Лайнер плавно выруливал по взлетной полосе на взлет. В салоне самолета немного стихли разговоры, пассажиры застыли в легком напряжении. Даже дети, прочувствовав важность момента, прекратили канючить, с удивлением глядя вокруг, поражаясь этой мгновенной перемене: из суетливых, вечно одергивающих и поучающих, занятых решением кучи неотложных проблем, взрослые, как по команде, сосредоточились, откинулись на кресла, глядя кто перед собой, кто в иллюминатор самолета, вдавились руками в подлокотники и замерли, оставив их в покое. Детей на весь салон было только двое, девочка лет девяти, сидящая у окна, рядом с мамой и седым мужчиной, отложившим сейчас, в момент взлета, в сторону газету, от прочтения которой он не отрывался, и мальчик примерно таких же лет, тоже с мамой и тоже посаженный у окна. Они разглядывали соседей, внимательно вглядывались в лица людей, сидящих дальше в рядах, которых могли разглядеть, пока не столкнулись взглядом, хихикнули, он прыснул в ладошку, а она, сверкнув мелькнувшими ямочками на щеках, обернулась назад и помахала ладошкой мужчине, который в своей сосредоточенности не сводил взгляд с ее кудрявой макушки.
Сборы на отдых были быстрыми и нервными. Маленькая Олечка скакала на одной ножке по периметру большой комнаты, стараясь не слышать, как ругаются родители.
- Паша, что ты сидишь? Нет, ну если у тебя куча времени – сиди, пожалуйста! Я и сама все вещи сложу, только потом без претензий, что мы летим, как бомжи! – мамин голос звучал очень звонко, это означало, что она страшно злится. Мама никогда не кричала, но в интонациях ее голоса Олечка научилась разбираться безупречно уже давно, получив пару трепок ни за что, за то, что вовремя не среагировала на повышение звонкости тона.
- Лесечка, ну какие бомжи? Бомжи не летают на острова… Не будет у меня никаких претензий… Устал, как собака…
Сколько Олечка помнила отца – он работал. Как он говорил Олечке: «Чтобы отдыхать, нужно поработать». По Олечкиному мнению, папа мог отдыхать хоть целый год, так много он работал, с утра и до позднего вечера, но папа объяснял ей, что работает еще и для того, чтобы мама с Олечкой могли отдыхать вместе с ним, поэтому работать приходилось в три раза больше. А теперь, когда они придумали это путешествие всей семьей на какие-то райские острова, папу Олечка видела только раз в неделю, в воскресенье, и то не всегда.
- Олечка, чай готов, иди завтракать, - мамин голос не сходил со звонкой волны, поэтому Олечка быстро поскакала на кухню.
Но как они не спешили, все равно в аэропорт приехали с опозданием, и билеты им выдали на разные места. И вот теперь Олечка могла только махать папе, сидящему далеко позади них.
Мальчик обернулся, чтобы посмотреть - кому машет эта белобрысая девчонка, увидел мужчину, махнувшего ей в ответ, и отвернулся к окну.
«Тоже мне, сюси-пуси… Пять минут не виделись, сразу соскучились».
У него отца вообще не было и ничего. Жив-здоров, летит с мамкой на те же райские острова. Мамка всегда ему повторяла: «Ты, Костик, мой мужчина, моя опора. Другой мне и не нужен. А я всю жизнь для тебя проживу, все, что смогу, сделаю». Вот и сейчас летят они только потому, что врачи ей посоветовали, после нескольких ангин, которые он перенес, да воспаления легких – это уже как осложнение случилось, - климат тех островов здорово помочь бы мог. Мамка тогда вкалывать пошла на нескольких работах, но на путевки им заработала. Денег в обрез хватило, о новых кроссовках ему даже думать запретила, сама в платье поношенном – но ведь полетели же!
Костик еще раз скосил глаза через проход на эту девчонку, что-то не спеша ковыряющую в ярком пластиковом стаканчике, - тоже мне, принцесса.
Он скользнул глазами на маминого соседа, здорового и уже загорелого мужика, откинувшегося на спинку сиденья и прикрывшего глаза.
«Вот, такой здоровый и боится, - глядя на побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники и на нервно подрагивающие закрытые веки, подумал Костик. - А я не боюсь».
Он окончательно отвернулся к окну, увидел там, в отражении темного окна, себя.
- Ничего не боюсь.
Всполох грозы змеей расчертил бесконечное небо за стеклом. Костик вздрогнул.
Но тут по проходу заспешили стюардессы, внимательно интересуясь: «Что желаете покушать?». Костик желал все и по возможности сразу. Но когда очередь дошла до него, ответил сиплым баском, неторопливо. Как и полагается мужчине. И за растерявшуюся маму решил, зная, что она любит рыбу, только попросить стесняется, думая – не придется ли доплачивать. Мамка признательно сжала его руку, и Костик даже смотреть не стал, как решают эти вопросы та девчонка с ее мамашей.
Когда разносили еду, Олечка смотрела по сторонам. Есть ей совершенно не хотелось, стюардессы со столиком на колесах она не ждала, но и за окном ничего не было видно, кроме кромешной темноты, изредка прерываемой яркими всполохами молний. Она смотрела, как начал есть сосед, сидящий рядом с ее мамой, уткнувшись в свою газету, оглянувшись, увидела, что папе принесли еду, и он еще раз махнул ей, показывая, что у него все хорошо. Мама поставила перед Олечкой хромированный поднос с какими-то плошками, вкусно пахнущими. И тут самолет тряхнуло, да тряхнуло так, что все эти горяченные посудины посыпались прямо к маме на колени, выплескивая из себя все горяченное содержимое на мамины ноги, чуть прикрытые тонкой юбкой.
Мама заорала, вскакивая. Олечка в первый раз услышала, как кричит мама, запищала и от страха зажмурилась. И тут ее притянуло к креслу с чудовищной силой, а крик ее мамы растворился в воплях, наполнивших весь салон.
- Мама!... Мамочка…. – продолжала пищать Олечка, слыша только свой голос в гомоне громких криков, до отказа забивших салон. – Ма…-ма…-чка….
- Я здесь, родная, я здесь, все хорошо, - папин голос заставил Олечку, вдавленную в кресло, открыть глаза.
Мама валялась в проходе, похожая на большую сломанную куклу, она укатывалась все дальше по проходу, заваленная посудой и сумками. Папа сидел рядом, поддерживая одной рукой руку, по которой стекала кровь. Над ними болтались маски на резиновых тонких веревочках, они висели под углом, прижатые той силой, которая чудовищно вдавливала в кресло Олечку.
- Вниман….. это капит…. аварий…. ситуац… опасн…. воду….. - через треск и крики донеслось по салону.
Олечка видела, как вокруг пытаются подняться из кресел, притянувших к себе людей намертво, пассажиры. Кто-то поднимался, делал шаг в сторону, и тут же его уволакивало вниз по проходу, следом за тележками с остатками еды на них и вещами, падающими с багажных полок вниз.
Свет в салоне задрожал, замигал и погас. Отсек самолета наполнился воплями страха и боли.
Костик держал мамкину руку, мамка вцепилась в него и орала. Подняться из кресла сил не было, Костик решил и не пытаться. Он видел, как люди, которые попытались это сделать, укатывались по проходу, переламывая себе все, что можно переломать.
Пронеслось перед глазами, как стюардессы показывали в начале полета действия в аварийной ситуации, но кто бы их слушал. Костик как раз рассматривал тогда ту девчонку. Он быстро обернулся на нее – все в порядке, сидит, ноет, рядом тот мужик, которому она махала. Костик крепче сжал мамину холодную, мокрую ладонь. И тут притяжение пропало, самолет начал описывать круги.
Все вокруг подскочили. Стюардессы усаживали людей назад, но это не помогало. Люди, натянув на себя маски, лихорадочно вытаскивали из-под сидений спасательные жилеты и пытались нацепить их на себя, запутавшись в шнурках от масок. Самолет круто снижался, сбрасывал скорость и высоту, и пассажиры уже начали срывать с себя маски для того, чтобы успеть надеть спасательные жилеты и надуть их.
Стюардессы бегали по проходу, не успевая помочь, их хватали за руки, они вырывались и бежали дальше, повторяя:
- Наденьте спасательные жилеты, не надувайте их в салоне!
После этих слов жилеты надувались с удвоенной скоростью.
Костик выдрал жилет для себя и мамки, заставил влезть в него сначала мамку, потом влез сам. Надувать мамке не стал, поскольку места уже не было – загорелый здоровый сосед надул свой жилет и перегородил проход, готовый рвануть. Мамка запричитала:
- Надувай, Костик, надувай, у тебя место есть!
- Но стюардессы не велели… - Костя закричал, чтобы мамка услышала.
- Надувай, я сказала!
Никогда Костик не слышал, чтобы мамка кричала на него. Он начал надувать жилет, страх холодом пронзал под лопатки. И тут самолет упал на воду. Их подбросило вверх до самого потолка от силы удара и резко откинуло вниз. Крики, вопли тех, кто был не пристегнут, кто мог еще кричать, взорвались в салоне. Костика подбросило вверх на длину ремня, а маму… Она лежала рядом, на соседнем сиденье, с шеей, повернутой под таким углом, которого не бывает.
Раскрылись все двери, в салон хлынула вода. Костик видел, как она заливает ноги его матери. Потом грудь. Их сосед, мужик с надутым жилетом, расталкивая других, пробивался к проходу. А Костик просто сидел и смотрел, как вода забирает его мать. И когда его потащили, схватив за запястье, он не понял, он упирался и не хотел уходить, но эта сила оттаскивала его. Он почувствовал, что втянут в проход, потом его дотащили до двери… Один раз он чуть не упал, но рука, тянувшая его – удержала. Он видел, как наступают и ходят по тем, кто упал, слышал хруст костей, когда приходилось наступать ему. Так трещат тонкие обломанные ветки, непонятно почему оставшиеся сухими под водой. Упал – и ты будешь раздроблен теми, кто бежит по тебе к выходу в жилетах, надутых «а вдруг, и плевать на всех». Потому что только твоя жизнь имеет в этот момент значение. Твоя, и твоих близких, которые рядом с тобой.
Когда самолет начал падать, и рядом оказался папа, Олечке вдруг стало спокойно. Её мама, укатившаяся по проходу… Сломанная и переломанная… И жилет, который напялил на Олечку папа. И падение в воду. Она увидела, как страшно до ужаса тому мальчишке, напротив, маме которого сломало шею, и он остался один. Беспомощный в своем ужасе. И когда папа потащил ее за руку к выходу, она просто вцепилась в него. И потянула за собой, к открытым дверям, в которые хлестала вода. Они выплыли в проем. Вокруг была кровь и тонущие люди. А море было синее-синее.