Вот и пятница наступила на пятки теоретикам, семинарский день, день перед двумя выходными, облегчённый день, когда руководство Прикладного Института сквозь пальцы смотрит на то, что сотрудники с перерыва «намыливаются» пораньше «слинять» с работы. Идёт лишь 1980 год, научная деятельность в институте идёт ни шатко, ни валко, больших достижений нет, внедряется мелочёвка, теоретики варятся в собственном соку, заметно обособившись от внелабораторных проблем. Семинар начинается в 10 часов утра, шеф объявляет тему и выступающего. На семинар сотрудники приходят чуть лучше одетыми, молодые сотрудники Толя, Лена маленькая и примкнувший к ним Саша снимают халаты, парадная форма настраивает на активную мыслительную работу. Тема семинара «Рентгенография кристаллов», докладывает Светлана, дочь одного выдающегося учёного. Здесь же работала Лена большая, дочь сразу двух выдающихся учёных, так что отдел теоретиков можно было смело назвать инкубатором, где «вылуплялась» научная молодь из «яиц», отложенных маститыми учёными. Докладчица Светлана вышла к доске, на которой теперь мел оставлял чёткие жирные линии, заметные издали цифры и математические значки, изложила суть своей кандидатской диссертации, которую она делала под руководством известного киевского учёного. Перечислила защищаемые положения, огласила рекомендации, и села. Доклад длился положенные двадцать минут, вопросов не было. Участникам семинара было непонятно всё, но вопросы задавать докладчику означало признаться в полном непонимании, поэтому все сидели молча, в глаза выступавшей и шефу не смотрели, делали вид, что переваривают ценную научную инфомацию. Вышел к доске Аркадий, секретарь семинара, вытер доску сухой тряпкой, отчего вокруг его головы образовалось пыльное облако, а доска осталась равномерно белесой, он спохватился, и пошёл в туалет напротив комнаты теоретиков мыть тряпку. Медленно улегалось меловое облако, оставив на полу под доской серое пятно, а тряпка всё не появлялась. Наконец, появился секретарь с мокрой и чистой тряпкой, высокий молодой брюнет с шевелюрой, в которой начали образовываться залысины, угрожающие продолжить своё шествие двумя языками вверх и назад, затем соединиться на темени, и превратить густые волосы в монашескую тонзуру. Но пока секретарь удерживал нападение, маскируя неминуемое поражение своих волос удачной причёской, нечто вроде грибоедовского кока. Протёртая влажной тряпкой доска стала на короткое время чёрной и чистой, затем по мере подсыхания стала слегка белесой. Всё это время публика молчала, подавленная, видимо, величием момента. В обязанности секретаря входило также и ведение журнала семинаров, чем и занялся Аркадий после того, как с гордо поднятой головой прошёл на своё место в первом ряду столов, одесную шефа. Там он непременными секретарскими каракулями, как это было принято в докомпьютерную эпоху, едва различимыми для несведущего читателя, записал в толстой тетради с проведенными жирной линией полями имя и фамилию докладчика, тему семинара, дату выступления, и краткое изложение самого доклада, для чего он попросил у Светы листки с защищаемыми положениями и рекомендациями, и слово в слово «передрал» их в журнал. На этом его миссия на сегодня была закончена, он отдал журнал на подпись начальнику, тот подписал, поставив закорючку, и указав в скобках свои звание, должность, и фамилию, и Аркадий упрятал журнал в свой стол до следующего семинара. Его как раз и объявил Роман Филиппович, забыв про то, что он дал указание Толе готовиться выступить на семинаре с обзором статьи Волкинда о нелинейной устойчивости. Шеф приготовил интересное выступление на будущей международной конференции по теме управления процессами выращивания веществ из расплавов, и хотел его перед этим обкатать у себя на семинаре. Вот об этом и будет идти речь на предстоящем семинаре отдела. Далее шеф обратился к секретарю Аркадию, который уже успел углубиться, как и прочие сотрудники, в свои расчёты, с тем, чтобы тот не забывал напоминать выступавшим в день накануне семинара об их предстоящем докладе. Конечно, Аркадий согласился напоминать с радостной улыбкой, которая могла означать, что он рад выполнять наряду с основными – писать научные работы, ещё и дополнительные обязанности секретаря. А могла означать и другое, что он смеётся над шефом, которому нужно о чём-то напоминать, значит, он стареет, и не пора ли его смещать с его должности. Шеф подозрительно наблюдал эту радость на лице секретаря, но Аркадий тоже был не лыком шит, тотчас всё понял, и сделал озабоченное выражение лица:
-Так я Вам напомню в четверг о семинаре, да, Роман Филиппович?-
Ну, мне можно не напоминать, я просто указываю Вам, Аркадий, на общий порядок. Вот Вы, например, вчера напоминали Светлане о семинаре?-
-Да, Роман Филиппович, вчера мы со Светланой встретились в библиотеке, у неё был библиотечный день, и мы говорили, разумеется, и о семинаре тоже.-
На эти слова Аркадия докладчица Света саркастически улыбнулась, вчера она действительно трепалась в коридоре с Аркашкой, правда, тема была одна: обсуждение её ребёнка, Бори, как он ест, спит, как у него меняются зубки, какими он болел болезнями. При этом Аркадий мог только междометия и короткие замечания вставлять, но никак не длинное напоминание о семинаре. Но улыбкой у неё дело и ограничилось, она не стала уточнять. В борьбе против шефа все сотрудники отдела были едины, как монолит. Хотя были, конечно, и исключения. Ведь шефу обо всех и обо всём случавшемся в отделе было известно. Но информирование происходило тет-а-тет, а при всех монолит на отдельные личности не распадался, и правило «разделяй и властвуй» на собраниях группы не действовало.
Толя сидел на семинаре, мрачно уставившись в доску, а после семинара стал напряжённо думать, как ему избежать доклада на следующей неделе, который он, как ни старался, никак не мог даже начать писать, несмотря на то, что на работе усердно переводил статью, написав почти весь черновик. Ведь там была ещё математическая часть, да и сама суть статьи ускользала. Приходилось обращаться за помощью, шеф сразу указал, к кому. Надо было установить неформальный контакт с Сашей, по собственному опыту Толя знал, что именно такие отношения чаще приводят к успеху в славном деле использования чужих мозгов и рук. А тут рыбка сама шла в сети: узнав, что Толя пишет стихи, Саша показал ему свои первые опусы, стихи были слабоваты, рифма не очень, но смысл был, и труд был признан Толей благородным. Саша был старше Толи, но это не мешало ему советоваться с младшим сотрудником по поводу стихов, и он был готов в обмен помочь новенькому, нужно было только направить в нужное русло его чувство благодарности. Появилась идея, и Толя обмозговал её: писать стихи вместе с Сашей, скажем, как буриме, один задаёт две строчки, и рифмы к следующим двум, которые пишет другой, и так, чередуясь, создают «шедевры» вдвоём. И тут же, на перерыве, он пошёл в столовую вместе с Сашей, у которого был блокнот и ручка. Стоя в очереди, чтобы не терять времени, они стали писать, что в голову придёт, вначале выходила рифмованная чушь, а к концу почти получасового стояния они написали уже вполне неплохой стишок. Саше игра понравилась, особенно ещё и потому, что при этом потерянное время «превращалось» в стихи. А после перерыва они опять вместе просмотрели статью для семинара, и всё разрешилось, нужно было просто сравнить два варианта, линейный и нелинейный, графики взяли из работ Маллинза с Секеркой, и статьи Волкинда. Так разрешилась проблема, что же Толе представлять на семинаре через две недели.
Остальные сотрудники после перерыва сильно не надрывались, работа официально оканчивалась на пятнадцать минут раньше, чем обычно, но они разбрелись ещё раньше кто куда, правда, выйти из института, как и войти, могли только по пропускам, но сидеть в одной комнате с шефом было нелегко, и в комнате к концу дня осталось только двое из восьми сотрудников, не считая каменно сидящего шефа: Саша и Василий, как всегда готовили статьи к печати, гнали, едва успевая. Но и они в семнадцать ноль-ноль ушли, оставив шефа наедине. А шеф сидел на месте, и думал горькую думу, что идти ему домой надо, но всю жизнь его составляли эти формулы, борьба за это место, на котором он сидит, и его мир – это мир выдуманных формул, явлений, которые удалось понять, описать этими формулами, и его никому не удастся оторвать от этих формул и этого места, где он только и может существовать. Нет, дома, конечно есть красавица жена, литературный работник, когда-то она была престижной невестой, дочерью известного гинеколога города, и Роме, тогда после войны ещё молодому научному сотруднику университета, затем доценту Военной Академии, перспективному учёному, преподававшему физику, удалось жениться на ней. Теперь уж ей, как и ему, под шестьдесят, а она всё ещё красива, но любила ли она его когда-нибудь? Она его только терпит в доме, уж это Роман Филиппович знал наверняка, он не умеет устроить быт, у них нет ни машины, ни дачи, да и уюта он не смог подарить своей жене, ведь он гнался всю жизнь за пером Жар-птицы, за тем единственным открытием, которое бы сделало его бессмертным, но так и не догнал. Хотя есть, есть и у него два официально признанных открытия, но… Славу за второе из этих открытий у него просто бессовестно увели из-под носа более практичные московские учёные. Нет, они благородно взяли его в соавторы, подав на открытие, но он решил эту проблему один, и поехал, и доложил её своим московским коллегам. Вот за это они и вспомнили о нём... А жена была у него всегда на втором месте. И вот теперь, когда научный жар в нём остывал, он стал понимать, что ушла, уходит его жизнь, и его домом всё же является скромная квартира на Павловом Поле, неуютная, бедно обставленная, с небольшим книжным шкафом, в котором сплошь стоят научные книги, оттиски его статей, много оттисков, почти 400, и ни одной книги, им написанной, не существует, как и его школы, и его учеников. Ведь он только пользовался трудом этих аспирантов, почти ничему их не учил, просто работал с ними вместе, начиная каждую статью почти с нуля. Да и чему он мог их научить, даже своих теоретиков он не знал, как учить. Он когда-то не сдал кандидатский минимум Ландау, и в теоретической физике был попросту дилетантом, хотя и не признался бы никому, никогда в этом. К нему в отдел приходили и раньше талантливые ребята, физики, и вскоре бежали от него, как от чумы. Бежали в Физико-технический институт, чтобы не погрязнуть в мелких расчётах, которые он, их начальник, только и мог дать им. Ведь все его большие идеи давно ушли вслед за Жар-птицей, растворились в воздухе, и остался только страх перед концом. Нет, не перед смертью,- она настигнет каждого, но перед забытьём. Интересно, через сколько лет его полностью забудут? Да, никакой был сегодня семинар, эта Светлана – пустое место, даром, что дочь такого учёного.
Он засиделся, а дома его ждёт жена, красивая женщина, которая уже давно его не любит. Да и любила ли когда-нибудь?
9 августа 2010 г.