10
Я проснулся от мелодичного звона. Где-то я уже слышал такой. В первые секунды я не мог сообразить, где нахожусь. Все, что меня окружало, было немного знакомо. На мой дом это было не похоже. Я сел в постели и огляделся. Чувство, которое я сейчас испытывал, напоминало «де жавю». Чужая, но чем-то знакомая спальня. Я здесь определенно был. Во сне? Наяву? У кровати стояла тумбочка с настольной лампой и книгами. Слева - шкаф с моей безупречно чистой и отглаженной одеждой.
И только тут пробуждавшееся сознание начало возвращать все пережитые события. Выпало из памяти только то, что происходило между моим смехом в разбитом стойле, и звоном, заставившим меня открыть глаза. От хохота остались какие-то неясные боли в груди и животе. Как я сюда попал? Кто раздел меня и уложил в постель? Что стало с тем несчастным полосатым карликом? Ответов пока не было.
Я открыл правую дверцу шкафа и снял с крючка полотенце. Намек Матвея Севостьяновича был оправдан: сразу после этого раздался какой-то непродолжительный гул, и в противоположной стене открылся проем в ванную. На приведение себя в порядок ушло не больше двадцати минут, и вскоре, освеженный и благоухающий, я вернулся тем же путем в спальню. Для этого оказалось достаточным повесить полотенце на крючок возле зеркала. Одевшись, я опять вышел и оказался в той кухне, где началось наше знакомство и с этим генетиком, и с Вадимом, и со всем остальным.
Матвей Севостьянович сидел за столом в ожидании меня. На столе, кроме чая в чашке перед ним, ничего не было. Это немного удивило меня, потому что по утрам обычно чем-то перекусывают. Но вида я не подал.
- Доброе утро, - сказал я садясь за стол.
- Почему утро? Сейчас вечер. Только уже следующего дня. Ты проспал больше суток. Не сильно ты крепок, Алексей, хотя понять тебя можно, - сказал он улыбаясь.
В изумлении я выглянул в окно, отодвинув занавеску. Начинались вечерние сумерки, и в небе еще розовели редкие облачка, но уже проглядывали первые звезды.
- Черт те что, – пробормотал я в смущении первое, что вырвалось. - Второй раз. У вас и время течет как-то по-другому.
- Время не может течь по-другому. Это фантастика, которой увлекаются юнцы. А попытки некоторых, с позволения сказать - ученых создать машину времени не более, чем ностальгия по детству.
- Сильно я покалечил ваш арбуз о четырех ногах? - спросил я, ожидая серьезных упреков.
- Убил, - спокойно сказал Матвей Севостьянович. - Придется повторять опыт. Но большого значения это уже не имеет. Скорее всего, я поставлю эксперимент сразу с кобылой. Результат был, и он зафиксирован. Можно переходить на следующую ступень. Жалко его немного, конечно, но расстраиваться по этому поводу не имеет смысла.
Он встал и сделал приглашающий жест в сторону спальни, из которой я только что вышел. Дверь открылась, и мы вошли в ту просторную комнату с «домашним кинотеатром», где мы смотрели фильм, закусывая чесночными омарами. Стол на этот раз был сервирован до нашего прихода, что говорило о серьезности предстоящего разговора: никому мешать нам не полагалось. Но накрыли его, видимо, недавно, потому что горячее слегка дымилось, а то, чему надлежало быть холодным, было ледяным.
- Садись, Алексей, - показал он на кресло. - Разговор у нас будет деловой, но не настолько длинный, как я предполагал. Почти все, что было нужно, я уже сделал, пока ты спал, и убеждать тебя в чем-то нет необходимости. А то, что мне еще надо, думаю, большой жертвой с твоей стороны не будет.
- Что вы сделали? - слегка насторожился я, прислушиваясь к своим ощущениям.
- Не нервничай, - ответил он. - Ничего страшного, и в ущерб тебе. Все в порядке. Я объясню. Но сначала я хотел бы выслушать тебя. У тебя не возникло ко мне никаких вопросов?
- Вопросов много, - ответил я. - Но основные: с кем вы работаете? Могу я увидеть весь ваш коллектив или хотя бы какую-то его часть? Кроме вас и Вадима, я здесь так никого и не видел. На какие средства вы содержите ваше колоссальное хозяйство? Ни ваши растения, ни ваши животные, ни птицы в пищу не годятся, а чтобы прокормить и содержать такую ферму, по моим понятиям, средства нужны гигантские. Кто все это спонсирует, кто регулирует? Что будет с вашими питомцами-гибридами дальше? И последний вопрос – какова цель ваших изысканий? Чего вы хотите добиться в конечном счете? Я уже не задаю вопросов технического характера. Что-то здесь как-то более-менее понятно, а на что-то моего ума все равно не хватит. Вопросы ваших зарубежных контактов занимают меня, честно говоря, мало.
Говоря все это, я вновь отметил нарастающую изнутри смесь раздражения и недоумения по отношению к этому человеку. Я чувствовал, что начинаю горячиться, но поскольку у меня появились сомнения в его здравом рассудке, я что есть сил старался держать себя в руках. Но он, по-видимому, уловил снедающие меня эмоции.
- Ну что ж, - спокойно ответил он,- судя по тону, с которого ты начал разговор, ты решил быть со мной откровенным и прямым. Я отвечу тебе тем же. Вопрос с персоналом решается очень просто. Почти весь мой коллектив ты видел. За исключением тех, кто работает вдалеке отсюда. Если ты помнишь, я сказал о Вадиме, что он не один, их много. Я не соврал тебе. Вадим – клон. Он изготовлен из моего генетического материала много лет назад, и поэтому может считаться моей копией. Если бы ты к нему присмотрелся, то нашел бы сходство со мной. Собственно, это и есть я, только семьдесят с лишним лет назад. А не один он, потому что их двадцать восемь. Было. Одного сожрал тот кроколеон, о котором я тебе рассказывал. Сейчас двадцать семь.
Мои глаза расширились от изумления сами по себе, но я не стал его перебивать. Мельком вспомнилось то ощущение недосказанности, которое возникло у меня, когда он сказал, что Вадим почти все время около тех стравлинов. Один из Вадимов.
- Да-да, двадцать семь. Но каждого я наделил способностью к делу, которым худо-бедно владею сам. Только у них это в гораздо более усовершенствованном варианте. Один из них запрограммирован как механик, другой – как повар, есть шесть скотников и так далее. Строитель, врач, ветеринар, лаборант в моей лаборатории и еще много всего. Они великолепные профессионалы, как ты смог убедиться в этом сам. И они практически не видят друг друга. Каждый из них считает себя моим сыном. Это удобно и мне, ничего объяснять не приходится. И поскольку все они – это я сам много лет назад, то и говорить с ними мне почти нет необходимости. Мы больше общаемся способом, который отдаленно напоминает телепатический контакт. Если ты помнишь, Вадим дважды принес тебе пепельницу, хотя никаких просьб или команд произнесено не было. Я постоянно чувствую и знаю, чем они заняты. Они тоже чувствуют меня и даже друг друга, но до их сознания не доходит, что у них есть двойники. Они просто об этом не задумываются. Это как бы коллективный разум, разбитый на части. Они даже могут заменять друг друга в профессиональном плане. Они фактически – роботы, питающиеся моей психической энергией. Мы содержим две фермы с обычными домашними животными и птицами, которые дают мне и немалый доход, и еду для моих питомцев. Есть и ботаническое хозяйство. Все это кормит и нас самих, и мои гибриды. Мои зарубежные контакты приносят мне валюту, за счет материала, который я туда отправляю, и за счет методик, которые я им иногда продаю. Тебе и не снилась стоимость моих работ. Кроме этого у меня есть небольшой почти полностью автоматизированный химический завод, который тоже дает мне деньги, и главное - снабжает меня реактивами.
Все регулирование, равно как и финансовый контроль за деятельностью всей моей лаборатории, разумеется, целиком на мне. Но поскольку я здесь фактически один, ни перед кем отчитываться мне не приходится. То же касается и всего, что относится к моему подсобному хозяйству. Водой я пользуюсь артезианской, и электропитание у меня автономное. Ни у кого и ничего я не краду. И мне достаточно пары компьютеров, чтобы держать всю информацию и бразды правления в одних руках. Как видишь, я неплохо справляюсь.
Ты спросил меня о конечной цели. Конечную цель имеет только конкретный эксперимент, и многое из этого я рассказывал тебе по ходу нашей экскурсии. Сама наука не может иметь никакой другой конечной цели, кроме познания. Любые, даже самые великие и сенсационные открытия, влекут за собой массу новых вопросов, а отсюда – и новые цели и поиски. Этот процесс бесконечен. Что касается моих гибридов, то здесь не все просто. Я говорил тебе уже, что я никого не убиваю, я противник такой жестокости. Проследить их жизнь до естественного конца – еще одна цель моих экспериментов. Почти все они погибают в отведенный им природой срок. Очень редко из-за слишком непредсказуемого или агрессивного характера их приходится усыплять. Но это буквально единичные случаи. Сбежавшие рано или поздно погибают сами, и чаще всего не своей смертью. На воле они пока не приживаются. Я тружусь над созданием жизнеспособных, устойчивых особей самого разного вида в зависимости от своих желаний, от результатов предыдущих опытов, и от тематик наших с коллегами дискуссий. В основном - мои фантазии. Это сродни творческому процессу, но только за исключением известных генетических ограничений. Это сложно для тебя, поэтому я не стану пускаться в пространные объяснения. Скажу только, что некоторые гены не поддаются пересадке, и эксперимент с ними заведомо обречен на неудачу. Возможно из-за этого, практически все мои гибриды не плодятся.
- Насколько я сумел заметить, неудач у вас значительно больше, чем положительных результатов, - перебил я его.
- Любая наука на начальных этапах грешит этим. Генетика молода. У нас в стране ей всего-то около 100 лет. Может, чуть больше. Для науки это младенческий возраст. Разумеется, неудачи бывают часто. Но это в любой отрасли. Возьми космонавтику. Она тоже очень молода. Ей в более – менее современном виде лет 80. Сколько кораблей сгорело, сколько погибло людей! И до сих пор далеко не всегда все гладко. А аэронавтика? От Жуковского до полетов современных гигантских лайнеров. Никто не разбивается? Или медицина, хирургия, в частности. Она-то гораздо старше. И что, все выживают? Все операции заканчиваются благополучно?
- Да, но большинство наук не совершает революций. В них все идет постепенно, с опорой на опыт предшественников. Вы же создаете новые виды живых существ, а это уже прямое вмешательство в Природу. Как гласит мудрость: «Благими намерениями усыпана дорога в ад». Уже давно доказано самой историей, что революция неизбежно влечет за собой неизмеримые бедствия. Обнищание, разруха, анархия, падение нравственности, криминальный и демографический взрывы и еще многое другое. Это в социуме. А в Природе? Не вызовут ли ваши эксперименты природного катаклизма, гибели тысяч видов живых существ, включая самого человека? Не станет ли это критическим нарушением экологического баланса, который и так уже катастрофически истрепан? Допустим, вы однажды поздравите себя с выдающимся достижением, создав гибриды, способные плодиться. Только представьте себе, что ваши новоиспеченные питомцы вырвутся на свободу и начнут заселять мир! Все эти колючие и плешивые страусы, летающие кабаны, истеричные крокодилы-невидимки, хищные зайцы, ядовитые собаки, сексуально неуравновешенные буйволы, ненавидящие друг друга львы-гомосексуалисты. Не будет ли по всей Земле так, как в той африканской деревне? Видимо сама Природа против ваших экспериментов, если она отобрала у них способность размножаться. Я еще могу как-то понять ваших микролебедей, вашу Жмульку, как вид развлечения. И даже ваших свино-псов, как хороших сторожей и защитников. Они хотя бы безвредны для остального мира. Но что, если в наших дворах вместо кур будут жить орлы с неуправляемой аэродинамикой, которые и сами не съедобны и яиц не несут. Или морковно-сладкие на вкус козы, которые не дают молока и которых невозможно выгнать на пастбище. Так для чего они нужны? - горячо произнес я целый монолог.
- О революциях ты рассуждаешь здраво, но здесь есть одно «но». Эволюционный процесс совершается серией мелких, почти незаметных революций - открытий. Без этого никакого движения быть не может. В генетике эти мелкие революции совершаются экспериментами. Опыты с животными – не конечная цель, это только неизбежный этап. Все это, в конечном счете, подготовка к работе над человеческим материалом. Создание совершенного человека. Без болезней, без дефектов. Сильного, выносливого, талантливого, с выдающимися знаниями и навыками в различных сферах деятельности. С уникальными и неожиданными способностями. И здесь, согласись, мне многое удалось. Мой Вадим…
- Ваш Вадим не более, чем биологический робот, и вы признаете это сами, - перебил я его. - Если опустить, что он изготовлен из вашего материала и является лишь вашей молодой копией, это в сущности несчастное существо. В двадцати семи экземплярах. Каждого из них вы настроили на определенную задачу, и они добросовестно ее выполняют, как станки с программным управлением. Но скажите мне, положа руку на сердце, Матвей Севостьянович, является ли каждый из них личностью, индивидуальностью? С эмоциями, с переживаниями, без которых наша жизнь немыслима.
- Нет, они не способны на эмоции и переживания. Но они великолепные помощники и высококлассные профессионалы, - ответил он, вновь напирая на этот аргумент.
- В таком случае, они такие же бессловесные создания. Вы обрекли их на такую жизнь, которая, по большому счету, жизнью и не является. У них не было ни детства, ни юности. Они не знают, что такое любовь. Они лишены счастья отцовства. Им никогда не держать на руках своих внуков. Всю жизнь они только исполняли, и будут исполнять вашу волю, сами того не понимая. Я далек от малейшей мысли желать этого, но не спросить не могу: что они станут делать после вашей смерти?
- После моей смерти они очень быстро погибнут тоже. А в отношении образа их жизни, это не так. Я говорил уже, что по сути это я сам, только поделенный на двадцать девять, сейчас – двадцать восемь, частей, включая меня самого, и каждая из этих частей выполняет ту работу, которую мне одному сделать не под силу из-за элементарной нехватки времени. Я мечтал об этом долгие годы!
Я замолчал, потому что в его словах была своя логика, а в действиях - резон. Мне самому иногда так хотелось бы иметь двойника. Или клона, какая разница! Бывает, что времени ни на что до отчаяния не хватает. А иногда категорически, императивно, не хочется куда-то пойти, ноги не несут. Но идешь, потому что это нужно или кому-то, или для чего-то. Вот и сходил бы за меня. Размножившись таким образом, можно было бы, конечно, работать одним коллективом, как здесь, на этой ферме. Вражда, нездоровая конкуренция, склоки, каверзы, доносы были бы исключены. Но с другой стороны, это была бы уже изоляция, коллективное одиночество. Лишенный потребности личностных контактов человек, не совершенствуется и как павило погибает. Или морально, или физически, что в общем-то равнозначно. А если это для большинства людей?
- Простите, Матвей Севостьянович, а вы всех людей на Земле собираетесь клонировать? - спросил я.
- Ну всех, конечно, не получится. И слишком долго, и нет необходимости. Земля и так перенаселена. Но начинать надо с тех, кто много значит для общества, кто более полезен и с социальной, и с научной точки зрения.
- То есть, вы хотите создать еще одну привилегированную группу? И кому вы доверите определять, кто достоин, а кто - нет?
- К тому времени, кода это можно будет поставить на поток, общество отработает механизм подбора кандидатов, которым можно отдать предпочтение, - с некоторым вызовом ответил он.
- Сомнительно. История знает немало развенчанных идолов, - заметил я. – Кстати, об истории. Вы сказали, что являетесь первопроходцем в клонировании доисторических животных, не так ли?
- Да. Это так, - гордо поднял голову Матвей Севостьянович.
- А для чего это было нужно? Миллионы лет назад они выполнили свою историческую миссию, дав жизнь следующим видам живых существ. А потом ушли. Сгинули во времени. Для чего вам потребовалось тревожить души умерших, и копать занесенные временем могилы? Из чистого любопытства? Или потешить зрителей зоопарков? Эти животные не расскажут вам, по какой причине они вымерли. Даже если их облик немного отличался от того, какой нарисовали в нашем воображении учебники истории и фантазии палеонтологов, что это меняет по своей сути? Вы вложили в их воскрешение колоссальные средства, время, свой разум, часть своей души, и что в результате? Вы прекрасно осознаете, что они нежизнеспособны по многим причинам. Экология, психологические проблемы, химический состав пищи, которую вы им даете, и еще многое другое. Они или снова погибнут в муках, или сойдут с ума. Их поведение может выйти из-под вашего контроля, и они разнесут ваш питомник. Вы не боитесь этого?
- Не боюсь. На такой случай у меня припасено немало средств почти мгновенного усыпления. На время, конечно, не навсегда. Мне ведь тоже небезразличны затраченные время и знания.
- Простите мои дилетантские представления, - продолжал я. - Я рассуждаю, как обычный человек, обыватель, только краем уха слышавший об общих направлениях вашей науки. Но опираясь на ваши же слова, я могу предположить, что следующим этапом этой работы будут попытки клонирования людей, давно покинувших этот мир. И скорее всего это будут выдающиеся личности. Кого вы хотите клонировать? Египетских фараонов? Царя Соломона? Македонского? Ивана Грозного? Наполеона? А может быть, Ленина со Сталиным или Гитлера? Вы-то прекрасно знаете, что личностями они не будут, как Вадиму никогда не стать вами. Так для чего? Посмотреть? О чем-нибудь побеседовать? Или спросить совета? Нет уж, извините, но по мне гораздо привлекательней та самая машина времени, работу над которой вы считаете утопией. Я тоже допускаю, что результат этих попыток весьма сомнителен, но это – единственный способ посмотреть и на животный мир, и на выдающиеся личности в том времени, в их эпохах, в их окружении. Посмотреть оригиналы, а не жалкие безмолвные копии, раскачивающиеся, как китайские болванчики, держась за свои гениальные головы, или застывшие в недоумении, как ваш мамонт.
- Ничего ты не понял, Алексей, - разочарованно произнес он.
- Да, это действительно так. Я не знаю генетики, и тем более, ее перспектив. Повторюсь: я обычный человек, и мне никогда не понять науки, которая создает опасных монстров с непредсказуемым поведением, ни к чему не пригодных и неспособных плодиться. И для чего вообще нужно тешить свою любознательность, возрождая то, что вымерло, отслужило свое, ушло в далекое прошлое. Я никогда не пойму цели создания растений, дающих бесполезные плоды и при этом не пригодных в пищу для животных, и обреченных только на гниение со смрадом. А что касается нанотехнологий, то я категорически против, потому что человек до этого еще не дозрел. Это опаснейшее экспериментирование. Если исходить из того, что миром правит криминал, то как вы думаете, кто первым воспользуется возможностью быть вечно молодым и здоровым? Вы хотите навечно сохранить убийства, кражи детей, все другие преступления? А будут ли при этом вечные бабушки? А вечные дети? А вечные рабы и инвалиды? Вы хотите остановить естественный эволюционный процесс? Но ведь это – преступление перед Природой! Это – огромная опасность! Природа не простит этого человечеству!
- Да, определенная опасность существует. Но если мы будем ждать, чтобы человечество стало идеальным, мы никогда и не дозреем. За генетикой будущее во многих сферах. Когда будет отточена техника, когда будут отработаны методики, когда мы будем безошибочно распознавать гены ДНК человека и животных, генетика еще заявит о себе. Сейчас мы во многом слепы и выполняем только черную работу, накапливаем материал, опыт. Придет время, и генная инженерия выйдет на передовой рубеж. Выращивание органов для пересадок, удаление генов наследственных болезней, предупреждение и лечение всевозможных аномалий и уродств. И это далеко не полный перечень. Живым примером тебе - твоя машина. Она восстановлена, как новая, с помощью нанотехнологии, которую ты панически боишься, и поэтому напрочь отвергаешь. Но тебе важен только результат, все остальное, к сожалению, тебе не интересно, поскольку ты еще очень молод и далек от науки.
- Да, я конечно далек от всего этого, но с инженерией я еще как-то могу согласиться. Но с вашей «генной архитектурой», как вы это называете, извините, вряд ли.
- Все! Давай поедим, - закончил он этот разговор.
Мы в полном молчании вяло пожевали горячий ужин, и запили его холодным апельсиновым соком. Ни вина, ни крепких напитков, ни мне, ни ему не хотелось. Каждый размышлял о своем.
Я немного понимал этого старого энтузиаста. Он стал отшельником лет шестьдесят назад, и все эти годы почти не общался с внешним миром. Все его представления о генетике остались на том уровне, который он унес из своего далекого прошлого. Долгое одиночество всегда ведет к деградации личности. Только лет двадцать назад у него появилась возможность контакта с единомышленниками, которых он, скорее всего и в лицо-то не знает. Только после этого он смог сверить результаты своих усилий с работами современников. Возможно, тогда он и обнаружил, что превосходит, или напротив – отстает от своих коллег, и сейчас пытается наверстать упущенное. Неожиданно заполучив себе такого независимого и не очень строгого арбитра, каким волею случая оказался я, он просто не смог сдержать накопившегося за годы красноречия, и выплеснул все это благодарному слушателю. А вытянутый из меня обет молчания вовсе и не преследует цели сохранения тайны, и на самом деле не что иное, как подсознательное (а может быть, очень даже сознательное) желание заявить о себе миру, только чужими устами. Но возможно, я понадобился ему и для того, чтобы он мог совершить какой-нибудь «скачок» в науке, чтобы далеко обойти своих соперников. Другого материала у него нет, и в ближайшее время не предвидится.
- У нас остался нерешенным только один вопрос, - напомнил я. - Я продолжаю чувствовать себя в долгу перед вами. Что должен я вам за все, что вы для меня сделали?
Он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом и ответил:
- Мне нужны твои половые клетки. Это не покажется тебе большой жертвой?
Я поначалу опешил, но быстро справился с собой. Что задумал этот странный ученый? Клонировать меня? Или изготовить какой-нибудь гибрид с мамонтом или птеродактилем? Такая перспектива мне категорически не нравилась.
- А зачем, если не секрет? - спросил я.
- Для того, чтобы ты все правильно понял, мне нужно очень долго тебе все объяснять, включая принадлежность некоторых черт характера определенным генам. Поверь, это слишком сложно для тебя, а дать тебе полное медицинское образование нереально. Тебе придется поверить мне на слово, что это тебя никак не коснется. Я как ты понимаешь уже достаточно стар, и мой материал не годится. Тем более, что взять его весьма проблематично. Вадимы мои, хоть и относительно молоды, но они клоны, и для этого не пригодны совсем. Гостей у меня не бывает. Тебя мне сам Бог послал. Ты молод и здоров, да и разумен достаточно. Очень неплохой генетический источник. С твоим материалом я смогу осуществить свою многолетнюю мечту. Возможно, какую-то часть материала я отправлю за рубеж. О стране не спрашивай, не скажу.
- И что я для этого должен сделать?
- Всего-то навсего, совершить детский грех. Все приготовлено в твоей спальне. Честно говоря, не думал, что сумею убедить тебя настолько быстро. Характерец у тебя достаточно жесткий. Вон сколько всяких неприятных вещей мне наговорил.
- Вы спросили мое мнение. Я старался быть откровенным и высказал все, что думал. Может быть не все, может, еще что-то осталось. Возможно, если бы я был близок к вашей науке, все это прозвучало бы как-то иначе. За резкость извините.
- Да ладно. За откровенность благодарю. Сейчас это не часто встретишь, - ответил Матвей Севостьянович, вставая.
Мы вышли во двор. Уже стемнело. В небе горели яркие звезды. В ветвях деревьев слегка пошумливал теплый летний ветерок. Во дворе было тихо, и только из открытых вольеров доносились какие-то повизгивания, хлопанья крыльев, еще что-то.
- Сейчас мы с тобой простимся, Алеша. У нас есть шанс не увидеться завтра с утра. Я или буду слишком занят, или мне придется уехать на целый день. Я жду одного звонка. Спасибо тебе за твое долготерпение, - он остановился и протянул мне руку. - Будешь в этих краях, заезжай. Может быть, появится что-то новое, что сможет убедить тебя в полезности и перспективности генетики.
- Маловероятно, Матвей Севостьянович, - сказал я, отвечая на его рукопожатие. - Я никогда не езжу второй раз одним и тем же маршрутом. Спасибо и вам за все, что вы для меня сделали. А на досуге я постараюсь поближе познакомиться с вашей наукой. Может быть, я изменю свое мнение по многим вопросам, и мне не придется быть столь резким при нашей следующей встрече. Если она, конечно, когда-нибудь состоится.
Он напоследок тряхнул мне руку и, не сказав больше ни слова, повернулся и скрылся в темноте.