Отрывок из воспоминаний
Весь текст см. http://proza.ru/2010/01/07/705
Моя родословная 2.
Лебедевы: как я это помню
• К этой ветви нашей семьи относится, прежде всего, мой отец Дмитрий Иванович, родившийся в легендарном 1917 году в легендарной местности Полотняный завод, родовом имении жены Пушкина Натальи Гончаровой, расположенном где-то в Калужской губернии. Бабушка упоминала ещё один населенный пункт - Кондрово. Она с присущей ей тщательностью произносила три согласных рядом- НДР - “Кондрово”. Там якобы жили родственники отца. Мать отца - Ирина Васильевна, по мужу Лебедева, полная, круглолицая женщина, похоронена в Ленинграде на Серафимовском кладбище, У неё был перелом шейки бедра. У нас была всего одна её фотография, где она в платке, повязанном по- крестьянски. Когда я повязываю платок так же, я становлюсь очень похожей на неё. При рождении меня хотели назвать Ириной в её честь, но почему- то передумали и назвали красивым редким именем Галина. На Дальнем Востоке меня называли Луна. Наверное, за очень круглое лицо.
• У Ирины Васильевны были сыновья - старший Иван (отец Нели и Дины, жили в Москве), средние - братья Дмитрий (мой отец) и Георгий (его родственники в Краснодарском крае), дочь Евдокия (тётя Дуся, жили в Ленинграде). По- моему, был ещё один сын- Костя, Константин, я помню его фотографию во весь рост, в военной форме, и рука в кармане. Кажется, он тоже жил в Краснодарском крае. Как они там оказались, не знаю. Помню, кто-то из них был в Сибири, потом его осудили за воровство на базаре, и я помню, как его схватили с бараньей тушей. Второй брат, кажется, тоже сидел. Вот какие дела! Наиболее благополучной была семья Евдокии Ивановны. Она была медсестрой на фронте или в госпитале в Питере. Из госпиталя привела в свой дом мужа - Стародубровского Сергея Георгиевича. У него были какие-то проблемы с ногой, позже он работал директором НИИ цветных металлов в Ленинграде. Когда я к ним приехала в 1956 году (я поступала в Университет), они жили на Кировском проспекте Петроградской стороны в Питере, возле метро, имели домработницу, двух детей - Галю и Серёжу, и дачу в Зеленогорске на берегу Финского залива. Галя - мне ровесница. Помню, что Сергей Георгиевич был строг со мной, язвителен, и у меня с ними не получились близкородственные отношения. В письме к отцу тетя Дуся написала: ” У тебя дочь слишком гордая”. Ни разу за время учёбы в Университете и затем в аспирантуре я не слышала от них ни звука, а могли бы поинтересоваться, как живу, что ем, во что одеваюсь, как учусь и т. д. Но, увы, бедные родственники обычно не нужны родственникам более богатым.
• Тётя Дуся страдала эпилепсией в детстве и во взрослом состоянии часто лежала в больницах. Что- то у неё было не в порядке и с головой. Между прочим, тетя Тоня Передкова в детстве тоже была больна “ падучей” болезнью, и мать рассказывала, что лечили её ложками. Накрывали простынёй и сверху клали ложки. Как это помогало, не знаю. Однажды мы все вместе поехали в Зеленогорск. Электричка была забита доотказа., я стояла, мне стало дурно (обморок от духотищи), и меня вывели из вагона где-то у Сестрорецка. Помню, как я стою у ограды на платформе, а рядом мнётся тётя Дуся и ещё кто- то. А ещё помню, как я обнаружила в одном из ящиков стола или шкафа фиолетовую медицинскую лампу и очень удивилась такому чуду. Дурочка. В детстве я очень боялась радио (чёрный такой купол из плотной бумаги), всё не могла понять, откуда идёт звук и кто говорит. Очень боялась песен на чужих языках. Почему- то в городе Белово, где мы жили сразу после войны, часто передавали татарские песни. Позже я узнала, что в Кузбассе жили татары, чуваши, шорцы. Многие мои одноклассницы носили в ушах серёжки (по - татарски), и это было мне в диковинку. Вот, пожалуй, всё о тете Дусе и её семействе. Позже москвичи (Неля) писали мне что- то о детях Гали, Серёжи, но письма где-то завалялись. В одном из альбомов есть их фотографии в юности.
• Одно или два письма я получала из Краснодарского края. Кто- то из Лебедевых живёт на хуторе Мигуты. В 1990 году, то есть восемнадцать лет назад, моя кузина Неля выслала мне из Москвы сведения о наших общих родственниках. Она да я как-то ещё чтим корни. А молодёжи это не нужно.
• Мой отец ушёл из жизни раньше всех братьев, будучи ещё довольно молодым- 60 лет (у него был рак лёгкого с метастазами 4 степени). Моя мать пережила его на 14 лет и умерла в возрасте 74 года. Мне сейчас 70, дай бог прожить еще лет пять- семь, чтобы догнать мать.
У Лебедева Ивана, старшего брата отца, метростроевца по роду занятий, москвича, жена имела почему-то две фамилии- Иванова и Котова. Она была старше моей матери на 10 лет, а её муж был старше моего отца на 6 лет, но младше своей жены. По линии Котовых много родственников, с которыми я никогда не встречалась, но о которых много знает Неля. Неля носила и носит фамилию Лебедевых, а её дочь Елена – уже Аксёнова (по отцу). Лена старше моей Анны на 4 года. Сейчас ей уже под 40. Вторая моя кузина- Дина, Динаида Ивановна, чуть- чуть старше меня, работала бригадиром поваров в ресторане “Пекин”, а сын её Саша (Александр Аркадьевич Махортов) –повар в ресторане “Белград” . Сейчас ему более 42 лет. Неля Ивановна, как и я, кандидат наук, она вывела какой-то исключительный сорт ветвистой пшеницы. Она сама мне рассказывала. Мы с Анной были у неё в доме на улице Николая Химушина вскоре после смерти их матери Пелагеи Васильевны где-то в 1984-85 году. Достопримечательностью был тогда сиамский кот, гроза всей семьи и баловень. К несчастью, он свалился с форточки с 7 этажа и разбился. Неля очень горевала, так как кот был любимцем мамы. У Лены, судя по всему, к началу 90 годов своей семьи не было, у Ирины Махортовой - тоже. А вот Александр Аркадьевич, сын Дины, уже имел детей. Потому у Дины есть внуки. А мы с Нелей пока - без них. Уж я-то – точно без внуков.
• Мать и отец
Ирония судьбы - лет в 50 я узнала, что моя мать , оказывается, работала в юности , в 30-е годы , в типографии в Москве, где бесконечно печатали какие-то списки, но говорить о них было запрещено под страхом смерти, потому рабочие не знали, что они набирали и печатали. Ирония судьбы - отец, которому, по словам покойной бабушки, удалось избежать армии Власова (он прострелил себе ногу навылет и вернулся из госпиталя в 1944 году), работал в партийных органах, но, имея мой непримиримый характер, быстро был изгнан из рядов райкомовских и горкомовских работников, направлен в райком «по зоне МТС», где вновь получил «шары» на выборах из-за привычки «жаждать справедливости» и вынужден был, имея за плечами школу ВПШ и личных врагов среди партийной номенклатуры, согласиться в конце 50-х пойти в Политотдел УИТУ (того же управления, но не лагерей, а «исправительно-трудовых учреждений»). «Клиенты» этого Политотдела валили лес в Сибири, и не все там были политические, много было уголовщины, расхитителей государственного имущества и тех, кого бы мы сейчас назвали «незаконными предпринимателями». Отец дома не разговаривал о делах служебных, знаю только, что однажды его и другое начальство чуть не убили в зоне, куда они поехали усмирять «уголовный бунт», знаю, что в колониях были школы, свои печатные издания, в том числе литературные. Одну «повесть» из зоны отец дал мне отредактировать. Как сейчас помню, это была исповедь отца, осуждённого за сожительство с собственной дочерью. Помню, как ясным зимним днём мы ездили в какое-то глухое село под Мариинском, вручали Красное знамя передовикам производства, а ещё помню фотографию отца в компании с прототипом главного героя «Педагогической поэмы» Макаренко.
• Да, по- своему отец был педагогом. Мне он говорил: «Учись, голова у тебя светлая» и был страшно горд, когда я защитила диссертацию в 1971 году, пригласил на банкет своих сослуживцев –УИТУ- шников . Полковника он так и не получил(что-то в биографии было не то), а некролог о его смерти, который я пыталась опубликовать в местной газете, не взяли. Оказывается, он был «дзержинцем», хотя и критически настроенным к начальству и власти. У меня долго хранился портрет Феликса Дзержинского, подаренный отцу в день рождения «колонистами», инкрустация на дереве с портретом Ленина, тоже выполненная «колонистами», и цветное изделие из оргстекла - надгробный памятник со щитом и мечом, который колонисты дарили начальству «ото всей души» , а начальство принимало эти знаки внимания, не вникая в подтекст. Искусно изготовленные шахматы ( отец был шахматист с высоким разрядом) с фигурами мифологии моя мать оставила в больнице на память об отце. Жаль. Кому он был нужен там, в больнице УИТУ, размещённой прямо у городского кладбища? Хоронили отца с воинскими почестями – зелёный свет, почётный караул у гроба в машине, последний салют - и всё. Мой чёрный атласный платок поверх надгробия, а через несколько лет – такой же платок на могиле матери рядом и мои горькие слова: « Прости нас, мама, обижали мы тебя».
• Единственная информация, полученная от матери, связанная с периодом их пребывания в Сибири уже без меня (после 1956 года)- это их тайная дружба с женой Бухарина, которая доживала последние годы в Сибири где-то в Яе или в Тяжине
Кемеровской области. Она научила мою мать делать домашний сыр и фаршированную щуку, еврейское национальное блюдо.
На фотографии- мать моего отца Ирина Васильевна. Я её не знала и не видела. Похороненам на Серафимовском кладбище в Ленинграде.