Часть II KEEP OURSELF ALIVE - ДЕРЖИСЬ, НЕ УМИРАЙ!
«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими»
Нагорная проповедь Иисуса Христа
Кройкс, как и сотни новых забритых солдат, устало забрался в жесткий вагон эшелона, который шел через всю страну в далекий край, который у жителей Северо-Западного государства ассоциировался с неиссякаемой кровоточивой раной. Надо сказать, что война в Горе-Горье была начата не вчера. Она длилась уже целых пять столетий. Без успехов и без перемен. Все также гибли бойцы с одной стороны, все также мстили воинственные горцы - с другой. Надо отметить, что жизнь людей в военных условиях настоящего еще более ужесточилась, так как прежде воевали за идею, а теперь уже и за деньги… ныне война была «спонсируемым» мероприятием, которое пожирало не только жизни невинных людей по обе стороны спорной территории, но и деньги налогоплательщиков. Мамон и его сводный брат по отцу Номам наскоро перекроили мир, но вот только Горе-Горье так же, как и сотни лет назад, не поддавалось перекрою.
Военнослужащие потеряли веру в то, что они делают доброе дело для своей страны. Мирные мусульмане, даже те, кто имел оружие, были уверены, что война эта ведется неправедно и несправедливо. Они не ненавидели агрессоров, они ненавидели войну.
Так что жизнь была, как на вулкане. А ребята все исчезали и исчезали. Дело в том, что лечили их с неохотой (лишние расходы для государства), покалеченных войной не трудоустраивали, а цинковые гробы говорили бы не в пользу такого великого государства, как Северо-Западное. Потому, тысячи ребят приезжали в Горе-Горье на «вечную прописку».
Правда, военных отпускали на время домой один раз – после пяти лет службы. Мамон внес этот законопроект на Коалиционное рассмотрение, дабы показать, что солдаты все ж таки возвращаются к их родным, из лимитов, и все слухи о безудержном кровоизлиянии порванной артерии войны – ложны. Так что многие солдаты и офицеры только и мечтали, чтобы их не убили до этого срока, чтобы вернуться домой и спрятаться у родственников, чтобы больше никогда не попасть в ад Горе-Горья. Так делали тысячи людей, потому их и не трогали, и отпускали и не ставили им преград. Пятилеток возвращалось слишком мало… Их не стоило даже искать.
Набиралось же войско из тех наивных лимитов, которые собирались служить Мамону верой и правдой. Правительство было вполне довольно собой - каждый год к распределилищам всей страны приходили новые жертвы – помоложе, понаивнее, поглупее. Они слабо знали, к какой именно госслужбе их готовят, за что им будут платить деньги…
Государство с помощью СМИ всеми силами создавало впечатление, что после распределилищ молодые люди попадают сплошь в богатое служивое сообщество, работающее на Мамона и Коалицию. Нужды в охранниках, дворниках и водителях кортежей - не знали пределов и, казалось, измерялись тысячам. Лимитские ребята и не знали, что все эти места забронированы за поколение вперед. Их же самих ждет – страшная война в Горе-Горье. Их ждет медленная или быстрая смерть.
Когда очередь дошла до Кройкса, он, в отличие от сотен ребят, что попали с ним в один батальон, знал, что будет впереди. Веррат хотел спасти его от гибели, но Кройкс не нуждался в таком лжеспасении. И если он оказался в армии, то не следовало ему прятаться за спины мальчишек, которые достойны жить не меньше, чем он.
Осунувшись внешне, Кройкс изменился и внутренне. Минут десять до отправления поезда его, как и рябят, что были рядом с ним, поджидала о многом говорящая процедура. Их волосы – такие разноцветные, волнистые и прямые, жесткие вороные и мягкие светлые – любые и разные - сбривала одна ледяная металлическая электробритва. Странный механизм, уничтожающий разнообразие и красоту. Кройкс запомнил это. Холодный жужжащий металл – признак войны, символ смерти.
Как вкопанные стояли мужчины и начинали понимать, что явно не для прогулки по аллеям мамонова острова их бреют наголо… Приказ построиться перед платформой, где уже стоял под парами старый и кое-где пробитый пулями эшелон, заставил молодых ребят вздрогнуть и подчиниться. Они выстроились рядами перед вагонами поезда.
- Молодцы, ребята. Вам легче будет на войне, чем в жизни. Потому, в добрый путь. Ваши командиры ждут вас… – «счастливого пути» офицер желать не стал, вроде бы неприлично отсылать ребят на верную смерть и еще издеваться над ними перед этим. После такого краткого лирического отступления последовал приказ направиться по вагонам, по сто пятьдесят человек в каждый.
Взвод Кройкса, к которому его отныне причислили раз и навсегда, зашел в вагон №6.
Кройкс был на столько опустошен, что не стал общаться с напуганными, но еще веселыми той веселостью, что бывает у людей, верящих в свою молодость и полагающихся на извечный авось, парнями. Кройкс же знал от «лесных» людей, что едут они все вместе на верную гибель, если не от пули, так от несчастного случая.
Полностью опустошенный последними сутками человек устало уселся у вагонного окна, ощупав свою новенькую шевелюру, вернее, ее полное отсутствие. «Зрелище, наверное, не для слабонервных», - подумал он, грустно улыбнувшись. Он смотрел на других ребят, которые так же выглядели словно инопланетяне, но на их лицах были улыбки. «Стоит ли говорить им, что нас ждет гибель? Или лучше, чтобы они хоть немного еще порадовались в своей молодой жизни?» - после своего неудачного побега из интерната, Кройкс четко осознавал, что на этот раз сбежать было еще менее реально. Во-первых, в каждом вагоне была охрана, во-вторых, им было не скрыться от Всевидящего Ока, которое обнаружило бы их в считанные секунды. На молодого священника спустились печаль и апатия. Он не слышал мальчишеского смеха и не мог смотреть на них без слез. Они проезжали один мегалополис за другим, одну пустыню за другой, поля, поля. Прекрасным зрелищем, по контрасту показалась обычная зеленая степь, которую так же поджигало по краям немилосердное солнце. Было жарко. «Ад открывает свои врата», - подумалось Кройксу уже на следующий день этого путешествия.
Он ушел в себя и не мог нормально общаться со своими сверстниками, которые казались моложе. Они почли его за «буку». Как далеко показались ему те светлые идеалы, который он проповедовал людям. Как горько было осознать, что где-то они не действуют, или действуют как-то особо, что было для него недоступно и скрыто. Он впал в состояние депрессии.
Первым к нему стал задираться здоровенный сельский парень Захар. Кройкс сказал ему, что чувствует себя неважно. В вагонном купе завязалась неминуемая драка, в результате которой Кройкс, подбив двум самым здоровым парням по фингалу и наставив множество синяков остальным, был растянут по рукам и ногам и просто вынужден сказать им правду.
- Мы едем на смерть. Я не хотел вас пугать прежде времени. Но вы ведь ненормальные какие-то!
- На смерть? В Горе-Горье? – мальчишеские глаза не верили и верили одновременно. Не верили словам, но верили голосу прежде молчаливого парня.
- ДА! ДА И ДА!
- Почему ты не сказал нам раньше? – здоровенный Захар стал трясти его за грудки, так, что тот повис в его руках.
- При любой попытке побега нас ждет смерть. Я уже убегал от правительства однажды, знаю, - обречено сказал Кройкс. Захар с уважением опустил его на скамью.
- Мама! - застонал самый здоровый из них, русоволосый Поль с синяком под левым глазом.
- Господи! – возопил к небу самый тщедушный из группы.
- Ты веришь в Бога? – спросил Кройкс у хрупкого парнишки с круглой лысой головой.
- Да нет, почему ты подумал на меня? – трусливо спросил тот.
- Да ты не бойся. Просто это о многом говорит. Ты не стесняйся этого, хорошо? – сказал ему Кройкс, тяжело вздыхая, вспомнив законы Бога, которые пока действуют в ситуации «подготовки» к войне.
В купе распространился запах смертельной печали, которая вылилась из сердца Кройкса на всех остальных. Если раньше страдал только он один, то теперь страдали все вокруг.
- Не трусь, ребята. Мы этих гадов перебьем, как курят! – неожиданно сказал все тот же зачинщик Захар.
- А пока только они нас перебивают. Неофициальную статистику слышал? – спросил Кройкс, дабы успокоить воинственный дух агрессии разумными доводами.
- А с чего там все началось, Кройк? – спросил с явной симпатией к последнему голубоглазый, худой словно доска мальчишка, которого с того дня их «божественного» разговора с Кройксом, стали называть не иначе как «святоша Ски».
- Я в подробностях не знаю. «Лесные» люди сказали мне про войну, про то, что извечно в Горе-Горье жили независимые горцы. Это их родина, там процветали их обычаи и устои. Не могу говорить точно, но подозреваю, что войну мы проигрываем им именно из-за этого. Они живут на родной земле. А мы – пришельцы, которые, даже отвоевав этот край земли ценой мегалитров людской крови, не будем знать что с этой землей делать… Там будет бурелом и развалины, дикое состояние и опустошение земель – эта земля все равно не будет нашей, - сказал Кройкс, закусив губу.
- А ты дело говоришь. Мы бы тоже не отдали ни пяди земли нашей страны! Ведь верно, братва? – сказал Захар, у которого на время отключился инстинкт агрессии и промелькнул здравый смысл, зажженный искрой народной мудрости.
- А что же нам тогда делать? Ведь наши служивые ребята рубятся там, погибают. Что же мы, как последние слабаки, будем поддаваться горцам, которые будут убивать нас одного за другим? – спросил удивительно сильный духом «святоша» Ски.
Кройкс прикрыл глаза, думая, как же ответить на этот вопрос. «Подставить другую щеку» для ответа здесь явно не подходило.
- Уйти на свою землю. И пригрозить ответными действиями, если другая сторона не выполнит условия мирного договора. Я не вижу другого выхода. «Насильно мил не будешь», - вспомнил он русскую пословицу собирательницы народного творчества Надэль Евы.
- Что ж, братцы. Этого никогда не будет. Ну только, если наш Кройкс станет на место Мамона. Но этого никогда не будет, - авторитетно заявил рассудивший все верно Захар.
- На войне, на жизнях неповинных людей делаются гигантские деньги. Вся Коалиция питается на кровавых военных деньгах. Купаясь в крови людей, они рассказывают нам как быть чистыми и справедливыми. Ежедневно рассказывают сказки про нашу райскую жизнь. Про то, что войны внутри нашего государства нет. Про то, что она в далеком прошлом или на границе с Юго-Востоком. Про то, что похоронки лгут.
- Эй, паря! – тронул за плечо Кройкса Захар, - а ты не подосланный случайно?
Кройкс устало улыбнулся и отшутился: - А не пошел бы ты на т. б.!
Захар выпучил глаза от удивления, но расцвел в улыбке, обглядываясь на своих товарищей:
- Не, он нормальный парень! Материться может, значит, наш. А я уже думал, слишком наученный какой-то! – засмеялся от всей своей широкой души Захар.
- Ладно, пора спать. Завтра, может быть, и прибудем, - сказал Кройкс, завалившись на койку.
Его взвод был из одной провинции, которая располагалась к востоку от Западой Европы и к западу от Уральских гор, потому они знали мелодии и слова исконных народных славянских песен.
Унылая грусть разливалась на просторах невидимой природы, неизвестных, уже вымерших, видов деревьев, сквозь которые гуляла «одна возлюбленная пара», которую разлучали то роковые силы природы, то косные местные обычаи. Кройкс тяжело вздохнул, вслушиваясь в стройные и красивые голоса парней, которым не страшно было «завтра», когда сегодня есть эта песня. Песня, пронесенная сквозь сотни лет. Неразрывная нить многих поколений, объединявшихся с помощью этих прозрачных и невидимых уз.
- Захар, а Захар, ты дашь мне слова завтра? У меня есть один человек… она очень интересуется фольклором разных народов, - тихо спросил Кройкс у только что закончившего могучую печальную песню славян басистого Захара.
- Девчонке твоей? – с нескрываемым удовольствием спросил могучий сын полей, очень довольный, что нашел ахиллесову пяту этого «умника».
- Ну… - говорить об Осмии не хотелось, но пришлось, - ты знаешь, я женат. Но не на той… Ты не подумай превратно, я неправильно высказал мысль. Я имею в виду, что жена у меня Осмия, а не та любительница фольклора…
- Ну и дурак, - подумав некоторое время, утвердительно высказал свое мнение подобревший к Кройксу Захар.
- Да я и сам знаю, - почти неслышно произнес тот, повернувшись на другой бок. «Ты думаешь о фольклористке, а не о своей жене. Это стало видно даже окружающим…» - Кройкс тяжело вздохнул и попытался уснуть. Теперь, когда впереди – гибель, не все ли равно, к кому именно приковано твое бедное сердце?