Цикл «Не городские – не легенды»
Полено инженера Гарина.
— Расстаюсь с вами вечным расставанием!
Первое, что сказал инженер Пётр Петрович Гарин, продрав глаза. Больше сказать ему было нечего. Слова эти были адресованы не кому-то конкретно, а вообще, в пространство, дабы проверить, жив ли он ещё или же отошёл в мир иной. Для таких душевных самоковыряний у Гарина были основания. По всей мастерской в художественном беспорядке валялись пустые винные бутылки — следы «после вчерашнего».
Пётр Петрович пошарил левой рукой и обнаружил, что лежит на полу в куче мятых газет «Гудок». Он пошарил правой рукой и нащупал топор.
— Эко! — сказал сам себе инженер, — Не тюкнул ли я вчера кого, по пьяному делу?
Оторвав голову от половицы, он окинул своё ателье мутным взором.
Жёлтые солнечные лучи освещали два пустых стакана на верстаке, и в этих лучах весело кружила стайка моли. Диплом о специальном техническом образовании под треснутым стеклом, висел на своём почётном месте, над унитазом, как вечное напоминание о... о чём? Гарин не помнил.
Не обнаружив ничего подозрительного, Пётр Петрович вздохнул с облегчением, при этом внутри у него что-то лопнуло.
— Надо же ж, организм поправить, — догадался Гарин.
Помогая себе топором, как ледорубом, он вскарабкался по стене и принял вертикальное положение. Что творилось в этот момент в его черепной коробке? Вид его был дик и страшен. Оплывшую харю перекосило, вместо волос — перья по всей лысине, через лоб надпись химическим карандашом: «ДЯТЕЛ». Вечерний костюм изжёван коровами и ими же обсыкан, по-другому не скажешь.
— Я же ж человек, а не гад же какой-нибудь! — сказал Гарин и не поверил сказанному.
— Мерзость ты, а не человек! — был ему ответ.
Пётр Петрович покрутил ненормальной своей головой и не обнаружил ничего такого, что могло бы издавать звуки, напоминающие человеческую речь.
— Кто же тут? — на всякий случай спросил инженер.
— Это твоя совесть.
Голос был пискляв, явно принадлежал ребёнку и исходил из-под верстака.
— Ах, ты, сопля сопливая! — Гарин половчее перехватил топор, — Вот, я тебя сейчас на пятаки порубаю.
Он нырнул под верстак — никого. Только гиперболоид, вымазанный чем-то белым. Гарин ткнул пальцем аппарат... на сметану похоже, попробовал на язык – майонез. От резких телодвижений сознание его помутилось окончательно.
Что ещё за фокусы? Зойка вчера жарила чего? Дрянь - дело, — подумал Пётр Петрович, — допился до чёртиков.
— Сам сопля, — внезапно пропищал дерзкий голос, — Синяк! Забулдон!
— Вот ты где! — обрадовался и испугался одновременно Гарин и, ухватив за сучёк обыкновенное берёзовое полено, выволок его на свет божий.
Обрадовался он, потому что обнаружил источник звукового сигнала, а испугался от того, что этот источник подтверждал опасения на счёт белых слонов и прочей чепухи, которая обычно является спившимся инженерам ранним утром, как предвестники апокалипсиса.
(Сергей Есенин, когда обпивался, видел чертей (примитив), а Блок видел Прекрасную Даму!)
— Убери руки! — взвизгнуло полено.
— Ах, ты - чурка непонятная! В капусту нашинкую! — пообещал Пётр Петрович и, размахнувшись, как следует, тяпнул обухом топора себе по ноге.
— Отцы крестители!!!
Гарин покатился по полу, наматывая на себя мятые газетные листы, как простыни.
В тот самый момент, когда инженер, подвывая по-собачьи, разглядывал опухающую на глазах ногу, дверь его жилища с треском распахнулась и на пороге нарисовался его верный товарищ — Алексей Николаевич Толстой.
ХХХХХХХХХХХХ
Часть вторая (Оптимистическая).
— Здравствуй, Гарин! — крикнул Толстой с порога. — Доктор пришёл, готовь стаканы!
— Всё на стойке бара, — простонал бедный инженер и завалился на бок.
— Вижу, мой боевой друг, тебе совсем плохо?
— Плохо? Нет, — мне конец!
— Ну, не будь таким пессимистом. Не всё так скверно. Сейчас мы с тобой поправимся!
— Налей же чего-нибудь скорее или добей меня! — взмолился Пётр Петрович, и было в его голосе столько отчаянья, что Толстой, жизнелюб по натуре, встревожился.
— Сейчас, сейчас, старый друг, на-ка прими на грудь, не пьянства окаянного ради, а здоровья для. Не для того, чтобы пристрастится, а не отвыкнуть дабы. Не по чайной ложке, а по чайному стакану...
Толстой протянул Гарину полный стакан и тот, из положения лёжа, умудрился выпить его как лекарство, всё до последней капли. Глаза инженера, прежде печальные, увлажнились.
— Кажется, я себе ногу отрубил! — заявил Пётр Петрович, как только горячая волна прошла по больному организму.
— Как же ты так? — спросил Толстой, озабоченно занюхивая пойло конфеткой «Золотой Ключик».
— Хотел полено разрубить и, вот — инвалид на всю жизнь! Сволочь, а не полено.
— Сам сволочь, — пискнула деревяшка.
— Это ты мне? — не понял Толстой.
Инженер хотел разъяснить другу нелепую ситуацию с говорящей чуркой, но сказал только:
— Да, пошло оно в задницу!
— Сам пошёл в задницу! — не осталось в долгу полено.
— Слушай, Петя, я, конечно, понимаю тебя, ногу сломал и всё такое... но как-то всё же не по-товарищески это. Я к тебе со всем откровенным сердцем, выпивку доставил, а ты меня посылаешь по всякому, — обиделся Толстой. — А у тебя, между прочим, на лбу написано, кто ты такой есть.
— Ну, прости меня, Алёша! — не стал углублять конфликт Гарин, — Я сегодня сам не понимаю что говорю. Вот, хочешь, возьми у меня это полено.
— На кой хер оно мне?
— В печи сожжешь! — обрадовался инженер неожиданной идее.
— У меня газовая конфорка.
— Ну, тогда, вырежи из него урода и показывай дуракам за деньги.
Толстой с грустью посмотрел на своего приятеля.
— Я лучше тебя буду показывать, по ярмаркам. И ничего вырезать не надо — всё уже готовое. Прямо суфийский мистик, а не человек! У меня, глядя на тебя, даже сюжет родился для романа. Прилетели марсиане на Землю и удивляются: "Кто это всё тут пообосрал?". И тогда они похитили советского инженера и пытали его водкой... хотели выяснить секреты гандонной фабрики. Но он ничего не сказал, только плюнул им - в поганые рожи!
— Я тебе в придачу дам... — Гарин поискал осоловелыми уже глазами по ателье, и не найдя ничего достойного, на чём бы мог задержаться взгляд, предложил единственно ценное, — Гиперболоид!
Толстой, решив, что его друг спятил окончательно, тут же согласился:
— Ладно, уговорил. Только потом не жалуйся, мол, меня ограбили и всё такое...
— Бери! Мне для друга ничего не жалко! Ещё по стаканчику?
Толстой посмотрел сквозь бутылку на свет и, тяжело вздохнув, решительно заявил:
— Нет. Хватит. Мне ещё сегодня, к этому? к дантисту надо.
Какая связь существовала между душистым пойлом в бутылке и дантистом он объяснять не стал.
Через минуту Алексей Николаевич вышел из мастерской Гарина и, сгибаясь под тяжестью трофеев, поплёлся восвояси. Свернув за угол, он зашвырнул полено в канаву, хотел было отправить туда же дурацкий гиперболоид, но рассудив, что в хозяйстве всякая дрянь сгодиться, решил оставить неожиданный подарок.