Над Монмартром мокрой серой тряпкой нависает пасмурное утро - побелевшее от страха солнце лихорадочно стучится полуприкрытые пыльные ставни, молит о пощаде, пока к нему тянутся грязные руки вязких туч. Когда оно задыхается в предсмертной агонии и гаснет - я просыпаюсь, встаю и откидываю назад спутанные волосы.
Тогда в голове было совсем пусто. В точности, как в груди - струны души расстроены и звучат как-то глухо и нестройно. Ни горечи, ни сожаления, ни радости - ничего не осталось. Отключаюсь от органов чувств.
Я снова опускаюсь на мягкую постель. Здесь ещё пахнет тобой. Здесь ещё тепло твоего тела и холод дыхания. Ты ушёл совсем недавно - ушёл и, как всегда, не попрощался.
Невольно переворачиваюсь на спину, нагло расположившись там, где всего несколько минут назад лежал ты. Мне спокойно, и ничего больше не нужно. В голове наконец начинают всплывать события вчерашней ночи, твои руки, твой голос. И эта комната.
Краска на стенах давно облупилась, вся она испещрена глубокими трещинами. Попыткой вернуть былое великолепие были огромные картины в вычурных золотых рамах, картины, изображающие величественное и возвышенное. Былого не вернуть, но, тем не менее, всё это сплетение божества и маргинальности рождало нечто новое, броское, непонятное, и, в то же время, манящее своей праздностью.
Здесь обязан жить поэт или художник - молодой человек с блестящими как утренняя роса глазами, но очень тяжёлым осмысленным взглядом - где-то там, глубоко. Он весь такой небрежный, летящий - сам дух противостояния во плоти. Когда он, казалось бы, парит по парижским улицам, юные аристократки заламывают руки и кусают губы, застенчиво прячась за веерами.
Но, так или иначе, всё это внутреннее убранство создаёт ощущение полного запустения и заброшенности. Мерзко пахнет сыростью и пылью, полумрак рассекают тонкие лезвия слабого агонизирующего света, просачивающегося между прогнившими досками ставней.
Моё затуманенное Я крошится, как кусок сахара. Дементный сумасшедший душит когтистыми лапами маниакального, выжимая и иссушая полые внутренности. Ногти впиваются в ладони, и я утыкаюсь лицом в подушку, накрывшись одеялом с головой - ничего не видеть, ничего не слышать, ничего никому не говорить.
...........................................