Кройкс всегда любил настоящие мужские занятия. Он чувствовал, что его душа, как странная мозаика, соединила несоединимое. Очень много милосердия, богобоязненности и любви ко всему живому пришло в его гены и выражалось в его поведении от мамы. Надо сказать, что в такие переломные моменты вопросы жизни и смерти все эти понятия явно «мешали». Но как можно было их извести из своей души, Кройкс не понимал.
Другая же часть его сознания и внутреннего мира была твердой, стоической и по-настоящему солдатской, мужской. Когда его отец хотел пожурить его, еще маленького, за «девичьи слезы» он не раз обращался к нему со словами: «Ты же будущий солдат. Ну-ка не хнычь! Соберись не медля!» Из этих немногочисленных воспоминаний Кройкс с малолетства внял папиным наставлениям, что солдат – это тот, кто терпит лишения. Ему казалось, что лишения эти будут только физического толка. Он и вправду их ощутил на своей шкуре. Главное, к чему он никак не мог привыкнуть, это постоянный голод. Видимо, потребляемая пища совсем не восполняла энергозатрат.
По вечерам, когда командир приходил в палатку взвода, Кройкс доставал припасенную баночку сгущенки, коими в изобилии снабдили его «лесные» люди, Захар доставал спрятанное соленое сало, а «святоша» ничего не доставал, но ел с большим аппетитом, поскольку был круглым деревенским сиротой.
Командир Наум - это было общее везение для всех ребят, которые сразу же доверили ему свои жизни. Они гуськом ходили за лейтенантом, как едва увидевшие маму вылупившиеся утята, на подсознательном уровне чувствуя – с его стороны предательства не будет…
Сам Наум был выдающейся силы личностью. Он был прям, милосерден к солдатам, жесток к врагу, бесподобен в учении. За целый день он едва ли мог проронить лишнее слово. А если его «доставали», то он, как тигр, обучая своих маленьких назойливых тигрят, отводил грозной, когтистой, но для его подопечных, мягкой сильной лапой от его взрослых и потому важных дел:
- А когда мы пойдем на боевиков? – задавали глупые вопросы его тигрята.
- Вас же научить стрелять надо, щенки. А вы на войну лезете. Прислали мне, птенцов ни разу не стрелявших… Вот бы этих, м. б., штабных сучков бы сюда приволочь и поставить перед снайперами. Горцы бы их быстро научили родину любить… - капитан любил матерный язык, он помогал ему высказать хотя бы часть своего презрения и ненависти к штабным, которые стали для него олицетворением так же и Мамона, и Коалиционного правительства и всей этой жизни.
Днем он давал парням нагрузки, от которых к вечеру они едва могли доползти до палаток.
Вечером же капитан вел себя с ними совсем по-другому.
Сам по себе, Наум отличался большой выносливостью, а потому его южный темперамент немного успокаивался, только пробежав несколько километров в день и выполнив вместе с солдатами несколько учебных задач. Теперь же он, расслабившись, окончательно превращался в «батю», который охраняет и воспитывает, и немного развлекает всякими смешными военными историями своих подопечных.
Его прозрачно-карие глаза светились в свете фонаря палатки, черные волосы по-конски спутывались на концах, а нависающие усы придавали ему действительно величественный тигриный вид.
Ходили слухи, (которые сам он пресекал сразу же и на корню одним своим грозным видом) что еще сорок лет назад мать Наума была по неизвестным причинам вывезена из Юго-Восточного государства. Родившегося у нее ребенка от европейца, выявили как «запрещенного» и спрятали в полк, где он и вырос в духе воинственности.
Внешне это был вылитый горец, внутренне – просто хороший бравый офицер.
Это противоречивое прошлое не нравилось Науму, а потому он пытался доказать всем и каждому, что он северо-западный, а не юго-восточный. Хотя не было человека, который бы не уважал лейтенанта, каким бы юго-восточным он ни был. Он был Человеком…
Но Кройксу показалось, что для такого человека это отрицание своей двойственности было непростительной слабостью.
Сегодня капитан Наум по горячим просьбам солдат, под раздобытый где-то самогон рассказывал им очередную серию его собственного устного юмористического сериала про солдата Караха, который проходил вместе с ним в далекой молодости военную подготовку на востоке страны.
Карах – скорее всего, был собирательным образом, потому как не могли все военные несчастья пасть на голову одному бедолаге.
То он шуточно подбил танк, когда стукнулся с ним сзади, не увидев через не намыленные запотевшие стеклышки противогаза железную броню танка, а тот возьми и заглохни после этого. То солдат Карах не пил водки, покуда был вновь призванным, а после двух недельной жизни в лагере лакал ее до безобразия. Над Карахом смеялись до слез …
Солдат этот, словно некий символ «раздолбая» и неумехи, надолго запал ребятам в души от каждый раз все более веселого и искрометного рассказа Наума.
Сегодня же капитан рассказал про то, как солдат Карах выполнил очередное учебное задание – готовил имитацию ядерного взрыва, да так гениально, что после этого беднягу хотели отдать под военный трибунал…
Нахохотавшись в волю, доедая остатки сгущенки, смешанной с бормотухой, курсанты и лейтенант, наконец, успокоились и улеглись на свои койки.
От общих интересов все сразу начали переходить к частным…
Захар вспомнил о своей девчонке из далекого лимитского села, которая наравне с мужчинами пахала землю. Была бы доброй женой и терпеливой матерью. Ее круглое, доброе, но немного угрюмое лицо с безоблачными голубыми глазами не выходило из его головы. «Ничего, Добруся, жди и я вернуся», - вспомнились развздыхавшемуся Захару слова песни его краев, - «Вот бы сейчас бросить всю эту военщину и махнуть бы к ней…»
«Святоша» Ски, тоже затаившийся в эти дни, подобно первоначальному поведению Кройкса, думал о том, как он одинок, что ему нет места на земле. И если парни думают о своих семьях и подругах, ему-то и подумать не о чем. Ски стало так тоскливо, так тяжело от нагрузок, что он стал тихо плакать.
Командир Наум, потирая свои шикарные смоляные усы, вспоминал, конечно, не о солдате Карахе, а о его прелестной сестре, которая была самой видной медсестрицей в их части. Все больше и больше он вспоминал те времена армейской подготовки в лагере. «Старею», - подумал Наум и сморщил лицо до боли, сразу же перешел на другой объект дум, - «Ребят жалко, хорошие мальцы, надо постараться сохранить их».
Наш же герой вспомнил свои раздумья о том, что объединяло его родителей, таких разных и несовместимых. Потому провел аналогии с собой и Осмией и понял, что они во многом похожи, но внутренне совершенно независимы друг от друга. Вот тебе и сходство характеров…Тут он вспомнил о рыжем лисенке, который, как огонек, зашел в его жизнь и так прижился в ней, что не хотел ее покидать... Был в вечной борьбе и решительно не хотел сдаваться…
Слово «огонек» как-то перешло в образ огня, который украшался яркими оранжевыми язычками лицо его матери …
«Надэль так похожа на маму…» - пулей прозвенело в голове Кройкса, да так, что он встрепенулся и открыл глаза: «Надя…» Но сырой ночной воздух и храп заснувших, уже ни о чем не думающих товарищей говорил ему, что увидеть ее было уже невозможно…
А ему, как на зло, так хотелось обнять эту девочку, чтобы впервые за долгое время почувствовать себя дома. Он уже и забыл это ощущение покоя и уюта, и еще того, что он никогда не испытывал прежде – искры любви - страсти.
Он тяжело вздохнул. Теперь об этом и мечтать было нельзя.
От того ему стало не по себе, будто он потерял свою любимую матушку… во второй раз. Уже в качестве этого рыжего осколка ее родной души.
Парень, лежа на койке после целого дня учебы стрельбе из автомата и хотел было разобраться в этом, но от дикой усталости и выпитого спиртного тут же уснул.