Я, неловко спотыкаясь, поднялся на самый верхний этаж дома сталинской застройки и приоткрыл первую слева дверь.
- Что вам нужно, Саша?
Я испуганно дёрнулся и посмотрел огромными серыми глазами на антикварщика:
- Я вот… тут, как бы… Пётр Сергеич – возьмите часы?
Пётр Сергеич нахмурился, нахлобучил тонкие очки на серебряной цепочке и без особого интереса рассмотрел протянутую мной вещицу.
- Они старинные, ещё дореволюционные, Петр Сергеич, - жалобно промямлил я, утыкаясь серостью глаз в бездонность мраморного пола.
- Пять рублей, - с неохотой проговорил антикварщик, протягивая мне замусоленную бумажку. Я же, с лёгкой слёзной дымкой на глазах, посмотрел на него исподлобья. Поколебался несколько секунд и, наконец, тихо выдохнул:
- Давайте…
- До-свиданьице, Саша.
Я обернулся, теребя денежную бумажку в грязных, запачканных на веки вечные масляной краской, пальцах. Грустно посмотрел на антиквара и прошептал.
- И вам всего доброго, Пётр Сергеич.
По дороге в нашу с тобой каморку я думал о том, что нам нужно прожить ещё два-три дня на эти пять несчастных рублей. Я шёл, а по моим щекам плыли капли слёз безысходности и разочарования в себе. Я не смог дать тебе то, о чём ты мечтала – сцену Большого Театра, признание таланта твоего и бездонную пучину зрительских глаз облюбленных и влюбленных тобой взаимно.
В небе собирались тучи.
Придя к нам, я первым делом поставил чайник – есть нечего, но перед выступлением нужно разогреть желудок хотя бы кипятком. Нам сегодня снова нужно танцевать в этом грязном ресторанчике, где на нас не только не смотрят, но чаще даже и не платят вовсе. Но мы не сдаёмся, мы с тобой никогда не сдавались…