Семейное дело

Мила Сорокина
- Маам, я не хочу на фоно! Мне не нравится! Я хочу учиться рисовать!

Маша тянула слова безо всякой надежды на успех. И мама отозвалась обычной своей историей: как она мечтала в Машином возрасте, что у неё будет прекрасный, волшебный, восхитительный инструмент пианино, как она подойдёт к нему, откроет крышку и заиграет, как тайно до слёз завидовала богатой соседке Зойке, у которой пианино было… История ничего не доказывала, но мамины интонации звучали убеждающее, а голос гипнотизировал, и Маша привычными движениями засовывала в папку ноты, чтобы идти на урок.

***

На выпускной в музучилище Машу сопровождали двое: мама, счастливо прижимающая заветный документ о Машином музыкальном образовании к сердцу, и Антон, поглядывающий то на Машу, то на часы: его время было ограничено. Маша глядела на него в ответ и втайне надеялась, что в далёком гарнизоне, куда они с Антоном отправятся вскоре после свадьбы, Машино музыкальное образование востребовано не будет.

***
Свадьбу играли с размахом в смысле гостей: были приглашены все родные и друзья в пределах досягаемости. С закусками, подарками и нарядами обошлось скромнее:времена были скудные.

- Дорогие мои внуки! Ты уж разреши, Антоша, теперь внуком тебя называть! – огласила поздравительной речью бетонные своды столовой бабушка, и, получив безусловное от Антоши разрешение, продолжила. – Живите вместе долго и счастливо! Дожила я до радости – внучку замуж отдаю, а теперь рассчитываю и до правнуков дожить!Так что желаю вам с Машей родить не меньше трёх сыновей!

- Не многовато ли, бабушка? - засмеялся Антон, и свадьба грохнула смехом.

- В самый раз! – заверила бабушка, дождавшись паузы. – И я бы трёх сыновей вырастила, да не сложилась судьба… Пусть хоть у вас получится…

- За сыновей! Горькоо! – подняла рюмку тётка Ленка-тамада, стремясь сгладить некоторую неловкость диалога.

- За сыновей! За сыновей! Гоорькоо! Гооорькоооо! – отозвалась свадьба криками и стеклянным перезвоном.

***
Машины пальцы сами собой двигались по клавишам, в пятитысячный раз играя мазурку, а за Машиной спиной в такт мазурке, тоже не впервые, топала детсадиковская группа. Большой живот мешал сидеть за инструментом как положено, но Маша приноровилась, тем более что ребёнок, в отличие от группы, под музыку не топал и не пинался, а засыпал. И пусть заведующая косо смотрит на невылезающую из декретов сотрудницу, Маше на неё было плевать: попробуй-ка найди в этой дыре второго музработника.

Беременна Маша была уже по третьему кругу и в этот раз твёрдо рассчитывала на мальчика.

***
Женщина, блестящая и резкая, как молния, ворвалась, укутанная в меха, шелка и аромат неведомых духов. Бросила саркастический взгляд из-под шляпки на обстановку, обронила:

- Вот как живут потомки... не высокий класс!.. Ну здравствуй, дорогуша.

Это был, конечно же, сон, но Маша растерялась и спросила:

-Кто вы? - и осеклась. Холодное красивое лицо нежданной гостьи было знакомо ей по нескольким старым стёртым фотографиям, о которых мама говорила: «это бабушка Лида», а бабушка ничего не говорила, только поджимала губы: у неё были свои счёты с матерью.

- Бабушка Лида? - полуутвердительно спросила Маша.

- Ну вот, прям так сразу и – бабушка! – замахала руками в длинных перчатках красавица. – Я не для сентиментальностей к тебе пришла. – Ловко вытащив из сумочки изысканный портсигар, спички, мундштук, она закурила, очень стильно.

- Ты посмотри, как ты живёшь! – продолжила она, красиво выпуская дым. - Это жизнь? Рожаешь как крольчиха, работаешь как подёнщица. Как можно существовать в этой дыре? Запомни, дорогуша: жить можно только в сто-ли-це! Там жизнь, там культура, там знаменитости, а здесь – прозябание!

- Но как же я попаду в столицу? – попробовала возразить Маша.

- Эх, дорогуша, мне бы в своё время твои возможности! Будет у тебя шанс, смотри не упусти! - И, затянувшись напоследок, бабушка Лида удалилась, бросив небрежное:
- Пока!

***
Бабка Лида оказалась права, Маше выпал счастливый билет. Антону на службе предложили на выбор три места жительства: городок-стотысячник недалеко от родительского дома, большой город невдалеке от того, где семья жила сейчас, или далёкая незнакомая Москва. Антону Москва совсем не улыбалась, но Маша, надавив на то, что в Москве у детей больше шансов получить хорошее образование, настояла на своём.

***
Москва поначалу ошеломила и смяла Машу, привыкшую к жизни в гарнизонных городках. Антон тоже приживался нелегко, хотя и не жаловался – повезло ещё, что он сравнительно быстро устроился на приличную работу. Дочки поскучали, но вскоре влились в пресловутые московские ритмы, и только мамин любимец, младший сын Витя, оказался здесь как рыба в воде, может быть, потому что младший.

Отдышавшись, Маша ринулась с головой в водовороты культурной московской жизни: театры, выставки, галереи звали и манили своей необъятностью. Исключила из культурной программы Маша только концерты, говоря, что музыки ей хватает на работе.

Но через некоторое время Машина вроде бы разнообразная и бурная жизнь стала казаться ей каким-то бегом по кругу.

***
- Иии, девка, а чего ты хотела-то? – Дебелая женщина, с лицом как блин, одетая пёстро, но не очень опрятно, расселась на Машиной кухне, шумно прихлёбывая из блюдечка чай и закусывая шоколадной печенюшкой. - Старость не за горами, в пору уж успокоиться и о вечном подумать, а ты всё скачешь, как блоха. Посиди от со мной лучше, чайку попьём. Лидка, стерва, совсем с пути сбила тебя, как я погляжу. С сызмальства шалая была, уж я её и лучиной… - гостья прервала свою речь, прихлёбывая и откусывая – и лучиной я её учила, и на коленки на горох ставила, да видать мало…

- Вы – моя прапрабабушка – тихо сказала Маша.

- Угадала, разумница, слава те… - иронично отозвалась гостья. - Ты, девка, слушай, чего тебе скажу. Жили мы трудно, не то как вы, баловни. Что ломовая лошадь работала, что я. И всё думала: дожить бы до старости, чтобы детки мои, выросши, меня бы покоили, и сидела бы я дома, у самовара, или в баню ходила бы, или вон скатерти, рубахи вышивала – люблю я это… Ан не дожила до старости, надрыв, – прапрабабка указала сжатым кулаком на середину широкой груди – вот тут случился… А тебе счастье: старости дождалась, так и живи себе в покое. Ох…пора мне!.. – зашуршала бабка пакетом с печеньями. – Крендельки славные у тебя…

***
Когда Маша прервала свою театральную активность, Антон вздохнул спокойно: жена наконец-то дома. Но характер и привычки Маши стали так неожиданно меняться, что домашние не успевали удивляться. Маша стала форменной домоседкой, именно форменной, так как медленно, но верно прибавляла в весе из-за объявившейся вдруг тяге к домашней выпечке, что служило поводом для шуток Витьке – ему такое прощалось. В доме завелись мулине и пяльцы, за которыми Маша сидела почти всё свободное время, а также приметы русского стиля: какие-то керамические котики, вышитые Машей скатерти и салфеточки, сувенирный самовар и даже красный уголок,хотя никто в семье религией не увлекался. Антон не узнавал свою подвижную, говорливую жену: теперь она больше молчала, глядя то в вышивку, то в телевизор, и дремотой, и скукой стал затягиваться дом...

***
Фигура, материализовавшаяся в тёмном углу комнаты, мало напоминала человеческую, больше она походила на иссушенную солнцем корягу: скрюченная спина, руки, как кора и тёмное лицо, на котором не видно было глаз. И речь была похожа не на речь, а на скрип и шелест, и трудно разобрать было её.

- Кто вы? – спросила Маша.

- Крепостные мы! – отозвалась фигура.

- Чего вы от меня хотите? – спросила Маша, и фигура заскрипела, зашелестела, зажаловалась…

Жаловалась на злыдня-управляющего, что дурное на девку задумал, да Марфуша не далась, отбилась, а злыдень отомстил, да и оставил Марфушу солдаткой неправо, а пожаловаться бы на него барину, только барин, вот беда, далеко и незнамо когда приедет, а дом без мужика не дом, какое у солдатки хозяйство-то, а дети малы ещё, есть просят…

- Бабушка Марфуша! Бедная моя, хорошая! Ну где я найду тебе в наше время барина, кому пожалуюсь! - выдохнула Маша и крикнула в темноту:

- Предки мои! Дорогие-золотые-серебряные! Оставьте вы меня в покое! Не хочу я больше доживать за вас ваше недожитое, не моя же в том вина, что у вас не сложилось, дайте мне жизнь мою прожить! По моей воле!

И тогда впервые сверкнули из темноты глаза бабушки Марфуши:

- Правда твоя, Машенька. Воли надо нам, воли!

***
На следующий день Маша проснулась словно полегчавшей килограмм на пятнадцать. Позавтракала половинкой банана, запила минералкой. С садистским удовольствием отправила в мусорное ведро лупоглазых фаянсовых котиков и вышла на улицу.

Бродила она безо всякой цели, греясь в лучах утреннего солнца и с любопытством разглядывая город, будто видела его впервые. На Арбате она подошла к одному из художников, рисующих прохожих за пятнадцать минут. Спросила, сколько. Отдала названную сумму, и попросила:

- Только с условием. Вы будете позировать, а я рисовать.

Художник растерялся, но, уверенный Машей, что плата останется при нём, уступил ей своё место.

Сначала Маше показалось, что рисовать она разучилась совсем, но постепенно её портрет приобретал сходство с моделью. Стоявшие рядом временно безработные товарищи художника подглядывали в рисунок и отпускали шуточки, а Маша делала вид, что сердится и требовала прекратить смешить «клиента».

В этот день Маша впервые за много лет не знала, как ей жить дальше и чем заниматься. Она просто была лёгка и счастлива, может быть, как никогда раньше.