Я знаю: однажды ты позвонишь и скажешь... Или не позвонишь вовсе. Я буду ждать допоздна. Потом лихорадочно хватать телефон. Искать встречи. Ждать у института. Передавать записки через общих знакомых. Зная, что ты не прочтёшь, каждый раз ускользая, как шёлковая комбинация между пальцев, которую ты вырывала у меня из рук, спешно одеваясь, когда приходили родители.
Или ничего этого не будет. Как не было той комбинации. А я останусь жить, преодолевая одну за другой нестерпимые ломки, волочась побитой собакой в метро и на рынке. Оклемавшись, стану утолять голод, как любое животное. Не привыкший к ласке, буду есть грубую пищу, как большинство одиночек.
Нет, нет! Почему сердце не разрывается по-настоящему?! Почему люди, как черви: поглощают жизнь со всем её содержимым, пропуская сквозь себя всю дрянь, ради каких-то, не ведомых им самим, крупиц удовольствия? Их души живучи, как гидры. И, когда, безумно и нещадно жестоко, как дети, они секут эти мягкие субстанции друг дружки, размахивая, забывая, что бритвы в руках у них настоящие, то каждый из полученных отрезков, каждый липкий дёргающийся кусочек искромсанной начинает шевелиться по-своему, отращивая каждый сам себе щупальце, коготь, или иной защитный орган. Чтобы ни в коем случае не испытывать больше такую неприятную, некомфортную, щипяще-жгучую боль...
Я знаю: однажды ты позвонишь и заноют шрамы наших истязаний. Но я не хочу, не хочу больше.