Микита Добрыньевич

               
   А перед боем со Змеем Горынычем Микита Добрыньевич пригубил слегка. Ополовинил, значит, жбанину. И не для храбрости совсем, а чтобы кольчуга тело не холодила. Потом щей кислых похлебал горшок – от этого рукоять меча в ладони плотней сидит. Редьки тёртой поел с хреном молоденьким – рука теперь вверх-вниз вольней ходить будет. И чтобы без дрожи уж, ополовинил в другой раз.
   Потеплело. Шишак на темечко давить перестал. И поесть как раз захотелось. Пришлось Миките ребрышек бараньих погрызть с чесночком.
А им вслед другую ополовинить и луковкой зажевать. От чесночного духу-то конь богатырский только ушами прядет, а от луковичного – копытом тверже ступает.
   Ну, а на дорогу ужо Микита Добрыньевич и вторую жбанину до конца ополовинил, залил всё это сверху добрым ковшом кваску ячменного и поехал. Со Змеем Горынычем биться.
    Подъезжает, а Змеюга уже крылья пораспустил, напрягся весь, да как дыхнет на Микиту из обеих ноздрей пламенем – жуть. Поле пшеничное за спиной Добрыньевича все как есть полегло. Самому богатырю бороду опалило и кафтан новый в тридцати трёх местах до дырок прожгло.
   Обиделся Микита Добрыньевич за такой приём, набрал полну грудь воздуха, выдохнул: «Ах, ты так!» - говорит и меч за рукоять хвать.
    Да куда там! Не поспел.
   Лежит перед ним Горыныч дохлый весь. Где ж ему поганому дых богатырский вынести – скукожился Змеюга.
   Обрадовался Микита Добрыньевич такой удаче: не пришлось ему мечом махать – шкуру змееву портить. Вот она – вся целёхонькая: будет теперь из чего подседельник сшить, да и сапоги новые  вытачать, а то старые совсем уж к ногам прикипели.