и ласкал тонкое, гибкое и хрупкое, но такое податливое и послушное под его напором, под его руками мягкое девичье тело. Она стонала, кричала и плакала в его объятиях, чутко реагируя на каждое движение, на каждый импульс его тела, мгновенно угадывая его не обузданные, подогретые вином и долгим воздержанием желания, отвечая на каждую его ласку с удвоенным жаром и неиссякаемой энергией. А потом они оба заснули, взмокшие, усталые, измученные, но           довольные и счастливые.

Они провели вместе несколько ночей, ночей бурных, неистовых, исступленных. Но это была не страсть, не любовь и даже не фейерверк сексуальных наслаждений. Это был всплеск отчаяния поверженного, не знающего, что предпринимать, Андрея. Он хотел уйти от себя, от своих проблем, от своих мыслей, от своей удушающей тоски, от всего того, что произошло у него с Зиной. Это была попытка спасения, попытка бегства в иной мир, мир других измерений и других ценностей, где он сможет наконец-то забыться, сбросить, стряхнуть с себя груз прошлого, давящего на него, мешающего ему идти вперед, нормально жить и радоваться жизни.

Он все позабыл о себе, растерявшийся и разуверившийся Андрей, и снова пошел по старой, хорошо знакомой ему дороге, по той самой, по которой он уже пытался идти ровно три года назад. Шел, закрыв глаза на все вокруг, ничего не видя и не слыша, но надеясь и веря, что эта девушка, полюбившая его, поможет вновь ему обрести себя, встать на но ги и вновь почувствовать себя человеком, поможет ему начать новую жизнь. Воистину, жизнь никогда ничему не учит нас и мы, много раз обманываясь, принимая за действительное, всякий раз наступаем на одни и те же грабли.

Он забыл о Сандро, которую не любил, но на которой собирался жениться, думая таким образом перечеркнуть свою собственную любовь к Зине, и которая, сама любя его всем своим молодым, неискушенным еще в любовных историях сердцем, не захотела делить его ни с кем, да же с его памятью о прошлом, и в самый последний момент взбунтовалась, не приняв его подачки вместо любви. Он еще раз попытался обмануться, не понимая или не желая понимать того, что жертвой его но- вой попытки, причем, невинной жертвой, опять становится молоденькая, совсем еще неопытная в жизненных передрягах девушка, единственная вина или, может быть, беда которой заключалась лишь в том, что она взяла да и поверила встретившемуся ей на жизненном пути интересному и такому необычному на девичий взгляд молодому человеку. Поверила ему, потянулась к нему, полюбила и оказалась, как и он сам в итоге, брошенной. Страдая сам, он почему-то оказался глух к чужим страданиям, не видел и не ощущал той боли, которую невольно причинял встретившимся на его жизненном пути молодым женщинам.

Однако, уж в чем, в чем, а в любви-то долго притворяться невозможно. Рано или поздно, но ложь всегда и обязательно выползет наружу. Прошла лишь неделя и Андрей с удивлением обнаружил, что Валя перестала его интересовать, что ему с Валей скучно и неинтересно, а ее постоянная готовность к физической близости, ее неумелые, жаркие ласки вызывают у него лишь тоску и раздражение. Все вновь встало на свои привычные места и Андрей вновь вынужден был признать, чт о и эта его попытка спрятаться от своих проблем за тонкой девичьей спиной по терпела окончательный и непоправимый крах. Король опять остался голый. Ведь с Валентиной его не связывало ничего, кроме самой обыкновенной. физической близости. Однако, он давно уже вышел из возраста зеленого юнца с постоянно неудовлетворенным растущим сексуальным интересом к любой привлекательной женщине и постоянной готовностью на сексуальный контакт, когда уже сам только факт обладания женщиной мог уже дать высшую степень морального и физического удовлетворения, пусть даже и на короткий миг. Нет, теперь ему в акте физической близости с женщиной оказалось более нужным совсем другое - степень очеловечивания и уровень одухотворенности этих отношениях.

С Валентиной же у него была лишь один только секс, да еще, пожалуй, глаза ее наполненные таким обожанием, такой радостью, что Андрей терялся и ему становилось не по себе уже при одном ее только присутствии. И он начинал себя чувствовать самым что ни на есть распоследним  подлецом и негодяем на свете, и ему хотелось махнуть на все рукой и сбежать куда-нибудь от всех подальше, хоть на самый край света чтобы только никого не видеть и не слышать, и чтобы его тоже никто не видел и не слышал. И он сбежал. Сбежал от женщины, принявшей его, к женщине, отвергнувшей его. От той, что рядом, к той, что далеко

ГЛАВА 20

В начале сентября тоска мертвой хваткой взяла Андрея за горло. И Андрей понял, что если он сию минуту, сегодня или завтра, не увидит Зину, не поговорит с ней, не посмотрит ей в глаза, то он сойдет с ума. Ничто ему больше не помогало, ни водка, ни молодая женщина под боком. Жизнь его окрасилась в черный цвет. И тогда Андрей решил ехать в Воронеж, пока еще есть время и деньги. Дальше будет уже сложней. Еще неделя и надо будет срочно садиться за учебники. Если он до первого октября не ликвидирует свои задолженности, то останется без стипендии. А это для него – финансовая катастрофа!

Но, если разобраться – стыдоба да и только! Докатился, можно сказать до ручки! Каких-то два паршивых экзамена становятся для него чуть ли не непреодолимой преградой! Чушь несусветная! Ему да не сдать?! Не может того быть! Не может!
Чушь, не чушь, но эмоциями сыт никогда не будешь. И на всякий случай Андрей решил устроиться на работу в метро ночным путевым рабочим. В начале сентября, пока еще студенческая масса не заполнила Москву, можно было устроиться на работу довольно спокойно

И Андрей без суеты и нервотрепки оформился, прошел медкомиссию, и получи л направление на станцию «Смоленская». Это можно было считать удачей, так как станция находилась недалеко от станции «Студенческая» и времени на дорогу много не потребуется. В четверг утром Андрей съездил в диспетчерскую станции, договорился насчет выхода на работу в ночь на понедельник. И в этот же день, успокоенный, решил махнуть на пару дней в Воронеж. Быстренько собрался, написал записку Валентине и поехал на вокзал.

Летний пик поездок уже прошел и с билетами особых проблем не возникло. Андрей специально попросил место на верхнюю боковую полку, чтобы ни у кого не маячить на глазах и не вступать ни с кем в эти ненужные для него сейчас вагонные разговоры.

Он молча сел в вагон, зарегистрировался у проводницы, заплатил за постельное белье и забрался к себе наверх, лег на спину и до самого утра не спускался вниз.
В Воронеже сразу же после приезда Андрей взял обратный билет на следующий день, на субботу, решив, при случае, провести ночь и на вокзале, если у него ничего не получится с Зиной. Он постарался предусмотреть все возможные варианты развития событий в Воронеже, хотел обязательно, несмотря ни на что, встретиться и поговорить с Зиной.

И все бы оно было ничего, но Андрей не учел одного, самого, пожалуй невероятного из всех возможных вариантов - отсутствия Зины в Воронеже на данный момент. Этого не должно было быть, потому что у нее с первого сентября начиналась педагогическая практика в школе. Но именно это и произошло. То, что не должно было случиться, как раз и случилось. Зины в Воронеже не было Зины в Воронеже не оказалось. В четверг, перед самым приездом Андрея она выехала в Лебедянь по телеграмме. Заболела мать. Андрей был в шоке. Все было против них, буквально все. И эта его поездка оказалась бесполезной. Хотя, если разобраться, не совсем. Польза от нее все-таки была и не малая. Пусть он не увидел Зины, не поговорил с ней. Но зато он узнал кое-что о причине ее загадочного и непонятного молчания этой весной. И это кое-что вселяло надежду. А причина оказалась элементарнейшей, глупой и нелепой до жути. Правду говорят, что дороже всего нам в жизни обходится глупость. Произошла самая что ни на есть банальнейшая накладка, недоразумение, идиотское стечение обстоятельств, на которое надо бы ло бы махнуть рукой и не обращать никакого внимания

Через неделю после отъезда Андрея из Воронежа Зина уехала на биологическую практику на юг Воронежской области, на областную биостанцию. Практика эта считалась очень престижной, очень интересной и вопрос о ней в тот момент, когда Андрей находился в Воронеже, не был еще окончательно решен для Зины. Зина и сама еще не знала, получится ли у нее с этой практикой что-нибудь или нет. И она перед отъездом намекнула ему, чтобы он поспешил с письмом. Но Андрей в эйфории от наметившегося впереди счастья не обратил на ее слова никакого внимания. И очень даже напрасно.

Зина перед отъездом написала доверенность на получение почтовой                корреспонденции с Главпочтамта своей подруге Ане, чтобы та, получив письма Андрея, переслала их на биостанцию. Пока Зина ехала, устраивалась, писала Ане письмо, время шло. А недели через полторы после ее отъезда, Аня, проходившая практику в Воронеже, слегла в больницу с сильнейшими болями в животе. Диагноз оказался не слишком утиши тельным--воспаление желчного пузыря. Предстояла операция. До конца апреля Аня пролежала в больнице. Зная, что Зина ждет от нее письма Андрея, Аня, как только появилась возможность, съездила на Главпочтамт, получила письма Андрея и сразу же отправила их к Зине на биостанцию. А Зина, обеспокоенная молчанием и Ани, и Андрея, и зная, что Андрей всё-таки должен приехать в Лебедянь, как они договорились, прямо с биостанции поехала на майские праздники домой, в Лебедянь, минуя Воронеж так и не получив письма. И получилась самая, что ни на есть, обыкновеннейшая вилка.

Однако Андрей в Лебедянь не приехал. Ничего не понимающая, обеспокоенная и встревоженная Зина после праздников поехала на биостанцию через Воронеж. Из своих подруг она никого там не застала, так как Аня только что выписалась из больницы и уехала к себе домой отдохнуть, но зато получила на Главпочтамте одно единственное и очень странное, оскорбительное для нее письмо от Андрея. Страшно расстроенная, ничего не понимающая, не знающая, что и подумать, Зина уехала на биостанцию и там получила Анину бандероль с письмами от Андрея. Думая, что эти письма Андрея того же самого содержания, что и полученное в Воронеже, Зина в отчаянии рвет и выбрасывает их. Но, прочитав письмо от Ани, которое тоже лежало в бандероли, она поняла, что здесь что-то не то, что зря она уничтожила письма Андрея, что именно поспешность-то здесь и не была нужна. Тогда она садится и пишет письмо Андрею, где пытается все объяснить, разъяснить и поставить все на нужные места. Однако в расстройстве Зина на конверте неверно написала адрес Андрея. Вместо адреса: «Студенческая 33/1», она написала: «Студенческая 31/3» и, естественно, Андрей этого письма не получил. Оно вернулось назад на биостанцию где то через месяц, когда Зины там уже не было. Ей потом переслали это письмо в Воронеж и она получила его где-то в середине июня. Получила и поняла, что произошла страшная и непоправимая ошибка, исправить которую вряд ли теперь возможно.

Так недоразумение родило трагедию, развело два любящих сердца. И каждый этот отдельный факт сам по себе ничего, собственно говоря, и не значил, и не мог значить. Случайность есть случайность. С кем не бывает! Однако, все вместе взятые, эти отдельные факты, эти случайные на вид события и в Воронеже, и в Москве, выстроенные в хронологической последовательности, настораживали и заставляли задуматься.

Действительно, не слишком ли много случайностей свалилось вдруг на Андрея и Зину в те злополучные два весенних месяца, апрель и май? И почему эти случайности, эти непредвиденные события имели одну и туже  направленность, преследовали одну и ту же цель? Не-ет, что-то здесь не то, что-то здесь не вяжется. И слишком уж все это дурно пахнет, как будто кем-то заранее, специально подстроено.

Ведь, если продолжить эти события дальше, интерпретировав их во времени, то и тот недавний, памятный, не получившийся разговор Анд рея с Зиной в Лебедяни и последовавший за ним его поспешный отъезд, точнее, бегство Андрея в Москву, и эта, зряшная по сути, его поездка в Воронеж естественны и закономерны, так как логически вытекают из общего хода событий. Так получилось именно потому, что так и должно было быть, ибо так было запланировано заранее, задумано кем то свыше, решившим по каким-то своим соображениям почему-то разъединить их. Но кому могли они помешать, два молодых человека, полюбивших друг друга? Кто и зачем разрушил их счастье?

Андрей чертыхнулся и зло сплюнул себе под ноги. Действительно, ум за разум может зайти, ясли все время пытаться думать о случившемся. Так можно додуматься черт знает до чего, до нечистой силы, до бога, до черта, до дьявола, до всевышнего какого-нибудь, до потустороннего мира, до неземных, космических или вселенских там сил, управляющих жизнями и судьбами человека на Земле, до всего того, во что Андрей никогда не верил, не собирался верить, да и не смог бы поверить, даже если бы и захотел.

Но, может быть, все это потому и случилось, что не верил? Как бы в качестве реального доказательства наличия той самой потусторонней силы, творящей людские судьбы, тасующей их, как карточные колоды! Не-ет, этого быть не может! Человек есть и будет всегда творцом своей судьбы, своей жизни. От него и только от него самого зависит его будущее. И он сам в состоянии решать свои собственные проблемы. Это престо обстоятельства сложились сейчас против него. Но это все временно, не надолго. Надо взять себя в руки и не поддаваться панике, не идти вдогонку за событиями, а самому диктовать условия, самому управлять разбушевавшимися обстоятельствами.

Так или примерно так рассуждал Андрей, сидя в полудреме на уголке           «МПС»-совской скамейки в одном из залов Воронежского железнодорожного вокзала, где он провел ночь. Вечером, покинув общежитие Университета, где он долго разговаривал с девчатами, подругами Зины жившими в ее комнате, а потом наедине - с Аней, он долго бродил по городу. Бродил просто так, чтобы убить время, затем сходил в кино, да же два раза, побыл немного в кафе, подкрепился, а потом двинул на вокзал. Девчата уговаривали его остаться на ночь у них, в комнате и пере спать на кровати Зины, но Андрей не согласился.

На вокзал он пришел уже поздно ночью, нашел свободнее место в одном из залов и просидел, погруженный в свои мысли до самого утра. Затем он поднялся, прошел в туалет, где почистил зубы, умылся, побрился, поодеколонился своим любимым «Кипром» и вновь почувствовал себя человеком. Следов бессонной ночи как не бывало. Не поспать ночь для Андрея не составляло никакого труда. В жизни студентов та- кое случалось довольно часто. И во время экзаменов, и во время свиданий, и во время работы в метро, и во время карточных или словесных баталий по ночам, до самого утра. А потом, лишь умывшись и выпив пару стаканов крепко заваренного, до черноты чая, идти на занятия в институт. И ничего страшного не происходило. Никаких последствий. Одну-две ночи без сна организм Андрея выдерживал сравнительно лег ко. Вот третья ночь без сна - это уже была проблема, это уже было на пределе физиологических возможностей организма. Андрей как-то с Бубновым проделали такой эксперимент и после третьей бессонной но чи не выдержали оба, свалившись на кровати где-то к обеду, и проспали потом беспробудно аж целые сутки. И больше уже подобных экспериментов над собой не проводили. Было отчего-то не по себе.

Дождавшись открытия буфета, Андрей выпил пару стаканов кофе с молоком и бутербродами с колбасой, достал сигареты и вышел из вокзала. Чиркнул спичкой, закурил. Сигарета после завтрака - что может быть приятней?! Андрей постоял на ступеньках центрального входа, не спеша, с удовольствием втягивая в себя табачный дым. Настроение у него поднялось. Чувствовал он себя прекрасно. Будущее опять начало ему казаться радужным и обнадеживающим. Он спустился с лестницы и медленно двинулся через площадь. Весной, в марте они проходили здесь с Зиной. Господи, как же это давно было! Прошла чуть ли не вечность. И сколько всякого произошло с ним за эти месяцы. Не дай бог ему еще раз испытать такое... Не дай бог... Злейшему врагу своему не пожелал бы он такого никогда...

Андрей пересек площадь и пошел по проспекту. Впереди у него был целый день. До отправления поезда в Москву было еще, ой, как много времени! Вагон и целая тележка. Появившуюся у него ночью мысль о поездке в Лебедянь вслед за Зиной он утром отбросил. Не было уверенности, что получится, что вновь не сорвется. Опять выплывут какие ни-будь обстоятельства, непредвиденные и неучтенные. Их и так вокруг слишком уж много появилось в последние месяцы. Не-ет, торопиться сейчас не стоит. Торопиться, говорят, надо медленно. Он в Лебедяни тогда поторопился и уехал, а уезжать-то как раз и не следовало бы. Его бегство тогда все и испортило Теперь-то он это знает и спешить не будет, а тогда? Тогда не разум, а слепое отчаяние двигало им. И если бы он не уехал в тот злополучный для себя день, вечером он бы встретился с Зиной. И, может быть, все тогда бы у них устроилось, утряслось. Ведь Зина вечером посылала за ним свою сестру Валю. А его уже в Лебедяни не было. Поспешил. Сбежал. Струсил. Испугался. Как быстро он тогда все забыл, все, что произошло у них с Зиной в Воронеже. А ведь такое не забывается, такое невозможно забыть. А он?! Необъяснимое какое-то, временное помрачение разума, временное отключение со знания. Работали у него тогда одни лишь инстинкты. И хватит, наверное, в его жизни этих слепых безрассудств, слепых инстинктов. Пора бы уже начать становиться человеком разумным, «гомо сапиенсом». Пора. Пора.

Как бы то не было, но Андрей решил использовать свою неудачную поездку в Воронеж по максимуму. Да и нельзя ее было называть неудачной. Нельзя. Уже был явный результат от этой поездки. И результат положительный. Он узнал правду о том, что произошло весной с Зиной, узнал причину ее молчания. Кончилась эта удушающая и изматывающая душу неизвестность, появилась хоть какая-то определенность, ясность, позволяющие что-то делать, на что-то надеяться. А для начала Андрей решил оставить в Воронеже письме Зине. Он зашел на            Главпочтамт, взял несколько листков почтовой бумаги, конверт, сел в углу спи ной к залу, чтобы никто ему не мешал и начал писать. Он хотел написать ей о своей любви, о своей тоске, о том, как ему трудно без нее, о том, как она ему нужна. Но получилось нечто совершенно другое, совсем не то, что хотел. Получилось сдержанно, сухо и не слишком правдоподобно, а точнее, совсем уж фальшиво. Но написать о том, о чем кричала его душа, он не смог, рука не выводила нужные слова и стро- ки. Опять между ними встала непроницаемо глухая стена. Он долго си дел перед чистым листом бумаги, на котором сумел н написать только два слова: «Зина, милая...». потом скомкал этот лист, взял другой и написал:

«Здравствуйте, Зинаида Сергеевна!
Так получилась, что в начале сентября я оказался случайно в Воронеже. Решил по старой памяти зайти к тебе в гости. Ведь мы когда-то знали друг друга, не так ли? И мне не так уж безразлично, что с тобой со временем делается. Но, к сожалению, тебя я не застал. Посидел немного с твоими девочками, поговорили, «повспоминали».  Аня рассказала мне о твоих весенних неприятностях и недоразумениях. Я очень сожалею, что так получилось. Извини, пожалуйста, я не хотел. Видит Бог, что вины моей здесь нет. Очень даже жаль, что не удалось тебя застать. Хотелось бы немного поговорить с тобой. Спросишь, о чем? Не знаю. Право, не знаю. Извини, что спять навязываюсь тебе, опять вторгаюсь в твою жизнь. Но, что же поделать, если я оказался в Воронеже. А быть здесь и не зайти к тебе, это как-то не слишком уж порядочно. Еще раз извини, если отнял у тебя время на чтение этой моей писанины. Буду тебе очень признателен, если чиркнешь о себе несколько строк. У меня все по-старому, без изменений. Адрес прежний. Новостей особых нет.
Всего хорошего. Андрей.»

Андрей перечитал написанное и сморщился от досады. Письмо ему не понравилось даже очень. Но он понимал, что по другому у него сейчас не получится. Что-то в нем изменилось за эти последние месяцы, он как будто надломился и стал похожим на футбольный мяч, из которого выпустили воздух. Ему необходимо было вновь увидеть ее, посмотреть в ее глаза, прочитать там заветное «да», чтобы обрести былую в себе уверенность и былую силу. Она сказала ему «нет» тогда в Лебедяни и совершенно не важно, почему она так сказала, но Андрей ощутил страх в своей душе. Он боялся ее потерять. потому что успел уже многократно убедиться, как трудно ему быть без нее, как она ему нужна, и этот страх сковывал его, мешал быть самим собой, не позволял ему открыто заявить о своих чувствах. Он стал бояться снова услышать это презрительное, это пренебрежительное, это проклятое и леденящее душу черное слове: «нет!».

Андрей вздохнул, сложил листок бумаги вдвое, вложил его в конверт, послюнявил край откидного лепестка и заклеил. Потом написал адрес «г.Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З.С.». На месте обратного адреса поставил свою размашистую подпись, поднялся, развернулся и двинулся к выходу, где стоял большой почтовый ящик с надписью: «Корреспонденция для адресатов г.Воронежа». Около этого ящика он постоял немного, вздохнул и бросил письме в щель. Все, дело сделано. Остается только одно - ждать, ждать, ждать...
Приехав в Москву, Андрей сразу же отправился к себе в «общагу». Столовая здесь начинала работать с семи утра, а по воскресениям с восьми. Андрей позавтракал, поднялся к себе в комнату и, закрывшись на ключ, завалился слать. Ночью ему уже надо было идти на работу в метро. А перед работой необходимо хорошенько отдохнуть, восстано вить силы. Работа в метро требовала наличия приличной физический силы, ведь все при ремонте путей делалась вручную: и замена шпал, и замена рельсов, и подбивка гравия, и забивка костылей. Правда, ебъем работы не отличался постоянством, раз на раз не приходилось никогда, ночь на ночь не походила; когда как повезет. Бывало, что и делать нече го, но бывало, «навкалываешься» так, что все тело потом гудит, как ко- локол, от перегрузки... И здесь очень важен твой первый рабочий день. Ведь на тебя все смотрят, оценивают, кто ты и что ты. Здесь нельзя опростоволоситься, нельзя показать себя тюфяком, тряпкой или мямлей, здесь сразу же необходимо поставить все точки над «и», повести себя достойно, но не вызывающе, показать себя как надо, крепким не только физически, но и психологически, чтобы потом на шею не сели и не помыкали, как со слабаком каким. ведь очень многие из нас не понима ют обычных русских слов, если они сказаны нормальным тоном, а нор мальные человеческие отношения считают признаком слабости характера. Поэтому сразу же необходимо кое-кого поставить на место, иначе уважения не получить. Эту жестокую науку вписывания в чужой коллектив Андрей усвоил ужо давно и накрепко, ещё во время своей работы в геологии.
Спал Андрей до вечера. Разбудил его стук в дверь и голос Валентины, настойчивый и немного встревоженный:
       --Андрюша, ты здесь? Открой, это я..!

Андрей встал, открыл дверь. Валентина, радостно взвизгнула и броси- лась к нему вперед, обняв за шею:
Ой, Андрюшенька мой приехал..!

Андрей поцеловал её сначала в лоб, потом в губы, поднял на руки, осторожно донес до кровати, посадил с ногами, как маленького ребенка и полушутливо, полусерьезно сказал:
-- Прямо детский сад какой-то... Нельзя уж на минутку отлучить- ся... Сразу паника начинается..

Она снизу глянула на Андрея .виновато счастливыми глазами и сму щенно улыбнулась

-- Андрюша, что же поделать, если без тебя мне страшно становит- ся. Я все боюсь, что ты уйдешь от меня и никогда ум больше не вернешься... И я опять останусь одна...

Андрей озадаченно глянул на нее и сердито буркнул:
-- Что это ты ерунду такую несешь?! Мы и знакомы-то с тобой всего лишь чуть-чуть... без году неделя...

Она пожала плечами и тихо, но очень серьезно произнесла:
-- Ну, и что же, Андрюша. Чтобы полюбить человека, надо просто заглянуть ему в глаза... И этого вполне достаточно.

Андрей хотел было сказать ей что-то резкое, но осекся. В ее словах прозвучала та правда, которая его самого преследовала уже несколько лет. Ведь точно также у него получилось с Зиной. Посмотрел ей в глаза и пропал, и ничего с собой до сих пор поделать не может. Хотя столько лет уже прошло! Вполне возможно, что и она точно также влипла. Только у нее дела несколько похуже, чем у Андрея. Ведь Андрей ее не любит и не полюбит никогда.

Странные чувства испытывал Андрей к Валентине, маленькой, диковатой, тихой, как мышь, скуластенькой девчушке, так неожиданно вторгшейся в его нескладную жизнь. Любви здесь конечно же не было, любовью даже и не пахло здесь и не могло пахнуть. Была симпатия, некоторая доля мужского любопытства, поддержанная физической близостью. Пожалуй, и все. Если не считать жалости, смешанной с чувством вины перед ней, вызывающей оттенок обязательной и немного снисходительной покровительности, как более сильный и опытный к более слабому и беззащитному, нуждающемуся в постоянной опеке.

Нужна ли она была ему? Трудно сказать. И да, и нет. Ведь он ее не искал, не добивался, она сама к нему пришла. Пришла и осталась. И он ее не оттолкнул, не отверг, а, наоборот, принял, воспользовавшись ее молодостью, наивностью и неопытностью. Но, может, это не он, а она воспользовалась его положением, его жизненной ситуацией. Кто знает, кто знает? Во всяком случае, она ему не мешала и не была в тягость. Тогда, значит, что была и нужна. Пусть не всегда, пусть временами, но нужна. И ее женская интуиция очень четко и верно ей подсказывала, когда ее присутствие было нежелательно. Тогда она сразу же затихала, съеживалась, старалась стать незаметной и потихонечку исчезала. Она себя не навязывала, она себя предлагала. И Андрей всегда соглашался на ее предложения. Что за этим могло скрываться? Мужской инфантилизм? Смена ролей в сексе?
Женщина активна, мужчина пассивен? Да нет, непохоже. Скорее всего, здесь срабатывало извечное женское сострадание чужому горю, чужой беде и извечное женское стремление помочь, успокоить, поддержать оступившегося. Получалось, что жалела больше она, чем он. Да и почему, с какой стати ее надо было жалеть жалеть? Только потому, что полюбила не того, кого надо было полюбить? А кого надо? Можно подумать, что мы управляем своими чувствами, знаем, на кого и когда их направить... Не-ет, это они нами управляют, они нас ведут, они - наша радость и наше мучение одновременно. И кто знает, лучше было бы для Валентины, если бы она не встретила тогда, в коридоре общежития Андрея и лучше было бы для Андрея, если бы он тогда, в Лебедяни не встретил в автобусе свою Зину? А, может, эти считанные минуты счастья с любимым человеком стоят всех остальных долгих часов и дней в жизни человека вместе взятые? Ведь они остаются в нашей памяти навсегда, до конца наших дней, как самое сильное и яркое впечатление нашей жизни. А где же тогда оста- льные дни? Остальные дни исчезают в бездне забвения. Так стоит ли жалеть Валентину? Право, не стоит. Впору порадоваться за нее. Ведь не каждому из нас везет на любовь...

Как любая женщина, Валентина, знала свою силу ж отношениях с Андреем и умела ею пользоваться. Она потянулась к Андрею и поцеловала его в губы. Он ответил. Не мог не ответить. Потому что она была красивой девушкой, по своему необычной, оригинальной и очень даже сексуально привлекательной. И естественно, что сдерживаться Андрей не стал. Ведь они не виделись друг с другом целых трое суток, в комнате были одни и Жизнь легко взяла свое и подарила им немного радости. А потом они пошли в столовую ужинать. Андрей выгреб из кармана свою наличность и удивленно присвистнул. Денег у него оставалось маловато, в самый обрез, а точнее - с гулькин нос. Пора было начинать режим жесткой экономии и отказаться от всяких излишеств. Три недели назад. когда он прилетел из Армении, у него в бумажнике лежало целое богатство, 300 с лишним рублей! А сейчас оставалось около се- мидесяти. Это не просто мало. Это сверхмало, учитывая, что стипендию он не получает, а за работу в метро деньги ему будут только лишь в первой декаде октября. Поэтому необходимо было решително перестраивать свой образ жизни на новую программу. И, вообще, пора брать ся за учебники и заняться ликвидацией своих хвостов. Как говорится, делу - время, а потехе - час...

С понедельника Андрей установил строгий режим своей жизнедеятель ности, который четко и даже жестко выдерживал. Первое, что он сделал, так это выкинул из своего рациона водку и пиво.

Затем он выделил из своего бюджета десять рублей в качестве своего «НЗ», на всякий, так сказать, пожарный случай. Оставшуюся сумму он разделил по дням до будущей «метровской» получки.

Бывали в его жизни моменты и похуже. Тем более, что скоро, после двадцатого сентября, начнут приезжать ребята с практик Приедут все с деньгами. И в «общаге» такой «гудеж» начнется, что не приведи госпо дь, спокойно можно без денег обойтись, на одной закуске проживешь пару недель и не заметишь, как...
Разобравшись се своими деньгами, Андрей съездил в институт и взял в библиотеке необходимые учебники по «Общей геологии» и по «Петрографии горных пород». Первым он решил сдавать «Общую геологию». Этот курс был и попроще, и с преподавателем, их деканом, у Андрея сложились довольно неплохие отношения. Так что придираться к Андрею он конечно же не будет, а в мелочах каких-нибудь он копасться не должен. Ну, а уж потом, после «Общей геологии» он сядет за «Петрографию». Здесь уж надо будет попотеть от души. За просто так не проскочишь. И вряд ли она пропустит Андрея с первого раза. На подобный исход расчитывать не приходится. Уж чего, чего, а поизголяться над Андреем она постарается во всю мощь своей фантазии. Но... ничего страшного! Не впервой сдавать экзамены Андрею. И, как любил говорить Бубнов Юрка, « не боись, проскочим...»

И с понедельника же Андрей сел за книжки. Лекций у него не было ни по одному предмету. На лекциях он бывать не любил. И по возможнос ти старался их пропускать. К экзаменам обычно готовился по учебникам и по книгам. И хотя многие преподаватели предпочитали спрашивать материал именно по своим лекциям, все утрясалось сравнительно неплохо и особых проблем у Андрея со сдачей экзаменов никогда не возникало. Главное- подготовиться. А готовиться Андрей предпочитал индивидуально, один на один с учебником. Поэтому сразу же он ука- зал Валентине на дверь:
Не мешай! Сейчас не до тебя!

Готовился он основательно три дня. В пятницу пошел к своему декану. Михайлов посадил его у себя в кабинете, дал четыре вопроса и затем, в течение полутора часов, занимаясь своими делами, попутно погонял Андрея чуть ли не по всему курсу сразу. Затем удовлетворительно хмыкнул себе под нос, ваял у Андрея зачетку и довольным голосом про-говорил:
-- Ставлю тебе, Андрей Миронович, отлично. Ставлю без всякой натяжки, с чистой совестью. А летом ты с трудом смог бы вы- тянуть на троечку. Есть разница?

Андрей с этим согласился. Конечно же приятно получить заслуженную пятерку у преподавателя, который к тебе неплохо относится и ты его сам тоже уважаешь и как преподавателя, и как декана, и как челове ка, чем вымаливать у него тонюсенькую тройку.

В этот же день он пошел и на кафедру петрографии, чтобы договориться насчет переэкзаменовки. Профессор Миклашевская была у себя. Она посмотрела направление на пересдачу, затем на Андрея и сухо сказала:
-- Летом на сессии вы произведи на меня очень жалкое впечатле- ние. Поэтому имейте, пожалуйста, в виду, что спрашивать буду вас по всему курсу основательно. Поблажек не ждите. Я не до- допущу, чтобы будущий геолог не знал моего предмета. Пото- му что геолог без твердых знаний петрографии не может счита- ться нормальным специалистом. Это мое кредо. Нравиться вам это или нет, но оно таково. Понятно, товарищ Орлов?

Андрей молча кивнул головой. Чего уж тут было не понять! Все и так яснее ясного. Садись и зубри. До посинения. До мельтешения в глазах. Одних микрошлифов горных пород надо будет просмотреть чуть ли не пару сотен. И не просто просмотреть, а научиться отличать их друг от друга и определять по ним образцы горных пород. Хорошо еще, что у него зрительная память отличная и он легко запоминает микрошлифы при их рассмотрении под микроскопом. Но пару раз пропустить через себя все шлифы по курсу придется. Это уж и к гадалке ходить не надо Пару раз, как минимум.

И дня три на это уйдет, не меньше. Значит, экзамен выходит только на среду или четверг. А если он его завалит, то следующая пересдача – либо суббота, либо понедельник. Но понедельник - это уже тридцатое числе сентября. Крайний срок. Ну, что ж, вроде терпимо. Должно полу читься. Время еще есть. Но постараться придется основательно.

Так оно и получилось. В среду, в назначенный час Андрей был в кабинете у Зои Федоровны. Она посадила его за свой стол прямо пред собой, дала билет, два микрошлифа и пару листов бумаги. А сама села напротив Андрея, пододвинула к себе папку с бумагами и начала работать, искоса поглядывая на Андрея.
Андрей взял билет и быстро пробежал глазами вопросы, записанные в нем. Темы были знакомы. Он облегченно перевел дух. Уже попроще. Материал он знает, а дальше будет видно. Может и пронесет. А если, а вдруг она сегодня в настроении и не будет к нему придираться. Андрей машинально и коротко глянул на Зою Федоровну и поймал на себе ее внимательный и какой-то очень странный, неподвижно сосредоточе нный, затаенно пугающий взгляд. Андрей поежился от нехорошего предчувствия. Не-ет, просто так проскочить не получится. Даром она его не отдаст. Надо будет уж постараться изо всех сил. И не падать духом ни при каких обстоятельствах.

Он набросал план ответов на каждый вопрос билета, прикинув возможные варианты дополнительных вопросов. А то, что они обязательно бу дут и в большем количестве, он не сомневался. Затем он взялся за шлифы. Взял первый шлиф, положил на предметный столик бинокулярного микроскопа, включил освещение, направил зеркалом световой лучик на шлиф, глянул в парный тубус и прикрыл на мгновение от радости глаза. Шлиф ему был знаком. Андрей пододвинул к себе чистый лист бумаги и стал набрасывать схему определения горной породы, занося в соответствующие разделы характеристику увиденного в микроскоп шлифа. Просмотрел сначала в обычном свете, затем в поляризованном. Все вроде сходилось. Он не ошибся. Закончив описание первого шлифа, Андрей взял второй шлиф и то же самое сделал со вторым. Потом поднял голову и глянул на Зою Федоровну. И невольно вздрогнул. Он опять поймал на себе ее изучающий взгляд.
-- И чего это она на меня уставилась?! –чертыхнувшись про себя, в сердцах подумал Андрей.

А в слух сказал:
       - - Я готов отвечать...
Она спокойным голосом проговорила:
-- Ну, что ж, если готовы - отвечайте. Начните со шлифов.

Андрей начал говорить. Он привёл свои аргументы, свои доводы и доказательства при определении видов горных пород по данным щлифам дал их характеристики. Он говорил, искоса поглядывая на Зою Федоро вну.
Она сидела перед Андреем с непроницаемо жестким лицом, абсолютно ничего не выражающим и каменно застывшим, высокая, худая, жилистая, больше похожая на мужчину, чем на женщину, буквально высушенная и выдубленная долгими годами экспедиций и нечеловеческого труда в самых отдаленных, богом забытых районах своей необъятной страны, некрасивая, давно потерявшая даже следы былой женской привлекательности, никогда не знавшая женского счастья, намертво задавившая в себе все женские черты и качества характера ради блага своей великой страны и давно уже превратившаяся в нечто среднеполое, бесчувственное и безжалостное существо с одними лишь административно-хозяйственными и научно-преподавательскими функциями.

Андрей закончил свои объяснения со шлифами, затем перешел к отве- там на вопросы билета. Он знал, что Зоя Федоровна не любит длинных пространных, малоконкретных рассуждений, поэтому старался говорить точно, кратко, сдержанно. Ответив на все вопросы билета, он сказал
-- Все. Я закончил.

Ома посмотрела на него внимательным взглядом своих выцветших, не понятно какого цвета глаз, раздвинула свои тонкие, бесцветные, никогда, видимо, не знавшие помады губы и сухо, безъитонационно прогворила:
-- Значит так, Андрей Миронович. Резюмируем ваши ответы. Пер вое. Вам были даны два обезличенных микрошлифа для опреде ления вида горных пород с помощью бинокулярного микроско-
       па. Из двух шлифов один вы определи неверно.

Андрей вскинул на нее удивленные глаза:
-- Не может бы-ыть..!

Но Зоя Федоровна не обратила никакого внимания на возражение Андрея. Она все также монотонно и все также безжалостно, с тем же маско образно застывшим лицом продолжала:
       -- И это неудивительно, Андрей Миронович. Все в нашей жизни закономерно и естественно. Курс «Петрография горных пород» с налета или с наскока взять невозможно. Это факт неоспоримый. Хотите вы того, Андрей Мироновин, или нет. Это закон естества. Прочные, фундаментальные знания можно получить лишь упорным, систематическим трудом, а не с помощью лихой кавалерийской атаки. Поэтому с вами, Андрей Миронович, произошло то, что и должно было произойти. Вы споткнулись на первом же серьезном вопросе, который я вам намеренно предложила Да, действительно, шлифы этих пород очень и очень похожи. Их не так уж и трудно спутать. Даже опытные геологи-практи- ки допускают здесь порой ошибки. Но то, что позволительно порой специалистам, работающим и обшибающимся иногда в процессе своей работы и имеющем моральное право на свою ошибку, непозволительно для недоучки студента. Ибо только тот не ошибается, кто ничего не делает. Вы же как раз ничего еще и не делаете, вы только учитесь. Так вот, будьте добры, по- жалуйста, и учитесь. Вы обязаны знать, что образцы этих по- род при их рассмотрении на микрошлифах, можно различить только в поляризованном свете. Вот здесь-то и выявляются их различия. Те самые, которые вы не обнаружили...
Она открыла верхний ящик своего стола, достала оттуда еще один микрошлиф и протянула его Андрею;
-- Вот шлиф вашей горной породы, которую вы ошибочно опреде лили. Посмотрите его внимательно и вы увидите разницу...

Андрей внимательно просмотрел оба шлифа. Особых различий в их строении он, как ни старался, так и не заметил. На его взгляд они были слишком уж похожи, чтобы относиться к разным видам горных пород. Однако спорить с Миклашевской, доказывать ей свою правоту было для него равносильно самоубийству. Возражений она не терпела и не признавала за студентами никакого права на свою личную точку зрения. Поэтому Андрей молча протянул ей оба шлифа. Она внимательно посмотрела на него. Улыбнулась довольная, показав желтые от курева неровные зубы. Но даже улыбка не изменила и не смягчила выражение ее лица. Оно по-прежнему было непроницаемо ледяным:

-- Так вот, Андрей Миронович, вы не определили один из двух шлифов. Как вы знаете, это означает автоматический «неуд». Но, учитывая тот факт, что теоретические вопросы вы осветили довольно полно и учитывая ваш значительный прогресс по сра- внению с тем, что мы наблюдали в летнюю сессию, я думаю, что тройку вам поставить всё-таки можно...

Она помолчала немного, наблюдая за Андреем и с сарказмом, колко добавила:
-- Три с минусом, конечно...

Андрей поджал губы и заиграл желваками. По его самолюбию был нананесен сильнейший удар, он был повержен и растоптан. И за что она его так ненавидит?! Ведь он никогда о ней плохо не отзывался и ничего крамольного о ней не говорил. Здесь было, прямо, что-то паталогическое, полное неприятие Андрея, как человека, как личности, как мужчины. Но он не высказал своего истинного отношени я к происходя- щему ничем. Лицо его было спокойно и тоже непроницаемо. Он разжал губы и сказал:
-- Если позволите, я попробую еще раз...

Она с деланно равнодушным видом пожала плечами:
-- Как хотите. Дело ваше. Но мне тоже кажется, что еле натянутая тройка вас не устроит. Вам нужно нечто более существенное и основательное, судя по отметкам в вашей зачетной книжке. Приходите тогда в субботу с утра. У меня у вечерников в суббо- ту как раз лабораторные будут по петрографии. Вот и приходи- те прямо в лабораторию. Я буду там.

Андрей встал, распрощался с Миклашевской и вышел. Нельзя сказать. что эта неудача так уж сильно расстроила Андрея. Хотя, конечно же, и не обрадовала его. Но внутренне, психологически он к ней уже был подготовлен. Он ждал и придирок, и откровенной несправедливости, и самого элементарного желания задавить, унизить, оскорбить его, чего угодно, но только не объективности. Поэтому он и не рассчитывал на хороший результат с первого раза своей переэкзаменовки.
Со второго раза, пожалуй, можно будет и проскочить. Хотя особой определенности и здесь не обнаруживается. Рассчитывать на ее благосклонность - глупее глупого, пустая затея. Запросто может заартачиться, придраться к чепухе, к чему угодно, явному или выдуманному, придра ться и влепить двойку. У кого, у кого, а уж у нее не заржавеет.

Но, как бы там ни было, и как бы он себя потом не успокаивал, к чему бы он себя заранее не готовил, однако на душе осадок оставался пренеприятнейший. Явная несправедливость происходящего коробила и оскорбляла его. И тогда Андрей решил просто-напросто взять бутылку и устроить себе небольшую разрядку. И пропади они все там пропадом эти его неразрешимые проблемы. Имеет же он право хоть на миг забыть о них, всех вместе взятых, на одно лишь мгновение и вновь почувствовать себя человеком?! Конечно же имеет. На то он и человек, чтобы чувствовать себя хозяином своих жизненных обстоятельств, а не их жа лким рабом. Но чтобы почувствовать себя хозяином, нужно было кое-чем запастись...
Андрей вышел из института и направился к станции метро «Проспект Маркса», находящейся в здании гостиницы «Москва». В этом же здании размещался большой гастроном «Москва», где всегда можно было купить хорошей колбасы, хорошего сыра, хорошей рыбки, хорошего, свежего пива и хорошей водки. Андрей постоял в очереди и взял бутылку «Старки», да две бутылки темного пива «Рижское», полкило языковой колбасы, килограмм жареной печени , два московских батона и батон рижского хлеба с тмином. На это пиршество ушло все его «НЗ», но Андрей решил махнуть рукой на подобные мелочи. Ну, их всех в болото, в тартарары, в преисподнюю, к черту на кулички, на «колобаню», куда угодно еще... Гуляй, рванина, от рубля и выше, гу- ляй, рванина, мать-старуха пенсию получила! Э-эх-х! Гу-у-ди-им!

Настроение у Андрея поднялось. Он спустился в метро и поехал к себе в «общагу». Там он поднялся в свою комнату и закрылся на ключ. Ник то ему сейчас не был нужен. А пить он мог и один. Прекрасно получалось. И никаких проблем. Тихо и спокойно.

Андрей переоделся в свой любимый, старенький, шерстяной спортив- спортивный костюм, когда-то бывший ярко голубым, а сейчас – бледно-бледно синий, поблекший от основательных, но не слишком умелых стирок. Свою повседневно-парадную или, по словам Бубнова, «кобеднешнюю», от слова «обедня», одежду Андрей по привычке спрятал в шкаф. Как и большинство студентов, живущих на одну стипендию и на собственные средства, Андрей к своей одежде относился очень бережно. Слишком уж непросто доставалось ему все то, что он носил. За три года студенческой жизни Андрей так и не исхитрился приобрести себе приличного костюма, обходясь лишь отдельно приобретаемыми брюками и спортивными пиджаками или куртками.

Ведь для студента нужно и важно одно обстоятельство, чтобы было не дорого и прилично на вид. А это задача, ей, как непростая в условиях сильнейшего товарного дефицита, характерного для обыкновенного Советского гражданина, пусть даже и проживающего в столице. А пока ты бегаешь по магазинам, ищешь этот свой костюм или что нибудь еще такое, этакое, стоящее приличные деньги, твои денежные запасы начинают таять с невероятной быстротой. Еле-еле успеваешь хоть на мгновение, хоть на чуточку заткнуть свои громаднейшие, прямо-таки зияющие дыры в собственной экипировке. И только лишь на то, что уже совсем невмоготу, без чего уже совершенно невозможно обойтись. Туфли там, рубашки, пальто, плащ, куртка, шапка или нижнее белье и т.д. и т.п. Тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Роскошест. вовать обыкновенному Советскому студенту было совершенно не на что, да и ни к чему, если разобраться. Они и так уже были по своему фантастически богаты одним из самых непрочных, но самых почитае- почитаемых в мире богатств – молодостью…

Андрей достал ив сумки и поставил на стол бутылку водки, две бутылки пива. Затем вынул ив шкафа тарелки, нож, стаканы, порезал, как смог, колбасу, половину батона и несколько кусочков рижского хлеба. По комнате пошел волной букет ароматнейших, незабываемо аппетит- ных запахов московской колбасы и московского хлеба. Где еще можно было тогда ощутить подобные запахи? Да нигде! Во всяком случае, в тех местах, где Андрею удалось ужо побывать за годы своей работы и учебы, он не встречал нигде такой вкусной колбасы и такого вкусного хлеба, как в Москве. И он отлично знал, что мечтой всех практически студентов, находящихся где-нибудь на практике за чертой нашей цивилизации, это вернуться в Москву и наесться до отвала, всласть московской колбасы. И не просто наесться, а вначале вдохнуть в себя, как можно глубже, ее дивный аромат, от которого желудок вздрагивает и мгновенно начинает сжиматься в кулак, словно бы от неверия, от испу га, а потом блаженно расслабляется и начинает буквально исходить соками и слюной, нетерпеливо урча и всхлипывая от предстоящего предвкушения райского наслаждения.

Ничего подобного больше Андрею попробовать нигде не удавалось. И дело не в разнообразии оттенков вкуса отечественных видов колбас и хлебобулочных изделий. Совершенно нет. Просто, нигде, кроме самой Москвы, в нашей стране колбасы, как таковой, встретить в магазинах было практически невозможно. То же самое относилось и к хлебобулочным изделиям. По рассказам очевидцев и товарищей, неплохие виды продовольственных изделий и товаров можно было встретить в Киеве, в Риге, в Минске, в Ленинграде, во Львове. Но это только по рассказам по разговорам. Ни в одном ив этих перечисленных городов Андрей пока еще не был. Но побывает. Через несколько лет. И убедится, что это действительно так, что разговоры имели под собой реальную почву. Но сейчас же, в тех местах, где он уже побывал, колбасные и хлебобулочные изделия можно было назвать таковыми лишь с большой, большой натяжкой. А уж о вкусе их и говорить не имело никакого смысла - наибезобразнейший...

Сервировку своего стола Андрей закончил небольшой кастрюлькой с ломтиками холодной, жареной печени, пересыпанной зелёным луком. Подогревать печенку Андрей не стал. Он ее любил и такой, холодной, в виде закуски, а не жаркого. Андрей сел за стол и осмотрел свое богатство. Не так уж и плохо! Жаль, конечно, что поленился картошечку поджарить, но в общем, ничего страшного, сойдет и так.
Андрей открыл бутылку «Старки», налил себе полстакана, в другой стакан налил пива. В левую руку взял стакан с водкой, в правую –стакан с пивом. Крякнул для приличия, набрал в грудь воздуха и залпом выпил водку, затем, подождал мгновение, посидев чуть-чуть с закрыты ми глазами, как бы прислушиваясь к происходящему сейчас внутри него процессу, и после этого поднес ко рту стакан с пивом, медленными глотками выпил его. Потом взял кусочек рижского хлеба, поднес его ко рту и глубоко, с наслаждением втянул в себя воздух. Все, теперь мо жно и закусить. Процесс начался нормально.

Андрей взял ломтик колбасы, положил на кусок отрезанного московского батона, поднес ко рту и с удовольствием откусил. Рот сразу же на полнился слюной. Вкус был восхитительный. Захотелось жевать, жевать и жевать. Андрей быстро умял один бутерброд и сразу же взял второй, потом третий. Заморив таким образом «червяка» и несколько насытившись, Андрей принялся за печенку. Ом взял большой, плоский, густо обмазанный подливкой кусок печенки, положил его на хлеб, подсыпал еще сверху зеленым луком и с удовольствием отправил в рот. После неге последовал и следующий такой же. Живот приятно затежелел.
Закончив с закуской, Андрей вытер полотенцем пальцы рук, губы и вновь взялся за бутылки. Налил опять полстакана водки и стакан пива. Выпил водку, запил ее пивом и резко выдохнул из себя воздух. Но закусывать не этот раз не стал, а достал из кармана пачку сигарет. Сунул сигарету в рот, чиркнул спичкой, закурил и глубоко, с нескрываемым наслаждением, прикрыв даже от удовольствия глаза, затянулся. На его лице застыла глуповато балдеющая улыбка. Выпить, хорошо закусить и потом выкурить - это значит испытать высшую степень кайфа от застолья. И Андрей его испытал. Он откинулся на спинку стула, запрокинул голову назад и, неторопливо покуривая, сидел, умиротворенный, довольный, блаженствуя и не думая совершенно ни о чем, ожидая опьянения.

И вот хмельная волна мягко и ласково начала обволакивать сознание, вытесняя мрачные, тягостные мысли, создавая неповторимое ощущение легкости, ясности, душевного комфорта, покоя и равновесия. Мир вновь начал приобретать яркие, сочные краски, засверкал, заискрился, заиграл призывно и зовуще. Ив этого мира уходить никак не хотелось. Наоборот, мир этот хотелось еще более упрочить и усилить. Андрей вынул остаток сигареты изо рта, раздавил окурок в большой, хрустальной пепельнице, неизвестно как попавшей в их комнату, и протянул руку за бутылкой «Старки». В этот момент в дверь комнаты постучали и громкий женский голос прокричал сквозь ее филенчатую перегородку:
-- Андрюша, ты дома?! Открой, пожалуйста, это я..!

Андрей повернул голову на стук, вздохнул и негромко чертыхнулся. Затем неохотно поднялся со стула, шагнул к двери и открыл ее. За дверью стояла Валентина. Она подняла испуганно-вопрошавшие глаза на Андрея и тихо спросила:
-- Андрюша, я не помешала тебе?

Андрей чуть поклонился ей и сделал широкий, шутливый жест правой рукой:
-- Валюшка, разве ты можешь помешать кому-нибудь?! Заходи, будь «ласка»! Составь компанию для молодого, одинокого бы- тового пьяницы, чтобы ему не было так тоскливо на душе в эти длинные осенние вечера...

Валентина зашла, быстрым, внимательным взглядом окинула комнату, стол, заставленный бутылками, стаканами и тарелками с остатками зазакуски и недовольно сморщилась:
-- Андрюша, и с чего это ты гульбу устроил?

Андрей рассмеялся и дурашливо чмокнул ее в щеку:
-- Экзамен по петрографии сдавал. Разве не повод?

Валентина радостно всплеснула руками:
-- Андрюшенька-а, сдал, да?! На сколько?!

Андрей облапил ее руками, поднял кверху и закружил вокруг стола, глядя снизу в ее счастливые, смеющиеся глаза:
-- Ни за что не угадаешь, Валюшка! Мне поставили аж три с мину сом! Вот как я сегодня отличился! Можешь от души поздра- вить меня..
.
Валентина тихо ахнула:
-- Ой, Андрюшенька-а! Как же теперь быть?!

Андрей поставил ее на пол и бесшабашно махнул рукой:
-- Да никак..! В субботу пересдавать пойду. Должна же все-таки поставить... Всему ведь предел есть...

Он подошел к столу, взял бутылку водки, налил себе и вопроси-тельно глянул но Валентину:
-- Тебе налить чего-нибудь?

Она отрицательно покачала головой:
-- Не-ет, пить я не буду. А вот поесть чего-нибудь не отказалась бы. Я сегодня не обедала...

Она пододвинула стул к столу, села и начала накладывать себе в тарелку кусочки жареной печени. Потом неожиданно вдруг охнула и невнят но, скороговоркой забормотала:
-- Ох, ты, господи! И какая же я безпамятливая стала! Андюша, ты уж прости меня, пожалуйста. Ведь я письмо тебе принесла. Из Воронежа.. Приехала из института., гляжу - в твоем окошке письмо тебе лежит. Дай, думаю, захвачу тебе его...

Андрей только что выпил еще стакан водки о пивом и стоял около стола, лениво пережевывая кусок хлеба. Услышав слова Валентины, он неожиданно для самого себя вдруг вздрогнул всем своим крупным телом и быстро повернулся к ней. Она протянула ему конверт, вопросительно глядя прямо в глаза:
-- Это от кого? Почерк, гляжу, женский...

Андрей сердито сжал губы, судорожно втянул в себя воздух и полусерьезно, полушутливо погрозил ей кулаком:
-- Тебе кто разрешил чужие письмо брать, а?

Валентина сделала невинные глаза и тихо, но очень серьезно и решительно спросила его:
-- А разве мы с тобой чужие для друг друга?
Андрей смущенно крякнул и досадливо пригнул голову:
-- Н-у, ты даешь! С тобой, право, не соскучишься! И ты, пожалуй ста, не путай божий дар с яичницей! Причем здесь наши с то- тобой отношения и наша с тобой корреспонденция, а?! Я ведь твои письма не смотрю и никогда не трогаю...

Валентина капризно надула губки и сказала плаксивым голосом:
-- Я хотела тебе приятное сделать...Я старалась, как лучше. А ты вечно бурчишь, как будто тебе сто лет уже, а не двадцать пять всего
-- Господи, какой же она еще ребенок! - подумал Андрей, - и чего это я с ней связался? Забот что ли у меня не хватает без нее? Как в той поговорке - не было у бабы хлопот, так купила себе порося...

Подумать-то подумал, но вслух сказать, естественно, не сказал. Выговорить человеку в лицо все, что о нем думаешь, задача не простая. Тем более, если учитывать тот факт, что человек этот - женщина, которая тебе ничего плохого никогда не делала и не сделает никогда, даже если захочет, и единственным ее недостатком, который тебе порой слишком уж досаждает, является тот самый, хорошо тебе известный - она тебя любит. Она тебя любит, а ты ее - нет. И песенки этой - тысяча лет. Мн-да-а! Ситуация! Вздохнешь и ничего не скажешь... Потому что сказать тебе, Андрей в данной ситуации абсолютно нечего. И за что только тебя дурака женщины любят?! Ведь ты им приносишь одни лишь несчастья! Так за что?!
Андрей подошел к Валентине, нагнулся, поцеловал ее и сказал прими- рительно:
-- Ну, ладно, ладно... Нечего тут надуваться, а то лопнешь. Ты бы лучше времени даром не теряла и жевала бы себе на здоровье. Все толк бы был. А то без мамы с папой вон какая худющая ста- ла, аж просвечиваешься. Как я перед ними за тебя отчет дер- жать буду, а?

Валентина сразу же просияла лицом, как будто где-то внутри нее вдруг зажглась лампочка и всю осветила ее изнутри:
-- Андрюша, ты и вправду хотел бы с ними познакомиться, да?!

-- Ты бы лучше чайку пошла поставила, прежде, чем тараторить--,ушел от ответа Андрей, садясь в углу на кровать, - И дай мне, пожалуйста письмо прочитать. Поимей совесть..

-- Хорошо, хорошо, Андрюшенька, только ты не бурчи, как столе тний старик, - Валентина вскочила со стула, схватила чайник и, напевая что-то себе под нос мало разборчивое, вприпрыжку ис- чезла за дверью.

Андрей, прежде чем распечатать письмо Зины, рассмотрел конверт. Конверт как конверт, ничего особенного. Но то, что он нес с собой, содержал в себе, имело для Андрея значение наивысшей ценности. И он медлил, не решаясь распечатать. Чувство неимовернейшей усталости охватило его. Жизнь уже основательно успела потрепать Андрея и он понял, что устал жить, устал бороться за свое место под солнцем, за свое существование, за свою любовь, за право на свое собственное счастье, что он на грани полного срыва, что он готов сдаться, готов смири ться со всем происходящем в его несуразной жизни и внутренне был уже готов на все, что бы с ним дальше не случилось, что бы потом с ним не произошло.
Однако на конверте было нечто и обнадеживающее. Внизу, где располагалось место для адреса отправителя было написано четким, знакомым почерком: г.Воронеж, Главпочтамт, до востребования, Тереховой З.С. Зачем было тогда писать этот адрес, если бы письмо несло в себе нежелание Зины возобновлять и поддерживать о ним отношения? Хотя обратный адрес можно ведь и написать машинально, не думая, автотически. Все может быть, и так, и этак. Но зачем ждать и гадать- думать, когда проще взять и распечатать письмо и все разом узнать, не мучаясь?!

Андрей распечатал конверт и достал большой, двойной тетрадный ли- ст клетчатой бумаги. Лист был исписан практически весь, хотя и через строчку. Андрей развернул лист и глянул в конец письма. Там стояло: «До свидания. Пиши. Жду. Зина Т.» Слова «Целую» не было. Но и эти простые, не представляющие ничего особенного для постороннего взг- ляда слова, для Андрея значили очень и очень многое. Они означали, что с ним хотят говорить, что не все нити, связывающие их некогда сверхпрочными узами, оборваны, что судьба, поизголявшись над ними и, вероятно, успокоившись, решила дать им еще один шанс еще одну попытку. Хотя, наверное, уже самую последнюю. Действительно, сколько же можно издеваться друг над другом?! Пора и меру знать. Пора принимать окончательное решение и ставить точки над всеми «И», которые им жизнь понаставила. Пора. Хватит же, наконец, испытывать и свою и ее судьбу. Хватит...
Андрей вздохнул и начал читать:

«Андрюша, здравствуй!
Спасибо тебе за письмо. Ты знаешь, я даже обрадовалась ему. Сама того от себя не ожидала, но обрадовалась. Ведь, если честно признаться, этого письма от тебя я никак не ожидала. Я думала, ты решил покончить со всем, что было между нами. И это очень здорово, что ты написал мне. И ни о каком-то там навязывании, по моему, говорить нам не стоит. Разве мы с тобой не друзья? И мне тоже совершенно не безразлично знать, что там с тобой со временем делается. Имею ли я на это право или нет? Мне кажется, что имею.
Ну, так вот. А ты, между прочим, здорово ко мне обращаешься, так официально-строго: «Зинаида Сергеевна!» Оно ведь так и есть на самом деле. Я - Зинаида Сергеевна! Так теперь меня зовут мои пятиклассники. Сейчас я в качестве учителя работаю на практике в школе. Преподаю я биологию и химию и веду классное руководство в 5 «б» классе. Ребятишки у меня такие забавные и интересные. Чуть ли не каждый из них уже не просто человечек, а личность, с которой приходится считаться. И, между прочим, это не так уж и просто преподавать. Но мне нравится говорить ребятишкам что-то новое, о чем они еще и не догадываются, нравится, когда на меня смотрят тридцать пар детских глазенок и слушают они меня всегда очень внимательно. Доставляет мне иногда удовольствие и поругать их за что-нибудь «проказное» и затем, незаметно от них, посмеяться над самой собой, вспомнив свое детство. Андрюша, ты, наверное, подумаешь, что я решила посвятить себя педагогической деятельности? Нет, совсем не так. Но, если и придется, то отказываться не стану.. Все зависит теперь от нашего распре- деления. Нам уже прислали точки, пока они еще не расшифрованы, но все знают уже примерно «куда-сколько». На нашу группу прислали две точки в Московский совнархоз, одна точка в Министерство дерево обрабатывающей промышленности на должность биохимика, одна точ ка в Киргизию и только четыре точки педагогические. Предварительное распределение будет, наверное, в октябре, ближе к концу, а окончательное - в марте. Дай бог, если бы Москва. Как повезет.
Живем мы теперь в новом, 3-м общежитии, а наше старое, бывшее жен ское, отдали ребятам. Опять мы на третьем этаже, в 85-й комнате, прежним своим составом. Только вот недавно у нас вышла замуж Аня, моя самая близкая подруга. Надеюсь, ты ее помнишь? Ты ей запомнился, имей ж виду. Щучу, конечно. И осталось нас пока четверо. Кстати, от девочек тебе громаднейший привет. Ты им всем очень понравился. Они говорят про тебя, что ты хороший, скромный мальчик. Так это или нет?
Ну, ладно. Пока все. Как твои дела? Как настроение? Пиши. Жду.
До свидания. Зина Т.»

Андрей перечитал еще и еще раз письмо. Задумался. Радости почему-то не было. Была жуткая усталость, апатия и тупое равнодушие. Зина ответила. Это хорошо. Она не вычеркнула его из своей жизни. Во всяком случае, пока еще не вычеркнула. Это тоже было ясно. Однако пись письмо ее было очень сдержанным и очень осторожным. Как будто в самом начале знакомства парня и девушки, когда они начинают только нащупывать дорожку друг к другу, идут медленно, осторожно, боясь споткнуться, оступиться или ошибиться. Значит, приходится с горечью констатировать, что между ними опять стена взаимного недоверия и взаимного непонимания. Значит, опять все сначала. В который уж раз опять все с нуля. И какая же любовь может все это выдержать?! Она что, всесильная?! Не-ет, надо кончать это хождение по кругу. Ведь так можно и до бесконечности, до одурения, до остервенения, до отвращения, до ненависти друг к другу. Пора ставить точку. Все хорошо в меру. Демьянова уха им не требуется.
Надо срочно заканчивать с этой дурацкой переэкзаменовкой и срочно же ехать в Воронеж. Ведь ситуация не так страшна, как кажется. Если он получит по петрографии хотя бы четверку, то общая картина по успеваемости у него получается неплохая. Всего лишь пару «удочек» за все годы учебы, а остальные - «хорошо» и «отлично» Он, в принципе, спокойно может рассчитывать на красный диплом, если пересдаст эти свои завалящие тройки. И спокойно можно будет поставить вопрос о переводе, совершенно спокойно. И хватит резину тянуть с их отношениями. Их давным уже давно надо бы узаконить. Надо им наконец-то пожениться и быть дальше уже навсегда вместе... Все, пора кончать с этой туманной, расплы- вающейся на глазах неопределенностью. Конец. Все. Все...
Дверь в комнату отворилась. На пороге появилась Валентина с дымящимся чайником в руке:
-- Андрюша, можно? Чайник уже вскипел. Ты будешь?
-- Давай, - согласился Андрей, - заварка там в шкафу, на верней полке, в металлической коробке...

Он свернул письмо, положил его в конверт и спрятал в тумбочке. Повернувшись к столу, поймал на себе внимательный, настороженный взгляд Валентины.
-- Что, неприятности? - осторожно спросила она, поставив чайник на стол.
-- Почему ты так решила? - удивленно буркнул Андрей. Надо отдать должное ее прозорливости. Хотя здесь, наверное, срабатывает извечная женская интуиция, делающая порой любящую женщину чуть ли не всевидящей и не всезнающей.

-- Лицо у тебя какое-то, - неопределенно пожала плечами  Валентина, - не такое стало... Это от письма?
-- Лицо, как лицо, - сердито пробормотал Андрей, - не хуже, чем у других. И чего это ты в душу человеку лезешь?! Не видишь что ли, что я поддатый?!.
.
Валентина тихо вздохнула и ничего не сказала в ответ на выпад Андрея. Ее лицо, только что такое радостное и оживленное, сразу же потускнело и поблекло. Она распечатала пачку чая, высыпала себе на ладонь чуть ли не полпачки и бросила все в чайник. Затем взяла полотенце Андрея и укутала им чайник. Сама села рядом на стул и, подперев кулачками лицо, замерла в молчании.

Андрей достал из заднего кармана своих брюк пачку сигарет. Пачка сказалась смятой, а сигареты - раздавленными и сломанными. Андрей нахмурился, сплюнул в сердцах, и, встав с кровати, шагнул к шкафу, где в карманах куртки лежала еще одна пачка сигарет. Он распечатал пачку, сунул сигарету в рот, закурил и, бросив коротко: « Я – в туалет!»- вышел из комнаты.

Ушел он по той простой причине, что ему стало неловко и стыдно перед Валентиной за свою выходку. Вымещать свое недовольство, свое раздражение, свою злость на слабом, беззащитном и зависящем от тебя челевеке было самым распоследним делом. Обидеть девушку, которая тебя не просто любит, а буквально боготворит тебя, которая надышать ся на тебя не может и которая готова ради тебя, ради твоего благополучия практически на все, на что угодно, то же самое, что обидеть ребенка или больного. Она же не виновата, что полюбила именно его, а не кого-то другого. Ей просто не повезло в жизни, что она встретила на своем жизненном пути Андрея, человека, который не сможет ее полюбить. Не сможет, как бы того сам не пытался захотеть. И если письмо Зины его больше расстроило, чем обрадовало, то это не вина Валентти ны. Она здесь совершенно не причем. Она только жертва, жертва его воистину патологической способности причинять боль и страдания близким и дорогим для него же самого людям, в особенности любящим его женщинам
Андрей стоял у окна в туалете, докуривая уже вторую сигарету. Волна непонятного раздражения и злости на всех окружающих его людей и на весь окружающий мир, навалившаяся вдруг на него после прочтения письма Зины и обрушенная им ни с того ни с сего на изумленную, ни в чем не повинную Валентину, постепенно утихла и начала потихонечку рассасываться. Он успокоился, пришел в себя и вновь стал похожим на прежнего, уверенного в себе, невозмутимого, шутливо язвительного, общительного и веселого Андрея Орлова, каким его привыкли видеть и знать коллеги и соседи по студенческому общежи тию. Он бросил окурок в урну и пошел к себе, к ожидавшей его Валентине.

ГЛАВА 21

А в четверг произошло «ЧП». Точнее, не в четверг, а в ночь с четверга на пятницу. В эту ночь с Андреем на работе произошёл несчастный случай. Несчастный случай на производстве по официальной термино- логии. Происшествие было нелепое, глупое и примитивнейшее до обидного. Хотя, с другой стороны, разве бывают несчастные случаи умные, необидные? Наверное, не бывают. Потому что в основе большинства ив них лежит наша неосторожность, наша небрежность, наша не- внимательность или что-нибудь вроде этого. И здесь с Андреем произо шло то же самое. Андрей с напарником, пожилым мужчиной, переносил шпалы для установки их на новое место. Держась за шпалу двумя руками, перешагивая через рельсы, Андрей оступился и упал, ударившись локтем о головку рельса. Боль была жуткая, аж в глазах потемнело. Локоть опух, посинел, до него невозможно было дотронуться. Выз вали скорую и Андрея отправили в травматологию. С ним вместе поепоехал и бригадир. Он был подавлен, расстроен и долго уговаривал Андрея не говорить в больнице о том, где произошел этот несчастный случай и зафиксировать его как бытовой ушиб. Андрею было неприятно видеть трясущиеся губы бригадира, его бегающий взгляд, крупные капли пота на лбу и щеках и он , махнув на все рукой, не думая о возможных последствиях своей травмы, дал свое согласие. Бригадир обра довался до невозможности, пообещал поставить Андрею бутылку коньяка после выздоровления. Пообещать пообещал, но не поставил. Навер ное потому, что больше они друг с другом не встречались никогда. А может и по другой причине. Кто знает?

Б больнице Андрею сделали рентгеноскопию локтевого сустава, где на снимке четко выявилась большая трещина в кости локтевого отростка. На руку Андрея наложили гипсовую повязку, дали выпить какое-то горькое лекарство, сделали для чего-то укол в ягодицу, выписали больничный лист, первый в его жизни и отпустили домой. Андрей был конечно же расстроен, но особенного значения этому событию не придал Подумаешь, упал! С кем не бывает. Ничего странного ведь не произош ло. Сустав цел, а трещина зарастет, никуда не денется. Не стоит потому особенно и огорчаться-то на этот счет. Обидно только, что работа его в метро теперь сорвется. Но ведь за больничный что-то заплатят же?! Должны во всяком случае. А там дальше видно будет. Как говорится, будет день и будет пища. Не стоит загадывать наперед, не стоит раздумывать над будущим. Ну их в болото, эти проклятые, изматываю щие душу мысли. Что будет, то и будет...
Андрей не знал тогда и не подозревал даже, что этот его несчастный случай, эта пустяковая в общем-то травма, ушиб и трещина локтевого сустава левой руки открывает своим приходом совершенно новый период в его жизни. Период трагический, черный и странный, когда несчастья обрушаться на него одно за другим мощней волной, и он не выдержит такого чудовищного удара судьбы, сломается и рухнет, отчаявшийся и разуверившийся, и потеряет все, что может потерять нормальный человек на этом свете и покатится вниз, на дно жизни, все быстрее и быстрее, махнув рукой на все и всех и вновь посмотрит в глаза смерти, которая подойдет к нему на этот раз почти вплотную, и он только чудом останется жив и это чудо судьбы воскресит его, поможет остановиться, оглянуться, понять, что его собственная жизнь еще не кончена, и он вновь поднимется на ноги, вновь распрямится, чтобы все начать сначала. В который уж раз за свою короткую еще жизнь…

В пятницу Андрей почти весь день просидел за микроскопом в лаборатории на кафедре Петрографии, просмотрел вновь все имеющиеся там шлифы, практически безошибочно определив их принадлежность. Вечером, поспав пару часов встал, умылся холодной водой и, выпив несколько стаканов свежезаваренного, крепчайшего, почти черного на цвет чая, почти всю ночь просидел за учебником петрографии, штудируя теорию. Под утро, часа в четыре ночи он лег, не раздеваясь, на кровать и сразу же заснул, мгновенно отключившись, и спал до самого утра, не шелохнувшись, пока не зазвенел будильник. Встал он довольно бодрым, и в девять часов был уже в институте на злополучной для себя кафедре «Петрографии».

Миклашевская еще не пришла. Со студентами вечерниками занималась ее помощница, доцент кафедры, кандидат геолого- минералогических наук, Тормосина Ангелина Васильевна, молчаливая, замкнутая на вид женщина лет сорока с гладко зачесанными назад черными, как смоль, волосами, собранными на затылке в большой, тяжелый узел и открывающими высокий, мужского склада лоб с густыми, дугой, чуть ли не соболиными бровями над всегда опущенными вниз ничего не выражающими, мертвыми глазами. У нее несколько лет назад в экспедиции погибли муж с сыном-старшеклассником и она, не оправившись до сих пор от страшной потери, ушла полностью в себя, в работу на кафедре, отгородившись от жизни, от окружающих, невидимым, но прочным барьером.
Андрей прошел в лабораторную аудиторию, сел в переднем углу недалеко от преподавателя за свободный столик с микроскопом и стал ждать.
Он не любил эти предстартовые, предэкзаменационные часы с их томительным, выматывающим душу и нервы ожиданием, когда на- начинается лихорадочный «мандраж», нервы напряжены до предела, голова гудит от ударов горячей крови, чуть ли не вскипевшей от пере- напряжения и насыщения ее адреналином. И начинало сразу же казаться, что ничего ты не знаешь. что ничего у тебя не получится, что сдать ты не сможешь и потому не стоит идти на этот позор, на это судилище и что не мешало бы все это отложить на потом, на будущее, до наступления более лучших времен. Поэтому шел он на экзамены всегда в числе первых, иначе быстро перегорал и выдыхался и им тогда овладевали апатия и тупое равнодушие и пропадало всякое желание бороться за оценку, драться за себя до последнего. По сути своего характера Андрей был слишком уж эмоционален, слишком импульсивен, чтобы соглашаться на долготерпение, он был спринтером, а не стайером, мог мгновенно и с блеском, за короткий миг, решительной атакой, сокрушительным штурмом сделать свое дело. На долгую, нудную, утомите- льную осаду, на терпеливое ожидание или выжидание подходящего момента, на постепенное отвоевывание удобных для себя позиций он был не способен. Он был человеком крайностей: или - или. Или все сейчас, сию минуту, или ничего и никогда.

Между тем время шло. Миклашевской не было. Прошел час, другой, третий. Андрей сидел, нервничая, психуя, впадая то в ярость, то в бешенство, а то и в отчаяние. Потом им овладело полнейшее безразличие ко всему, что происходило вокруг и он сидел, не решаясь подняться, больше по инерции, чем по необходимости. Он понял, что Миклашевская его обманула, что она не придет, что все подстроено специально, ведь лабораторные в этот день проводила не сама Миклашевская, а ее помощник, Ангелина Васильевна, которая совершенно не ожидала прихода сюда своей начальницы.

Зачем она так сделала? Что она имела против Андрея? Почему она так невзлюбила Андрея и цеплялась к нему постоянно, Андрей не знал и был в страшном недоумении. Он был слишком уж индивидуален в своих мыслях, чувствах, поступках и не переносил собственной зависимости от чьей то воли. А здесь, сейчас ом зависел от капризов вздорной, лживой, коварной, вероломной и очень даже несимпатичной для него женщины. Он был, по cущеcтву, в полной ее власти и ничего не мог с этим поделать. Несправедливость происходящего угнетала его и убивала в нем всякое желание к сопротивлению. Ему хотелось только одно- го - встать и уйти, хлопнув дверью. Добиваться своего любой ценой, перешагивая и перепрыгивая через интересы и жизни других людей, он не мог. Он был не из рода хищников. Через несколько лет он напи- шет стихи, в которых наиболее верно отразятся главные черты его характера:

Никогда я не шел напролом,
Не любитель я мериться силой,
И в известных конфликтах со злом
Я всегда оставался пассивным.

И сейчас я готов уступить,
Не могу я работать локтями.
Лучше встать и тихонько уйти,
Чем кого-то подталкивать к яме.

Но сейчас подталкивали к яме его самого. Кто? Зачем? Почему? Он не знал и не понимал. И вот это непонимание происходящего вызывало у него чувство страха и обреченности. Он не видел противника, он не знал, с кем бороться, что предпринимать. Он видел, ощущал лишь признаки надвигающейся беды и его пугала неотвратимость совершаемого над ним.

Пока он сидел и ждал Миклашевскую, он вдруг ярко и отчетливо понял, что все это не просто, что это опять начинается его весенний кошмар. Логика событий просматривалась до ужаса четко и определенно и сомнений быть не могло. Завал экзамена, плюс перелом руки плюс не приход на экзамен Миклашевской... Что следующее? Яснее ясного-- срыв его экзамена по петрографии. Зачем? Зятем, чтобы лишить его финансового обеспечения. Сломанная рука ставит крест на подработке, заваленный экзамен - крест на стипендии. Нет денег, значит нет поездки в Воронеж, а нет поездки, значит, наступает конец его отношениям с Зиной. Коротко и ясно. Нарочно и не придумаешь. То же самое было с ним и весной. Один к одному. От просматривающихся поневоле параллелей бросало в дрожь. Такого быть не могло. Но это было. И страх проникал в душу Андрея. Страх перед надвигающейся неотвратимой катастрофой.

Ушел из института Андрей только к обеду. Ушел растерянный и опустошенный. Единственное, что оставалось в подобной ситуации сделать, так это махнуть на все рукой и напиться. Что Андрей к вечеру и сделал. С величайшим для себя удовольствием. По принципу – да пропади оно все пропадом, гори ясным пламенем, авось да пронесет, если закрыть глаза, да сделать вид, что ничего с тобой сверхъестествен ного не происходит. Тем более, что повод для выпивки не заставил себя ждать и, как говорится, сам припрыгал: приехали с практики соседи и друзья по комнате, Юрка Бубнов, по прозвищу «Бубен», и Анатолий Завьялов, по прозвищу «Фирма».

Оба они только что прилетели из Норильска, где проработали летний сезон в равных экспедициях. Оба черные, грязные, лохматые, заросшие до самых ушей, прокопченые дымом полевых костров, продублен ные жгучим северным ветром, обожженные незаходящим северным солнцем, такие родные, такие близкие, свои в доску ребята. Не успел Андрей открыть дверь комнаты, как оказался в их крепких объятиях. И на несколько минут ошеломленный мир замер, прислушиваясь к непонятным крикам, возгласам, сопениям, кряхтениям, пыхтениям, похлопываниям, и притоптываниям. А потом они замёрли на середине комна ты, сжав друг друга в крепком перекрестии мужских, шершавых, не слишком чистых рук и вместе прокричали громогласно и трижды: «Ура-а! Ура-а! Ура-а!». А затем повалились на кровать, довольные, радостные и счастливые. Шуму, гама и криков было много. Ведь встретились после долгой разлуки друзья, и обычной мужской сдержанности, немногословию было здесь сейчас не место.

Вечером их комната устроила банкет по случаю приезда из практики двух своих жильцов. Была здесь конечно же и Валентина со своими подругами, было еще несколько только что приехавших ребят из других групп четвертого курса, потом подключились еще какие-то знакомые, полу знакомые и совсем незнакомые ребята и девчата. Веселье перекинулось в коридор, затем в вестибюль общежития, кто-то принес магнитофон и врубили музыку, начались танцы. Гудело теперь все общежитие. Андрей был в центре этого веселья. Пил он, не пьянея, с радостью и с наслаждением, веселился от души, на всю катушку. Но было в его этом веселье что-то неестественное, показное, и какое-то еще ожесточение, словно он пытался с помощью этого вот веселья что-то кому-то доказать, бросить вызов или же, наоборот, спрятаться, загородиться от чего-то тревожного и угрожающего.

В воскресенье гульба студентов продолжалась. Основная масса старшекурсников прибыла с практики и спешила заявить о своем приезде как можно громче, ярче и шумнее. Так бывало всегда и продолжалось обычно целую неделю в начале октября, пока еще в карманах у бывших практикантов шуршали и хрустели желанные, всемогущие бумажки, добытые тяжким трудом в нечеловеческих местах и условиях, и пока не стояла от них эйфория полевой романтики геологических экспедиций. А потом наступали будни и начиналась обычная, повседневная рутина учебы со всеми ее радостями и горестями, плюсами и минусами, без которой студенческая жизнь не могла считаться студенческой. Утром в понедельник Андрей встал пораньше, сходил в душевую, долго стоял под холодными струями воды, остужая тело и выгоняя из каждой его клеточки остатки двухдневной пьянки, затем растерся шершавым полотенцем до жгучей красноты кожи и вроде бы ощутил себя человеком, нормальным, готовым к решительным действиям. После ду ша он тщательно побрился, погладил брюки и отутюжил свою единственную парадную, ярко-голубую шелковую рубашку. Подготовив экипировку, сел завтракать.

-- Ты чего это, как на смерть собираешься? – пробурчал удивлен- но, поднимаясь в туалет  Завьялов.
-- Иди ты со своими репликами, знаешь куда, - махнул на него в сердцах Андрей, - Типун тебе на язык. Нет бы пожелать ни пуха, ни пера, как порядочные люди делают. Мелет всякую чепу- чепуху... Противно слушать...
-- Ни пуха тебе, Андрей, ни пера, - Поднял с подушки лохматую голову Бубнов, - Иди на бой за честь отчизны.. Мы благословляя- ем тебя... Он поднялся и сел, опустив с кровати длинные, худые и невероятно волосатые ноги. Широко, во весь рот зевнул и взял с тумбочки пачку сигарет. Чиркнул спичкой, закурил, затя нулся и тут же выругался, положив сигарету на пепельницу:
Тьфу ты, черт, дрянь-то какая, бр-р-р! Во рту, как на помойке в летнюю жару...

Он встал, шагнул к столу, взял графин с водой и, запрокинув назад голову, начал жадно пить прямо ив горлышка, обливая себя водой. Громадный его кадык ходуном заходил по тощему, заросшему волосами, жилистому горлу. Выпив сразу чуть ли не пол графина, он с наслаждением крякнул, шагнул назад к своей кровати, взял полотенце, вытерся и вновь сунул горящую сигарету в рот. Затянулся раз, другой и тут же закашлялся, заперхал, побагровел, зачертыхался и «заматерился».
-- Ну и звуки же ты издаешь. Бубен, - сказал, входя в комнату, Завьял, - симфония! Прямо заслушаться можно. Аж от самого туалета слышно... Всех девчат с лестничной площадки мгновенно согнал...
-- Ой, и не говори, - замотал головой Бубнов, - тяжела всё-таки жизнь, как тут не крути... Пивка бы сейчас... Эх, бу-уты-ы-лоч- ку-у-у! Любимую бы женщину сейчас отдал бы за бутылку пи- ва... Ив горлышка бы ее сейчас... не отрываясь, родименькую... до дна...! До ка-апельки-и-и…До последненькой...!

Он зажмурился, зачмокал губами, довольно закряхтел, но тут же вновь закашлялся и ожесточенно «заматерился»:
-- Ч-ч-е-рт, привязался! Даже помечтать не даст, - и жалобным, плачущим голосом обратился к Завьялову:
-- Толик, братушка, лапушка, сбегал бы ты в магазин, выручил бы человека... Пропадаю же не за грош... Гибну ведь...

Андрей допил чай, встал и начал одеваться. Лицо его было хмурым. Как не хотелось ему сейчас уходить. С каким бы удовольствием он остался бы здесь, с ними, со своими ребятами, чудаковатыми, немного забавными, немного вздорными и крикливыми, но такими душевными, чистыми, бескорыстными, готовыми рубашку последнюю отдать, ради благополучия и счастья друга, своими в доску. Андрей умилился своими мыслями и тяжело вздохнул, возвращаясь к действительности.

-- Не-ет, вы посмотрите на него, - продолжал фиглярничать Бубнов, - он мельтешит, дрейфит из-за экзамена! Надо же! Мало ли он их «посдавал» за свою недолгую жизнь! Не знает, что и как, и почему... Право, не знает, младенец зелененький...Трехлетнего дитяти корчит из себя... На жалость, на сочувствие бьет...Слезу вон уже научился выдавливать из себя... Надеется ублажить бессердечного профессора...

Бубнов вскочил, прошлепал к столу и стукнул кулаком по нему так, что чайник, стоящий на столе, подпрыгнул и зазвенели стаканы, расположившиеся вокруг него в живописном беспорядке. А потом он закричал па Андрея визгливым голосом, глядя на него снизу выпученными, красными от сна и водки, опухшими глазами:
-- Да не «боись» ты, господи! Хлюпик ты неотесанный, дуралей  несчастный, дубина стоеросовая, шут гороховый, пиджак, ветром подбитый...
-- Почему пиджак, - рассмеялся Андрей.

-- А потому, что без головы, - поддержал Бубнова Завьялов, сплю нув в сердцах на пол и картинно растерев плевок подошвой ке- ды, - Ведь она тебе уже тройку ставила? Ставила. Так почему же она тебя сейчас должна заваливать? Почему? Логика где? Не вижу здесь никакой я логики.,.
-- А ты замечал в поведении женщин логику? Хоть какую-нибудь?--ехидно спросил его Бубнов, - тем более, в поведении пожилой, одинокой женщины? А?! Думаю, что нет... Ведь почему она в науку двинулась? Думаю, что от безысходности. В любви ей не светило. Семейная жизнь даже и не наклевывалась. Что же ей оставалось делать, как не подаваться в науку? Вот она туда и рванула, убегая от жизни, доктором наук стала. А суть ее женская осталась без изменения, осталась невостребованной... Вот она потому и бесится, рвет и мечет и кидается на всех...
       --Ну, кидается она не на всех, - усмехается Завьялов, - кидается она на одного Андрея. С остальными она просто строга...
-- Значит, она к нему неравнодушна! – возликовал от неожиданно пришедшей в голову интересной мысли Бубнов, - Вот вам и раз гадка проблемы. Она питает к Андрею тайную страсть, а он, пижон несчастный, идиот недоделанный, морду свою от нее воротит, брезгует, так сказать... Вот она и цепляется теперь к не- му, обиженная и оскорбленная...

Все рассмеялись. Настолько нелепой и дикой показалась им эта мысль. И невдомек им было, молодым и зеленым, глупым и ничего еще не понимающим в жизни, что в своем шутливом балабольстве они практически верно угадали истину, почти попали пальцем в небо. Во всяком случае, оказались очень близко к ней. Конечно же, профессор Миклашевская, доктор наук, пятидесятилетняя женщина не была влюблена в студента Андрея Орлова. Хотя, в принципе, в жизни и не такое возможно. Нет, влюблена она в него не была. Но она была к нему очень даже неравнодушна. Она ненавидела его и не могла скрыть своей ненависти, хотя и понимала ее абсурдность, и, по мере сил, пыталась бороться с ней и противостоять ей. Слишком уж много зла сделал ей в свое время человек, на которого так сильно оказался похожим ничего не подозревающий Андрей.

Когда Миклашевская впервые увидела Андрея, ею овладел страх. Она подумала, что это его сын и что он нарочно послал его сюда учиться, чтобы ей и сейчас, после стольких лет неведения, сделать плохо. Она проверила биографию Андрея, убедилась, что ничего общего здесь нет и в помине, что это лишь случайное сходство, однако неприязнь, очень скоро перешедшая в открытую ненависть побороть не смогла. Даже больше, она, к своему ужасу, вдруг убедилась, что ничего у нее не прошло, не исчезло, не забылось, что она по-прежнему любит его, хотя, порой, и сама не могла понять, чего здесь больше, любви или же слепой, всепоглощающей, ненависти.

Они встретились на первом курсе Свердловского университета, где оба учились на геологоразведочном факультете. Она - некрасивая, угловатая и застенчивая отличница с очень серьезным и строгим отношением к жизни, золотая медалистка, давно уже поставившая крест на своем женском счастье, но в глубине души все же надеющаяся на него Всю свою невостребованную энергию и незаурядные природные способности она отдала учебе и общественной деятельности. Он - баловень судьбы, красавец парень, балагур, выпивоха, заводила и запевала, душа любой компании, отчаянный прогульщик и двоечник. Естественно, что плоскости жизни каждого из них не могли иметь общих точек соприкосновения, кроме, конечно же, кабинета комитета ВЛКСМ, где она почти сразу же стала комсоргом курса, а потом - и всего университета.

И вот, на втором курсе Миклашевская вдруг с ужасом и удивлением обнаружила себя объектом пристального внимания с его стороны. И не какого-то там дружеского или общественно-политического внимания, а самого настоящего внимания мужчины к женщине со всеми атрибутами ухаживания. Были просьбы о свидании, приглашения в кино, в театры, просто погулять и т.д. и т.п. Сначала она с негодованием отвергала все его попытки. Не верила, не могла поверить, что он, такой красивый и обаятельный, любимец и кумир женщин, может польститься на нее, обиженную в полном смысле слова самим богом. Но он не отставал, продолжал натиск. И она сдалась, поверила в него и, поверив в него, поверила и в себя. И сразу же похорошела, расцвела, стала удивительно женственной. Не могла скрыть от окружающих своих сияющих от счастья глаз. Любовь буквально захлестнула и преобразила ее. Она стала на редкость привлекательной. Некрасивость ее не исчезла, она осталась, но лице ее приобрело удивительную мягкость и нежность и стало неповторимо завораживающим, останавливающим на себ е и мужской и женский взгляды.

А потом произошло ужасное. Произошло то, во что ей и сейчас, через много, много лет до сих пор с трудом верится. Она узнала через анонимную записку, что он, ее любовь, ее избранник, ее жизнь и отрада, человек, которого она боготворила и на которого не могла насмотреться и надышаться, отец ее будущего ребенка, в действительности негодяй и подлец. Он просто-напросто насмеялся над ней, поспорив с ребятами на пару бутылок водки, что запросто обломает и ее, такую непохожую на других девушек и вроде бы совсем не способную на чувственную любовь, секретаря комсомольской организации Университета.

С этой запиской она пошла прямо к нему. Она не верила записке, не могла и не хотела верить, хотя своим женским, безошибочным чутьем ощущала беду, уже понимая, что там все правда и ничего там нет выду манного. Но она хотела ясности именно от него, а не от кого-то там постороннего. Она ее и получила, эту ясность, и именно от него самого. Он рассмеялся ей в лицо, прочитав анонимку, и прямо сказал, что все это правда, что со своей задачей он справился превосходно, хотя это была чертовски трудная работа, потому что он ее терпеть не может и она ему даже физически неприятна. Он в открытую говорил ей, что она, дура, обрадовалась пойманному любовнику и прилипла к нему намертво и что он не знает теперь, как от нее отвязаться. Он что-то еще ей говорил про нее, гадкое и противное, унижающее ее человеческое и женское достоинство, но она не стала его слушать.
Она влепила ему пощечину и ушла. Она не помнила, как добралась до своей комнаты, как рухнула на кровать и провалилась в забытье. Вечером ее подруги вызвали неотложку и ее отвезли в больницу, где она пролежала почти три месяца. Выйдя из больницы она взяла академический отпуск и уехала домой, в маленький городишко Туринск, что в Западной Сибири на реке Тура. Там она родила мертвого, недоношенного ребенка семимесячного мальчика и снова надолго слегла в больницу с сильнейшим неврозом. Отходила долго и мучительно, потеряв всякий интерес к себе и к жизни, к окружающим ее людям. А отойдя, окаменела намертво, плотно застегнув свою душу и навсегда отгородившись от ненавистных ей людей.

В институт она вернулась через два года. Училась жадно, увлеченно, на одни пятерки, с каким-то даже ожесточением. Работала дополнительно на кафедре и сразу же после защиты диплома осталась в аспирантуре. А дальше – знакомый путь, наезженная дорога, которая укорачивается намного, если кроме работы человеку на свете ничего больше не нужно, ничего не волнует и не интересует.
Через три года - успешная защита кандидатской, еще через пять лет – докторская диссертация и работа в самых отдаленных, самых диких, самых необжитых местах Союза, должность начальника экспедиции, репутация очень умного, очень жесткого, очень делового и очень решительного руководителя, всегда четко и в срок выполняющего самые ответственные и сложные задачи. А потом Москва, МГРИ, должность профессора, заведующей кафедры «Петрография горных пород», научные статьи, монографии, вузовские учебники и много всякого другого, что щекочет и ласкает самолюбие, но не дает одного, единственного- ощущения полноты счастья от жизни.

Она и думать забыла о том давнем, девичьем её происшествии, искренне считая, что все это осталось в далеком прошлом и давно уже быльем поросло. Точнее, думал, что забыла. Да того самого момент, когда увидела Андрея 0рлова. Тогда она поняла, что ошиблась. Зло, причиненное ей много лет назад, не исчезло, не умерло. Оно, не наказанное вовремя, просто затаилось и ждало удобного момента, своего часа для нового, решительного наступления. И вот этот момент настал. Долго таившееся, долго выжидающее и давно уже перестоявшее зло выхлестнулось на ничего не понимающего Андрея. Миклашевская даже и не подозревала, «сколь-много» скопилось его у неё в душе. И ничего с собой она поделать не могла.

Она прекрасно понимала, что делает подло, гадко, несправедливо, вымещая на невинном человеке всю горечь своей несостоявшейся в личном плане жизни, понимала, но все же делала и испытывала при этом чувство сладкого, жгучего, чуть ли не физического удовлетворения. И в субботу она намеренно не пришли, злорадно представляя, как этот парень, так похожий на Него, сидит, ждет, мучается, переживает, нервничает. Она в этот день была дома, в своей прекрасной двухкомнатной квартире в Новых Черемушках, ничего не делала и просто сидела в кресле около телефона. Она несколько раз брала трубку, чтобы позвонить Ангелине Васильевне и узнать у нее насчет Орлова, причем, узнать ненароком, невзначай, долго ли он там просидел, ожидал прихода ее, но не позвонила. Было почему-то неудобно и стыдно перед своей безропотной и молчаливой Ангелиной.
Придя в понедельник на кафедру, она увидела там Орлова. И сердце ее вновь замерло, словно ей вновь было восемнадцать и она вновь пришла на свидание к Нему. Боже, как же они были похожи! Она и не подозревала, что так хорошо помнит Его лицо, хотя ни одной фотографии у нее не сохранилось. Она их все уничтожила еще тогда, в то страшное для нее время.

Миклашевская окинула взглядом стоявшего у двери Андрея, отметила его бледное, слегка припухлое у глаз лицо, тщательность экипировки, неестественно согнутую левую руку, прижатую к груди и подвешенную на шнурке, и неприязненно подумала:
-- Ишь ты, вырядился, как на парад... Руку чего-то подвесил.. На жалость что ли бьет? Не ведь знает, что меня ничем не проймешь, а пытается все равно...

Ничем не выдавая обуревающих ее чувств, она намеренно сухо, деловито и холодно спросила:
-- Вы что, Орлов, сдавать пришли?
-- Да, - сказал Андрей, - я приходил в субботу, как вы мне                назначили, но вас я не дождался
-- В субботу я не смогла, - все также неприязненно и не глядя на Андрея, произнесла сна, доставая билеты и коробочку со шлифами: - Выбирайте и садитесь на передний стел, чтобы я вас хорошо видела..

Андрей сел на стол, достал из сумки два листа чистой бумаги, убрал сумку под стол и только после этого глянул на билет. Ну, что ж, за билет можно было не беспокоиться – вопросы знакомы. А вот что покажут шлифы? Андрей положил под микроскоп один шлиф, быстро пробежал его глазами, затем то же самое сделал и со вторым шлифом. И вздох облегчения невольно вырвался из его груди. Здесь тоже все было нормально. Шлифы он знал. Но чтобы не ошибиться, чтобы быть наверняка, он еще раз осмотрел шлифы. Точно, шлифы ему знакомы. Ошибки      здесь быть не должно. Один, правда, немножко заковыристый, с подвохом, но ничего страшного, здесь тоже все ясно. Можно теперь успокоиться и не торопиться и основательно начинать готовить ответы

Миклашевская не подходила к нему долго, упорно делая вид, что занята, что ей не до него. Андрей сидел молча и ждал, демонстративно глядя на нее. Наконец, часа через два, в конце первой пары занятий вечерников Миклашевская подошла к нему:
-- Ну, что у вас7 Готовы?

Андрей кивнул головой. Зоя Федоровна взяла исписанные Андреем ли стки бумаги, поднесла к глазам. Пробежала раз, другой, глянула на вопросы билетов, неопределенно хмыкнула что-то себе под нос, взяла один шлиф, положила на предметный столик микроскопа, повернула окуляры к себе, нагнулась, глянула, опять хмыкнула, сняла шлиф, взяла второй, снова глянула, поджала губы, выпрямилась и, глядя на Анд рея суженными, жесткими главами, ядовито спросила:
-- Андрей Миронович, откуда у вас этот шлиф, скажите мне, по- жалуйста!
Андрей непонимающе уставился на нее:

-- Как откуда?! Вы дали..!

Она медленно и четко, со значением выбирая каждое слово, не проговорила даже, а как бы пропечатала:
-- Андрей Миронович, вы за кого меня принимаете?! Я вам дала совершенно другой, не этот шлиф. Один шлиф вы подменили Понадеялись, что я не замечу и не обращу внимания. Ведь у меня же сегодня занятия с вечерниками, очень даже удобно... Не так ли?!
-- Да вы что, Зоя Фодоровно.?! - вскипел Андрей, - Это ваши шлифы! Вы мне их дали!
-- Но могла я вам дать такой! - ледяным тоном произнесла Миклашевская, - Он слишком легок для четверокурсника, даже для та- кого, который пытается сдать экзамен уже третий раз! Так где же вы его взяли, этот шлиф, а? И куда дели мой?

В аудитории нависла мертвая тишина. Студенты третьекурсники, невольные свидетели этой неприятной сцены, замерли, сжались, боясь шевельнуться, боясь вздохнуть, боясь взглянут на Миклашевскую, боясь нечаянно выдать себя и вызвать, тем самым, новый приступ ее гнева. Но Андрей их не замечал. Кровь ударила ему в голову. Несправедливость и нелепость происходящего настолько поразила его, что он уже был не в состоянии контролировать себя, свои слова, свои поступки.

Он начал медленно, медленно, упершись обеими руками о крышку стола, подниматься со стула, не сводя побелевших от ненависти глаз с лица Миклашевской. Он был бледен, как полотно, губы его тряслись. Он пытался что-то говорить, но слова застревали где-то в глубине его горла и изо рта вырывались какое-то мало разборчивое клокотание:
Да как... да как... да как... вы... да... я... те... бя-я-я.. сей... час...

Он грохнул изо всей силы кулаком по столу. Тяжелый, массивный микроскоп подпрыгнул и завалился на бок. Пьянящее чувство ярости, бешенства, вседозволенности охватило его. Не помня себя, не сознавая ничего. Ом шагнул из-за стела к Миклашевской. Та испуганно взвизгнула и отскочила от него к своему столу. Андрей двинулся к ней, пригнувшись, набычившись, глядя на неё тяжелым, немигающим, полубезумным взглядом и стиснув руки в кулаки. Вид его бил страшен. Миклашевская закричала:
-- Не подходи..! Не подходи ко мне..! На помощь..!

И тут Андрей очнулся. Он остановился, посмотрел ничего не понимающими, очумелыми глазами на Миклашевскую, на свои, сжатые в кулаки руки, на притихших студентов, невольных свидетелей этой дикой сцены и кривая усмешка тронула его посеревшие губы. Он смачно, грязно выругался, повернулся к столу, где сидел, схватил свою сумку и бросился из аудитории...

Что было потом, он не помнил. На несколько часов у него произошел полный провал памяти. Как тогда, летом, в Лебедяни, после разговора с Зиной. И здесь он не помнил, как вышел из института, куда пошел, где был, что делал. Ничего. Полнейший провал, пустота, черная дыра в памяти. Очнулся и пришел он в себя на ВДНХ, в павильоне цветоводства, где он сидел на скамейке в углу за огромным кустом роз. Сидел один. Рядом никого не было. Он посмотрел на часы. Было начало треть его. Почти четыре часа он бродил где-то по Москве, а, может, проси- дел здесь или еще где.
Андрей встал, вышел из павильона, достал сигареты, закурил. И тут же сплюнул. Во рту было горько. Значит, курил он много. Живот вот тоже подвело. Значит, ничего не ел. Залез в боковой карман куртки. Деньги были. Это уже обнадеживало. Где-то здесь, около павильона «Космос» должна было быть кафе... Андрей пошел туда. Кафе действительно было. Андрей встал в очередь, взял порцию пельменей, стакан кофе, нашел свободное место за столиком, сел, пообедал. Немного полегчало.
Что делать дальше, он не знал. Здесь оставаться дальше не имело смысла.. В кафе постоянно народ, мест постоянно не хватало и торчать здесь, ничего не делая, мешая всем, как гвоздь в ботинке, это, конечно же, не дело. Куда податься? Домой? В «общагу»? Ни за что! Видеть сочувствующие глаза ребят, плачущие глаза Валентины... Нет, нет и еще раз нет... Куда угодно, но только не туда.
Случившееся буквально ошеломило его и он на время потерял способность рассуждать, реально оценивать свое положение. Все оказалось настолько диким, настолько чудовищным и настолько неправдоподобным, что никак не хотелось укладываться в сознании, словно все это происходило не с ним, а с кем-то другим, и он лишь со стороны наблюдает за событиями. Как в приключенческом фильме или же в кошмар- ном сне, когда он не герой, не участник, а всего лишь зритель, который чересчур увлекся и почувствовал себя вместо героя, стал сопереживать за него.
А может, он действительно спит и это вс е сегодняшнее ему приснилось и стоит лишь ущепнуть себя посильнее за руку и все исчез нет, вновь станет на свои законные места?! И он действительно щиплет себя за руку до боли, до синяков, но вокруг ничего не меняется и ощущение собственной, теперешней ненужности, выброшенности из потока жизни не проходило. Так что же, всё-таки, произошло сегодня с Андреем? Как расценивать случившееся? Ведь, как тут не крути, а про изошло нечто особенное в его судьбе, экстраординарное, необычное, катастрофическое. Вот именно, произошла катастрофа. Это ясно. Другого слова здесь и не подберешь. Ка-та-стро-фа! Нелепая, глупая, случайная... Называй ее, как угодно, как хочешь, но это она, катастрофа и последствия от нее для судьбы Андрея уже сейчас просматриваются страшные и непоправимые.

Кто он теперь?! Что он теперь?! Неизвестно. Известно другое. Из института его теперь, конечно же, выгонят. Хорошо еще, если не с волчьим билетом, без права дальнейшего поступления в ВУЗы страны. Но может теперь быть и такое. Миклашевская никогда не простит ему сегодняшнего происшествия, обязательно воспользуется этим случаем, чтобы отыграться на нем, отомстить сполна. Ведь свидетелей скандала было дай боже сколько! Полная аудитория. Такое не замнешь, не за- замолчишь, от такого но отмахнешься, даже если и захочешь. Да и не скандал это вовсе, если разобраться, если подойти умеючи, фундаментально, если раздуть чуточку. Тогда это преступление, уголовно наказуемое действие.
Публичное оскорбление должностного лица, находящегося при исполнении своих служебных обязанностей. Как это квалифицируется по уголовному кодексу? Черт его знает! Андрей никогда в жизни не держал в руках книжку УК, но отлично понимал, что, при желании, квалифицировать можно как угодно, от мелкого хулиганства до международного терроризма. Ведь это должностное лицо, вдобавок ко всему, является еще и женщиной, профессором, завкафедрой, доктором наук, членам парткома института и бесчисленного множества ко- миссий, комитетов и коллегий и т.д. и т.п. Вон сколько отягчающих моментов преступления набирается! Вагон и маленькая тележка! Такое кадила можно раздуть, закачаешься..! Но даже если здесь и пронесет, та куда ему тогда деваться? Из общежития попросят сразу же. И куда же он двинется? Что будет делать?! Без жилья, без прописки... Тоже проблема не из простых. Выход один – завербоваться куда-нибудь. На стройку в Сибири, на Крайний Север, уда, где нормальные люди не живут и на работают. В экспедицию к геологам ужа поздно. Сейчас не сезон. Сейчас никуда не устроиться, никуда на уедешь. Надо будет вес ны ждать. А где? На что? Без прописки в Москве на работу не устроишься. Да еще эта рука в гипсе! Гасподи-и-и! Впору волкам взвыть от отчаяния. Везде, везде буквальна клин, куда ни кинь. Про Зину, про по ездку в Воронеж даже и говорить на стоит, бессмысленно это.

Здесь - все! Полная безнадега, полнейший и окончательный крах, конец. Не поедет же он к ней вот такай, выгнанный ото всюду, побитый, жалкий, поверженный... Что он ей скажет, что предложит?! Она будет ждать от него перевода в Воронеж, предложения о замужестве... А он?! Извини, мол, Зина, «ЧП» вот у меня произошло, непредвиденная случайность, подожди еще немножко, я вот оклемаюсь, опомнюсь, поднимусь на ноги, тогда, мол, и решим. Столько ведь ждали, подождем чуть-чуть и еще...

Не-е-ет, что угодно, только не это. Здесь - все, здесь - крест. Черный, жирный, каменный, железобетонный, тяжеленный. И писать ей он больше не будет. Пусть не знает ничего. Пусть остается в неведении. Так будет лучше и для неё и для меня самого. Но лучше ли? Кто знает. И что может быть лучшим сейчас, в данный момент, в данной ситуации для него и для Зины? Трусливое умолчание и трусливо е бегство в никуда, в забвение? Или мучительный, правдивый рассказ обо всем, что случилось, что произошло и и поиск совместного выхода из создавшегося положения? Что? Что? Андрей выбрал первое. Другого он тогда выбрать и не мог, потому что такого чудовищного и коварного удара судьбы он просто не выдержал. Он сломался. Ни сопротивляться, ни бороться он бил уже не в состоянии. Андрея Орлова, веселого, неунывающего, компанейского парня, заводилу и выпивоху, любимца женщин уже не было. Вместо него была лишь одна ходячая оболочка человека, полностью раздавленного и растоптанного, ни на что не способ- способного и ко всему безразличного, ни на что уже не реагирующего, безвольного и безмолвного. Не человека, а - трупа...

Андрей бродил по Москве до позднего вечера. Шел без цели, просто так, куда глаза глядят, куда ноги несут. Полностью выдохся он и окончательно выбился из сил лишь где-то в районе Песчаных улиц, что недалеко от метро «Сокол», куда он «дотопал» о т «ВДНХ» через центр Москвы, через улицу Горького и бог его знает через какие улицы и проулки. Он брел, не глядя никуда, не видя и не слыша никого и ничего, полностью погруженный в черный омут своих жутких мыслей. Времени было уже около девяти, ноги гудели, в животе урчало. Андрей поймал такси и за целый трояк доехал до своей «общаги». Три рубля - это были для него большие деньги. Но что ему теперь эти деньги?! Деньги ему теперь были не нужны. Ему теперь ничего не было нужно...

Когда Андрей вошел к себе в комнату, ребята, сидевшие за столом вместе с Валентиной и пившие чай с батонами и колбасой, молча переглянулись и ничего не сказали. Лишь Валентина быстрым движением руки прикрыла ладонью рвущийся изо рта крик и глава ее стали большими, большими. а в них застыл ужас. Бубнов встал, достал из шкафа большую чашку, налил в нее чаю, положил три ложки сахару, отрезал толстый кусок хлеба, положил на него толстый кусок колбасы и поставил на край стола. Андрей понял, что они все знают. Он разделся, повесил куртку в шкаф, сел за стол, взял чай и сказал:
-- Спасибо. А то у меня живот к ребрам уже присох...
Завьялов нагнулся к тумбочке, достал бутылку водки и обернулся к Андрею:
-- Налить стакан?

Андрей покачал головой:
-- Не хочу... Не хочу...

Он молча пил чай, закусывая бутербродом о колбасой, сидя с отсутствующим взглядом, механически работая челюстями. В комнате сгустилась тишина. Валентина не выдержала, вскочила, и суетливо, скороговоркой, невнятно пробормотала:
-- Ну, я пошла... Спасибо ребята за чай... До свидания.
..
Она вышла. Андрей не прореагировал на ее уход. Он все также сидел с каменным, бездумно отсутствующим выражением лица, жевал бутерброд и прихлебывал ив кружки чай. Движения его были вялы, медлительны, как бы заторможены, словно он был в трансе или же загипнотизирован и действовал не по собственной воле, а по чьему-то приказу или по выданной кем-то программе. Смотреть на него было страшно. Это был уже наполовину не человек, это было лишь жалкое подобие человека. Бубнов встал, подошел к Андрею, наклонился и положил на плечо руку:
-- Слушай, Андрей...

Андрей дернул плечом, сморщился, как больной и тусклым, безжизненным голосом проговорил:
-- Не надо, Юра, ничего не надо... Я лучше лягу...

Ом переоделся в свой спортивный костюм, лег на койку и отвернулся к стене. Лежал он тихо, не шевелясь, не делая никаких движений и порой казалось, что он даже и не дышит. Андрей лежал с открытыми, невидящими глазами, тупо и бессмысленно уставившись в стенку комнаты. Сон не шел к нему, а голова была пустая, без единой мысли и гудела, как колокол. Им безраздельно владело полное безразличие к себе са мому и ко всему, что его окружало сейчас. Он был сломлен полностью и окончательно. Ему больше не хотелось ничего. Не было никаких желаний. Он покорно и равнодушно шел ко дну. Его уже ничего не интересовало и ему ничего не было нужно. Ни от себя, ни от судьбы. Им владело громадное, большое и бездумное «все равно»

«Чуть набок голова, Прищур холодных глаз, И жесткие слова, Ударившие враз. Слова, как свист кнута, Слова, как апперкот, Бежать от них куда? Укроет от них кто? «Хлестают» наотмашь Жестокие слова. Откуда эта блажь, Что ложь всегда права, Что каждого из нас Ударить можно в спину, Толкнуть нарочно в грязь, И осмеять незримо? Закрыта плотно дверь, Дохнул холодный ветер, Куда пойти теперь, Как жить на свете этом.?»

И если чувство отчаяния, ужаса еще таят в себе или хотя бы предопрделяют хоть какую-то надежду на сопротивление или же на попытку утопить свое горе в вине, то ему сегодня даже и пить совершенно не хотелось. Это был полный крах, близкий к распаду личности, к ее самоуничтожению. Жить ему больше не хотелось. Незачем было жить. И будь у него сейчас в наличии пистолет, он бы с удовольствием пустил бы себе пулю в лоб. Прямо сейчас, не мешкая, как можно скорее. Мож но было бы, конечно, и повеситься. Тоже неплохое решение проблемы. Но мысль о петле была противна и унизительна. Ом как-то видел в экспедиции труп одного повешенного «бича». Вид у повешенного был неприятен просто физически. Пахло мочой, калом. Он был мокрый и испачканный. И он тогда мысленно поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы с ним в жизни не произошло, какая бы катастрофа его не постигла, к такому способу ухода из жизни он прибегать не станет. Любой другой, но только не этот. Вот пистолет - это другое дело. Пистолет - это вещь! Но пистолета у него не было. Не было сейчас с ним и его верного друга, ижевской «бескурковки». Как бы она ему сейчас пригодилась бы! Именно ней заключалось самое простое и верное решение обступивших его жизненных проблем.

Нажал курок - и нет человека! А если нет человека, то нет и проблемы. Как говорится, дешево и сердито. И очень удобно. Но своего друга он продал. И где он сейчас, у кого - неизвестно. Тогда придется придумать что-нибудь другое. Но что, что?! Уехать! Это точно. Уехать отсюда поскорее и куда-нибудь подальше, туда, где нет ми одного знакомого лица, где его никто не знает и он никого не знает. Уехать и исчезнуть. Французы говорят, что уехать – это наполовину умереть. Вот и он тогда умрет для своих друзей и знакомых, для своих нынешних любимых. Был Андрюха Орлов - и нет его. Кончился, пропал бесследно и безвозвратно. Умер... Умер... Умер...Да-а-а, именно так! И не иначе! Ничего другого для него сейчас не остается. Только одно - уехать, уехать, уехать! И как можно скорее!

Воистину, человек несчастен настолько, насколько сам в этом убежден Качественную оценку своей жизни, степень влияния тех или иных событий на собственную судьбу он выводит сам, субъективно, на основе своего собственного жизненного опыта, индивидуальных особенностей характера, а также своего морально этического, образовательного и культурного уровня. Беда Андрея заключалась в том, что он был слишком уж индивидуален, слишком эмоционален и слишком самолюбив Потому-то он и остался один на один со своей бедой, со своими несчастьями, со своими проблемами и они поглотили его. Всего, целиком и полностью.
       Не плач душа - слеза сейчас не в моде,
       Не плач душа – на все не хватит слез.
       Ты помолчи – и боль тогда уходит,
       Ты помолчи – и боль не так всерьез
И он замолчал, ушел в себя, отгородившись от прижавшей его жизни стеной своего молчания. Своеобразного акта неприятия происходящих вокруг него событий. Хотя. если разобраться, положение его дел было не так уж катастрофично, как представлялось ему. И пойди он сразу же после инцидента с Миклашевской к своему декану, который ведь, как он и сам догадывался, относился к нему с симпатией, и расскажи ему все, как на духу, то все бы произошло иначе и ничего бы страшноного не случилось. Но, к сожалению, для Андрея просить помощи у людей, от которых он в чем-то зависел, было страшнее смерти, не позволяла зеленая, мальчишеская гордость и угловатое мальчишеское самолюбие в сочетании с опять-таки мальчишески обостренным чувством собственного достоинства.
       Я в ночь шагнул,
       Раскрывши настежь двери,
       Я в ночь шагнул,
       Не зная, что мне делать.
       Я в ночь шагнул,
       Забыв про все на свете,
       Я в ночь шагнул,
       Чтоб вырваться из сети.
       Я в ночь шагнул,
       В мир зыбкий и непрочный,
       Я в ночь шагнул,
       Видать дошел до точки.
А что Андрей дошел до точки до точки – это было видно сразу. И выход для него был один единственный, тот, который бы решал сразу весь клубок навалившихся на него проблем, именно весь и сразу. Не по частям, не по кусочкам, не постепенно, не методично, обдуманно и взвешенно, а решительно и быстро. Раз – и в дамки, и – хватит об этом.

А другого – нам ,не надо, нет и еще раз нет Мы - не нищие, мы -люди гордые, обойдемся как-нибудь, Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Так кажется говорила испанская коммунистка Долорес Ибаррури , героиня гражданской войны в Испании, что шла в середине тридцатых годов двадцатого столетия..

Уж лучше в омут с головой, лучше крест на собственную мечту, чем просить кого-то о помощи, об одолжении, о милости. Если у самого не получилось, если сам себе не выбил то, что тебе необходимо, то и не надо тогда ничего. Унижаться до просьбы о помощи от кого-то чужого, постороннего или даже от своих близких – никогда и ни за что. Эта черта характера Андрея будет преследовать его всю жизнь. Так он и останется человеком крайностей: либо все, либо ничего; либо пан, ли-бо пропал; либо сам, либо никто. И просить, унижаться, кланяться, идти на компромиссы – никогда. Будь оно, что будет!

«Неисповедимы пути Господни.. Может мне повезет сегодня, Может Бог мне послал Удачу, Что я сиднем сижу, да плачу? Снова годы считает кукушка -- Жизнь пуста, как пивная кружка, Все хлебнул, до последней капли, Все на те же ступаю грабли. Что Господь мне припас под Вечер? Мне бы снова расправить плечи, Вновь пойти за своею «Жар-птицей», Жизнь бы с новой начать страницы... Только Волю забрало Небо -- Снова Быль переходит в Небыль, И Господь мне удачи не дал, Видно где-то Мечту я предал…»

Однако ребята из окружения Андрея, его сокурсники и коллеги оказались гораздо лучше и человечнее, чем представлялось порой ему. Они не бросили его на произвол судьбы не оставили его одного, они попытались ему помочь. Весь день в его группе шло обсуждение вчерашнего инцидента на кафедре петрографии, жертвой которого стал один из их товарищей. Было выделено трое ребят во главе со старостой группы в качестве представителей коллектива и общественных защитников Андрея при разговоре с деканом факультета. К этой своеобразной делегации присоединился и Завьялов Анатолий в качестве близкого друга и соседа по комнате. После окончания занятий делегация отправилась к декану. Он их принял и внимательно выслушал. Он был уже в курсе дела, знал о происшествии, хотя и не официально, всего лишь понаслышке, так как заявления от                Миклашевской, ни устного, ни письменного к нему пока не посту пило и было не совсем ясно, поступит ли оно вообще. Миклашевская отличалась значительными странностями характера и малой предсказуемостью поведения и очень трудно было заранее предугадать ее реакцию на данный случай со студентом. Она могла поднять большой шум практически из-за ничего, из-за какой-нибудь чепухи, но могла спокойно проигнорировать и нечто такое, из ряда вон выходящее, на что другие обязательно бы писали жалобы во все инстанции, от парткома до милиции. Выслушав рассказы ребят, декан задумался, механически постукивая концом ручки по крышке стола, потом окинул взглядом серьезные, сосре доточенные лица ребят и спросил:

       --Кто-нибудь из вас имеет представление, что с ним в этом году происходит? Ведь был парень, как парень, особых хлопот не вызы- вал, учился нормально, а здесь, как с цепи сорвался. С чего это его так вдруг понесло вразнос? Весной перед сессией загудел и вот сейчас?
       --У неге что-то там с невестой, - сказал Завьялов, - нелады какие-то. Вот он и заметался. Переживает очень..
       --А кто у неге невеста? – поинтересовался декан, - может, переговорить с ней надо?
       --Она студентка. В Воронежском Университете учится, - опять пояснил Завьялов, - он к ней ехать собирался после сдачи экзамена
       --Не мог поближе себе найти, - вздохнул декан, - сами себе проблемы создаете, а тут потом разбирайся с вами, - Он посуровел лицом и уже твердым, решительным голосом руководителя сказал:

       --Значит так решим. Пусть он завтра ко мне зайдет. Передайте ему. Я буду его ждать. Действительно, наверное, надо помочь парню управиться со своими проблемами. У самого у него что-то не очень получается. И пока еще не совсем поздно, пока он еще чего-нибудь не выкинул этакое, что уже не исправить ничем, надо его отправить в академический отпуск. Скажем так, по семейным обстоятельствам. Дадим ему год отдохнуть и все свои неприятности уладить. А с Зоей Федоровной я поговорю. И думаю, что мы с ней найдем общий язык и об щее понимание этой истории. Так и порешим…
      
На другой день, в назначенный час Андрей был у декана. Декан посмотрел на мертвое лицо Андрея с черными провалами запавших глаз, с резким углами скул, обтянутыми желтой, глянцевой от бесчисленных сигарет кожей, с безжизненными, серыми губами и потухшим, ничего не выражающим взглядом и только покрутил в изумлении голевой. За одни лишь сутки парень изменился так, что его трудно было узнать. Можно было с полной уверенностью сказать, что парень на глазах буквально сгорел заживо от переживаний. И не помочь ему было, конечно же, невозможно. Его надо было срочно спасать. Немедленно. Пока еще было кого спасать. Поэтому декан не стал разглагольствовать, тянуть резину, а сразу перешел к делу:

       --Значит так, Андрей. Вот тебе лист бумаги, ручка, вот стол и стул. Садись и пиши заявление о представлении тебе академического отпуска на один год по семейным обстоятельствам. Да, еще одно - год поставь учебный. Дату подачи заявления поставь субботнешнюю, т.е. 28 сентября. А уж возьму на себя грех и приказ оформлю на тебя задним числом, до начала учебного года на курсе. Понятно? Таким образом, твой инцидент с профессором Миклашевской произошел во время твоего временного отчисления из института. А это незначительное обстоятельство многое меняет в твоей судьбе. Поэтому садись и пиши

Подождав пока Андрей напишет заявление, декан взял его, прочитал и тут же в верхнем левом углу поставил свою резолюцию: «ОК. Оформить с 28 сентября текущего года». Затем он посмотрел на Андрея и сказал:
       --Не отчаивайся, Андрей. Иногда жизнь так прижимает, что приходится брать тайм-аут. А как же иначе! Чтобы выжить, надо порей остановиться, отдышаться, прийти в себя, отдохнуть, а уж затем оглядеться, осмыслить все происшедшее и потом уж принять верное решение. Бывает так, и ничего страшного или позорного в этом нет. Поэтому решай спокойно свои проблемы и не думай пока об учебе. Если бы ты рискнул мне все раньше об этом рассказать, я бы тебя еще летом в академический отправил

Он встал, вышел из-за стола, подошел к Андрею, положил ему на плечи две свои громадные ладони и дружески его похлопал:
       --Не унывай, Андрей. И не сдавайся. И вели тебе понадобится какая помощь или совет дружеский, приходи, не стесняйся, я к твоим услугам. Чем смогу, тем и помогу. А пока ни пуха тебе, ни пера.. Андрей поблагодарил декана и вышел из кабинета.

Понял ли Андрей, что произошло в этот день в кабинете декана, что именно сделал для него тогда декан? Последующие события показали, что нет. Почему? Ведь, если проанализировать сложившуюся после решения декана ситуацию вокруг Андрея, то его положение перестало быть для неге катастрофическим. Наоборот, все начинало складываться, как нельзя лучше, в пользу Андрея. Произошло имен но то, что наиболее нужно было Андреи в данный момент - образовался прорыв или перерыв в бурном развитии событий вокруг него и наступила долгожданная пауза, точ- нее, передышка, что давало надежду, давало возможность на разрыв кольца несчастий, сжимающих его стальной хва ткой весь этот проклятый год, который он потом назовет самым черным годом своей жизни Как бы сложилась в дальнейшем жизнь Андрея, если бы он воспользовался этим шансом, трудно сказать. Во всяком случае, судьба оказалась милостива к нему в тот момент и предложила ему на выбор несколько вариантов его будущего. И все действи- тельно зависело тогда только от него самого и ни от кого больше. Однако он выбрал для себя самый неудачный, самый путанный и самый страшный вариант, чуть было не приведши к его фактической гибели, как физической, так и нравственной Но почему, почему он выбрал именно то, что выбрал, а не воспользовался случаем и не попытался исправить то, что натворила с ним жизнь
На такие вопросы не бывает четких ответов, если не прибе гать к каким-нибудь мистическим объяснениям. В жизни Андрея было несколько переломных мо ментов, когда он стоял на перепутий и ему приходилось делать выбор. И всякий раз он выбирал неверный путь. Как будто кто то всесильный и всемогущий, в самый ответственный момент выбора, закрывал ему глаза, подталкивал руку или подсовывал ложный номер, давая неверное направление. Хотя, что значит, неверное? Он выбирал свой путь, только ему одному, Орлову Андрею, предназначенный. Только выбор его всегда оказывался особенным, отличался необычнос- тью, нестандартность» и полной непрактичность. Он очень часто вел совершенно не туда, куда стремился Андрей, мимо поставленной им цели, Говорят, что человек хозяин сво ей судьбы, творец своего счастья. Так ли это? Когда у Анд рея появился этот, подаренный деканом, шанс, эта реальная возможность по исправлению последствий понаделанных им глупостей, он был уже полностью и окончательно сломленным человеком, морально опустошенным настолько, что был не способен ни на какие действия. Он уже то- нул, тонул покорно и равнодушно не обращая ни на что внимания и не замечая ничего вокруг. Он был уже не способен что-либо замечать вокруг себя, он полностью замкнулся и ушел вовнутрь себя, отвернувшись от не приняв- шего его мира. И этот свой шанс, этот спасательный круг брошенный ему судьбой рукой декана, он попросту не за- метил. И разве можно винить утопающего, уже захлебнув шегося, обессилевшего и пошедшего ко дну, винить за то, что он не схватился за брошенный ему спасательный круг? Поздно, поздно. Силы его уже оставили. Сам спастись он уже не мог. Помощь опоздала. Судьба как будто бы посме- ялась над ним, указав дорогу именно тогда, когда он пол- полностью обессилел, упал и не мог никуда идти. И стоит ли теперь гадать, думать, предполагать, что было бы, если бы... Действительно, детская присказка, если бы, да кабы ... во рту выросли грибы. Но к сожалению, жизнь человека не имеет сослагательного наклонения Да, жизнь Андрея, это бесконечная череда упущенных возможностей для самореализации, для построения личного счастья, для карьеры, для материального благополучия. Он мог бы спокойно последовать совету декана и заняться устройством своих личных дел. То есть, поехать в Воронеж, встретиться там с Зиной и утрясти там, на месте, с ней все их недоразумений Можно было даже спокойно остаться там на весь последний год учебы Зины, устроиться временно на работу, дождаться ее госэкзаменов, можно было там и свадьбу даже сыграть. Короче, поездка в Воронеж открывала бы для Андрея широчайшее поле деятельности. Все можно было бы сделать и все решить за те несколько месяцев свободы, которые ему дал декан, которые ему дала судьба. Однако Андрей не воспользовался советом декана и в Воронеж не поехал. Для него было все уже поздно. Совет декана опоздал. Поезд Андрея ушел без него. Андрей так и не узнал, что там для него было забронировано место. Он рано сдался и потому проиграл. Хотя не все еще было потеряно, не все средства были использованы. Была у него возможность п- править свои дела, но он упустил эту возможность. Как упустил и другую, правда, связанную уже не с Воронежем, а с его родным институтом. О ней, этой возможности, он узнал через год, узнал случайно, следующей осенью.

Такое не каждому студенту МГРИ выпадало, такое предлагалось лишь единицам, своего рода, избранным. И дальнейшая судьба таких избранных была предопределена заранее их ждало блестящее и вполне обеспеченное будущее    научного работника престижного ВУЗа Великой страны Советов. Дело заключалось в том, что Андрея по всему Союзу разыскивала Миклашевская. И декан просил ребят связаться по этому поводу с Андреем.

В середине октября Миклашевская пришла к декану для серьезного разговора о судьбе Андрея и с очень даже необычным предложением. Она узнала, что Андрей из-за инцидента с ней взял академический отпуск и пришла узнать у декана его адрес, чтобы послать ему письмо. Она сожалела о случившемся, признавала правоту Андрея и сказала декану, что редко встречала в своей практике студентов с такими глубокими знаниями и таким пониманием особенностей петрографии, как Андрей. Она утверждала, что у Андрея талант к петрографии, что он обнаружил совершен но новую закономерность у некоторых видов преобразованных, т.н. метаморфозных горных перед, о которой раньше никто из геологов даже и не догадывался. Андрей заметил и детально описал эту закономерность, не зная о ней ничего, в том злополучном шлифе, за который она, Миклашевская, поставила ему неуд на первой переэкзаменовке. И уже потом, при более внимательном рассмотрении этого шлифа, Миклашевская убедилась, что Андрей не ошибся. То невозможное, на что он обратил внимание и так подроб но описал на переэкзаменовке, действительно существует и подтверждается в других шлифах, хотя, может быть, не так ясно и отчетливо, как в первом шлифе. Цепкий, точный глаз студента подметил необычную закономерность, хотя и не понял ее суть. Миклашевская описала это новое явление в научной статье, которую показала декану. И своим соавтором этой статьи она поставила Андрея. А дальше больше. Она сказала декану, что хочет оставить Андрея после защиты диплома у себя на кафедре и будет рекомендовать его в аспирантуру, а сама решила стать его       научным руководителем.

Мн-да-а-а! Какие только фортели не выкидывает с нами порой наша жизнь! И угадать, предвидеть их невозможно. Вот и опять у нас дилемма, опять перед нами вопрос, что могло бы . стать в дальнейшем с Андреем, как бы сложилась его судьба, научная и жизненная карьера, согласись он тогда на предложение
Миклашевской, не отмахнись от него, как от назойливого комара..? Ведь институт он по-том закончит лишь к 35ти годам, и то заочно, и совсем уже другого профиля, по совершенно другой для себя специаль ности. Он стал инженером сварщиком. Почему сварщиком Да потому, что к тому времени выбора у него уже не было. И вопрос стоял так: либо он получает диплом инженера сварщика, либо вообще остается без высшего образования. Дело в том, что проработал он в монтаже почти четыре го- да и пропустил все сроки безэкзаменационого восстановле ния в ВУЗах страны. А когда спохватится и начал зондиро вать почву о возможности своего дальнейшего, но уже заочного, обучения, его согласились взять без экзаменов лишь на второй курс сварочного отделения ВЗМИ, Всесоюзного заочного машиностроительного института, только потому, что у него на руках было письменное ходатайство от руководства его монтажной организации, зашифрован-ной загадочным и гипнотизирующим шифром п/я № 822.

Приходилось соглашаться, так как в противном случае на до было сдавать приемные экзамены в обычном порядке. Да и на кого бы он смог начинать учиться, если имел приличный производственный опыт работы именно сварщика, а не кого-то там другого. Сам бог велел ему становиться инженером сварщиком, если уж он решил учиться дальше. Ни на что другое ом к тому времени рассчитывать уже не мог. Да и ВЗМИ-то он закончит лишь к 35ти годам. Однако уже в 38-мь подал свою первую заявку на изобретение, а к 50ти годам стал автором почти 150-ти изобретений. Подобного феномена в области техники со стороны рядового инженера в нашей стране практически не наблюдало- сь. По 10-20ть заявок в год успевал тогда делать Андрей. И все сам, без какой-либо помощи со стороны, не считая, пожалуй, работы по оформлению его заявок, которую выполнял Патентный отдел завода.

Однако сам себя Андрей никогда не считал техническим специалистом. Техника ему была чужда. Геология была го раздо ближе и интересней, а еще ближе – гуманитарные ди сциплины. Такие, как литература, искусство, философия, история.. Так кто же тогда он, этот Андрей Орлов?! Нетехнический человек, случайно занявшийся техникой и за короткий срок добившейся в этой области таких творческих результатов, какими не могли бы похвастаться и многие академики за долгие десятилетия своей научной деятельно сти. Что бы ом мог сделать в геологии, если бы остался в аспирантуре у Мклашевской? А если бы он не ушел из Литинститута и закончил его? Ведь Паустовский тоже через ребят искал Андрея. Зачем? Что он заметил такое, необычное в его незрелых, зеленых литературных опусах, что заставило его предпринять довольно энергичные меры для поисков Андрея? Талант? Вряд ли. Так что? Вероятно, искорки таланта, робкие слабенькие, готовые исчезнуть, зату хнуть, если не предпринять. соответствующие меры? Ведь таланты действительно в большинстве свеем гибнут. Наша жизнь слишком уж не приспособле у нас для талантов. Это посредствеинести пробивается сами А талантам нужна по- помощь. И обязательно…

Вопросы, вопросы, вопросы. Вся жизнь Андрея – это спло шные, недоуменные вопросы, на которые невозможно найти ответа. Ибо жизнь человека никогда не бывает предсказуемой, если человек этот сам представляет собой одну сплошную неразгаданную загадку. Ни для самого себя, ни для окружающих. Свыше недели находился Андрей в состоянии психологической комы, этим своеобразном, защитном коконе, отгородившем его от воздействий ненавист- ной жизни. Неделю пролежал он на койке, молчаливый, ти хий, замкнутый, ни с кем не разговаривая, ни с кем не общаясь и держась почти на одних сигаретах. Выкуривал он по три-четыре пачки в день. Все вокруг считали, что он думает, решает, определяется. А он просто лежал без единой мысли в голове. И ничего ему не хотелось делать, никого не хотелось видеть. Даже Валентину он не принимал, отворачивался от нее, когда она приходила к ним в комнату. А потом в голове появилась одна интересная мысль, перешед шая затем в спасительную идею. Уехать отсюда, только поскорее. Куда, угодно, хоть на край света, хоть к черту на кулички, но сбежать отсюда куда-нибудь, чтобы только не видеть ни одного знакомого лица вокруг, ни одного сочув- ствующего взгляда. Бежать, бежать. Претерпевшие поражение либо спасается бегством, либо сдается в плен. Он же бежит. Но куда?


                КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ