Ивана Лопухина, слабого и больного после тяжелой пытки, уже на следующий день вновь вызвали на допрос. Из-за жгучей боли, возникающей при малейшем движении, он не сумел даже надеть разодранную и сорванную с него палачами рубашку и предстал перед судьями обнаженным по пояс, с гусиной от страха и холода кожей и неуемной дрожью во всем теле. В его взгляде появилось новое выражение. Такое выражение бывает в глазах собаки, которую жестоко избил хозяин. В них и страх, и обида, и тоска, желание вырваться, убежать, отчаяние оттого, что желание никогда не исполнить, и смирение. И помимо этого, еще что-то трудно определяемое, но ясно ощутимое. Это, пожалуй, можно назвать взглядом «снизу-вверх». Он возникает, когда животному или человеку довелось узнать и испытать всю безграничную силу и власть «хозяев». Наверное, с таким выражением первобытные люди молились молниям, вулканам, ураганному ветру, а позднее Зевсу и другим языческим богам. Причем особенностью таких молитв было понимание их малой полезности, отчаянное стремление облегчить свою участь и неверие в благополучный исход. Недаром в древних политеистичных религиях боги описывались злыми и мстительными. Таких нельзя не почитать, опасаясь их мести, но с другой стороны – молись не молись, а они, все равно, в любой момент могут испепелить уже просто потому, что им того захочется. Перед ними человек совершенно беззащитен и беспомощен. Христианство научило людей верить в Бога, доброго и любящего, внемлющего их молитвам, видящего их слезы, прощающего и спасающего. Однако, по-видимому, доброта и любовь неотвратимо исчезают там, где возникает абсолютная власть одного человека над другим. Христианские священники, получив такую власть, быстро забыли важнейшую заповедь: «Возлюби ближнего своего». Инквизиция безжалостно сжигала, топила, разрывала живыми в клочья своих ближних вследствие самых нелепых обвинений, нисколько не озадачиваясь поисками доказательств их виновности. Так, в образе смертных, но всемогущих людей возвращались в мир злые первобытные боги. Ушла в прошлое священная инквизиция, но ее место заняли светские вершители судеб, которых в истории любого народа неисчислимое множество. Такими видел теперь Ваня своих судей-инквизиторов. Он убедился – с ним могут сделать все, а главное – от него самого в его судьбе теперь не зависит НИЧЕГО. Однако страх не позволял стать безучастным. Оттого с собачьей тоской, затравленно смотрел он в их лица снизу-вверх.
Судьи тоже почувствовали: арестант понял – перед ним Боги. Такой статус был им сладок. Упиваясь униженностью жертвы, приступили они к допросу.
- Хорошо ли тебе нынче спалось, Ванька? – издевательски поинтересовался Ушаков.
Ваня молчал, опустив голову.
- Теперь будешь ты умнее или как? – продолжил Андрей Иванович в том же тоне, с язвительной усмешкой переглянувшись с Лестоком и Трубецким.
Арестант поднял голову, губы его дрожали, слезы стекли по лицу, он по-прежнему молчал, взглядывая, будто украдкой, на кого из судей и тут же отводя глаза.
Трубецкой, хищно раздувая ноздри, сморчливо втянул носом воздух.
- Что-то я не слышу ответа, - приподнял бровь и веко Ушаков и крикнул, теряя терпение, - или не впрок наука?! Еще объяснить?!
Ваня отпрянул, завертел головой, - не надо…, я понял…, - сипло прошептал он.
- Он будет отвечать как надо, - масляно, ласково «вступился» за него Лесток и таким же тоном обратился к Ивану. - Верно?
- Я постараюсь…, - арестант опять понурил голову, ничего не мог поделать со слезами, порождаемыми где-то за пределами воли и надежды, и без конца отирал их кулаком.
Вновь стали допрашивать по пунктам. Снова Иван повторял свои показания. Если раньше он удивлялся, к чему спрашивать помногу раз одно, и старался найти такие выражения, чтобы судьи поняли, уверились в его правдивости, то теперь с тихим отчаянием говорил, слов не подбирая, – к чему. Но смысл показаний от этого не менялся, и довольство судей постепенно заменялось злобой. Стали искать в его ответах неисследованные места, новые зацепки. Такая находка сыскалась.
- Откуда тебе известно о Рижском карауле, что привык к принцессе и доброжелателен?
- Слыхал от матери, будто Василий Салтыков с принцессой временем очень жестоко поступает, а иногда и снисходительно…, - говорил арестант безучастно.
- Ей откуда то ведомо? – спокойно и настойчиво вопрошали судьи, подползая к своей цели, как удав к жертве.
- Не знаю…, - сказал, как простонал, и обреченно покачал головой Иван.
- Может быть, у нее есть агенты в Риге? – напирали следователи.
- Такого не ведаю…, - обрывающимся голосом тихо, не поднимая головы, отвечал Иван.
Ничего больше для себя полезного судьи не услышали. Арестант, по-прежнему, отрицал свою причастность к заговору, равно как, и само его существование, ничем не подтверждал. Но Лесток воодушевился и этой новой ниточке, которую с присущим ему оптимизмом надеялся смотать в большой клубок, в котором запутается и задохнется вице-канцлер. Ивана отпустили в камеру. Поднимаясь, он посмотрел на инквизиторов с робким удивлением, но они уже размышляли о новой линии следствия.
Ликованию Лестока и Трубецкого были основания. Быстро оформляющаяся, как казалось в начале, картина заговора вот уже несколько дней не дополнялась ни одним новым штрихом. Допрашивали Прасковью Павловну Гагарину.
- В доме графини Бестужевой», - отвечала с постоянством сероглазая женщина, - с мужем Сергеем я бывала, встречалась там с Лопухиным, Лилиенфельдом и их женами, и маркизом де Ботта. Но разговоров о принце и принцессе и нынешнем правлении не слыхала, не водила.
Допрашивали слугу Карла Лилиенфельда:
- Где был двадцать пятого июля?
- Барин послал за сукном, в счет уплаты долга. Не застав Мошкова дома, отправился в дом Лопухиных, так как люди Мошкова сказали, не там ли их барин. У дома Лопухиных увидел караул и, узнав, что Иван Лопухин взят под стражу, возвратился к ротмистру и сказал ему об этом. Лилиенфельд послал к адъютанту Колычеву, которого не застал дома. После этого никуда не посылали.
- Может быть, барин посылал тебя к Мошкову с известием об аресте Лопухина?
- Нет, дело было наоборот: в доме Мошкова я был до того, как узнал об аресте Лопухина.
Вызвали Колычева. Показал, что Лопухины при нем сетовали на свое понижение, а он пожелал им счастья, так как Лопухиным было ему обещано возвращение в гвардию.
Другие обвиняемые только обводили уже имеющиеся фигуры, где-то, может быть, добавляя яркости, но в целом творение инквизиции оставалось бессвязно-абстрактным. И вот новая маленькая, но, возможно, очень важная черточка, которая может помочь увязать фигуру Натальи Лопухиной с фигурой поверженного младенца-императора.
Только Андрей Иванович молча морщился, не разделяя энтузиазма сотрудников, и оставался мрачно задумчивым.