О ТОМ, КАК ПРОСЛАВЛЕННЫЙ, НО БЕЗВЕСТНЫЙ СЫЩИК КОЛДУЭЛЛ ФОЛМЕРИ БЫЛ ОБВЕДЁН ВОКРУГ ПАЛЬЦА
(детективная повесть с психологическими отступлениями)
Предисловие для читателей "ПРОЗА.РУ"
Эта повесть была написана мной, когда мне было 15 лет. Зачем я её выложила? Не знаю. Возможно, хотелось похвастаться, что и в 15 лет у меня была буйная фантазия и писательский, пусть и не отшлифованный талант, и я хотела сорвать новых похвал себе. Возможно, просто порадоваться наивности своей и повеселить вас, читатели. А может, просто по глупости. В любом случае – не судите строго. Сочинение топорное, хоть и пыталась придать ему благопристойный вид. Повествование нудное, скучное и неинтересное, изобилующее многими отступлениями и ненужными дополнениями. А концовка вообще кошмар – когда писала, сама пыталась разобраться, что же я 20 лет назад хотела сказать. Поэтому – я вас предупредила. Если хотите себе потрепать нервы – пожалуйста. Только потом не говорите, что вас никто не предупреждал.
Автор.
О ТОМ, КАК ПРОСЛАВЛЕННЫЙ, НО БЕЗВЕСТНЫЙ СЫЩИК КОЛДУЭЛЛ ФОЛМЕРИ БЫЛ ОБВЕДЁН ВОКРУГ ПАЛЬЦА
(детективная повесть с психологическими отступлениями)
Предисловие автора.
Прежде всего, нужно объяснить читателю, почему сыщик Колдуэлл Фолмери был назван мною прославленным и безвестным. Если его не забыли, он был прославлен в Хартфордшире в одном небольшом городе, где его знали все без исключения. Поэтому за то, что каждый хартфордширец мог сказать ему «ты», мною он и был так назван. Но что значит слава человека, даже в Хартфордшире, по сравнению со славой, которая разнеслась по всему свету, со славой господ Дюпена, Холмса, Пуаро, Мегрэ? Такого человека знают в Хартфордшире, а в Лондоне о нём даже не слышали. Такая слава значит мало или вообще ничего. И посему человек, обладающий ею, всё равно что безвестен. Хочу поставить в известность читателя, что мною не двигала цель описывать новые похождения знаменитого Холмса, как это принято на исходе ХХ века, дабы продолжить жизнь его истинного создателя, сэра Артура Конан Дойла. «Вновь нашедшиеся неизвестные рукописи» и «сохранившиеся дневники» - это удел тех, кто боится прослыть плагиатором, давая жизнь своему герою-сыщику, или тех, кто нетвёрдо уверен в своем писательском таланте. Жизнь частных детективов однообразна в большинстве своём и ничего удивительного, если образ жизни Колдуэлла Фолмери может показаться похожим на образ жизни Шерлока Холмса. Я ни в коей мере не собираюсь сравнивать этих двух личностей или себя с сэром Дойлем. Мною была записана одна история, которую мне просто хотелось рассказать. Историю моей встречи с Колдуэллом Фолмери я покамест утаю. В ней не было ничего необычайного и таинственного. Это была обыденная встреча двух людей, интересующихся одним предметом. Рассказывать её недолго. Но этот рассказ был бы неугоден читателю. И мне не хотелось бы рисковать непрочтением моей повести, ибо название обещает нечто совсем другое. Итак, повесть о досадной недооценке.
Глава первая.
В те времена я и мой друг жили в маленьком домике неподалёку от городка Хетфилд в местности, которую кто-то когда-то назвал Флауэринг*. Это была самая каменистая местность на юго-западе и неизвестно, за что она получила своё название. Возможно, это была такого рода шутка первых владельцев. Изредка здесь попадались лужайки со скудной растительностью, но чаще них – болота. Всё же этих разнообразий было так мало, что, надо думать, здешние жители ценят незамысловатую шутку.
Мы сняли этот домик, чтобы провести время как добрые друзья – в отдыхе и наслаждении бренди и сигарами. Хетфилдская работа моего друга отнимала всё время и внимание, а моя работа не давала поводов радоваться жизни – я был журналистом. А журналистская работа – это постоянное копание в человеческих пороках вообще, и в политических в частности. Словом, мы хотели отдохнуть от нашей работы в городе, чтобы по-дружески пообщаться на природе.
Иногда к нам заходили клиенты моего друга, иногда соседи. Тогда по вечерам в нашем домике проходили шумные пирушки, и окна не гасли до утра.
Однажды дождливым осенним утром я, уже проснувшийся, но не вставший с кровати, услышал дребезжание нашего дверного колокольчика. Шаги на лестнице сказали мне, что мой друг давно или, по крайней мере, недавно не спит. Через некоторое время ко мне постучали.
- Да? – отозвался я, уже догадавшись, что, как бы ни хотел отдохнуть мой друг, его работа найдёт его везде. – Кто там? – Я уже встал и натягивал штаны.
- Это я, Колдуэлл. Нас ждёт клиентка, - прозвучал из-за двери голос моего друга. – Вставайте скорее, а то пропустите начало. – Пока он говорил, дверь отворилась, и он вошёл.
- Я сейчас. – Я уже давно живо вскочил с постели и теперь сражался с полчищем пуговиц на рубашке. Мы спустились. Камин уже горел, а завтрак стоял на столе. Пришлось пока его отложить.
Едва мы вошли, как дама, сидевшая в кресле у камина, поднялась нам навстречу:
- Простите, мистер Фолмери. Я не хотела лишать вас завтрака. Я приду позже, - И она развернулась, чтобы взять свою сумочку, лежавшую на камине.
- Зачем же? Если у вас дело неотложное, то завтрак может обождать. Или вы можете позавтракать с нами.
- Вы думаете? – Дама села. – Не знаю, как вам сказать… - Её тонкая и нежная рука безжалостно теребила перчатку.
- К тому же, на поезд вы уже опоздали. Здесь вам не поможет и велосипед. Вы ведь нездешняя?
Дама вздрогнула, но тут же разразилась смехом. Это был странный тихий, почти неслышный смех.
- Я знаю, что у вас, как и у Холмса, есть привычка, ошеломлять клиентов знанием подробностей, которые вы замечаете, благодаря своей наблюдательности, и на которые они не обращают внимания, - Говоря это, она поглубже засунула в снятую перчатку билет и убрала с поля нашего зрения свои ножки в странно стоптанных ботинках. – Однако, что же вы ещё заметили?
Мой друг молчал несколько минут и пристально оглядывал нашу посетительницу.
- Вы бедны, но любите изящество. Вы, если мне позволено будет сказать, не любите строить воздушные замки, - Дама слегка удивилась. – Вы весёлый человек, но что-то угнетает вас. Может, отец, сестра. Вы любите крепкий кофе, уют и кошек. А так же сами ведёте хозяйство, совмещая должности экономки и садовника.
Дама всплеснула руками.
- Ну, что я бедна, весёлая и угнетённая – это ясно. К дядюшкиному стыду я ношу обноски его дочери. Настроение и характер можно прочитать по лицу – особым психологом быть не обязательно. Но как вы поняли, что я люблю крепкий кофе, кошек, уют и что я экономка и садовник?
- На счёт уюта. В этой гостиной несколько кресел, стульев и софа. Кстати, софа довольно удобна, хоть и стоит почти посредине комнаты. Вы же выбрали самое мягкое, удобное кресло, стоящее между камином и окном – уютный уголок. Я сам люблю это место. Кошки? Как только вы вошли сюда, я заметил у вас на платье несколько кошачьих волосков – тонких, мягких и на вид пушистых.
- Но это могла быть шерсть собаки.
- Однако, если бы вы любили собак, вы бы взяли свою с собой.
- Можно любить собак, но не таскать их с собой постоянно.
- Однако, собака вряд ли любит сидеть на плече у юной леди. Для этого леди надо было бы иметь несколько другую комплекцию, - Мой друг развёл руками и улыбнулся. – Экономка и садовник? Как вам сказать… Я сам люблю иногда возиться в саду, а Майкл, - Он кивнул в мою сторону. – любитель писать всяческие заметки. И вот что я вам скажу. Если очень долго возиться и землёй и чернилами, то потом за один раз очень трудно смыть сок цветов и чернильные пятна. Для этого надо потратить как минимум полчаса. А вы приехали очень рано сегодня. Руки вы пытались отмыть – следы бледные. Но всё же видны. Значит, вам приходится много писать и работать в саду. Маленький мешочек у вас в руке – наверняка кошелёк, который вы благоразумно держите в кулаке. Очевидно, что вам нужно сделать какие-то покупки. И вы вопреки обычаям, решили сделать это сами. О чём это может говорить, как не о том, что вы сами следите за домом? Что до кофе… У вас, простите, характерные тени под глазами, а сами глаза блестят, руки подрагивают…
Дама нетерпеливо поморщилась:
- Если я бедна, то, как вы поняли, что я люблю изящество? – спросила она с вызовом.
Мой друг снова улыбнулся.
- У вас очень хорошая имитация очаровательных серёжек от Тиффани. Неспециалист бы не понял, что серебро – дешёвое, а жемчуг поддельный. А бриллиант на пальце – великолепно огранённый циркон. Кстати, не видел ещё таких больших и искусно сделанных. Взгляните, Майкл, какая тонкая работа!
Дама снова засмеялась.
- Пожалуй, я у вас здесь вся поддельной могу оказаться.
- Нет, мисс, - неожиданно для себя, произнёс я. – Ваша красота настоящая. И никакая подделка не сравнится с ней.
- Настоящая красота несравнима с подделкой, если она действительно настоящая, - серьёзно возразила дама, глядя на меня своими прекрасными глазами. Она помолчала, и уже совсем серьёзно сказала:
- Мы здесь тратим время на пустяки. А я пришла по делу… Но оно может… Нет, - вдруг решительно сказала она и расположилась в кресле так, как будто приготовилась читать длинный доклад. – Это дело не может ждать. Вы говорили, что я не любитель строить воздушные замки. Не знаю, к чему это было сказано…
Мой друг взял прелестную ручку гостьи в свои руки и сказал:
- Вы такая молодая, а успеваете ещё работать машинисткой, если не ошибаюсь...
Дама взглянула на свои пальчики: ногти на них были аккуратно и ровно подстрижены под корень, подушечки сбиты, как можно сбить о клавиши пианино или печатной машинки.
- У вас волевое решительное лицо. Поэтому я предположил, что вы не пианистка. А работа, которой вы нагрузили себя, не оставляет места пустым мечтаниям.
Дама вырвала свои пальчики из руки Колдуэлла и гневно сказала:
- Да, я не люблю строить воздушные замки. Я не хочу, чтобы Джарвию допрашивали день за днём, и в итоге она сошла бы с ума. У меня нет розовой надежды на полицию Хетфилда. Нет надежды, что тупой боров надёт убийцу. Нет надежды, что нас оставят в покое!
- Успокойтесь, пожалуйста, - Колдуэлл встал и налил в стакан воду из графина на камине. – Вы расскажите мне всё с самого начала, - Он подал воду даме. – Потом я пойму, почему заслужил ваши упрёки.
- Это не упрёки, сударь, - Дама отпила воды и отставила стакан. – Простите, это злость от бессилия, - Дама замолчала.
- Да, это дело должно быть раскрыто. И раскроете его вы, - вдруг решительно сказала она, и перчатка в её руке перестала дрожать. Она подняла вуаль. Колдуэлл, видевший её лицо через эту прозрачную имитацию паранджи, окинул девушку беглым взглядом. Один раз он кивнул, словно подтверждая себя, что не слишком ошибся, когда оценивал даму через импровизированную маску, эту псевдо защиту от любопытных взглядов. На нас смотрело серьёзное лицо двадцатилетней девушки. Брови правильной линией обрамляли глаза. Заглянув в них, я почувствовал, как меня обдало холодом. Тонкие губы, прямой нос, широкий чистый лоб и каштановые волосы – всё это принадлежало мисс Виолетте Лавджой, как было написано на визитной карточке, лежавшей тут же, на камине.
- Простите, что отнимаю у вас время – вы на отдыхе. Может, это не столь существенно, но это важно для меня, - Наивные серые глаза моляще взглянули на нас. Меня это весьма удивило, ибо после внезапной вспышки решительного тона и того, первого взгляда из-под вуали, я вовсе не думал увидеть их такими. Но я тут же отбросил все свои наблюдения, посчитав это своей фантазией. Сейчас передо мной и моим другом сидела хорошенькая девушка, глубоко взволнованная тем, что она должна будет рассказать. И это прекрасное создание говорило:
- Видите ли, мистер Фолмери, у нас в доме произошло убийство.
- Интересно.
- Всё это очень печально и жутко. Я попытаюсь вам понятно рассказать всё с самого начала.
Моя кузина Джарвия и я живём в доме её отца, моего дяди. Вместе с нами живёт наш крёстный, большой дядин друг. Волею судьбы я лишилась отца. Хочу вам сказать, что на всё моё любопытство никто так и не ответил, как умер мой отец. После его смерти всё состояние перешло к дяде: он был младшим в семье. И по глупому завещанию дедушки, при отсутствии у отца наследников мужского пола, состояние переходит его младшему брату, моему дяде. А дочерям полагалось только содержание до их замужества. Когда дядя получил наследство, оно уже было немаленьким, а со временем только росло. Словом, если я и Джарвия выйдем замуж, то по тому же завещанию получим почти всё, при условии, что управлять капиталом будут наши мужья. Дяде и крёстному полагалась определённая доля. Какая именно – этого дедушка точно не написал, поскольку был не в курсе, сколько и какого пола дети родятся у его сыновей, а гадать, как я поняла, он не хотел. С крёстным, поскольку он не является нашим близким родственником, по словам дяди, мы должны решить сообща вместе, после замужества. Предварительно мы договорились втроём, какую долю мы ему выделим. Всё же не совсем нам чужой человек. И партнёр дяди по его делам.
Уловив взгляд моего друга, она улыбнулась и грустно сказала:
- Я наблюдательна и стремлюсь к точности изложения. Ведь каждая деталь для вас может многое значить. Если я какой-то факт посчитаю маловажным и опущу его, а вы в процессе расследования посчитаете его решающим, что вы тогда обо мне подумаете? Я излагаю это так подробно, чтобы вы знали все обстоятельства.
Мой друг молчал. По лицу девушки я заметил, что, если бы Колдуэлл не был ей так нужен, она бы ушла, не добившись и не заставив добиться ничего. Но мгновенная неприязнь сменилась на ласковую и чуть наивную улыбку.
- Мой дядя был чрезвычайно скуп в последнее время, - продолжала она. – Когда Джарвия сказала, что она скоро выйдет замуж, он устроил грандиозный скандал. Он кричал, что его дочь не выйдет замуж до тех пор, пока он сам не подыщет ей подходящую богатую партию. Меня это разозлило: Джарвия уже не ребёнок и может сама распоряжаться собой. В ответ на его крик я сказала, что в наше время девушка вправе сама выбирать себе жениха. Сами посудите – конец девятнадцатого века, а мы, дочери, всё ещё живём под гнётом отцов и руководством мужей. Лишний пример – самодурственное завещание дедушки. Вы бы видели ярость дяди после моих слов! – Радостные искорки блеснули в её глазах. – Он был вне себя! Он кричал, страшным голосом, что, если я буду вмешиваться, он лишит меня всего. Когда же я сказала, что бы на это ответил мой отец, если бы не его безвременная кончина, он побледнел, схватился за сердце и рухнул на пол.
Девушка опустила голову.
- Я так думаю, его от злости хватил удар, - пробормотала она, не поднимая головы.
- Но в этом, вроде бы, нет преступления, - заметил мой друг, пододвигая ей стакан.
- А я ещё не всё рассказала, - Девушка подняла голову и отстранила от себя стакан с водой.
Мой друг кивнул ей, всем видом выражая внимание.
- Весь день дядя был болен. Крёстный ходил мимо наших комнат, и я слышала, как он яростно ругает нас с Джарвией. Больше, почему-то, меня. Хотя я не говорила о замужестве. Мне его ярость показалась странной – ведь крёстный и дядя не были особенно дружны…
- Простите, мисс, - прервал её мой друг. – Вы только что сказали, что ваш дядя и крёстный были друзьями.
Девушка смешалась. Лёгкий румянец только добавил ей прелести.
- Видите ли… Мне казалось… Хотя на вид они были друзьями, но мне всё же казалось, что дядя только терпит крёстного. Что это была не дружба, а… необходимость, быть может. Возможно, что крёстный изображал дружбу, чтобы вытянуть из бедного дяди больше денег. А может дядя изображал дружбу, чтобы деньгами усыпить болтливый язык крёстного… Во всяком случае мне так казалось… - Она виновато поглядела на нас.
- Продолжайте, пожалуйста, - кивнул мой друг.
Девушка вздохнула и продолжила:
- Вечером дяде стало лучше, и перед ужином он зачем-то стал писать завещание…
- Снова прошу прощения, - перебил опять мой друг. – У вашего дяди не было страха приближающейся смерти? Он часто писал завещания?
- О нет, - По губам девушки скользнула улыбка. – Он совсем не писал завещаний. Этого он не любил и всё время оставлял на потом. Боялся, что, если напишет завещание, то тут же умрёт, - Она снова улыбнулась и продолжала: - Именно такое необычное его поведение меня и удивило. Потом он позвал нас всех и с каким-то неясным мне чувством прочёл его. Заверили завещание его слуги. Мне так показалось, что он просто предчувствовал свою смерть… В завещании говорилось, что если дядя умрёт до нашего замужества, то всё дядюшкино состояние без всяких оговорок переходит мне и Джарвии в равных долях. Этот пункт дедуля как-то не учёл, когда составлял своё завещание. Равные доли меня удивили: как тиран, который свято соблюдал волю дедушки в отношении наследства, дядя души не чаял в своей дочери. Меня же он недолюбливал, потому что я часто оспаривала несправедливое дедушкино завещание, в котором нам, женщинам, отводилось место мебели: нас можно было продавать то одному претенденту, то другому. А вместе с нами и через нас передавать и семейные деньги. Джарвии дядя не разрешал даже выходить одной, даже оставаться одной в комнате. И в будущем он для неё, а не для меня желал богатой партии. Обо мне речи не шло, как будто я дала монашеский обет. О моей жизни он даже не задумывался, меня для него вроде бы не существовало. Когда мы оставались одни, его начинал раздражать мой взгляд: я всегда смотрю собеседнику в лицо. Я вас, случайно, не раздражаю? – Девушка улыбнулась.
- Случайно нет.
Девушка пристально посмотрела в глаза моего друга и ровным голосом сказала:
- Однако я увлеклась.
- Говорите, прошу вас, - Мой друг тоже очень внимательно посмотрел на мисс Виолетту. – Ведь это очень важно. Если было самоубийство, ваш рассказ может навести меня на мысль, чем оно могло быть вызвано.
- Если бы это было самоубийство, я бы не пришла к вам. Если бы дядя решил сам уйти из жизни – это было бы его решением. Но, увы, это было не самоубийство.
- Откуда вы знаете?
Девушка нарочито медленно моргнула.
- Уж не думаете ли вы, мистер Фолмери, что только мужчины могут мыслить?
- Нет, я так не думаю, - спокойно ответил мой друг.
Девушка потушила разгоравшийся костёр в своих глазах и, сделав подобающее лицо, продолжила прерванный разговор:
- Равные доли основного состояния мне и Джарвии, мелкие суммы слугам и дядиному клубу, в котором он состоял в молодости. А про крёстного в завещании не было ни слова…
- Почему?
- Уж этого я не знаю.
- Ваш дядя не ссорился с ним?
- В тот день – нет.
- Хорошо. Продолжайте.
- Когда крёстный дослушал завещание до конца, он стал уверять, что его обошли и что ему причитается. Смысла его слов я не поняла. Дядя ответил, что он исполняет свой долг. Что за долг – я тоже не имею представления. Вообще, у меня создалось впечатление, что они говорят о чём-то своём, неизвестным мне или Джарвии.
Убийство произошло после обеда. Комната, где убили дядю, расположена на втором этаже в левом крыле нашего дома. Попасть в неё можно через коридор, который ею заканчивается. А от неё ведёт к лестнице – наверх и вниз. В этот коридор выходят две двери, расположенные друг против друга. Коридор достаточно широк, а двери дубовые, толстые. Они ведут в комнату Джарвии и её служанки.
- Её служанка живёт с вами?
- Да, как и женщина, которая помогает мне по хозяйству. Согласна, необычное расположение жилья для прислуги. Но это дядюшкины причуды. Он не хотел, чтобы мы сильно отрывались от класса, в котором можем волей случая оказаться. Джейн Стивенс, моя помощница, осталась ещё с тех пор, когда дядюшка был юнцом. А Мэри, служанка Джарвии, у нас ещё с той поры, когда девочкой была сама Джарвия.
На третьем этаже комнаты расположены так же. В комнате над дядей живёт крёстный. Над Джарвией я, над Мэри – моя помощница, миссис Стивенс.
- Вы очень подробно рассказываете, - Пристальный взгляд моего друга буравил лицо мисс Виолетты.
- Благодарю вас, - Лицо мисс Виолетты не изменилось. – Как я уже сказала, убийство произошло после обеда. Я была в своей комнате и читала. Вдруг услышала снизу крик дяди: «Помогите!» и хлопок. Я кинулась из комнаты по коридору, потом вниз по лестнице и на ней столкнулась с Джарвией…
- Вы сразу после выстрела выбежали из комнаты?
- Пожалуй, нет. Для меня это было слишком неожиданно. Я некоторое время приходила в себя и соображала, чтобы это могло быть, этот хлопок. А когда сообразила, меня как подбросило, и я выбежала из комнаты…
- Спасибо.
- Как я сказала, выбежав из комнаты, я на лестнице столкнулась с Джарвией. Она была невменяема и кричала мне в лицо: «Крёстный убил моего отца!». Кроткое дитя, как же она кричала! Я не думала, что она может так кричать. Это был ужасный вопль! – Девушка закрыла лицо руками. Стакан с водой стоял тут же. Но она не взглянула на него.
Успокоившись немного, она продолжала:
- Вместе с ней я вбежала в комнату дяди. Он лежал лицом вниз, вокруг его головы растекалась лужа крови. Это ужасно! О боже, боже! – Она опять закрыла лицо руками, но на этот раз разрыдалась и выпила-таки ранее предложенную воду.
Помолчав немного, она продолжала:
- Крёстный стоял над дядей и держал в руках пистолет. Он разглядывал его и бормотал: «Я думал, что он незаражен. Бедный Альфред».
- Вашего дядю звали Альфред?
- Да, звали…
- Продолжайте, пожалуйста.
- Джейн Стивенс вызвала полицию, и крёстного арестовали. Но, когда его спросили, за что он убил дядю, он, словно очнувшись, сказал, что он тут ни при чём. Он говорил, что зашёл оставить распоряжение Мэри, но той не было. И он решил ей написать. Когда он писал, то услышал выстрел. Когда же он выходил из комнаты Мэри, он увидел, как что-то бордовое метнулось в комнату Джарвии. Он не обратил на это внимание, поскольку был поглощён мыслями о дяде. Он вбежал к нему, но дядя уже был мёртв. Рядом на ковре крёстный увидел пистолет и поднял его. Он всегда думал, что оружие старое и дядя из предосторожности его не заряжает. Потом в комнату, по его словам, заглянула Джарвия. Крёстный тут же вспомнил, что видел её, когда выходил от Мэри. Хотя, склонна думать, что не записки он там писал. А если и записки, то не о распоряжениях.
- А что же он, по-вашему, там делал? Что искал?
- Мэри. Но её не было. А крёстный там уж сильно подзадержался.
- И что же его могло задержать?
- Юбка какой-нибудь новенькой служанки.
- Ваш крёстный так несдержан?
- Нет, он джентльмен. И пристаёт к кухаркам по-джентльменски.
- Что же было дальше?
- Что было… Прибывшая полиция по лживым словам крёстного арестовала Джарвию.
- Арестовала? Но почему?
- Потому что на ней было бордовое платье.
- А почему вы считаете слова крёстного лживыми?
- Но ведь это ясно! Он хочет очернить Джарвию. Ведь она получает наследство. А когда её повесят, он может занять её место. Правда, в дедушкином завещании это не предусматривалось. Но ведь всегда можно найти какой-нибудь прецедент и повернуть волю покойного к своей выгоде. Я не знаю, может, потом он рассчитывал занять и моё место, инсценировав какой-нибудь несчастный случай. Тогда с будущими мужьями вообще делиться не придётся. Я не знаю.
- Но почему он, скажем, не возвёл первое обвинение на вас?
- Ну, во-первых, у меня есть свидетель – Джейн Стивенс: за несколько минут до выстрела она зашла ко мне с вопросом, не нужна ли мне её помощь в разборе счетов. Во-вторых, я всегда сумею защитить себя и не позволю просто так вешать на меня безосновательные обвинения, - Девушка гордо подняла голову. – Что про Джарвию, к сожалению, сказать нельзя. В-третьих. У меня в гардеробе нет бордового платья. Мне не нравится этот цвет. У дяди же был такого цвета халат.
- А что говорит Джарвия?
- Она? Ах, сударь, она была так потрясена всем происшедшим, что первый допрос бедняжки ни к чему не привёл. Но потом она рассказала, что за минуту до выстрела она входила в коридор на третьем этаже – позвать меня пить чай с пирогом, который только что испекла кухарка. Услышав выстрел, она кинулась вниз, заглянула в комнату дяди и увидела там крёстного с пистолетом. Потом она побежала обратно по коридору второго этажа, по лестнице, где я, в конце концов, с ней столкнулась…
Мой друг сделал сосредоточенное лицо и задумался. Молчание продолжалось минут пять.
- Ну, и что же вы хотите от меня? – наконец изрёк он.
- Я хочу просить вас помочь ей. Все эти полицейские со своими бестактными вопросами только усложняют дело. Им и рассказывать ничего не хочется. И, знаете, что за глупость они вывели из своего следствия?
- Интересно полюбопытствовать.
- О, это очень любопытно! Они решили, что Джарвия из-за наследства хотела убить меня. Но ошиблась. И вместо серого платья своей кузины попала в серый байковый халат собственного отца, который был на нём в тот момент! А в сером платье в это время я как раз и находилась. Только им в голову не пришло, что во время обеда я случайно капнула маслом на это самое серое платье. И мне пришлось переодеться в другое, жёлтое.
- Глупо, но не лишено оригинальности. Ведь ваша кузина могла и не знать, что вы переоденетесь.
- А, по-моему, это вовсе не оригинально. За что ей убивать родного отца? По его завещанию ей и так отходит немалая часть. Да и не слепая же она, всё-таки! Её отец и я совершенно не похожи, с какой стороны ни посмотри. Целиться в меня, а попасть в отца может только совершенно слепой человек. Я уверена, что Джарвия не виновата. Это дело рук крёстного.
- Вы настолько уверены?
- Конечно! И не сомневаюсь даже.
- Почему?
- Как почему? Да ведь ему совершенно ничего не досталось! А его слова о том, что ему причитается? Я до сих пор не понимаю их смысла.
- А крика, кроме вас, никто не слышал?
- Не знаю. Я об этом никого не спрашивала. Я только рассказала полиции. Возможно, они расспросили. К тому же, с чего дяде орать «помогите» своей дочери? Он мог кричать ей – «брось пистолет» или «не смей его трогать». Словом, я с выводами полиции совершенно не согласна. Крёстному быстрее было его убить, чем Джарвии метеором носиться по дому.
- Благодарю вас.
- Это вам спасибо! Ведь вы возьмётесь за это дело? Ведь да?
- Что ж, я помогу полиции.
- К чёрту полицию! Спасите Джарвию! Она ведь беззащитна и наивна, как ребёнок!
- Сколько же ей лет?
- Двадцать пять.
- Но ведь она старше вас?
- На три года, сэр, - Девушка улыбнулась. – Большое вам спасибо. У меня словно камень с души свалился. Как я благодарна вам!
В это время наши часы пробили одиннадцать раз. Девушка вздрогнула.
- Боже! Одиннадцать! Простите, я столько времени у вас украла, - Она поспешно встала. – Ещё раз спасибо и до свидания. – И, повернувшись от двери, добавила: - Спасите Джарвию. За её спасение я не пожалею ничего, - И, окинув нас холодным взглядом, который не вязался с её улыбкой, она ушла, по дороге опуская вуаль.
Когда за нашей посетительницей закрылась дверь, и не было больше слышно стука удаляющихся каблучков, рядом с которыми подпрыгнули несколько раз на тропинке колёса велосипеда, и, когда странная велосипедистка проехала мимо наших окон, непринуждённо сидя на велосипеде, мой друг, бросив недокуренную сигару в камин, удобно расположился в кресле и спросил:
- Ну-с, Майкл, что вы скажете о нашей гостье?
- Очаровательная девушка. Но странная.
- Странная? Быть может. Очаровательная? Да, и потрясена своим горем. И поэтому так точно запомнила все детали.
- Колдуэлл! Неужели вы подозреваете её? Ведь ей только двадцать два!
- Нет, Майкл, я не могу подозревать, основываясь на своих эмоциях. Я анализирую факт, - Мой друг встал и заходил по комнате. – Меня тревожит алиби Джарвии.
- Но её кузина ясно сказала, что после выстрела Джарвия кинулась вниз, а потом побежала наверх.
- Но это кузине сказала Джарвия. Никто же не видел, куда она бежала после выстрела.
Мой друг сел в кресло у камина, в котором сидела раньше наша очаровательная клиентка. Он снова зажёг сигару и, глядя в окно, задумчиво курил. Я терпеливо молчал.
- Всё же, - не вытерпел я. – я склонен верить мисс Виолетте…
- Вот послушайте, - перебил меня мой друг. Он повернулся ко мне, и я увидел в его тёмных глазах искорки, которые, казалось, освещали тайны его странного ума. – Слушайте внимательно: одна девушка, услышав выстрел, пулей вылетает из комнаты. Другая, услышав то же самое, бежит вниз по лестнице. Первая, пробежав коридор третьего этажа, вступает на лестницу. Вторая в это время должна входить в коридор второго этажа. Когда первая спустится с лестницы, вторая только должна входить в комнату отца. Вы поняли? Несоответствие во времени. И еще это бордовое платье… Если предположить, что это Джарвия… Но как она могла бежать в свою комнату сразу после выстрела, по свидетельству крёстного, если по собственному свидетельству она была наверху? Может, это её служанка, Мэри? Хотя, зачем ей убивать собственного хозяина, покрывать подозрением других и вообще запутывать это дело в клубок? И где же она тогда была, когда всё это случилось? Не растворилась же в воздухе? Во всяком случае, её не мешает хорошенько допросить. Однако, я склонен помочь Джарвии, чем подозревать её. Я подозреваю мисс Лавджой… Я постараюсь оправдать мисс Джарвию при условии, что её кузина, весьма странное существо, не напутала или не лжёт. Да ещё Джейн Стивенс…
- Помощница? – Вставил и я, наконец, в этот поток словесных размышлений своё слово. – Она-то здесь причём?
- Друг мой, - Колдуэлл опять встал и с улыбкой глянул на меня. – Друг мой, если за пять минут она входила к мисс Виолетте, она просто должна была видеть мисс Джарвию, входящую в коридор третьего этажа к кузине. Вот оно, алиби Джарвии! Но опять при условии, что ни одна из кузин не лжёт.
Мой друг задумался снова, на этот раз уже надолго. Искры, плясавшие в его глазах, угомонились.
- Послушайте, Майкл, - наконец сказал он. – Вы сегодня свободны?
- И вы ещё спрашиваете!
- Давайте съездим к этой очаровательной и странной девушке, мисс Виолетте Лавджой?
- С удовольствием. А когда?
- Сразу же после нашего остывшего завтрака.
- Идёт!
Глава вторая.
На этот раз завтрак окончился так быстро, как я не ожидал. Я едва успел встать из-за стола и направить свои стопы наверх, как на лестнице столкнулся с моим другом, который не только успел подняться раньше меня наверх, но так же и оделся, по дороге застёгивая сюртук и сбивая пылинки на шляпе. Когда его посещают идеи, его невозможно остановить. Он должен тут же проверить свои домыслы, иначе после он будет меня пилить своими сомнениями неделю или даже больше. Поэтому я птицей взлетел к себе и попытался переодеться быстрее, что, надо сказать, не так легко, как пишется. Произведя переполох в своих вещах, чего я никогда не делал, ибо никуда раньше не спешил, я пожалел Колдуэлла, который, стоя в нашей гостиной, переминался со злости с ноги на ногу. Для быстроты, а равно и не желая пользоваться ступеньками, я по перилам, как заправский школьник, съехал вниз. Оказывается, ошибся я не намного: мой друг со злости переминался с ноги на ногу на улице. Я видел в окне его перекошенное лицо и сжатый кулак. Последнее навело меня на мысли, о которых нет смысла рассказывать. Мне оставалось только накинуть плащ, и я, лёгкий как мотылёк, выпорхнул из нашего домика.
Пока мы шли к нашему маленькому вокзальчику, чтобы углубиться дальше в провинцию, мой друг молчал не хуже рыбы. В поезде он нервно барабанил по стеклу, и по лбу его пробегала глубокая морщинка. Я несколько раз пытался отвлечь его от мыслей о деле девушки, наводя на разговор о самой девушке. Но мой друг, который вовсе не был аскетом и ценил женскую красоту, на этот раз не разделял моих восторгов, что меня весьма удивляло. Ибо, несмотря на странности и неженский напор, девушка была очаровательна. Я был несколько озадачен и обижен его неразговорчивостью, и весь остальной путь с надутым видом молчал. Когда же мы ехали в коляске по обширным полям, вперемежку с огромными валунами, мой друг неожиданно для меня сказал:
- Майкл, друг мой, у вас божественный характер. Другой на вашем месте озлобился бы моим невниманием и вернулся обратно, оставив это дело. Вы же только надулись и затаили обиду. Ни слова упрёка, ни нытья о неудобствах. Прошу вас, не сердитесь. Вы сами ни мало раздражали меня восторгами по поводу этой девушки.
Я онемел. Сначала от изумления: мой молчавший друг заговорил и, заговорив, извиняется. Но потом я рассердился на него. Ведь он в своё время ухаживал направо и налево за провинциальными красавицами, которые и в расцвет своей пышашей красоты не годились в подмётки очаровательной, юной двадцатидвухлетней Виолетте Лавджой. И вдруг он, этот человек, раньше сгоравший от любви к накладным ресницам и крашеным румянцам, так пренебрегает робкой красотой молодой женщины, попавшей в беду! Я задохнулся от гнева, и не успел набрать воздуху для решающего ответа, как мой друг спросил:
- Видно, вы всё же рассердились? Странно. Вы не такой человек, чтобы долго держать обиду на друга, - Он взглянул на меня, и я прочёл в его глазах ожидание и вопрос.
- Ну, знаете, - сказал я, приведя своё дыхание в порядок. – Или вы действительно чёрствый человек, каким хотите казаться, или вы слепы, Колдуэлл.
- Чёрствый я или нет – вы и так прекрасно знаете, - В его голосе чувствовалась досада: очевидно, я ответил не так, как ожидал он. С этим человеком никак не угадаешь.
- Всё же мы с вами под одной крышей не один год, - продолжал он. А то до девушки, то я просил бы вас помолчать.
Я замолчал снова. Ибо убеждать в чём-либо этого человека, когда у него предубеждение, это всё равно, что объясняться в любви столбу. Я замолчал, но это вовсе не значило, что я принял мнение моего друга как своё собственное.
Пока я злился, и, злясь, размышлял, мы подъехали к аллее, которая вела к старому обветшалому дому. Мой друг с интересом рассматривал могучие деревья, кроны которых сплетались высоко над головой. От чего в самой аллее становилось ещё темнее. Молодые деревца, посаженные вплотную друг к другу, образовывали нечто, напоминавшее ограду. Смотрелось всё довольно мило. Но я подумал, что будет с этими деревцами лет через десять? Придется некоторые спиливать, чтобы они сами не повалили друг друга, когда будут разрастаться. Ближе к дому аллея резко обрывалась, и наша коляска выехала на импровизированную площадь перед широким крыльцом. На этой площади я заметил две коляски, кэб и двуколку без лошадей. В стороне от них одиноко стоял велосипед. Выйдя из коляски, кучер которой уже принялся распрягать лошадей, я оглядел этот старый и одинокий дом. Он не отличался ни богатством, ни изяществом. С изумлением я замечал кое-где разрушающиеся намёки на старину. Очевидно чудак-хозяин с их помощью рассчитывал выделиться среди своих чопорных соседей. Правое крыло, как я успел заметить, было или нежилое, или заброшенное глупыми хозяевами. Переведя свой взор на парадные двери. Я заметил фигуру. Которая, не подавая признаков жизни, смотрела на нас. Сначала я принял её за архитектурное излишество этой археологической новинки. Но это оказался хорошо вышколенный английский дворецкий. Средних лет и среднего роста молчаливый мужчина, он, не подавая признака каких-либо чувств, с чисто английским радушием проводил нас в холл. Это был узкий тёмный коридор, который слева заканчивался маленькой витой лестницей, правая часть которого была тёмной и мрачной, как подвалы средневековых замков и терялась в глубине, но центральная часть оказалась самой светлой. Прямо перед нами простиралась вверх ослепительно чистая и светлая лестница, ведущая, по-видимому, на верхние жилые этажи.
Пройдя холл, мы очутились в большой зале. Перед нами оказалась эта самая светлая лестница, свет которой озарял лики старых владельцев этого дома. В левом коридоре по стенам висели картины и местами охотничьи трофеи, которые основательно полиняли и потускнели от времени и из-за отсутствия света. Под высоким потолком, закопчённом свечами, висели две люстры. Но от них в холле светлее не становилось.
Основательно промёрзнув в левой части холла, я перешёл в весёлую центральную и стал присматривать себе кресло. Едва я уселся, как заметил моего друга, сидящего напротив, и наслаждавшегося своей сигарой, дым от которой заволок его лицо с блаженной улыбкой на губах.
Пока я разглядывал моего друга, на ранее замеченной витой лестнице появилась наша утренняя знакомая. Едва заслышав её шаги, я встал и шагнул в холодный коридор, чтобы по всем правилам английского кодекса учтивости приветствовать её. Заметив моё движение, мой друг последовал моему примеру. Девушка с улыбкой оглядела нас.
- Здравствуйте, джентльмены, - сказала она, спускаясь к нам. Она оказалась ещё прекраснее, чем была у нас утром. Её бледное лицо странно сочеталось с мраком в холле. На ней было серое с блеском платье. И, когда она сошла с лестницы – сошла из тьмы во мрак – она показалась мне самой королевой тьмы, самой леди Макбет. Но когда она подошла ближе, вся романтика незаметно испарилась, и я понял, что ошибался. Её лицо было отнюдь не кроткое, оно было обыкновенное: ни дикого блеска в глазах, ни неземной кротости на чистом лбу.
Пока я рассматривал мисс Виолетту, сначала пугаясь её необычной красоте, затем разочаровываясь её обыкновенности, мисс Виолетта с чисто женским любопытством рассматривала нас, пытаясь что-то прочесть по нашим лицам. Мой друг же с чисто профессиональным любопытством рассматривал холл. Мисс Виолетта не была актрисой, но, по-видимому, хорошо знала театральные правила, которые первым рискнул раскрыть Сомерсет Моэм: она затянула я без неё затянутую паузу и верно решила тянуть её, покуда у нас хватит сил. Мой друг, видно, не проник в тонкости театральных правил, ибо, после долгого молчания, он довольно спокойно спросил:
- Старый дом. Сколько же ему лет? – Он взглянул на мисс Лавджой, а та, явно оживившись, произнесла:
- Этот дом строил ещё мой прадед. Страшный чудак, между прочим. Он непременно хотел, чтобы здесь было как в рыцарских замках. Но его родственники не позволили ему. Хотя, нечто он всё же сделал так, как хотел. Он вообще очень любил древнюю забытую старину.
Продолжая разговаривать. Она повела нас по коридору, вкратце упоминая обстоятельства, при которых её родственники заполучили те или иные трофеи. На одной из стен, как раз над витой лестницей, висел ковёр, который среди этой полинялой старины выглядел как новый, и великолепная коллекция огнестрельного оружия, среди которой было несколько кинжалов с искусно сделанными рукоятками, украшенными резьбой и камнями. Мой друг явно заинтересовался коллекцией и стал внимательным взглядом осматривать каждую вещь.
- Это коллекция вашего прадеда? – спросил он.
- Да. Он сам собирал всё это, - Она, верно, хотела ещё что-то сказать и уже открыла для этого свой прелестный ротик, но в это время к ней неслышно подошла горничная и шепнула ей несколько слов на ухо. Девушка закрыла свой ротик, потом мило нам улыбнулась и произнесла:
- Прошу прощения, джентльмены. Я вынуждена вас оставить. Это, я надеюсь, ненадолго. Вы располагайтесь, пожалуйста, как у себя дома. Я скоро вернусь. Извините.
И она быстрыми шагами сошла с лестницы. Следом за ней чинно сошла горничная, по дороге кинув на нас быстрый недоверчивый взгляд. В этот момент от размышлений меня оторвал голос моего друга:
- Странно, - произнёс он, держа в своих руках маленький, похожий на дамский, пистолет из коллекции.
- Что вы сказали, Колдуэлл? – несколько рассеянно спросил я.
- Я говорю, что это очень странно. Вы не находите? – Он протянул пистолет мне. Я окинул его быстрым взглядом. Ничего странного я не нашёл и вернул пистолет Колдуэллу.
- Я вас не понял, друг мой, - сказал я, думая о другом.
Мой друг, очевидно, хотел съехидничать или сострить, но в это время на лестнице появилась фигура, которая встретила нас у входа в дом.
- Завтрак готов, сэр, - произнесла она деревянным голосом. – Мисс Виолетта просит пройти в столовую.
Глава третья.
Моё всегдашнее мнение о том, что дорога в столовую весьма короткая, в доме мисс Виолетты поколебалось. Здесь эта дорога была не только длинной, но и несколько неудобной. Сначала с лестницы, на которой мы с моим другом стояли, рассматривая коллекцию далёкого предка хозяйки, мы спустились вниз и пошли в правое крыло. В нём, как я понял, заброшенными были только верхние этажи. Тёмными закоулками и едва освещёнными коридорчиками дворецкий уверенно вёл нас в столовую. Когда мы проходили мимо более или менее освещённых мест, я обратил внимание на его лицо. Очевидно, он провёл в этом доме всю свою жизнь, поскольку, когда мы ныряли в очередную темноту, бесстрастие на его лице оставалось таким же, как и при встрече с нами у дверей этого дома. Когда я, про моего друга я молчу, ибо во мраке его лицо не было мне хорошо заметно, уже отчаялся увидеть электрический свет, не говоря о свете солнечном, дворецкий подвёл нас к одной и мелькавших ещё в моём воображении дверей. Мы остановились, и я, наконец, получил возможность отдышаться. Бесстрастная фигура в виде дворецкого открыла её с поклоном, не меняя выражения лица, подождала, пока мы войдём в комнату, и закрыла дверь. Мне в глаза ударил неожиданно яркий свет. Через несколько минут, когда глаза мои приспособились к освещению, я сумел её рассмотреть. Это была даже не комната, а большая зала с высоким потолком и стропилами, потемневшими от времени. Слева в глубине находился большой камин, в котором яростно трещали поленья. Напротив двери находилось несколько окон. Они были до того узки, что свет через них в залу почти не проникал. Он исходил от трёх люстр, в свете которых всё становилось нереально контрастным и резало глаза. В самом центре залы находился помост для хозяйского стола и сам дубовый крепкий стол, чем-то напоминавший могучий дуб, из которого был сделан. В дальнем правом конце были хоры для средневековых менестрелей. Только теперь, оглядев всё это основательно, я заметил стоявших у камина полицейских. Несколько других почтительно прогуливались по зале. Двое, как статуи, стояли и у двери, через которую я и мой друг вошли.
Когда мы вошли, мисс Виолетта встала, все сидящие за столом последовали её примеру. Представив нас, мисс Виолетта указала на наши места и дождалась, пока мы сядем. В самом дальнем левом конце стола спиной к камину сидел, как я понял, крёстный под конвоем из двух непроницаемых полицейских. В самом дальнем правом конце стола сидела мисс Джарвия, тоже под конвоем. Напротив нас сидела сама мисс Виолетта. Она тоже, как я заметил, была под конвоем, но в отличие от своего крёстного и кузины, несколько иного рода: по правую руку от неё сидел полицейский лейтенант, склонный к полноте человек с толстыми красными щеками и меленькими глазками. По левую руку от неё сидел полицейский инспектор – невысокий худой человек в коричневых шерстяных гольфах, клетчатых бриджах и в клетчатом же сюртуке. Бледное лицо его было похоже на крысиную мордочку. Его кепи очевидно подчёркивало это, поскольку, едва увидев нас, он его проворно и незаметно куда-то дел. Едва мы сели, как его проворные глазки забегали по нашим фигурам.
Поскольку позавтракать дома нам не удалось, я уже хотел было, извинившись, приняться за трапезу, как мой друг, опередив меня с извинениями, попросил только чашку чая и тосты. Мне с большим сожалением пришлось последовать его примеру. К сожалению ещё и потому, что завтрак был действительно хорош.
Пока мы пили свою чашку чая, я не терял времени даром: мой взгляд, как и взгляд крысообразного инспектора скользил по сидящим передо мной фигурам, в отличие от здешнего дворецкого, умевшим разговаривать. У инспектора оказалась весьма звучная фамилия – Тертнэскофф, и, судя по ней, англичанином он был только наполовину. Видимо, в детстве его задразнили по фамилии, ибо, насколько я знаю английский язык, если её прочитать задом наперёд, получится «лиса и крыса»*. Наверное один остроумный одноклассник-англичанин подметил это. И с тех пор кличка тянется за инспектором всю жизнь. Так как к тридцати шести своим годам он ходил согнутый в дугу, и даже за столом не мог расправить свои плечи и сидел над тарелкой, как коршун над добычей, изредка поблёскивая своими проворными глазками. У краснолицего лейтенанта, комплекция которого была не чета его же фамилии, последняя была короче настолько, насколько крупнее была первая, фамилия была Пигг**. Этот человек, видимо, не отличался быстротой соображения, что его и спасало в детстве от более ловких сверстников. Что касается арестованных, то крёстный, которого звали мистер Джон Митчелл, сидел как в воду опущенный. На его могучем лице, заросшем бакенбардами, не было написано ничего. Оно только выражало, видимо, последнее чувство перед тем, как его хозяин потерял соображение: безграничное удивление в широко открытых глазах под густыми сросшимися бровями, в полных бледноватых щеках, в красных чуть приоткрытых губах. Несколько иное чувство было написано на губах его старшей крестницы, мисс Джарвии. Её тёмные глаза излучали такую наивность, что мне стало жаль их хозяйку. Сама мисс Джарвия выглядела довольно обыкновенно, если бы не эта наивность, которой была пропитана вся девушка. Тёмный цвет волос, смуглость лица, чёрные правильные брови, прямой закруглённый нос, красные полноватые губы – всё это говорило о южном темпераменте. Но среди южанок мне ещё ни разу не удавалось встретить столь наивную до глупости особу. Как я знаю, они народ решительный и смелый. Но мисс Джарвия, сидя в окружении полицейских, видимо, не обращала на это внимания и разговаривала, как ни в чём не бывало. Причём своих непроницаемых соседей ей удалось вызвать на краткий, часто прерывающийся разговор.
После завтрака мой друг подошёл к инспектору Тертнэскоффу, и я услышал такой разговор:
- Простите меня, инспектор, - начал мой друг. – Я Колдуэлл Фолмери, как вы слышали. Сыщик, как и вы. Меня пригласили расследовать это дело. Я бы хотел, чтобы вы в моём лице видели на соперника, а коллегу…
Инспектор молча поклонился.
- Можно мне спросить вас? – продолжал мой друг. Последовал молчаливый жест инспектора, выражавший согласие. – Скажите, дознание уже проводилось?
Как ни молчалив был инспектор, учтивость требовала ответа.
- Да, сэр, - неожиданно резким и скрипучим голосом отозвался инспектор.
- И к чему оно привело?
- Собственно, ни к чему. Умерший был убит неизвестным лицом или лицами. Показания свидетеля и подозреваемых не сходятся. В общем, дело оказалось запутанным.
Я тут же решил, что это была самая длинная фраза за всю жизнь инспектора Тертнэскоффа.
Мой друг помолчал. Со стороны могло показаться, что он глубоко задумался. Но я знал, что мой друг просто изучает инспектора, чтобы знать, раскрывать ли ему свои мысли или пока подождать.
- Скажите, - наконец молвил он. – Вы не проводили следственный эксперимент?
- Нет, сэр. Зачем?
- Я рискну предложить вам попробовать. Но дамы и господин не должны об этом знать.
- Я сам знаю, что мне делать, - довольно надменно сказал инспектор.
- Но всё же, из пяти дел в этом месяце, попавших в полицию, ваши коллеги раскрыли только два, и то с моей помощью. Три же других без вашей помощи раскрыл я сам, - тонко улыбнувшись, сказал мой друг. Я подумал, что не надо уж выставлять на показ свои успехи. Фортуна может отвернуться.
Инспектор же на эти слова сердито засопел и, наверно, решил покориться. Это меня весьма удивило, так как молчание инспектора свидетельствовало против его лица. Мисс Джарвия тихим голосом прошелестела, что она бы не хотела слушать об убийствах и трупах. Крёстный резко оборвал её, но тут же попытался неуклюже извиниться. Мисс Виолетта смотрела на них с неудовольствием, но встревать не спешила.
Сразу после завтрака все люди – гости и хозяева, собрались в гостиной. Инспектор Тертнэскофф произнёс краткую речь, во время которой, несмотря на все приличия, меня потянуло в сон. Сквозь дремоту я разглядел, что мой друг зевает с опасностью вывихнуть себе челюсти. Подобное, по-видимому, чувство овладевало и всеми остальными. Полицейские же стояли не шелохнувшись. Наверно им было не в первый раз выслушивать речи своего шефа. Своей выдержкой и непроницаемостью они могли поспорить с русским Медным всадником, который, насколько я помню, не опускал неподвижной руки около двухсот лет, и при этом выражение его лица ничуть не изменилось. Хотя его бронзовая одежда уже порядком полиняла.
Инспектор же, переплетая свою цветистую речь отдалёнными намёками, серьёзными предупреждениями и просто хмурыми многозначительными паузами, начал запутываться в словах. Однако всё же сумел донести до утомлённых его трескотнёй слушателей, что намеревается провести следственный эксперимент. Я облегчённо вздохнул: наконец-то я понял, что хотел сказать в течение получаса это человек. Моего друга тоже, видимо, только что осенила эта гениальная мысль, и он обратился ко мне:
- У этого милого человека недурная манера изъясняться. Только что он хочет показать, ломая эту комедию?
Я тоже терзался этой мыслью, но всё же решился обратиться к моему другу с другой.
- Колдуэлл, друг мой, слишком вы уж вежливы с инспектором. Мне даже за вас неловко.
- Майкл, вежливость у меня в крови. А для того, чтобы разговорить молчуна, надо немножко польстить ему. По-другому с малознакомыми людьми я не умею разговаривать. Не получается.
- Разговорить молчуна? Вы его разговорили на всю оставшуюся жизнь. Вам за это спасибо никто не скажет. Теперь я понимаю, почему вас у нас и в Хетфилде называют хитрецом.
- Может быть…
Мой друг хотел продолжить наш разговор, но лейтенанту Пиггу наконец тоже порядком надоела словесная пачкотня своего коллеги. И, проснувшись, он сказал:
- Так как убийство было для вас полной неожиданностью, то для чистоты эксперимента время выстрела, который будет означать начало эксперимента, вам сообщено не будет.
- Растянуто, но ясно. Сдаётся мне, что лейтенант смекалистей инспектора, хотя по нему не скажешь, - сказал мой друг и обратился к лейтенанту: - Браво, лейтенант Пигг. Это единственная умная фраза за всю вашу службу в полиции! – воскликнул он. – Только не проводите эксперимент ночью.
- Почему? – нахмурившись, спросил лейтенант.
- Можете по ошибке убить свидетелей. Тогда придётся расследовать два убийства.
На лице лейтенанта застыло курьёзное выражение, которое бывает у ленивого школьника, когда его спрашивают невыученный урок. Он мучительно пытался понять, что хотел сказать ему мой насмешливый друг.
- Почему два убийства? – наконец спросил он, искренне не понимая ничего. – Ведь было только одно.
- Нет, я решительно ошибся, - пробормотал мой друг про себя и обратился к несчастному лейтенанту: - Господин лейтенант, вы так умны, что не стоит обращать внимания на некоторые мои слова, - произнёс он, пряча в серьёзности улыбку. Тут я заметил инспектора, который нервно грыз ноготь и искоса посматривал на моего друга. Ему очевидно было чрезвычайно досадно, что критика полиции перешла на личности. Мисс Виолетта, стоявшая в сопровождении одного из полицейских, весело смеялась и чуть не хлопала в ладоши.
- Ну, как вам нравятся два эти человека? Спросил я, с улыбкой подходя к ней. Я заметил, что непроницаемый полицейский навострил уши, причем, внешне это никак не проявилось. Но, взглянув на мисс Виолетту, я снова изумился её характеру: её лицо стало моментально непроницаемо-серьёзным.
- Я думаю, ваш друг одержит верх, - сухо сказала она. Затем, ещё раз взглянув на лейтенанта, с лица которого не исчезло ещё его туповатое выражение, она не удержалась и фыркнула в кулачок. После чего её лицо приняло вновь серьёзное выражение. Она развернулась и исчезла во мраке этого странного дома. На сегодня программа мероприятий была исчерпана.
Зачем моему другу это понадобилось, но он самым непозволительным образом навязался в гости к несчастной семье. Задумчивый взгляд мисс Виолетты ничего не выражал, или просто я не сумел ничего прочитать. Но позволение было нам дано, хоть и суховато.
Глава четвёртая.
Я проснулся не то, чтобы очень рано, но всё-таки, по сравнению с тем, как просыпался дома, это меня очень удивило. Утро было хмурое, как раз такое, какое обычно бывает осенью в Англии. Листья с деревьев в саду уже слетели, и голые деревья стояли как беззащитные дети в сырую погоду.
Побродив в саду часок, который был у меня в запасе перед завтраком, я повернул к дому. Едва я вошёл на крыльцо, как из-за угла показалась фигура девушки, которая с низко опущенной головой, видимо, тоже прогуливалась. В неверном свете утра я узнал мисс Виолетту. И, хотя она вызывала у меня сдержанный чувства своим непонятным характером, всё же это был один из понимающих людей, с которыми можно было поговорить. Я сбежал с крыльца к ней навстречу. Но только я прошёл несколько шагов, как увидел крадущегося следом за ней инспектора. Его сутулая спина и торчащий из-под кепи нос выдали мне его с головой. Мне показалось забавным, что взрослый человек, инспектор, шпионит как ребёнок. И за кем! За свидетелем! Который, по моим наблюдениям был вне подозрений. Я представил на его месте своего друга, и меня развеселило такое сравнение. Я подошёл к мисс Виолетте и заговорил с ней. Инспектор моментально исчез.
- Вы тоже любите утренние прогулки? – спросил я. – Правда, не очень хорошее занятие бродить по росе в такую рань.
Мисс Виолетта вздрогнула при первых моих словах, и теперь непонимающе смотрела на меня.
- Простите, сэр… Невежливо не отвечать на вопрос. Но я задумалась и услышала не сразу…
- Ну что вы! Просто я спросил, что доставляет вам радость или грусть, когда вы приходите сюда?
Мисс Виолетта подняла голову, взглянула на меня своими проницательными глазами и ответила:
- Здесь мне хорошо. Что-то тянет меня сюда в часы уныния.
- Уныния?
- Ну да. Ваш коллега нагнал на меня смертельную скуку своей речью. До сих пор её отголоски всё ещё вертятся у меня в голове. Не могу выбросить.
Коллега? Сначала я подумал о Колдуэлле и разозлился за него. Но, услышав последние слова, я понял, что речь идёт об инспекторе Тертнэскоффе и разозлился ещё больше, поскольку этот человек не был моим коллегой ни до своего спича, ни после. Видимо, мои размышления отразились у меня на лице, ибо лицо мисс Виолетты приобрело приторно-сладкий вид, и заискивающим голосом она сказала:
- Нет-нет, я вовсе не хотела обидеть вас! Я поступила ужасно глупо, сравнив с вами это самовлюблённое животное…
Мне стало почему-то противно. Зачем она ломает эту комедию? Или это одна из разновидностей разогнать скуку? Почему она не хочет мне просто сказать «Простите» без этой лести и притворства?
- Да, я притворяюсь. Что делать? – сказала вдруг она, и её лицо приняло своё нормальное выражение. – Вы думаете, почему? Да от нечего делать. А это милый мистер Тертнэскофф, который всё время следит за мной, воображая, если я заговорю с кем-то, то этот кто-то проговорится ненароком об убийстве и укажет ему убийцу. Каков тупица! Кто сказал, что он сыщик? Нет, он жалкая пародия на него.
- Вы к нему несправедливы. У него есть наблюдательность и хватка.
- Согласна. Однако, он не сыщик. Это установлено. Хорошо. Он ищейка.
- А какого вы мнения о Колдуэлле Фолмери?
- Я думаю, что он умный человек, опасный человек, но всё же человек. Но тоже не сыщик. Обращать внимание на детали, упуская из виду всю картину! Холмс хорош в рассказах о Холмсе. А не при расследовании любого преступления. Если вдруг он не найдёт ни одной улики – ведь бывает и такое – то как он сможет вести расследование? Есть еще человеческий нрав и привычки. Один человек ни за что не сможет даже ножа в руки взять, не то, чтобы кого-то убить. Другой может говорить и делать что угодно, но никто не поймёт, что он способен на убийство. Третий будет махать кулаками, но убить, тщательно продумав, не сможет. Словом, одного внимания к мелочам мало. Нужно знать, что именно эти мелочи говорят при каждом конкретном случае. Что они говорят о каждом конкретном человеке. С какой стати проводить следственный эксперимент?
- Кто знает? Человек предполагает, бог располагает.
- Глуп же тот человек, который надеется только на бога, - произнесла девушка, вздохнув. Она оглядела сад и повернулась ко мне с улыбкой.
- Вы спросили, что доставляет мне прогулка здесь, в саду? А что за чувства притянули вас сюда, в это не совсем симпатичное место?
Я удивился. Что это? Юная прелестница до того проницательна, что прочла на моём лице, что она мне далеко не безразлична? Что все мои чувства можно читать по мне, как по книге? Я уже хотел с трепетом в груди и полузакрытыми глазами сказать этому очарованию всё, что я о ней думаю, как вдруг её жестокие слова сбили меня с толку:
- Как всё же глупы мужчины. Любой юбке готовы клясться в любви, - Тут она весьма резко развернулась и исчезла, прежде, чем туман, поднятый у меня в голове её взглядом, рассеялся в моих глазах. Я пришёл в себя и увидел, что стою один среди голых деревьев и серого неба. Я вздохнул и пошёл к дому.
Подходя к крыльцу, я оглянулся вокруг. Мне в голову стали лезть интересные мысли. Почему эта юная девушка на всех смотрит таким недоверчивым взглядом? Каким, по её мнению, должен быть сыщик, если такой профессионал, как Колдуэлл Фолмери им не является? Почему она назвала Колдуэлла опасным человеком? Чем он опасен и кому? Эти и другие вопросы не давали мне покоя. Я пытался отделаться от них, но это было не так-то просто. Вдруг что-то привлекло моё внимание, когда я обозревал местность. Я огляделся ещё раз и заметил в аллее движение. Я сбежал с крыльца и побежал лёгкой трусцой по аллее. Но через несколько минут я остановился. В конце аллеи ещё виднелась мисс Виолетта на велосипеде. Вот она скрылась за поворотом. А за ней, внимательно вглядываясь вперёд, ехал полисмен из отряда инспектора Тертнэскоффа. Вот скрылся и он. Я, переводя дух, повернул к дому. Опять этот инспектор следит за мисс Виолеттой. Какой невыносимый субъект. Я поднялся на крыльцо и вошёл в дом.
В коридоре я заметил инспектора, который от волнения потирал руки. Едва он меня увидел, как тут же растворился во мраке. Я поднялся на второй этаж и здесь столкнулся с лейтенантом. На его физиономии было выражение, которое можно было бы назвать лукавством. Он хитро, как мог, взглянул на меня и, подойдя ближе, шепнул:
- Мы сейчас будем проводить следственный эксперимент, - И он подмигнул мне.
Я ответил тоже шёпотом:
- У вас ничего не выйдет. Мисс Виолетта уехала.
- Как уехала? – вскричал лейтенант, едва меня не оглушив.
- Да так, взяла велосипед и уехала, - сказал я, намереваясь обойти лейтенанта, ибо он стоял у меня на дороге.
- Почему я ничего не знаю? – Он схватил меня своей могучей рукой за рукав. – Когда она уехала?
- Не беспокойтесь, - прозвучал резкий голос. - За ней следят.
Я обернулся. С третьего этажа спускался инспектор. «Чёрт его возьми, - подумал я. – Как он ухитрился опередить меня? А-а, винтовая лестница внизу».
- Скажите, инспектор, вы не видели моего друга? – обратился я к нему, стараясь смотреть на его лицо спокойно.
- Мистер Фолмери на третьем этаже, в комнате мисс Виолетты, - официальным тоном сообщил тот.
Я сухо кивнул ему и стал подниматься по лестнице. «Колдуэлл тоже хорош. Копаться в вещах дамы. Да ещё, когда её нет!» - думал я, поднимаясь.
Пройдя широкий и тёмный коридор, я постучал в боковую дверь. Тишина, только за окном пел ветер. Тогда я постучал ещё раз и сильнее. За дверью отозвалось что-то похожее на приглушённое «да». Я не стал больше стучать и вошёл. Мой друг стоял посреди комнаты и раскуривал сигару. Увидев меня, он сказал:
- Хорошо, что это вы. Если бы это была мисс Виолетта, мне, пожалуй, трудно было бы объяснить, зачем я здесь.
- Мисс Виолетта не стала бы стучать в свою комнату. И ещё – она уехала.
- Вот как? Куда же?
- Не знаю. Быть может, в город. Она была на велосипеде.
- А-а.
Я внимательно посмотрел на Колдуэлла и увидел, что он о чём-то задумался.
- А что вы здесь делаете? – спросил я его.
- Видите ли, мой друг. У меня есть некоторые подозрения на счёт мисс Виолетты.
- Вы мне только об этом и говорите, что вы её подозревает. Какие подозрения?
- Помните, после её визита к нам, я сказал, что она почему-то точно запоминает детали.
- Да, и что же?
- Странновато, не правда ли? Это не свойственно женщинам и в особенности молодым девушкам. В это время они должны быть заняты поисками мужа, а не упражнениями для ума. И потом, её спокойствие здесь, когда надо быть особенно напряжённым…
- Почему особенно напряжённым?
- Она ведь любит свою кузину. Но в то же время её совсем не заботит, что сейчас с ней. А помните, как она хотела уверить нас, что именно её крёстный убийца? И ещё эти поездки во время следственного эксперимента, когда она должна быть тут и поддерживать свою кузину.
- Во время? Но ведь никого не предупреждали, в котором часу он будет. И послушайте, Колдуэлл. Даже, если допустить такую бредовую мысль, что она убила своего дядю, то возникает вопрос – зачем? Её дядюшка итак уже переписал завещание, и ей достаётся немалый куш.
- В этом вы правы, Майкл. Но согласитесь, что-то не так.
- Просто вы не хотите признавать, что вам попалась незаурядная девушка. Которая тоже имеет голову на плечах. И думает не о нарядах и экипажах, а о чем-то, не свойственном дамам. Лично я ничего эдакого не вижу.
Мой друг искоса посмотрел на меня.
- Конечно, хорошо не забивать себе лишним голову. Но взгляните сюда.
Он подвёл меня к одной из стен, которая была напротив двери, и указал на неё со словами:
- Посмотрите внимательно, Майкл. Вы ничего не замечает?
Я оглядел её. Стена как стена, обитая, как обиты все стены в этой комнате слегка полинялым тёмно-розовым шёлком. Однако в одном месте я заметил странно светлую полоску от потолка до пола. Я спросил о ней своего друга. Вместо ответа он пошарил по стене. Через мгновение стена раскололась, и полоска на шёлке поползла в сторону. В изумлении я уставился на то, что было у меня перед глазами: маленький закуток с чернеющими мрачными стенами, в котором висели женские платья. Одна вешалка сиротливо пустовала.
- Что это? – спросил я, указывая на углубление с платьями.
- По всей видимости, замаскированный шкаф, - усмехнулся мой друг. – Но мисс Виолетта почему-то сочла нужным умолчать о нём. Хотя старалась уверить нас, что очень наблюдательна и не хочет упускать любой незначительной мелочи.
Мой друг опять до чего-то дотронулся, и стена медленно поползла на место.
- Что вы скажете теперь?
- Что я могу сказать, Колдуэлл? Может, она не считала нужным интересовать нас своими туалетами.
- Да, ещё одна деталь. Не бог весть что, но от неё подозрения мои усиливаются. Как вы помните, нас с вами поселили в правом крыле на втором этаже.
- Да, конечно, - я в удивлении посмотрел на него.
- Готов поклясться, что сегодня ночью кто-то ходил в наше крыло.
- С чего вы взяли?
- Крыло это, как вы знаете, старое и заброшенное. Половицы там скрепят, даже, если их коснуться пальцем…
- Странно, что я ничего не услышал.
- Вы слишком крепко спите, мой друг. Я сам бы не проснулся. Но, как ни тихи были шаги. Скрип половиц их выдал.
- И кто же туда ходил?
- Утверждать не берусь: я видел фигуру со спины. Да и темно было. Но, по-моему, это мисс Виолетта.
- Далась вам эта девушка. В любом стечении обстоятельств против неё вы её подозреваете, чуть ли не в убийстве, - Я был раздосадован на моего друга. Поскольку, как говорилось выше, я питал к ней некоторую слабость. – И с чего вы это решили? Вы же сами сказали, что было темно.
Мой друг снова искоса взглянул на меня и довольно сухо начал:
- Сейчас в доме четыре женщины…
- Да, - нетерпеливо подгонял я. – Дальше.
- Одна, то есть, мисс Джарвия, под арестом. Другая, Джейн Стивенс, весьма полная дама. Да и походку её ни с чем не спутаешь…
- Дальше?
- Третья – служанка Джарвии Мэри. Но она наоборот очень худая. И к тому же ниже ростом.
- Но ведь вы не видели лица.
- Я проснулся тогда, когда дама выходила из комнаты. Я осторожно открыл дверь. Наверное, вы знаете, ночью было новолуние, темнота, хоть глаз выколи. Но в этой темноте я, всё же, разглядел женскую фигуру, которая шла к лестнице. Шагов самих, кстати, я не услышал. Только жутко скрипели половицы.
- Она шла без света?
- Именно.
- В такую темень? И в руках у неё ничего не было?
- Ничего, мой дорогой. Ничего. Теперь вы видите, у меня есть все основания, чтобы подозревать её.
- Но вы ведь можете ошибаться!
- Могу, конечно. Но, думаю, что нет. Во всяком случае, я допрошу всех четырёх дам.
- Вы инспектору не говорили?
- Зачем? Он ведёт расследование по-своему, а я по-своему. Когда мы оба закончим, сопоставим результаты. Если я буду о чём-то говорить этому человеку, он скажет, что я неуч-дилетант и мешаю следствию своими догадками. Нет, друг мой. Я не хочу тратить время на препирательства. Прежде я хочу установить всё сам.
Глава пятая.
За завтраком, к моему удивлению, мой друг отсутствовал. Мисс Виолетта ещё не вернулась. Как я заметил, инспектор Тертнэскофф всё время ёрзал на стуле и изредка кидал злобные и подозрительные взгляды на меня. Он, видимо, считал меня виноватым в том, что мой друг уехал на прогулку. Хотя я считал, что он напал на след. Лейтенант Пигг был само спокойствие: за весь завтрак выражение его на редкость тупого лица ни разу не изменилось.
После завтрака я пошёл к себе. И от нечего делать стал перелистывать первую попавшуюся мне под руки книжку. Но она навевала сон, и я отложил чтение. Я стал думать о мисс Виолетте. Что она могла искать ночью в нашем крыле? Да и она ли это была? Может, Колдуэллу это приснилось. А вообще-то, мы сами виноваты. Приехали без приглашения. Бедная девушка не смогла хорошо подготовить наши места. Ничего удивительного, если она впопыхах что-то могла забыть здесь. Я удивляюсь её сдержанности и вежливости. Она вполне могла отправить нас в гостиницу. Ведь у неё дома и так полно незапланированного народа, который не отличается сдержанностью в аппетитах. Молодые здоровые полисмены это вам не великосветские барышни, которые кушают как птички.
Я вышел из комнаты в коридор. Вот слева дверь в комнату, которую мисс Виолетта выделила для моего друга. Напротив меня две другие двери. Двери, двери, двери. Бесчисленные и как в сказках: открываешь одну, за ней ещё одна, за той – другая. И так, пока хватит сил и терпения… Я открыл сначала ту дверь, которая была напротив моей комнаты. Она со страшным скрипом растворилась, и я вошёл в полутёмную комнату. Это была, в сущности, маленькая пыльная каморка без мебели. В дальнем углу стоял один-единственный сундук, видно ещё со времён конкистадоров. Я смахнул с его верха слой пыли и попытался его открыть. Было просто невероятно, как в средние века пираты затаскивали такие сундуки с добычей на свои корабли. Я был отнюдь не рохлей. Но всё же позавидовал великой силе, обычной в пору, когда жили одни геркулесы. Крышка поддалась мне с величайшим трудом. Приподняв её, я обнаружил, что сундук совершенно пуст, и водворил её на место. Слава господу, что он не был полным. Иначе, прежде, чем я его открыл, я бы похудел фунтов на десять. Отряхивая колени брюк, я вышел в коридор. Затем, решив ни за что не отступать, я толкнул вторую дверь. Она открылась, и меня удивило, что скрипа не последовало. Эту дверь, очевидно, смазывали регулярно. На этот раз я попал в более или менее светлую комнату. Она оказалась просторной, с тремя узкими окнами и вся заставлена книжными шкафами. Я подошёл к одному из них. Книги стояли так плотно, что я решил, не побывал ли и тут Геркулес из первой комнаты-каморки.
- Мы называем эту комнату библиотекой. И я часто беру здесь книги, особенно, когда у меня бессонница, - раздался мягкий голос от двери, и от неожиданности я сильно вздрогнул.
- Простите, я не хотела вас пугать, - Девушка медленно вошла в комнату и прошлась мимо шкафов, прикасаясь к книгам. – Видите ли, книги – моя страсть. Иду я по коридору и вижу, что дверь в мои владения открыта настежь. Дай, думаю, войду, поймаю нахала на месте преступления, - Её голос журчал так мягко, что я, было, позабыл всё, что мне говорил мой друг о ней, о мисс Виолетте.
- Что вы, мисс! Просто ваше появление было так неожиданно…
Она провела по дверце одного из шкафов рукой и с грустью сказала:
- Хорошая была работа, добротная и красивая. Сейчас таких не делают. Не шкаф, а клад.
Тут я вспомнил про замаскированный шкаф в её комнате, и у меня сорвалось с языка:
- А вам ваш шкаф нравится? – спросил я, пристально глядя на неё.
- Мой шкаф? Какой?
- Тот, что в вашей комнате.
Уловив её непонимающий взгляд, я пояснил:
- Мой друг сегодня в вашей комнате обнаружил замаскированный шкаф. Он хотел бы знать, почему вы ничего о нём не рассказывали?
Девушка несколько секунд смотрела на меня безо всякого выражения. Затем она разразилась хохотом. Не тем, тихим и странным, а весёлым, искренним, шумным.
- Мистер Фолмери подозревает меня? – сквозь смех спросила она. – Не отпирайтесь. Я и не удивлюсь, если это так. Я довольно странная личность. О шкафе я не считала нужным рассказывать. Так как не знала, что вы оба интересуетесь женскими туалетами. В комнате Джарвии есть большой дубовый шкаф и дубовый же комод. Из-за того, что я их не помянула, вы же не будете меня уличать в убийстве.
- Всё же вы ошибаетесь. У моего друга есть серьёзные причины подозревать вас, если не в убийстве - я не считаю моего друга умалишённым, - то в сокрытии убийцы.
- Вы сказали, серьёзные причины. Не будет секрета, если я узнаю, какие?
Тут я пересказал этой весёлой девушке с детским лицом мой разговор с моим другом перед завтраком, выделив при этом её ночное путешествие, которое, как я сказал, и привело меня в эту комнату, и её сегодняшние поездки.
- Ну, а вы что думаете о моём ночном походе?
Я молчал, только пристально глядел на неё. Она подошла к одному из шкафов, открыла его дверцу и указала на пустующее место между книгами на одной полке.
- Я брала отсюда книгу этой ночью. Можете проверить по каталогу, какую именно. Вчера и позавчера у меня была бессонница, и я пришла сюда, чтобы поменять книги. Знаете, трудно заснуть, когда вашу кузину обвиняют в убийстве, а вы точно знаете, что она невиновна. А виновен тот, кто больше всех хлопочет о её осуждении. А сегодняшняя поездка – я ведь как-никак работаю. Пришлось предупредить в конторе, что я возьму работу на дом, и некоторое врем буду занята своими делами.
Я пожал плечами и спустился вниз. Подходило время обеда.
Обед, как я заметил, проходил в обстановке всеобщей нервозности. На этот раз все были в сборе. Когда обед только начался, мисс Виолетта завела разговор о шкафах.
- Подумать только! Из-за какого-то шкафа у меня могут быть неприятности! – Она весело рассмеялась. – Говорят, что гении – немного чудаки. Вы, мистер Фолмери, определённо чудак. Шкаф! Было бы из-за чего подозревать!
- Это вы ей рассказали? – накинулся на меня мой друг после обеда. – Какого чёрта? Она вам совсем мозги затмила? А я-то на вас надеялся!
Что я мог сказать? Объяснить ему, что я форменный дурень и попал так глупо впросак? Объяснениями ничего не добьёшься. Ведь мой друг не так глуп, как я, и всё уже понял. Оставалось только утешать себя, что в следующий раз такого дурака свалять я поостерегусь.
После обеда мистер Пигг встал из-за стола и, как римский трибун, перекормленный с детства, провозгласил:
- Сигналом эксперимента будет ружейный выстрел…
- Надеюсь, не в комнате дяди, - перебила его мисс Виолетта.
- А почему бы нет? – спросил инспектор, сверля девушку своими маленькими глазками.
- Боюсь, что наш старый дом придётся ремонтировать раньше, чем я и крёстный рассчитывали, - веско сказала мисс Виолетта.
Глазки инспектора потухли.
- Совершенно верно, мисс, - кротко сказал он, не поднимая глаз.
Глава шестая.
Прошу у читателей прощения за то, что я упоминаю в своём повествовании мисс Виолетту даже чаще, чем моего друга. Мисс Джарвия не представляла для меня интереса – миловидная, бледная, с вечно опущенными глазами, безвольная кукла, она могла понравиться уж совершенному глупцу. А крёстный – грубый человек, вёл себя настолько по-дурацки, что мне было его жаль.
После выговора моего друга после обеда, я явился к нему с побитым видом и опущенной до земли головой. Он выразил свою мысль, что я могу пойти с ним на допрос четырёх женщин, о которых он совсем недавно упоминал. Видимо, мой искренне радостный вид развеселил его, и про себя я подумал, что, похоже, прощён.
Мы поднялись на третий этаж и вошли в комнату миссис Стивенс, помощницы мисс Виолетты. Она, как ни странно, была на месте. Едва увидев нас, она сердито закричала, причём я весьма опасался за свои барабанные перепонки:
- Господь мой, пресвятая дева! Спаси нас и помилуй! Да прекратят ли их свирепые псы изводить верную овцу твою? Да кончатся ли их оскорбительные допросы? Господи, ведь ты знаешь, что я уважала хозяина, как святое причастие! Ты знаешь, что я не виновна в том ужасном убийстве!
- Да, похоже, здесь побывал инспектор Тертнэскофф, - пробормотал мой друг. И, прорвавшись в первую же паузу, спокойно произнёс: - Сударыня, выслушайте меня. Меня зовут Колдуэлл Фолмери. Я здесь по просьбе мисс Виолетты, чтобы помочь мисс Джарвии. Я сыщик, а не полисмен. Я задам вам всего два вопроса. Слышите? Вы согласны спокойно выслушать меня? Вы согласны ответить мне?
- О, пресвятая дева, спаси нас от дьявольских козней! Не введи в искушение… Что вы сказали? Только два? Ну, на два я, так и быть, ответить соглашусь.
- Только мне нужна правда.
- Как вы можете! Да я никогда в жизни не солгала!
- Очень хорошо. Итак, вопрос первый. Где вы были в то время, когда убили вашего хозяина?
- Что? Где я была? – Массивный торс помощницы угрожающе поднялся со стула. Я удивился, как комплекция этой дамы могла усидеть на стуле вообще: я с замиранием сердца чувствовал, что мой стул подо мною некрепко стоит на ножках. – И вы туда же? Этот, с крысьей физиономией меня тоже об этом спрашивал. И намекнул, что, если я не назову имени убийцы, значит, я убила своего хозяина. Слыхали, какая наглость! Я убила своего хозяина! Да я в жизни пистолета в руки не брала!
- Ну это уже даже для полиции слишком, - пробормотал мой друг. Затем он снова обратился к оскорблённой жертве полиции. – Успокойтесь, мадам. Я не подозреваю вас, говорю вам откровенно. Я хочу, чтобы вы помогли нам. Я задал вам вопрос и внимательно жду ответа.
- Да? – дама быстро успокоилась. Наверно, перспектива перейти из подозреваемой в свидетельницу её явно устраивала. Она вновь села на стул и тот жалобно пискнул. – Так вы хотите знать, где я была? Ну, это не государственная тайна, и я вам отвечу. Я была у своей подруги Джулии, Джулии Хантер. Она тоже работает экономкой, но живёт в городе у мистера Брауна на улице Квин-стрит, номер двадцать.
- Так вас в тот день совсем не было дома?
- Ну, как совсем… Я ушла сразу после завтрака. Мистер Альфред разрешил мне. Всё же это мой законный выходной день. И я могу проводить его. Как мне вздумается. Вернулась я к ужину. И не успела я войти, как меня сразу под руки, и этот, с противной физиономией, в ухо мне шипит: «Вы арестованы». Это я-то! Слава богу, что за меня мисс Виолетта и мисс Джарвия заступились.
- Так-так, - снова пробормотал мой друг. Вдруг он встал и спокойно заходил по комнате. – Я не сомневаюсь, что вы честная и порядочная женщина…
- Да я… - Она сделала мощное движение в подтверждение своих слов.
- А теперь, - продолжал мой друг, как будто его не прерывали. – Ответьте мне на мой второй вопрос. Скажите, - как бы между прочим спросил он. – Вы бессонницей не страдаете?
- Я? – Дама гордо вскинула голову. Я подумал, что, если и страдает от чего-то этот организм, то от чрезмерного здоровья. – Бессонницей страдают те, у кого совесть нечиста. А я не страдаю подобной карой. Никогда в жизни!
- Так вот, мой второй вопрос. Вы вчера или, может, сегодня ночью никуда не выходили?
- Нет, конечно. Зачем? Я не лунатик.
- Ну, вот и всё. Спасибо вам.
И, оставив экономку размышлять над свойствами своего организма, мой друг вышел из комнаты и направился на второй этаж к мисс Джарвии. У её двери я заметил двух сторожей, очевидно, из арсенала мистера Тертнэскоффа. Увидев меня в обществе моего друга, один из них удивлённо моргнул. После нашего стука дверь отворилась, и передо мной предстала мисс Джарвия, которая в первую минуту показалась мне совершенством: иссиня чёрные волосы как траурное покрывало, обрамляли скорбное смуглое лицо с маленьким ротиком и влажными таинственными глазами. Меня охватило странное чувство. Приглядевшись, я понял, что первое моё впечатление было верное, когда я увидел эту даму за завтраком. В её красоте было что-то неодухотворённое, отталкивающее, как это ни странно звучит. Может, это впечатление вызывал её хищный носик, расширявшийся книзу, или её лоб, который был скрыт волосами.
Реакция моего друга была быстрее. Пока я только догадывался, в чём дело, он, извинившись, входил в комнату.
- Простите, пожалуйста, мисс, что нарушил ваш покой, - сказал мой друг, пристально глядя на мисс Джарвию. – Я бы хотел поговорить с вами, задать один-два вопроса. Не возражаете?
- Нет, конечно, не возражаю. Вы же хотите мне помочь. Только один или два? – спросила она, прелестно улыбнувшись.
- Что – один или два?
- Ваши вопросы.
- Это, мисс, как получится. Скажите, у вас часто бывает бессонница?
- У меня? Ну что вы! Конечно нет. Я сплю спокойно. А что?
Странное заявление от девушки, которую обвиняют в убийстве.
- Вчера ночью или, быть может, сегодня вы никуда не выходили?
- Вчера ночью я точно никуда не выходила. Я спала. А сегодня – только на завтрак и обед в сопровождении этих милых людей, которые стоят за дверью.
- А сегодня ночью? Ночью?
- Нет, я спала.
- Благодарю вас.
- Но я ничего такого не сказала…
- Всё равно благодарю.
- Пожалуйста.
Мы направились к двери, и уже с порога мой друг обернулся и как бы невзначай спросил:
- А ваша кузина страдает бессонницей?
Странное дело, едва мой друг произнёс эти слова «ваша кузина», как ноздри мисс Джарвии затрепетали, и в глазах сверкнула молния. Но всё это продолжалось одно мгновение. Ответом послужила улыбка:
- О сэр, я не знаю. Она очень чудная. Ведёт дом, занимается садом, много читает. Зачем ей это?
- Что же, ещё раз спасибо вам.
Пока мы возвращались на третий этаж, мой друг успел обменяться впечатлениями со мной:
- Я совсем не понимаю мисс Виолетту, - небрежно начал он. – Сначала она нам клянётся, что любит свою кузину до безумия, а потом вдруг забывает о ней и даже словом не обмолвится. Не понимаю вообще, как она может любить свою кузину…
- А почему бы им не любить друг друга?
- Вы же сами видели. Мисс Джарвия ненавидит свою кузину, но скрывает. В комнате ни одной её фотографии. Только, как я понял, отец и мать. Ещё была одна фотография крёстного. Довольно старая. Ни одной книги или чернильницы. Только зеркала, платья, духи и средства для макияжа. Как будто она нарочно изгнала из своей комнаты всё, что может ей напомнить о её кузине. Мисс Виолетта, по-моему, тоже скрывает что-то. И тоже её ненавидит.
- Но зачем эти хитросплетения?
- По всей вероятности, для того, чтобы сбить с толку расследование. Но, надеюсь, мисс Виолетта даст нам ответ, - произнёс Колдуэлл и постучал, ибо мы уже стояли у дверей комнаты мисс Виолетты. Я не совсем понял, зачем нужна была эта гимнастика с хождением по этажам. Ведь мы могли бы спросить мисс Виолетту после того, как поговорили с её помощницей. Но у Колдуэлла были свои причины. И я не стал спрашивать, поскольку мисс Виолетта, как и её кузина, сама уже открыла нам дверь. На её лице была улыбка, но отнюдь не любезная, а дружеская.
- Я ждала вашего визита, мистер Фолмери. И, признаюсь, была поражена вашими подозрениями.
- Вот как? – Холодная стрела взгляда моего друга метнулась в меня. Я сделал наивное лицо.
- Да-да, мистер Фолмери! – воскликнула, рассмеявшись, мисс Виолетта. Очевидно, она заметила взгляд моего друга и моё изменившееся лицо. – Но ваш друг здесь ни при чём. Очевидно, он не имел серьёзных оснований меня подозревать. Однако, мы разговорились. Не перейдём ли мы к делу?
- Ну, что же, - произнёс мой друг. – Я хочу вас спросить: страдаете ли вы бессонницей?
Девушка замолчала, с улыбкой глядя на нас. Наконец она произнесла:
- Непонятный вопрос, сэр. Ведь я уже говорила вашему другу, что страдаю уже два дня. И чтобы её развеять, читаю книги поскучнее.
- Простите, мисс. Но я бы хотел услышать всё с самого начала и из ваших уст. Если можно, упоминая подробности. Ведь это ваша привычка – вспоминать детали.
- Вы хотите знать всё? – Искреннее удивление сквозило в её словах. – Все подробности этих дней? Хорошо, слушайте. После убийства я так беспокоилась за Джарвию и была возмущена вероломством крёстного, что стала плохо спать. Наш врач, доктор Эриксон, прописал мне множество порошков. Если вы хотите их видеть, а равно как и рецепты, то всё это находится в столе.
Мой друг окинул взглядом массивный письменный стол, на котором царил идеальный порядок. И вновь обратил свой взор на мисс Виолетту. Та встала и подошла к столу. Открыв средний ящик, она продемонстрировала ряд всевозможных бутылочек и конвертов с порошками. Рядом лежала стопка рецептов от доктора.
- Согласитесь, - снова зажурчал её голос, когда она закрывала ящик. – что каждую ночь пить порошки – это довольно обременительно. Тем более, что утром голова тяжёлая и плохо соображает. Пью я эти порошки не первый раз. Раньше случались у меня проблемы со сном из-за счетов или ссор дядюшки с крёстным. Когда же я не хочу травиться всякими гадостями, я иду в библиотеку и беру книги. Вчера была именно такая ночь. После ужина я читала собрание сочинений Шекспира. Ночью я закончила его. Но так как до рассвета было ещё далеко, я пошла и поменяла эту книгу на собрание сочинений Стендаля.
- Можно вопрос?
- Пожалуйста.
- Куда вы поставили Шекспира и где вы взяли Стендаля?
- Дайте вспомнить. Шекспира я поставила не третью полку в крайнем шкафу. Рядом с ним ещё стояли Бальзак и Данте. Постойте, Бальзак ли? Нет, Бальзак стоял рядом со Стендалем. Стендаля я взяла с четвёртой полки в центральном шкафу.
- Ваши книги расставлены не по алфавиту? Как же вы, любящая порядок, не навели его в своей библиотеке?
- Она велика для меня одной. И я, между прочим, пробовала и не раз наводить там порядок. Но все мои труды шли прахом.
- А в чём вы ходили в библиотеку?
- Как в чём? В платье, конечно.
- В каком?
- В своём обыкновенном, сером. В доме слишком много мужчин. И не все любят спать тогда, когда положено приличным людям. Вот я и не рисковала гулять в ночной рубашке.
- Почему ваша кузина называет вас чудной?
- Моя кузина?
- Да.
- Джарвия?
- Да-да.
- Вы её видели?
- Да.
- И как вы её нашли? – Неожиданная резкость послышалась в её словах. – Вам понравилась Джарвия?
- Да, очаровательная девушка.
- Подлая лицемерка! – Я в изумлении смотрел на мисс Виолетту. Что стало с её лицом? Оно было бледно от гнева, глаза метали молнии, губы сжались в две розоватые полоски. – Она такая же лицемерка, как Бьянка Минола из «Укрощения строптивой». Это сравнение всегда бесило меня. Катариной в этом доме была я, а этот дядюшка, самовлюблённый тиран, был господином Журденом из «Мещанина во дворянстве». Только госпожи Журден не было, чтобы разрядить обстановку в этом доме.
- И с кем бы вы сравнили вашего крёстного? Уж если мы перешли на литературу… - сказал мой друг тихим голосом.
- Что вы сказали? – Эта вспышка, очевидно, отняла у мисс Виолетты много сил. – Мой крёстный? Полонием из «Гамлета». Господи, скорее бы закончилось следствие, и я бы бежала из этого дома! – Она встала и подошла к окну.
- Почему?
- Как почему? Когда дядюшка был жив, здесь все друг за другом следили. А Джарвия играла ещё и святую невинность. Ненавижу, ненавижу её!
Произнеся это, она вдруг замолчала.
- Теперь вы должны спросить, - сказала она после минутного молчания. – почему я защищала её, если ненавижу. Я могу ответить. Больше всех в этом доме я доверяю Мэри, чем крёстному и миссис Стивенс, чем Джарвии. Если слуги говорят что-то, значит, так оно и есть. И я не хочу приносить Джарвии непоправимую беду за то, что я не люблю её.
- Интересный вы человек. Спасибо за беседу.
- Не за что. Спасибо, что вы приехали. С вами я, по крайней мере, не чувствую одиночества. И вы не питаете ненависти ко мне, хоть и не доверяете.
Она взглянула на нас с усталым лицом, и я отбросил все свои подозрения. Нет, Колдуэлл неправ. Она явно не могла убить. Нахмурив брови, я вспомнил лицо Джарвии. Вот она могла бы убить.
- Вы услышали всё, что хотели, - сказал я, когда мы вышли.
- Да, всё. – Мой друг явно задумался.
Когда мы дошли до его комнаты, он хлопнул меня по плечу и сказал:
- Мэри подождёт. Теперь я хочу поговорить с мистером Джоном Митчеллом.
Глава седьмая.
К моему неудовольствию нам пришлось идти обратно. Но мистера Джона Митчелла, несмотря на моё неудовольствие, а может быть именно поэтому, в его комнате не было. Мой друг тут же, на месте, не говоря мне ни слова, решил расспросить служанку Мэри, которая могла бы засвидетельствовать алиби мисс Джарвии. И он быстрым шагом направился в её комнату, как и собирался сделать это несколькими минутами раньше. Не успел я его догнать в этой гонке, как он уже этажом ниже стучал в комнату напротив комнаты мисс Джарвии. К моему удивлению, дверь открыла мисс Виолетта. Очевидно, пока мы скакали с этажа на этаж по центральной лестнице, она преодолела весь путь по чёрной, про которую говорила нам в нашем домике. Она впустила нас и сказала:
- Понимаю, господа. Вы пришли допросить Мэри. Надеюсь, я вам не помешаю. Мне ещё кое-что нужно сделать.
И, повинуясь кивку моего друга, она отошла в дальний угол комнаты и присела у старого комода, перебирая его внутренности. Мой друг несколько минут смотрел на её ловкие и быстрые движения и вдруг повернулся к служанке:
- Скажите, пожалуйста, в каком часу вы заглянули в комнату мисс Виолетты в день убийства вашего хозяина?
Я уловил пристальный взгляд моего друга, направленный на Мэри, и быстрый взгляд мисс Виолетты на нас.
- Я… Я не знаю… - пролепетала служанка, в испуге переводя глаза с моего друга на меня и обратно. – Я не смотрела… Там… Я не знала, что это так важно…
- Хорошо. Ответьте ещё на один вопрос. Через сколько минут прозвучал выстрел? После того, как вы заглянули?
- Через сколько минут? Минуты через… две…
- Или пять?
- Может быть и пять…
- Или, быть может, через двадцать?
- Двадцать.
- Именно двадцать?
- Да… через двадцать минут… через двадцать минут, точно.
- А что вы делали всё это время?
- Что делала?
- Да. Не стояли же вы в дверях. Не рассматривали хозяйку.
- Ну, как что… В дверях я не стояла… Меня бы начали ругать за то, что я бездельничаю. А что вот делала… Не помню. Наверно разговаривала…
- А когда прозвучал выстрел, вы ещё сидели на месте или сразу вышли из комнаты?
- Я? Я сидела… Я сидела на месте…
- Да?
- Именно. Сидела на месте несколько минут.
- Сколько?
- Что сколько?
- Сколько времени вы сидели на месте?
- Минуты… две…
- Или десять?
- Ну, нет, конечно. Две-три минуты…
- Вы видели мисс Джарвию, входящую в коридор перед выстрелом?
- Ну… да…
- Или нет?
- Ну, конечно, она видела. Что вы ей голову морочите, - вступила в разговор мисс Виолетта. – И оставьте её в покое. Она с незнакомыми мужчинами боится разговаривать. Видите, как вы её запугали? Скажи им, Мэри, и они оставят тебя в покое. Не бойся. Если ты будешь мямлить и тянуть – это продлится так долго, что ты успеешь поседеть. Скажи, что знаешь, и всё будет хорошо.
- Итак, Мэри? – спросил девушку мой друг.
- Ну… мисс Джарвию я видела. Она только вышла в коридор… а тут выстрел… и она быстро исчезла…
- И всё?
- Да… всё…
- Вы уверены?
- Д-да…
- Что скажете, Колдуэлл? – спросил я моего друга, сидя с ним в его комнате и куря сигару. – Что этот допрос вам дал?
- Он дал мне немного, но кое-что это всё же больше, чем ничего, - ответил он. Я иногда не понимаю своего друга, а иногда всё до банальности просто. Так и с этим допросом. Я не понял в нём ничего и ничего заслуживающего внимания не увидел. Но Колдуэлл не хотел мне ничего объяснять, и следующие два дня где-то пропадал.
Следственные эксперименты, забытые мной вследствие собственных переживаний и фантазий о мисс Виолетте, наконец, дождались, когда все участники действа были в сборе. Первый же наделал много шума. Так как мистер Митчелл, увидев дыру в потолке комнаты Альфреда Лавджоя, поднял настоящий скандал, в сравнении с которым газетная шумиха или коррида – это детские игрушки. Закончился же этот скандал тем, что инспектор Тертнэскофф и мистер Джон Митчелл пришли к компромиссу: стрелять из комнаты мистера Лавджоя, но в открытое окно. В дальнейшем проведению этих экспериментов ничто не препятствовало, кроме ворчания мистера Митчелла по поводу полицейской глупости и того, что подобный выход можно было придумать без его вмешательства.
Описывать эти бесконечные и однообразные эксперименты, во время которых мой друг бронировал себе места в разных частях дома, я не берусь. Ограничусь несколькими словами. Результаты были настолько разными, что инспектор Тертнэскофф, войдя в азарт, требовал экспериментов чуть ли не каждые два часа. Единственно, что достойно упоминания, это то, что с каждым разом я убеждался в невиновности мисс Виолетты и в виновности её крёстного. И уж совсем гром среди ясного неба был один документ, обнаруженный инспектором в комнате, которую мисс Виолетта называла библиотекой. Этот документ неопровержимо доказывал, что мистер Джон Митчелл если и не убивал, то вполне мог бы быть убийцей. Этим документом было письмо, в котором Джон Митчелл прямо, безо всяких иносказаний угрожал мистеру Альфреду Лавджою. Причём угроза была столь явной, а ненависть столь горячей, что у инспектора не осталось сомнений. Несмотря на подозрения Колдуэлла, что письмо просто-напросто подкинули, чтобы его нашли в своё время, инспектор упивался своей победой: он утёр нос знаменитому в наших краях сыщику. Кроме того, против мистера Джона говорили его же слова о том, что ему причитается, и которому в конце концов не досталось ничего. Эти слова, подкреплённые показаниями Мэри, спотыкавшейся на каждом слове, и ещё одного слуги, который якобы мыл лестницу в то время, хотя на самом деле миловался с кухаркой, рассеивали даже мимолётные подозрения. Джон Митчелл на эти обвинения отвечал, что это старая история, что она с письмом вместе не имеет к убийству никакого отношения. На вопрос лейтенанта Пигга, в чём заключалась эта история, мистер Джон Митчелл побагровел и грубо отрезал, что это не его ума дело, чем и усугубил подозрения инспектора Тертнэскоффа. С моим другом взбесившийся крёстный вообще не хотел разговаривать. И я так и не узнал, что именно хотел у него спросить мой друг. Его всё ещё терзали сомнения в алиби и непонятный характер мисс Виолетты. А так же его не устраивали нетвёрдые показания Мэри, которая только и делала, что путалась в словах и том, что она помнила, что нет. Но мисс Виолетта была уже рада тому, что вопрос виновности Джарвии не стоял так остро. И, не имея надёжных доказательств виновности кого-либо ещё, мой друг уступил триумфу инспектора.
Через некоторое время состоялся суд, на котором мистера Джона Митчелла обвинили в умышленном убийстве с целью мести за недополучение определённой суммы денег. Поседевший старик с трясущимися руками, не переживший «такой несправедливости, которая вопиёт к отмщению», как он кричал после приговора, скончался от разрыва сердца на следующий же после суда день. Мисс Джарвия весьма оживилась после того, как с неё официально были сняты все обвинения. После процесса она стала быстрыми темпами благоустраивать свою жизнь. И уже через два месяца после процесса, «и башмаков своих не износив», она с блеском вышла замуж за толстосумого промышленника, которому в приданое она преподнесла свой ставший взбалмошным характер и не совсем скромное приданое. Мисс Виолетта после процесса куда-то незаметно исчезла. Когда я обратил внимание Колдуэлла на это обстоятельство, он таинственно улыбнулся и сказал:
- Это замечательная женщина. Держу пари, Майкл, что мы про неё ещё услышим.
Эпилог.
С того памятного мне дня, когда закончился процесс над Джоном Митчеллом, прошло почти полгода. И вот однажды, дождливым апрельским днём, когда деревья от ветра гнулись к земле, а в нашем камине весело потрескивал огонь, к нам постучали. И в наш маленький домик вошёл старый знакомый и давний друг посыльный Хемфри. С собой он принёс довольно объёмный конверт, адресованный Колдуэллу Фолмери без всякого намёка на отправителя. Была только короткая подпись на конверте: «В. Л.». В самом письме сведений оказалось больше: оно было от мисс Виолетты.
- Вот видите, друг мой, - сказал Колдуэлл. – Как я вам говорил, эта милая девушка не оставила нас в покое. Ну-с, что она нам пишет?
Он развернул письмо и стал читать вслух:
- «Здравствуйте, любезный мистер Колдуэлл Фолмери. Прежде всего, позвольте мне просить у вас прощения за зря потраченное время, которое вы уделили расследованию убийства моего дяди. Хочу вам сказать, что его убила я…»
- Что? – вскричал я. – Прочтите ещё раз!
- «Хочу вам сказать, что его убила я…». Продолжать? – спросил мой друг.
- Да, - глухо ответил я.
- «Дело в том, что я узнала, как умер мой отец. Вернее, я знала это всю жизнь. Только доказать ничего не могла. Лишним подтверждением моей правоты служит письмо, которое на суде послужило уликой против крёстного. Дело в том, что оба брата – мой отец и мой дядюшка – были влюблены в одну девушку. Но моему отцу везло всегда. И она вышла замуж за него. Не знаю, что там творилось в голове у дядюшки, но он решил отомстить. Однажды, после охоты отец вместе с дядей ехали домой. Кто предложил пробежаться по скалам и зачем они вообще туда пошли – я не знаю. Но дядюшка просто-напросто столкнул моего отца со скалы. Потом он вернулся к моей матери и сказал, что на отца напали волки, и он сорвался со скалы. Через шесть месяцев после похорон, на которых мать не участвовала, так как слишком скорбела по отцу, она скончалась при моих родах, будучи женой дяди. Не спрашивайте меня, как он её уговорил. Я не знаю. Знаю одно. Незадолго до всего этого какая-то его любовница родила дочь. Это была Джарвия. Дядюшка оформил девочку как свою законную дочь, объявив мать умершей. Через три-четыре года после моего рождения Джарвию привезли к нам и стали воспитывать со мной. Вернее, меня с нею, поскольку она была старше. К тому времени её мать действительно умерла, проклиная дядюшку. Это мне рассказала Джейн Стивенс. Она была сестрой этой женщины. Кто она такая, Джейн Стивенс, дядюшка узнал уже тогда, когда она уже много лет работала у нас. Когда мне исполнилось лет семь, я заметила, как сильно изменился дядюшка. Он стал получать письма от кого-то и прятать их в ящике стола, закрытом на ключ. Через некоторое время приехал человек, которого дядюшка назвал нашим с Джарвией крёстным. Он поселил его у себя, выплачивал ему какое-то содержание и обещал после смерти вознаградить. Как я поняла из его писем – я много лет потратила на то, чтобы добраться до того ящика стола, смочь бы отпереть его без помех и найти их,- и из редких обрывков разговоров, крёстный в день смерти моего отца был недалеко от места, где произошла трагедия. И он видел, как дядюшка его столкнул. Из этого я поняла, что крёстный просто-напросто шантажирует моего дядюшку. Ему мало было выплат каждый месяц, мало было жить за наш счёт, мало обещанного после смерти дяди вознаграждения, он хотел много и сразу и не хотел ждать. По этому поводу между ними были часты скандалы, особенно в последние лет пять. Да, я подслушивала. Всегда. С того ещё времени, как привезли мою манерную и избалованную «сестру». Да, я опустилась до низости. Но я узнала, как умер мой отец и почему мне никто ничего не говорит о его смерти. Но доказать я ничего не могла. Крёстный может отпереться от всего. А мои слова – это слова человека, который подслушивал, слова дочери умершего, которой надо во что бы то ни стало найти преступника, потому что рана от потери никак не заживает. Тогда я решила мстить. Мне не были нужны его деньги. Мне был нужен мой отец, который так и не узнал, что я родилась, и моя мать, про которую Джейн Стивенс говорила, что она проходила всю беременность как неживая. В тот день я честно предупредила дядю. Но ему хватило наглости разуверять меня. В конце концов я показала письмо, которое, видимо, сам бог надоумил написать крёстного. Это, правда, было не то письмо, что фигурировало на суде. Это было более откровенное повествование «старой истории», которое я в своё время стащила из дядюшкиного тайника. Он всё равно никогда не проверял, всё ли на месте. Дядюшка пробовал откупиться, угрожал. Когда он кинулся меня душить, я навела на него пистолет. Он закричал: «Помогите!», и я выстрелила. Он упал, а я кинулась в комнату Джарвии. Помните, когда вы нашли мой скрытый шкаф, я упомянула другой, который стоял в комнате Джарвии? Это был не совсем шкаф: в его задней стенке была дверь, ведущая на потайную лестницу, которая вела в мою комнату через тот самый потайной шкаф, который вы не очень хорошо рассмотрели…». Помните коллекцию оружия? – спросил мой друг, прервав чтение.
- Ну и что?
- Там не все были настоящими огнестрельными орудиями. Старый коллекционер был большой чудак. И, не сумев заиметь настоящую коллекцию, заполнил её искусными подделками. Шкафы тоже были подделками.
- Значит, эта коллекция навела вас на мысль?
- Да, но, увы, много позже. К тому же, старый хозяин любил старину и строил свой дом наподобие рыцарских замков. И вы забыли, где мы с вами имели честь находиться.
- Не понял.
- Хетфилд – в этой местности, в одном из замков жила принцесса Елизавета во времена правления своей сестры, Марии Тюдор. Неужели вы забыли?
- Ах, да! Религиозные смуты, череда католиков и протестантов на троне…
- Вот-вот. Вы забыли, как наша благородная королева Елизавета, тогда ещё бывшая принцессой, опасалась за свою жизнь? Какие принимала меры предосторожности? Именно с тех пор что в замках, что в монастырях появилась мода на потайные ходы. К тому же, замок нашего хозяина был с претензией на рыцарство. А какие рыцарские замки без потайных ходов на случай осады?
Колдуэлл снова вернулся к письму.
- «Крёстный не ошибался, что видел меня. Я не собиралась подставлять Джарвию под удар. Но и сама не хотела пострадать. Я сшила себе платье такого же цвета, какой нравится Джарвии – бордового. Вбежав к себе, я скинула одно и надела другое платье, прикрыв то, что расстёгнуто, шалью, и выбежала из комнаты. На лестнице я столкнулась с Джарвией. Своё платье я спрятала в сундуке в правом крыле. Это за ним я ходила ночью. Потом, днём я уехала в город. Помимо всего прочего, я заказала пару туфель. А на обратном пути утопила платье в лесном озере…».
- Да, но позвольте! А алиби мисс Виолетты? – воскликнул я. – А служанка, Мэри?
- Об этом дальше: «Как вы, наверно, заметили, Мэри легко поддаётся чужому влиянию. И мне стоило не большого труда убедить её в том, чего не было». Ну-с, как будто всё? Нет, тут ещё приписка: «Мистер Фолмери, я столько раз намекала вам на истинное положение вещей. Но вы следовали своим мыслям, и стали всерьёз подозревать меня, когда было уже слишком поздно. Не думайте, что я славы ради просила вас о расследовании. Просто мне нужен был авторитет, который подтвердил бы, что убийца – крёстный. И, если вы на основании этого письма откажитесь от своих слов и потребуете нового расследования, вам уже не поверят. Состоялся суд. Виновный мёртв. Казнён судом божьим, не человеческим. Остаюсь искренне ваша Виолетта Тернер, урождённая Лавджой». Как видите, Майкл, - сказал мой друг, складывая письмо. – прав был я, а вы ошибались.
Я потрясённо молчал.
- Да, всё-таки она на самом деле предусмотрела подробности. Педанты неплохи, когда они в меру, - изрёк мой друг.
А я молчал и думал. Думал о том, что всё замечательное как всегда достаётся не нам, а кому-то ещё. Впрочем, может, она его любит?