Содержание:
http://www.proza.ru/2010/07/27/1399 ПРОЛОГ
http://www.proza.ru/2010/08/12/1346 Глава 1. О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ
http://www.proza.ru/2010/08/27/998 Глава 2. ЛЕС И СОЛНЦЕ
http://www.proza.ru/2010/10/04/432 Глава 3. ЖИДКИЙ ЁЖИК
http://www.proza.ru/2010/10/14/938 Глава 4. ТЕНЬ НАД ЗВЕРОФЕРМОЙ
http://www.proza.ru/2010/12/23/1005 Глава 5. О МИРАХ, КОТОРЫЕ РАЗДЕЛЯЮТ ЗАБОРЫ
http://www.proza.ru/2011/12/07/1386 Глава 6. ЭЛЬФИЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
http://www.proza.ru/2012/05/10/1030 Глава 7. ПОСИДЕЛКИ ВО СНЕ И НАЯВУ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1046 Глава 8. ЗАМКНУТЬ КОЛЬЦО
http://www.proza.ru/2012/05/10/1053 Глава 9. КТО В МЕШКЕ
http://www.proza.ru/2012/05/10/1058 Глава 10. ЗАЙЧОНОК И ХОМЯК
http://www.proza.ru/2012/05/10/1062 ЭПИЛОГ
ГЛАВА 1.
О МИРЕ И ЕГО ОПУХЛОСТИ.
I.
Высокие двери, прикрытые до невозможности брутальными, совсем не классическими колоннами тяжелого и угрюмого фасада, извергли двух молодых людей, которые тут же зажмурились от яркого света. Свет же немедленно открыл перед ними широкий и безрадостный городской пейзаж, словно жирно подчеркнутый снизу шумной загазованной дорогой.
— Свершилось, — объявил один из них. — Свобода, равенство, братство!
— …И аромат выхлопных газов, — ответил второй. — Предлагаю побыстрее пройти все это безобразие.
Набережная все сильнее озлоблялась своим транспортным шумом по мере того, как они отдалялись от широкого серого фасада. Прохожие почти не попадались им навстречу. Казалось, человек растворялся в этих шумовых децибелах и становился не более, чем прозрачной рябью, подобно жару от огня. Только один раз мимо них пробежал вполне материальный спортсмен в футболке с символичной надписью «No Brain — No Pain».
— Вот как надо относиться к жизни! Бежать, дышать воздухом и наплевать на все!
— Кому наплевать, а кому еще курсовую сдавать.
— О Боже! Вергилий, да сдай ты наконец эту идиотскую курсовую! Не понимаю, что там такого нереального?
— Математика.
— Тогда подгони под ответ. Там же все одинаково. Берешь пару любых готовых вариантов, суммируешь и пишешь среднее — делов-то! Там все равно числа почти одни и те же.
— Не положено. Не честно.
— Ну-ну. Тогда остается только пожелать удачи. Сколько хвостов планируешь на осень?
— Один. Не больше. В прошлом семестре было два, так что не надо издеваться. Но сегодня уже ни за что не сяду. Достало.
— Вот! Правильно мыслите, товарищ! Нельзя во всем потакать совести, иначе даже она изнежится и откажется работать. Я тоже сегодня займусь… чем-нибудь другим.
— Что, Дмитрий Царь электричества снова отправляется в свое царство? Смотри, дом не спали!
— Нет, в царство электричества я сегодня не пойду. Если только на обратном пути забегу. А спалить дом я всегда успею. Как раз новый трансформатор со свалки притащил. Боюсь включать… а надо. Но не сегодня. Сегодня царь электричества должен отдохнуть.
Царь электричества… Дмитрий Амперов. Едва ли еще найдется в мире человек, чья фамилия и интересы окажутся столь поразительно неразрывны. Живой, в наибольшей мере одаренный душевным тротилом, подвижный молодой черт… Уже не ребенок, но едва ли зрелый член социума. Он умел казаться странным, страстным, непонятным и даже психованным, чего не скажешь об обратных качествах. На него косились с холодком в глазах, но не гнали. Возможно, боялись. А возможно и уважали, сраженные нестандартным мысленным стержнем. Ибо нестандартный подход был таким же стержнем его души, каким было инженерное мышление для его рассудка.
— Ну что, Вир, задумался?
— Я? Ничего. Просто как-то позитивно все последнее время. Слишком позитивно.
«Меня считают его полной противоположностью, — подумал Вергилий Кремнин. — Почему? Тогда бы да я ненавидел электричество, эпатаж, инакомыслие, и вообще не дружил бы с ним со времен начальной школы. Однако ж дружу. В конце концов и мне не чужда любовь к неординарности, как не чуждо динамиту свойство иногда взрываться. Все дело в имени. Его боятся. Боятся больше, чем неформального прикида одних или бейсбольной биты других. А может быть, дело в контрасте? Насколько глубока может быть пропасть, если столь недостижимо высока гора?».
Вергилий задумался. Что было стержнем его души, не знал точно ни Господь Бог, ни Зигмунд Фрейд, ни он сам. Впрочем, какой толк от жизни, если все в ней знаешь?
Тем временем Дмитрий достал свой вибрирующий телефон. Поднес к уху, по-быстрому втянув в себя весь энтузиазм, и некоторое время прислушивался с явственной усталостью на лице. Ждал своей очереди. Вергилий ничего не спрашивал. Покорно молчал, хотя иную секунду хотелось рассмеяться тем самым неблагодарным смехом, который почему-то внушают окружающим патологические неудачники. Похоже, висела в неопределенности чья-то личная жизнь.
— Да? Ну… Не хочешь, почему? …Ну уж извини, мою горячую натуру могила исправит, в этом ты права. Куда? Спасибо, уже иду… Только Николу Теслу не трогай, ладно?! Он тебе ничего плохого не сделал, даже если мне дал много хорошего. Все.
Такие разговоры были не редкостью, ибо личная жизнь короля электричества была весьма странной штукой. Это он и сам признавал, однако горевать, ссориться и бросаться с крыши брезговал, и вместо этого начинал с удвоенной силой заниматься тем, в чем был царем и богом. А в промежутке между делами заводил очередной сумасшедший и ни к чему не ведущий роман…
— Ade meine liebe, блин, алес капут — буркнул он, провожая телефон обратно в карман.
Несколько он минут задумчиво молчал, тяжело перешагивая через стену, отделяющую разные миры его рассудка. Казалось, что он сейчас развернется, все бросит и уйдет куда-нибудь подальше от этого мира.
— Что это ты вдруг по-немецки? Та же самая, фройляйн? — подал голос Вергилий.
— Та же… Если так можно выразиться. До чего ж быстро люди меняются, просто ужасаюсь.
— Очередное фиаско?
— Хренаско. И с очередным ты погорячился. Я тебе не Борис Хомяга, который сам не знает, кто, зачем и куда ему нужен. Нет, все, надоело! Кстати, что ты, Вир, там говорил насчет царства электричества?
— А что? У тебя ж, я так понял, сегодня в расписании что-то более интересное.
— Нет, Вир. Уже нет. Если ты не против, именно этим мы сегодня и займемся. Все равно никто из нас, я так понял, об учебе думать не хочет. Не люблю, конечно, менять планы, но… видимо, когда-то это надо делать.
— Ну что ж, пойдем…
— Отлично. Пойдем палить дом! Эх, Вир, ты прав, слишком все позитивно. В том смысле, что скучно и пресно. Все одно и то же. Именно сейчас я бы многое отдал за идею, настоящее дело. Вселенский проект, вселенскую задачку, что угодно! Лишь бы занять мозги. Завтра начну с новой силой рассылать резюме по всяким интересным компаниям. Авось, возьмут хоть на полставки. Да, Вир, не надумал себе мою теслину забрать? А то уже девать некуда, столько места занимает!
— Нет. У меня твоя старая еще стоит, мешается. А что она тебе так опротивела? Кто тебе еще породит молнии длиной в половину тебя самого?
— Как кто? Генератор Маркса! Понимаешь, катушки Теслы — удел лиричных мечтателей и просто впечатлительных новичков. Настоящие мужики выбирают генератор Маркса! Помнишь Истру-2? Кстати, пора делом заняться. Позвонить надо одному лентяю.
— Которому?
— Да все тому же. Бориске. Хомяге. Он меня просил помочь по учебе. Должны были встретиться тут поблизости — у него квартирка здесь недалеко. Но… эх, поскольку мои планы несколько изменились, думаю, что встреча не состоится. Сейчас позвоню и предупрежу, чтобы не ждал. А хрен ли? Пусть почту электронную дает, я ему все пришлю. У меня как раз для него полный реанимационный комплект.
— Какой комплект?
— Реанимационный. Все материалы по всем предметам, вопросы и ответы, готовые варианты курсовых, шпоры, рекомендации. Короче, все, что нужно, если весь семестр бил баклуши, а теперь как-то надо это все разгребать.
— Это какие же готовые варианты курсовых? Задания каждый год разные.
— Эх, Вир, наивный ты. Надо просто знать, где искать. И не смотри на меня с таким вожделением, ты же сам от помощи отказался — хоть в сентябре но своей головой! — впрочем, в сентябре у тебя выбора не будет. А у Хомяги, боюсь, его уже нет… Во гаденыш, опять не отвечает!
— А он сегодня вообще был?
— Кто его знает? Я не видел.
— Я тоже. Хотя по идее он сейчас должен как сумасшедший бегать, сдавать хвосты… Если еще надеется, что святейший деканат его и на этот раз простит.
— Нет, для таких ничего святейшего, кроме женской общаги, в учебе нет. Надо было раньше ему думать, что ему больше хочется: учиться или жениться.
— Он же в гражданском браке.
— Какая разница. Все равно буржуй. Живет с подругой жизни в отдельной квартире…
Вергилий посмотрел на друга, потом на возвышающийся перед ними дом. И улыбнулся.
— Что ты на меня так смотришь? Эта квартира мне по наследству осталась. Небольшая, всего две комнаты.
Вергилий улыбнулся еще больше.
— Ладно, ладно, мы оба буржуи. Только я в отличие от него, не использую квартиру по такому несерьезному назначению. В конце концов, для любовных утех существуют сеновалы, лесопарки, ночные крыши и чужие дачи. А квартира…
— Ага, твоей квартиры Гитлер бы испугался.
— Гитлер не Гитлер, а те, кому мы сначала пытались сдавать тут комнату, пугались не на шутку. Хорошо, что милицию не вызывали. Теперь не сдаем. И не получаем тот немаленький доход, который можно получать от пустой квартиры в центре Москвы. И после этого я еще буржуй?
Они нырнули в подъезд и скоро уже открывали неприметную, ненадежную дверь на темной лестничной площадке. Поистине, это был образец обманчивости первых впечатлений. За дверью их встретил такой же полумрак, разве что только более уютный, да еще наполненный странным сплетением запахов, порождающим в воображении не иначе как келью алхимика. Но Дмитрий зажег свет, и они оказались в небольшом скромном коридоре, обставленном обувью и обвешанном одеждой, где ничто не вызывало задних мыслей. Сюда заходили все гости, а они должны быть спокойны.
— Ты, Димыч, вообще даешь, — проговорил Вергилий. — Как при всем твоем богатстве у тебя еще порядок в квартире?
— Это порядок? Да ты не слышал возмущений моих родственников.
— Нет, это ты не видел моего «порядка».
— Почему же, видел. Уважаю. Да здравствует креатив. Эх, здорово все-таки, что мы пошли именно сюда! Я что продемонстрировать хотел? Сейчас найду.
Товарищи покинули коридор и очутились в небольшой комнате, где окно было на половину прикрыто плотными зелеными шторами. Для кого-то эта скромная каморка могла бы стать настоящим музеем ада. Дмитрий же так не считал. В какой-то степени комната походила на служебный кабинет для лабораторных работ какого-нибудь небедного вуза. Только по тому обилию, пестроте и несусветности содержимого куда вернее было бы вспомнить Страну чудес. Чудес было столько, что трудно пройти. На столе, обвешанный проводами, покоился монитор. Рядом вплотную стоял электродвигатель таких размеров, что становилось жутко. Несколько исполинов-трансформаторов стояло на полу. У окна возвышалась толстенная, полтора метра высотой, грибовидная конструкция — катушка Тесла. Рядом — несколько катушек поменьше. Под монитором были равномерно разложены компьютерные комплектующие, кабели, трансформаторы, бумаги, диски, тестер, конденсаторы, снаряд внушительного калибра и другие «бытовые» вещи неопознанного назначения. Громоздкий шкаф занимали книги и химическая утварь. Все это богатство, словно мишурой, было украшено проводками и разными мелкими вещичками, но истинная магия заключалась в том, что при этом ничто не болталось от ветра, не мешалось и не грозилось упасть на гостя от неосторожной мысли. Вот, где обитал настоящий порядок!
Дмитрий нагнулся над темным ящиком и достал пластмассовую трубку, не больше карманного фонаря, со странными блестящими элементами на концах.
— Доделал? — ухмыльнулся Вергилий.
— Ага. Вот оно, оружие будущего! Смотри, какая компактность. Нашему преподавателю по электронике такое и в кошмарах не снилось! — Дмитрий повертел в руках предмет и внезапно что-то нажал. Щелк — и с двух сторон трубка удлинилась почти втрое, а на новых концах длинные блестящие острия занялись пронзительно яркими голубыми искрами, каждая сантиметра два в длину. Комната озарилась дрожащей лазурью, а антикварный покой пронзил звонкий металлический треск.
— Впечатляеть… — проговорил Вергилий. — Одолжи мне, я ее распишу, орнамент вырежу, руны. Такая вещь просто обязана быть произведением искусства.
— Нет уж, спасибо, не надо. Знал бы, и в прошлый раз не давал. Сначала руны свои повнимательнее изучи и не путай защиту с проклятьем.
— А я не путаю. Руна Хагалаз — не проклятье, а всего-навсего разрушение.
— Ага, спасибо, утешил. Надеюсь, рун нечаянного самосожжения или ядерной катастрофы у твоих скандинавов не было? Я лучше пока потренируюсь в мастерстве владения, чтобы от твоих колдовских вещей не зависеть. А завтра тренеру нашему по борьбе покажу, может, даже устроим импровизированный поединок. А то он до сих пор не верит в силу мысли.
— Представляю… Либо он потеряет сознание от электрошока, либо ты от шока болевого.
— Вир, что ты такой пессимист?
— Я курсовую еще не сдал.
— Так сдай ее наконец!
— А как твой коронный?
— А… Сейчас поищу, — Дмитрий вновь окунулся в царство своих вещей. — Кстати, Вергилий, как ты думаешь, куда деть мне тот полумост на сто ватт, помнишь, мы паяли? На ручное ЭШУ как-то боязно, законом разрешено до трех ватт…правда, в этом у меня целых двадцать… Все равно многовато это. Может быть, на дверь охранное устройство новое? Или не мучиться и сделать сварочный аппарат? …Да, вот оно!
В его руках оказался новый грозный предмет, снабженный множеством мелких иголок. Едва он нажал на кнопку, иголки зашипели, в полумраке их окутали фиолетовые струйки света, то норовящие соединиться в толстые каналы, то вновь расплывающиеся. В тишине этот огненный ежик выглядел мрачно и устрашающе.
— Вот — коронный разряд! Если умело сделать, поражает сильнее искры, потому что площадь контакта с кожей значительно увеличится. Но КПД невелик, и психологическое воздействие средь бела дня, конечно, слабое. Ты как, себе что-нибудь новое заказывать будешь? А то сели бы, я тут новый микроконтроллер раздобыл.
— Нет, мой старый меня устраивает. Я вообще решил отдохнуть от всего этого ужаса. Буду шмелей разводить.
— Чаво?
— Ну, шмелей... Помнишь, у меня уже были эксперименты. Мне как раз по дороге попалась самка в поисках гнезда. Ну я ее поймал, сделал ей на балконе в остатках аквариума земляное жилище. Вроде, ей понравилось. Будет гнездо строить.
— Все с тобой ясно. Позвони, когда создашь себе личную армию жалоносных, или когда в контакт с ними вступишь. Ладно, продолжим попытки дозвониться до нашего прогульщика. Дубель шесть.
С этими словами Дмитрий отложил орудие, достал телефон и с неподдельной утомленностью послал свой вызов бесталанному абоненту. Потом еще раз. Не слишком бодрящая музыка эти длинные гудки.
— Давай лучше позвоним кому-нибудь из его товарищей. Не может же он один собрать все хвосты группы, — предложил Вергилий.
— Да, да. Дельная мысль. Попробуем.
Дмитрий набрал первый же номер: как ни странно, телефоны всех раздолбаев группы у него были всегда с собой.
— Валек, привет! Это Димыч. Как дела? …Спишь? А ты кроме учебы и сна чем-нибудь занимаешься? …Ладно, ладно. Слушай, ты сегодня видел Бориску? Да, да. Что?
Амперов внимательно слушал удаленного собеседника, меняя выражение лица с редкостной скоростью, словно сотню лет не разминал затекших лицевых мышц, от удивления через смех в напряженное беспокойство. Когда разговор закончился, он, ничего не говоря, набрал еще один номер и, поприветствовав другого товарища по группе, внимал новому монологу с еще более пораженной мимикой. Когда все закончилось, он с размаху опустил телефон, выдохнул остатки воздуха и пронзил полумрак немым призывом налить сто грамм.
— Что?! — не выдержал Вергилий.
— Не перестаю удивляться этому миру. Короче, если я правильно осознал сей знак мироздания, наш товарищ снова отжег не по-детски.
— Ну?
— Он пришел сдавать один из зачетов, взял билет и в итоге минут десять дрыхнул на столе, уткнувшись носом в этот самый билет. Над ним долго все смеялись, и в итоге препод просто выгнал его, обещав вдогонку устроить сладкую незачетную жизнь.
— А что он?
— Говорят, драпанул из аудитории с таким лицом, будто его репортеры в туалете застали. Вот так. А еще только что пацаны видели его, он вдоль набережной куда-то бежал. Типа как спортсмен, трусцой, только очень рваной трусцой, с неравномерной скоростью. И с сумасшедшим выражением лица. Собственно его сначала приняли за спортсмена, а потом пригляделись — так это ж наш! Пытались окликнуть, а он то ли не узнал, то ли не хотел отвлекаться, в общем, произнес какую-то совершенную бредятину и понесся вдаль. А, еще безымянный палец выставил с таким посылом, будто этот палец был шедевром природы.
— Хорошо что не средний палец. В какую сторону?
— Что в какую сторону? Палец?!
— Да нет, понесся вдаль в какую сторону?
— А, типа, домой или из дома? Я так понял, что из дома. Они к метро возвращались по набережной, и он вроде как их догнал и обогнал. Но точно не ко мне на встречу. Короче, либо у него временное помутнение рассудка, либо глубокая депрессия, либо он всех разыграл. Или накурился травы не вовремя и до сих пор в иных мирах бродит. Надо было спросить, может от него пахло чем-то…
— Так что делать будем? Будем ему дальше звонить?
— Не знаю. Что-то как-то пропало желание. Вот он, перст судьбы… Сейчас бы ждал этого придурка где-то меж домов и ведь не дождался бы, только время потерял! Или наоборот, наткнулся бы на него в самом пике сумасшествия. Неизвестно, что хуже…
— Слушай, а что он ответил, когда они окликнули его? Что за совершенная бредятина?
— Тебе дословно? Сказали, что-то типа «Мир опух».
— Опух?
— Ага. Довольно-таки бессмысленное выражение.
— Ну… как знать…
— Что? Что задумался?
— Да так… Вспомнил один случай из детства.
— Что за случай?
— Ну… Как-то увидел я в книжке про минералы фотографию оникса с надписью на английском. Ну, представляешь себе, как «Onyx» латинскими строчными буквами выглядит? Латинские буквы я тогда еще не знал, а камень на фотографии имел характерный такой… ну, сально-мясной цвет и форму таких вздыбленных пузырей. Я задал себе вопрос: «Onyx? Кто опух?». И начал всматриваться в этот камень, пытался опознать: кем была эта жуть до опухания. И чем больше всматривался, тем страшнее становилось. Никаких намеков на лицо, на конечности — все опухло! В общем, много ночей мне снились кошмары на эту тему; бился об подушку, просыпался в слезах. Только через несколько лет я позволил себе еще раз взглянуть на этот снимок… естественно, ничего кроме камня не увидел; повзрослел уже. Но как вспомню эту детскую фобию, так, честно говоря, до сих пор не хочется связываться ни с ониксами, ни с «опухами».
— Все с тобой ясно, — выдохнул Дмитрий.
Вергилий прошелся по тесной комнате, подняв голову вверх. Дмитрий так и стоял, крутя в руках свое электрошоковое устройство. Все оставалось по-прежнему, только какая-то сеть интуитивного беспокойства повисла над этим кладбищем электроаппаратуры, еле уловимая и от этого особенно зябкая. Будто из динамика телефона в воздух прыснула газообразная тень, пришедшая сквозь расстояния и метаморфозы. Казалось, где-то на горизонте, за тишиной изобретательской комнаты, полыхало багровой бездной необъятное пламя.
II.
Андрей Ктырюк лежал на диване, уставившись полузакрытыми глазами в потолок. Он почти не двигался и издали производил впечатление гипсовой статуи. Или окоченевшего трупа, для тех, кто любит помрачнее. Бесстрастное лицо, точно вырезанное из дерева, почти не отражало души, горящей где-то глубоко-глубоко под ним. А длинные волосы цвета сухой осенней листвы отчего-то напоминали крону столетнего дуба. Он словно повис где-то между мирами, оставшись на этом свете лицом, а всем остальным…
На самом деле его снова мучила головная боль. Та самая, которая невыносима при любом лишнем движении и заставляет нырнуть в себя полностью, вслушиваться в ее давящие токи, стоны и извивания. Образы памяти плыли перед ним, толкаемые пузырями боли. И вроде все нормально, если не считать несданных зачетов, Бориса, на которого все ругались, и прочих мелких неприятностей. Еще этот Диман Амперов с приятелем доставал, не дал даже нормально на лекциях поспать. Странные они, эти два субъекта. Вроде не шибко ботаны, а на такие научные темы говорят, что страшно становится. Ладно его товарищ, Вегргилий или как его там… Вир, короче — тоже, конечно, странный… вообще непонятно зачем в этот вуз заплутал, но по крайней мере не ботан. А Диман, так вообще ужас. Несколько раз чуть все здание не обесточил своими электрошоками. К нему и подойти боязно — током долбанет. А ну их…только на кой черт они в аудитории беспроводные сети развертывали?
С этого все и началось. А теперь родная головная боль, похожая на темный лес со своими колючками, чудесами и ужасами.
По правде сказать, все началось гораздо раньше. Андрей вспоминал, как он ползал по упругой свежей траве на просторе, не умея еще ходить. Как прыгали ему на руки кузнечики и пели птицы, а ветер дул до того свежий и вкусный, что даже углекислый газ не хотелось отпускать из легких. Никаких беспроводных сетей тогда не было. Даже слабое электричество нечасто гостило в их деревенском доме. Казалось, весь остальной мир не содержал ничего кроме глубокого леса, простиравшегося далеко вокруг, золотых полей и бездонного бело-голубого неба.
Но оказалось не совсем так. Леса могли быть и строительными, а облака — не только плыть по небу, но и подниматься ввысь из какой-то трубы. Неужели именно так они и рождались?
Его мать повторно вышла замуж. За богатого москвича. Она была рада: наконец-то можно выбраться из глухой, трухлявой деревни в златоглавую столицу, испробовать все блага цивилизации и при этом не иметь стеснения в деньгах. Тогда-то он в первый раз увидел и прилично одетых людей, и дорогие автомобили, и, наконец, блага столичной жизни. Можно было радоваться жизни на широкую ногу. Но отчего-то не вышло. С ним уже было такое: когда дома включали энергоемкие приборы, когда проходили мимо облезлого рогатого чудища, называемого трансформатором, когда ходили к соседям смотреть телевизор. Но от всего этого можно было убежать, естественно скрыться и не волноваться. А в Москве было все по-другому: она вся была как этот самый трансформатор: гудящая и рогатая. Разве что только менее облезлая. И неизменно со всех сторон излучающая это глубокое, гнетущее покалывание где-то между извилин мозга, от которого не убежать. Фонари, реклама, телевизионные и компьютерные экраны, толстые как ужи высоковольтные провода — к ним нельзя было приблизиться. Мобильные телефоны становились все более многочисленными. А последнее время стали разворачивать беспроводные локальные сети и точки доступа, от которых вообще на мозги наползает ад.
Родители, может быть, и замечали, что по приезде в Москву их ребенок стал каким-то странным: мрачным, болезненным, жалующимся на головную боль, иногда просто посреди дела застывающим и стоящим как столб с двумя туманными глазами. Но ни материнская эйфория от новой жизни, ни отцовская занятость не позволяли понять сына с должной глубиной. Его поили витаминами, не утруждали, даже водили к врачам, но безрезультатно. Причину осознать они не могли. Он сам поначалу ничего не понимал.
Но проходили годы. Андрей был уже не тем несмышленым деревенским ребенком. Отец помог ему в освоении азов цивилизации и получении образования. Теперь он учится в одном из лучших вузов страны и постоянно сталкивается с мобильной связью и беспроводными сетями. Да, даже к этому можно привыкнуть. Как привыкают одногруппники к его апатии, хмурости и внезапным погружениям в себя. Но головная боль не стала слабее. Наоборот, не видя прибора, он безошибочно мог сказать, кто когда и что включил у себя за столом: телефон, ноутбук, беспроводной модем или что похуже. Андрей снова оказывался в этом темном, колючем, заколдованном лесу, по которому бы пройтись — поискать грибы, бревна, полезные в хозяйстве — но снова он один, без рук и без ног, не в состоянии даже извиваться.
Вот и сейчас соседи включили беспроводную сеть, а он, полумертвый на вид, прислушивался к своему нутру, к таинственным шорохам и уханьям непроходимого леса. Вот уже сколько времени он не сдавался, верил, что когда-нибудь одержит победу и станет на ноги наперекор всем лешакам этой долбаной чащи. И тогда уже никто не будет называть его коматозником. Пусть ноги не растут, и он по-прежнему беспомощен, в этой бездне шорохов и неуловимых ветерков он все отчетливее слышит нечто новое, неуловимый знак, точно дыхание того места, где лес кончается и начинается… Что? А может быть, чей-то зов. Только бы не потерять его, удержать эту тоненькую ниточку, наматывая языком на зуб, таща себя все ближе к долгожданному свету!
III.
— Все равно, Роман Александрович, можно сколь угодно владеть своим телом, но против ста киловольт ничего не поделаешь.
— Нет…
— Почему?
— Ну давай, попробуй. Нападай.
На черно-зеленом ковровом покрытии посреди огромного и светлого спортивного зала, помимо всех прочих атлетов и халтурщиков, стояли друг перед другом два человека. Дмитрий Амперов, в непритязательной спортивной форме, средней между камуфляжем и одеянием электрика, стоял в расслабленно-прижимистой стойке, держа в руках уже знакомую пластмассовую трубку. Напротив него расположился Иванычев Роман Александрович, тренер секции особого вида борьбы, воскрешающего старинные русские традиции самозащиты. Изобразив свою странную зубастую улыбку, он приглашал ученика к нападению. И Дмитрий не заставил ждать. Он покрутил свою трубочку в руках и резким выпадом направил ее в учителя. Спустя полсекунды Дмитрий был уже на коленях, потирая вывернутую руку.
— Во! — проговорил Иванычев. — Так что учти…
— Но вас же задело, я заметил! Если бы я не уменьшил напряжение, вы бы не смогли меня так подхестнуть! Давайте еще!
Сцена повторилась второй раз, однако теперь разящий выпад синепламенной трубки еще на подходе был сведен на нет легким, но сильным подхлестом руки, словно ударом разорвавшегося железного троса. И перед тем, как оказаться у ног тренера, Дмитрий ощутил резкую электрическую встряску на своем плече.
В такой диспозиции их застал Вергилий, примостившийся за беговой дорожкой у стены, под окнами. Дмитрий его не видел, поэтому поднявшись с ковра во гневе и обломе, возмущенно воскликнул:
— Это исключение, я просто не так среагировал! Все равно вы не сможете противопоставить электрошоку невооруженное человеческое тело в форме закономерности.
— Эх, сказал бы я тебе… — с чисто сенсейской невозмутимостью ответил Роман Александрович.
— Что, разве я не прав?
— Ну ты же сам видишь. Чувствуешь хлестовую технику? Вооо! Так что давай. Работай.
Тренер ушел инструктировать других борцов, а Дмитрий тяжело вздохнул, поднял злополучную трубку, после чего уже более мирной походкой направился прочь из выделенного для борьбы участка манежа. Тогда-то он и увидел Вергилия.
— О, Вир, привет, что ты тут делаешь?
— За тобой пришел.
— А… «Смерть придет за тобой». А я тут Александровичу нашему демонстрирую непобедимую силу электротока высоких технологий.
— А, понятно. Красиво. Видел.
— Так ты что, тут уже давно стоишь и наблюдаешь?!
— Ну, не то чтобы давно…
— Ядрён-нуклон! Ну ты, Вергилий, подлюга. Нет, помочь, заступиться, а то сидит тут, смотрит. Признайся, ты в какую сторону ему большой палец показал: вверх или вниз. А то я чувствую, все-таки вниз.
— Судя по вашему Александрычу, если бы я ему показал большим пальцем вниз, тебя бы уже не было в живых. Я вот из-за чего пришел: помнишь, вчера долго и упорно думали насчет Бориса.
— Что, все-таки травы обкурился?
— Его сегодня не было. И телефон не отвечает. И никто даже понятия не имеет, где он сейчас.
— Как это не было? Когда он сдавать собирается? Ему же не за что зацепиться, его отчислят как списанную деталь. А в армии его эмоциональную натуру дедули отымеют по полной.
— В том-то и дело. Надо что-то делать. Может, квартиру его отыскать. Она же вроде где-то недалеко от твоей, Димыч, лаборатории. Чуть ли не напротив. Может…
— …Тайно проникнем в его квартиру? Нет, спасибо. По крайней мере, не сегодня. Я что-то уже устал. И вообще спать охота. Подожди меня, я сейчас отмечусь и пойдем отсюда. По дороге обсудим, что делать дальше.
Тишина. Шелест листьев набегал на уши ласковыми волнами. Шелест листьев в большом и шумном городе вполне может называться тишиной. Тишина отвоевывала себе мысли, образ за образом, тяжело, но приятно размыкая взаимные объятья нервных клеток. Хотелось спать.
Солнце не покидало этот город, раскрашивая его в самые разноцветные вариации серого цвета. И только под берегами Яузы эффекты солнечного света едва ли радовали глаз. На редкость непрозрачная вода текла в русле из недогрызанного гранита строительной науки, и казалось, была начисто лишена способности отражать свет и окружающий мир. Особенно это было заметно пасмурными весенними утрами, когда над водой стояли почти неподвижные массы пара. Тогда река особенно напоминала мифический Стикс.
— Как, Вир, говоришь, эту подругу жизни Бориски зовут? — спросил, наконец, Дмитрий.
— Мила. Вроде так. По крайней мере, он ее так звал.
— И никто не знает ее телефона и даже как она выглядит. Великолепно.
— Сам Бориска описывал ее то как эльфийскую принцессу, то как древнеславянскую княжну, хотя не думаю, что он имеет четкое представление о них обеих. Насколько я понял, она все-таки блондинка, достаточно высокого роста… Впрочем, мне кажется, не лучшая это идея распутывать клубок с его внутреннего конца. Мы не там ищем. Неправильно думаем. Ты прав, спать хочется, мозги еле шевелятся.
— А может хрен с ним? Насильно жить не заставишь. Сам виноват. На других факультетах его еще в первом семестре бы отчислили.
Ухоженная зеленая зона перед метро «Электрозаводская» сменилась многолюдным переходом под железнодорожным мостом и не менее людной территорией перед вестибюлем, наполненной теми, кто торгует, и теми, кто покупает. Вергилий по-прежнему шел молча. Тишина заразила его. Что-то барабанило невидимой мягкой рукой по его затылку. Он это чувствовал, ощущал тонкую волну, передающуюся от места стука до самого сердца, заставляя стучащий орган оступаться, спотыкаться, оглядываться назад, на полсекунды забывая о своем пожизненно бремени перекачивать кровь.
— А помнишь, что здесь Андрюха Ктырюк неделю назад вытворял? — предавался Дмитрий беззаботным воспоминаниям.
— Ага…
— …Встал у фонаря и стоит как замороженный. А потом вокруг столба стал ковылять. Гагарин, блин. Думал, развернется, обратно пойдет, так нет же! Вернулся к прежнему месту и пошел на второй круг. Его прохожие толкают, а ему хоть бы хны. Никого не замечает, клинический зомби. Я чуть не сдох тогда со смеху.
— Ладно, не будем над человеком издеваться. Он явно не так прост, как кажется.
— Думаешь, шпиён?
— Нет, антихрист. Вообще, конечно, черт его знает, но мне кажется, где-то внутри него душевный огонь горит ничуть не хуже твоего, например.
— Может быть, может быть… — Дмитрий затих, обозревая толпящийся вокруг народ.
— …Вир, смотри, это, кажись, Олеська из школы…
Вергилий повернул голову, уложив взгляд вдоль руки Дмитрия. И чуть не подавился собственным горлом.
— Да, точно Олеська. Воложина, — продолжал амперовский голос. — Не узнаешь? Ты ведь, кажется, был неравнодушен к ней?
Вергилий прищурился и расслабил взор, не собирая его ни на чем, кроме собственного рассеяния. Однако этого хватило, чтобы выделить среди разноцветной толпы, сквозь солнечную пыльцу три подвижных женских фигуры. А уже из них одну знакомую. Солнце слепило глаза. Вергилий прищурился и отвернулся вниз, в голубоватый затененный асфальт, но даже теперь незваный образ пробивался к нему — через слух. Ибо сквозь городские шумы и бездушное людское блеяние вдруг отчетливо послышался очень радостный и звонкий смех, настолько отвлеченный и знакомый, что хотелось взорвать тонну тротила, и в этом грохоте вновь обрести душевный покой.
— Вир, да куда ты спешишь?
— К метро, — ответил Вергилий максимально невозмутимо.
— Давай подойдем! Часто что ли встречаем народ из бывшего класса?
— Да ладно, что беспокоить?
— Поверь, мы их не побеспокоим. …Я что-то не припомню этих ее подружек. Ты не помнишь?
— Нет…
— Я тоже. Давай, Вир, давай, идем, не стесняйся.
— Да иду я, иду.
— Ядрен нуклон, куда они делись? Ты их видишь?
— Не-а. Народу много, исчезли из поля видимости. Не судьба. Так что, идем в метро.
— Вир, ты как всегда соображаешь быстрее всех! Идем в метро. Что ж делать?
— Кстати, насчет Бориски, не знаешь, какой у него телефон и оператор, можем ли мы определить его местоположение?
— Нет, я сам об этом думал. Я, конечно, могу попытаться с тем, что есть, но это почти дохлый номер. Операторы до сих пор только спецслужбам и дают такие возможности. Хотя, конечно, все ломается, все продается… Однако, Вир, ты быстро меняешь темы разговора…
Солнце скрылось за крышами, небо устлали деревья, открытый ветер остался позади. Распрощались недалеко от дома, Дмитрий пошел дальше, а Вергилий неторопливо завернул к себе. Снова хотелось спать. Быстрая ходьба немного разбавила сонную деятельность мозга, но около дома шаги сами собой замедлялись, а в глаза втекали не те, неверные образы. Черт, только бы опять не вспоминать! И потом дома не отвечать на лишние вопросы о своем самочувствии.
Вергилий, что есть силы, зажмурил глаза. Он хотел избавиться от навязчивых мыслей, но с каждым новым усилием его все больше затягивало в старый родной омут. Почему они пошли этой дорогой, спрашивал он себя, ведь они обычно возвращались в другое метро. Почему Дмитрий проявил такое чудо наблюдательности? …Если раньше, дубина, вообще ее не замечал. И почему… почему она была почти одна, только с подругами, такая радостная и…красивая…почти как та ее сестра, что навеки осталась в его памяти неизменно чистой жемчужиной и обещала покоиться там вековечно, охранять его покой и гармонию. Проходили годы, жемчужина скрылась под толщей песка, и некогда божественные черты лица стали забываться, исчезать в мозговой свалке. Это тревожило душу, печалило, но душа уходила вниз, успокаивалась, и все бы хорошо, если бы ни эта встреча.
«Забудь! — снова говорил он себе. — Ты же знаешь, как это тупо, нелепо и мучительно. Не буди в себе чувства, сгоришь в них — и никакой разум тебе не поможет. Ты упустил шанс, больше встреча не повторится. А ты ведь знаешь: ты потерял ее телефон».
…Вергилий медленно поднимался ввысь по мрачным лестницам. Одна за другой мелькали ступеньки и уносились в небытие как напрасно ушедшие годы. Он ступал мягко и осторожно, дабы не расплескать душу, но она, озорная и неприученная, брызгалась солнечными каплями, поднимая вверх свое мрачное как вода Яузы нутро. Не учили его ни книги, ни лекторы, как погасить эти волны, водворить душу туда, где она дремала студеную зиму, мерзкую слякоть и бессонные ночи за курсовой.
IV.
Вокруг спешили студенты, входили и выходили, а он стоял и который раз осознавал, насколько легок и суетен этот мир, если малейший ветерок приводит его, словно ворох листвы, в такое несусветное движение. Андрей Ктырюк возвышался над мраморным полом возле входа в читальный зал. Прошла минута. А может быть, и две, если не три. Кончалась перемена. В динамиках что-то говорили о возрождении отечественной науки. Все спешили либо на пару, либо домой. Не надо было проходить мимо этого места, думал Андрей сквозь желеобразную головную боль. Надо было идти по другой лестнице, так быстрее дошел бы до… А куда он, собственно, шел?
Андрей попытался вспомнить — ведь он специально сюда ехал из дома. Зачем? Он стал припоминать оставшиеся зачеты и расписания преподавателей. Да нет, к тем, что принимали, он уже сходил. Тогда что; неужели…
Он уже не удивлялся такой бредовой догадке. Он вполне мог собраться и поехать в университет только ради того, чтобы прийти сюда, на третий этаж, и напротив двери в читальный зал, где людей радует бесплатный интернет, застыть в немом поиске, разведке и борьбе. Попросту говоря, застыть как трухлявый пень. Внутрь входить было слишком мучительно, вот около двери баланс глубины и невыносимости боли был самым оптимальным, чтобы четко взглянуть в темные дебри и нащупать нить. И что-то он уже нащупывал. Лес был не просто неподвижным нагромождением коряг и моха, сквозь него проносились в разные стороны некие потоки, словно русла рек или стаи насекомых. Потоки, еще недавно неразличимые струйки тьмы между стволов и ветвей в дебрях заколдованной чащи, теперь виделись отчетливо и даже ощущались почти осязательно: казалось, можно их подцепить рукой. А еще они образовывали неведомые картины, дивные и неповторимые под каждым новым ракурсом.
Андрей пытался подключить ум, понять, что они означают, из чего состоят. Пытался вглядеться, словно в микроскоп. И вдруг заметил странную вещь. Это издали поток напоминал реку или что-то быстрое и целостное. А вблизи это было…
Стадо баранов. Бегущее и широкое стадо. Барашки были темные и светлые; большие и малые, различные по пушистости и полноте. Их завитая шерсть была ярко очерчена и походила на черно-белую рябь, временами даже придавая им сходство с зебрами. Их было то много, то мало, но они беспрестанно шагали огромными стадами. Андрей изо всех сил тянулся к ним. Его поразило это открытие до глубины души. И вот уже ему казалось, что он слышит блеяние и топот копыт. И даже может дотянуться, погладить, провести ладонью по шерсти сразу нескольких…сотен животных. Он словно втиснулся в тонкую и длинную дыру, и голова его уже была далеко, в другом конце норы и значит, совсем в другом месте. И ничего, что стены норы жмут бока, что он вытянулся подобно таксе: он теперь видит новый уровень. Словно малыш, доросший подбородком до края стола. Стола, где по заливным лугам удивительно ровными строями бегут бесчисленные послушные барашки. Удивленный и окрыленный, осознавший себя «абсолютным пастухом», Андрей, зачерпнул часть стада. И с воодушевлением смотрел, как удивленно блеет каждая скотинка, прежде чем растаять на его руке.
Его выбросило на берег резко и пронзительно, точно лодку в ужасный шторм. Он увидел дверь в зал и людей, которые пять минут — или секунд? — назад подходили к ней, а теперь исчезали уже в проеме. А разбудил его из-за двери именно этот гневный голос:
— Ёперный театр! Что здесь за связь?! Теперь заново фильм качать!
— Молодой человек, вы что кричите? Вы где находитесь?
— Извините…
V.
Вергилий стоял хмурый и задумчивый, напрягши окаменелый подбородок. Дмитрий, приоткрыв рот и постоянно переминаясь с ноги на ногу, напоминал клубок искрящих как провода нервов, питаемых отчаянием и растерянностью. Солнце белело где-то на райских высотах, только его лучи еле пробивались сквозь молочную дымку, стоящую над полями и сероватой кромкой леса. Какие-то сонные туманные течения в воздухе холодили цветущую местность посреди ясного дня и убаюкивали неспешную сельскую жизнь. Поблизости, на платформе, шелестело множество звуков и голосов, но над всем этим воздушным океаном стояло какое-то белесое оцепенение, навевающее мысли об испанской сиесте.
На станции же до сиесты было далеко. Встревоженных зевак отгоняли подальше, а они все равно лезли, перешептывались и ужасались. Сотрудники правоохранительных органов и железнодорожники уже рассеялись по месту происшествия и подустали, да более нервными сделались из-за любопытства народа. Люди в белых халатах опустили покрывало и понесли свою ношу прочь.
— Ладно, — вздохнул один из милиционеров, — Закончим. Задолбали же эти суицидники. Хорошо хоть паспорт уцелел.
Дмитрия с Вергилием не удостоили внимания, хотя наступали секунды, когда оба хотели вылезти непосредственно к точке конца и без всякого паспорта опознать человека. Они еще долго стояли у места происшествия на правах зевак, пока напряженный узел вокруг не стал рассеиваться. Затем они медленно побрели от линии в сторону, по траве к дороге и жилым строениям, устремив взоры куда-то вверх, почти к небу.
Небо стояло какое-то особенно высокое, монументальное и вечное. Наверно, таким его видел над Аустерлицем князь Андрей в одном бессмертном произведении.
А недавно еще все мысли были на земле. Недавно еще было утро среды, ничем не примечательной, если не считать, что в универ можно было не идти, и уж точно не предвещающей ничего страшного. Даже когда Дмитрий позвонил своему старому другу и рассказал о любопытном событии, Вергилия это только порадовало: весна наконец напитала его вдоволь энергией и тягой к деятельности. Он прилетел в заветную квартиру, и вместе они несколько раз прослушали запись вызова, пришедшего невзначай с телефона Бориса. Первый раз за более чем половину недели! Оба товарища горели глазами и всем лицом, прислушиваясь к шумам из динамика. По правде сказать, в этих пятиминутных шумах голоса Бориса они не услышали, зато после тщательной компьютерной обработки вытащили-таки человеческие слова: «…лятино, осторожно, двери закрываются».
«Это пригородные ЖД. Либо от давки случайно врубился вызов, — предположил Дмитрий. — Невероятно, но так бывает. Либо набрал номер и…что-то произошло. Все, давай, схему в руки — ищем, на каком направлении станция с такой концовкой».
Дмитрий снова соображал быстро, подобно метеору. И подобно ему же они сорвались с места и понеслись прямо к вокзалу, а дальше под успокаивающие и милые душе звуки поезда доехали до той самой станции, о которой объявили из телефонного динамика. Погуляли десять минут, ничего не нашли, наобум поехали до следующей станции. Зачем? Чтобы увидеть скопление зевак, кровавые шпалы, скорую и милицию за опознанием того, что недавно было их одногруппником, а теперь на секунду выглянуло из-под простыни безвольной кистью бледным, покрытым сыпью кровавых капелек лицом? Похоже, лицо и кисть руки были единственными уцелевшими частями тела.
А теперь над душевным безмолвием возвышалось мыльное небо, и только испуганный ветерок осторожно копошился в тесноте лесных ветвей и паутине проводов постоянного тока.
Дмитрий сделал несколько глубоких вдохов, словно остужая легкие, и выражение его лица стало постепенно принимать спокойные и здоровые черты. Вергилий все так же перебирал ногами по земле задумчиво и безмолвно. Прошло, должно быть, минут двадцать. Железная дорога успокоилась позади, а под ногами шуршал пыльный сельский асфальт.
— Воздух свежий, — прервал наконец Дмитрий молчание чуть севшим, угрюмым голосом, — Не жарко.
— Да…свежо…скоро вечер…
— Я до последнего не верил. Думал, придуривается. Ну ничего у нас не было, чтобы серьезно предполагать что-то криминальное!
— Я тоже не верил.
— Ядрен-протон! Надо было сразу всех на уши поднять!
— Не ругайся. Ему этим точно не поможешь.
— Не могу успокоиться… Не понимаю! Ничего не понимаю! Зачем?! Что могло произойти такого, чтобы он вдруг вышел из дома, пропадал почти неделю, а потом прыгнул под электричку? С зачетом не справился?
— Мы не там ищем, — вздохнул Вергилий. — У меня все сильнее чувство, что мы не там ищем. И мало что знаем. Где он был все это время? И что он делал те полчаса, которые прошли между прибытием сюда и самоубийством?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Нет, у вселенского разума.
— Тогда понятно, — задумчиво шептал Дмитрий. — Эх! Грош цена нашей жизни, грош цена трезвости разума. Нормальный человек был…и вдруг такое. Я раньше думал, что суицидом кончают такие хмурые люди, себе на уме, постоянно в смятении, в депресняке, в каком-то поиске смысла.
— Нет, Димыч. Такие люди будут хвататься за жизнь, чтобы думать о смерти.
— Что же тогда этих-то подвигает?
— Не знаю… Я вот сейчас все думаю…мне что-то лицо его не понравилось.
— Естественно! Елы-палы, нечасто вместо знакомой личности видишь кусок биомассы… До сих пор перед глазами стоит!
— Вот. А у меня не стоит. И это мне не нравится. Пытаюсь вспомнить, а не помню. Словно тряпкой вытерли. Нет, конечно, формально все помню…могу даже нарисовать по памяти. Даже больше того, слишком много отдельных… моментов. Но целостная картина куда-то исчезла — я словно дрыхнул половину того времени.
— И что же тебе не нравится?
— Выражение. Знаешь… как бы поточнее выразиться… Модуль производной большой. То есть только что или прямо в момент падения его состояние души быстро изменялось.
— Ну, блин, естественно, когда ты летишь под поезд, у тебя все на триста шестьдесят градусов перевернется.
— Но не у самоубийцы! Добросовестные самоубийцы даже с тридцатого этажа молча летят. Но в то же время это не какой-то резкий приступ ужаса. Просто… произошло что-то новое… мне кажется даже, что он был рад этому новому. Как бы сказать… и страх, и радость. Устремленность какая-то. Он словно рассматривал кого-то вдали. А потом все изменилось. Глаза еще вдаль смотрят, но уже хотят оглянуться. И нижняя часть лица вроде скорбная, но эта скорбь начинает разрушаться. Короче, ты понял, что он не самоубился. По крайней мере не сознательно. Представь, что ты стоишь на платформе… Кстати, у тебя никогда не было такого чувства, что когда стоишь на платформе, ощущаешь себя как бы великаном трехметровым: смотришь на рельсы как с высоты головы, и тебе кажется, стоит сделать шаг и ты перешагнешь сразу несколько метров?
— Ну… Возникает иногда…
— Ну так вот. Представь, стоишь ты на платформе, на самом краю. И вдруг видишь что-то такое… неописуемое, манящее, сводящее с ума. Тебя всего на секунду покидает разум, тебя подхватывает рефлекс. Ты шагаешь вперед, как мотылек к свету. А впереди рельсы. И поезд.
— Жесть какая-то. Ладно. Что будем делать? Домой?
— Нет, раз уж выбрались за город, давай воздухом подышим. Прийти в себя надо.
— Вечер уже. Не будут там у тебя волноваться?
— Нет, сегодня не будут. Отец вернулся, так что и без меня там будет весело. Даже слишком. А вечером здесь хорошо. Свежо, не душно. Тем более, ты не забыл, что он зачем-то приехал именно сюда?
— Да, надо что-то делать. Пустой скорбью ему теперь точно не поможешь. Эх, надо было сразу народ расспросить. А сейчас, наверно, все разошлись.
— Да нет, вон еще стоят.
— Отлично. Идем?
— Я тебя здесь подожду. Ты у нас единственный профессионал по работе с людьми, я мешаться не хочу. Я пока здесь постою, посмотрю местность. Подумаю…о лице.
— Ладно, мыслитель, давай, я скоро.
Дмитрий бойкой походкой устремился туда, где еще не рассосались последствия чьего-то трагического телодвижения. Его ноги на пару с ветром зашелестели в траве, за его спиной сомкнулась дымка, уже не такая белая, а спокойная, серо-голубоватая. Она же расстилалась вдоль дороги вместе с пылью от редких машин, она же клубилась где-то за дачными дворами и крышами коттеджей, между дальними деревьями и стеной леса. Одинокие дачники показывались вдоль улицы, срывался с цепи лай собак, текли всевозможные бытовые шумы, высокие хоры кузнечиков, басы жуков и баритоны шмелей. И неизменно властный шепот ветра.
Вергилий висел взглядом где-то там, где все расступается до самого края леса, этой далекой стены, словно первой ступеньки в небо. Поляну пересекала тонкая тропинка, звала кузнечьими трелями, манила вдаль. А где-то рядом извивалась железная дорога; и шумы неведомых поездов пели в унисон с ветром. Все-таки нет ничего лучше на свете, чем сельская местность и железные дороги! После десяти минут свежей тишины Вергилий ощутил ту необходимую порцию покоя и умиротворения, чтобы почувствовать в целостной и стройной форме весь этот странный день. Лишние эмоции ушли, и он почему-то осознал, что не чувствует ни печали, ни траура, только странное беспокойство, отражение каких-то перемен внутри и снаружи, смысла и цели которых он пока не понимал.
Дмитрий вернулся минут через тридцать, так же неторопливо шелестя травой и не нарушая покоя. Вид у него оставался не шибко радостный, но все же более адекватный и удовлетворенный.
— Медитируешь? — произнес он, застыв в траве рядом с другом. — Да, все мы ищем какую-то истину…
— Ты свою не нашел? Я имею в виду нашу общую.
— Нашел многое, а истину…уж извините. Его действительно видели где-то полчаса до самоубийства. Причем в разных местах. Но ничего внятного не говорят. Только, что быстро шел непонятно куда, потом обратно. Искал что ли кого-то. Но это не самое нелогичное. Одна старушка видела, как он прыгал с платформы.
— И как?
— Ты в чем-то прав. Он что-то увидел вдали, подошел к самому краю, и долго куда-то всматривался. А потом то ли вздрогнул неудачно, то ли попытался оглянуться и попятился, то ли услышал что-то неприятное и рефлекторно шарахнулся… А еще один прохожий говорит, что он наоборот был очень собранным и уверенным: смотрел вдаль своей судьбе, а потом, когда подошел поезд, совершил какое-то танцевальное па и резко взлетел в воздух перед поездом как мастер балета. Вот так.
— То есть показания сходятся только в одном: он смотрел вдаль…
— Вот в этом-то и соль. Я старушку долго пытал, но все без толку. Ну, пришлось реконструировать события, самому влезать на платформу и представлять себя Бориской. Кстати, зря ты мне про великана сказал, я сам чуть не рухнул. Но в итоге нащупал это место, куда он пялился, с точностью до десятка метров. Стал расспрашивать других. Ну, что могут сказать? Край дороги, народ ходит, никаких НЛО и призраков.
— И что? Вообще ничего?
— Нет. Слухай дальше. Один парень нашего возраста — вот что значит гормоны! — говорит, что как раз именно там видел девушку крайне привлекательной внешности.
— Ну, Борис, конечно, ловелас, но чтоб до такого, что даже поезд не увидел…
— Да подожди ты, все у тебя мысли об этом, я не то имею в виду! В общем, видели там девушку. Как описывают, довольно высокую, с длинными светлыми вьющимися волосами, очень красивыми, не тощую, но стройную, с гордой осанкой, почти королевской. Чем тебе не эльфийская принцесса?
— Как же это он так подробно тебе описал, раз там так много народу ходит?
— Я же говорю, гормоны. И она, видно, в самом деле была что надо. А еще он сказал, что там с ней кто-то был, какой-то мужик весь в черном. Но уверен не был. Допускал, что показалось — тут уж гормоны не тянули его подольше рассмотреть.
— То есть как с ней: около нее, мимо нее или вообще в обнимку?
— Верхом на ней. Не знаю, непонятно. Мог просто проходить. А мог и не просто. Хотя если предположить самое смелое, все становится понятно: его Мила завела любовника, а Борис увидел их, и это его подорвало.
— Дмитрий, если б ты увидел свою девушку с незнакомым парнем, тебя бы подорвало так, чтобы ты шагнул под поезд? Сомневаюсь. Скорее подорвало бы того парня. В прямом смысле, пластидом.
— К этому моменту у него могло развиться достаточное психическое расстройство для крайних действий. Откуда мы знаем, в каком свете он видел этого любовника прошлые разы?
— И в каком свете видел свою жену.
— И это тоже. Короче, не нравится мне эта особа эльфийско-арийская. Ненормально это, не бывает просто так. Вообще, доведение до самоубийства — это уголовное преступление, за это сажать надо! А мы даже местоположение определить не можем. Слушай, давай вместе пройдемся туда. Я там, конечно, осмотрел все и ничего не нашел, но, может, ты что-нибудь там на подсознательном уровне попытаешься сообразить.
— Пойдем. Только на подсознательном уровне сообразить не пытаются: на нем либо соображают, либо нет.
Локализованная Дмитрием область находилась метрах в тридцати от платформы. Там неширокая тропка вела сначала от рельсов, вдоль автодороги, потом где-то терялась в траве и впадала в другую тропу, параллельную путям и стене довольно густо посаженного леса. Эта естественная темно-зеленая крепость ощутимо контрастировала с обжитым дачным поселком на другой стороне путей и издали производила впечатление красивого махрового ковра на стене, ограничивающей уютную комнату. Именно у подножья этой стены, где человеческая жизнь, казалось, и ограничивалась, они остановились.
— Следов, как видишь не найти, — сказал Дмитрий, — Каких-то примечательных потерянных вещей тоже. Не знаю, может, ты запах уловишь. Или, там, музыку смерти…
Вергилий в самом деле осторожно втягивал в легкие воздух. Его взгляд расслабленно качался по окружающей траве, а мысли тихо, на цыпочках трудились, дабы поймать среди всех сенсорных проявлений что-то родное каждой из них. Но все было проходом, и кроме наглеющего ветра, свежести и какого-то ржаво-креозотного запаха железной дороги он ничего не ощущал.
— Хм…
— Что, Вир?
— Я, кажется, сообразил, что мне не нравилось в его лице.
— И что же?
— Ничего, с лицом-то все в порядке. Рука — кисть руки — я с начала не придал значения безымянному пальцу. А теперь вспоминаю этот палец: он не был поврежден. Он был просто распухший. Причем, очень сильно… И еще, знаешь, сероватый такой, гнойный.
— Какое-то воспаление после травмы?
— Да. Помнишь, ты говорил, он, когда из дому убегал, показал товарищам безыменный палец с таким видом, как будто бы это центр вселенной. Товарищи не разглядели никакой травмы, никакого пореза или опухания, хотя оно уже тогда, видимо, было. Зато они обратили внимание на посыл, как ты выразился. Это был не посыл. Попробуй согнуть все пальцы кроме безымянного. Сложно?
— Ага.
— Вот. Приходится напрягать много мышц, чуть ли не от локтя, при этом по большей части бесполезно. Видимо, эту напряженность и увидели наши знакомые, но восприняли ее как некий эмоциональный посыл. Обычно так показывают не безымянные, а средние пальцы. А он просто хотел продемонстрировать некую травму. Возможно, в ней-то все и дело.
— Ха… Интересно. И поэтому для него мир и опух?
— Может быть. Кстати, сепсис может вызвать плохое самочувствие, слабость, а так же помутнение сознания. А с учетом того, что его организм и так был ослаблен простудой…
— То есть он окончательно свихнулся из-за своего пальца?
— Не знаю. Может быть.
— Все равно непонятно еще слишком много.
С глухим нарастающим шумом издали показалась электричка, отбила по рельсам затихающий ритм и остановилась у станции. Даже на фоне дачного поселка она не выглядела чужой и устрашающей и своим зеленым цветом словно жила неразрывно с окружающей природой.
— Да, — проговорил Дмитрий вслед огненному концу поезда, уплывающего в холодную серо-зеленую бездну, — На Москву электричка.
— Когда следующая?
— Через полчаса. Так что загуляли мы с тобой. Уже темнеет.
— Скорее, это погода хмурится. Тучи какие тяжелые. Прямо поток булыжников.
— Вот-вот. Как бы дождь не пошел.
— Нет, до дождя явно далеко. Вот ветер уже какой-то зябкий, влажный. А темнеет действительно быстрее.
Долгожданный поезд подкрался незаметно, рознясь с ветром лишь стуком колес. Видно, из-за будней народу было немного, а уровень света был таким, что темнота оставалась якобы ниже той отметки, когда положено в вагоне быть освещению. После пасмурного, но незыблемого уличного света тамбур показался скопищем гудящих сил тьмы. Двери зашипели и закрылись, и на душе снова стало темно и печально. Пройдя в вагон, друзья устало сели на пустое сидение. Дмитрий грустно-осоловелыми глазами уставился в окно. Вергилий снова погрузился в каменную задумчивость, почти закрыв глаза и прислушиваясь к музыке разгоняющегося поезда. С раннего детства ему доставлял неизъяснимое удовольствие этот звук набирающего обороты электродвигателя, этот позитивный мотив, в которой было что-то от трубы и от электрогитары, что-то сильное и романтичное и непременно внушающее надежду, когда поезд разгонялся. Может, именно это было сейчас нужно, подумал он, именно этого так ждала его душа?
Поезд набрал вдоволь скорости и теперь мчался к серому небосводу, мелодично постукивая колесами. Его звучание стало более ровным и унылым. Зажгли свет, вагон оживился, послышались голоса, не такие унылые, как давеча лицо Дмитрия. Сам Амперов оторвал голову от руки, прижавшейся к раме и стал оглядывать вагон, словно выискивая кого-то.
— А народу немало набралось, — заметил он, — Хоть какая-то атмосфера.
— Я люблю, когда народу в вагоне вообще нет, — ответил Вергилий. — Никто не мешает спать, думать, слушать шум двигателя и колес. Лучше всего в купе одному.
— Если бы мне после всего этого нормально спалось, я бы тоже поспал в тишине. А теперь что-то неспокойно, как-то гневно на душе. Ну не умею я ни скорбеть, ни сопереживать. Если что-то подобное случается, у меня только одна мысль: могу ли я что-то сделать с этим, реальным миром, чтобы ушедшая душа… как бы сказать? Ну, чтобы не стыдно, что ль, ему было… Ну, понимаешь. А тут и его унесли, и меня по рукам и ногам связали. И ничего.
— Понятное дело.
— Надо будет хорошо выспаться. Похоже, я действительно получил по мордам вселенской загадкой.
Дмитрий хмыкнул и снова вгляделся вглубь вагона. Потом вдруг поднялся с сидения и с обновленным выражением лица двинулся куда-то через несколько мест. Вергилий остался сидеть, вопросительно глядя на него, пытаясь понять, что его так обрадовало. И только спустя секунду через глаза и уши заметил нечто такое, что его самого заставило вздрогнуть. А рядом помимо голоса Дмитрия уже звенели другие, гораздо менее грустные.
— Дима?! Какими судьбами? Что ты тут делаешь?
— Привет, Олеся. Я лично тут еду в Москву. А вы что тут делаете в такой час одни?
— Представь сеюе, тоже в Москву едем! С днюхи подружки возвращаемся. Вот уж кого не ожидала увидеть, так это тебя.
— Что вы тут одни сидите, давайте к нам! У нас там все равно сидение свободное, скрасите наш душевный сумрак.
— Какой же у вас душевный сумрак?..
Дмитрий снова был рядом, а вместе с ним еще две пассажирки.
— Ну, Олеся, Вира ты знаешь…
— Привет, Вир! Ты тоже здесь?
— Привет, — Вергилий растерянно помахал рукой, чуть сожмурясь, будто посреди скромного освещения вагона ему поднесли настоящее солнце.
— …Знакомьтесь, это Маша, моя подруга.
— Очень приятно…
Дмитрий, прикрыв въевшуюся тень печали доброжелательной маской, занял свое законное место у окна, а девушки уселись напротив. Вергилий тоже улыбнулся, расслабился и поднял мыльный взгляд от пола. Однако внутри него темное спокойствие испарилось без следа, и хлынувшие потоки света заставляли биться сердце до того быстро и нестройно, словно оно обгоняло летящий поезд, трепыхаясь на ветру. Его глаза бегали вокруг всего поля зрения и наперекор всем желаниям не решались остановиться на чем-то конкретном. А мысли рождались быстрее нейтрино и так же быстро растворялись желтоватом тумане.
— Мась, знакомься, это Дмитрий и Вергилий, мои бывшие одноклассники.
— Вергилий? Красивое имя.
— Древнеримское, — процедил смущенно виновник беседы.
— Между прочем, поэт такой был в древнем Риме, — добавил Дмитрий. — А можно просто Вир. Это в переводе с латинского означает мужчина. Да, Вир?
— Угу.
Подруга Олеси сдержанно улыбнулась. Похоже, она единственная почувствовала следы катастрофы, отпечатанные в глазах парней. А может, просто по жизни без меры знала меру. Прямые черные волосы обтекали ее острые плечи, словно прозрачные воды чернодонной реки, омывающие строгую геометрию моста. Она вся была как этот мост, но при этом лицо не казалось ни каменным, ни железным. Глаза отливали простотой и искренностью. Не то, что адские лампы Дмитрия.
— А вы, говорят, где-то обществом манипулировать учитесь? — спросил Амперов.
— Где-то? Вы что-то свысока на нас смотрите, как на кошек с десятого этажа, не кажется? Мы, между прочим, в МГУ учимся, на социологическом факультете. Знаешь что это такое?
— Что вы, что вы, конечно. Да на таких кошечек как вы с десятого этажа смотреть даже недостойно как-то.
— Вот это ты правильно. Мы к человечеству с уважению относимся. Мась, как там нам говорили? К живому и тонкому созданию. Мы вообще на экологию хотели, но что-то как-то… Промахнулись. Но это тоже ничего. И никаких тебе манипуляций. Не то, что вы, сухари, электрики…
— Не надо на нас! Электричество — то же часть природы, хоть и не живой. А неживая природа — это такая бездна! Так что попрошу не наезжать с вашим МГУ, мы в Бауманке учимся, в великой цитадели интеллекта, в мировой обители разума, за мрачными стенами которой бродят призраки тех, кто мир на колени ставил своими ракетами…
Что ни говори, у Дмитрия порой очень получалось декламировать поистине мрачным голосом и при этом веселить других.
— …И вообще вам повезло: тебе, Олеся, ты нас знаешь, и тебе Маша: вы разговариваете с тем, кого называют царем электричества, величайшей стихии природы.
— Простите, ваше величество, но нас слишком утомляет ваше электричество, — прожурчала Олеся своим голосом и сама рассмеялась сказанному. — Сегодня вообще на даче полдня без света сидели, ничего. Природа, свежий воздух. Свечи.
— Он изобретатель, — пояснил Вергилий, смущенно опустив взгляд вниз от больших и лучистых Олесиных глаз и еще больше смутившись тому, куда в результате его глаза попали. — Э…мастерит всякие…мощные вещи на высоком напряжении… радиоэлектронику так же всякую…
— Мне уже страшно… — произнесла Маша.
— Он еще забыл сказать про химию взрывчатых веществ, про всякие мощные программерские штуки, про сетевые технологии… Маш, да не бойся ты. Мы, маньяки, тоже люди. Да…еще по законам Кирхгофа любые уравнения за три секунды вычисляю в уме. Это помимо того, что я невероятно скромный.
— Вергилий, уйми своего друга, — ответила Олеся, — А то Мася сейчас сбежит, и я одна с вами останусь, а я сама уже боюсь.
— Да, я не представил вам моего боевого товарища. Ужасайтесь, это Вергилий, великий поэт и мыслитель, мастер во всех видах искусства; виртуоз, играющий на музыкальных катушках Тесла, натуралист, специалист по разведению боевых шмелей; знаток древних языков и разработчик систем искусственного маразма… в смысле интеллекта, за который он умудрился получить диплом программиста и первое место на городской олимпиаде… Как умудрился, ума не приложу, я эту олимпиаду два раза выигрывал, но мне при этом ни один препод нобелевку не прочил. Так вот…
— И про руны не забудь.
— Да, еще и дизайнер наших изобретений. Из-за его скандинавских рун и кельтского гоголя…
— Огама!
— …Вот-вот, из-за этой вот писанины я чуть не убился своим же электрошокером. Кто ж знал, что он руны благоденствия с проклятьем перепутал?
— Не верьте ему! Он со своей техникой не умеет обращаться, и руны тут не причем.
— Понятно, — заключила Маша очевидность, — Два чокнутых гения тире маньяка заскучать не дадут. Олесь, как ты с ними училась?
— Представь себе, как-то училась. Да нет, они прикольные, интересные. К тому же, в школьные времена им было как-то интереснее самим что-то делать, чем на общих тусовках пропадать.
— Тебе, Олесь, тоже, — заметил Дмитрий в ответ, — Тоже не ахти, какая шумная была.
— А причем тут шумная? Это разве показывает какие-то достоинства в человеке? И вообще, ты меня за истеричку не держи, я ею не была и не являюсь. Нет, конечно, могу быть в определенных случаях, только, боюсь, тебе это не понравится. Совсем не понравится. И электричество твое тебе не поможет. Будешь, дорогой мой, пощады просить робенько и жалобно.
— …Анархисты не просят пощады…
— Ладно, ладно тебе, не прикидывайся вестником свободы. Вижу ведь по глазам, так бы и поимел всех на посту диктатора. Нет, на самом деле важна компания, своя, дружная, настоящая. Когда душой людей чувствуешь. А вы, ребята, изменились. Сколько мы не виделись? Уже лет шесть? В самом деле, вы очень изменились, стали таким интересными, замечательными.
— Спасибо, — усмехнулся Дмитрий.
«Ты тоже», хотел произнести Вергилий и впервые решился поднять смущенный взор к солнечным глазам некогда знакомой девушки. После минуты всеобщего веселья и цветущих эмоций он сам ощутил неожиданную легкость под ногами и мыслями. Но стоило их взглядам соединиться, и его шею словно тисками сковало.
«Боже милостивый, за что? — трепыхалось в его рассудке. — Почему мы с ней снова сталкиваемся и почему она такая красивая? Лучезарная как солнце… или термоядерный взрыв? Да не мое же, не мое! В кой-то веки я имел такие идеалы? Что за петрарковская привычка боготворить недоступное?! Тем более, в теперешнем расчудесном виде… А ведь на самом деле, чем она изменилась? Только, может быть, ростом чуть повыше да волосы чуть длиннее, укладка поинтереснее. А как годы назад колыхала душу, и думал, ничего не будет прекраснее. И раз уж забыть, так навсегда, ибо, насмотревшись на солнце, можно ослепнуть. А если цветок не поблек, не увял, не окаменел в гламурном блеске… если цветок окончательно расцвел?».
— Вергилий, — донесся до него божественный голос.
— А… Что?
— Вергилий, ты где? — она продолжала улыбаться. И он с замиранием сердца все больше понимал, что улыбается она именно ему.
— Я тута, — проговорил он, мутясь внутри себя от смеси грохота собственного сердца, бодрящего стука колес и штормовых волн своей души.
— Ты правда древние языки изучаешь?
— Ну так, немного. Насколько это возможно. Без разговорной, конечно, практики — говорить не с кем. А так латынь более-менее, древнегреческий, санскрит самую малость, не лучше литовский — он, правда, не древний, но все равно — а еще саамский, готский, гаэльский…
— У меня просто знакомый есть, древнекитайский знает. Я, правда, так и не поняла, какой в этом прок?
— Сложно будет тебе объяснить. Иногда вдруг кажется, что еще несколько шагов, и ты будешь знать все. А это невероятный стимул. Познание — это направление вперед, а творчество — направление вверх. Я предпочитаю идти по диагонали. Потому что по-другому нельзя. Мир, он как воронка. Ты можешь прогрызать норку в земле и тем самым идти только вперед, но ты не можешь взлететь вертикально вверх.
— А причем тут языки?
— Ну, как тебе объяснить. А языки — это своего рода мистические пути к познанию сути вещей. Своего рода ворота. Как написано в известном стихотворении Иллича-Свитыча... ты, кстати, слышала о нем?
— Нет, куда мне…
— Ладно. Ну, о Толкиене ты наверняка слышала, так вот…
— Вергилий, не надо, прошу тебя! Мне еще на экзаменах мозги нужны, мне их беречь надо. Вот сдадим все, тогда звоните, будем встречаться, чем плохо? Слышал, Амперов, бросайте свое высокое напряжение. Вы экзамены еще не сдавали?
— Куда уж нам? Только зачеты сдали.
— Ага, а мы еще не сдали! И ничего. Хотя у нас тоже цитадель интеллекта еще та. Так что давайте, не зарывайтесь в подполье, юные террористы. Впрочем, какие вы юные, вы старые террористы. Все равно не зарывайтесь.
Поезд все летел, рассекая холодный влажный воздух, погружаясь в темноту и приближаясь к Москве, этой бездонной галактике огней. В вагоне началось более активное движение, люди дожидались своих станций и выходили на ухоженные московские платформы. Незаметно начал подкрадываться Киевский вокзал, радость беззаботной длинной дороги подходила к завершению и компания стала собираться к выходу.
— Хорошо посидели, — сказала Олеся, быстро и грациозно поднявшись. — Время пролетело, я даже не почувствовала. Спасибо вам за компанию. Все было отлично.
— Да не за что, — ответил Дмитрий, — Вы сами подарили нам радость. А нам именно это и было нужно.
— Да, вы так и не сказали, что у вас за печаль.
— Нет; давайте, мы не будем об этом говорить. Поверьте, это не для ваших счастливых глаз и ушей. Хорошо?
— Ну… ладно, как хотите.
Двери отворились, и народ стал постепенно выходить. Теплая, обжитая за последний час электричка уступила место холодному и свежему, хоть и московскому воздуху, а мерный стук колес сменился хаотичными городскими шумами. Дальше была прогулка до метро среди толпы таких же приехавших и по иной причине стремящихся в подземку. Несколько станций совместной дороги и, наконец, последняя остановка у перехода на новую линию.
— Ну, нам с Машей туда, — сказала Олеся.
— А нам немного в другую сторону, — ответил Дмитрий. — Жалко. Мы только разгорелись.
— Да уж. Но ничего не поделаешь. Все когда-нибудь кончается. Даже такие внезапные встречи. Но вы уж на этот раз не забывайте нас.
— Вы нас тоже. Заходите на наш сайт в Интернете, пишите на мыло. Я сейчас вам скажу адрес.
Вергилий стоял рядом и напряженно перескакивал глазами между девушками и дорогой на свою привычную линию метро. Душа наполнялась горьким соком.
— Ну ладно, ребята, до встречи, — голос Олеси прозвучал немножко более грустно, но так же чисто и приятно. И эта грусть тут же затмилась последней вспышкой радости, когда она обернулась к Дмитрию.
— До встречи, Олеся! — ответил Амперов после легкого, комичного объятия. — И не забывай: электричество спасет мир!
Она улыбнулась и подошла к Вергилию.
— Ну… пока, Вергилий, — сказала она, приподняв голову и устремив к нему свой взгляд, словно отражение солнца в кристальном озере, — Встретимся еще.
Ее пальцы чуть заметно коснулись его плеч, а он, глубоко вдохнув теплый воздух, так же ненавязчиво протянул руки к ней. Когда он выдохнул, она, вспыхнув улыбкой, была уже далеко, в потоке своего пути. А он на миг ощутил, будто наполнивший его легкие воздух граничил с тем, коим дышали боги на небесных раздольях.
Спустя секунды, когда светлая, стройная фигура и светло-русые, чуть вьющиеся волосы исчезли в толпе как сон под звоном будильника, мир наполнился множеством всевозможных звуков, хаотичных шорохов, криков, мельтешением разноцветно-сонных одежд и лиц. Мир вокруг вспучился океаном тысячи жизней, и эта бездна походила на космос по обширности и отличалась от него лишь тем, что космос — по-гречески порядок. Вокруг затрепыхались люди, толкаясь и пыхтя, и на миг Вергилий искренне посочувствовал своему странному одногруппнику Ктырюку.
Но через полминуты они с Дмитрием самозабвенным шагом сами текли сквозь эту толпу с холодным безвременьем на лицах и остатками неопределенных дум в сознании.