Ты протягиваешь мне своё восковое сердце.
Оно плавится в моих раскалённых стальных ладонях, покрывая металл тонким слоем желтоватого воска. Если я сделаю хоть малейшее движение - сердце сломается, оставив тебя лежать в углу тряпичной куклой, которой злые шутники прожгли грудь сигаретой.
Твоё сердце всегда в опасности - оно безумно горячее, а в самой его середине плещется вязкая чернильного цвета боль.
Малейший перепад температур - и оно лопнет/расплавится; частицы его разойдутся метастазами по всему организму, разрывая по пути жизненно важные органы. Тогда ты умрёшь.
Кто-то должен контролировать этот процесс и вовремя подносить к твоим бесцветным губам фужер с антифризом. Я знаю, как сильно ты это ненавидишь - ледяная досада обездвиживает губы, она горькая на вкус. Впрочем, как и любое лекарство. Похоть же, которую ты пьёшь, чтобы не замёрзнуть, наоборот приторно-сладкая, мгновенно вызывающая рвотные позывы.
Когда ты пьёшь, ты кладёшь свою бледную руку мне на грудь, таким образом контролируя дозу своих лекарств. Моё полое тело наполняется водой; потом меня долго рвёт ржавчиной. Но я выдерживаю это ради тебя.
Я нашёл тебя возле железнодорожной насыпи - ты лежал в февральском снегу, такой бесформенный и беззащитный. Тебя баюкала в ледяной колыбели слепая матушка Метель, изредка роняя кружевные слёзы-снежинки, что до сих пор украшают твои длинные волосы. Едва коснувшись тебя взглядом, я понял: я останусь здесь навсегда.
- Я хочу тебя отблагодарить, - серьёзно говоришь ты, настойчиво протягивая мне пульсирующий комок воска с отростками-артериями.
Я качаю головой.
- Оставь, тебе оно нужнее.
Ты смешно хмуришь брови. Меня забавляет, когда ты пытаешься казаться серьёзным.
- Если ты не возьмёшь, я обижусь!
Твои глаза наполняются слезами. Господи, какой же ты ребёнок.
- Пойми, милый, это очень ценный подарок, я не могу его принять, - я замечаю, что твои губы дрожат. - Если хочешь, можешь подарить мне что-нибудь другое.
Ветер отвешивает пощёчину по залитому слезами лицу; ты немного приходишь в себя и вкладываешь сердце обратно в грудь. Почему-то оно у тебя справа, а не слева, как у всех.
Мы сидим на колючем гравии и смотрим друг на друга. Немного подумав, ты поднимаешься, встаёшь на цыпочки и протягиваешь руку вверх - и снимаешь с тёмно-синего покрывала ночи серебристую звезду.
- Держи, - ты вкладываешь в мою ладонь дрожащий сгусток света. - Она твоя. Хочешь, я назову её твоим именем?
Ты широко улыбаешься. Я так не умею. Потому что из металла. Металл не умеет улыбаться.
Звезда забавно подпрыгивает на исцарапанной ладони, будто очень хочет что-то сказать.
- Положим её в лампаду и она будет всегда-всегда светить нам. Каждый день. По вечерам мы с тобой будем сидеть на кухне, пить свежие облака и смотреть на её волшебный свет. Ничто нам не помешает.
Ты берёшь меня под руку, и мы направляемся к вагончику.
В нашем старом вагончике очень уютно - я всё сделал для того, чтобы тебе там было хорошо. Всё для твоего удобства. Ты такой аморфный и несамостоятельный, что мне порой тебя жаль. Подобным тебе существам очень сложно жить в этом мире, почти нереально. Но, чёрт возьми, большинство из вас находят кого-то, кто о них позаботится и цепляются за них, что есть сил, порой доводя до удушья. Паразиты.
Но мне нравится заботиться о тебе - лечить тебя, когда ты простужен, готовить для тебя, читать на ночь постапокалиптические сказки и целовать в лоб перед сном. Такой своеобразный симбиоз. Я тебе - заботу, ты мне - любовь.
Звезда бьётся о стены стеклянной банки, как пойманный светлячок. Полоски света нервно дёргаются на стенах крохотной кухни.
Я сижу в плетёном кресле и пью из чашки расплавленный свинец с щепоткой корицы. Мне тепло. Краем глаза замечаю, что ты с интересом наблюдаешь за мной, пытаешься подобраться ближе к горячей чашке. Резкий жест - "нет". Тебе вредно. Так врач сказал.
Тебе приходится довольствоваться ароматными веточками базилика, мелко нарезанными в ярко-оранжевую миску.
- Давай сделаем что-нибудь сумасшедшее?
Огонёк в твоих глазах заставляет меня беспокоиться. Я всё время боюсь, что ты растаешь. Безумно боюсь.
Не сразу замечаю серебряные иглы под твоей болезненно-жёлтой кожей. Что же ты с собой делаешь, дорогой мой... тебе смешно, а у меня нервы не железные, как могло бы показаться.
Беру тебя на руки и выношу на улицу.
Матушка Метель пришла навестить тебя, но мы прокрадёмся мимо и она нас не заметит. Так не хочется сейчас с ней разговаривать. На бетонном пустыре извиваются белые черви февральской позёмки.
Я приношу тебя к железнодорожному полотну и укладываю на рельсы. Ты истерически смеёшься.
- Разве же это безумство? Унеси меня отсюда, на пустырь.
Повинуюсь. Я даже не замечаю, как ловко ты управляешь мной, будто стальной марионеткой.
- Сядь и обними меня. Крепче.
Мои острые металлические пальцы режут твою талию, как нож масло. Ты блаженно закрываешь глаза и прилипаешь восковыми ладонями к моей спине.
- Представляешь, мы тут совсем одни. Это так прекрасно...
Мы вжимаемся друг в друга всё сильнее с каждой секундой.
И разговариваем. Я почти не задумываюсь о том, что говорю, и это здорово, потому что ты понимаешь мой бессвязный поток мыслей. Тебе доставляет удовольствие разбирать мои спутанные фразы.
Я чувствую, как плавится всё твоё тело, прилипая к моей стали и тут же застывая на ней желтовато-белыми подтёками. Становясь единым целым.
Мы лежим в снегу без верхней одежды, два сумасшедших и влюблённых, которым жарко в двадцатиградусный мороз. В какой-то момент снег рядом с нами начинает таять, на его месте мгновенно всходит сочно-зелёная трава и ароматные белые ландыши.
Мы почти не замечаем, что вокруг нас наступает Весна.