ВОСЬМАЯ ГЛАВА
Исповедь явно затягивалась.
Подмерзшее общество уже успело рассмотреть приданое будущей герцогини и расспросить герцога ди Клермон обо всем более-менее интересном, что он мог узнать, сопровождая принцессу от самой Сарагоссы, где представлял Анжу на обряде формального бракосочетания. Потом все снова столпились у жаровен.
От костров за повозками веяло запахом жареного мяса и подогретого вина. Там готовился обед, которого все заждались, но, судя по голосам, раздававшимся оттуда все громче и развязней, кое-кто из челяди уже успел неплохо отобедать. Вскоре вместе с запахами стали долетать и шутки по поводу затянувшейся исповеди, в которых на разные лады перемалывалась брошенная кем-то фраза о том, что во Франции стало на одну королеву-грешницу больше.
Герцог ди Клермон с неодобрением поглядывал в сторону разгулявшихся слуг и совсем уж было собрался пойти и сделать внушение, когда полог сине-белого шатра откинулся, выпуская епископа.
Лицо Филаргоса светилось умилением, руки были молитвенно сложены и, закатив глаза, монсеньор, вроде бы сам себе, но так, чтобы услышали и остальные, произнес:
- Чище души я не встречал!
Герцог почтительно замер. А когда из шатра вышла Виоланта, снял шляпу, поклонился и с явным облегчением пригласил общество к столу, радуясь окончанию скучных церемоний.
Все отметили про себя, что принцесса тоже как-то преобразилась. Теперь она улыбалась. И улыбалась очень приветливо. На приглашение к столу ответила без ожидаемой чопорности, вина себе велела налить в драгоценный золотой кубок, «чтобы подчеркнуть радость от первой трапезы на земле Франции», после чего, пошутив пару раз весьма уместно и тактично, задала пиршеству легкий непринужденный тон - вполне во французском духе.
В итоге обедали шумно и весело и, особенно, потому, что ничего подобного не ожидали.
Даже арагонская свита недолго выдерживала церемониал. И как только их тела отогрелись, а умы «подогрелись», приезжие рыцари охотно поддались общему настрою. Лишь несколько дам арагонского двора маялись в стороне под присмотром старухи-дуэньи. Кто-то читал молитвенник, кто-то перебирал четки, косо поглядывая на пирующих, но никакого ответного набожного рвения их вид ни в ком не вызвал. Только Филаргос, устыдившись на мгновение, благословил бедняжек с тем особенным усердием, которое появляется у людей, осчастливленных надеждой. Но потом тоже весьма резво поспешил к столу.
Виоланта была любезна и очаровательна.
Герцогиням де Блуа, д’Алансон и Прекрасной Бонне предложила дальше ехать в её натопленной карете. Мессиру д’Аркур, который и сам не понял, как сумел опрокинуть её золотой кубок, тут же его и подарила, а в конце обеда, воспользовавшись всеобщей сытостью и расслабленностью, незаметно поднесла Филаргосу дивной красоты рубиновый перстень.
- Думаю, он будет не хуже вашего сапфира.
«И под цвет будущей мантии», - дрожа от радости, подумал епископ.
Он был готов утирать слёзы умиления, глядя на то, как граф Арманьякский, вопреки своей обычной надменности, что-то увлеченно рассказывает принцессе. Причем, увлекся граф настолько, что когда наконец тронулись в путь, верхом догнал карету Виоланты и поехал рядом, не обращая внимания на холод и начавшийся снег.
6
Долгие переезды с места на место не были такой уж редкостью в те смутные времена. Короли, королевы, принцы, герцоги, дворяне помельче, но достаточно зажиточные, чтобы позволить себе переезд, не сидели подолгу в одном и том же замке, а кочевали не хуже цыган. В путешествие отправлялись со всем скарбом, двором и с мебелью, снаряжая такое бесчисленное количество повозок, что первая уже подъезжала к месту назначения, а последняя только тянулась из ворот покинутого замка.
Потому кортеж принцессы Арагонской привлекал внимание не столько самим фактом своего передвижения по стране, сколько роскошью и представительностью.
В каждом городе, ко всякому постоялому двору, где общество останавливалось для отдыха, сбегались десятки зевак. Разинув рты, они рассматривали гербы, в которых далеко не все что-то понимали, но зато все могли оценить обилие золота на повозках, и драгоценных мехов и тканей на приехавших.
После разорительных военных налогов и недавней чумы, великолепие обоза рождало в людях не столько зависть, сколько изумление – неужели еще возможно так жить?! Часами стояли они и наблюдали за этими мимолётно навестившими их небожителями, не замечая, что так же подолгу из окна отведенной ей комнаты наблюдает за ними приезжая принцесса…
Уже в Тулузе поезд догнал выздоровевший духовник Виоланты. Это был францисканский монах по имени отец Мигель. Одевался он - как и положено - в коричневую сутану, подпоясанную веревкой. Плечи и голову покрывал грубым коричневым плащом с капюшоном, и только на ногах, по случаю холодов, красовались меховые сапожки, имевшие, впрочем, весьма потертый вид.
На недавно болевшего отец Мигель похож был мало, благодаря круглому веселому лицу со свежим румянцем. Но герцог ди Клермон посоветовал всем лишних вопросов о монахе не задавать и, вообще, меньше задумываться на его счет.
- Он - то ли провидец, то ли колдун, - доверительно шепнул герцог её светлости де Блуа. – Порой такие вещи говорит – волосы на голове дыбом встают! Когда ехали через Кастилию, случай был: утром седлаем лошадей, а он идет мимо и говорит Жану, моему оруженосцу: «Увидишь волка, не гонись за ним». И дальше себе пошел. Мы, естественно, ничего не поняли, а Жан предположил, что монах просто плохо говорит по-французски и сказать хотел что-то другое. Но днем, около полудня, смотрим – наперерез волк бежит. Мы все, конечно же, вдогонку, и Жан из нас — самым первым. А волк оказался хитер, вывел к реке и по льду припустил! Берег там узкий, из-за деревьев сразу не увидишь что к чему, вот Жан и вылетел с наскока. Лед пробил! Хоть и не глубоко, но вспомнил предсказание, испугался, поводья дернул – конь назад рванул, да под ветки! И Жан лицом напоролся на острый сук! Хорошо, глаз целый остался, но щеку так распорол, что шить пришлось…
Герцогиня Мари испуганно охнула, а Клермон, желая произвести еще большее впечатление, добавил:
- Я вам больше скажу, мадам! Когда этот Мигель рассказывал нам про Мерлина, то, ей-Богу, казалось будто он сам с ним за одним столом и пил, и ел!
Герцогиня от всего сказанного была в ужасе, а, значит, и в полном восторге. И, поскольку Клермон рассказал ей всё сугубо приватно, уже через сутки в кортеже не осталось ни дамы, ни распоследней служанки, которая бы не узнала под большим секретом от другой дамы или служанки, что духовник арагонской принцессы видит любое прошлое, как свое собственное, а будущее читает, как раскрытую книгу, и дар свой получил прямо от великого Мерлина.
Первое время все опасливо косились в сторону монаха, ожидая от него страшных пророчеств. Но отец Мигель дружелюбно улыбался всем подряд и ничем своих способностей не выдавал. А если брался что-то рассказывать, то только старые байки о крестовых походах, да и те - слышанные-переслышанные через десятые руки.
Неудовлетворенное любопытство так и клубилось вокруг заскучавшего в долгой дороге общества. Пересудов о том, что рассказал герцог ди Клермон, хватило на пару дней, и все жаждали новых впечатлений, буквально изнывая от их отсутствия. Но увы - никакого разнообразия отец Мигель не внёс, и дальше всё было так же, как в любой другой поездке. Даже дамы, ехавшие в одной карете с Виолантой, ничего не смогли разузнать ни об отце Мигеле, ни о его даре. На все вопросы «кто?», «что?», «почему?» и «откуда?» принцесса отвечала крайне односложно, или просто пожимала плечами, полагая, видимо, что все объяснила одно фразой: «Отец Мигель мой духовник».
Наверное, дамы, привыкшие к более пространным беседам, сочли бы себя уязвленными, не реши они между собой чуть раньше, что принцесса Арагонская – дама хоть и приятная, но, с точки зрения французской столицы, пока не настолько светская, чтобы блистать лёгкостью общения.
И действительно, за все время пути Виоланта предпочитала помалкивать. Она не задавала никаких вопросов, а с наивным, совершенно детским вниманием слушала то, что дамы считали нужным ей сообщать. Искренне удивлялась всему, чему следовало удивиться, ахала и охала в нужных местах, а если собеседницы смущенно умолкали, затронув какую-то деликатную тему, не лезла к ним с просьбами продолжить или уточнить, что именно они имели в виду.
Естественно, большую часть времени занимали разговоры о турнирах и празднествах.
Бонна Беррийская — большая любительница развлечений — могла без устали сравнивать увеселения прошлых лет, какими они были до безумия короля Шарля, с теми, какими стали теперь. Ей были памятны победы всех рыцарей, а также имена дам, в честь которых эти победы одерживались. Если же вдохновительницей побед бывала она сама, мадам Бонна небрежно, но очень красиво взмахивала рукой, подкатывала глаза и томно вздыхала.
Однако, какую бы интересную историю ни рассказывали в этой «дамской» карете, стоило мадам де Блуа открыть рот, чтобы вставить слово о своем сыне, как все внимание принцессы целиком и полностью переключалось на будущую свекровь.
Она вообще, на любое упоминание о Луи Анжуйском реагировала так, словно ехала заключать брак не по политическим расчетам, а по страстной и давней любви. Французские дамы и это отнесли за счёт провинциальности принцессы, но грехом не посчитали. Все-таки она воспитывалась не при французском дворе, где добродетельное почитание мужей давно вышло из моды. И, в конце концов, что ей сейчас еще остается?…
7.
Наконец, наступил последний день утомительного путешествия.
Накануне в Анжер отправили гонцов, и рано утром, как только пересекли Луару, все постарались принарядиться соответственно моменту. Погода, как по заказу, выдалась солнечной и теплой, что только усилило радостное возбуждение.
Уже стали видны замковые ворота и полосатые башни Анжера с реявшими над ними стягами Анжу и Арагона, уже серая толпа сбежавшихся из окрестных селений вассалов начала разделяться на фигуры и лица, всё стало уже совсем-совсем близким, как вдруг принцесса велела кортежу остановиться и потребовала коня.
- Я желаю въехать в Анжер верхом и в окружении рыцарей, присланных за мной в Сарагосу, - сообщила она ди Клермону, который с озабоченным лицом подъехал узнать, в чем собственно дело
Коня немедленно подвели. И пока его обряжали в желто-оранжевую попону с гербами Арагона, Сицилии и Неаполя, придворные дамы, ничего пока не понимая, испуганно перешептывались: уж не придется ли и им забираться в седла? Но герцог, проходя мимо, чтобы отдать распоряжения свите, успокоил:
- Не волнуйтесь, дамы, ваши места, как всегда, на трибунах. А вот мы... Честное слово, едем к герцогу почти военным строем!
И поспешил дальше, к своим рыцарям.
- Не понимаю, зачем она это делает? – пожала плечами Мари д’Алансон, наблюдая за сборами. – Дорога раскисла, грязная… Платье наверняка испачкается! В таком виде и в первый раз перед мужчиной… Я бы не рискнула.
- Я бы тоже, - согласно закивала Бонна Беррийская.
А герцогиня де Блуа промолчала.
«Не так уж и глупо, - подумала она, глядя через окно кареты на то, как ладно сидит в седле Виоланта. – Пожалуй, дама, забрызгавшая платье таким образом, произведет на моего сына самое благоприятное впечатление.»
- Мы поторопились с выводами, - сказала она, когда кареты тронулись, - Вот увидите эта арагонская принцесса окажется не так проста, как показалась нам сначала. Она напоминает мне меня же, и, поверьте, очень скоро и мой сын, и всё здесь станет её собственностью безраздельно.
- Вы шутите, мадам? – удивленно приподняла брови Мари д’Алансон.
- Ничуть. И я этому рада. Анжуйским мужчинам умные жёны нужны, как воздух.
Между тем, кортеж двигался к Анжеру, еле поспевая за группой конных рыцарей, окруживших Виоланту. Герцог ди Клермон вырвался вперед и, размахивая шляпой, первым подскакал к разукрашенному помосту, на котором, под бело-синим балдахином, уже стоял в картинной позе Луи Анжуйский со всем своим двором.
- Ваша светлость! – крикнул ди Клермон, - Я привез вашу невесту! Поприветствуйте её! Вы счастливейший из смертных!
«Она что, едет верхом? – удивился герцог, рассмотрев среди рыцарей женскую фигуру. – Это довольно странно! Однако, посадка недурна, да и фигура, кажется, тоже. Вот, если бы еще и не урод…»
Он тоже снял шляпу, но из-за яркого солнца никак не мог рассмотреть лица принцессы.
«Нет, вроде не урод… Ах, черт, как мешают эти флаги, и это солнце… И рыцари эти… Окружили – ничего не увидишь! Но не дура, нет. Дуры так не приезжают…»
С улыбкой, более искренней, чем сам от себя ожидал, герцог Анжуйский сошел с помоста, помог невесте спешиться и легко прикоснулся губами к ее губам.
«Совсем, совсем не урод! Я бы даже сказал – очень недурна… И слава Богу!»
- Не утомила ли вас дорога, сударыня? – любезно спросил он.
Виоланта, разрумянившаяся после проезда верхом, действительно выглядела очень привлекательной. Не отпуская руки герцога, на которую опиралась, она слегка сжала ее и, улыбаясь так, как улыбаются только счастливые женщины, ответила:
- Я любовалась Францией, ваша светлость, разве это может утомить? И, если бы не встреча с вами, желала бы продлить путешествие и дальше.
«Не дура и не урод, - заключил герцог. – И я – король Сицилии. Все сложилось просто прекрасно!»
Ему вдруг захотелось сказать что-то очень хорошее. Не любезное, не такое, что обычно следует говорить, а нечто особенное, чтобы сразу стало ясно – он ей действительно рад.
- Моя дорогая, - приосанившись, начал герцог, - отныне главной моей заботой станут только ваши удовольствия. Клянусь, на первом же турнире, я раскрою шлем самому сильному противнику исключительно в вашу честь!
Виоланта улыбнулась еще шире. Но в её переполненном благодарностью взгляде вдруг промелькнуло странное выражение – то ли жалость, то ли скука…
«Но не урод – и слава Богу», - подумала принцесса.
В тот же день всем было объявлено, что после бракосочетания супруга герцога желает именоваться на французский манер, и отныне называть её следует – мадам Иоланда Арагонская, герцогиня Анжу.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2010/08/12/1290