Бандитка

Это неправда, что слепые люди неполноценны. По крайней мере, если человек ослеп не вчера. А баба Света была слепой давно-давно, еще с молодости. Где там эта молодость уже…
Всегда она жила одна – и в городе, когда работала на фабрике для слепых, и теперь, в деревне.
В деревне было спокойнее, и она, когда город надоел, поменяла квартиру на дом.
Теперь и город не помнила почти.
У бабы Светы были курочки, свинья – каждый год новая, само собой. Свиней резали соседские мужики – за свежанину и за бутылку.
Углем и дровами тоже эти мужики занимались. Ну, и всякими тяжелыми работами.
А все остальное баба Света и сама прекрасно делала. Очень ее беспокоило, что в избе грязно будет. Она-то грязи не видит. Поэтому она старалась как можно чаще драить все, до чего руки дотянутся. И белила часто. Соседки помогали.

Денег хватало – какие у старухи надобности? Тем более у одинокой – никто на пенсию не зарится. А у других старух, не одиноких, зятья да сыновья вечно выпрашивали с пенсии на свои нужды.
Одиночество бабу Свету тоже не тяготило. Стены ее не ели. Хозяйство, радио, повязать чего, пошить…
Вот и день прошел.
Была у бабы Светы еще кошка Муська. Была-была – да померла. Кошки не могут жить столько, сколько люди.
-- Эх, а я все не помираю – вздыхала баба Света, закопав Муську в теплую землю. – Спи, подруга. Оставила ты меня одну. Эгоистка ты всегда была… Ладно, прости, шутит бабушка. Отдыхай.

-- Вот не знаю теперь – брать новую кошку, не брать? Взять котеночка – а если я помру через год – два? И кому его? – говорила баба Света соседке Анне Аркадьевне.
Это они каждая в своем огороде тяпали картошку.
-- Да зачем тебе их и брать-то, говна! – удивилась та. – Я за своей топить не успеваю. Хочешь, оставлю одного? Такого добра не жалко.
-- Как зачем, а крысы? – ответила баба Света. – Я крыс-то боюсь! Никого не боюсь, а крыс – боюсь. Муська моя их все гоняла. А щас, поди, размножаться.
-- Отраву клади.
-- Толку с нее… Сама скорей отравишься. Сейчас ночью сплю – и все снится, что придет -- и сядет на лицо… Жирная, и с хвостом, с лысым… Тьфу, язви их…
-- Котенка-то берешь?
-- Подумаю.

Время шло, а смерть была далека, как океанский берег. Баба Света была крепка, бодра, и, похоже, должна была жить вечно.
Однажды Анька, Аркадьевна которая, рассказывала, что у замначальника местной зоны кошка из дому ушла.
-- Сам ее принес с конного двора. Зеки нашли гнездо в сене, окотилась.
-- Утопили? – осторжно спросила баба Света. Она не любила насилия, а особенно над зверями. Свиньи – другое дело. Да и свинку всегда жалко.
-- Прям, утопили. Они ж хрен их пойми, что за люди. Людей не жалели, убийцы, а кошаков жалеют. Всяких там… Вырастили. Котят работники позабирали, там было-то двое. А кошка осталась. А тут Сметанина мыши замучили, вот он-то ее домой и забрал. Она в подполе сидела-сидела, и не жрала ниче, а потом пропала. Наверное, домой в колонию подалась. Уголовница.
В начале улицы затрещал мотоцикл. Треск явно приближался к баб Светиному дому. Завоняло бензином, мотор стих, а в баб-Светину калитку стали громко стучать и кричать:
-- Ба-ба Свееета!
-- И чего орут? –- удивилась баба Света –- Я вроде слепая, а не глухая. А орут всегда, как на тот свет. Ну, Саня, ты, что ль? Чего тебе?
Саня – это был Александр Евгеньевич, председатель колхоза. Он был хороший, и, конечно, солидный председатель. Но баба Света слишком давно его знала –- еще когда он ушастым дураком-подростком пытался у нее на усадьбе викторию красть.
Она с тех пор над Саней посмеивалась. А он ее побаивался. Потому что так и не смог понять, как это она тогда, давно, его вычислила. Слепая же.

Председатель встал на якорь у калитки.
От его большого тела несло жаром, потом и крепким одеколоном.
-- Баба Света… Светлана Ивановна. Вам тут подарок от собеса –- сказал Саня-председатель.
-- А давай! – сказала она и протянула руку.
-- Не, он в конторе. Мы его привезем -- казалось, что председатель чем-то смущен. И лица видеть не надо, по голосу слыхать.
-- Чего там у вас за подарок?
-- Вы только, Светлана Ивановна, не ругайтесь… Это они там не посмотрели в документы… Я говорю: и как бабе Свете такое дарить? Подумает, что издеваемся. А мы-то че…
-- Да что там – бомба, что ли?
-- Вы распишитесь вот тут… Вот ручка…
-- Не, ты мне сперва, Санька, скажи, что ты мне такое везешь.
-- Ну… Вам, как инвалиду… Они Вам телевизор выписали. Самсунг.
-- Ну придууурки – подала из своего огорода голос Анна Аркадьевна. – Нашли, что бабке слепой дарить.
Баба Света развернулась на голос:
-- А ты, Анька, что думаешь? Откажусь, что ли? В твою пользу, да? Пусть волокут свой телевизор, мне не лишний!
-- Да я что, я ничего – смутилась Анна Аркадьевна.
-- А я его слушать буду, сериалы там всякие! – размечталась баба Света.
И Санька, то есть Александр Евгеньевич, председатель, в тот же день привез ей большой телевизор.

Телевизор был гладенький. Саня-председатель и алкаш Паша, для подмоги навязавшийся, поставили его на старенькую тумбочку. Саня поднесенное пить не стал, а Паша выпил сто грам под тост: «Ну, чтоб смотрелся!» и, в глоткЕ сообразив, что ЛЯПНУЛ, слегка подавился самогонкой.
-- Во, дурак-то… -- вздохнул Саня.
А когда они ушли, баба Света долго терла прохладное стекло экрана и шершавый пластмассовый корпус. Чтоб ни пятнышка не осталось от липких мужиковых рук. И потом баба Света достала из шифонера пахнущую мелиссой и хрусткую от чистоты салфетку с кружевами «решилье» по краям. И накрыла телевизор.
-- Вот и стой. Смотреть не смогу, а слушать – это запросто.
И они стали вместе жить.

Теперь каждый день она включала его, и слушала про далекий, про забытый большой мир. И тихонько здоровалась в ответ, когда телеголоса дикторов говорили: «Здравствуйте, уважаемые зрители!»
А когда пускали рекламу, баба Света дожидалась, чтобы рассказали про всякую новую еду для кошек. И вздыхала:
-- Ох, кошку бы мне. «Вискасу» я б ей не дала, а вот сметанки – это запросто. Или фаршу бы накрутила. Пусть бы ела, как человек, а «вискасы» эти – химия да кости, поди…
И кино про некрасивую девушку баба Света с удовольствием слушала. Только ей все казалось, что по голосу-то девушка – писаная красавица. А вот бабенка эта, которая Вика – наверно, страшная должна быть – вон голос какой противный. Крыса поди еще та.

Кошки не было. А как бы к месту – на пару телевизор слушали бы! Хоть кошка и самостоятельное животное, но все-таки человек ей необходим. Полежать рядом, погладиться. Пузо на человечьих коленях погреть. Курочки с бабой Светой не дружили, курица – птица, на себе сосредоточенная. У них там в сарае своя жизнь шла. А со свинкой Манькой баба Света сама не дружила. А то потом жалко будет.

Однажды вечером, поздно уж было, села баба Света «бизнес делать». Так она называла свое вязанье. Соседка Анька, которая Аркадьевна, приносила ей пряжу покупную. А потом в город отвозила на продажу готовые носочки и варежки. Наверное, большая часть вырученных денег оседала в Анькином кошельке, но бабу Свету это не беспокоило. Хоть какая – да копейка, и руки, опять же, заняты.
В доме бормотал телевизор тихо-тихо, и поскрипывали, дыша, старые стены. А на улице мерно шумели деревья. И перекликались о своем грустные цепные псы.
И вот, когда она тянулась за очередным клубком, ее чуткие пальцы коснулись короткой шелковой шерстки.
Шухнуло, полетели на пол клубки вместе с вазой, потом грохнул в кухне совок у печи.
-- Ох ты, зараза!
Когда уняла с перепугу зашедшееся сердце, стала собирать клубки обратно.
И смеялась тихонько: вот и кошка пришла!
А что за кошка, и откуда она пришла, баба Света сразу догадалась. Это та кошка, которую Сметанин из колонии приволок. Видать, заблудилась, да и пришла к бабе Свете. У нее тихо, спокойно -- да что, кошка ж всегда почувствует, у кого ей лучше!
-- Эй, Маруська! – сказала баба Света кошке.
Слушает же – спряталась и слушает.
-- Слыш, кися! Ты не бойся. Я тебе щас сметанки… Погоди, бабка старая, быстро не умеет уже. Щас, где у нас там сметанка? А… Вот, а вот тарелочка твоя будет. И колбасочки тебе дам, у меня есть. У бабушки все есть.
И все, что обещала – достала. И к печке поставила, к дровам. И сказала:
-- Ну, я тебе мешать не буду. Не стесняйся. Выходи и ешь. Все, бабушка ушла…
Спать баба Света легла совсем спокойная, и даже счастливая. Теперь страшная крыса из снов не могла больше к ней прийти. Потому, что в доме была кошка.
Утром миска оказалась пуста.
А кошку бабка решила назвать Бандиткой. В честь происхожденья.
И так у них хорошо все стало! Кошка исправно ела все, что баба Света ей ставила в угол, к дровам. Крысы в подполе больше не шуршали и не тревожили. Острый слух слепой старухи слышал тихонький кошкин топоток, и на сердце наставал покой.
Кошка к бабе Свете пришла ужасно самостоятельная. Противным мявом жрать не просила. Вообще не мяукала. Баба Света сначала удивилась, но Анька сказала, что такое бывает. Если побили кошку, например. Перестарались. Или переболела чем.
И гладиться Бандитка не приходила. Но по ночам баба Света чувствовала ее тепленькое тельце у себя в ногах. Правда, стоило пошевелиться – и Бандитка сматывалась на пол. Не привыкла еще, видать.
-- Не видела ты добра от людей, Бандитка, вот и прячешься – говорила ей баба Света. – Да и правильно. Вот и я такая. Мы с тобой прямо похожи. Я тоже никого до себя не пускаю. Погладят, да пожалеют – а потом про дом инвалидов заговаривают. Разбежались, как же! Бабушка все сама, всю жизнь сама. И не пропала.
Обсуждали с Бандиткой телепередачи. То есть, баба Света рассуждала, а Бандитка слушала. И, наверное, не со всем соглашалась. Но мнение свое держала при себе.

Прошло два месяца.

Осень была противная, кислая, холодная.
Маясь злым бодуном, лежа пузом на плюшевом диване, Паша отвернулся к стене и клялся, что на улицу не выйдет, хоть застрелите. И в окно смотреть не будет. Чего хорошего там? Сизые лужи. Лысые дрожащие деревья. Грязища до ушей. И тоска, тоска, тоска…
И выпить нечего. И не даст никто.
Вчера самогонщицы местные все, как сговорились – ни одна не дала живой воды в долг. Потом пришел Александр Евгеньевич и нудно ругал, что на работу надо ходить. Денег занять отказался.
Потом радость случилась. Постучался Олег Желтков, молодой, но уже сильно пьющий парень. С армии вернулся – все никак не нагуляется. Принес водку и какую-то бормотуху. «Из чего хоть эта сивуха?» -- спросил Паша.
-- Из ягоды – ответил Олега. – Ну… почти из ягоды. Тебе что, разница есть?
Разницы не было. Бухали почти до утра, а теперь был полдень, было гадко, была больная голова, и умирающая душа застряла где-то между сердцем и желудком. Жить не то, что бы не хотелось… Хотелось жить, хоть чуть-чуть похмелившись.
Все-таки посмотрел в окно. В окне был виден сильно запущенный и мокрючий огород. В огороде пропадала невыкопанная картошка. Накопать, да продать… В городе. А ехать не на что… Да и сил никаких нет. Если бы хоть грамм сто…
Из кухни раздался невнятный мат. Олег проснулся. А вроде, уходил вчера… Или нет?
-- Паш! Паша! Ты там не сдох?
-- Не…
-- Че, Паш, поссать с утра да подумать, ага?
-- Про че подумать?
-- Как – про че? Похмеляться будем? Будем.
-- А есть? – не веря в счастье, привстал бедный Паша.
-- Нету – донеслось из кухни, и Паша в тоске упал лицом в вонючую серую подушку.
Хлопнула дверь – Олег на улицу пошел. Паша со стоном приподнял измученное тело с дивана, спустил ноги вниз. Шатаясь, вышел в кухню. Сунул ноги в галоши, выпал в сенки, потом на улицу. Олег сосредоточенно справлял нужду прямо с крыльца. Паша подумал, да пристроился рядом.
Спрятав облегченное хозяйство в триконы, Олег сел на ступеньку.
-- Свежий кислород! Разве за границей такой есть? У них все исткусственное. Свежий кислород помогает соображалке. Давай, Паша, соображать. А то сдохнем к вечеру.

К вечеру они оба уже были на кочерге. Олег не подвел – нашел денег. Распотрошил маманину захоронку. И сначала казалось – денег просто куча. И похмелиться, и продолжить хватит. А фиг.
Душа, вышедшая из укрытия, гуляла и просила: еще, еще немного! И наступит рай.
До рая оставалось примерно по двести грамм на брата.
Как же! На дне посуды плехались жалкие остатки.
-- Я так не играю! – сказал Олега. – Это что ж такое – только разгулялись, и *** вам на блюде. Думай, Паша!
-- Я хули тебе – думай… Пусть правительство думает.
Лампочка, только что сиявшая празднично, теперь казалась бьющей по глазам гадостью.
-- А вот я цыгана знаю – сказал Олег. – Недалеко. В Анжерке. Он вещи берет. В любое время суток, хоть ночью постучи. Там никогда народ не спит. Что б ему отвезти такое… Было бы что. Я б на мотике отвез. Тут пол-часа по шоссейке –- туда-обратно.
-- И чего мы ему повезем? Все уж пропили давно. Мотик разве что… За мотик он, поди, много денег даст.
-- Ага, щас, мотик! Мотик батин. Батя меня за мотик порвет на британский флаг. Итак из дому гонит уже.
-- Тогда не знаю.
Тоска неумолимо надвигалась. Душа осторожно спрашивала: что, и ВСЕ? Ну, щас я, тебе, Паша, устрою припадок ностальгии!
И Паша запаниковал, и Паша стал судорожно соображать – что б такое отвезти этому цыгану, но все никак не придумывалось, а потом Паша вдруг вспомнил…
-- Олег. Тема есть.

Ночь была сырая, осенняя, темная и гадкая ночь. Двое мужчин торопливо шли по улице, один тихо, взахлеб, говорил:
-- Вот смотри, Паш, мы же не убивать ее будем! Не ссы, все путем. Старуха слепая, ну зачем ей телевизор? Не за чем! Радио у нее есть. А телевизор -- сильно жирно будет.
-- И на хрен я тебе сказал… -- шептал Паша в ответ.
-- Да все правильно, я ж говорю: Паша не дурак, мозга работает! Придем, по-тихому возьмем, и *** кто докажет, что мы! Она ж слепая, нас не увидит. Вынесем, сразу в Анжерку отвезем, цыган нам и бухла и денег даст. А бабка обойдется. Ей нахаляву досталась ненужная вещь. А тут люди пропадают.
-- Да все, все, идем. Не ****и.
И так они дошли до бабы Светы.

Стекло в сенях выставить было делом плевым. Залезли в сени. Потянули на себя дверь – не на крючке. Просочились в непроницаемую темную кухню и пошли наощупь.

А баба Света их слышала, еще когда они лезли во двор через забор. А баба Света лежала в постели и молилась про себя, чтобы разбойники не поняли, что она проснулась. Баба Света хотела жить. И кошка у нее -- как же без нее кошка будет? Только человечью доброту узнала…
Люди прошли в комнату. Люди сказали шепотом: «В окно свет маленько… Где он тут у нее? Тряпку сымай…»
Она слышала, где они шепчутся, и поняла, на что позарились. И пусть берут. Лишь бы не ее не тронули…
Люди топтались по комнате, дышали натужно, воняли самогоном. И вдруг один из них закричал тонко:
-- Аааа, сука, больно!!!
И грохнулся об пол телевизор – не удержали. И разбился. А человек орал, матерился, метался по комнате, стараясь сорвать серое ловкое чудовище. А чудовище рвало его лицо острющими зубами, безжалостно, прицельно, добираясь до глаз.
-- Крыса, крыса!!! – заорал дурным голосом второй, и, швырнув ботинок с ноги, попал в подельника.
Стражница спрыгнула с Паши. Паша, воя, ощупывал залитое кровью лицо. На ощупь ему показалось, что у него вовсе больше нет лица. Он заплакал и сел на пол.
-- Паш, вставай, дергаем! – наклонился к нему Олег торопливо, и тут по его ногам, спине, плечам пробежали цепкие лапки. Он подскочил на месте. И завизжал, и заматерился. И тоже пошел волчком по комнате, продолжая орать:
-- Сука, крыса, крыса!!!
Баба Света, перепуганная, но понявшая, что сила, похоже, на ее стороне, выскочила на кухню и нашарила топор.
-- А ну, паскуды, пошли отсюда, а то порублю!!!
Она была страшна, встав в дверном проеме, в белой рубахе, косматая, и с занесенным топором.
Паша и Олег выбили окно вместе с рамой и бежали в ужасе.

На другой день баба Света сидела на почетном месте в кабинете Александра Евгенивича. Еще в кабинете находились сам председатель, участковый милиционер, и два местных ханыги: Паша и Олега. Из-за бинтов, покрывавших их заштопанные рожи, было сложно разглядеть: пробудилась у них совесть, или как?
-- Так. И вы, значит, говорите, хотели похитить телевизор «Самсунг», каковой разбили в процессе совершения кражи.
-- Ну дак да. И если б не кошка моя, похитили бы, точно говорю.
-- Да какая… -- пикнул было Олег, но стоявший сзади Саня-председатель сильно ткнул его по почкам и прошипел в ухо: «А ну, молчи, пакость!»
И Олег решил, что про крысу он промолчит.

Участковый и Саня-председатель еще час назад поняли, что дело это не простое. Если бабка подаст заявление, и если завести дело, придется ей объяснять, что за «киска» у нее живет. И объяснить это было невозможно никак. О бабкиной ненависти к крысам знала вся деревня.
Поэтому сейчас бабу Свету потихоньку склоняли уладить дело миром. Конечно, это было неправильно с точки зрения закона. Но сказать бабе Свете правду казалось и вовсе чудовищным.
-- Светлана Ивановна! – прочувствовано сказал Саня-председатель. – Ваша героическая кошка Бандитка разрисовала этих сволочей так, что им каждому наложили по десять швов. А Паше так даже не десять, а двенадцать. И нос она ему… Это… Поправила. И теперь они не то, что в дом чужой лезть – морковку на базаре не возьмут. Да, уроды?!
-- Ага – тихо отозвались уроды.
-- Ну и к чему ты ведешь? – насторожилась баба Света.
-- Баба Света, вы же умный и добрый человек. Помните… Вы подкрались, как разведчик, и меня на своей виктории лопатой огрели. Я заорал, дак вы меня узнали. Я вам потом картошку огреб. А матери моей вы так про меня и не сказали.
-- Ну!
-- Давайте так. Колхоз завтра же привозит вам новый телевизор. И коробку самого лучшего «Вискаса» для вашей кошки. А вы на этих типов не заявляете. Да они и так наказаны, баб Света! Теперь ихние рожи только в фильмах ужасов снимать. И гримировать не надо.
-- Дак чего это колхоз за них будет деньги тратить?
-- Вычтем-вычтем, вы не беспокойтесь. Мы с них все до копейки возьмем.
И Саня-председатель еще раз воспитательно ткнул Пашу по почкам. «Слышал, антабус?»
-- А милиция же – напомнила баба Света.
-- Милиция считает, что если потерпевшая решает не подавать заявления, то это ее полное право – отозвался участковый. -- А за этими козлами мы теперь смотреть будем, как за миленькими. Вы подумайте. Может, не стоит их садить?

Какое-то время баба Света молчала. И все, затаив дыхание, ждали.
Она и вправду была не злой старухой.
-- Да пес с ними, в самом деле – сказала она. – И так Бандитка им нафиндюляла. А то потом в город ездить, суды все эти… Но телевизор чтоб завтра у меня был!
-- Будет-будет, Светлана Ивановна! – сказал Саня и разулыбался.
Бабу Свету участковый с почетом повел из кабинета на улицу, и журчал тихонько комплименты ее невиданной храбрости и редкой доброте.
А Александр Евгеньевич остался в кабинете с двумя забинтованными недоделками, и сказал им:
-- Если. Кто-то из вас. Хоть слово. Хоть слово, поняли? Скажет кому-то. А особенно ей. Про то, кто вам пластическую операцию… Про эту крысу. Поняли, нет? Я милицию звать не буду. Я сыновей позову. Мы вас прямо за деревней и прикопаем. Поняли-нет, я не слышу?!!
-- Поняли – ответили они.

Баба Света вышла вечером в огород, выдергать морковь, покормить свинку и курей. И постоять подышать. На душе у нее было светло, как будто ангел поцеловал. Смерть, наверное, уже была на подходе. Но баба Света ее больше нисколько не боялась.
Из-за забора окликнула Анна Аркадьевна:
-- Ну, что, баб Свет, посадили вы их?
-- Нее, не стала. Мамку Олегову жалко. Хорошая женщина.
-- А вы их, говорят, топором порубили?
-- Да кошка моя их подрала – гордо ответила баба Света. – Она у меня – ого, какая! Одно слово – Бандитка.
-- Ну, и Слава Богу – тихо ответила Анька.
-- Только я вот понять не могу – чего они кричали: «Крыса, крыса»… Пугали, поди, бабушку. Все же знают, что я крыс боюсь. Вот стану я пугаться! Моя Бандитка всех крыс давно разогнала.
-- Она у тебя молодец! – похвалила Анна Аркадьевна.

И была золотая осень.
И жить было неимоверно хорошо.