6
Мы молча пили кофе, под который я позволил себе выкурить сигарету. Вадим тут же принес большую деревянную пепельницу ручной работы. Видимо в коллективе есть курящие, хотя по ее виду было видно, что ей практически не пользуются. Но тогда на фоне всего остального непонятно было, почему пепельница выглядит столь непрезентабельно, могли бы и поэлегантней что-то приобрести. Серьезным гостям такую кустарщину тоже не выставишь. Я не удержался и спросил о пепельнице.
- Это подарок из одной далекой страны. Чистая случайность, - ответил Матвей Севастьянович. - У нас давние связи. Как впрочем, и по всему остальному миру. Мы иногда обмениваемся научной информацией, материалами. Я им тоже подарки делаю. Балалайки, матрешки.
Когда мы покончили с кофе, встали и вышли в коридор, он направился в сторону перегородки.
- А там у вас что? - спросил я, указав на дверь напротив.
- А вот там и есть как раз моя лаборатория. Святая святых. Там рождается все, что ты видел и еще увидишь. Но тебе там не интересно. Обычные лабораторные стекляшки, железки, оптика.
Он с трудом открыл дверь в перегородке. Сначала я подумал, что он опять качает куда-то воду, только много. Но потом увидел, что дверь очень толстая и покрыта с внутренней стороны массивным листом металла.
- Прямо, как сейф. - не удержался я от иронического комментария.
- Необходимая предосторожность, - парировал он. - В начале работы некоторые мои создания, случалось, вырвавшись из вольера, выколачивали дверь и сбегали. Загнать их назад было огромной проблемой. Но сейчас в вольерах решетки покрепче, и теперь можно было бы поставить обыкновенную дверь. Но на всякий случай я решил оставить эту.
- Вы чего-то опасаетесь?
- Да как сказать? В нашем деле, как и в любом другом, случаются ошибки. Издержки, как я это называю. Результат иногда бывает непредсказуемым, отличным от запланированного, и тогда… В общем, все зависит от того, что мы получили.
- И часто такое бывает?
- Уже давно не было. А часто здесь вообще ничего не происходит. Я ведь говорю о крупных животных. А на развитие плода крупных видов и достижение ими зрелого возраста уходит много времени. Ускорить этот процесс невозможно.
В том отсеке, куда мы вошли, коридор был очень длинным и широким, и разделялся на две половины продольной перегородкой, видимо, для того, чтобы обитатели противоположных вольеров не видели друг друга. Мы вошли в левую половину. Все вольеры здесь были отгорожены прочной металлической решеткой до самого потолка.
Мы подошли к первому вольеру. Там топталось несколько страусов. Страусы известны даже детям. Мне, конечно, тоже был знаком их облик. Но этих назвать страусами можно было только с большой натяжкой. Я, правда, уже научился немного определять по названиям исходный материал, с которым работал Матвей Севостьянович. Оставалось только догадываться о генетических добавках. Пара из этих птиц была с красными головами и крыльями. Крылья были гораздо больше размером, чем у обыкновенных страусов. Крупные клювы были слегка изогнутыми книзу, а ноги были тоньше и длиннее обычных.
- Ты, Алеша, знаешь, конечно, что страус – нелетающая птица. Это неправильно. Птица должна летать, на то она и птица. Ты знаешь, что характерно для страуса?
- Насколько я знаю, они очень быстро бегают. И еще припоминается, что они при опасности прячут голову в песок.
- Насчет скорости – да. А вот о голове в песке мнения расходятся. Кто-то утверждает, что это так. Когда страус не может уйти от опасности, он зарывает голову, чтобы не смотреть в глаза смерти. Но лично я всегда придерживался другого мнения. У меня были две версии. Первая: не все страусы, которые прячут голову, погибают. Они делают это иногда и при отсутствии какой-либо опасности. Они просто спят. И вторая: из-за своей природной дефектности от неумения летать они завидуют другим птицам и просто ненавидят своих летающих собратьев. Вот мне и захотелось изменить их характер, а заодно и проверить, какая версия соответствует истине. Я скрестил их с фламинго, гордыми и красивыми птицами с прекрасными полетными качествами, и дал им название «страминго».
- Летают? - спросил я, предчувствуя, что сейчас услышу что-нибудь наподобие истории с «курлами». Но я ошибся.
- Прекрасный результат! - гордо ответил Матвей Севастьянович. - Скорость бега не уступает страусиному. Летают не хуже фламинго. Едят не только рыбу, но и мелкую живность. Чудо - птицы. Единственное, что они утратили – перепончатые лапы, и теперь плавать они не могут, хотя осталась генетическая тяга к воде. Но подпускать их к водоемам нельзя, потому что они тонут.
- Вы выпускаете их из вольера?
- Никогда. Это третья пара, и они мне очень дороги.
- А откуда тогда известно, что они бегают и летают?
- Я знаю это по предыдущим экземплярам. Первых я выпускал во двор, но загнать их обратно не получалось, их просто невозможно было догнать. Они сожрали всех лягушек и рыб из бассейна за сараем во дворе, которых я держал для их же кормления. Потом кузнечиков и цикад. Потом принялись за мышей, но те от них попрятались. Однажды, во время очередной попытки загнать их в вольер, они сделали длинный разбег по двору с невероятной скоростью и взлетели. Больше их никто и никогда не видел. О них ничего не известно по сей день. Вторая пара вела себя лучше. Правда пришлось их дрессировать, чтобы не покидали двор и по команде заходили сюда. Они спокойно гуляли по двору и вели себя дисциплинированно. А прошлой осенью, завидев клин улетавших журавлей, они так же молниеносно разбежались и подались на юг. Но с журавлями им было не по пути, и они свернули в юго-восточном направлении. Долетев до озер, где селятся фламинго, они так напугали своих собратьев, что те от них сбежали неизвестно куда и до сих пор не вернулись. Местные ученые возмутились таким вторжением в экологический баланс, и велели их изловить или перестрелять. Но из-за скорости их бега и полетных данных, за ними гонялись больше месяца, пока они не улетели совсем. И где они сейчас, тоже никто не знает. Может быть, и утонули где-то. Обо всей этой истории писали в местных газетах. И о том, что обнаружен неизвестный науке вид птиц, напоминающих фламинго. Но изучить их так никому и не удалось. Я во все это вмешаться не мог. У меня контакт только с лабораториями моего направления, и легализоваться мне не с руки. Вот из-за всего этого мне известно о возможностях этих птиц. Это великолепные особи и я собираюсь их еще усовершенствовать. Промежуточный вариант у меня уже есть, но они еще цыплята. За ними пока глаз да глаз.
- А как ваши версии о голове в песке?
- По молодости пытались. Видимо это передается с генами. Потом перестали. Теперь они летают и радуются жизни. Так что я, по всей вероятности, оказался прав. Обычные страусы ненавидят тех, кто может летать.
- А может они поняли, что с такими клювами затолкать голову в песок просто невозможно и прекатили попытки?
На это Матвей Севостьянович ничего не ответил, а только взглянул на меня и коротко пожал плечами.
Пока он рассказывал мне о своих «чудо-птицах», я приглядывался к другим гибридам. Внешне они представляли из себя не меньшее чудо. Здесь ходила пара колючих страусов, которые временами ощетинивались крупными острыми иглами, если к ним приближались другие особи. Одна пара напоминала гигантских павлинов, гордо нося разноцветные, но небольшие короны и подобие павлиньих хвостов, только всего двухцветных и явно малых им по размеру. Их ноги были короче обычных, но за то они имели крылья, отливающие зелено-сине-красным цветом. Еще двое были почему-то плешивыми и имели всего несколько десятков перьев в крапинку вокруг крыльев на почти голой коже. Оба имели почти страусиный вид, если бы не эти признаки какого-то птичьего недуга.
- Они больны? - спросил я.
- Кто, «стравлины»? Нет. Это, так сказать, врожденный дефект, - ответил задумчиво Матвей Севостьянович. - Что-то не сложилось с генами оперения. Они обе – самки вон тех гибридов страусов с павлинами. Самцы, как видишь, получились неплохо. Павда, летать так и не научились. Эти же, хоть и созданы по той же методике, явно подкачали. Я надеялся на потомство, но мои надежды не оправдались. Самцы на них никак не реагируют. Еще никто ни разу не видел, чтобы кто-то из самцов распустил на них хвост. Даже Вадим, который почти постоянно здесь.
- У меня, честно говоря, на таких тоже хвост не распустился бы, - сказал я, пропустив мимо ушей одну деталь в его словах.
- Это можно понять, - все еще пребывая в задумчивости, ответил он.
- А те, колючие? - кивнул я в сторону ежовой пары.
- Они тоже не реагируют. Только щетинятся, и из-за этого к ним никто не рискует приближаться, - продолжал он свою мысль.
- Я не об этом. Они тоже явные гибриды.
- Да, - оживился он снова. - Эти с генами дикобразов. «Страубразы». Еще одна моя удача. Они абсолютно неуязвимы. Если кто-то попытается на них напасть, он очень об этом пожалеет. Чтобы это проверить, я такого однажды подсунул крокодилу. Тот визжал, как недорезанная свинья. Правда, страубраза успел поломать. Вадиму удалось его спасти и поставить на ноги, но он, злопамятный, потом долго рвался в крокодилий вольер. У страусов очень мстительный характер. Но я не мог этого допустить, потому что всегда держал только одного крокодила. А тот после этого не мог есть недели две и, чуть не умерев с голоду, превратился в психопата. Боится птиц, как огня.
- Он у вас еще и ветеринар? - удивился я.
- Кто? Крокодил? – поднял Матвей Севостьянович на меня свои густые брови.
- Нет. Вадим.
- Да. Я же говорил тебе, что он у меня на все руки мастер.