– Терапевт.
Этим оригинальным синонимом слова «предатель» Виктор Айдарович будто пригвоздил меня к месту. Отпираться бессмысленно, я поймана с поличным: в руках история больного с пороком сердца, за спиной дверь кардиологического отделения, а практика у меня сейчас на хирургическом. Я знаю, что не оправдала его доверия и мне стыдно. Но только перед ним. Других хирургов – грубых, самоуверенных – я не люблю и от их поручений стараюсь откосить всеми возможными способами. Всё равно окончу институт, и буду кардиологом, так зачем мне кройку и шитьё человеческих тканей осваивать?
Айдарыч – сосудистый хирург и я его обожаю. Как учителя, не как мужчину конечно. Хотя есть в нём медвежье, пугающее обаяние: глаза искрятся смехом, а брови над ними густые, тёмные, что не так - сойдутся на переносице и улыбка обернётся оскалом. Я таскаюсь за ним по всем обходам, слушаю байки под кофе или водку и многое записываю. Другие хирурги его уважают, советуются: они-то узкие специалисты – кто кишки режет, кто руки-ноги… – а сосуды во всех органах имеются, поэтому Айдарыч всё знает. Лишиться его расположения для меня просто катастрофа, и я начинаю робко оправдываться:
– Вас с утра не было, а с проктологом скучно. Я его больных уже видеть не могу…
– Ту, что с анастомозом?
– Да.
Смеётся. Значит, не сердится. Но вспоминать о моём кошмаре перед обедом с его стороны подло. Я наблюдаю эту женщину после операции. Рак сожрал большую часть её толстой кишки, а то, что осталось, хирурги вывели на переднюю брюшную стенку. Теперь анус, похожий на рот с пухлыми розовыми губами, располагается в нескольких сантиметрах от пупка больной. Она толстая, рыхлая и всегда недовольна. Её можно понять – с регулярным наполнением пакетиков вместо обычной дефекации жизнь кажется редким дерьмом. Я должна ей сочувствовать. Но не могу. Когда я вижу её, в голову лезут описания шабаша ведьм и «срамной» поцелуй дьявола. Да, я слишком много читаю и у меня богатое воображение, но до «больной с анастомозом» я никак не представляла себе эту сцену: ведьмы по очереди подходят к дьяволу и целуют его зад, а тот оборачивается прекрасным лицом и отвечает на поцелуи. Теперь я вижу как много общего между лицом и задницей – не слишком приятное знание. Вероятно, мои мысли отражаются на лице и Айдарыч меняет тему:
– Пошли, новеньких покажу. Тебе понравится.
Обед сдвигается ориентировочно часа на два, а то и отменяется. Ну и пусть! Попрошу Маринку взять мне пирожок. Айдарыч быстро идёт на хирургию, я несусь за ним вприпрыжку. Сперва беглый осмотр стабильных давнишних больных, в основном алкоголиков. Их тела отравлены и медленно отмирают по кусочку, но я точно знаю – стоит им выписаться и они побегут в ларёк за новой порцией яда. Больные прям таки излучают оптимизм, Айдарычу рады как заслуженному собутыльнику. Он действительно любит выпить, но в стельку пьяным на работе я его не видела. Под шутки-подколки Айдарыч быстро, внимательно изучает их тела. Время от времени он оборачивается ко мне и указывает на какую-то особенность заболевания или необычное проявление. Я ловлю каждое его слово, а вот смотрю неохотно, уж чересчур неприглядное зрелище. И уже на выходе из палаты глупо прокалываюсь:
– А у Иваненко левая нога без изменений?
Несколько секунд он озадаченно глядит на меня, и вдруг рассыпается хохотом:
– Левая? Она у него ампутирована. Ты что-то другое за ногу приняла!
Я готова провалиться от стыда сквозь землю и мычу: «фамилию перепутала, не его имела в виду». Айдарыч уже не слушает, он вынул истории болезни новеньких и мы идём в женскую палату. Первая больная – лет тридцати, с осунувшимся перепуганным лицом. Её руки забинтованы, а на шее жуткие вздувшиеся малиновые рубцы. Я не могу отвести от них глаз, воображая зверя, напавшего на женщину. Наш городок со всех сторон окружён лесами, но о волках я слышала только в детстве от бабушки, а рысей у нас и вовсе никогда не было.
– Видела когда-нибудь такое? – обращается ко мне Айдарыч. Я кручу головой и он продолжает:
– Болезнь кошачьих царапин.
– Это сделала кошка?!
– А ты думала лев? – он снова смеётся, – обычная домашняя киса, но у (он смотрит в историю болезни) Надежды Михаловны редкая индивидуальная непереносимость. Это ещё что! Одна моя знакомая с кисой душа в души жили, ну просто ути-пуси чмоки-чмоки, а потом – раз! Поссорились и киса хозяйку в лапшу порвала!
Он нежными лёгкими движениями разматывает бинты, изучая повреждённые руки женщины. С её лица исчез страх, и она с интересом слушает Айдарыча. Осмотр заканчивается парой вопросов, оптимистичным прогнозом и Надежда Михаловна (теперь уже Наденька) смотрит на доктора влюблёнными глазами, а я делаю пометку: отменить транквилизаторы. Дверь палаты распахивается и нас бесцеремонно прерывает интерн:
– Айдарыч! Мобильник не носишь с собой?
– Чёрт! Выложил. Случилось чего?
– Супруга тебя по-городскому хочет.
Айдарыч лихо перескакивает через тапочки больной, огибает кровать и выскакивает в дверь, едва не сбив с ног зазевавшегося интерна. Мы с Наденькой дружно вздыхаем, и я плетусь в ординаторскую. По дороге натыкаюсь на озабоченного проктолога, к счастью ему от меня ничего не нужно. Он смахивает на капитана Зелёного из «тайны третьей планеты»: густая щетина, тоска и отрешённость в глазах. Мне всё время кажется, что он подойдёт и спросит: «ну, что у нас плохого?»
– … Зая, конечно ничего страшного! Покупай раз нужно. Всё. Люблю. Целую.
Подслушивать чужие разговоры не только не прилично, но и завидно. Я не знаю, сколько лет Айдарычу – 50? 55? Ну, уж точно не меньше. А стало быть, женат он лет 20 – и такие отношения! Все мои семейные знакомые, даже молодожёны, собачатся постоянно… а тут «зая», «люблю», «целую». У нас на отделении Айдарыча все женщины любят – и больные и здоровые, а он к жене бегом. А какая форма! Крепкий, подтянутый, только седина годы выдаёт, и даже она его украшает.
Закинув одну карамельку в рот, а вторую сунув мне в карман, Айдарыч выходит из ординаторской. Я семеню за ним. Осталась последняя больная, а потом, если повезёт, я успею в столовую до закрытия. Желудок, обнадёженный конфетой, требует еды; но второй раз за день чувствовать себя предательницей выше моих сил.
«Поздно, уже конечно поздно…» – смутно знакомый женский голос с акцентом издевается. Мы входим в палату и видим его источник – магнитофон на тумбочке новой больной. Она смотрит во двор, постукивая о подоконник тонкими длинными пальцами.
– Добрый день! – громко окликает Айдарыч.
– Здравствуйте.
Женщина величественно подкатывает к тумбочке и выключает музыку. Она держится так прямо, что её кресло язык не поворачивается назвать инвалидным, а её больной или старой.
– Присаживайтесь, пожалуйста.
Она указывает нам на идеально заправленную койку. Мы садимся, и Айдарыч приступает к опросу. Батурова Тамара Сергевна. Библиотекарь. Замужем, двое взрослых детей. Вредных привычек нет, инфекционных болезней нет, абортов нет, венерических заболеваний нет (хочется добавить – и быть не может). Заболела месяц назад. Внезапно. Онемение, резкие боли в ногах. Один за другим пальцы стоп перестали получать кровь, почернели и высохли. Госпитализация. Операция, лечение. Казалось, болезнь отступила – но нет, на прошлой неделе стали неметь руки. Она рассказывает спокойно и обстоятельно, только лёгкое удивление сквозит в её голосе, так добросовестные хозяйки говорят о непорядке в доме: «уходила, все окна закрыты, а прихожу на полу вода натекла, откуда, как?» Я привычно стенографирую за Айдарычем: некроз тканей, трофические язвы, на левой ноге ампутированы первый, второй и четвёртый пальцы, на правой все, полиаденит, контрактуры... Сдать анализы на сирингомиелию и диабетическую нейропатию.
***
На следующий день у Айдарыча отгул. Он уже год строит для своей семьи новый дом и сейчас, когда до въезда остались считанные дни, просто не может усидеть на рабочем месте: то свалит пораньше, то приедет к обеду. Руководство с пониманием относится, и коллеги подменяют без вопросов. Взаимовыручка на отделении в порядке вещей и я вношу свой посильный вклад: иду опрашивать-развлекать больных Айдарыча. Пользы никакой, но больным приятно – о них не забыли, да и мне интересно: составляю полную клиническую картину. У Тамары Сергевны опять музыка: «а жизнь продолжается, жизнь продолжается и каждый из нас за счастье сражается…» Она смотрит на улицу, но по подоконнику не стучит, её рука с неестественно согнутыми багрово-синими пальцами лежит на коленях.
– Здравствуйте, Тамара Сергевна.
– А, доктор Ира, как успехи?
– Хорошо.
Я не решаюсь спросить про руки и вместо этого интересуюсь:
– Кого слушаете?
– Неужели не узнали? Ах, да, вы же такая молодая… Эдиту Пьеху.
– Пьеху я слышала.
– Мы вместе учились.
Мне она сразу показалась не похожей на обычную библиотекаршу! И я спрашиваю, уже не сомневаясь в ответе:
– Так вы певица?
– Нет, хотя в молодости увлекалась… А с Эдитой мы учились на философском факультете. Должны были стать психологами. Судьба по-разному складывается: она запела, а я вышла замуж за военного и уехала из Ленинграда.
– Жалеете?
– Нет, у меня была замечательная, интересная жизнь.
Меня коробит прошедшее время в её словах, и я начинаю подробный опрос-осмотр. Увы, ей действительно хуже. А я ничем не могу помочь.
***
Айдарыч появляется уставший, но довольный вечером следующего дня. Я тут же кидаюсь к нему со своими записями и результатами анализов. Он долго молчит, хмурится, собираясь с мыслями, и я не выдерживаю:
– Ну как, что с ней?
– Я вот думаю, а не проказа ли это?
– Что?!
– Проказа. Лепра.
– А... разве она ещё бывает? В России?
– Почему нет. Нужно в Москву позвонить, обсудить.
Он роется в пухлой обтрёпанной записной книжке и находит телефон. Набирает по-городскому:
– Не берут. Поздно уже, нет никого.
На утро, я давлюсь сушкой и едва могу дождаться окончания чаепития. Наконец сотрудники разошлись, Айдарыч звонит в Москву:
– Занято.
– Давайте я понабираю!
– Давай. Если что, я в седьмой палате.
Я звоню и звоню, пока меня не сгоняет с телефона заведующий. Едва телефон освобождается, я продолжаю набор. Короткие гудки бесконечны. В голове крутятся обрывки лекций:
...возбудителем проказы является микобактерия лепры... заражению способствует плохое питание, авитаминоз, скученность населения и антисанитарные условия... инкубационный период до 10 и более лет...встречается в основном в странах Южной Америки, Африки и Азии... для лечения используются сульфоновые препараты...
Опять занято. А у нас нет нужных лекарств, наша лаборатория ошибается через раз, – что же делать?! Проктолог требует отчёт по состоянию его больных. Я несусь в палату, касаюсь стетоскопом тел людей и тут же отрываю, как обжёгшись. Мне некогда их слушать. Они дышат. Их сердца бьются. Они живы и проживут ещё достаточно. А мне нужно дозвониться, нужно спасти Тамару Сергевну.
Я дозваниваюсь. На том конце трубки недовольное "алло", я молю неизвестного собеседника подождать и бегу за Айдарычем. Разговор мне не слышен, я слежу за его лицом: он то хмурится, то улыбается и через вечность со смехом кладёт трубку.
– Что сказали?
– Сказали: закусывать нужно.
– Так это не проказа?
– Похоже, нет.
– А что?
– Будем разбираться.
Пятница. Я здесь третью неделю и знаю – разбираться будем в понедельник. В пятницу даже на обед никто не ходит: до часу готовится выписка, к двум бывшие пациенты с алкоголем и продуктами заглядывают в ординаторскую поблагодарить и попрощаться – до не скорой встречи. В три стол ломится от подношений, и хирурги навеселе обсуждают грядущий отдых. Я люблю пятницы и мне всегда немного грустно, когда в четыре-пять все расходятся по домам. Дольше всех задерживаюсь я, просто потому, что идти мне некуда и проктолог – жуткий аккуратист и копуша. Он пьёт «символически» пару рюмок и, жуя какое-нибудь лакомство, возвращается к своим бумагам. Его жена звонит раза три, прежде чем он соизволит оторваться от ровных стопочек анализов и, недовольно бурча, поспешит домой.
Я родилась в этом городке, но за три года учёбы в Питере успела обзавестись друзьями там и растерять их здесь. Я ужасно завидую хирургам: у всех них (даже у самого молодого интерна!) есть семьи, дети. А мне предстоят одинокие выходные. Конечно, приятно после общаги снова попасть под родительское крылышко, наслаждаться чистым бельём и регулярным питанием, но… Питер это Питер. Тамара Сергевна должно быть очень любит мужа, раз решилась уехать из волшебного города белых ночей.
***
Воскресным утром я иду в магазин по центральной улочке. День выдался тёплым, солнечным и торопиться не охота. Я разглядываю прохожих, то и дело, здороваясь со знакомыми. Трём неопознанным тёткам (соседки? учителя? мамины подруги?) рассказала о своей учёбе и жизни в Питере. Мне под ноги бросается кудрявый светленький карапуз. Я говорю ему: «Привет!», он лопочет что-то дружелюбно-невнятное и тянет ко мне ручку. Его ловит мать: девчонка постарше меня года на два, такая же белобрысая и сероглазая как малыш. Я останавливаюсь, залюбовавшись ими, и вижу рядом пожилого мужчину:
– Виктор Айдарович! Здравствуйте!
– Здорово!
Он легко подхватывает малыша на руки и целует в макушку. Я готова расплыться по асфальту от умиления и ляпаю первое, что приходит в голову:
– Какой хорошенький! А это ваша внучка или внук?
– Правнук, – цедит сквозь зубы мать ребёнка. Я замечаю, что она на Айдарыча не слишком-то похожа и уточняю:
– А это ваша невестка или дочь?
С лица Айдарыча сползает улыбка, он сглатывает и произносит, чётко выговаривая каждое слово:
– Это – моя жена и сын.
– А.
Других букв нет. И выражение лица не поправить. К счастью, нам не по пути, и неловко простившись, мы расходимся.
***
В понедельник я с ужасом переступаю порог ординаторской. Только бы он всё забыл, только бы он забыл…
Айдарыч пишет, низко склонившись над столом. Заметив меня, он кивает и тут же возвращается к своему занятию. Я тихонько усаживаюсь рядом и читаю заголовок: « посмертный эпикриз». Отлично – у него уже голова другим занята. Но…
– А кто умер?
– Батурова из 9ой, – он встаёт, – На вскрытие идёшь?
– Как вскрытие?!
– Для уточнения диагноза. Идёшь?
Я не могу встать. Тупо смотрю на него и жду. Потому что этого не может быть.
– Ну как хочешь, – и он уходит.
У меня что-то спрашивает проктолог. Кажется, я снова забыла о его больной. Мне всё равно. Я рассказываю ему о Тамаре Сергевне, как её можно было спасти, если бы Айдарыч не устроил себе отгул посреди недели, если бы не отложил выяснения диагноза на понедельник, если бы… Я говорю путано, бессвязно но, он меня понимает. В его глазах сочувствие. И я, произношу то, что так давно грызёт изнутри:
– Разве так можно? Ведь они – люди…
– Мы тоже.