Иван Лопухин проснулся от холода. Было раннее утро, шел дождь, забивался в зарешеченное окошко. У стены уже образовалась небольшая грязная лужа. Сырость зримо насыщала воздух. Иван сел, обхватив руками колени, тоскливо смотрел вверх на серые, косые капли, на струящуюся по стене воду. Зябко, безнадежно, страшно. У него уже не осталось сил бояться буйно, метаться по камере, злиться на доносчиков, неумело просить о помощи святых заступников, в которых он, в общем-то, не верил. Он сидел на куче мокрой соломы и тихо плакал внутри себя. Не знал узник, что все происходившее с ним до этого дня – только прелюдия, и совсем скоро придется ему взойти на следующую ступень тяжелых испытаний.
А в этот же ранний час ждал аудиенции у императрицы лейб-хирург, жаждущий власти. Елизавета проснулась рано, если можно назвать сном беспокойную дремоту с частыми пробуждениями и долгими минутами бессонницы, занятыми безудержно-гневными думами. Настроение ни к черту. Недоброе обстоятельство для арестантов. Императрица села у зеркала и увидела неотдохнувшее лицо с темными кругами под усталыми, потускневшими глазами. Еще более зловещий знак для заключенных заговорщиков. Засуетились фрейлины, совершая утренний туалет Ее Величества, умывали розовой водой, смазывали ароматическими маслами, осторожно и боязливо массировали утратившие свежесть щеки. Елизавета недовольна результатом, моцион затягивается, переминается у дверей Лесток, а Иван получает короткую отсрочку своей участи. Наконец, коже возвращено здоровое сияние, царственные очи снова блестят, но нужно еще подтемнить угольной суспензией ресницы, подвести французской помадой губы, пудрой обмахнуть румяные щеки. Подрисовав величественное лицо, девушки занялись прической. Императрица критично взглядывает на зеркальное отражение их стараний.
- Вы что, окосели?! – раздается ее возмущенный крик. – Прическа набок сдвинута!
Фрейлина с испугу роняет черепаховый гребень, который, падая, чуть царапает мраморную кожу монаршего плеча. Царица в сердцах награждает ее звонкой пощечиной. Но плакать не сметь, не говоря о том, чтоб руку к горящей щеке поднести. И нужно быстро и аккуратно исправить прическу. А царская оплеуха – это, в конце концов, честь! Так что, глотай слезы, улыбайся и делай свою работу. Руки дрожат, локоны проскальзывают меж пальцев, а Иван может немного посидеть спокойно на своей сырой лежанке.
Но вот парад государыни приведен в полный порядок, она выходит в приемную, где уж заждался Лесток. Ее Величество быстро пробегает глазами отчет следственной комиссии, выслушивает устный доклад медика с его комментариями и указывает: «Учинить над Иваном Лопухиным розыск. В том его розыскивать и допрашивать, что по злому умыслу учинить хотел, в поношении были ли согласники, кто с ним в намерении к измене состоял».
Мчится карета сиятельного хирурга в полицейские палаты, трясутся кудри огромного парика, нервно постукивают друг о друга сцепленные на золоченом животе пальцы в алмазах и изумрудах, истекают последние минуты первого акта грозы. Крепкие, энергичные ноги медика, обутые в узкие туфли с бриллиантовыми пряжками, спрыгивают на мощеный камнем внутренний двор Петропавловской крепости, резво ступают по пыльному, дощатому полу Кронверкской куртины. Глава инквизиции получает письменное указание императрицы. И кованые сапоги караульных уже шагают по тесному коридору подземелья. Настороженно прислушивается Иван, обратный отсчет времени роняет секунды, вливаясь в сердечный ритм. Три, два, один…, шаги затихли, скрежет, скрип…. – На допрос. – Один, два, три – неловко двигаются млеющие ноги – это уже акт второй.
- Будешь говорить нам правду?! – тигром разъяренным взрычал Ушаков.
- Все скажу, - сухой язык заплетается, не слушается. Старательно повторяет Иван все, что слышал от родителей, знакомых, что сам когда-либо говорил. В первый же день замазал он свою совесть заверениями в том, что не было ж никакого преступления, так с чего запираться. Ну, отошлют в деревни, пусть. Не погибать же…. Истово винился в том, что злословил о государыне и присяге изменил. Но, что еще нужно злым судьям? Смотрят коршунами.
- Что учинить против Ее Величества и в поврежденье государства хотел?
- Так, ничего не хотел, - божился Иван, крестился.
- Тогда кто такие намерения имел?
- Ни о ком того не знаю….
- Ну, хватит! – Оглушительно треснул по столу кулаком Ушаков. – Полно мы тебя лелеяли! Теперь по-другому поговорим. Федя! – Из проема в стене появился высокий широкоплечий человек в кожаном фартуке с тяжелым взглядом из-под густых бровей. – Займись им, - обыденно кинул ему Ушаков, складывая в папку опросные листы.
Призрак из ночных кошмаров обрел плоть. Иван перестал чувствовать руки, ноги, забыв о дворянской и просто мужской гордости, упал он на колени. Молитвенно сложив руки, пополз к надменным судьям. Слезы текли из наивных, широко перепуганных глаз.
- Сжальтесь, - навзрыд хрипло умолял он. – Размыслите! Стал бы я покрывать сторонних людей, когда уже… предал мать, отца…, ближних…!
Палач с помощником схватили Ивана за руки, потащили на виску. Обвиняемый задергался, рвался, молотил ногами по полу, будто хотел подошвами уцепиться за каменные выщерблины.
- Пощадите! – кричал он. – Я сказал…, сказал все. Больше я ничего не знаю. Смилуйтесь! Не надо!
Его прижали к полу, заломили руки, а он тянул вверх русоволосую, с застрявшими соломинками голову и исступленно, задыхаясь, все просил судей, поверить ему, не мучить. – Пожалуйста! – умолял Ваня, плача. Но никто и не думал его слушать, вздернули над полом на вывороченных руках. Подождали, пока немного поутих бешеный крик.
- Говори, - спокойно велел ему Ушаков, - что знаешь о замышляемом перевороте в пользу принца Иоанна.
- Но, я не знаю…. Ничего не знаю, – коротко выкрикивал Иван, не успевая набрать воздух в перехваченные жестокой мукой легкие.
- Не хочешь, значит, признаваться, – покачал головой инквизитор и кивнул палачу. – Познакомь-ка его с кнутом. – Кат замахнулся. Трехметровый бич, со свистом разрезав воздух, опустился на обнаженную, блестящую липким потом спину. Брызнула в стороны кровь. Утробно-животным стал вопль, шнурком вылетела из безумно разинутого рта слюна и повисла длинной нитью на подбородке. Ушаков махнул головой, и не успевший опомниться Иван получил второй удар. Горячей струей стекла по ногам безысходно-предательская, уничижающая жидкость. Брезгливо и презрительно посмотрели судьи на образовавшуюся под ногами Ивана прозрачную лужицу. К концу допроса она окрасилась в яркий багряный цвет.
Еще девять раз налетал кнут на сведенное судорогой тело. Судьи, сатанея, кричали в лицо Лопухина требования сознаться в организации заговора, почти напрямую принуждали указать на причастность к злому умыслу братьев Бестужевых. Но Иван, будто не понимая, чего от него хотят, повторял свои прежние признания. Истошно кричал, рыдал, но вместо новых показаний, твердил. – Не знаю…. Не слышал…. Не виноват….
Обескураженные следователи велели снять потерявшего сознание арестанта с дыбы и унести в камеру. Такого результата, а точнее его отсутствия, от пытки Ивана никто из них не ожидал. С Лестока слетела маска самодовольного благочестия, обнажив личину примитивно откровенной корысти. – Какого черта! – раздраженно твердил он, шагая взад-вперед и растирая изящными туфлями капли еще не запекшейся крови. – Какого черта этот щенок вдруг уперся? Нам надо, чтобы он назвал вице-канцлера или хотя бы его брата. – Он яростно взглядывал на своих соратников. Черканул ребром ладони по шее, - позарез надо! А иначе, что мы из кожи вон лезем день и ночь, как каторжные? Без этих показаний вся эта затея – пшик! – Хирург с сатирической усмешкой размахнул руки и на мгновение чуть присел. Трубецкой стал высказывать Ушакову, что надо было найти палача получше. – Этот никуда не годится. Раз такого сопляка разговорить не сумел, значит, дела своего не знает! – Злобно посмотрел он на приводящего в порядок рабочее место ката, но поймал на себе угрюмый взгляд и осекся.
Глава Тайной канцелярии думал свою серьезную думу. – Неужели, - озвучил он вслух свои мысли, потирая лоб. Тонкая, сухая кожа свободно двигалась за пальцами, как будто ни к чему не крепилась. – Неужели, этот мягкотелый недоросль имеет внутри крепкий стержень? – произнес он, не отрывая взгляда от стола.
- И что? – нервно спросил Лесток.
- Ничего, - словно отряхиваясь от размышлений, посмотрел на него Андрей Иванович. – Это всего лишь несколько осложняет казавшуюся простой задачу.