- Королев, подъем! - разрывает тишину отсека потусторонний голос из «каштана». - Приготовиться к подъему флага!
- Есть! - протираю я сонные глаза, натягиваю на себя «РБ», сую ноги в кожаные тапки и, кряхтя, выбираюсь, из своей «шхеры», устроенной под торпедными стеллажами правого борта.
Вообще - то у меня есть штатное место в шестиместной каюте четвертого отсека, но я там никогда не сплю. Себе дороже. По тревогам не нужно сломя голову нестись на боевой пост, и никто не храпит рядом.
Шхера у меня оборудована по высшему классу. На чисто вымытом линолеуме палубы у борта, каютный паралоновый матрас со всеми спальными атрибутами, над ним тихо жужжащая люминесцентная лампа, а в «зиповской» шкатулке у переборки, десяток книг, нехитрый матросский скарб и различный консервированный харч - пожевать на вахте. Еще была гитара, но ее приказали вернуть в каюту. За пение в отсеке матерных песен.
Сладко потянувшись, я пялюсь на мерцающие на переборке отсечные часы - до подъема флага еще есть время, щелкаю рубильником и включаю дневное освещение. Отсек расцвечивается мягким неоновым светом, в котором холодно блестят зеленые туши торпед, сияют лаком алые звезды на крышках торпедных аппаратов и празднично отсвечивает надраенная медяшка.
Под ногами упруго пружинят стальные пайолы, идя вдоль прохода я привычно осматриваю отсек и минут пять крещусь пудовой гирей. Потом, прихватив из бортовой шкатулки электробритву и туалетные принадлежности, спускаюсь по трапу на нижнюю палубу.
Там, у переборочного люка, сонно клюет носом второй вахтенный, с висящим на поясе штык-ножом. По корабельным правилам торпедный отсек является особо охраняемым, допуск в него имеет ограниченный круг лиц и, помимо дежурного торпедиста, внизу бдит такой вот боец, назначаемый из числа молодых, не сдавших на самоуправление матросов.
В данном случае это Витька Жуков, по кличке «годок». Он в нашем экипаже третий месяц, имеет за плечами три курса института, но отличается удивительной тупостью и ленью.
Отпустив Витьке мимоходом леща и пробубнев, - не спи, замерзнешь, - я бегло окидываю взглядом манометры станций воздуха высокого давления и пожаротушения, после чего, насвистывая, направляюсь в расположенный по левому борту командирский гальюн. Он у нас в заведовании, что немаловажно. Одно дело бегать в общие, в третьем и пятом ( а по тревоге, которая может длиться несколько часов, хрен побежишь), и совсем другое иметь под рукой свой, который посещает только «кэп» и мы, торпедисты.
Отперев ключом замок, я отдраиваю чмокнувшую резиной дверь, переступаю высокий комингс и оказываюсь в блистающем фаянсом и мельхиором небольшом помещении. Так, здесь тоже порядок. Спускной баллон продут, давление в нем на нуле, холодная и горячая вода в наличии.
Чуть позже, освеженный холодной водой и одеколоном, я снова карабкаюсь на верхнюю палубу, извлекаю из бортовой шкатулки сложенный вчетверо отутюженный гюйс и бережно кладу его на направляющую балку. Наш подводный ракетоносец относится к кораблям первого ранга и помимо поднимаемого на рубке военно-морского флага, на носовом флагштоке одновременно поднимается этот самый гюйс. Он кумачового цвета, с большой золотой звездой в центре.
А пока суть да дело, извлекаю из - под одного из аппаратов запотевшую жестяную банку, дырявлю крышку складнем в двух местах и прикладываюсь к ней.
- Виноградный попался, высосав половину - довольно бормочу я и ору, - Витька!
У переборки звякает трап, в люке возникает стриженая башка «Годка» и он косолапо рысит к пульту.
- На, освежись, - передаю я ему посудину, и, довольно хрюкнув, Витька снова исчезает внизу.
Ночью лодочная вахта принимала на борт продукты к очередному выходу в море. Через люк первого, как обычно, под надзором интенданта загружали деликатесы: шоколад, вино, икру, воблу, копченую колбасу и соки.
Потом за ударную работу и отсутствие фактов умыкания их, мичман выдал всем по банке соку и шоколадке, а мне, как старшему в отсеке, еще одну.
- На, старшина, держи, - сказал он. - Такого напитка ты не пробовал.
Банка действительно была необычной. Серебристого цвета, с плотно пригнанной утопленной внутрь крышкой, без традиционного маслянистого покрытия и этикетки.
- Наверное какой-нибудь сок, - подумал я и сунул все под аппарат.
Мои размышления прервал загоревшийся глазок «каштана» и последовавшая вслед за этим команда, - старшине 2 статьи Королеву и старшему матросу Алешину выйти наверх!
Перебросив гюйс через плечо, я лезу в темную шахту входного люка первого, проворачиваю рукоятку кремальеры, мощные пружины приподнимают тяжелую крышку, и я выбираюсь наружу.
В глаза бьет золото встающего из-за сопок солнца, а ноздри щекочет йодистый запах моря.
- Привет румынам! - весело орет с высокой рубки, уже суетящийся там, рядом с вахтенным офицером, рулевой-сигнальщик Серега Алешин.
- Привет! - машу я ему рукой, разворачиваю кумачовое полотнище и начинаю крепить гюйс к флагштоку.
Интересно, почему торпедистов на флоте традиционно зовут «румынами»? Я не раз пытался выяснить это у наших офицеров и мичманов. Никто ни хрена не знает. Даже мой старшина команды Олег Ксенженко - признанный авторитет по истории флота. Хреновое какое-то прозвище и непонятное.
Вот, к примеру, механиков зовут «маслопупами», акустиков «глухарями», секретчиков «шаманами». Тут все просто и ясно. Особенно если ты обладаешь здоровым чувством юмора. А мы «румыны». И придумал же кто-то.
Вооружив флагшток и придерживая в кулаке собранное полотнище гюйса, я застываю у него в готовности к подъему и кошусь глазом на рубку. Серега тоже маячит у своего и корчит мне рожи.
А на пирсе, у борта субмарины уже выстроился в две шеренги прибывший с берега экипаж. Черные пилотки, синие «РБ». Вдоль строя, поблескивая позолотой на козырьке фуражки и заложив руки за спину, неспешно прогуливается командир, на глади залива сонно покачиваются чайки. На других пирсах та же картина. Впечатляет.
Потом на одной из плавказарм, в которой располагается штаб флотилии включается метроном, гулко отсчитывающий последние минуты, с последним его стуком над синью залива разносится усиленная мегафоном команда, - «На Флаг и Гюйс смир-рна! Флаг и Гюйс поднять!»
Команда многоголосо репетуется вахтенными офицерами лодок, в мире все замирает и под торжественные звуки Гимна Союза Советских Социалистических республик, монолиты рубок и тупые форштевни подводных крейсеров расцвечиваются трепещущими на ветру сине-белыми и кумачовыми стягами.
- Во-о-ольно! - несется над заливом.
Синие строи распадаются, под сотнями ног звенят стальные трапы, и команды исчезают в рубочных дверях.
На Флоте начинается новый день.
Задраив за собой входной люк и спустившись в прохладную тишину отсека, я усаживаюсь в кресло вахтенного и прислушиваюсь к корабельным звукам.
Через несколько минут внизу слышен звон переборочного люка, потом звякает вертикальный трап и на палубе поочередно возникают мои мичмана.
Впереди, чуть сгорбившись, угрюмо топает и сопит здоровенный старшина команды Олег Ксенженко, а за ним с выражением муки на лице, вяло ступает старший спец Саня Порубов. Судя по виду, накануне они где-то крепко «усугубили» и теперь мучаются похмельем.
- Держи краба, - хрипло басит Олег и подает мне тяжелую руку. - Как вахта, все путем?
- Точно так, - киваю я, ступая мичману кресло.
Под центнером веса жалобно звенят пружины, и Олег неподвижно застывает.
Саня тоже сует мне вялую ладонь, пробирается ко второму, у командирского пульта и обессилено плюхается на сидение.
- Слышь, Валер,- через минуту жалобно сипит он. - У тебя попить ничего нету?
- Есть, - отвечаю я, какая-то хрень в банке. Интендант на погрузке дал.
- Тащи, - мотает чубатой головой Олег. - Трубы горят.
Через минуту он вертит в руках заветную банку и выщелкивает из нее ногтем крышку.
- Дзин-нь, - звонко катится та по пайолам, а старшина команды недоуменно пялится внутрь.
Там, под крышкой, золотится фольга.
- Ну давай, отрывай ее, - ноет приковылявший к нам Саня. - Там наверное пиво, импортное, я слышал про такое.
- Пиво? - оживляется Олег, протыкает фольгу пальцем и приникает ртом к отверстию.
Через секунду он морщится и, чертыхаясь, утирает рот ладонью.
- Там какой-то горький порошок, вроде кофе, - шипит сквозь зубы.
- Ну-ка, ну-ка,- отбирает у приятеля емкость Саня и приникает к отверстию бледным носом.
- Точно, пахнет сгущенным кофе, но почему он высох? – смотрит на меня прозрачными глазами.
- Не знаю,- пожимаю я плечами, интендант говорил, что напиток.
- Вот суки! - наливаясь злостью гудит Олег. - Уже и в подплав стали туфту гнать. Выкинь ее на хрен!
- Что за шум, а драки нету! - слышится со стороны кормы, и из люка появляется коренастая фигура нашего «бычка», капитан-лейтенанта Мыльникова.
Как всегда, когда его не вздрючит командир, Сергей Ильич весел и жизнерадостен.
- Да вот, - встав с кресла, демонстрирует ему злосчастную банку Ксенженко.
- Какой - то суррогат вместо сгущенного кофе загрузили.
- Суррогат говоришь? - берет Мыльников у мичмана банку и осторожно нюхает содержимое.
Потом его глаза превращаются в щелки и «бычок» заливается смехом.
Ничего не понимая, мы недоуменно переглядываемся, а Саня из-за его спины, крутит пальцем у виска, - чокнулся.
- Эх вы, тундра, - насладившись нашим видом, констатирует Сергей Ильич, и усаживается в свое кресло. А дальше сообщает, что в банке кофе, но не сгущенный, который, слегка разведя кипятком, на лодках выдают на завтрак, но растворимый. Такой он пил в Египте, где в свое время бывал с дружеским визитом.
- Так, Королев, давай по быстрому в офицерскую кают-компанию, притарань кипятку, - бросает он мне. - Щас попробуем.
Когда через несколько минут я возвращаюсь в отсек с горячим чайником, на крышке пульта стоят четыре мельхиоровых кружки (презент от работяг из Северодвинска), в которые Сергей Ильич извлеченной из сейфа серебряной ложечкой, засыпает коричневый порошок.
- Давай, - кивает он на чайник, и я лью кипяток в кружки.
Он густо темнеет, вспухает венчиками золотистой пены и по отсеку разливается чудный аромат.
Сергей Ильич берет одну из кружек, осторожно прихлебывает и довольно мычит.
- Не иначе бразильский, - выдыхает он. - Чего пялитесь, пейте.
Мы пьем. Кофе крепкий, с легкой горечью и нам нравится.
- В него бы еще сахару, - смахивает со лба выступивший пот Саня.
- Нельзя, - отрицательно вертит головой капитан-лейтенант. - Он убивает вкус.
После второй кружки мичмана оживают, и мы дружно хвалим напиток.
- Ну вот, - ухмыляется Сергей Ильич. - А говорили суррогат. И чего вы у меня такие дремучие?
Затем, выяснив откуда, он прячет банку к себе в сейф (а то весь выхлебаете) и выдает нам короткую лекцию о пользе черного кофе.
- Так он что, импортный? - кивает Саня на сейф.
- Скорее всего да, такой технологии в Союзе нету.
Потом начинается, проворот оружия, проверка корпуса на герметичность и нам становится не до разговоров.
Впоследствии выяснилось, что это была одна из первых партий растворимого кофе, выпущенного в Москве по отечественной технологии и поступившая для апробации в подплав.
А через несколько лет, в середине 70-х, он поступил в продажу. И качество, кто помнит, было не в пример нынешнему. Умели тогда делать.
Примечания:
Шхера - укромное место (жарг.)
РБ - спецодежда подводников на атомных подлодках (жарг.)
Пайол - настил палубы.
Репетовать команду - дублировать ее.
Туфта - барахло, брак (жарг.)