Завещание. Из цикла Портреты

               
                ЗАВЕЩАНИЕ

                Получив "корочки" выпускника Одесского Политеха,  я устроился на      
должность дежурного инженера Симферопольских электрических сетей. Впервые попав в среду людей, значительно старше и опытнее меня, я взирал на всех вокруг с робостью и почтением. На стажировку меня поставили в смену ветерана Диспетчерской службы Николая Ивановича Михайлова, которому по возрасту я годился во внуки, и тот, взяв надо мной опеку, с первых же дней стал учить меня уму - разуму. "Ты, Валентин, еще мало каши в жизни ел, а я на свете похлебал щец горьких, и много чего повидал!" - говаривал он, аккуратно раскладывая на пульте рабочие атрибуты. Мне бросилось в глаза то, как он снимал очки, неторопливо, степенно, протирал их специальным замшевым лоскутом, посло чего водружал их на лоб, низко наклонялся над оперативным журналом, и придерживая очки рукой, долго изучал последние записи, после чего, так же неторопливо,  расписывался о приеме смены, тщательно выводя каждую букву.И по залу он ходил так же, как расписывался: выстраивая каждый шаг...
  Монтеры, уважая его, как специалиста, над человеческими его слабостями посмеивались.От них я узнал, что женился Михайлов поздно, и, скорее всего, по расчету: человек до крайности бережливый, он взял себе в жены уже не молодую дочь очень состоятельного венеролога, профессора Духина, который вскорости умер, оставив единственной дочери очень приличное по тем временам наследство.Сам же Михайлов приданным не воспользовался, соблюдал жесткую экономию в расходах, чем изводил свою, не привыкшую к такому образу жизни, жену.Однажды Николай Иванович принес на дежурство толстенный "гроссбух", и стал демонстрировать мне свое умение вести хозяйство. "Смотри, Валя, и учись! Здесь, на левой стороне я записываю все, что истрачено за день, а на правой у меня, наши с супругой доходы: ее зарплата, моя зарплата, на число дней в месяце поделенные. Для ориентира! Если в этот день перерасход, на другой его нужно покрыть! Тогда и долгов не будет! Долги, Валя, это - дурной тон!"
Ходил Михайлов в одежде довоенного покроя, хорошо послужившей, но всегда чистой и выглаженной, на голове имел дорогого сукна "сталинку", фуражку с высоким околышем, защитного цвета, с суконным же ремешком о двух пуговицах над висками.Свой головной убор он снимал осторожно, как бриллиантовую корону, держа его строго горизонтально за две пуговицы, и приземляя его на стол, как самолет на посадочную полосу. "Пуговицы, Валя, всегда поменять можно, а вот если козырек засалится, вещь уже испорчена!"
  Дружил он с несколькими охотниками, которые звонили ему часто за советами по поводу боеприпасов и снаряжения, как видно, в их кругу он был авторитетом.
 А в коллективе энергетитков его ценили за кристальную честность, и доверили ему роль казначея кассы взаимопомощи. Сама касса в виде старинного кованного сундука красовалась в углу диспетчерского зала, надежно запертая на огромный висячий замок. Сундук очень гармонировал со всем обликом своего хозяина, вызывая у меня в памяти бессмертные строки из Пушкинского "Скупого Рыцаря": ..."Минуты ждал, когда спущусь сюда, в подвал мой тайный, к верным сундукам!" И в доме у Михайлова, где я побывал, навещая его во время болезни,  вещи были старинные, добротные, ухоженные, хозяин ходил за ними, как за детьми, поминутно протирая их  поверхность тряпочками. А на смене он, каждую свободную минуту, подходил к сундуку и любовно трогал замок.Но однажды случился казус: непонятным образом замок оказался открытым, и коварные монтеры сунули в сундук записку: "Николаич, не зевай!"Боже, что творилось с Михайловым! Он по нескольку раз пересчитывал наличность, не веря самому себе, наконец, обессиленый, попросил меня: "Валя, проверь ты!" И убедившись, что недостачи нет, облегченно вздохнул, промокнул вспотевший лоб и сказал: "Знаешь, Валя, все замки - от ветра!"
    А деньги он считать любил. Перебирал их как то по особенному, раскладывал на кучки, перевязывал бечевкой, потом считал пачки, потом пролистывал пачку, как карточную колоду, получая от этого процесса, как видно, огромное удовольствие.Он знал свою слабость, и как- то раз принес и показал мне вырезку из какой-то довоенной газеты с заголовком: "Скупость - не порок". "Вот, Валя, мысли умных людей!Труд человека слишком ценен, чтобы расточать его по пустякам! Вы, молодежь, не знаете, не понимаете, как трудно приобрести, как легко все потерять! Гонишься, гонишься за мечтой, как за зверем по следу, вот, казалоь бы, уже настиг, р-раз! И-"дубль пусто"!
  Вскоре, я понял, что его угнетало. Из обрывков его разговоров по телефону я догадался, что жена его тяжело больна, лечение стоило денег, расставаться с ними было выше его сил, он переступал через себя, покупая дорогостоящие лекарства, показывая ее специалистам, частным образом, в то время, когда все его старания не давали результатов.В работе он оставался  ровным, выдержанным, не позволяя себе терять самообладания, но сидя рядом с ним долгими вечерними часами, когда работы было не много, я видел по его лицу, что тяжелые мысли терзают его. "Если бы можно было купить жизнь!"- произнес он как-то, в задумчивости, больше для себя, чем для меня.
  Потом он попросился в отпуск, а я уже приступил к самостоятельной работе, и мы пересекались очень редко на пересменках. Я слышал, что Михайлов возил жену в Москву, к каким-то светилам, что его, вроде было, обнадежил некий "травник", но при редких наших  встречах стеснялся о чем -то его распрашивать.
  О скандале на похоронах мне рассказали монтеры, помогавшие Михайлову с выносом гроба.На кладбище родственники покойной набросились на Николая Ивановича с проклятиями и обвинениями, что своей скаредностью он загнал жену в могилу. "Негодяй!" - кричали они, -"Лучше бы ты сам за свою копейку удавился!" С Михайловым было плохо...
   Столкнувшись с ним на пересменке, я выразил ему свое соболезнование, глаза его потемнели, опустив голову, он постоял молча с минуту, потом неожиданно сказал: "Знаешь, Валя, мне жить осталось пол-года, зовет Она меня к себе..." Монтерам в его смене он выразил мысль более конкретно:" Вступлю я, ребята, в наследство, и уйду с этого Света!" Один из монтеров, язвительный Сережа Хоменко, серьезным тоном сказал: "Тогда, Николай Иваныч,ты нас не забудь, оставь нам бутылочку коньяка на помин твоей души!" "Ты какой коньяк предпочитаешь, Сережа?" - спросил Михайлов. "Армянский!" - снахальничал Хоменко. "Армянский?" - переспросил Михайлов, и что -то пометил карандашом,-"Записал. "Армянский"...
   За течением времени эти разговоры забылись, дела шли своим чередом, и звонок Михайлова в конце одного из моих дежурств для меня был полной неожиданностью. Николай Иванович просил меня навестить его дома ровно в 17-00, после смены, "это очень важно!" И сама просьба, и что -то в том как она была произнесена, мне показалались странными, но отказать своему былому наставнику в просьбе я не мог, и оставаясь в недоумении, тем не менее, ровно в пять часов вечера вошел во внутренний дворик дома, где жил Михайлов. Окна его квартиры на первом этаже выходили во двор, и я невольно бросил на них взгляд, приближаясь к дверям.В ту же минуту раздался довольно громкий звук выстрела, и ко мне откуда-то сверху на веревочке спустился ключ. Я остолбенел, и страшная догадка озарила меня! Хватило ума не воспользоваться ключом, а позвонить в соседнюю дверь. Вдвоем с соседом мы вызвали милицию, и дождавшись прибытия наряда, вошли к Михайлову уже на правах понятых. Зрелище было ужасным. Михайлов сидел в кресле у окна, рядом валялась его любимая охотничья двухстволка, лицо превратилось в кровавое месиво. На полированной поверхности стола, придвинутого к креслу, лежал объемный пакет, с крупной надписью аккуратным Михайловским почерком:  "Вскрыть после моей смерти"...
    Как оказалось, в пакете лежала тетрадь, содержала завещание, где Николай Иванович скурпулезно и педантично отписывал все свое имущество,(перечисдяя каждую вешь. вплоть до коробки с гвоздями), всем дальним и ближним родственникам жены, поименно! Не забыт был и Сережа Хоменко. На одной из страниц была строчка: "Старшему электромонтеру диспетчерской службы Симферопольских электросетей С.  Хоменко- бутылка армянского коньяка, 0.5 л".
  Никогда больше в жизни я не был на столь странных поминках. Немногочисленные  гости, собравшиеся в монтерской, в сотый раз выслушивали историю ухода из жизни ветерана службы. Сергей размахивал руками, бил себя в грудь, и убеждал всех, что не думал, что это серьезно.Кто-то говорил: "Вот дурак!", кто -то:" Крыша поехала!" А я сидел в сторонке, и перед глазами моими стояло погруженное в думу лицо Николая Ивановича, и слышался его голос, повторяющий одну и ту же фразу: "Если бы можно было купить жизнь!"
                *                *                *