Ночью в избе под напевы метели
Тихо разносится скрип колыбели.
И. Бунин
Название песен, которыми убаюкивали ребенка, колыбельные, произошло от слова колебать (колыхать, качать, зыбать). Также называли их и байками (от байкать – качать, усыплять). Многие особенности этих песен связаны с их основным предназначением – убаюкать ребенка. Младенец, не понимая слов, воспринимает в первую очередь мелодию и близкий к биению сердца звуковой ритм. Известный фольклорист В.П. Аникин (2) называет колыбельную песню «прелюдией к музыкальной симфонии детства», когда песня помогает подрастающему ребенку узнать «тональность слов, интонационный строй родной речи». Впрочем, этим значение колыбельных песен не исчерпывалось, о чем я и расскажу в дальнейшем.
Колыбельная песня неразрывно связана с определенным предметом, самой колыбелью, о которой следует сказать здесь несколько слов. Устройство колыбели для новорожденного традиционно на Руси обставлялось множеством таинств и мистических обрядов. Люльку (в форме квадратной рамы со слабо натянутым на нее холстом, образующим значительное углубление в середине, либо в виде плетеной корзины) или – как исторически более поздний вариант – зыбку (ящик, изготовленный из луба и имеющий дно из тонких дощечек) подвешивали к потолку на гибком шесте (к шесту она крепилась при помощи веревок). Снизу, как правило, тоже прикреплялась веревка, позволяющая качать эту люльку (зыбку) с находящимся в ней ребенком, не отвлекаясь от повседневной домашней работы. Колыбель – это обобщенное название всей данной конструкции. Прежде чем впервые положить в люльку младенца, в нее обязательно сажали хозяйского кота, о чем я расскажу дальше.
Русь – страна очень длинного летнего дня и очень длинной зимней ночи. Поэтому неудивительно, что на Руси возникла такая сильная культура колыбельной песни. Завывание метелей, треск промерзших деревьев в обледенелом лесу, далекий вой волков – все это придало русской колыбельной песне особенную протяжность и печаль, что отличает русские песни от песен всех остальных народов, даже таких родственных, как украинцы.
Конечно, колыбельные песни – не особое направление в русской культуре, они – неотъемлемая часть всей старой деревенской культуры. Говоря о деревенской культуре мы, конечно, не забываем, что на Руси были и города, даже много городов. Ведь в Европе Русь называли как раз Гардарикой, страной городов. Город тех времен имел большие каменные соборы, мощные укрепления, княжеские палаты, какое-то количество каменных жилых строений. Но в своем жизненном укладе он почти ничем не отличался от деревни и был частью той же самой культуры. А деревенская культура включала в себя очень многое – от ремесел до пищи и ее приема, от расшитых льняных рубах до узоров на наличниках, от похоронных плачей до колыбельных песен. И все это было едино, неразрывно (7).
Кроме времени колыбельные песни были тесно связаны с местом (9). Одни песни пелись среди маленьких деревянных избушек и шумящих лесов, другие – среди больших деревянных хором под свист ветра, летящего со студеного моря, третьи – там, где на ровной ладони степи раскинулись расписные белые хаты, окруженные подсолнухами и пахучими фруктовыми садами. Северянину было непонятно южное веселье, южанину – северная печаль. Если колыбельные песни южан часто несли в себе комичное, смешливое содержание, то все северные песни были серьезны, неулыбчивы, и, вместе с тем, мудры.
Сравним северную и южную колыбельные песни. Вот – Архангельская (1):
Баюшки-баю,
Не ругаю, не браню,
Лю-лю, люлю-лю.
Не ругаю, не браню,
Все желанничком зову,
Баю-бай, баю-баю-бай.
Баюшки, в лесе серы заюшки,
Баю-бай, баю-баю-бай,
В лесе заюшка бобочет,
Не над чем дитя хохочет,
Лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю!
Дальше сюжет развивается до слов о восходе солнца.
А вот пример южной колыбельной песни из Белгородчины (7):
А барыня
В избу вошла
И спрашивать у ней стала
А баю бай
Бай ба-и бай бай
Какие прибаюточки
Какие поешь деточке,
А баю бай
Бай ба-и бай бай,
А я тебе не служаночка
А я тебе
Родна мамушка
А баю бай
Бай ба-и бай бай.
Можно, конечно, слушать записи колыбельных песен и в современной городской квартире, старательно отгораживаясь от поп-музыки, доносящейся от соседей. Но вряд ли такое прослушивание принесет полное понимание всего смысла, заложенного в песню. Точно так же, как созерцание медведя, загнанного в клетку зоопарка, не даст представления об этом могучем звере, хозяине тайги.
Но перейдем к самим колыбельным песням. Как слышно из самого их названия, эти песни были тесно связаны со сном. Сон – один из самых значимых символов всех традиционных культур. Ведь он – уже не жизнь, но еще и не смерть. Он соответствует особому тонко-эфирному существованию, в котором можно повстречать невидимые при дневном свете сущности тонкого мира, как добрых, так и злых, как ангелов, так и демонов. Путь, проходимый во сне – это особенный путь, который уже не подвластен человеческой воле, и тем он похож на странствования души в 9 дней после смерти до вознесения ее в небеса. Спящий человек наиболее уязвим для вхождения в него нечисти, для наведения порчи и сглаза. Потому он нуждается в защите и помощи, как и усопший нуждается в заупокойной молитве. Особенно же уязвим ребенок, ведь для нечистой силы повреждение души невинного младенца гораздо серьезнее и важнее, чем дополнительный вред и так уже поврежденным душам взрослых. Малышей следовало оберегать особо, и потому защиты вокруг них было гораздо больше (7).
Пространство, в котором находились спящие люди, имело определенную сакральную защиту. Это – закрывающие окошки ставни с нанесенным на них особым, отгоняющим нечисть узором, особая форма колыбели и узор на ней. А колыбельные песни имели определенные сходства с молитвами, были своего рода «житейскими молитвами». Ведь у них был тот же ритм, похожая мелодия, в них тоже несколько раз повторялись отдельные слова или словосочетания. Некоторые исследователи сравнивают колыбельную песню не с молитвой, а с заговором. Согласимся, что это вещи – очень близкие, и по звучанию тоже.
Пронзительный свист ветра, вой далеких волков (а иногда даже лязганье их зубов, когда они подбирались слишком близко), скрип морозных деревьев, бледные лунные тени, пробивающиеся сквозь щели в ставнях – с одной стороны, и умиротворяющий треск дров в печки, размеренный скрип колыбели – вот среда, в которой пелись колыбельные песни. Они заполняли собой всю горницу, и их благодать ложилась, конечно, на всех домочадцев, ведь в те времена в тесных избушках не было никаких отдельных «детских» комнат. Но поющая женщина находилась ближе всего к ребенку, и именно его колыбельная песенка касалась первой (3). Каждое слово в ней несло особенный смысл, и не было ничего лишнего, как и во всех произведениях традиционной культуры. Ритм песни сливался в унисон с раскачиванием колыбельки, с дыханием и биением сердец, с таинственным ритмом всего мира. В краях, где метели пели дольше и морозы трещали громче, в песнях было больше печали, минора. Но сами песни одновременно были сложнее, сильнее. Крепче ведь были силы, от которых приходилось оберегать, значит сильнее должен был быть и сам оберег. Самые грустные и, вместе с тем, самые красивые колыбельные песни породила самая северная земля былой Руси, земля Архангельская.
Что интересно, некоторые особенности, свойственные русским колыбельным песням, можно найти и в песнях других народов. Испанский писатель и фольклорист Федерико Гарсиа Лорка, например, подметил, что настойчивое, почти навязчивое использование одной и той же ноты свойственно колыбельным песням всех народов Европы, а также некоторым формулам заклинаний и даже тем речетативам, которые можно было бы назвать доисторическими.
Но не только защиту и покой, умиротворение несла колыбельная песня. Она несла в себе еще и знания об устройстве мира. В те давние времена мышление людей не было аналитическим, оно не выхватывало из мира отдельные фрагменты, как это делается сейчас, и не анализировало их дальше, до мельчайших составляющих. Оно принимало мир целиком, и могло описать его до самых глубин всего в нескольких словах. Несмотря на все свои достижения аналитическое мышление к сегодняшнему дню, увы, зашло в тупик. Синтетическое же мышление древних не изжило себя и до сегодняшнего дня, а потому интерес к нему делается все большим и большим. В песнях, разумеется, давалась именно целостная картина мира, с которой человек и шел потом сквозь суровую крестьянскую (иногда – воинскую или священническую) жизнь. И получал от детства человек тех времен, в отличии от современного, не нагромождение различных знаний, одну половину которых он не знает, куда применить, а вторая – вообще не применима. Он имел одно большое Знание, прилагаемое ко всей его деятельности и вообще, к жизни.
Несли эти песни и нравственные начала, представление о добре и зле. Вернее, восновном они несли мысли о добре, зло оставалось за их пределами (как не-добро). Малыш, еще не умея говорить, уже узнавал, что есть хорошо и что есть – плохо. Так у людей вырабатывались общие ценностные и нравственные установки. Позднее, в советское время, о возникновении нравственных установок никто не задумывался, считалось, что они даны сами собой, «от человеческой природы». Этот своеобразный ресурс – нравственных людей, никто не учитывал, считая его вечным и вполне закономерным. Как это часто бывает, его конечность и не данность простой «человеческой природой» оказалась замеченной лишь тогда, когда он стал стремительно исчезать. И сейчас, когда человек изменился в худшую сторону до неузнаваемости, исследователи определили, что его источником была ныне разрушенная деревенская культура, неотъемлемой частью которой были и колыбельные песни.
Заметим, что не все матери одинаково хорошо пели колыбельные песни. На эту тему даже есть пословица «Не всякий байкать умеет». Учились этому искусству еще задолго до материнства, с 6-7 лет. В многодетных крестьянских семьях у каждой (кроме, конечно, самой младшей) девочки обязательно были братья и сестры. Подрастающие девочки обязательно играли роль нянек, если не в своей семье (в том случае, когда девочка была младшей), то в семье кого-нибудь из многочисленных родственников, которая, конечно, тоже была многодетной. Поэтому молодая мать была уже готова к материнству, в том числе и к такой его неотъемлемой части, как пение колыбельных песен.
Исследовательница А.Н. Мартынова (5) разработала лингвистическую классификацию русских колыбельных песен. Она выделила:
1. Песни-припевки из 2-4 рифмующихся строчек и содержащих один мотив.
2. Песни-наращения нескольких однотипных напевов, которые составляют парные рифмующиеся строки. Например – песни с зачинками: «Байки, побайки, Матери-китайки» или «Зыбаю, зыбаю, отец пошел за рыбою».
3. Песни с повторяющимся зачином, например «У кота, у кота, колыбелька золота».
4. Песни, в основе которых лежит развитие какого-нибудь небольшого сюжета. К ним относятся песни о коте, волчке, звездах.
Такая классификация, безусловно, заслуживает внимания. Но она ничего не дает для понимания смысловой сути этих песен, их явного и потаенного смысла. Поэтому я решила в своей работе применить несколько другую, смысловую классификацию. Методология этой классификации разработана философом-традиционалистом Мирчей Элиаде (11).
Рассмотрим основных персонажей, которые прежде всего встречаются в колыбельных песнях. Главный среди них, безусловно – кот.
В народном сознании кошка соответствовала огненной стихии, той же самой, что и душа. По народным поверьям, кошка могла созерцать мир тонких форм, скрытый от глаз человека. Например, было распространено убеждение, что кошка дружит с домовым и склоняет его на сторону добра в отношении к домочадцам. Одновременно она способна изгонять злые сущности мира тонких форм, отсюда дошедший до наших времен обычай первым впускать в новый дом кота. Кошку так же первой клали в колыбель, предназначенную для новорожденного.
В народном символизме кошка была стражем драгоценностей. Ведь она охраняла самое дорогое, что было в семье – амбар с зерном, и образ стража возник у кошки гораздо раньше, чем у собаки, ибо воры на русской земле были не всегда, а вот грызуны – всегда.
Но не только зерно стерег этот домашний зверь. Ведь он связан с невидимым миром, где обитают ангелы, бесы, а также нейтральные духи (лешие, домовые, водяные), представления о котором сохранились в народных поверьях, хотя и отсутствовали в христианском учении. Охранять от бесов и склонять на добро нейтральных духов – вот основное назначение кошки.
Потому не удивительно, что этот домашний зверь сделался главным персонажем народных колыбельных песен (8).
А котики серые,
А хвостики белые,
По улицам бегали,
По улицам бегали,
Сон да дрему собирали,
Приди котик ночевать,
Приди дитятко качать,
А уж я тебе, коту,
За работу заплачу.
Дам кувшин молока
Да дам кусок пирога.
Ешь-то, котик, не кроши
Да больше у меня не проси.
Вы коты, коты, коты,
У вас желтые хвосты.
Вы коты, коты, коты,
Принесите дремоты.
***
У кота ли, у кота
Колыбелька золота.
У дитяти моего
Есть покраше его.
У кота ли у кота
Периночка пухова,
У дитяти моего
Есть повыше его.
У кота ли у кота
Изголовье высоко.
У дитяти моего
Есть повыше его.
У кота ли у кота
Одеяльце шелково,
У дитяти моего
Есть получше его,
Да покраше его,
Да помягче его,
Да почище его.
***
Кроме закономерных кошек, в колыбельных песнях встречались и другие животные, например – голуби. Ведь издавна голубь был символом живой души, странствующей по мирам, но всегда возвращающейся обратно. Конечно, этот символ присутствовал в такой тонкой части духовной жизни русского человека, какой была колыбельная песня.
Люли, люли люленьки,
Прилетели гуленьки,
Сели гули на кровать,
Стали гули ворковать.
Стали гули ворковать,
Стали Дашеньку качать.
Стали Дашеньку качать,
Стала Даша засыпать.
Или:
Баю-баю-баюшки,
Да прискакали заюшки,
Люли-люли-люлюшки,
Да прилетели гулюшки.
Стали гули гулевать –
Да стал мой милый засыпать.
Заметим, что голуби, как и кошки способны издавать удивительные звуки (мурлыканье и воркование), как будто порожденные не органами дыхания, а самой душой. В этом их удивительное единство, которое и проявляется в колыбельных песнях. Конечно, звук рожденный из души этих чистых животных – самый чистый из всех звуков живого мира! Он сливается с неслышным пением всего сотворенного Бытия, и, возможно, доходит и до самого Господа.
Во второй песне так же встречается еще один зверь – заяц. Он тоже имеет особенное значение, ведь в большинстве традиций (не только русской, но даже такой далекой от Руси, как китайской) заяц ассоциируется с жертвенным огнем, прошедшим через смерть, то есть – с воскресением. Если смотреть на сон, как на символическую смерть с воскресением, то появление в колыбельной песни зайца вполне закономерно. К тому же заюшки не просто скакали, они – при-скакали, что, конечно же, означает уже свершившееся воскрешение.
Обратим внимание на такое, казалось бы, неважное слово, как «люли», вставленное, как будто, для мелодии и для рифмы. Но в этом слове тоже заключен огромный смысл, ведь его значение – доброта. Через мелодичное повторение этого слова женщина изливала чистую доброту на маленьких детей, а заодно – и на всех домочадцев.
В первой песни, кстати, упоминается имя младенца. Значит, песня поется не «вообще», а именно для этого младенчика, устанавливая между матерью и им (в этой песне – ей) невидимую, но прочную связь.
Встречается и журавль – птица, на спине которой солнце совершает свой дневной путь, а потому – священна (на Украине место журавля занимает аист) (9).
Ай, люли-люли-люли,
Прилетели журавли,
Прилетели журавли –
Сказку Маше принесли.
Журавли-то мохноноги,
Не нашли пути-дороги.
Они сели на ворота,
А ворота скрип-скрип.
Не будите у нас Машу,
У нас Маша спит-спит.
Заметим и упоминания ворот, означающих вход и выход. Восход и закат солнца, рождение и смерть, смерть и воскресение…
Другие звери и птицы встречаются весьма редко. Из них стоит упомянуть знаменитого «серого волчка».
Баю-баю-баю-баю,
Не ложись, дитя, на краю,
С краю свалишься,
Мамы схватишься,
Придет серенький волчок,
Схватит детку за бочок,
Схватит детку за бочок
И потащит во лесок.
И потащит во лесок
За малиновый кусток.
Кустик затрясется,
Детка засмеется.
С волком у русского человека (как у всякого человека лесной да и степной земли) были непростые отношения. В те годы эти звери были не чем-то далеким, их вой можно было услышать между слов хотя бы даже самой колыбельной песни. Волк всегда символизировал злобу, жестокость, коварство, правда иногда он так же означал мужество и отвагу, что опять-таки не очень подходит для колыбельной песни.
Но ведь здесь идет речь не о волке, а о «волчке», древнем священном предмете, обозначающем вечный круговорот, вечное возвращение и постоянство мира в этом круговороте. Позднее этот предмет превратился в детскую игрушку, называемую либо так же волчком, либо – юлой. Игрушка эта при своей внешней непримечательности обладает прямо-таки завораживающим, поистине магическим действием, за ее вращением можно наблюдать часами.
Значит, речь в песне идет именно о таком волчке, и он – продолжение темы вечного возвращения. Об этом говорит и окончание этой песни. Кстати, в песне есть еще важный символ – край. Край всегда означал окончание чистого, внутреннего мира, и начала нечистого, дикого, хаотичного. Отсюда, кстати, и произошел обычай не здороваться через порог. Ведь дом был защищен множеством оберегов – и языческими узорами на наличниках, ставнях, причелинах, и православными иконами в красном углу. Снаружи, на улице, ничего этого не было, только колокольный звон, доносившийся от церкви, еще дальше – вообще никакой сакральной защиты.
Но попадание за край, и даже в лес, здесь не ведет ни к чему страшному. Появляется малиновый кусток, который может быть связан с древним символом Мирового Древа. Его колебания несут Божью волю, отсюда и тряска куста, которая вызовет радость.
Упоминается в песнях ворон – символа потустороннего, смерти, но также и символа проницательности, мудрости, то есть связывающего мир живых и мир мертвых. По этой причине его появление в колыбельных песнях закономерно. Удивительный атрибут ворона во многих из этих песен – труба, похожая на трубу ангела апокалипсиса. Слова песни ясно связывают ее со сном (она может и наводить сон, и отгонять его), но чувствуется еще неявная связь со смертью и воскресением:
Ай, дуду, дуду, дуду,
Сидит ворон на дубу,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу,
Он играет во трубу,
Во серебряную,
Во серебряную,
Разрисованную,
Ворон, ворон, не дуди,
Нашу крошку не буди.
А баю, баю, баю,
Сидит ворон на краю,
И играет во трубу,
Звонко трубушка играет,
Сон и дрему нагоняет.
Самым редким символом является петух – солнечная птица, обрывающая сон и своим криком означающая символическое воскрешение. Значит, его упоминание – указание на будущее спокойное пробуждение.
Баю-баю-баюшек,
В огороде петушок,
Петя громко поет,
Детям спать не дает.
Другое направление в колыбельных песнях – упоминание стихий и светил. Песня как будто вслед за Творцом стремится выстроить свой маленький мир, в точности повторяющий мир большой. Это не удивительно, ведь такой моделью большого космоса в те времена была каждая изба, каждая рубаха или сарафан. Символические изображения мироздания были самым надежным оберегом, они представлялись резными узорами, вышивкой, настенной росписью (у жителей русского юга), и… словами песен.
Ветер горы облетает, баю-бай,
Над горами солнце тает, баю-бай,
Листья шепчутся устало, баю-бай,
Гулко яблоко упало, баю-бай,
Подломился стебель мяты, баю-бай,
Желтым яблоком примятый, баю-бай,
Месяц солнце провожает, баю-бай,
По цветам один гуляет, баю-бай.
В этой песни мысль совершает интересное путешествие. С поднебесных высей она опускается вниз, пристально разглядывает мир, не упуская листочков, яблок, даже примятого стебелька мяты. А потом снова возносится ввысь, и снова опускается – к цветам. В таком движении, подобном волне, сокрыта связь неба и земли, которая устанавливается вновь и вновь.
Баю-баюшки, баю,
Мою милую лю-лю.
В няньки я к себе взяла
Ветер, солнце и орла.
Улетел орел домой,
Солнце скрылось под горой,
После ветер трех ночей
Вернулся к матушке своей.
Ветра спрашивает мать:
- Где изволил пропадать?
Волны на море гонял,
Золоты звезды считал?
- Я на море волн не гонял,
Золотых звезд не считал.
Малых деточек улюлюкивал!
Безусловно, орел здесь выступает не как птица, но как олицетворение животной, земной стихии, пусть и в высшем, способном к полету проявлении. Несмотря на крылья, он все-таки привязан к земле, на которой у него свои заботы. Солнце же – символ центра мироздания, которое светит всем одинаково, и оглядывает весь мир своим огненным глазом. Но из-за своей отдаленности оно не в силах помочь каждому человеку. И только ветер, связующий небеса и землю, приносящий высшую благодать всем обитателям земного мира, может помочь укачать младенца. Если соотнести эти символы с символами христианскими, то солнце соответствует Богу-отцу, а ветер – Богу-сыну, Христу.
А вот песня про водную стихию:
Со вечера дождик
Землю поливает.
Землю поливает,
Траву прибивает.
Траву прибивает,
Брат сестру качает.
Брат сестру качает,
Ее величает.
Ее величает:
- Расти поскорее.
Расти поскорее,
Да будь поумнее.
Да будь поумнее,
Собой хорошее.
Собой хорошее,
Лицом побелее.
Лицом побелее,
Косой подлиннее.
Косой подлиннее,
Нравом веселее.
В этой песне звучит мысль о преображающем действии верхней, небесной воды, что созвучно с крещением. Высказывается надежда на то, что ребенок проснется обновленным, преображенным, то есть уже в новом качестве.
Иногда в колыбельных песнях было прямое обращение к святым, к ангелам, к Богородице, к Богу. Таких песен было немного, чаще все же прибегали к аллегориям.
Баю-баю, дитятко,
Баю-баю, милое!
Поспи, дитятко, поспи,
У Бога счастья попроси!
Боже счастьица дает,
Тебе в люлечку кладет!
Мимо ангелы летели,
Сына крылышком задели,
Сына крылышком задели,
Сыну спать дольше велели.
Или:
Спи со Ангелами,
Со Архангелами,
Со всей силушкой,
Со Небесною.
Были колыбельные и уровнем пониже, слова которых никак не связаны с глобальными принципами мироздания. Это песни, рассказывающие о достатке и изобилии, несущие благие пожелания на дальнейшую жизнь. Иногда в них в сжатом виде была представлена вся будущая жизнь малыша. Ведь во сне все благие пожелания имеют больше всего надежд сбыться. Чтобы представить себе счастливую жизнь крестьянина прошлых времен, не надо было быть провидцем. Ведь время тогда воспринималось циклично. Дочки и сыновья повторяли путь отцов и матерей, родные места мало кто покидал, а о пресловутой «карьере», «движении по социальной лестнице» никто тогда даже и не думал (10).
Нельзя сказать, чтобы песни этого направления были бы совсем лишены священного смысла. Например, в них упоминаются различные предметы, которые воспринимались крестьянами, как священные. Хлеб и его разновидности (каша, пряники, блины, калачи), плоды одновременно с признаком крестьянского богатства были еще и символом воскресения (ведь зерно «хоронят» в землю, а оно дает росток).
Одеяльце тепло,
У моей у доченьки,
Соболиное лежит,
Баю-баюшки баю
Баю доченьку мою,
Бай…
Ой, качи, качи, качи
В головах-то калачи,
В ручках прянички,
В ножках яблочки,
По бокам конфеточки,
Золотые веточки.
Или:
Ой, люлю, люлю, люлю, люлю,
Живет барин на краю,
Живет барин на краю,
Он не беден, не богат.
Он не беден, не богат,
У него много ребят.
У него много ребят,
Все по лавочкам сидят.
Все по лавочкам сидят,
Кашу масляну едят.
Кашу масляну едят,
Ой, люлю, люлю, люлю…
Каша масляная,
Ложка крашеная,
Масло льется, ложка гнется,
Душа радуется.
Главный герой этой песни – добрый, заботливый барин, обитающий опять-таки «на краю», на границе видимого и невидимого мира. Он может связываться с ангелом-хранителем, а может и с самим Господом.
А вот характерные песни о вырастании младенца, о его будущей жизни:
Спи-ко, дитятко, усни,
Угомон тебя возьми.
Угомон-то возьмет,
Дитя вырастет.
Боле вырасти,
Ума вынести,
Лю-лю-лю, лю-люлю,
Бай, бай, бай, бай.
А ты вырастешь большой,
Будешь в золоте ходить,
Будешь в золоте ходить,
В руках золото носить.
Ты находишься,
Ты накосишься,
Лю-лю-лю, лю-люлю,
Бай, бай, бай, бай.
Баю бай, да побай,
Спи-тко, детка, усыпай,
Ляг-то камышком,
Встань-ко перышком.
Не все пожелания столь радужны, столь красивы и благодатны. Мечты мечтами, а суровая крестьянская жизнь напоминала о себе. Правда, упоминания о ней влились в культуру колыбельных песен несколько позже, когда сказочное мировоззрение наших предков немного стерлось (12):
Придет времечко-пора,
Разбудим, Ванечка, тебя,
На работку будем звать,
Будешь раненько вставать.
Или песенка помягче:
Баю, баю, баю, бай,
Поскорее вырастай,
Во лесок ты пойдешь,
Папе ягод наберешь.
Спи-ко, детонька, в добре,
На соломке, на ковре,
Лю-лю-лю, лю-люлю,
Бай, бай, бай, бай.
В некоторых колыбельных песнях упоминаются невидимые существа тонкого мира, которые, как я уже говорила, были нейтральными, т.е. не добрыми и не злыми. Но был среди них один персонаж, касавшийся детей, скорее злой, чем добрый. Звали его бука. Это – рогатое существо, являющееся лишь детям и способное унести их вон из избы, в мир обитания духов. Колыбельная песня была призвана отогнать таких невидимых существ, и потому упоминала их, но своеобразно:
Бай-бай, бай-бай,
Поди, бука, на сарай,
Поди, бука, на сарай,
Коням сена надавай.
Кони сена не едят,
Все на буку глядят.
Бай-бай, бай-бай!
Поди, бука, за сарай,
Мою детку не пугай!
Я за веником схожу,
Тебя, бука, прогоню,
Поди, бука, куда хошь,
Мою детку не тревожь.
Таким образом, песня прогоняет буку в разные места, отвлекая его от младенца. Что интересно, в более поздние времена в некоторых областях привычного русского Буку заменили заморской птицей – попугаем. В отличие от Буки он был вполне реален, но своим странным видом и способностью говорить вызывал, должно быть, ужас (9):
Баю-баю-бай-бай,
Под окошком попугай,
Кричит: «Детку нам отдай!»
А мы детку не дадим,
Пригодится нам самим
Пригодится нам самим,
Попугая угоним.
Другую же сущность, добрую Дрему, наоборот привлекали, она была вроде ласковой покровительницы:
Сидит Дрема
Сидит Дрема,
Сидит Дрема,
Сидит Дрема, сама дремлет,
Сидит Дрема, сама дремлет.
Взгляни Дрема,
Взгляни Дрема,
Взгляни Дрема на народ,
Взгляни Дрема на народ.
Бери Дрема,
Бери Дрема,
Бери Дрема кого хошь,
Бери Дрема кого хошь.
Сидит Дрема
Сидит Дрема,
Сидит Дрема,
Сидит Дрема, сама дремлет,
Сидит Дрема, сама дремлет.
Встречаются и очень необычные, кажущиеся даже кощунственными колыбельные песни. Таких песен, надо заметить, слагалось весьма много в разных краях Руси. В них совершается – ребенку желается смерть:
«Бай да бай,
Поскорее помирай!
Помри скорее!
Буде хоронить веселее,
С села повезем,
Да святых запоем,
Захороним, загребем,
Да с могилы прочь уйдем»
***
«Спи, вороти —
Мне недосуг!
Сегодня усни,
А завтра помри!
На погост повезут,
Вечну память пропоют,
К сырой земле предадут»
***
«Бай да побай,
Хошь сегодня помри»
***
«Бай, бай да люли!
Хоть сегодня умри.
Завтра мороз,
Снесут на погост,
Мы поплачем, повоем, —
Да могилу зароем»
***
«Седни Ванюшка помрет,
Завтра похороны,
Будем Ваню хоронить.
В большой колокол звонить»
«Ай, люли, люли, люли.
Хоть сегодня же помри.
В среду схороним,
В четверг погребем,
В пятницу вспомянем,
Поминки унесем»
Как видим, тема смерти и похорон здесь раскрыта красочно, со многими подробностями. У современного человека от таких слов может пойти мороз по коже. Ведь он выгнал смерть за пределы своей каждодневной жизни, зато встреча с нею для него – жуть. Для наших предков смерть была вещью вполне обыденной, и какого-то особенного страха (в наше время иногда и переходящего в свою противоположность – извращенно тонкое смакование) они не испытывали. «Даст Бог – живы будем, даст Бог – помрем», говорили они. Но расставаться до самой своей смерти с дитем они, понятно, не хотели, и потому своеобразно обманывали смерть. Ведь она, как известно, любит являться туда, где ее менее всего ждут, где к ней не готовы, а туда, куда ее зовут, она являться повременит. Вот так и появились эти пожелания смерти при внутреннем стремлении ее наоборот отогнать, обмануть. Видно, это средство действовало, если такие песенки прожили много-много лет и дошли до наших дней.
Близко к колыбельным стояли хресьбинские песни – песни, исполняемые на крещение. Крещение – главное событие человеческой жизни, ведь это – духовное рождение человека, которое куда как важнее рождения биологического (последнее есть и у животных). Смысл этих песен был связан со всей дальнейшей жизнью крещеных. В отличии от колыбельных такие песни были, как правило, радостными. Они не оберегали человека от злых духов (зачем, когда совершено самое значимое, самое оберегающее из всех таинств – крещение!), а выражали радость и иногда напутствовали на будущие годы. К сожалению, таких песен дошло до наших дней очень мало, гораздо меньше, чем колыбельных (6).
Мы с табой, кума, мы с табой, кума, через тын живем.
Через тын живем, через тын живем, мя не видимся.
Мя не видимся, мя не видимся, мы не знаемся.
Между нас, кума, между нас, кума, пратекла река.
Пратекла река, пратекла река, речка быстрая.
А па той ряке, а по той ряке селезень плыветь.
Селезень плыветь, селезень плыветь, сера вутица.
Сера вутица, сера вутица, з ватюнятами.
Селезянюшка, селезянюшка-то и Витечка,
Сера вутица, сера вутица-то и Катечка.
Ватенятушки, ватенятушки – дробны детушки, у!
В этой песне присутствуют символы границы миров – тын, река, разделяющие посюстороннее и потустороннее, этот свет и тот свет. Но показана связь миров – утка и селезень, то есть та птица, на спине которой солнце проходит потаенную, ночную часть своего вечного пути (7). И играть роль метафизических утки и селезня, связующих миры, дано кумовьям (крестным отцу и матери) - Витечке и Катечке. Ведь крещение – это как раз переход души из потустороннего в посюстороннее, и тут не обойтись без сакральных помощников, чью роль играют крестные.
Культура колыбельных песен гибла вместе с деревней в ее традиционном понимании. Понятно, что песни вместе с деревенскими жителями «уезжали» в города, воспаряли сперва под прокопченные потолки рабочих бараков, потом – под низенькие белые потолочки хрущевских и всех более поздних квартир. Но в этом мире, где за окном сперва ревели полыхающие домны, потом гудели автомобили, трудно было представить леших, домовых, водяных и прочую нечисть, от которой надо оберегать. Разве жуток леший там, где рычит бульдозер, который, пожалуй, страшнее сотни леших и водяных вместе взятых?! В мире машин дите нуждается скорее в защите от тяжкой рабочей доли, но в этом деле на колыбельную песенку уже никто не полагался. К тому же внутри «машинной цивилизации» родилось такое понятие, как «рабочий день», со всеми вытекающими отсюда последствиями – постоянной нехваткой домашнего времени, в том числе и для сна.
Одновременно исчезала и сама культура пения. Ведь прежде всякое дело шло с песней, песни были на все случаи крестьянской работы – посевные, житные, сенокосные. В меру своих способностей, кто-то пел, кто-то подпевал, и множество людей сливались в песне в одно целое, а вместе с ней сливались и в работе. Песня заполняла собою простор, она делалась не частью жизни, а самой жизнью. Но разве споешь что-нибудь в гремящем цеху?! Я уж не говорю о работе конторской, где каждый делает строго отмеренное ему дело, и общая песня только бы отвлекла от такой работы! Постепенно люди отучались петь. Если еще в 50-х годах поющий человек на городской улице воспринимался вполне адекватно, то сегодня он лишь вызовет нелестные домыслы в свой адрес (Сумасшедший?! Пьяный?!). А если человек за весь день нигде и ни разу не пел, трудно представить, что он запоет вечером дома, и как раз – колыбельную песню.
Конечно, часть народа осталась жить в деревнях. Но эти люди воспринимали себя неудачниками, а потому проклинали деревню вместе со всей культурой, которую они унаследовали от предков. Старые песни, в том числе и колыбельные, они воспринимали как часть их «родового проклятия», которая не дает им уехать в счастливый город. Их дети и, тем более, внуки культуру родителей не наследовали, считая ее «устаревшей». Они, разумеется, в большинстве случаев выбирались-таки в город. В итоге в деревнях, особенно – нечерноземных краев, остались лишь такие люди, говорить о культуре которых вовсе не приходится. Но ведь именно в Нечерноземье, в лесном краю и были сложены самые красивые, самые сложные песни! Да и механизация дала знать о себе, неудобно как-то петь под рев трактора, это не цокот копыт. Конечно, нельзя сказать, чтобы в деревнях колыбельные песни исчезли совсем, ведь в каждом селе обязательно найдется бабушка, поющая их, а иногда и не одна. Такие же бабушки, вышедшие из деревни в первом поколении, бывают и в городах, где, правда, их не слышит никто, кроме домочадцев. Но все равно это уже не сопоставимо с огромной песенной культурой прошлого.
Потому колыбельная песнь стала отходить в прошлое. В ней уже не видели былого смысла. Старые песни по привычке напевали, воспринимая их скорее как средство успокоение ребенка, чем мистической защиты, обережения. Конечно, городская жизнь прямо-таки изобилует опасностями, но рационализированное мышление видело защиту от них опять-таки в целенаправленном их избегании. Сейчас нет смысла говорить, правильно это или не правильно, хорошо или плохо. Просто наступила, другая, индустриальная эпоха, которая потом перетекла в нашу, непонятную, постиндустриальную.
Со временем уцелевшие с прежних времен колыбельные песенки упрощались, часть их – забывалась. В конце концов появились средства звукозаписи, сперва – громоздкие граммофоны и патефоны, потом – магнитофоны, и, наконец – компьютеры с компакт-дисками.
Наука всегда интересуется тем, что уже умерло или чего еще не родилось. Причем в современную эпоху кризиса всех наук их интерес более смещается к прошлому. То же, что есть сегодня, науку интересует мало – все воспринимается, как должное, как очевидное. Потому и повернулась наука в сторону фольклористики, в том числе и к изучению колыбельных песен.
Сейчас специалисты по детской психологии говорят о системе «мать-ребенок», связующим «звеном» которой после родов становятся ласковые слова матери, и, конечно, песни. Эта связь снимает естественный стресс разрыва с телом матери, «впечатывает» позитивную программу всей будущей деятельности ребенка в течение всей жизни.
По данным современной науки, в возрасте до 6 лет человек получает до 60% информации от всей, приходящей к нему в течение жизни. Причем эта информация является основной в формировании его личности, характера и т.д. На эту тему я могу привести пример из собственной жизни. Мой покойный дед жил в Краснодарском Крае, а сам он был родом с Псковщины. На войне он получил тяжелую контузию, в результате которой у него наступила амнезия. Он позабыл свою жизнь в псковской деревне (где прожил до 30 лет!), плохо помнил и войну, хотя она была самым сильным, самым драматическим переживанием в его жизни. С тех довоенных времен у него не осталось ничего, едва ли уцелела и сама деревушка, через которую перекатилась война. Впрочем, если она и не была сожжена немцами или Красной Армией, то все равно могла обезлюдеть позже, и так или иначе стереться с лица Земли. Единственное, что сохранил дед с тех давних времен – это колыбельную песню, которую он напевал мне, и которая действительно распространена на Псковщине.
Профессор Виталий Леутин обнаружил взаимосвязь между слушанием колыбельных песен в раннем детстве и интеллектуальным потенциалом в зрелом возрасте. От этого потенциала, само собой, в значительной степени зависят и уровень образования, и социальный статус. Профессор связывает пение колыбельных песен с числом связей между нейронами в головном мозге. Очевидно, чем их больше – тем мозг более развитый, интеллектуальный уровень личности – высокий, а способность переживать стрессы – большая. К сожалению, так же подробно исследовать душу современной науке не под силу.
Не по этим ли причинам поколение, выросшее еще на колыбельных песнях, смогло победить в большой войне, построить и восстановить всю промышленность, создать ракеты и атомные бомбы?! Ведь уже поколение наших родителей было едва ли способно совершить хотя бы 10% от того, что сделали деды, а мы – и того меньше! Конечно, едва ли можно считать колыбельные песни основным фактором необычной силы того поколения, скорее следует говорить о влиянии деревенской культуры в целом. Но колыбельные песни, как мы уже убедились, занимали в ней далеко не последнее место.
Описаны и болезни, которые появляются или которые могут появиться из-за отсутствия ласковых материнских слов. Прежде всего, это широко распространенный ныне синдром дефицита внимания (СДВ). Дети, страдающие им, не способны концентрировать свое внимание на чем-либо, а, значит, плохо поддаются обучению. Еще хуже, чем СДВ – алекситимия. Этот недуг почти не поддается коррекции, а заключается он в неспособности к выражению чувств словами. Последствия алекситимии – целый букет душевных (алкоголизм, наркомания, психопатии, и далее, вплоть до шизофрении), а также телесных болезней (гипертония, болезни сердца, сахарный диабет, язва желудка, кожные заболевания).
Это уже не говоря о том, что дети, не слышавшие колыбельных песен, в детстве слабее своих сверстников, чаще болеют, позже начинают говорить, имеют дефекты речи, с трудом расширяют свой словарный запас. Одним словом, родной язык им дается необыкновенно трудно.
Никто не определял влияние колыбельных песен на последующее отношения выросшего ребенка к своим уже не молодым родителям, к родной земле. Но можно предположить, что оно, безусловно, есть. И потому родители, как и дети, тоже бывают любимыми и нелюбимыми.
Подмечено много интересных фактов по влиянию колыбельных песен на взрослых людей. Они помогают корректировать множество психических расстройств, а также намного повышают устойчивость в стрессовой ситуации. У кормящих матерей при прослушивании ими колыбельных песен улучшается выделение молока, у рожениц намного легче протекают роды, у беременных проходит токсикоз. Даже в такой, казалось бы, далекой области, как хирургия и анестезиология, прослушивание колыбельных песен снижает дозу обезболивающих средств в целых 2 раза!
Еще не исследовалось влияние прослушивания колыбельных песен на качество отдыха людей, работающих в профессиях с повышенным уровнем психологической нагрузки (машинисты локомотивов, летчики, операторы энергетических установок и т.д.). Этот вопрос ждет своего исследователя.
Сейчас проводится работа по записи колыбельных песен разных краев России на компакт-диски и их распространение. В качестве фона на этих дисках используются музыкотерапевтические шумы, такие как шум дождя, ветра, плеск волн. Песни подобраны с участием фольклористов, психологов, психотерапевтов, ученых-музыковедов. Записи использованы в программе лечения детей, в частности, во 2 клинической больнице города Томска, и получены удивительные результаты.
Появление этих дисков, конечно, лучше, чем ничего. Но… Все-таки никакой электронный носитель не заменит тепла материнского слова, то есть того, что неслышно передается вместе с пением. Вместе с тем нельзя и научить всех будущих матерей пению колыбельных песен, тем более – на школьных уроках пения, которые обычно организованы неважно. Нельзя научить их этому искусству и позже. Ведь колыбельные песни тесно связаны с русской песенной культуры, и вернуть их можно лишь с возвращением всей этой культуры. Но чтобы вернуть ее, надо вернуть весь цивилизационный уклад тех времен, пусть и на новом уровне, с иной технологической «начинкой». Эта задача – очень велика, она гораздо шире, чем просто возрождение русской колыбельной песни. Поэтому пока что нам остается прививать любовь и интерес к русским песням у своих учеников.