Хва Йол Чжун - К определению экопоэтики
Поэт не позволяет себе выходить за пределы мысли, которая лежит всецело в контексте его интересов – не идей, но вещей. Поэт думает стихами, в них заключена его мысль, и в этом настоящая глубина.
- Уильям Карлос Уильямс, Автобиография
Экопоэтика соединяет две идеи в одну, не ставя между ними дефис, но соединяя предлогами «за» «против», «вместе», «между» и т.д. Это встреча экологии и поэтики, если заимствовать модный нынче в литературной критике шаблон; это контекстуальность двух дисциплин.
Сам язык контекстуальности отражает экологический императив, согласно которому во ВСЕЛЕННОЙ все связано со всем. В контексте современной техноморфической цивилизации экопоэт выступает как деконструктивист, его природа радикальна и провокативна. Его главная цель – дерегулировать монополию установленной истины и вести ее трансформацию к новым горизонтам реальности. Будучи радикалом, экопоэт намерен вывернуть наизнанку мир людей. Однако он не нигилист, поскольку заменяет вывернутое старое на нечто новое. Экопоэт – в высшей степени деконструктивист, т.е. разрушает и создает одновременно. Уиллиям Карлос Уильямс сказал однажды: «Разрушение и творение происходят одновременно». Возьмите «Песню о дне Св.Сесилии» Джона Драйдена (1687). В легенде о Св.Сесилии, которую нам поведал Чосер в Кентерберийских рассказах, Св.Сесилия предстает христианской мученицей и патронессой церковной музыки. Последняя строка поэмы такая: «И Музыка расстроит небо». Здесь «расстроит» означает «разрушит» в том смысле, что музыка знаменует собой начало и конец творения. Экопоэт намеревается сперва «расстроить», а затем «заново настроить» мир.
Мысли Хайдеггера – великолепный указатель на экопоэтику. Полагая, что «задавать вопросы» значит «священнодействовать», он намеревается вывернуть наизнанку и преодолеть западную метафизическую традицию – от Платона до современной техноструктуры. Он говорит о четырехстороннем единстве (Einheit) неба, земли, богов и смертных – включая, конечно, человека, как самого смертного. Поэтика представляет собой наивысшее и найестественнейшее проявление этого единства, по сути, это топология Бытия. Согласно Гельдерлину и Рильке, поэзия – это кульминация мысли. Поэзия по Хайдеггеру не пытается подняться над землей и улететь, напротив, приводит человека на землю, делает землю родной для человека. Экопоэт учит нас тому, как обитать на земле.
«Призвание» экопоэтики – изобретение новой эпистемиологии настроений между людьми и окружающем миром с помощью языка. В определенном смысле экопоэт выковывает слова; он же их охраняет. Однако его язык должен быть тонко настроен на мир людей и предметов. Он должен быть восприимчивым и благоговейным; должен оставить попытки быть расчетливым, манипулятивным, репрезентативным. Как выразился Эмерсон: «мыслить – это «принимать с благоговеянием».
С незапамятных времен китайцы были знакомы с идеей исправления слов (cheng ming), т.е. с проявлением наивысшей осторожности при разговоре и письме, поскольку язык тесно связан с нашим поведением и представлениями о мире. Говорить или рассказывать, например, это не просто описывать нечто, а совершать моральный акт. Поэт часто определяется метафорически и литературно как «творец», «законодатель»,«посол» и т.д. В нашем контексте, экопоэт подобен Гермесу, он посланник молчаливого космоса. «Экономика» слов свидетельствует о гении. Поэт не знает, что такое «отходы». В этом смысле суть поэтики воплощена в японских хайку, и вся поэзия, так сказать, это бонзай литературы (acriture). Кредо «Маленькое прекрасно» воплощает в себе главный эстетический принцип всей поэзии. Экопоэтика – это способ мыслить экономически.
Поэт учит нас тому, как установить отношения с людьми и мириадами других вещей. Коммуникация поэта с миром посредством экономики слов происходит не в результате долгой и удаленной медитации, это скорее прямое и непосредственное действие. Другими словами, язык поэта – диатактильный в том смысле, что он предполагает тесный контакт с помощью прикосновения, или тактильности, - интимного акта, укорачивающим расстояние. Можно сказать, что поэзия – это «ручная работа» литературы. Насколько мне известно, никто кроме Уильяма Карлоса Уильямса не воспринимал язык как диатактильность между человеком и миром вещей. Джозеф Н. Риддел так описывает деконструктивизм Уильямса в книге Вывернутый колокол (стр. 32-33):
Язык по Уильямсу – это мера человека. Человек живет в языковом доме и выполняет в нем своим функции. И язык – это мера касания. Посредством языка человек касается мира вещей. Он не завоевывает мир, но находит в нем свое место; он выступает не как субъект, а как объект. Посредством языка человек прикасается к другим людям; он становиться самим собой только через отношения с другими. Можно предположить, что брак и городская жизнь как-будто проявления такого касания. Но современный город и современный брак для этого не годятся. Напротив, они свидетельствуют о крушении языка, о потере меры, о его историческом удалении: это проявляется в разводах, характерных для современных отношений мужчины и женщины, в пропасти между природой и культурой, но острее всего - в «отсоединении» человека от его истоков, от связи с вечным.
Люди умели говорить до того, как научились писать, и возможно пели до того, как научились говорить. «Гомер «следует» за Орфеем так же неизбежно, как поэзия следует за песней, действие следует за видением, письмо – за речью» (Riddl, ibid., p.5). Несомненно музыка и поэзия тесно связаны. Поэт Элиот говорит о «музыке поэзии», а композитор Стравинский о «поэзии музыки»; с незапамятных времен поэзия и музыка были взаимозаменяемы. В древних мирах, откровение звука часто ассоциировалось с откровением самой вселенной. В древней Греции, mousike означало одновременно музыку, поэзию, драму и танец. В устных или дописьменных культурах поэзию пели с помощью струнных инструментов. Гомер был устным поэтом, который пел свои стихи. По легенде, Орфей был способен заставить танцевать весь мир. Танцевали скалы, горы, ручьи, деревья, леса, животные, птицы, и люди. Экопоэт должен быть подобен Орфею. В его поэзии, слова и умершие должны составлять одно целое. С появлением письма, однако, визуальное восприятие вытеснило устное; соответственно последовательное, аналитическое, дифференцирующее восприятие вытеснило глобальное, синтетическое и социализованное. По ходу истории мы, кажется, забыли оригинальную «меру» вещей – metron, музыкальный ритм. Мы рассматриваем интеллект как «яркий», а не «громкий», мы говорим о «видении» истины, но ничего не говорим о ее «слышимости». Двухкамерное сознание прекратило свое существование.
Для несравненного деконструктивиста Нитцше, только музыка оправдывает мир как эстетический феномен. Для многих музыка остается парадигмической среди остальных искусств. Бетховен превозносил музыку как наивысшее откровение, считал ее выше мудрости и философии. Рильке провозгласил: пение – это Бытие (Dasein). Однако эстетическое или музыкальное “измерение» мира нельзя сводить к чистому эстетизму. Поскольку это больше, чем голос искусства ради искусства. Поэтому я хочу подчеркнуть: гармония - не только главное условие музыкальности, но моральный и социальный principium.
Алдо Леопольд любил использовать метафору «круглости» (например, «круглая река»), как моральное качество экологии, означающее биологический континуум и взаимозависимость всех вещей; кроме того она символизирует глобальный (т.е. всеохватывающий и сферический) характер экологии, «измеряющей» землю как «дом».
Индийский философ-поэт Тагор красноречиво говорил о том, что предназначение человека - в достижении природной гармонии, и рассматривал деревья, цветы, реки, горы, радугу и небеса (т.е. всё дикое) как такие же важные предметы обучения, как парты, доски, книги и экзамены.
По мнению китайцев, между эстетическим и этическим существует тождество: прекрасное и доброе – синонимы. Подобно тому, как эстетика – это гармония между человеком и природой, доброта – это гармония между людьми; поэтому в эстетике присутствует этическое, а гармония объединяет и этику, и эстетику. Гармония, поэтому, присуща не только эстетике, но и человеческим отношениям. Лишенная музыкального звучания экопоэтика не сможет до конца понять реальность. Поскольку реальность только в социальности. Поэт должен петь о гармонии не как о неразличимом единстве, но сравнивать ее с полифоническим оркестром, состоящим из многих голосов. Его песня - как звенящая орбита вселенной. Его голос – голос Орфея.