посвящается
моему самому родному
близкому
Пепельному.
На рельефе воспалённых губ читается единственно верное "прости"; единственно искреннее, хоть и не живое вовсе, пусть агонизирующее, но такое... родное?
Да.
В каждой трещинке скрыто недосказанное, недошёптанное ночами на ухо, несовершённое. А ведь всё могло быть иначе, правда? Всегда всё можно изменить, все это знают. Но... какой ценой? Кто готов заплатить за то, в чём ни на толику не уверен? Лишь безумные, что ведают, каким будет их конец. Или же просто отчаявшиеся глупцы, которым нечего терять.
Два болезненно-худощавых человека, тесно прижавшись друг к другу, делят на двоих холодные мраморные ступени. Тысяча шагов вверх, тысяча падений вниз по рисункам чужих вен и шрамов. Назад пути нет. Впереди неизвестность жуткими липкими пальцами сжимает шею до хруста стеклянных позвонков, до россыпи красных ягод крови на оголённых предплечьях. Ржавчина и пепел зависли неясным облаком между прошлым и неизвестным. Два гибких образа, депрессия и меланхолия; до боли похожие чем-то, но всё же такие разные.
Широкие белые черви под кожей Пепельного почти шевелятся, почти оживают под действием таблеток и алкоголя. Тонкие нити под рябой кожей Ржавого своими аккуратными рядами напоминают те самые ступени: ввысь и в никуда. Лениво курит Пепельный, неспешно извлекая изнутри белый дым; Ржавый курит истерично, короткими нервными затяжками, изредка выплёвывая смог кривыми пластичными кольцами. Ему плохо, ему безумно холодно и пусто.
Он болен. Он просто болен. Ипохондрические мысли паразитами выедают его изнутри, впиваются и вгрызаются в полый кокон внутренностей. И вот он вжимается в горячее тело Пепельного, намотав его длинные белые волосы на дрожащие шершавые пальцы. Паранойя стальными крюками растягивает иссиня-бледные губы в нездоровую усмешку, а глаза всё скользят под конвульсивно дёргающимися веками. Искать, искать, искать...
Себя.
Обидно себя терять, правда? Ведь себя можно отдать кому-то в пользование - в хорошие руки. Главное - сделать правильный выбор; осторожно искать по взглядам, по запаху корицы на разгорячённых щеках, по таким же больным улыбкам. Только бы не ошибиться... в противном случае ты с гулким звоном разбиваешься всё о тот же злополучный мрамор, как бьётся бутылочное стекло о дно мусорного бака. О дно помойного ведра собственной жизни. Больно собирать себя из осколков, да. И трещины остаются на всю жизнь, только остатки едкого желтоватого клея будут виднеться на стыках.
Ржавый пытается найти себя в бликах и тенях, играющих на светлых прядях, в гроздьях колец на изящных пальцах, в глубоких смоляных зрачках. И, казалось бы, даже видит. Нужно верить, просто верить, что так и есть.
На дне зрачка Пепельного затерялся маленький осколок. Но не частица бесполезного зеркала Снежной Королевы, а пылинка его больного призрачного друга, что заставляет видеть холодную дождливую жизнь под другим углом. Они крепко связаны грубой шёлковой нитью, одна кровь на двоих, один Город. Промозглый и мрачный, он - единственное пристанище, дарующее покой. Два человека скрывались под обшарпанной кожей Санкт-Петербурга, запутавшись в себе, заблудившись в бесконечной веренице ступеней. Потеряв веру в себя и осев вниз - но, тем не менее, вместе.
Накрепко сплетаются пальцы, соединяются вены, сростается серая кожа, мерзко растягиваясь и обнажая слабые мышцы; два тщедушных сердца бьются рядом, силясь вытолкнуть друг друга через горло. Существо хрипит и выгибается; по острому подбородку стекает горькая вода в перемешку с ржавчиной. Борьба неравная - пепел одерживает верх. Все знают, что скоро всё будет кончено. Пепельный опускается на широкую ступень, кладёт руку под голову и снова закуривает, делая вид, что ничего не случилось, ничего не было. Да только зачем?
К чему маски перед Пустотой? Она смоет весь грим, все фальшивые страдания и ложные эмоции; она выпотрошит - подвесит за ноги под потолок и вскроет живот своим острым ногтем-скальпелем, выбросит свалявшийся серый синтепон. Люди для неё - игрушки. Мягкие и беззащитные. Она любит снова зашивать пустые коконы тупой стальной иглой.
***
Они же никто. Два эфемерных создания, призрачные, и никому не нужные. Просто потухшая сигарета в грязной рыжей лужице, на ступени старой церкви. Только снежные хлопья нехотя облизывают их, тут же разтворяясь в ржавой воде.
Они живут в моих фантазиях, неразрывно. В моей больной голове - целым городом, целым миром. Только моим, родным. Это единственно верный мир, настоящий, бесценный. Всё остальное стоит слишком дёшево. И когда королева психиатрии вновь посетит меня в моём безумии, я буду снова читать их белые губы.
Я их не отпущу.