72 часа

72 часа
Кирилл Берендеев
Анна Райнова
1
Яна позвонила, оставила сообщение на автоответчике. Кратко сообщила: до конца месяца оставляет за ним дачу в Бологом. «Пользуйся, ключи, сам знаешь, где», — сказала она, вздохнув перед тем, как повесить трубку. Больше сообщений в памяти не осталось.
«Странная женщина», — подумал Вадим, механически отматывая запись на начало. Звонит по ночам, лишь будучи убеждена, что телефон выключен и никто не ответит. И оставляет свою дачу под Бологим, давнее место уединения, куда они ездили еще до рождения сына. Еще до свадьбы. Поговорить не хочет, но вот свой священный Грааль… он почесал щеку костяшкой указательного пальца. Двенадцать лет знакомы, сошлись, нажили двоих детей, разошлись, вроде как примирились, договорились общаться как люди, а он так ее и не понял. Наверное, никогда и не поймет. Он поиграл трубкой, решая, позвонить, поблагодарив, или нет, ведь определитель вычислит номер, может, он опять занесен в черный список, как в позапрошлый раз… или сам не рискнет, как в прошлый. Никогда не знаешь, что ожидает тебя на другом конце провода.
Покачал головой, побалансировал трубкой, да и положил на место. Вернулся к расчетам. Но мысль о Яне все равно не шла из головы. Не хотела уходить, разбередив, не давала покоя. Так всегда. Ленинградцы, к другому имени города он так и не привык, кажется, все такие. Не принимают, но и не отпускают. Сколько он здесь, уже шестнадцать лет, но своим так и не стал. А город, впустив его, надежно запер старой квартирой на Пискаревском проспекте. Уже два года, как разменялись, он прозябал в этой угрюмой однушке на последнем этаже страшной панельной девятиэтажки с множеством подъездов и прилепившимися к ним магазинчиками, мрачное, холодное, вечно протекавшее убежище с видом на громыхавшие трамваи. Будь рядом Яна, окна заулыбались бы занавесками, а комната, пусть и небольшая, наполнилась уютом, радующими глаз мелочами, живыми цветами на подоконниках, голосами детей…
Оба давно понимали, что отношения заходят в тупик. Когда это началось? Да сразу, наверное. Он всё не мог поверить, как эта во всех отношениях интересная девушка, родители из высших слоев ленинградской интеллигенции, вообще обратила внимание на него, приезжего студента, уже аспиранта, и точно так же спустя годы не мог понять, как вдруг оказался один в пустой квартире в тишине, давившей почти физически. Взгляд вновь упал на телефон, захотелось нажать на кнопку, услышать её голос и, наконец, заставить говорить, да и самому объясниться, высказать всё. Пусть и срывающимся голосом, как когда-то он взволнованно рассказывал о своих грезах о Земле и небе под раскаты грома и проливной дождь, не слушая и не слыша слов, восторгался далеким и, прижимая к себе её промокшее волнующее тело, вымучил то, что собирался сказать еще днем, еще прошлым вечером, еще неделю назад.  В ответ на предложение Яна кивнула и загадочно улыбнулась. И как он ни старался, эта улыбка жила в памяти до сих пор, стоило вновь начать терзаться вопросами, как та выплывала, неизменная, перед внутренним взором… Через две недели они расписались; вне очереди.
Мобильник запиликал, Вадим невольно вздрогнул. Нет, сработал будильник, всего-навсего. Почти полдень, а он ещё ничего не сделал. Сидит в пустой лаборатории перед компьютером, по которому давно уже плавает заставка, смотрит на нее и ждет, чего-то ждет. Джон будет звонить через полчаса, Вадим обещал выслать фотографии, а сам ещё и не сравнил последние сделанные снимки.
Он решительно смахнул трубку в ящик. Данные Пулковской обсерватории за последние сутки, снимки относились к району Плеяд. Неизвестный объект, обнаруженный в скоплении, то внезапно увеличивал блеск, то вновь затухал, проходя перед далекими светилами. По прошествии суток его яркость увеличилась в двенадцать раз: с +18-ой до +15-ой звездной величины. И продолжала расти, вот так же скачкообразно: шаг назад, два шага вперед. Если так и дальше дело пойдет, дня через три-четыре его можно будет увидеть невооруженным глазом.
Вот поэтому ему и нужен был Джон Вар, старый добрый Иван Варенников, тоже выпускник ЛГУ, сразу после аспирантуры, нет, еще до свадьбы с Яной, умотавший в Европу. Сперва он прозябал в Лейдене, как шутил, в лейденской банке, тамошняя университетская обсерватория, самая старая в Старом же свете, служила объектом студенческих изысканий; Варенников вел исследования по эфемеридам планет солнечной системы, пока его не пригласили в Кембридж, штат Массачусетс, в знаменитый Гарвард-Смитсоновский центр астрофизики. Вот тогда Ванька и развернулся. За прошедший десяток лет превратился в представительного ученого. Одевался только в потрепанные джинсы и мятые застиранные свитера, но успел выпустить около сотни статей, полдюжины монографий, а два года назад и вовсе стал старшим астрофизиком, вошел в директорат в качестве специального помощника главы исследовательского центра, Чарльза Элкока.
И вот теперь должен был выслать последние снимки из обсерватории Ла-Силья, чтобы сравнить их с фотографиями Вадима. Ах да, последние  снимки…
Вадим встряхнулся, внимательно изучая появившийся объект. Вообще-то он занимался Плеядами, на фоне 28 Тельца через два часа должен был наблюдать прохождение объекта 2010YU102, но, устроившись у монитора заблаговременно, различил вот эту странную точку между 27-ой и 28-ой звездой скопления.
Пискнул телефон, Вадим вытащил трубку, едва не вырвав ящик с полозьев, только нажав на кнопку ответа, сообразил, что звонит не она. Наступит ли тот день, когда он перестанет дёргаться от каждого звонка?
— Привет, Улугбек, что нового раскопал? — довольный, уверенный в себе голос. Вот никогда не подумаешь, что все лабораторные и рефераты нагло списывал, пользуясь тщеславным невниманием преподавателей к цифирям. Впрочем, Варенников отлично разбирался в предметах, просто ленился, когда то было дозволительно. Это потом, продравшись в Европу, получив первый грант, в изучение малых планет он буквально вгрызся. Где не брал знанием, беззастенчиво звонил ему, невзирая на деньги, первые годы вообще не вылезал из долгов, но, видимо, гордость не позволила вернуться на родину из «лейденской банки».
— Здорово, тихий с брагой, — это уже как пароль и отзыв. — Не забыл нажать и направить?
— Не забыл. Обнаружил твой феномен, интересная штучка, давай первые снимки, чтобы срисовать траекторию, — звонил, видимо, из лаборатории, там ЭВМ будь здоров. Вадим кивнул, выделяя файлы и попутно вешая на спинку стула потрепанный пиджак, в котором все последнее время ходил на работу, в магазин, вообще, куда бы то ни было, не то чтобы зарплата после кризиса не позволяла купить новый, но это был последний Янин подарок. Добротный хлопчатобумажный костюм за полторы тысячи рублей. Яна никогда не срывала ярлыки, чтобы иметь потом возможность обменять, если что не так. Уж она настоять умела.
Как много лет подряд почти в каждом разговоре пеняла на его никчёмную работу, повторяя, что все нормальные мужики с головой на плечах уже давно крутятся в бизнесе, а ты сидишь в своей обсерватории, ведь детишек двое, а в стране, сам знаешь, что творится. Я измоталась вся, кормлю семью, твоей зарплаты хватает лишь на вкладыши для коллекции Юрки. Мне эти унитазы скоро во сне будут сниться — с начала девяностых, когда привычный мирок рухнул, Яна занималась поставками недорогой финской сантехники, организовав на родительские деньги небольшую посредническую фирму. Я литературовед, а не бизнес-леди, хотя с таким мужем поневоле станешь об этом забывать, ты ж у нас астроном, тебе не до бизнеса, только вот голый зад звёздными скоплениями не прикроешь. Хоть бы курсы бухгалтеров окончил, что ли, мне бы нанимать не пришлось, всё фирме экономия, ты же соображать в расчётах должен. Он сжимался от этих слов, но молчал, ведь она права, всегда и во всем права. Долго размышлял бессонными ночами, как, когда, где начать занятия, собрался сообщить, обрадовать, а она возьми и скажи… главное, прежде накормила обедом, а потом сказала будничным тоном, будто не о себе, не о них, не о детях. Коротко и в лоб: «Нам надо развестись».
И он, пораженный неожиданным известием, снова промолчал. Сначала думал,  пошутила, ведь после этой вроде бы невзначай брошенной в разговоре фразы они продолжали жить как ни в чём не бывало ещё недели две. До того самого вечера, когда жена, опять же после ужина, не выложила перед ним уже составленный договор о разделе имущества, присовокупив: «Если не устроит, можем через суд».
И он, всё ещё не веря в реальность происходящего, не перечитывая, подписал бумаги. Поделился с Ванькой своей нежданной бедой. Тот в сердцах назвал обалдуем, олухом и хомяком в банке, но советов давать  не стал, понимая, как плохо сейчас Вадиму.
Переброска снимков через половину планеты заняла едва ли не столько же времени, сколько их обработка и вычисление. Получив результат, Иван потарахтел по клавишам, а затем неожиданно присвистнул и затих.
— Ну? Не томи душу, — вместо ответа на старенький лабораторный компьютер полетел файл.
— Для расчета характеристик объекта я воспользовался программкой собственного производства, — доносился из динамика голос Ивана. — Хорошо, что ты в свое время ее придумал, а я воплотил. В общих чертах: астероид очень интересный…
— Кажется, он похож на 2003DD62, который мы потеряли через три месяца после обнаружения…
— Именно, именно, не отвлекай. Судя по блеску, похож на арахис с тремя зернышками, по всей видимости, немного изогнут. В длину около двадцати-двадцати пяти и в максимальном сечении, ближе к левому краю, порядка восьми-десяти километров. Подойдет ближе, разберемся точнее. Он ведь, зараза, изнутри орбиты Земли выскочил, как чертик из табакерки.
— Хорош чертик. На каком расстоянии просвистит, просчитал? По мне выходит, уж очень близко.
— Около ста тысяч, по первым прикидкам, так что я бы дал ему два балла по Туринской шкале и отправил сообщение в МАС и в НЕО НАСА. Хотя и у нас, и у НАСА денег кот наплакал на изучение, но с баллами хоть зашевелятся. — Андронов согласился кивком головы, это чрезмерное приближение крупного объекта его невольно встревожило, в сущности, непонятно почему. Все равно пройдет мимо. Правда, если выяснится, что, выкинутый силой Юпитера или Солнца на эту орбиту, он и продолжит вращаться на ней, вполне возможно, станет частым гостем.
Мысли поплыли, голос Варенникова замирал где-то вдали, удаляясь за горизонты сознания. Иван говорил что-то, связанное со звездной величиной небесного странника, а в разуме Андронова всплывала странная картина: астероид, с маху преодолевая стратосферу, ударяется в плотные слои, медленно, величаво, словно в замедленной съемке, разваливается на три основные части, которые, разогреваясь, порождают все новые и новые фрагменты, подобно ковровой бомбардировке, обрушивающие свою мощь на города и веси.
Вадим молчал долго, наверное, несколько минут. Почему-то вспомнил грозовой вечер, когда признавался Яне в любви,  она тогда увидела в небе одинокую падающую звезду. Он поправил, рассказал о метеорах и метеоритах. Яна слушала невнимательно, глаза ее, пристально глядящие на него, одномоментно пустовали; он очнулся, спросил, что не так, девушка ответила, все в порядке, ей нравится слушать его голос. Вот только слышала ли она тогда? Или, как позже, просто отключилась за ненадобностью, сжимая в объятьях, дождавшись нужного момента и не желая отпускать.
Вадим очнулся, отбросил навязчивые воспоминания и переспросил:
— Ты сказал, абсолютная величина +13?
— Я молчал, — ответил Иван. — Мне кажется, ты опять замечтался о своем.  Что, опять свою грымзу вспомнил?
— Нет. — Интересно, как он умеет подметить все паузы в разговоре и истолковать, уподобляясь вещему Тиресию. — Размышлял о возможном апокалипсисе.
— После развода у тебя апокалипсис полным ходом. Как будто этот 2003DD62 по тебе лично шарахнул.
— Я…
— И не говори, что не так. Я же вижу. В смысле, слышу. Неважно. Все еще болеешь за нее, переживаешь, думаешь постоянно, как там она без тебя, бедная, все ли в порядке, может, чем помочь. — В свое время Варенников имел с Яной один неприятный разговор, кажется, еще только переселившись в США, в ту пору он тоже изредка клянчил то идею, то валюту; разговор этот, хотя и короткий, так отпечатался в его памяти, что до сих пор свербел, не давая забыть. И заставлял пенять на нее всякий раз, как появлялась возможность.
— Мы давно и окончательно разошлись. Вот только дети.
— Вот именно. Детей она у тебя как отрезала. Слушай, — совсем другим тоном продолжил Иван. — Мы тут про астероид заболтались, а у меня к тебе деловое предложение. Причем не дури, выслушай до конца, а потом уже высказывайся. Так вот, приглашаю тебя к себе и не просто на чай с лимоном, а на работу в центр. У нас сегодня освободилась одна вакансия, история неприятная, с душком, комитет гендерного равенства настучал, но не буду рассказывать подробности, ты толковый мужик, правда, шибко затюканный своей бывшей. Сидишь там, как я не знаю кто… извини. Короче, есть должность в группе исследования планет и комет. Работа у нас, в Кембридже, плюс ежегодные поездки на Гавайи. Нет, по работе, к радиоинтерферометру на Мауна-Кеа. Будешь координировать взаимодействие нашего центра и института астрономии и астрофизики АН, это совместный проект, а поскольку предыдущий координатор пал жертвой навета… Да, — встрепенулся Варенников, встрепенув и Вадима, — еще такое дело. Пока Академия наук не прислала своего человечка на должность, у меня есть трое суток на поставку своего. Так вот, я беру тебя. Очень прошу, соглашайся. — И через паузу длиной ровно в две секунды: — Ну? Так что?
— Я… можно… — подавился словами Вадим, —  можно я подумаю?
Варенников молчал. Вадим послушал тишину, нет, вроде не шутит, вроде серьезно. Внезапно до него стало доходить, каких вершин в действительности достиг его сокурсник, как высоко за последнюю пару лет взлетел Ванька. Тот самый, списывающий у него курсовые и коллоквиумы, клянчащий деньги на доступ к материалам из своей «Лейденской банки», тот самый вечный троечник и бузотер.
Вечный троечник, видимо, покивав головой про себя, — а Вадим его хорошо помнил, равно как и тот Вадима, — ответствовал:
— Ответ нужен до понедельника. Ну, у вас это уже понедельник будет, так что до начала рабочего дня у нас. Пришли письмо, я переговорил с Чарльзом, Элкок не возражает, кстати, форма на тебя готова, только фамилию вписать. — Нет, насколько все серьезно. Суток не прошло, а Ванька решился не просто растормошить свою камарилью, да еще и привлечь директора. И поставив к стенке важностью выбора, давал последние условия задачи. — У тебя семьдесят два часа на все размышления. Время пошло. — И, помолчав, добавил: — Только, пожалуйста, соглашайся, и очень прошу, без Яны. У нас тут тоже девушки интересные имеются.
— Но дети как…
— It’s a final countdown, — сухо, без шуточек, добавил Варенников и исчез. Вадим даже не заметил, как разговор завершился, как остался наедине с умолкшим аппаратом, который все еще держал в обеих руках, точно некий артефакт, сравнимый с путеводной нитью Ариадны. Вот только сумеет ли он им воспользоваться? Рискнет ли?
Он вздрогнул от пришедшей на ум мысли. Воровато огляделся по сторонам, словно за ним все это время обязан был кто-то наблюдать. В лаборатории в этот час никого, и тем не менее подсознательно он ощущал какие-то косые предупреждающие его действия взгляды на спине. Не то принадлежащий коллегам по работе, не то куда более далекий, но и отчаянно цепкий взор. Закрыл лицо ладонями, потер глаза. Снова оглянулся, почувствовав, как сжалась спина, попытался распрямиться в кресле, не получилось. Что-то давило, стискивало невыносимо, и от этого никак не удавалось избавиться. Как от появившихся в последнее время галлюцинаций. Стресс, конечно, но походишь тут по врачам, зная какие в городе остались спецы. Один такой ему полчелюсти снес три года назад, все доискивался нужного зуба; вспомнив, Андронов неприятно поморщился, с той поры он вообще заклялся ходить в эти так называемые бесплатные поликлиники, а в платные, с тем же входом, прейскурантом и персоналом, не хотелось в принципе. Так что пока не приперло совсем, надо справляться самому. Как его бабушка дожила до девяноста, столько революций, войн, лишений перенесла, поставила на ноги трех дочерей и… да, обязательно надо позвонить маме. Нет, сперва необходимо пройтись. Привести в порядок непослушные мысли. Проехаться по пустынным загородным улочкам, стоп, Яна же оставила ключи от дачи, а что если махнуть туда? Взять у начальника отгул за свой счет и уехать на весь уик-энд. И там, в тишине и спокойствии, всё решить, пока у него есть время и силы принять решение. Пока никто не давит, как Яна, которая гнала его на бессмысленные и беспощадные трехмесячные курсы бухгалтеров, а он от нее уворачивался, ну точно школьник, не желающий заниматься фортепьяно ещё там, в Краснодаре. Он, заторможенный в вопросах, требующих немедленного, окончательного и бесповоротного решения, всегда все перепроверял, не в силах броситься в омут с головой, только раз изменив этому принципу — женившись на Яне едва ли не в тот час, когда губы прошептали признание, пара недель на подготовку после подачи документов не в счет. Не то что Варенников, который, едва появилась возможность, рванул сперва в Европу, затем в Америку. Не то что Яна, которая, едва поняла, что на их с мужем грошовые заработки не выжить, пошла на поклон к родителям и все полученные деньги хлопнула в фирму по сливу финских унитазов в Россию.
Дверь лаборатории бухнула, заставив его подскочить в кресле: Фонарщиков, как всегда, не вовремя. Кто бы сомневался, непосредственный начальник, не глядя на склонившегося над расчетами Андронова, с порога потребовал отчёт, который, по идее, обязан был делать самолично. Да  только физик-ядерщик, которого — вместо ушедшего на пенсию Зименко — кто-то из аппарата РАН нагло пристроил на тёплое местечко заведующего, довольно смутно представлял себе, как вообще работает секция эфемерид Пулковской обсерватории, зато здорово умел распределять между подчинёнными свои прямые обязанности. И старший научный сотрудник Андронов уже который год один за одним составлял месячные отчёты о работе лаборатории.
Собственно, документ был готов, оставалось передать Фонарщикову пронумерованную папку, но Вадим решительно отдёрнул уже потянувшуюся в стол руку и сказал:
— Извините, сегодня не успеваю.
— Когда? — коротко поинтересовался ничего не подозревающий о треволнениях в душе Андронова руководитель, поглядывая на часы и недовольно морщась.
— К понедельнику, думаю, справлюсь. — Всё его существо расплылось в издевательской  улыбке, а ведь Ванька прав, в его предложении есть определенного рода преимущества. Фонарщиков не понял причины радостного выражения лица Андронова, даже искоса осмотрел себя, но не найдя причин для беспокойства, тряхнул левой рукой, на которой болтался «Брегет» — зарплата Вадима за полгода неусыпной работы, — впрочем, их заработок и так различался лишним нулем на конце строки платежной ведомости.
— Значит, в понедельник утром у меня на столе. И без задержек.
— Мне нужен отпуск, у дочери день рождения, — и упреждая возражения, — отчёт будет ко времени, дома доработаю.
Фонарщиков, величаво кивнув, дал отгул за свой счёт, не спросив даже, чем занимается Андронов, и вальяжно удалился. Вампирская привычка беспокоить сотрудников за работой и постоянно перепроверять дела, мало что в них смысля, была у него  в крови.
Вадим перевел дыхание — первый шаг сделан. Шажок, но все же. Теперь предстоит еще один, рука решительно нажала кнопку вызова. Через несколько длинных гудков он услышал вопрошающее:
— Да?
— Ты дома?
— Ты что свихнулся, дома… разгар рабочего дня. Копошусь на фирме, у нас тут запарка, привезли бракованную партию, не знаю, как Фил будет выкручиваться, никак дозвониться не могу, компаньон называется.
— А вечером? Я заехать хочу.
— Зачем?!
— Детей увидеть… — он кашлянул, — в конце концов, имею право, — вот ведь, воспользовался детьми как палочкой-выручалочкой. Да нет, действительно увидеть, обнять. Купить Юрке вожделенную приставку, внезапно пронеслась мысль, а Маше… ну, ей по дороге придумает что привезти.
— Право? — Выразительная пауза. — По воскресеньям и то не больно пользуешься, а тут… у тебя там что, небо упало на землю? — парировала Яна. У него затряслись руки, он испугался, что бывшая откажет, и произнес совсем уж неожиданное:
— Давай ещё начнём разбираться, кто зачинщик всего этого? Буду в районе семи, — и сразу, не давая ей вставить ещё хоть слово, нажал на отбой, тихо положил мобильник на стол. Телефон тут же разразился трелью, высветившись номером бывшей жены, Вадим, не колеблясь, отправил его в чёрный список. Немного остыл от случившегося и сосредоточился на Ванькиных расчетах.
Не успел он закончить перепроверку данных, вернулся Ванька:
— Пакуешь вещи? — поинтересовался он.
— Сам сказал, не раньше понедельника, — Ванька закатился выразительным смешком.  — Что эти дни делать-то думаешь?
— Взял отпуск на оставшееся время, на дачу поеду рыбу ловить. Заодно и подумаю.
— Везёт, а у меня конференция в Бонне завтра. Кстати, послал сообщения и в Международный  астрофизический союз, и в НЕО, уже переполошились, начали перепроверять. Интересное дело выходит, у нас с тобой до рандеву с астероидом тоже примерно семьдесят два часа осталось. Просто символ какой-то. Проскочит, как электричка, глазом моргнуть не успеешь. Да, кстати, ты своему любимому начальнику рассказывал или решил уже не беспокоить? — Определенно, у Варенникова дар, вот только пользуется он им как-то мелко.
— Угадал. Извини, Вань, я сейчас собираюсь к детям. Надо с Яной поговорить.
— Ну да, без нее никак не можешь. Что за человек, в самом деле, ну точно хомяк в банке, она тебя осыпала ласковыми словами, ты размяк и уже не пролезаешь в горлышко. А давно пора. Чего тебе от нее ждать, кроме своих цепей?
— Вань, тебе этого не понять, у нас дети, и они не хотят, чтобы родители разлучались. Наш развод для них и так испытание…
— У тебя будет возможность на первых порах забирать их на лето. И потом, если дело пойдет, мы сами наймем адвокатов и добьемся пересмотра дела  в твою пользу.
— Ваня, дело не в суде. Дети хотят жить с родителями. Вместе.
— Это у тебя мантра какая-то. Ладно, делай как знаешь. Тогда… прощай, что ли?
— И тебе, бражник, не хворать.
В телефоне послышался смешок и немедля за ним короткие гудки. Вадим посмотрел на часы, электронные, опять же от Яны. Установил будильник, проявившийся на дисплее горизонтальной синей чертой, на которую, едва обозначившись, медленно стала набегать красная. Точнее не придумаешь. Дарившая часы будто заранее знала, как будет использован презент.
В последний раз взял телефон — позвонил родителям, справился о самочувствии, убеждённой уверенностью ответил на встречные вопросы, пожелал всего наилучшего. Всё, пора выдвигаться. Вадим поднялся, выключил компьютер и вышел из лаборатории.
2
Мелкие детали цепляются и лезут в глаза куда легче, нежели значительные. «Шкода» снова забарахлила: при въезде в город пропала искра; и пока он возился, оживляя старенькую машину, краем глаза увидел на автобусной остановке молодую парочку — наверное, пришлецы из поднебесной: парень, косая сажень в плечах, едва не на две головы выше своей миниатюрной подруги. В тот момент, когда Вадим взглянул на них, молодые обменивались одним лишь им понятными фразами, широко улыбаясь всему миру. Почему вообще обратил внимание, трудно сказать, в эти минуты, когда покинул лабораторию, не то чтобы мир переменился, но вот видеться стал совсем иначе. Глазами если не любопытствующего туриста, то стороннего наблюдателя определенно.
Влюбленные поджидали автобус, к ним подсел молодой человек с детским креслом-коляской, едва ли не их ровесник, из тех, кого называют «лицом кавказской национальности». Ребенок попросился на руки, он бережно обнял малыша в голубом костюмчике и перевязал тому чепчик, мальчик потянулся к блестящей игрушке — плееру — в руке новой знакомой, та, засмеявшись, подала свой музыкальный аппарат; малыш с восторгом принялся за изучение новой забавы, а девушка, откинувшись на плечо своего друга, улыбалась, что-то говорила, отец охотно кивал, не понимая ни слова, и отвечал уже на своем. Чужаки, только они и могут найти здесь общий язык.
Свеча покинула диспозицию, ее место заняла новая, Андронов вытер замаслившиеся руки тряпкой и поспешно сел в салон, заперся в своем кожимитовом коконе, выбил долгожданную искру и устремился прочь.
Город уже начали сковывать пробки, офисный планктон выбрался на улицы на обеденный перерыв и постепенно замирал в железных очередях в никуда, улица заполнялась машинами, как удав кроликами. «Шкода» после прошлогодней аварии не выжимала больше семидесяти, так что он еле тащился среди спешащих обывателей, его обгоняли даже городские автобусы, что уж говорить о маршрутках. Город куда-то очень торопился, чужой, зашоренный город, город в футляре работы Растрелли.
Пересекши Неву, Андронов добрался до Мурманского шоссе и, петляя проспектами, то и дело сбавляя скорость перед очередной кочкой, выбоиной или участком дорожных работ (как всегда не отмеченных навигатором, видимо, это стихийное явление не поддавалось никакому учету), он забирался все дальше и дальше на север, все ближе к дому. Сперва решил ехать прямиком к Яне, но что-то подсказало: лучше бы вернуться домой, в Полюстрово, и уже оттуда на Петроградский остров, где среди одинаковых домов, одинаковых улочек, напрочь лишенных зелени, обитала его бывшая семья.
Он вывернул к своей бесконечной длины девятиэтажке, Пискаревский в этот час был пуст, и только перезвон проходящих трамваев напоминал о суетности города; ровно в эти минуты он неожиданно вернулся далеко за пределы Ленинграда, еще дальше, в кубанскую степь, где можно дышать всей грудью, где воздух сам просится в легкие, не отстаиваясь в них тяжким грузом свинцовых небес.
Кажется, именно поэтому он и выбрал квартиру в Полюстрове. Относительно чистый и в сравнении с островами зеленый район, неважно, что неподалеку самое страшное кладбище, до него от дома целых три километра пустого проспекта. Когда он последний раз был там — еще с Юркой, года четыре или пять назад. Нет, шесть, еще до Маши. Притихший Юрка прижался к нему, Вадим что-то говорил вполголоса, а затем и сам смолк, подавленный жгучей тишью безымянной могилы, каковую представляло собой все кладбище от конца до края. Да, это было на день снятия блокады. Еще одним промозглым ленинградским днем, больше похожим на сумерки.
Оставив машину прямо перед парадным, он забежал в подъезд, дождался скрипучего неповоротливого лифта. Вошел и замер на пороге квартирки, не зная, с чего начать, за что хвататься в первую очередь. Ванька был прав, назвав его хомяком в банке, вся его обстоятельность ныне оборачивалась неповоротливостью и мучительной неспешностью в принятии решений. В остальных случаях он вполне справлялся с ролью хозяина семьи, но в критических ситуациях инициативу всегда брала Яна. Мгновенно просчитывая обстановку на несколько шагов вперед и подталкивая его к тем или иным поступкам… да, наверное, он боялся действовать очертя голову, наверное, не научился, просто привык поверяться ей, всегда утешая себя тем, что уж она-то сможет. Плывя в ее фарватере. Или просто по течению, когда жена ушла. Вот странно, как же это напоминает Алису в стране чудес — «женись на мне», «приезжай ко мне», — и он, даже ища обходные пути, возможность для передышки, для осмысления, даже находя их, все равно действовал по заданной кем-то программе. Как сейчас.
Первым делом снял пиджак, на улице стоял август, не то чтобы жарко, но это были те яркие дни, когда солнце светит, разгоняя извечную стужу окрестных болот, и прогревая неплодородную землю, а колкий северный ветерок упрямо забирается под рубашку, заставляя надеть поверх нее что-то еще.
Вадим подошел к шкафу, открыл его: как же здесь много вещей, подаренных Яной, купленных ей, выбранных ей, почти ничего своего, разве что вот эти старые джинсы для поездок за город и свитер, он купил его Ваньке, когда Джон Вар собирался посетить Северную Пальмиру, но что-то не заладилось, и Ваня не явился, а свитер так и провалялся до времени на антресоли. Пахнет лавандой. А и ладно, Вадим быстро переоделся, вынул с полки томик статей Бронштэна, Боярской о тунгусском метеорите, вытащил несколько банкнот в сто евро, из бара достал паспорт и  сберкнижку, оглянулся еще раз — вроде ничего не забыл — и покинул дом.
В сбербанк он зашел первым делом, да и было до него рукой подать. Короткая очередь, он сверился с часами, пятнадцать минут на получение всех семидесяти трех тысяч тысячерублевками. Кассирша, молоденькая девица в накрахмаленной рубашке, спросила, сколько снимать. Ровно половину. В отпуск собираетесь, на юг? Он улыбнулся, да нет, здесь отдохнуть, на даче или в доме отдыха. Вадим не понимал, почему та спрашивала, а он рассказывал, внезапно окружающие стали обретать свойственные лишь им черты, обрастая плотью и кровью, оживая, чего прежде в его глазах никогда не происходило — точно неизбежность грядущего пробила брешь в банке и заставила взглянуть на мир иным взором. Вот как часа полтора назад на автобусной остановке.
— Билетики лотерейные возьмете? — Он кивнул. Почему нет, оператор разложила перед ним на выбор несколько билетов разных лотерей по пятьдесят рублей каждая. Он взял два, отошел к окошку, стал стирать защитный слой. Первый мимо, второй, вот тут ему сопутствовала удача: выигрыш еще одной тысячи, он вернулся к кассе, девушка улыбнулась, проверяя, выдала банкноту цвета морской волны, пожелала удачно отдохнуть и купить что-нибудь, он пообещал. Едва подошел к двери, вспомнил про евро, вернулся к обменнику, пусть курс невыгодный, но зато сразу после проведенной операции общий счет банкнот, рассованных по разным карманам,  составил восемьдесят тысяч четыреста рублей.
Андронов поспешил к поджидавшей его «Шкоде». На небо цвета голубого цинка набежали тучи, сегодня к вечеру обещали дождь. Садясь в машину, Вадим вспомнил, как возмущались ленинградцы, когда на телевидении в прогнозе погоды появилась ведущая с московским акцентом: говорившая не «дожди», а «дажжи». Губы плотно сжались, объезжая заполненную водой канаву у подъезда, он вырулил на проспект, выжав из машины предел, помчался на Петроградский остров. Шесть часов вечера, Яна должна быть дома.
Час пик миновал, автомобильная река довольно быстро продвигалась по проспекту. Тяжёлые свинцовые тучи нависали над городом, наползая с северо-запада, закрывая темно-серой пеленой. Погрузившись в раздумья, Вадим проскочил торговый центр, один из множества, что, как грибы после дождя, похожие друг на друга, точно близнецы, выросли везде и всюду. Пришлось разворачиваться, это вернуло его в реальность, отбросив мысли за грань прямого восприятия.
Место на парковке нашлось на удивление быстро. Вадим выбрался из металлического чрева и, подгоняемый промозглым ветром вперемежку с то и дело срывающимися крупными каплями дождя, в три прыжка одолел расстояние до стеклянных дверей, оказавшись под сводами торговой Мекки, с порога нашпигованными рекламными вывесками всех мастей. Отыскал игрушки на втором этаже, но, поднявшись, сразу не вошёл, запах готовой пищи, доносившийся с противоположного конца атриума, заставил сглотнуть слюну — поесть сегодня он так и не успел. Вместо игрушечного магазина, воровато взглянув на часы, пошел в дешёвую закусочную. Одну из тех забегаловок, что обычно оккупируют верхние этажи, и которыми так активно пользуются холостяки в рабочее время и семьи в нерабочее, выбираясь в торговый центр, точно на ярмарку. Расслабиться, отдохнуть, погулять, избавиться от излишка денег и времени, а быть может, просто побыть вдвоем в гомонящей толпе среди музыки, шума и толчеи, сдав на время детей в кино или совсем маленьких под присмотр. Молодые официантки в одинаковых клетчатых рубашечках и накрахмаленных передничках торопливо наливали, укладывали на подносы, считали протянутые купюры, быстро обслуживая проголодавшихся клиентов. Андронов выбрал кафе с арабским названием, тут было поменьше покупателей, попросил щи со сметаной, люля-кебаб и чай, получив заказ, долго оглядывался, прежде чем найти свободное место.
Почему-то вспомнилось, как лет шесть назад водил сюда тогда еще маленького Юрку. Магазин только открыли, на входе, помнится, посетителей встречал жутковатый трицератопс, однако дети безо всякого стеснения перед размерами и видом доисторического монстра седлали его, дергали за рога, лазили в отверстую пасть, в итоге дотюкали, динозавра убрали. Шустрый мальчуган в десять минут все облазил, обшуровал, пятнадцать раз потерялся и двадцать нашелся, потребовал купить танк, бластер на батарейках и грузовик, а устав играться, потащил еще не разобравшегося родителя кормиться. Долго капризничал и упирался, когда Вадим, нагруженный покупками, повел его к выходу, снова просился на второй этаж в зал чревоугодия.
— Через нос полезет, дома поешь, — ответил отец, пытаясь ухватить того за руку, но Юрка только отмахнулся.
— Да при чем тут еда, у них туалет прикольный.
И помчался по эскалатору наверх.
Хотя магазин игрушек оказался небольшим, Вадим замешкался у входа, он так и не сообразил, что подарит Маше. Продавщица, приятная молодая девушка лет двадцати, сразу пришла на выручку, поинтересовалась, для кого подарок,  получив ответ, поманила за собой и сняла с одной из полок большую, в рост Машеньки, куклу в розовом кисейном платьице, удивлённо глядевшую на мир через прозрачное окошко картонной коробки. Аккуратное личико фарфоровой прелестницы обрамляли тяжёлые каштановые волосы. Совсем как у Яны, некстати подумалось ему.
— Кукла говорящая, может петь и танцевать, — присовокупила продавщица. — Родная японская сборка, гарантия два года. В комплекте дополнительный набор аккумуляторов, — и после технической паузы вернулась к девчачьим мечтам: — Вместе с куклой вы получаете несколько нарядов, парикмахерский набор и заколки, блестки, краску для мелирования; дочка сможет делать ей самые разные причёски. Куклу зовут Мелинда — мечта любой девочки. Выписывать?
Вадим согласился, Мелинда ему понравилась. Она и стоила соответственно детской мечте, коммерческий продукт, столь удачно загримированный под прелестную оболочку, половину месячного заработка старшего научного сотрудника, но сотрудник расплатился, не поморщившись, сегодня мечта того стоила. Продавец-консультант Ирина, как было написано на визитке девушки, обрадовано улыбнулась, ещё бы, дорогие игрушки продаются не каждый день, и, передавая ему готовый подарок, добавила:
— Вы очень хороший папа.
Вадим рассеянно кивнул, взглянув на часы — уже без четверти семь, нужно торопиться.
На первом этаже он зашел в компьютерный магазин, приобрёл приставку для сына: руль и педали, — теперь Юрка сможет гонять по трассам Формулы-1, не отходя от компьютера. Настроение заметно улучшилось. Уже не терпелось увидеть радостные лица детей, но, выйдя из магазина, он все же остановился у лотка, на котором продавались цветы, мокрые от дождя, выставленные между вываленными бюстгальтерами, колготками и книжными складскими остатками: от Булгакова и Тютчева до современных скорострельных самописцев, — цена определялась весом тома и составляла от пятидесяти до двухсот рублей. Рассеянно глядя на собрание сочинений Михаила Афанасьевича, он подумал, что букет не помешает. Выбрал любимые Яной белые лилии и, расплатившись с улыбчивой продавщицей, торопливо забрался в машину, поехал прямо к жене, никуда не сворачивая. Проливной дождь закончился, дворники послушно смахивали с лобового стекла последние капли. Воздух очистился, Андронов не почувствовал обычной для города промозглости, всякий раз наступающей после дождя; напротив, мир преобразился, посвежел, и свинец унылого неба теперь подсвечивала двойная радуга, появившаяся над Большой Невкой. Солнце пробилось сквозь тучи и, медленно проходя квартал за кварталом, приближалось к Петроградской стороне, еще немного и лучи догонят застрявшую в пробке на мосту «Шкоду».
Путь до Лахтинской, где ныне в «колодце» старого дома обитала бывшая супруга, занял ещё полчаса. Плюс те шесть минут, когда он, выехав на Большой проспект Петроградской стороны, проскочил мимо въезда, снова запутавшись в одинаковых улочках, словно нарочно позапамятовав на какой по счету сворачивать. Проулки шли через дом-два, ровными рядами, однообразно серо-желтые, грязных цветов, пусть и наполненные сейчас августовским сиянием уходящего на покой светила. Солнце косо высвечивало верхние этажи нечетной стороны проспекта, оставляя в тени главный ориентир — стеклянное здание нового бутика, ножом врезавшееся меж двухсотлетних домов да там навеки и застрявшее. Вадим рванулся назад, снова свернул в последний момент, да что ж его так отбрасывает все время? Въехал в колодец, осторожно огибая вечную лужу в подворотне, натекавшую из-под соседнего дома; здание медленно оседало, капитальный ремонт вроде бы намечался, но все время откладывался, кризис, вечный кризис улочки, не отмеченной на туристических картах. Вот когда рухнет, как месяц назад на Четвертой Советской, тогда и будут реставрировать, ну как же, архитектурный облик второй столицы. И загонять жильцов обратно в растрескавшиеся квартиры, потому как жилой фонд не резиновый, и на всех никак не хватает.
Яна открыла дверь, сразу как он позвонил, видимо, ждала. По лицу пробежала едва заметная тень, она окинула пытливым взглядом пакеты в его руках и начала с порога:
— Что это за выходки… ты почему не отвечаешь на звонки?
Вадим собрался озвучить придуманное на лестнице оправдание и в свою очередь оглядел жену: на лице ни грамма косметики, волосы свёрнуты на затылке в небрежный пучок, глаза припухли, — обычно супруга без макияжа и причёски за порог не выходила.
— У тебя что-нибудь случилось? — просто спросил он, протягивая цветы.
— У нас всё в порядке, — делая ударение на слове «нас», отрезала Яна, разглядывая неожиданное подношение, хотела добавить еще что-то, но тут, не дав договорить, с  ликующим криком:
— Папа пришёл! — на руке повисла Машутка, а вслед за ней из комнаты появился и сын.
Вадим раздал сюрпризы и, только когда дети, каждый со своей обновкой, удалились в зал, заметил, что Яна до сих пор удивлённо разглядывает лилии.
— В дом пустишь? — после минутного раздумья поинтересовался он.
— Проходи, тапки в шкафчике, сейчас будем ужинать, иди в зал, я позову, — и, не добавив больше ни слова, ушла на кухню.
Вадим обнаружил мужские шлёпанцы на два размера больше, значит… сердце болезненно сжалось, но разве у него есть право задавать вопросы. Былая решимость переговорить с женой улетучилась, в самом деле, о чём им сейчас говорить? Он прошел в зал, прежде Яна не пускала бывшего мужа дальше прихожей, выдавала детей, точно под расписку и так же забирала. Впрочем, год назад он все же пробился в комнаты.
Здесь ничего не переменилось. Всё те же картины на стенах, пастушки и пастушки, слоники на тяжелой горке, заполненной саксонским фарфором, настольные часы с пузатыми ангелочками под стеклом, хрустальная люстра под потолком, диван под белым чехлом, два кресла в точно таких же одеяниях, все это ему и прежде и сейчас напоминало интерьер дома-музея Льва Толстого в Москве, вот только классик жил куда аскетичней. На диване устроилась Маша, усадив куклу на колени, девочка осторожно, словно Мелинда была из хрусталя, меняла ей наряд. Ныне модные орхидеи нескольких цветов в одинаковых в тон мебели и гобелену с репродукцией шишкинских медведей вазонах на широком подоконнике, проглядывая сквозь бежевый тюль, на мгновение отвлекли внимание. Да, всё, как и должно быть у Яны.
— Па, что-то не ставится, поможешь? — попросил сражавшийся с компьютером Юрка. Вместе с Машей, помогая ей донести кукольные принадлежности, Вадим прошел в детскую, здесь он не был куда дольше. У Юры появились новые плакаты гоночных авто, переменился диван-кровать, на котором тот спал, стал поновее и подлиннее, под возраст стремительно растущего ребенка. Новые диски с фильмами, в основном приключенческие боевики, один как раз лежал с распахнутой обложкой на столе, Андронов-старший полюбопытствовал: вроде как новомодный вестерн, оказывается, и их еще снимают. С его детства хоть в этом нет никакой перемены.
Юрка отвлек от воспоминаний, Вадим сел и долго разбирался с настройками, попутно беседуя с сыном о том о сем. Маша была пока настолько поглощена подарком, что не могла отвлекаться сразу на все, поэтому молчала, только тихонько что-то напевала, расчесывая то себе, то кукле волосы. Но так было всегда, вопросы у нее появятся немного позже.
По дому разлилась трель неизвестной птицы, в дверь звонили настойчиво, если не сказать нахально. Потом он услышал, как Яна торопливо отпирает замки и дальше вальяжное:
— Привет, малыш. Я соскучился.
Дверь немедля захлопнулась. Вадим обернулся в кресле: до этого увлечённые подарками дети притихли и прислушались. Юрка, точно извиняясь,  сел на диван рядом с прижавшей куклу к груди Машей, но глаз на отца не поднял. Напряжение повисло в воздухе, Вадим подумал, что дети похожи сейчас на тоскливо жмущихся друг к другу птенцов в покинутом родителями гнезде.
В дом вошел кто-то, ему неизвестный, но хорошо знакомый всем остальным обитателям. И знакомый очень по-разному. Яна насколько возможно понизила тон голоса, но он срывался от волнения, и можно было услышать обрывки фраз:
—  От тебя целую неделю ни слуху ни духу… я уже думала в розыск подавать.
— Прости, встретил старого друга, с института не виделись, расслабились немного, — без тени вины в голосе ответствовал ей мягкий баритон.
— Тогда зачем выключать телефон? — уже достаточно громко поинтересовалась Яна.
— Я извинился, малыш.
— Извинился?! А предупредить никак не мог? Мне надоело слушать эти басни.
За этим последовала странная возня, нечленораздельные звуки. Тишина, а затем снова шепот, Вадим расслышал фразу «или ты хочешь, чтоб я вообще не приходил», за которой последовало новое молчание.
— Это дядя Фил, — надсадным шёпотом заговорил Юрка, — мама сегодня так плакала, — и хотел было что-то добавить, но осёкся, отец приложил к губам указательный палец. Вот вам и ничего не понимающие дети, молнией пронеслось в голове.
— Знаешь, лучше тебе уйти сейчас, ты очень не вовремя, — внезапно зазвенел сталью голос Яны, — я сама позвоню.
— Так. Значит, сначала «милый, поддержи фирму, в ней мое все», а теперь уходи, не до тебя? Нет, дорогая, так не пойдёт, давай ты сейчас успокоишься, будешь паинькой, а обсуждать обиды будем потом. — И через паузу удивлённое: — Да, и где мои тапки?
Дверь распахнулась, на пороге возник высокий мужчина в дорогом костюме, оглядев Вадима тяжёлым взглядом, медленно повернулся всем телом к Яне.
— Это Вадим, мой бывший, — поспешила представить она, — он к детям пришел.
— В моих тапках?!
Любовник, ревнующий к бывшему мужу, наверное, со стороны ситуация выглядела более чем комичной. Хотя сторонам так не показалось. Вадим инстинктивно снял с ног шлёпанцы, отодвинул их в сторону. Соперник оглядел помещение, на секунду задержавшись на Маше, всё ещё обнимающей куклу, посмотрел на Юрку, вцепившегося в отцовскую руку, исподлобья глядящего не пришельца. Что-то для себя решил. И уже через мгновение его крупное, высеченное из гранита лицо, обрамленное шапкой пшеничного цвета волос, озарилось благожелательной улыбкой явного снисхождения:
— Я Фил, — с порога представился он, протягивая руку, — давний партнёр Яны по бизнесу.
Вадим не поднялся, вообще не сдвинулся с места, не мог ответить на жест доброй воли, на словах «давний партнёр» его передёрнуло. А ведь Яна уже давно говорила, не раз вскользь — к месту и не очень — упоминала о некоем иностранце русского происхождения, который вроде как изъявил желание выкупить её прогоравшую фирму. Это и правда было давно, вот и досиделся в банке, и ответы на мучившие столько времени вопросы пришли к нему сами в лице благообразного Фила, покусывавшего губы и бережно засовывающего непринятую руку в карман брюк. Жест он растолковал однозначно:
— Я на минуту заскочил, извиняюсь, что помешал.
—  Фил! — вмешалась Яна.
— Ну, у вас сцена, чего уж там. Знаешь, я сам позвоню тебе, малыш. Как-нибудь потом, — прибавил давний партнёр и стремительно вышел вон; входная дверь хлопнула, закрываясь. Несколько мгновений стояла тишина, затем Яна выскочила на кухню. Вадим нашел её рыдающей, размазывающей слёзы по фарфорово-белому лицу, брошенные небрежной рукой в раковину лилии тоскливо протягивали бутоны к стоявшей тут же заготовленной вазе, в которую им так и не довелось попасть.
— Это всё ты, ты-ы-ы,— содрогаясь всем телом, выплакала она,— чёрт тебя принёс, как будто не мог воскресенья дождаться.
— Значит, Фил? А я голову ломал, старался, уж и на курсы бухгалтеров, как ты хотела, собирался пойти. Хотел обрадовать, жаль, не успел, в тот самый вечер ты сообщила о разводе. А знаешь, оказалось, что у меня не такая уж негодная профессия. Ванька в Америку зовёт, предложил место в своей лаборатории, — слова, столько времени копящиеся где-то глубоко, сейчас без его воли вылетали одно за другим.
Яна враз перестала плакать, затихла, подняла глаза.
 — Что удивляешься? Да, Ванька, этот, в твоём понимании, вечный неудачник большим человеком стал. И там за мои знания будут хорошо платить, настолько хорошо, что ни одному бухгалтеру не приснится.  Вот если бы не давний партнёр, того и гляди помирилась бы с мужем, поехала в волшебную заграницу с кисельными реками и молочными берегами,  — скороговоркой продолжал Вадим.
— Что ты такое говоришь?
— Правду. Знаешь, я почему-то все время думал, ты меня любила. Скажи честно, Яна, любила хотя бы один день? Ну тогда, в грозу?
Ответом было ледяное молчание, но и его оказалось предостаточно. Вадим посмотрел на свою супругу, вздохнул и произнес вполголоса:
— Теперь неважно, накорми детей, я забираю их на дачу, ответ надо дать до понедельника, там и обмозгую, довольно им смотреть на твои слезы, на этого дядю, пусть хоть отдохнут недолго.
Глаза жены расширились, но Яна мгновенно взяла себя в руки, этому её умению парировать в течение секунды любые удары судьбы он завидовал всегда, и ответила:
— Езжай куда хочешь, детей не отдам, на даче им делать нечего — и точка. А сам отбывай на все четыре стороны.— И громко добавила: — Маша, Юра, идемте кушать, ужин остывает.
Вадим замер. Не нашелся, чем отразить удар. А она продолжила атаку:
— Может, тебе тоже налить?
— Яна, ты не должна….
— Мне лучше знать. Юр, иди, все остынет.
— Пап, так ты в воскресенье…
Он не помнил, что ответил на этот вопрос, кажется, просто кивнул, проглотив слова прощания, ком встал в горле, непереносимый ком, разрывавший его изнутри. Его выжали, он вышел к скрипучему лифту, не помня как, спустился, влез в машину, очень долго возился с ключами, всё никак не заводилась, потом сообразил, что тыркает в магнитолу. Ключи упали на пол, позвенев, зажав голову руками, он ткнулся в руль и замер.
3
«Шкода» мчалась по шоссе все дальше и дальше. Одолев центральные улицы, машина уже летела, подскакивая на колдобинах по спальным районам, увеличивая и без того немаленькую скорость. Как прежде, до аварии. Девятый час, пробки потихоньку рассасывались, вот только на Московском проспекте еще оставался пятикилометровый затор, вероятно, авария, он поехал в объезд. Глянцевый, пафосный Санкт-Петербург кончился еще Невским и прилегающими улочками, стрелкой и каналом Грибоедова, центральными проспектами и магистралями, стоило покинуть одну из таковых, он оказался в другом городе, по виду не изменившемся еще с начала девяностых. Странная иллюзия, что, соскочив с Московского проспекта, он выбрался в другой мир, долго не покидала. Покуда он колесил щербатыми, глухими, загаженными дворами и переулками гнилых районов, построенных на болотистой земле, никак не желавшей принимать ни человека, ни деяния рук его. И это проявлялось во всем: от изуродованных зданий, покрытых потеками и шелушащихся штукатуркой до увечных улиц, позабывших не только о разметке, но и об асфальте. Земля, пробиваясь в самую малую щель, всякий раз обращала в прах старания человеков, еще и еще раз доказывая тщетность потуг безумного царя, возжелавшего возвести здесь новую столицу великой империи, блеск фасадов которой затмевал нищету и убожество. Низводила в прах величественные постройки выдающихся архитекторов, дерзнувших нарушить запреты земли, а теперь их потомки с остервенением сражаются с нею, пытаясь восстановить прежний облик тщеславного города, едва ли не ежегодно реставрируя и реконструируя палаты и храмы.
У самого КАДа Вадим снова оказался на трассе, соединявшей обе столицы едва различимой нитью. Еще триста пятьдесят километров, и он окажется у цели. Машина вырвалась за пределы городских стен, трасса Е-95 считалась лучшей в стране, и это чувствовалось, «Шкода» будто обрела новые силы, прежде ей неведомые, она мчалась, она летела, вознеслась над шоссе, и не было ей удержу. Стрелка спидометра перевалила за шестьдесят километров, за семьдесят, восемьдесят... Андронов боялся даже смотреть, боялся помыслить, что этот полет прервется, бегство окончится.
Да, что скрывать, именно бегство, никак иначе назвать невозможно, мысль вернулась бумерангом, ударив еще раз. Андронов замер в бешено мчащейся машине, казалось, презревшей законы физики, создавшей новые и по ним живущей в эти минуты неистового, неистощимого движения к заветной цели, прочь от цели другой, лишь бы не вспоминать и не оборачиваться, никогда больше не оборачиваться.
Опять проиграл, и с этим уже ничего не поделаешь. Поддался, не смог найти нужных слов, не убедил, не воспрепятствовал… ничего не сумел. Как всегда, как раньше, как позже… нет, позже уже не будет, он сам вычеркнул будущий день из своей жизни, сам остался один и теперь мчится неведомо куда, тщетно пытаясь оборвать волочащиеся корни. Нет, не оборвать, конечно,  но…
Машина ушла в бок, обходя зазевавшуюся фуру, спешащую по своим делам, «Шкода» вывернула столь широко, что Андронов едва удержал ее от падения в кювет. Окончательно развиднелось, солнце, заходя, косо слепило глаза, и ни выстроившиеся вдоль дороги деревца, ни далекие домишки, с каждым километром становящиеся все ближе, но и все ниже, не спасали, изредка все удлиняющиеся тени падали на шоссе, чересполосица света и сумерек только раздражала глаза. Вадим вернулся в крайний левый ряд, газ в пол и не думать, больше не думать, сосредоточиться на скорости, на безумстве гонки. Осталось всего ничего, скоро десять, какие-то шестьдесят четыре часа — и все кончится, все боли, страхи, неудачи и неурядицы, все потерянное останется потерянным навсегда, а невозвращенное не вернется. Газ в пол — и дальше, еще дальше, скорость выросла до ста, потом до ста десяти, он не верил своим глазам. Пусть хоть это неверие выветрит из головы его боль, скорбь и отчаяние, пусть хоть что-то вернет покой и развеет сомнения в правильном пути бессмысленного бегства.
Потихоньку начало вечереть, плотные сумерки нехотя наползали на дорогу, над Е-95 зажегся аргон огней, высветляя оранжевым федеральную трассу, вокруг световых пятен стала сгущаться темнота. Солнце утонуло в набежавших на горизонт тучах, тускло высвечивая последними багряными отблесками, когда Андронов, проезжая мимо неубранных или заброшенных колхозных полей, мог видеть среди посторонившихся дерев или полуразрушенных домиков уходящее на покой светило.
Оно сгинуло в сумерках, но бешеная гонка продолжалась, и теперь лишь огни больших и малых городов, располагавшихся вдоль трассы, обозначали фон его путешествия. Скорость не снижалась, вот только горючее подходило к концу, недалеко от Новгорода Великого он вынужден был притормозить, спохватившись, закупился продуктами на самой обшарпанной бензоколонке, медленно тонущей в темноте неслышно подходящей ночи, столь величественной и столь безоглядной, что, казалось, ей уже не будет конца.
И снова в путь. Огни Великого Новгорода остались позади, следом за ними, точно некто повелел сотворить именно так, стали пропадать огни пролетавших и остававшихся за бортом «Шкоды» поселков. Навигаторы — что машины, что мобильного — указывали на присутствие здесь живых людей, на множество обиталищ самого разного вида и размера, но эти сооружения, на скорости проносившиеся мимо, всегда мимо, не различались взглядом. Лишь самые ближние горели отраженным от Е-95 светом. Пустыми мертвыми бельмами стекол — с каждым пройденным десятком километров в них оставалось все меньше света. Осознав это, Вадим невольно вздрогнул. Всего лишь одиннадцатый час, кто ложится в такую рань? Пусть даже страда в самом разгаре, и крестьянам рано вставать, но ведь есть ещё рабочие, и служащие, которые засиживаются допоздна даже в таких глухих, отброшенных от цивилизации селениях, мимо которых эта сама цивилизация проносится каждодневно, ни разу не останавливаясь. Городки и поселки, села и деревеньки, встречаемые им по пути, погружались в кромешную тьму подступающей ночи, и лишь редкие огни высвечивали тепло человеческого жилья. Будто мир, им покинутый, оказался оставлен навсегда, выдернутый предложением, перед которым не смог устоять, он соскочил со своего привычного пути от дома до работы. Машина, обретя сверхспособности, мчала его в неведомое, в то, о чем он слышал, но с чем доселе никогда не соприкасался — точно попал в гравитационную ловушку черной дыры и стремительно погружался в нее, проносясь через время, медленно опускавшееся на поверхность коллапсирующей звезды. Он точно возвращался назад, отмахивая с каждым новым километром не год, но десятилетие, к началу времен, к сумеркам истории, неведомым летописцам, и оттого еще более мрачным, непроглядным, непроницаемым.
Еще десяток километров — и трассу накрыла всепоглощающая тьма. Последний огонек остался где-то там, уже в пяти или шести километрах за кормой его ракеты, и теперь вокруг был лишь мрак. Только лампы усердно калили аргон, направляя потоки фотонов исключительно на трассу, ни одной частицы вовне, все только на недавно смененный асфальт со свежей разметкой, с яркими, светоотражающими указателями, блестевшими, точно крохотные солнца в свете фар, с отбойниками, с четко отмеченными съездами — в никуда. Трасса оставалась сама по себе, ведя его все дальше и дальше, в неведомые глубины, в такие бездны, что призывают сами себя, множась и разрастаясь, abyssus abyssum invocat, как тут не вспомнить псалтырь, поглощая все окрест. Все, но не загадочную, мистическую Е-95 тонкой чертой протянувшуюся на шестьсот пятьдесят километров от одной столицы до другой. И теперь, почти на средине, понять, которая из столиц нынешняя, а которая грядущая, уже невозможно. Как, кажется, невозможно постичь, ни сколько ему еще мчаться по враз обезлюдевшей трассе, ни почему он остался на ней один, нет, последнее, наверное, очевидно, это его засосала черная дыра, и теперь он притягивается в ее нутро, в самую сердцевину, подобно выпущенной из лука стреле, презревшей законы всех миров и пространств, позабывшей о них и лишь исполняющей волю. Отчаянную последнюю волю беглеца, вознамерившегося убежать от всего и вся.
О нужном ему повороте трасса сообщила заблаговременно, за три километра, за несколько минут свободного, пока еще свободного по ней полета, по прошествии которых он сам нажал на тормоза и, заложив руль влево, покинул путеводную нить Ариадны, прекратив отчаянный полет челнока меж двумя столицами и оказавшись на дороге до Бологого.
Вот теперь он достиг поверхности черной дыры. Поселок, который проезжала «Шкода», пересекая его центр, казался давно вымершим, нет, скорее, иллюзией, как и все, что находилось вне Е-95, все, что когда-либо попадало за время пути на сетчатку глаз. Страшной иллюзией давнего прошлого.
Асфальт кончился столь же неожиданно, внезапно машину повело, она едва не съехала в глубокую канаву, до краев заполненную после недавнего ливня. Он осторожно сбавил скорость, ибо иначе не добраться до подлинного, а не фантомного центра черной дыры, вырулил, задержавшись на краю лужи лишь на мгновение, чтобы оглядеть окрестности. Щербатые дома с выбитыми глазницами щурились на него ничего не выражающим взглядом заброшенных слепцов, вставших тут, близ трассы, но не ведающих о ее существовании. Далее последовал отчасти благоустроенный дом с обвалившейся крышей, за ним разрушенный палисад и пустота вместо строения, после небольшой парк и еще дома, на сей раз целые, но молчащие, наполненные пустотой и тишиной от фундамента до самой крыши. Казалось, открой окна, и вся эта пустота и тишь обрушится и погребет под собой. Взгляд на часы — полночь, он не удивился этому совпадению. «Шкода» медленно побрела дальше, мимо разрушенного завода, через дыры в заборе он видел заросшие мелкими деревцами и бурьяном груды кирпича: не то бывшие здания, не то будущие, но так и не сбывшиеся. По другую сторону через слепоту в неярком свете фар можно еще было различить надпись на воротах «НИИ точного приборостроения», но за воротами не просматривалось уже ничего, даже будки вахтера. Врата вели в никуда, в другой мир, в ту вселенную, что ныне ему недоступна. Вадим двинулся дальше, стараясь не оборачиваться, за воротами последовала долгая свалка разбитых человеческих судеб, на которой драные диваны и шкафы соседствовали с рассыпавшимися, бьющими брезентом на ветру палатками тех, чьи судьбы некогда напрямую зависели от приезжавших на свалку мусоровозов. Газетный вихрь поднялся было, выстилая путь перед ним устаревшими новостями, донесшимися до этих мест, но сразу стих, как и все прочее.
И только внезапно пробудившиеся зарницы далеко на юго-западе, возвещавшие скорое приближение грозы, несколько раз осветили эти обломки неведомых судеб. Вадим ехал, постоянно оглядываясь, едва только зарницы высветили груды позабытого людского мусора, ему почудились таинственные тени, полосами, точно в плохом кино, промелькнувшие через вершины гор обрушенных надежд. Странный утробный вой донесся до его слуха, вой нерожденных? Он содрогнулся всем телом и поспешил дальше. Снова впереди канава, ухабы, «Шкода» едва не села на брюхо, когда пробиралась по дороге, но лишь поскреблась о землю, еще один жутковатый звук, слившийся в его сознании с теми шелестами, вскриками и завываниями, что доносились не то со свалки, не то от врат незримого мира, откуда-то сзади, но не удаляясь и не приближаясь, следуя за ним на почтительном расстоянии, всячески напоминая о себе.
Он прибавил скорости, новая канава, напрасно он поспешил, «Шкода» начала сползать в разбитую колею, руль резко вправо, новый вой и отсвет зарниц, на секунду он потерял управление, руль, словно ожив, стукнул по ладоням. Машина замерла.
Замер и водитель, тревожно вслушиваясь, осматриваясь по сторонам. Утробный звук существа, так и не смогшего ее покинуть, снова разнесся по пустыне, некогда принадлежавшей человекам. Ему не было ответа, он умолк, но лишь на мгновение, а затем продолжил скорбеть по своей несвершившейся жизни, пытаясь не то избавиться от нее, вернувшись в никуда, не то выбраться в пустошь, продуваемую колким юго-западным ветром, холодным или жарким, не разберешь. Вадиму ветер показался напрочь лишенным столь важного и естественного признака, и это призрачное нечто овевало его, забиралось под свитер, под рубашку и остро кололо иглами не то жары, не то холода, не то чего-то столь непостижимого человеческими чувствами, что оставалось лишь поднять стекла и, заведя мотор, попытаться двинуться дальше. К тому месту, где обязано быть жилье. Всего-то в тридцати километрах, а то и того меньше; навигатор, попав в неведомые пространства, напрочь отказывался уточнять координаты.
Со второй попытки «Шкода» завелась, наконец-то, Вадим выдохнул, только сейчас заметив, что пот градом льет по его лицу, а сердце отчаянно колотится, желая покинуть клетку ребер. Легковушка медленно пересекла перекресток, на котором, будто вечно пустое распятие, стоял телеграфный столб. Двинулась дальше по ухабам и кочкам, ямам и колдобинам, мимо лесков и развалин по пустоши, располагавшейся за пределами человеческого разумения. Вой повторился, кажется, не один. Вадим снова обернулся, но зарницы не вспыхивали более, отсверкав свое, утихли, и только пение нерожденного безотрывно преследовало его машину, унылое, безнадежное, беспамятное, начинавшееся с конца и завершавшееся началом. И только пустыня окрест внимала потонувшим в ее просторах и недрах надеждам, помыслам, и проклятиям. Гнилые заборы редкие свалки и скрюченные рукой времени дерева вибрировали в такт крику нежити, то усиливавшемуся до грани человеческого восприятия, то сходившему до шепотов шелестов и шорохов, но более не прекращавшемуся ни на минуту.
Вадим попытался разогнать машину, и вой разделился, принявшись сходиться с обеих сторон. Водитель истово искал здесь хоть что-то знакомое, живое, но полуразрушенные избы и покосившиеся амбары чурались, не помнили его, упорно пробиравшегося по узкой улочке, неведомо куда ведущей, да и ведущей куда? — ответа на этот вопрос он уже не знал, предался дороге, и та несла его, без жалости и ненависти, влекла бесконечностью, выскользавшей из света фар, и скрывавшейся в безвременье позади машины. Казалось, он едет по кругу, по беговой дорожке, стелившейся под колеса автомобиля, и только менявшийся всякий раз, как в калейдоскопе, угрюмый, отверженный и отвергающий пейзаж, заставлял его двигаться дальше, без мысли, без надежды, просто двигаться, не останавливаясь, да еще вот этот непрекращающийся вой.
Сколько прошло времени, непонятно, часы изображали что-то абстрактное. Единственная стрелка, которая хоть что-то могла ему сказать, показывала расход горючего, дрожала на четверти бака, опускаясь тем быстрее, чем дальше он продвигался, и ему начало казаться, что даже эта, последняя, кому он мог довериться стрелка лжет. Объединившись в союз с подступающей тьмой, старается остановить его здесь, в краю вечной ночи, среди разбитых изб и истошного крика нерожденных, обходивших его со всех сторон, заключая в мёртвое кольцо.
Впереди мелькнуло яркое пятно, Вадим встряхнулся. Девичий стан, шелками стянутый, двигался впереди его машины, остановился, обернулся. Изумленный увиденным, никак не вязавшимся с дорогой, он машинально проехал еще несколько метров и только затем остановился. Девушка подбежала к «Шкоде», волоча за собой объемистый чемодан, колесики безнадежно завязли в глинистой почве. Кажется, только эти звуки постукивания тяжелой клади о землю и торопливый шум шагов, заставили его поверить в реальность происходящего.
— Простите, дом 32 по улице Совхозная? — он немного растерянно огляделся по сторонам. Пейзаж, прежде калейдоскопически мелькавший за окнами, медленно преображался, выдавливаясь знакомыми строениями, едва различимыми в кромешной тьме. Сам удивился, как сумел, невзирая на миражи, на какое-то галлюцинаторное восприятие происходящего, довести машину почти до дома. Сейчас он свернет у озера, и первый дом по Дачной его. Вернее, Яны, боль вспыхнула и тут же ушла, прогоняемая не то незнакомкой, не то непривычной тишиной… да, вой, наконец, стих… а был ли он на самом деле, этот утробный жуткий звук, или это тоже порождение иллюзии, из которой ему еще выбираться в прежний мир.
Мучительным усилием воли он заставил мысли замолчать.
— Вы прошли, это чуть дальше, за лужей, — он махнул назад. — Только… подождите, — голова работала через такт. — Петр Афанасьевич десять лет как упокоился, а родственников у него я не припомню. Вы будете?
— Я не к Петру Афанасьевичу, нет, я… к другу.
— Но в тридцать втором никто вроде как не живет, — он не был здесь с прошлого лета, кто знает, может, и эту развалюху отдали дачникам. — Он, друг ваш, дом этот снимает?
— Нет. Живет в нем. Василий Усольцев… вы такого можете знать? — как-то странно она говорила, вроде и на правильном русском, без заметного акцента, но ударения удивительно расставляла, в каждом слове получалось по два, если только изначально оно не попадало на последний слог. Странное чувство овладело им, будто и эта девушка — тоже плод иллюзий, просто те обрели какую-то иную форму, будто вой нерожденных обратился в голос вот этой молодой, едва ли тридцати лет, девушки.
— Признаюсь, первый раз слышу. Говорите, живет здесь? — Она кивнула. — И адрес именно этот?
— Он дважды мне его повторил, я не ошиблась. — И тут же без остановки: — Простите, я должна спешить, мне срочно. Вы говорите, мимо лужи и дальше?
И, не дослушав, скрылась, исчезла, он включил задний свет, но девушка пропала, сгинула, Вадим поежился, он не различал ни стука чемодана, ни шороха шагов, скользящих по глине, весь обратился в слух: но нет, прежних завываний не было. Вцепившись в руль, поспешил завести машину, поехал дальше, снова не оборачиваясь. Совсем чуть-чуть, всего-то две сотни метров — и машина уперлась в ворота дома.
Отпирая, он еще подумал, надо было бы проводить, показать… мысль угасла. Заведя авто в гараж, войдя в дом и включив повсюду свет, как последний рубеж обороны от непознанного, гнавшегося за ним всю дорогу, он понял, насколько измучен поездкой. Присел на диван, жадно глотая колодезную воду  из ковшика, странно пахшую мятой. Потом приложил холодный ковш ко лбу. Стянул свитер и прошел на кухню, решая, разогреть ли сейчас привезенные полуфабрикаты или плюнуть и завалиться спать, время уже позднее.
Покуда он так стоял, со двора послышался шорох. Вадим замер с пакетами в руках.
«Бум, бум, бум», — ритмично застукало снаружи. Залязгала железная калитка, забыл, забыл закрыть. Пакеты немедля вернулись на стол, как угнездился на своем месте и давешний страх; Вадим, подгоняемый всё ещё державшими сознание в железных когтях кошмарами, стремительно вышел из кухни. Звук приближался, усиливался.
Вооружиться, а чем? Весь огородный инструмент сложен в сарае, а другого оружия в доме никогда не бывало. Что-то тяжёлое проскрежетало по деревянным ступеням крыльца, час ночи, успел выхватить настороженный взгляд, кого в такое время… неужели… а дверь запереть не успел, рука вцепилась в дверную ручку, одновременно с этим снаружи послышался вой, гадкий, промозглый, он точно насмехался над ним, маленьким тщедушным человечком. В дверь заскреблись, да, именно не постучали, а… в ноги ударила горячая волна, они вмиг сделались ватными. И голос, жуткий, леденящий кровь первозданным ужасом, отдаваясь от стен многоголосым эхом так, будто существо, его издававшее, уже попало внутрь, невидимое, и завыло, предупреждая хозяина о своём присутствии. Вадим не мог двинуться с места, но чувствовал, как волосы шевелятся на макушке.
4
— Кыш, пошла, фу! Не подходи! — выкрикнул за дверью женский голос, своею дрожью заставив вострепетать и Вадима, по деревянным половицам крыльца  затопали, доски под ногами завибрировали, вой оборвался на высокой ноте.
— Откройте, пожалуйста, — взмолились снаружи.
Вадим нажал на ручку и увидел перед собой встреченную на дороге девушку. И без того большие глаза расширены от ужаса, пестрая шёлковая накидка сбита набок; ему показалось, он заметил, как под тонкой полупрозрачной кожей в ложбинке у основания длинной шеи неистово бьется пульс.
— Извините, можно ваше электричество? — срывающимся голосом начала пришелица. — У меня телефон закрылся. А тут собаки, целая стая…
— Заходите скорее, — так и не разобрав, что именно та хотела сказать, пригласил он. Девушка не заставила себя ждать, Вадим помог перетащить через порог отяжелевший от налипшей глины чемодан и, сразу же захлопнув дверь, закрыл её на все замки, повернулся, оглядел гостью.
Отливающие медью волосы, завиваясь у самых корней, непослушными барашками обрамляли бледное тонкое личико, падали на высокий лоб. Только чуть вздёрнутый носик и конопушки, во множестве разбежавшиеся по щекам, выдавали в гостье смешливый характер, который никак не вязался с глазами бездонной, головокружительной глубины. На ум немедля пришла Ассоль в незабвенном исполнении Анастасии Вертинской. Ладная, точёная фигурка затянута в джинсы, прежде белоснежные, ныне заляпанные грязью дорог, кроссовки на крошечных ступнях, бирюзовая футболка с глубоким вырезом, а поверх всего этого тонкий в бирюзовых же разводах шелк заканчивался живописным узлом на хрупкой точеной талии. Гостья выудила из дамской сумочки сотовый телефон, предъявив его хозяину, тот действительно был выключен, достала шнур  зарядного устройства.
— Ничего не пойму, — выдохнула гостья. И, заметив немой вопрос в глазах собеседника, добавила: — Я его дома заряжала, заряжала, а он взял и закрылся, а мне позвонить… очень надо.
— Пожалуйста, — Вадим взял сотовый, присоединил шнур и жестом пригласил девушку в комнату, та молча разулась и прошла за ним лёгкими неслышимыми шажками. Андронов нашел розетку, включил в сеть. Интересно как сказала, мимоходом подумалось ему, закрылся, а не выключился.
— Спасибо. — И, пока коммуникатор включался, спросила: — А вы Усольцева не знаете, Василия Усольцева? — наверное, не узнала, ничего удивительного, в темноте и на свету человек выглядит по-разному.
— Вы меня уже спрашивали, на дороге. Ни разу не слышал о таком.
— Так значит, это вы. — Он кивнул. — Тот дом заколочен, номер 32, видно  давно. Неужели я ошиблась, а тут ночь… только у вас окна горят.
Ночь в Бологом — это серьёзно, волнуясь, она снова начала коверкать, переставлять местами слова, так, словно постоянно переводила саму себя на русский с какого-то другого языка. Подобную же странноватую манеру говорить в последнее время он стал замечать за Ванькой, вынужденным в основном общаться и думать на английском. Те же мучительные паузы, лёгкий прононс, особенно в начале разговора, пока он окончательно не перейдёт на родной великий и могучий.
Она нажала на кнопку, приложила к уху телефон. Вадим вспомнил о брошенных на столе пакетах с провизией и, решив не мешать гостье, удалился на кухню. Включил холодильник и только успел рассовать еду по полкам, как тихо появилась она.
— Соединение не проходит, — прошептала гостья. — Может быть, у вас есть стационарный телефон?
Вадим невольно улыбнулся, понимая, что сейчас выглядеть будет более чем странно. Девушка смотрела на него во все бездонные глаза.
— Подождите, так ничего не выйдет. Идемте на крыльцо.
— Не понимаю, зачем, ведь связь…
— Это в столице может быть связь, а у нас нужны чудеса техники. Извините, сейчас я вам помогу. Жаль, распогодилось, а так бы было немножко попроще.
Гостья уже не спрашивала, какое отношение погода имеет к установлению связи с ближайшей ретрансляционной башней. В ее представлении все происходило просто и понятно, впрочем, она никогда подобными вопросами не забивала голову. Когда сдавала телефон в починку, сразу после войны шестого года, техник говорил насчет слабой антенны и предлагал поменять, а то в бомбоубежище ловить не будет, она лишь пожала плечами: ведь война закончилась, к чему теперь убежища?
Вадим взял медную проволоку, привязал к телефону, другой конец примотал к громоотводу. Подергал, посмотрел, чтобы ничего не отвалилось хотя бы на время разговора. Только потом под ошеломленное молчание гостьи подошел и вручил ей модернизированный телефон. Пожал плечами:
— В хорошую погоду иначе не дозвонишься, вышка на той стороне железной дороги, были бы облака погуще, сигнал бы отразился, а так…
Ее глаза говорили сами за себя. И пускай в руках девушки оказался уже полумобильный телефон, но стоило ей вновь вызвать спутник, как переадресация прошла на ура. Она вздохнула с облегчением, обернулась к Андронову, не то хотела поблагодарить, не то еще что, но тот понял все сам и поспешил оставить гостью на крыльце в одиночестве.
Ожидание продлилось совсем недолго. Дверка тихонько скрипнула, стекла негромко звякнули, раздались легкие шажки по крыльцу. Тонкая ладошка с телефоном приложена к губам, глаза затуманены, будто желают выплеснуть наружу созревшую слезу, но на лбу уже появилась упрямая морщинка; она смогла, сдержалась. Прямо как Яна, ёкнуло внутри. Зубы скрежетнули, он покачал головой — нет, от этого, видно, до конца дней не избавиться.
— Ну конечно. Номер заблокирован. Симку раздавили и выбросили. Как и меня… Господи, какая же я дура. Какая дура. — И почти без паузы: — А как до таханы добраться не подскажете? Я вроде проезжала.
— Куда? — незнакомое слово «тахана» совсем сбило его с толку.
— До станции, — спохватилась она, — железнодорожной, я в город должна немедленно.
— До утра поездов на Ленинград, простите, Питер, не будет, — ответил он, но, заметив испуг в её глазах, немедля стушевался и дополнил, — нет, я, конечно, могу подвезти, если вам срочно…
— Я заплачу, сколько надо, — взмолилась пришелица, — пожалуйста, с утра на ногах, полёт, я еще самолётов боюсь, потом взяла такси и сюда, так спешила, а здесь… развод, понимаете, как девчонку развели, как школьницу.
Она и показалась Вадиму школьницей, не возрастом, но вот тем неуловимым ощущением, происходящим из самого ее нутра. Девичьи  глаза вновь наполнились влагой, она насупилась, морщинка залегла теперь между бровей, гостья покусывала губы, злясь на саму себя.
Со двора вновь послышался вой, многоголосый, наглый. Собеседники одновременно вздрогнули.
— Я от этих собак убежала едва, — шепотом прокомментировала девушка. — Там их такая свора бродит.
— Ночью они здесь хозяева, — вот ведь когда говорил с ней, забыл предупредить о стае с помойки, но разве до того было и ему, и ей. — И хорошо, что убежали. Да, скажите, откуда вы? — не смог более сдерживать любопытство Вадим.
— Из Израиля, — выдохнула гостья, — так довезёте?
Вадим задумался, значит, иностранка, приехала и немедля попала в передрягу. Конечно,  надо помочь, вот только выходить наружу снова ему не хотелось, до станции километров пятнадцать грязной глинистой дороги. Бензина оставалось только в одну сторону, а заправка откроется в семь.
Да и потом. Девушка на станции ночью одна… Ещё убьют чего доброго в наши-то лихие времена,  мобильник будь здоров, причудливой формы колечко на безымянном пальце помигивает бриллиантовым глазком, ручная работа, а в маленькой сумочке, скорее всего, порядочное количество дензнаков,  недобрым людям есть на что позариться.
Пока раздумывал, гостья не сводила с него глаз.
— Понимаете, — медленно начал он, — тут такое дело. Простите, вас как зовут? — поинтересовался неожиданно просто.
— Лиза, — развела руками девушка, прямо как Машенька, когда девочка терялась и не находила слов.
— Я Вадим… так вот,  опасно вам ехать на станцию, мало ли что, — он кивнул в сторону сумочки, — у нас тут не Израиль, сами понимаете. Народ простой, в случае чего может и…
— Так что же мне делать?!
— Да вы оставайтесь до утра, отдохнёте пока, диван свободный я вам обеспечу, а утром отвезу, куда скажете, обещаю. Идёт?
Лиза пристально оглядела его с головы до пят, Вадим невольно съёжился, ведь предстал перед ней в одной только майке и брюках и только сейчас это понял, потом спросила:
— Правда?  — Кажется, перспектива провести ночь под одной крышей с незнакомцем понравилась ей куда больше, чем путешествие через глухой, заброшенный поселок и дальнейшее одиночество на чужой незнакомой станции.
Вадим кивнул. Лиза вздохнула с видимым облегчением. Огляделась по сторонам и снова посмотрела на него, взгляд ее голубых, точно озера, глаз поневоле притягивал; почему-то в голову пришло, а какого же цвета глаза у Яны. Да и бог с ней. Мысль немедля оказалась забытой.
— Ой, спасибо огромное, — открыто, как большой ребенок, произнесла девушка, — я уж думала всё, пропала.
— Не за что, вы располагайтесь, сейчас будем ужинать.
— Я помогу, только переоденусь, ладно? — И не успел он кивнуть ещё раз, выпорхнула из кухни.
В груди потеплело, он и сам не понял, чему так обрадовался. Словно внезапным появлением и согласием остаться и разделить с ним затянувшийся вечер девушка озарила его откуда-то свыше специально, чтобы он не думал, не замыкался в своем до горечи приевшемся промозглом ленинградском одиночестве, преследовавшем на трассе и проволочившемся  сюда, через две области. Особенно теперь, когда в голове сумбур и жуткие видения являются всё чаще. Присутствие живого человека необходимо ему сейчас, как воздух.
Поставил чайник и стал разогревать на сковородке привезенную снедь.
За спиной послышался шорох, вернулась Лиза. Небесно-голубой спортивный костюм прибавил точёной, словно у балерины, фигурке девушки недостающего объёма, оттенил бездонные очи. Гостья смущенно поставила на стол коробочку в яркой обёртке, стала разворачивать:
— Вот, это вам, хамса, — прокомментировала она, выудив из коробочки ажурную серебристую ладошку на подставке с разведенными большим пальцем и мизинцем, — охраняет дом, сувенир.
— Благодарю, потом поближе рассмотрю, а то ужин подгорит.
— Конечно, а я чай налью, только скажите, где он, чай.
— Чай надо заварить, — оторвавшись от помешивания, Вадим выудил из ящика новую пачку цейлонского и маленький чайник, — справитесь?
— Попробую, знаете, так давно не заваривала, у нас чай все в пакетиках пьют.
Он улыбнулся этому умению нелепо, несуразно расставлять слова в предложении. Спросил:
— А вы давно в Израиль уехали?
—  Одиннадцать лет назад, совсем ещё девчонкой была, а что? — обливая заварочный чайник кипятком, сказала она, виновато посматривая, будто ожидая сурового слова, на Вадима.
—  Да нет, просто разговариваете интересно, знаете, подобную речь я слышу в первый раз.
— Серьёзно? Не замечала, у нас все алимы так разговаривают, вы бы мою дочку послушали: «Я должна тетрадь», и это ещё цветочки, — улыбнулась Лиза, накрывая чайничек с готовой заваркой кухонным полотенцем, — вот, не забыла ещё,— присовокупила она, по-детски широко улыбнувшись и снова заглядывая в глаза хозяину дома.
— А сколько вашей дочери?
— Двенадцать будет, батмицва.
— Что, простите?
— Ну, как бы вам объяснить, батмицва — это женское совершеннолетие по иудаизму, в двенадцать лет, а мужское — бармицва в тринадцать. Она хоть по галахе и не еврейка считается, а праздновать надо.
— Ясно, — заулыбался Вадим, выкладывая на одноразовые тарелки горячую еду, он уже начал привыкать к неправильной речи собеседницы, её звонкому мелодичному голосу и тому, что половину употребляемых ей наспех вроде бы знакомых русских слов всё равно не понимал. Подумалось, дочка её появилась на свет ещё на родине, отсутствие же на тонком пальчике девушки обручального колечка невольно разбередило любопытство, и он добавил: — С мужем уехали?
— Ну да, я по нему еврейка, а так русская, мы там разошлись, репатриация строгого режима, там многие расходятся, — и сообразив, видимо, что сказала очередную нелепость, заразительно засмеялась, — меня трудно понимать, правда? — добавила она, выразительно морща маленький носик.
— Еще бы, — не в силах более сдерживаться, расхохотался Вадим.
Пока ужинали, Лиза рассказала ему о цели своего визита. Как познакомилась с Василием на форуме любителей искусства, он — начинающий писатель — был обходительным, приветливым, нежным и внимательным, и девушка подумала: «Наконец-то». Знакомство довольно быстро переросло в глубокое чувство, они общались все чаще, переписывались, созванивались, и вдруг как снег на голову свалилось несчастье: он заболел, тяжело, серьезно, потребовалась дорогостоящая операция.
— Я предлагала помощь, он все время отказывался, вроде бы этим отметая все сомнения. О господи, ведь сколько передач на эту тему видела, а нашел, как купить, видимо, не просто хороший писатель, но еще и хороший психолог, — она попыталась улыбнуться, но только губы куснула, — да меня, изголодавшуюся за человеческим теплом, купить несложно. Наверное, они таких сразу чуют, — и замолчала ненадолго, пережевывая происшедшее сызнова, а когда уже не стало сил терпеть в одиночку, продолжила: — Ну вот, пошла я в банк, ссуду взяла большую и выслала. Да сами поймите, ну как любимому не помочь, вы здесь, наверное, думаете, что мы там в деньгах купаемся, а это не так, совсем не так. Хотя заработать, конечно, можно, но и расходы большие, дорого всё. Лучше бы Майке мебель в комнате сменила, а не кормила этого… — она осеклась, тоскливо посмотрела в опустевшую тарелку и сказала, — этого альфонса, лейцан, блин.
— Кто? — заметив, что глаза девушки так и остались голодными, накладывая добавку, спросил Вадим.
— Клоун, вот кто. А потом у него реабилитация прошла, я захотела навестить, год общаемся, сколько можно уже. Извелась, нет, честно, уже себя и представить без него не могла. Да и он не возражал, дал адрес, сказал, что если будет хорошо себя чувствовать, постарается встретить, не приехал, я заволновалась, да ещё телефон… взяла такси и сюда, дальше вы знаете.
— Да-а-а, — протянул Вадим и подумал, что вся его предыдущая жизнь с Яной в сущности и была одним большим и длительным обманом, мало чем отличающимся от того, что случилось сегодня с Лизой, разве только тем, что бывшая жена, видимо, до двадцати шести лет не нашедшая более достойного кандидата в мужья, остановилась на нём. Еще бы, в аспирантуре он подавал большие надежды, о чём ей было преотлично известно, ведь папа Яны, профессор Камышев преподавал в институте на соседней кафедре кибернетики. И Яна сыграла в любовь: пару раз окинула его томным взглядом, несколько раз к месту глубоко вздохнула. Раз, два — и замужем за приличным человеком, пусть и приезжим, так и не сумевшим приноровиться и пристроиться в обществе, но всё же. Уж она-то его пристроит. Вспомнил, как плакала жена, когда узнала о второй беременности, сын только подрос, на ней фирма, а делать аборт, как сказали доктора, поздно. Он успокаивал, обнимал, говорил, что они справятся, а Яна всё не унималась, крыла на чём свет стоит противозачаточные таблетки и рыдала, билась в его объятиях, точно пойманная в силки птица и сквозь стиснутые зубы повторяла:
— Ты ничего не понимаешь, ничего…
Вадим вздохнул, сейчас причина немногословности жены в отношениях с ним была более чем понятна.
И сидят теперь за покосившимся хромым столом два тотальных одиночества, жуют, смеются, глядят друг другу в глаза...
— Вот такие пироги с котятами, — услышал он последнюю фразу девушки, значит, она и впрямь всё это время говорила, а он не слышал, так ушёл в себя, опять хомяк закрылся в своей банке.
— Вам неинтересно? — заметив непонимание в его глазах, сказала Лиза.
— Простите, я отвлёкся, — и невольно попросил, снова разглядывая ее: не чуть за тридцать, а вполовину меньше, — может, перейдём на «ты»?
— Отлично, мне так удобнее гораздо. В иврите нет обращения на вы, так и на русском у нас не пользуется никто.
— Чаю?
Девушка кивнула, убрала со лба растрепавшиеся локоны, выбросила в пустой пакет тарелки, протерла тряпочкой стол. Трапеза перешла к десерту. Лиза хвалила черный хлеб, вишнёвое варенье и чай, сказала, что заварочный вкуснее, и отныне она и дома станет заваривать рассыпной с бергамотом и свежей перечной мятой, которую там, где она живет, называют на-на.
Вадим, наконец, сосредоточился на причудливом подарке: три пальца ладони тонкого изделия указывали ввысь, а большой и мизинец одинакового размера лепестками симметрично отходили в стороны, в самом центре среднего выделялся синий человеческий глаз, под ним, в одинаковых ячейках, четыре ряда по четыре поблескивали разноцветные камушки.
— Камни полудрагоценные, — комментировала Лиза по ходу показа, — а вот тут внизу, видишь, надпись: это биркат ха байт, молитва, охраняет дом.
— Очень интересная вещь, красивая и необычная, большое спасибо.
— Подождите, я вам сейчас ещё и брелок подарю, тоже хамса, это пять по-арабски, — и уже из соседней комнаты. — Вадим, ты кем работаешь?
— Старший научный сотрудник Пулковской обсерватории, отдел эфемерид, — переместившись следом за ней, по всей форме отрекомендовался Вадим. Кажется, он так выделывался перед Яной… А ну ее, в самом деле.
— Астроном?
— Вроде того.
— Ух ты! Я тоже когда-то мечтала стать астрономом, — копошась в разложенном на полу чемодане, воскликнула девушка, — брат увлёк.
— И что же?
— Ничего, пошла по другой дороге, а мечта так и осталась мечтой, значит, пригодится.
— Что?
— «Паркер», ручка такая, я Васе купила, футболки, размер, думаю, и тебе подойдет, Вася тоже в плечах широк. Вот ещё духи, мужские, «Балдасарини», запах обалденный.
Гора приобретённых не для него подарков на столе росла и множилась, а Лиза, не гладя на него, продолжала стремительно опустошать чемодан.
— Лиза, спасибо, конечно, но может быть не нужно столько? — засмущался Вадим.
— То есть как, не надо? — отвлекшись, посмотрела ему прямо в глаза. — Вася меня кинул, а ты спас, я же знаю, что если бы не ты… — Она замолчала и тут же выпалила: — Так что трофеи твои по праву и не вздумай отнекиваться, что же мне это всё обратно везти, что ли? Вот, по-моему, всё, — добавила она, закрывая чемодан, вставая, провела рукой по вспотевшему лбу.
Вадиму показалось, что рьяно избавляясь от подарков, Лиза на самом деле избавлялась от обманутых надежд, от горьких разочарований, ото всего, что ещё связывало её с тем, другим, чужим и чуждым уже человеком, ради которого оставила вдалеке дочь, всех знакомых и родственников, если таковые имелись, и примчалась в давно покинутую и теперь ставшую совсем посторонней, непонятной, непостижимой страну. В бывшую родину, с одной стороны, вроде бы изменившуюся, но с другой — оставшуюся прежней. Вот только сама Лиза уже претерпела метаморфозы кардинальней и потому еще никак не могла свыкнуться с новыми-старыми понятиями, обычаями, с самим языком, который считала русским, на деле же оказавшимся странным израильским суржиком, непостижимым для аборигенов ее бывшего отечества.
Вадим смотрел на дары, не зная, что сделать, как все это принять, как вообще вести себя в подобной ситуации; положил одежду на стол, вынул рубашку, надел, чуть велика в вороте, а так в самый раз, чистый хлопок и… и еще он заглянул в глаза Лизы, она стояла, пристально смотрела и ждала. Отказать он не мог.
— Знаешь, тебе идет, — наконец, сказала она, убеждая скорее себя, нежели его.
Убеждая совсем в другом, не в том, о чем должна была идти между ними сейчас речь, образ бывшего возлюбленного пусть и уходил, но слишком медленно, а она так спешила прогнать его насовсем. И даже хорошо, что он не встретился теперь ей на пути, очень хорошо.
— И вот брюки примерь… а то у тебя рубашка с костюмом не сходится.
Он переоделся, Лиза привезла Василию даже трусы, модные боксеры с заниженной талией, для его пуза в самый раз, подумал Андронов, переоблачаясь. Странное на него нашло ощущение, когда обряд, иначе и не назовешь, был завершен. Словно и он самим процессом переодевания — в чужое, для другого покупавшееся и тому любовно выбираемое, — причастился отторжением Лизы от всего старого, скопившегося на душе, от всего того, что и гнало его прочь из ленинградского тумана, и что волоклось, тащилось за ним длинными бесконечными корнями… «и потащил, и поволок невырываемые корни»… от тех голосов, что преследовали его, голосов нерожденных: его желаний, устремлений, несовершенных попыток, сколько их было за все истекшее время.
Он спохватился. Время. В самом деле, уже очень поздно, пока они ужинали, пробило три, скоро рассвет, куда она теперь? И зачем? Для него главное, зачем, пусть это с его стороны некрасиво, пусть неблаговидно, но она ему сейчас нужна, именно вот эта незнаемая, неведомая девушка с рыжими волосами и конопушками на лице. То, что она вообще заглянула в его темный унылый дом, лежбище, это вообще из разряда величайших чудес. Разве возможно теперь отпустить ее — куда бы она ни просила.
— Сейчас поздно, — напомнил Вадим, кусая губы. — Тебе надо отдохнуть. Все на ногах да с дороги, и потом…
— Да, — она решила то же самое. На сердце полегчало. — Да, отдохнуть, ты прав. Извини, я тебя заболтала совсем.
— Тебе надо было выговориться, — в ответ ему был послан взгляд, пробравший до глубин души. Вадим вздохнул, не в силах оторвать от нее глаз. И только затем, смутившись немного, продолжил: — Я постелю тебе здесь, только вытащу белье. — Лиза бросилась помогать, но он не мог позволить, сам застелил, подал одеяла на выбор, клетчатое или оранжевое, Лиза выбрала последнее. Странно, только теперь он немного успокоился, пришел в себя на какое-то время, окончательно и бесповоротно убедившись, что она не сбежит в последний момент, теперь точно не сбежит, вот достает из пакета пижаму, отворачивается…
Он смущенно покинул гостиную, вернулся в спальню. Некоторое время стоял у окна, разглядывая тусклые облака, медленно ползущие по небу, потом спохватился, стал раздеваться сам, поминутно оглядываясь на дверь, гостиная была проходной, прислушиваясь к тому, как Лиза тихонько укладывается. Щелкнул выключатель, скрипнули пружины разложенного дивана, еще раз — и все, тишина. Он не поверил, приоткрыл дверь — его гостья спала, отвернувшись от окна, распростав белые руки по оранжевому, теперь во тьме подступающего рассвета ставшему серо-бурым одеялу. Вадим осторожно закрыл дверь, стараясь не разбудить неловким движением, на цыпочках прошел к своей софе, лег. Потом неожиданно вспомнил об астероиде, вот так всегда, мысль, засевшая занозой в голову, уже не выскакивала, прав Некрасов: «Мужику, коли втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь…» — стараясь не задумываться еще больше, позвонил Вару, благо время у того дневное, разница в между Бологим и Кембриджем составляла девять часов, нет, восемь, они же не переходят на летнее время. Все равно, у него еще конец рабочего дня, это днем он его, наверное, с постели поднял, хотя Ванька тот еще жаворонок. Помнится, на лабораторные к первой паре, к восьми пятнадцати, приезжал свежий как огурчик через весь город, это его не заставить было, хотя… все равно списывал.
Ответ пришел нескоро, наверное, увидев, кто звонит, Ванька подумал, не слетел ли его приятель с катушек окончательно.
— Улугбек, ты чего не спишь? — был ему ответ. — Все маешься приглашением, да не трясись ты так.
— Я насчет астероида. Просто не спится, вот и вспомнилось.
— А почему шепотом? — Долгая пауза, Вадим решительно не знал, что отвечать, но Варенников растолковал по-своему. — Ладно, понимаю, кругом люди, все седьмой сон видят. Один ты такой…
— Так что с ним? — когда Джон оказывался столь многословен, хорошего это не сулило. За тучей словес Иван всегда пытался скрыть собственные переживания. Да и голос у него сейчас севший, надтреснутый. — Ну, что там?
— Понимаешь, это не истина в последней инстанции, все пока только проверяется и перепроверяется, — Варенников, даже стараясь говорить кратко, пытался успокоить — непонятно, кого больше. — Но мы промахнулись немного, незначительно, но все же. Траектория будет ближе к Земле, он пройдет в шестидесяти тысячах, может, меньше.
— То есть гравитация снова изменит орбиту и… черт, — Вадим беспокойно обернулся на дверь, нет, тишина. Только лай где-то вдали, на пороге восприятия. — Что твоя машина говорит по этому поводу?
— Расчеты только предварительные, не знаю, ведь что мы с тобой накопали, совсем крохи, да и другие… пока только ждать… Извини, — голос стал совсем тихим. —  По первым выкладкам получается, мы с ним каждый год видеться будем. Или… — на другом конце кто-то быстро заговорил на английском, Ванька извинился, стал отвечать, связь внезапно прервалась. Когда Андронов перезвонил, с абонентом соединения не случалось, Вадим выглянул в окно: облака стремительно уходили, очищая небо. Он несколько раз глубоко вздохнул, успокаивая себя. Расчеты предварительные, все еще двадцать раз поменяться может, это он влез зачем-то, сам не понимая, зачем, все перевернул, растревожил, вместо того чтобы по-человечески лечь спать.
Пытаясь думать о чем-то другом, о чем-то далеком, что туманно маячит на берегу, он лег, закрылся с головой, затем поднялся резко, перевернулся на другой бок. О будущем, которое его ждет, а не о своих извечных страхах перед ним, никогда не прекращающемся беспокойстве, порой просто непостижимом, особенно преследовавшем его последние месяцы. Да нет, с той поры, как он оказался на Пискаревском проспекте. Один, совершенно один. Тут поневоле начнешь медленно сходить с ума, особенно когда телефон молчит сутками и тоже приносит одни беспокойства — ведь звонят по нему разве что по работе. И только изредка, когда так получается, Юрка или Машутка — по выходным, когда мама ездит по магазинам и не в курсе, с кем они, ведь она очень не любит, когда они подолгу разговаривают по телефону, особенно с отцом.
Он перевернулся набок, потер разгоряченное лицо, накапал корвалола, выпил с водой. Жаль, нет снотворного, обычно он им не пользовался, но сейчас как никогда нужно, чтобы успокоиться, забыться, заснуть и видеть сны. Почему он не подумал о своем разгоряченном мозге, беспрерывно выдававшем одну картину за другой, как на заказ, мешая нереальность с немыслимостью, невозможное с непроходящим, и все проистекшее с тем, что неминуемо произойдет. Безумные, бессмысленные, рваные картины, от которых Босх мог бы отойти в сторонку, Дюрер срисовывать, а Васнецов покусывать губы, закрывая глаза побледневшему Пикассо. Пожалуй, только Мунк бы его понял. Вот как сейчас, обняв голову ладонями, он задумчиво смотрел на окружавшие пейзажи, приоткрыв рот, Вадим прекрасно знал, что за этим последует, но не успел — крик разодрал его уши, так что из них хлестнула кровь, смываясь воронкой в раковину, и вода, лившаяся из крана, показалась горька, как полынь.
Вадим вздрогнул и открыл глаза, разом поднявшись на постели. Нет, сон, всего лишь краткий сон, но ведь сон… ему почему-то подумалось, как там гостья, но потревожить ее и обеспокоить себя — на случай, если ее там не окажется, — он не решился. Потом переборол, снова встал, приоткрыл.
Лежала, в той же позе; предрассветная муть поднимавшегося над болотами светила начала очерчивать ее силуэт. Андронов вернулся, снова вздохнул, решил еще накапать, но пить почему-то не стал, оставив все как есть, лег и упрямо закрыл глаза. Завтра, вернее, давно уже сегодня, когда она встанет, сон у него чуткий, проснется, а с духоты и корвалола и так голова плохо соображает, он непременно постарается отговорить Лизу уезжать, пусть остаётся здесь хотя бы до понедельника. Как? Я подумаю об этом завтра? Не получалось, мозг задался новой целью, заставляя Вадима ворочаться и сбивать простыни. Прокручивать один вариант за другим, отбрасывать и комкать. Как это делал всегда, на работе, дома, все равно как на работе, когда дело стопорилось и разум мучительно пытался разобраться в  непонятном, а расчёты не сходились. Разгадать головоломку до того, как придет Фонарщиков и, флегматично перегнувшись через монитор, поинтересуется, сколько же он еще намерен работать над такой простецкой задачей. Которую он сам, будь у него побольше времени, решил бы, не прибегая к помощи вот этих вот — хлопок по блоку компьютера, — одной логарифмической линейкой или программируемым калькулятором, как неоднократно это проделывал в некие давнопрошедшие времена. А Вадим, все так же под пристальным взором философствующего начальника, продолжал сминать и отбрасывать варианты. Вариантов набралось уже порядочно, пришла уборщица, поворчав, чтобы так не сорили, у нее зарплата маленькая, а ей тут пахать два раза в неделю, Андронов немедля вспомнил, что получает она на три тысячи больше, нежели он, старший научный сотрудник, а с разбросанными вариантами разберется сам, как только найдет нужный. Уборщица подошла к Фонарщикову, они долго беседовали о чем-то своем, поглядывая на засевшего за поисками и отчаянно мусорящего Андронова, пока, наконец, он не взял в руки одну из бумажек, где оказалось написано всего лишь слово, но в этот момент уборщица включила свет, яркий, ослепительный, бумажка вспыхнула и пеплом разлетелась по лаборатории — как и все прочие, что ворохом заполняли ее.
Вадим очнулся. Солнце, поднявшееся над низким горизонтом, било в глаза, он занавесил штору, резко дергая, так что один из крокодильчиков сорвался, выпустив из своей пасти занавеску, та тяжело брякнула о пол, точно железная, а если присмотреться, и в самом деле железная. И светится, точно гладкая поверхность озера под ослепительными лучами солнца — никак не в силах уяснить, сон это или уже явь, Вадим потёр глаза. Повернулся на другой бок и, увидев прежнюю черноту затаившейся там ночи, немедля откатился обратно. Инстинктивно зажмурился — свет бил в глаза, надо же, шторы задернуть никак не получалось, да к тому же вернувшаяся Яна прошла мимо, заметив вскользь: «Вечно в доме беспорядок, пойду разберусь», — и выдернула у него из-под головы подушку.
Кажется, теперь он проснулся по-настоящему. Встряхнулся, провёл рукой по лицу, огляделся. Часы показывали половину одиннадцатого, поняв, что больше ему не уснуть, Вадим осторожно заглянул в соседнюю комнату, нет, гостья еще не встала, надо приготовить завтрак, только потише. Он осторожно прошел мимо, остановился у двери, ему показалось, что Лиза лежит в той же позе, что и в прошлый его визит, ранним утром, когда над леском и болотами восходило солнце. Да, так и есть, лежит тихонько, как мышка, даже дыхания не слышно. И… Вадим вздрогнул… глаза. Глаза у нее оказались открытыми.
— Извините, что разбудил, — произнес он, не слишком, впрочем, уверенно, только затем вспомнив, что они перешли на ты. — Мне показалось, ты спишь.
Лиза не отвечала, не шевелилась, безучастно смотрела на него из-под полуприкрытых век. Если не спит, но не реагирует — может, приступ. Сколько всего с ней в эту ночь приключилось: и дальняя дорога, и собаки, и альфонс-любовник, понявший, что большего не стрясти и потому решивший кинуть подругу. Андронова пробрала дрожь. Нерешительно он подошел к кровати, помахал растопыренной ладонью над лицом Лизы — нет, никак не реагирует, — коснулся руки, тот же эффект. Он заметался перед дверью, не зная, что предпринять, как действовать. Может, вызвать «скорую»… да пока она сюда доберется…
Вот Яна сейчас бы давно уже… нет, это невозможно. Вадим решительно подошел к разложенному дивану, осторожно похлопал по белоснежной щеке Лизы. Склонился, пытаясь достать зеркальце. Нет, не может быть, чтобы вот так вот, так вот.
5
Резкий удар по лицу едва не сбил его с ног. Лиза повернулась на спину, пробормотав: «Майка, дай ленаднед, я уже встаю!» — и тут же закрыла глаза. Вадим отшатнулся — так это сон? Глаза девушки закрылись, но через минуту или две приоткрылись снова, Лиза разметалась во сне. Вадим, почесывая скулу, на которую пришлась оплеуха, медленно выбрался на кухоньку; там он, не выдержав, рассмеялся над всеми своими страхами. На душе заметно повеселело, он принялся приводить себя в порядок, а после, гостья еще спала, засел за чтение Осоргина.
Пришелица из земли обетованной проснулась около полудня. Он услышал, как скрипнули пружины дивана, и невольно улыбнулся. А затем, пока девушка умывалась, принялся готовить глазунью, щедро добавляя туда помидоры, укроп, сельдерей и зеленый лук.
— Знаешь, когда я была маленькой, только глазунью и ела, или сырые яйца, и всё. Мама извелась, придумывала разные способы накормить меня горячим обедом, ничего не выходило. Я тоскливо смотрела в тарелку супа, копошилась ложкой, мёртвая куриная нога вызывала у меня отвращение, а потом шла к холодильнику и доставала яйцо, — уплетая за обе щеки и усердно вымакивая хлебным мякишем солнышки желтков, говорила Лиза. — Как вкусно, а у нас шакшуку готовят, тоже яичница, сначала обжаривают свежий горький перец и лук с чесноком, к нему помидорки, сверху глазунью и сыр, крышечкой накрыл на пару минут — и всё, няма готова.
— Няма?
— Ну да, няма, значит, вкусно. Майка так говорит: вкусно — няма. Ой! — спохватилась она, — вот ведь мать, ребёнку не позвонила, а?
И, прежде чем Вадим успел вставить хоть слово, бросив вилку, жалостливо дзынькнувшую об стол, покинула кухню. Но быстро вернулась, глядя, как он доедает завтрак, виновато потопталась на пороге, потом сказала, выразительно вытянув вперёд руку сжимавшую телефон:
— Прости, ты можешь как вчера? Мы договорились, что я утром позвоню. А он опять артачится.
Он кивнул, дожевал последний кусок, принял из доверчивых ручек трубку и вышел на крыльцо колдовать с проволокой.
Поднявшееся солнце на чистых без единого облачка лазоревых небесах кольнуло глаза, лучиками погладило вновь приматывающие уже готовую проволоку руки. Лиза наблюдала за этим процессом, затаив дыхание, а когда он, покончив с таинством оживления телефона, протянул ей готовое к работе чудо техники, улыбнулась, ареол кудряшек над высоким лбом заиграл янтарным пламенем. Вадим остался стоять, не в силах отвести глаз, сгораемый от любопытства, желая послушать, как эта кроха-мама станет разговаривать с дочерью. Как вообще может сложиться диалог выросшего ребенка и дочери, которая если не по возрасту, то внутренне, по складу своему, как и все дети в этом возрасте, должна быть очень похожа на саму маму Лизу.
— Маечка, солнышко, как ты? У меня всё беседер, я тут немного заблудилась, но аколь истадер, у тебя как? Нет, не волнуйся, я… — разговор и так ведшийся местами на русском окончательно перешел на иврит, видно, дочери куда понятней и легче было общаться именно на нем. Андронов пристально наблюдал за своей гостьей: заговорив на другом языке, Лиза будто сама переменилась, вместе с чужими словами, слетающими с ее уст, поменялось и характер речи, и лицо… да многое в ней. Ровно для того, чтобы говорить на другом языке требовались еще и внутренние метаморфозы.
Непривычные гортанные звуки сплетались в слова, щедро дополняемые интонациями и красноречивой мимикой славянского личика. Никак не вязались с его тонкими чертами и тем не менее сосуществовали с её звонким, казавшимся сейчас ниже обычного, голосом, выстраивались в мелодичную, но притягательную и непостижимую речь. Вот странно, вроде Андронов не понимал ни слова и в то же время чувствовал ту удивительную трудно понимаемую им взаимную привязанность матери и дочери, по-детски наивную и непосредственную, столь странно отличавшуюся от того, как он общался со своими отпрысками, да хоть с Юркой. Для паренька Вадим всегда был и оставался авторитетом, пусть и не истиной в последней инстанции, «я знаю, что ничего не знаю», частенько повторял Андронов-старший про себя знаменитое сократовское изречение. Ооднако сын, едва выпадала такая возможность, старался посоветоваться, спросить мнения именно у него, всякий раз вполне беседой удовлетворяясь. Маминого слова ему казалось мало. А Машутка, воспитываемая больше Яной, особенно в последний год-полтора, стала скорее противовесом Юркиным устремлениям. Конечно, папа для нее значил много, но последнее слово всегда оставалось за мамой — может быть, женская солидарность, против солидарности мужской. Да нет, просто Юра старше.
Сейчас же беседа шла на равных, будто щебетали две подружки, давно не видевшиеся и стремившиеся наговориться как можно быстрее, не забывая о ценах при переадресации вызова; внутренний счетчик отсчитывал уходившие минуты, заставляя спешить и проглатывать слова.
Последняя фраза «целую, сейчас выезжаю домой», произнесенная на русском, заставила сердце сжаться от нестерпимой тоски и украдкой опустить взгляд на неумолимо тикающие часы: двое суток, безмерная, невыразимая прорва времени беспросветного, как та ночь на подъезде в Бологое, одиночества, ненадолго согретого прошедшими часами в присутствии  новой знакомой. Сложившись в мгновения они пролетели так незаметно, безболезненно и легко, что, если она уедет, представить страшно, что ожидает его, и без того то и дело проваливающегося в галлюцинации, фантазмы прошлого настоящего и будущего. А значит, надо задержать, оставить здесь любой ценой. Пусть подло, низко, но… он обязательно должен это сделать.
— Хочешь уехать? — насколько возможно спокойно поинтересовался он, проглотив комок, подступивший к горлу.
— Ну да, чего тянуть… нет, ты не подумай, — видно, всё же заметила отблески страха в его глазах, — я очень рада, что мы познакомились. Знаешь, я оставлю тебе адрес электронной почты и телефон, будешь мне писать?
Вадим кивнул, чувствуя, как при этом заскрипели, точно несмазанные, шейные позвонки.
—  У тебя что-нибудь случилось? — эти глаза с легкостью сумели разглядеть отчаянно скрываемые Вадимом чувства.
Опять кивок, шея поддалась усилию немного легче, а мозг заметался в поисках причины, в самом деле, что может случиться, если Лиза останется здесь ещё на пару дней, отдохнет, подышит воздухом бывшей родины, покупается в озере. Ей только на пользу.
— Да так, от меня ушла жена… а в остальном всё ничего. — Он набрал полную грудь воздуха, приготовился рассказать обо всем. Но что-то остановило в самый последний момент.
— Да, я ещё вчера заметила, какие у тебя грустные глаза, — заставив резко выдохнуть, перебила Лиза. — Дети?
— Двое, Юра и Маша.
— И она тебя бросила?! Давно? Что… другой появился?
— Да появился, знаешь, смешно сказать, я только вчера об этом узнал, а разошлись, как в море корабли, два года тому назад, такое долгое рандеву и… и все. Но причина, как я думаю, еще в моей зарплате, сама знаешь, сколько у нас получают научные работники, — почти не понимая своих слов, говорил Вадим, мазохистское удовольствие расписывать свои несчастья. Одно утешает, если все закончится как закончится, значит, это уже не будет иметь особого значения — ни для него, ни для той, которая выслушивала его беды.
— Слышала, конечно. Но если любила, при чём здесь зарплата?
— Значит, не любила, да и хватит об этом. Я хотел попросить тебя задержаться ещё на денёк-другой, — уже не в силах сдерживаться, скороговоркой заговорил Вадим. — Ты даже не представляешь, как выручила меня одним своим присутствием, если бы не ты, я не знаю… — дыхание перехватило,  — у нас озеро есть, завтра можем на рыбалку сходить.
Лиза села рядом, нежно провела по затылку маленькой ладошкой, и от этого простого и даже детского жеста девушки по спине забегали неутомимые мурашки, а душа заметалась в немом отчаянии, ему стало жалко самого себя. Он посмотрел в её глаза:
— Значит, ты тоже… — начала она и тут же переменила тему, — но, понимаешь, Майка там одна, не захотела к папе переехать, пока меня не будет. Он обещал навещать каждый день, но… — слов катастрофически не хватало слов им обоим. — Ты понимаешь? — Вадим кивнул, резко поднимаясь. — Мне очень жаль, а то и правда бы осталась, — и, заметив часы на его руке, — который час?
— Полпервого.
— Сколько?!
— Да, мы поздно легли, я не хотел тебя беспокоить, — он опустил глаза.
— Тогда скорее на станцию.
Лиза метнулась в дом, Вадим поплелся за ней не в силах поверить, что проиграл, и, пока она переодевалась, цепляясь, словно утопающий за соломинку, разлил по стаканчикам чай и предложил гостье посмотреть в интернете расписание электричек. Лиза, остановившись на мгновение в сумбурных метаниях по комнате, спешно бросая вещи в чемодан, нежданно согласилась,  вновь  украдкой провела по затылку. Он вздрогнул, по позвоночнику прошёл разряд электричества, посмотрел на девушку: тёмные джинсовые бриджи на стройных изящных ножках, белоснежная футболка в обтяжку, аккуратные туфельки, вчерашняя накидка небрежно обвязана вокруг тонкой талии, а непослушные кудри собраны на затылке заколкой-крокодильчиком. В глаза девушки он отчего-то смотреть не мог. Лиза тоже потупила взор, бросила короткое «прости» и села напротив.
Они снова сидели за столом, глаза в глаза, но разговор никак не клеился. Лиза попеременно вздыхала, пожимала хрупкими плечами… он кивал, прятал взгляд, громко глотал из стаканчика обжигающий терпкий напиток. Его телефон  никак не желал грузить интернет, зависнув где-то в начале процесса, картинка на экране застыла в немом вопросе точно так же, как и он сам, между жизнью до и туманным будущим, так и не решившийся озвучить Лизе настоящую причину своего пограничного состояния.
— Ну что там с расписанием? — не вытерпела девушка.
— Не грузит.
— Тогда поедем так? Прости… пожалуйста.
— Не надо, Лиза… поехали.
Она встала и пока убирала со стола оставшиеся там крошки и проверяла в гостиной, не забыла ли чего, он удалился в спальню, облачился в подаренную рубашку. Горло свело, но он справился с собой и спокойно вывел машину из гаража, загрузил облегченный от привезенных даров чемодан Лизы в багажник.
Покряхтывая и недовольно фырча, «Шкода» вырулила на наезженную колею, тяжело двинулась вперёд, о вчерашнем полёте речи быть не могло, разбитая дорога то и дело подбрасывала устроившуюся на заднем сиденье Лизу, и, как он ни старался смягчить толчки и подскоки, безжалостно швыряла девушку из стороны в сторону. Та вцепилась в ручку двери, сосредоточившись на окне, высматривала по сторонам покосившиеся домишки, потемневшие от времени телеграфные столбы с оборванными проводами сиротливо торчали вдоль обочины, стихийные свалки и снова унылые постройки, скрывающие свое убожество за зелеными изгородями. Вадим изредка поглядывал на путешественницу в зеркало заднего вида, но глаз девушки, скрытых от яркого солнца под темными в пол-лица очками, сделавшими её живое личико совсем отстранённым, разглядеть так и не сумел. Наконец, они пересекли мост, отгораживающий деревню от города; здесь местами стал появляться асфальт, но это мало поспособствовало комфорту его маленькой спутницы. Серое, ни разу не ремонтировавшееся со дня укатки полотно зияло дырами и разломами, их приходилось объезжать, неизменно спотыкаясь на трещинах поменьше, подпрыгивать на камнях и после вчерашней бури кое-где валяющихся обломленных ветках деревьев. Дорогу обступили темно-серые домишки в три-пять этажей, сколько им лет, наверное, уже под пятьдесят или больше. Кирпичные, реже панельные здания, много пережившие и повидавшие и, верно, ожидавшие ещё немало всего, что уготовит им судьба на долгом, очень долгом веку, волею людей и судеб никак не кончавшемся.
Вадим повернул на улицу Дзержинского, здесь зажатый меж двумя озерами располагался центр города. Транспорта почти не было, если не считать редких легковушек, все больше наших «Жигулей» или допотопных иномарок, ровесниц Лизы. Около напорной башни, с незапамятных времен снабжавшей город водой, они свернули в сторону вокзала. В глаза бросилась яркое пятно: на муниципальном здании блекло-зеленого цвета с облетающей, словно под осень, краской, обнажавшей бетонную серость плит, у самого торца виднелась вывеска нотариальной конторы. Вокруг входа, украшенного затейливой резьбой, красовалась облицовка вперемешку из белого карельского мрамора и сочного розового порфира, неряшливой заплатой выделявшаяся на фоне убогого строения. Три гранитные ступени, верно скользкие, вели к двери, заасфальтированная вокруг конторы стоянка с недавно нанесенной разметкой, прикрытая от посторонних глаз кустами шиповника, пустовала.
— Единственное прибыльное место в городе, — усмехнулся Андронов, нехорошо откашлявшись в сторону. — Они тут монополисты, кстати, свой дом держат, жаль, на другой стороне озера, не увидим, красивый. — Лиза хотела что-то сказать в адрес нотариусов, но промолчала.
Минут через двадцать поездка закончились, слегка побледневшая Лиза выбралась из машины, пояснила, что иногда её укачивает. «И в самолете?» — почему-то спросил Вадим, нет, отвечала она, самолет — это совсем другое, в наступившей вслед за этим паузе Андронов поежился. Затем выбрался  наружу, услышав в спину все так же странно запоздалые слова благодарности, резко прервавшиеся, оба не знали ни что, ни как сказать друг другу теперь.
Вадим предложил, пока они не узнают время прибытия электрички, чемодан из багажника не выгружать — налегке они направились к новехонькому, с иголочки, недавно отреставрированному и потому кажущемуся на фоне изуродованных строений, замызганных вагонов и  захламленных путей совершенно неуместным трехэтажному строению вокзала, очень похожему на казарму. Вошли внутрь. Лиза споткнулась и чуть не упала возле самого входа — каблучок попал в трещину, вытаскивая она ободрала его, чертыхнулась, взяла Вадима под руку.
— Я даже ходить здесь уже разучилась, — невесело усмехнулась девушка.
Обрюзгшая кассирша в летах откровенно скучала, но оживилась, когда они приблизились к окошку, окинула Лизу тяжёлым оценивающим взглядом, сделала кислое лицо, ослепительная молодость девушки явно испортила ей и без того невеселое настроение, и лениво ответила Вадиму, что сейчас в расписании окно и следующий поезд пройдет  через два с половиной часа:
— Будет «Сапсан», тысячу восемьсот любой билет, брать будете? — поинтересовалась она.
Лиза попросила место до Питера, попыталась расплатиться кредитной карточкой, ее не поняли; кассирше напомнили, что возле окошка написано о приеме «Визы», снова последовала пауза, женщина растерянно обернулась по сторонам, ища аппарат для прокатки карточки. Нашла, водрузила на стол, достала инструкцию — все ее действия буквально гипнотизировали Вадима и страшно нервировали Лизу, не понимавшую, что такого сложного в снятии денег с кредитки и посматривавшую на Андронова так, словно тот должен был немедля разрешить все проблемы тем уже, что он местный и мужчина. Вадим и в самом деле подошел поближе, в какой-то момент не выдержал, подал ей две пятисотенные и полученную недавно выигрышную тысячную, кажется, именно ее в последний момент заметил, но передумывать  было поздно. Но в этот момент мучения кассирши завершились, нужная сумма ушла со счета, девушка получила яркую с голограммой картонку, положила в сумочку. Вадим очнулся, когда Лиза уже взяла его под руку. Тут только заметила деньги, которые тот все еще держал в руке, извинилась, сама не понимая за что, и напомнила о бензине, ведь он же потратился, когда вез ее сюда, напротив, это она должна. Андронов посмотрел на нее пристально — нет, говорила серьезно — и только отмахнулся, когда та стала настаивать. Ухо уловило совсем непривычные уж слова «не могу быть должна тебе после отъезда», будто эти деньги к чему-то принуждают, хотя, кто знает, там, где она живет, наверное, совсем другие порядки и правила.
Наконец, Лиза уступила и предложила, пока есть время, прогуляться по округе. Он согласился, сказав, что раз уж взялся её провожать, то не уедет, пока не посадит гостью на поезд. Девушка благодарно улыбнулась, отчего его измотанная душа воспрянула и затрепетала, глубоко внутри сделалось тепло и уютно. 
Они пересекли безлюдный зал ожидания, еще пахнущий краской, и вышли на перрон. Солнце припекало, но в небе пригнанные ветром неведомо откуда уже появились низкие темные облака, духота предвещала дождь, Лиза захотела пить.
В свободном углу перрона организовался стихийный рынок. Бабушки в цветастых халатах и передниках, усевшись на перевёрнутые деревянные ящики или складные матерчатые стульчики, покрытые для пущего удобства сложенными вчетверо старыми покрывалами, обставившись ведрами, торговали всем, что удавалось вырастить на скудном сероземе огрубевшими от времени руками. Девушка потянула Вадима к самопальным прилавкам и, то и дело спотыкаясь, расхаживала меж ними, разглядывая разложенные на газетах зелень и фрукты, восхищённо вскрикивала:
— Ранетки, Вадик ты видишь, ранетки! — Андронов видел, но не мог разделить чувства своей спутницы. — Вот это да, я их с малых лет не ела… ой, глазам не верю, крыжовник. Боже мой! Давай купим.
Очумевшая от непривычных восторгов девушки старушка споро скрутила из газеты кулёчек, аккуратно пересыпала туда из стеклянной банки отборный зеленый крыжовник, каждая ягода размером с двухрублевую монету, и протянула со словами:
— Кушай, доченька, на здоровье. — Вадиму отчего-то показалось, что Лизу она восприняла как старшенькую молодого отца, впрочем, он не стал развивать эту мысль.
Девушка в свою очередь подала ей пятитысячную купюру, глаза старушки расширились, ну откуда у неё возьмётся сдача с таких денег, больше чем вся её пенсия, и та, растерянно покачав головой, вернула деньги. Купюр поменьше у Лизы не нашлось, Вадим молча достал кошелёк и расплатился оставшейся от вчерашнего обеда мелочью. Гостья смутилась, но подарок приняла и сразу озаботилась у старушки, где можно разменять, ведь ей нестерпимо хочется ещё ранеток и вишни. Старушка указала в сторону привокзальной площади:
— Там лоток лотерейный стоит, может, у Нюрки найдётся.
Но у располневшей румяной Нюрки, едва не вылезшей из окошка проверить на свет подлинность диковинной купюры, виденной второй раз в жизни, первый — в газете, когда эта купюра только появилась в недрах Центробанка, размена также не нашлось, сказала, что касса пустая почти, но предложила сыграть. Вадим купил билетик, выбирать же предоставил девушке. Лиза, недолго думая, ткнула пальчиком в первый попавшийся:
— Тысяча, вы выиграли, — немедля отозвалась Нюра и выдала девушке приз сотенными. Лиза молча протянула Вадиму деньги:
— Ну уж нет, это твой выигрыш, — отказывался он, — и потом, как мы тогда купим ранетки.
— Вот ты и купишь, мне будет приятно, — с умилённым выражением лица, разгрызая очередную крыжовенную ягоду из заветного кулёчка, улыбнулась Лиза, и не успел он возразить ещё раз, взяла из его рук кошелёк и, втиснув туда весь выигрыш, повернулась на каблучках, уже не слушая предлагавшую ещё билетики продавщицу, пошла прочь. Оторопевший Вадим зачарованно последовал за ней.
А на самопальном рынке у вокзала, кроме намеченных ранеток и вишен, они приобрели ещё бутылку тёплой минералки, затем расположились на скамейке в тени раскидистой липы. Лиза ела яблочко за яблочком, причмокивая, ойкая и вздыхая так, что Вадим невольно пожелал приобщиться к трапезе. Смотреть на её восторженное личико было одно удовольствие, но, откусив ранетку, сморщился, яблоко невозможно кислило.
— Что, не нравится?
— Как ты ешь эту кислятину?
— Ничего ты не понимаешь, яблоко должно быть кислым, а иначе… — она помолчала, — меня уже тошнит от наших непомерно сладких, красивых точно из воска яблок, никакого удовольствия, будто пластик с сахаром жуёшь. Так что эти — самое оно,— протёрла шёлком накидки следующую ранетку, с наслаждением откусила румяный бочок.
Оказывается, и сладость приедается, даже восточная, мимоходом подумал Вадим, всё ещё крутя в ладони своё едва надкушенное яблочко, невольно сравнивая девушку с Алисой,  волею случая оказавшейся в стране чудес, нет, скорее, вернувшейся в эту самую страну много лет спустя, все позабывшую и впитывающую чудеса сызнова, изо всех сил старавшуюся к ним привыкнуть и не подавать вида, что все эти годы находилась в долгой с ними разлуке.
— Мой папа — музыкант и в своё время исколесил вдоль и поперёк всю страну, — прервала его раздумья Лиза, — так что перроны, электрички и поезда, можно сказать, и составляли всё моё детство. А ты симферопольские яблочки пробовал?
— Не приходилось.
— Жаль, вот такенные, — сложила вместе ладони девушка, — а запах какой, до сих пор помню.
Так, делясь детскими впечатлениями, точно старые знакомцы, они просидели довольно долго: солнце успело скрыться за плотной серой пеленой, порывистый ветер разметал неугомонные огненные кудряшки, которые Лиза поначалу всё старалась убрать со лба, приглаживала, а потом сдалась, позволила им вздыматься и опадать, как придётся. Вадим взглянул на часы; до прихода экспресса оставался час с небольшим. Предложил девушке посмотреть новости, телефон немедля загрузил портал, он начал листать темы, но там сообщалось о взрыве на кузбасской шахте, о теракте в Махачкале, о визите президента в Уругвай, о пресеченном митинге пенсионеров, о волнениях в Литве, однако ни единого сообщения о несущемся к Земле астероиде так и не нашлось. Хорошо это или плохо, пока трудно судить. МАС просто так сообщения не выдает, тем более охочей до сенсаций прессе. Да и вообще, интересно, как там Ванька, захотелось позвонить, извинившись за вчерашнее, хотя почему он должен извиняться, Вадим отдёрнул руку, нет, чуть погодя. Ванька наверняка отсыпается после вчерашнего, а кроме того, Лиза может услышать, наученная фильмами о глобальных голливудских катастрофах, неправильно понять.
Вадим спохватился, его нездоровый интерес к новостям и так вызвал недоумение девушки. Однако она списала это на причуды астронома, удалившегося от дел в глухомань после разрыва и пытавшегося таким образом заполнить образовавшуюся брешь в жизненном укладе, а утвердившись в подобной мысли, решила не отвлекать Андронова. И сидела, ждала, когда же он начитается всевозможных новостей.
Время неумолимо приближало разлуку, прежде пустой перрон постепенно заполнялся людьми. Они ещё раз сходили на вокзал, Лиза вышла из дамской уборной, зажав нос рукой, к удивлению, клозеты так и остались советскими, вычищаемыми дай бог раз в неделю. Когда до прибытия поезда осталась четверть часа, пошли за чемоданом. Вадим не хотел, не мог, не желал отпускать девушку, при одной мысли о том, что возвращаться он будет один, всё его существо восставало. Он снова перебирал и записывал варианты на листочках бумаги, сминал их один за другим и торопливо отбрасывал, и тут его осенило.
— Когда у тебя самолет? — открывая «Шкоду», с дрожью в голосе спросил он.
— Не знаю, обратный билет через две недели, но я попробую обменять, — Лиза замерла, будто что-то для себя решая, — подожди, — вытащила из кошелька визитку, исписанную непонятными буквами, набрала номер. Ветер усилился, и Вадим жестом пригласил её сесть в машину. Девушка повиновалась.
— Лена, здравствуйте, это Лиза, — дождавшись ответа, заговорила она в трубку, — вы меня в Питер отправляли на две недели, помните? Так вот, мне надо вернуться и как можно скорее, на сегодня что-нибудь есть?
И застыла с телефоном в руке, видимо, на другом конце проверяли возможность раннего возвращения. Вадим, замерший на месте, затаив дыхание, не мог оторваться от зеркала заднего вида, остекленевшими глазами смотрел на трубку, прижимаемую к уху, обильно потел, солёные капли сбегали по лбу, он промокал их рукавом рубашки и все так же пристально глядел на девушку, боясь даже мысль допустить…
Наконец, ответили.
— Что? Совсем ничего? Как же так, а когда есть… — Трубка торопливо заговорила, до его уха донесся голос Лены: «Пока ничего, но если вы подождете хотя бы несколько дней, я могу организовать вам экскурсию по Петербургу».
— А если купить ещё билет? — предположила Лиза. — Тоже нет? А через Киев или Стамбул… Или до Никосии, а оттуда катером? Но почему?  — Лена что-то заговорила про Исландию, Вадим не понял, какое отношение одно имеет к другому, затем для пущей убедительности перешла на иврит. Лиза вздохнула и выдохнула сквозь стиснутые зубы. — Значит, только через два дня  — и это точно?
Вадим облегчённо выдохнул. Снова торопливые пояснения из трубки.
— Да почему не уверены, ну что же это такое… Хорошо, бронируйте, а там я позвоню, прежде чем выехать? Хорошо. Спасибо, Лена, — нажала на отбой, повернулась к нему: — Представляешь, этот непроизносимый вулкан в Исландии опять начал извергаться, облако пыли до Тель-Авива дошло, все рейсы на два дня вперёд отменены, а там никто не знает, как правительство решит, не понимаю, почему такие вещи решают в правительстве, а не…
— Отлично! — вне себя от радости выпалил Андронов. — Значит, остаешься? — он повернулся к девушке. Лиза сняла очки:
— А ты, как я погляжу, только этого и ждал?
— Правда, ждал, — не стал скрываться Вадим. — Просто мне с тобой хорошо.
— Ну что ж, раз всё так складывается…— протянула Лиза и снова приложила к уху телефон:
— Майка, ты как? А, уже пришла… ахальт?
И чуждая непонятная речь потекла рекой. Вадим, тяжело дыша, словно после длительного кросса, откинулся на спинку водительского сиденья.
7
Небо снова нахмурилось, насупилось; откуда-то успели набежать плотные облака, нависнуть над головой свинцовым пологом, опять стало душно, но дождь, столь щедро предрекаемый порывистым ветром, никак не желал начинаться. Ветер гонял бумагу и пластиковые пакеты по перрону, сдувал на пути, кружил, кружил и возвращался на круги своя.
Неожиданно на лобовое стекло упали первые капли. Вадим не заметил их — душа пела.
— Поехали? — спросил он девушку, не в силах скрывать улыбку. Но Лиза покачала головой.
— Нет, если я остаюсь, пошли на рынок, хоть картошки купим, я видела ещё сушёные грибы.
— Грибы добудем сами, тут же лес вокруг. Да и самый сезон сейчас. От белых до рыжиков.
— Но ведь дождь.
— Скоро закончится, а за картошкой и правда сходить не помешает.
Лиза выбралась из машины, обернула накидкой плечи, спрятала в сумочку очки, перевоплотилась в прежнюю юную Ассоль, ту самую, отправившуюся в утлом челне на поиски алых парусов или хотя бы белых или черных, если выбравшийся из Лабиринта Ясон все же позабыл их переменить, и решительно шагнула навстречу разыгравшемуся ветру.
Базарчик спрятался от дождя под худой брезентовый навес, но ведро приличной картошки по сходной цене отыскалось быстро. Лиза приобрела ещё колечко домашней колбасы. Старушки, мгновенно разглядев в девушке желанную покупательницу, наперебой предлагали ей всё, что можно, и запасы спутников пополнились ещё увесистым куском солёного сала, несколькими банками газировки, двухлитровой бутылью молока и кульком ранеток, предыдущий Лиза прикончила ещё на перроне.
Обещанный ливень, наконец, почуяв волюшку, принялся усердно поливать опустевший перрон; Вадим, навьючившись, точно верблюд, и не позволив своей спутнице донести до машины хоть что-нибудь, покряхтывая при каждом шаге, промокший до нитки, но сопровождаемый Лизой и оттого безумно счастливый, направился в обратный путь. Девушка отстала, немного погодя за спиной послышалось выразительное «Ой!» Он обернулся, Лиза сидела в луже и заливисто смеялась:
— Надо же, поскользнулась, теперь, как поросёнок, грязная буду.
Не в силах сдержать улыбку он поставил снедь на землю, приблизился, помог  подняться.
— Вот ведь извазюкалась, — не унималась Лиза, — в машину не пустишь, всю выпачкаю, ну ничего, вот через два дня уеду, будет, что вспомнить.
— Через два дня и меня здесь не будет, — против своего желания произнес Вадим. И разом замолчал, прикусив невольно развязавшийся язык.
— Ты о чём? — подняла посерьёзневший взгляд девушка. Он смотрел на нее, не силах оторваться, затюканный, одурманенный разум все растерял и уже не мог сопротивляться желанию высказаться, выплеснуть накопившееся. Всю боль, все страхи, всё отчаяние, всю многопудовую тяжесть, собиравшуюся на дне души. Шаркнула молния совсем рядом, над головами прогрохотал Перун на своей колеснице по такой же ухабистой, усеянной рытвинами небесной дороге, неотличимой от земной. Выговориться, молила душа, излить тревоги, поделиться, еще несколько капель — и она переполнится сама.
—  Черт возьми… я почему все это говорил, я не оттого, что Яна, или неважно, что разошлись, что любовник, что вообще приехал, а она в итоге выставила, не дала побыть с детьми. Понимаешь, даже не знаю, как объяснить, мы вчера с Варенниковым, это мой однокурсник, теперь работает в Штатах, обменивались снимками по поводу одного астероида, он проскочит мимо Земли на расстоянии… — «Господи, что я несу», — промелькнула мысль.
Но он продолжал, уже не контролируемые слова вылетали из одно за другим. Наконец, оторвавшись от злосчастного астероида, он как-то разом неожиданно для себя перепрыгнул на предложение Джона Вара, показал таймер, отсчитывающий часы до принятия решения, а ведь такое случается раз в жизни. Вадим несколько раз повторил, как молитву, эти слова, после чего снова почему-то перешел на Яну, которая так и не отпустила с ним детей, вернулся к предложению, высыпая на девушку все свои страхи, тревоги, фобии, точно опрокинув ведро, что давно носил и никак не мог от него избавиться. Лиза слушала молча, не перебивая, Вадим никак не мог остановиться, постоянно повторяясь, рассказывал уже не просто о чужой, чуждой стране, где ему предстоит перенимать обычаи, нравы, культуру общения, вживаться в новую среду, закаляясь по системе пастора Кнейпа, враз переброшенного из горячего в холодное, или наоборот, смотря, что с чем сравнивать. О вынужденном, пусть и недолгом, расставании с детьми, которым, возможно, тоже придется привыкать ко всему новому и чужому, выучиваться уже на иной манер тому, что они знали лишь по фильмам да рассказам, если вообще интересовались подобным. Когда же самая сущность всех великих ужасов кончилась, полезли страхи помельче, но не менее неприятные. Ведь с ними как раз и придется столкнуться в первую очередь. С обустройства на новом месте, с различий в языке, который он знал не ахти как, и которому придется выучиваться снова, ведь это далеко не тот инглиш, на котором он общался с коллегами, привыкать к неметрической системе мер, да и к девятичасовой разнице во времени, наконец. Последним аргументом он исчерпал себя и замолчал, устало изучая лицо Лизы.
Дождь всё усиливался, они его уже не замечали. Неожиданно она протянула руку и осторожно погладила его по щеке. Вадим перехватил пальцы, замер, молча вглядываясь в ее глаза. Пауза все длилась, не желая кончаться.
И вдруг небо разверзлось, захохотало громовыми раскатами чудовищной силы. Лиза в испуге, непонятно, от грозы или от рассказанного, прижалась к нему промокшим телом. Он ощутил, что девушка дрожит, точно осиновый лист. Мокрые кудряшки благоухали мятой.
— Тебе холодно?
— Да, я такая мерзлячка, — она отпрянула, отшагнула на расстояние вытянутой руки, внимательно посмотрела в глаза. — Вадик, ты был здесь счастлив? — спросила неожиданно.
У Вадима от пронизавшего насквозь взгляда голова пошла кругом, а девушка, не отводя пытливых очей, ждала ответа.
Он не выдержал испытания, опустил глаза и покачал головой.
— Ну вот, сам ответил. — Снова посмотрел на неё, Лиза улыбалась… в памяти всплыла так долго бередившая душу улыбка Яны, теперь показавшаяся наигранной, бледной тенью этой по-детски открытой и одновременно таинственной улыбки, будто Лизе лучше его самого было ведомо, что творится в душе. Точно отвечая на немой вопрос, девушка кивнула, всё так же улыбаясь, пригладила волосы.
— Лиза, — голос надломился нежданной хрипотцой, а рука коснулась плеча, остро желая снова обнять, почувствовать, согреть, наконец. Но Лиза, завладев его ладонью, остановила сближение. Небо полыхнуло, дождь полился сплошной стеной, акварельными мазками нарисовал меж ними подобие прозрачной преграды. Они промокли до нитки.
— Ничего, ничего не бойся, ты слышишь?! — её глаза вмиг оказались рядом, они сияли, точно звёзды, те, далёкие, о которых некогда мечтал и о которых с таким упоением говорил когда-то давным-давно, кому-то совсем чужому. — Сам говорил, что мечтал о настоящем деле, помнишь? А чужой язык, традиции, общение — всё это можно пережить, когда тебя ждёт работа, возможность заниматься тем, что по-настоящему любишь, и друг, он поможет, объяснит в случае чего. Вот когда мы уехали, всё было иначе, всё надо было начинать с нуля. Язык, это тебе не английский, обычаи тоже, и работу тебе никто не ищет, каждый сам себе Мюнхгаузен за волосы тащить, получаешь по почте документ, а в нём ни слова не понятно. Нет, денег нам немного дали, на первое время, ещё ульпан — школа для взрослых, чтобы выучить основы языка, и всё, дальше никого не заботит, а за квартиру плати, Майка маленькая на руках, садик ползарплаты стоит. Я полгода убирала университет, потом мыла посуду в кафе, знаешь, такие огромные кастрюли и сковородки, кожа с рук пластами слезала, ещё запах несмываемый жареного мяса. Нет, я не жалуюсь,— оборвала она сама себя,— для начала нормально. Это потом мне повезло, что иврит освоила довольно быстро,— она помолчала, Вадим впитывал каждое слово. — А у него там всё готово, только приезжай, и он ещё раздумывает?  Ну как не стыдно! Я спрашиваю, как не стыдно? Тем более что ты всегда вернуться сможешь, если что не так, верно?
— Лиза, ты просто чудо! — он приложил её ладошку к губам, понял, что сам улыбается, ничего не замечая вокруг; а дождь уже утихал, прокатился над их головами и понесся дальше, сея теперь мелкую мокрую пыль.
— Ну вот, — выскользнули пальчики, сжались в кулачок, оставив открытым один указательный, им и погрозили, — я ему про работу, а он… — голосок потонул в громовых раскатах, а личико сделалось умилительно серьёзным. Вадим не спускал с неё очарованных глаз. — Мне очень хо-лод-но, — по слогам громко сказала Лиза. Вадим, сам не понимая, что творит, но и не в силах сдерживаться, привлёк её к себе.
— Так, и что здесь происходит?
Объятия немедля разжались, странная парочка увидала перед собой сержанта милиции, видимо, довольно долго наблюдающего за происходящим и теперь только решившего вмешаться. Милиционер представился и попросил предъявить документы.
Вадим достал водительские права, Лиза протянула паспорт в синей обложке:
— Что это? — поинтересовался сержант, вертя странный документ в руках.
— Израильский загранпаспорт, — прокомментировала Лиза.
Сержант раскрыл документ, посмотрел на фотографию, перевёл взгляд на иностранку, снова на фотографию, уверился в сходстве. И уже без прежнего скептицизма и настороженности по отношению к извозившейся в грязи женщине, которую нетрудно принять и за пьяную, и за обкурившуюся, и за бродяжку, и за все три ипостаси разом, пристававшей к представительному человеку, поинтересовался, всё ли у них в порядке. Получив подтверждение, вернул Лизе паспорт, нехотя взял под козырёк и вразвалочку удалился.
Вадим проводил его долгим взглядом, чувствуя, как своим нежданным появлением незадачливый представитель власти как-то враз оборвал тонкие нити, едва протянувшиеся меж ним и гостьей.
— Ну что, решился? — не дала закончить мысль Лиза. Он кивнул, не в силах ответить, чувствуя, как ощущавшееся прежде единение, покрытое потоками низвергнувшегося ливня, смытое им, уходит, возвращая им прежнюю безмятежность дружеского общения.
— Ну вот, наконец-то. Теперь поедем, а то совсем околею. — И уже повернулась к машине, мокрый шелк на её плечах сделался прозрачным.
— Лиза, спасибо тебе, — вдогонку, цепляясь за упущенное мгновение головокружительной близости, произнес он одними губами, казалось, она не услышит, но нет, все же почувствовала эти едва заметные колебания воздуха.
— Не стоит благодарности, тебе необходимо сменить обстановку, а чёрт не такой страшный, каким его малюют, — на ходу повернувшись, ответила она. — Картошку не забудь, иначе получится, что зря я тут в луже выкупалась. Это ж надо, прям напасть какая-то. Есть что-нибудь подстелить? — с видимым усилием открывая дверцу заждавшейся «Шкоды», спросила она. Вадим покачал головой. — Значит, оставлю несмываемый след.
Она села на заднее сиденье, запрокинула голову. Вадим собрал промокшие пакеты, загрузил еду в багажник, устроился за рулем, выехал с привокзальной площади. Снова глянул в зеркало заднего вида и неожиданно встретился с искрящимися глазами Лизы, девушка едва заметно улыбнулась, улыбка передалась, вмиг отобразившись на его лице.
Машина подпрыгнула, заставив сосредоточиться на ухабистой дороге, а на приборной доске, сообщая о пустом бензобаке, зажглась сигнальная лампочка, как раз за сто метров до поворота на заправку, где забывшийся водитель напоил, наконец, оголодавшую «Шкоду».
Лишь когда они проехали автовокзал и свернули на улицу Дзержинского, Лиза немного согрелась, разулась и, поджав омытые ливнем ножки, затихла сзади, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть в окно. Вадим, больше глядя в зеркало заднего вида, нежели на дорогу, старался не молчать, рассказывая спутнице обо всех виденных ей достопримечательностях. Лиза слушала молча, будто там, под дождём, убеждая его решиться, растратила все силы, только смотрела влево или вправо, в зависимости от того, о чем рассказывал Вадим. Так они проехали музей, здание администрации, часовенку, вывернув на улицу Кирова, добрались до Свято-Троицкой церкви, двинулись дальше. Андронов все никак не мог решить, везти ее через мост и сразу домой, или продолжить кружение вокруг озера и показать все места — знакомые и за давностью лет позабытые, — куда ходил еще с совсем маленьким Юркой. Сердце сжалось, сейчас бы вернуть все как было, как случилось, когда пробежала эта неведомая искра, залитая обрушившимся ливнем и ее  в себе сокрывшая, услышать прежний чуть надтреснутый волнением голос. Вот только как возвратить проскользнувшее мгновение?
Лиза завозилась на заднем сиденье, словно мысль передалась и ей. Она ощупала вокруг себя, посмотрела на мобильный, нет, всего лишь узнала время. Андронов вздохнул и резко притормозил перед огромной лужей, в которой, он помнил, прошлой весной затонул грузовик, так что после ливня по жиже надо было объезжать её особенно осторожно. «Шкоду» начало сносить в центр провала, он крутанул руль, переключил передачу, вроде бы начали выбираться. Потом вспомнил, как ему показалось, нечто смешное, связанное с домом, что находился по ту сторону провала. Поспешил поделиться, запоздалая мысль о странности анекдота для нее, почти иностранки, проскочила, когда Вадим уже начал:
— Видишь вон ту пятиэтажку? С ней связана весьма интересная история. Начали ее строить в девяносто первом, закончили, правда, года через три или четыре, то власть сменилась, то еще раз сменилась, помнишь, тут в Москве небольшая война в октябре девяносто третьего произошла. Словом, мурыжили долго, а когда жильцы, а все сплошь жители вот тех вон, — он кивнул в сторону дальнего края озера, — развалин, там деревенька тогда была, ее решили переселять, а на месте новый микрорайон строить, так вот, когда жильцы переселились, возникла несуразица. В доме все хорошо: и свет, и тепло, и газ, — а вот канализацию подвести забыли. Представляешь? Провели до подвала трубы — и все. Очень со сдачей спешили. — Лиза смотрела на него пристально, не понимая, где здесь смеяться. Вадим проглотил слюну и продолжил: — Мэрия заявила, что бюджета у нее нет, кругом разруха, как после войны, но она входит в положение бедолаг, которых уже выселили, дома снесли, а в новых жить невозможно, и поставила возле пятиэтажки десять туалетов. На сорок квартир. Десять лет так и ходили, пока уже в четвертом году не подвели, наконец, трубы. Можешь взглянуть, один так и остался на всякий случай. А до этого мой знакомый тут как раз квартиру получил, каждое утро одна картина была: жильцы становились в очередь, первое время, он говорил, даже расписание вывешивали, но, может, врал…
— Не смешно. Я говорю, для тех людей, кто там жил, не смешно, — тихо произнесла Лиза. Вадим встрепенулся.
— Да? Наверное.
— Знаешь, я сейчас подумала, нет, скорее поняла, зачем сюда приехала, — тихо сказала она.
— То есть как, зачем? — Пауза повисла в воздухе, а потом разбилась в пыль, разрушенная хаотично перемещающимися в пространстве невысказанными вслух мыслями собеседников. А те в свою очередь, отражаясь от стекол, множили сами себя едва ощутимым эхом, отзвуки которого могли уловить и понять только двое вроде бесконечно далёких, но непостижимым образом сблизившихся людей.
—  Васька, понимаешь, он ведь, по сути, персонаж нереальный и существовал исключительно в моём воображении. Изображением на экране компьютера, голосом в телефонной трубке, без устали произносящим мне прекрасные, проникновенные слова, озвучивавшим мои мечты. Вадик, ты понимаешь, ведь это я сама с собой разговаривала, — она перевела дыхание, провела ладонью по лбу и продолжила, —  и приволокла себя сюда тоже. Вася встретиться не предлагал, это я, будто заранее знала, что могу понадобиться, что нужна здесь кому-то. Мы ведь с тобой похожи, верно… Мне, кроме Майки, терять в этой жизни нечего, я всегда была одна, всегда отщепенка, даже когда была замужем, этакая одинокая замужняя дама…— она перевела дыхание, — ты, ты тоже?
— Да, — нежданно, словно испугавшись продолжения, не позволил ей договорить Вадим.
— Ну вот… — она оборвала себя на полуслове. Молчание стало осознанным, наполнилось смыслом. Одарило пониманием,  позволившим каждому из говоривших примириться с самим собой. Алиса вернулась, круг замкнулся. Василий, успешно исполнив роль проводника, испарился точно так же, как и кэрролловский  кролик, в самом начале пути.
Вадим остановился, обернувшись, долго смотрел на нее. Потом тихо сказал:
— Знаешь, уже вечереет, я сверну на короткую дорогу. Все прочие достопримечательности подождут. А завтра с утра пойдем за грибами. — Лиза понимающе улыбнулась. — Поищем рыжики, подберезовиков насобираем, подосиновиков, моховики пошли, вон Иван-чай как зацвел, верный признак.
— Лисички тоже?
— Обязательно, — улыбнулся он. И чуть дрогнувшим голосом продолжил: — Лисичка ты моя.
Лиза заулыбалась следом и сомкнула глаза. Когда они добрались до дома, девушка уже дремала.
8
Вечером, после ужина, Лиза позвонила своему бывшему, когда по всем подсчетам Андрей должен был вернуться домой. «А то занес меня в черный список после развода, не прозвонишься теперь», — добавила она жестко, рубанув рукой и едва не сбив проволоку с трубки.
— Здорово повздорили? — невольно поинтересовался Вадим.
— Для него семья только для продвижения по службе, особенно последние годы. Нет, Майку он, конечно, любит, тут не поспоришь. А у меня с ним, нет, я так не могу, ходить на все эти банкеты, вечеринки для служащих, авось появится хозяин и представится возможность… Андрей, это я. Нет, добралась нормально, — жестко начала она разговор. Вадим, чтобы не смущать Лизу, вышел, впрочем, она едва ли заметила это; попросила мужа заехать за дочерью и либо забрать ее к себе, либо провести два следующих дня у нее. Некоторое время чувство отцовского долга боролось с карьерными возможностями и офисными обязанностями, пока Лиза не бросила в сердцах: «Да я заплачу тебе за эти два дня по полной стоимости».
Произнесла так, будто сама ни на йоту не усомнилась в этой возможности. После этого Андрей согласился, вроде бы говорил еще что-то о том, какая из нее мать, раз вот так оставила Майку, но Лиза отключилась, закрыла трубку, как это говорят у них, в тысячах километров от этих сырых промозглых мест. Повернулась к Вадиму.
Передала дочь в руки отца, еще постояла недолго у громоотвода, позвонила Майке, предупредила, что задерживается, что папа будет с ней, говорила ещё, уже непонятное. И он, принимая от нее аппарат, тоже хотел позвонить, но не зная, что и как высказать, как передать, как… да и разве можно в пустоту, не видя глаз, не чувствуя, так и отказался от возможности, отринул ее и стал сматывать провод.
Лиза сидела сейчас перед Андроновым, склонившись над чашкой остывающего чая, бездвижно разглядывая, как последние завихрения пара, вздымаясь, возносятся и растворяются перед ее лицом, и молчала, задумавшись, видимо, что-то для себя решая.
Вадим приблизился, неловко, несмело, заглянул в глаза. И отшатнулся, ясные прежде очи девушки, манившие и одновременно пугающие бездонной глубиной, сейчас были похожи на мартовские лужи, мелкие, налитые разжиженной ртутью, тускло поблескивающей в вечных сумерках города, именуемого, причудой извечных подхалимов безумного царя, Северной Венецией. Вот и сейчас ледяная гладь каналов отразилась в глазах Лизы и, отразившись, повергла Вадима поначалу в смущение, затем в трепет. Он не поверил, приблизился, взял за руку, та оказалась ледяной, Лиза ни на что не реагировала, замерла, превратившись в снежную королеву, одновременно прекрасную и нестерпимо пугающе холодную. Она находилась с ним, и в то же самое время ее тут не было, Лиза оказалась далеко, так далеко, что это мгновенное отдаление испугало Андронова. И еще больше холодность ее рук. Она приехала из таких жарких мест, в августе там, должно быть, под сорок, неужто здесь хватило одного дуновения ветерка, одного дыхания с севера, одного…
Андронов, спохватившись, поднялся, а затем снова присел перед Лизой, потряс за плечо, уже избегая смотреть в пустые мелкие водянистые глаза девушки. Она повернула голову, бездонные озёра исполнились прежней глубиной, личико оттаяло, по щекам разлился румянец.
— Извини, задумалась. Можно я лягу? — Андронов смешался, маленькая девочка, усталая, измученная на мгновение выглянула из-за спины усталой, измученной женщины, Вадим взял ее за руку, потер ладонь в своих и повел в гостиную. Она стояла посреди комнаты, пока тот разбирал ей постель, потом, не выдержав, попросил ее сесть, готовность, с которой было выполнено его указание, заставила спину покрыться  стайкой мелких мерзких мурашек. Он вышел в кухню, оставив ее одну. И долго сидел над ее чашкой бергамотового чая. Только когда часы уже пробили полночь, а поселок затих окончательно, отправился на боковую. Проходя мимо Лизы, невольно посмотрел на нее и тут же отвел глаза — те глядели на него, ничего не видя; не так, как раньше, иначе, в них отразилась непогашенная на кухне лампочка, и оттого казалось…
Андронов закусил губу, но лишь услышав легкое дыхание девушки, прошел в свою комнату и принялся медленно готовиться ко сну. Посреди этого действа его самого разбила тяжесть, придавила к софе и заставила согнуться, съежиться под ее тяжестью, плечи налились свинцом. Будто он весь день таскал тюки с картошкой, как когда-то в девяностые, когда зарплату сотрудникам обсерватории выдавали лишь после подобных физических упражнений на свежем воздухе ближайшей овощной базы — по результатам оных. В те два или три года он работал без отпусков, вроде почти даром. Ванька настойчиво приглашал отправиться с ним. Яна только-только оформила свой бизнес по торговле унитазами. А он, получая галочки в ведомости (по которой ему выплатят лишь по прошествии полутора лет задержек пустые, обесценившиеся жесткой инфляцией девяносто третьего бумажки, переменившие за это время цвет, вид и качество), усмехнулся: два месяца Яниной работы. Или полгода вкалывать на овощебазе, куда их, по милости начальства и по кличу правительства города, вывозили спасать урожай. Их, студентов и еще армию.
Почему он вспомнил об этом сейчас? Словно все вернулось. Видимо, грядущие перемены сковырнули в душе глубинный пласт, напомнив времена, когда неуверенность в завтрашнем дне застит глаза и не дает уснуть ночами. И дело не в зарплате, которой время от времени попрекала Яна, не в этих цветных фантиках, а в какой-то внутренней надломленности, случившейся с ним в первый раз, должно быть, когда их вывезли копать и грузить картошку, а потом выдали мешок на нос, и он пер его под завистливыми взглядами ленинградцев на трамвае. Душевной тревогой, так и оставшейся по сию пору, преследовавшей и не отступающей, даже когда светит солнце, дети играют, и забываешь о времени, о месте и о себе, сосредотачиваясь только на них, на их маленьких радостях и больших надеждах. Или немного раньше, или позже, но где-то в то время великих переломов, не обошедших вниманием и его скромную персону. Проехавших по нему гусеничными траками и оставивших за бортом; он тогда еще крутил пальцем у виска Варенникову, мол, собрался Европы покорять, когда сам мясо ешь раз в месяц, какая, к черту, Европа, тут бы обустроиться, кому ты там нужен. Ванька уперто молчал, сам не понимая, должно быть, отчаявшись, как и он, но, стиснув зубы, направился подальше от родных палестин. Наплевав и растерев. Последствия — он обещал думать о них по мере поступления. Андронов, получая его письма из Лейдена, поначалу даже злорадствовал и злорадство это разделял с Яной, вот, мол, доиграется, как пить дать, уже у нас начал тянуть, последнее закладывает, уперто не желая признавать поражения. Вечный троечник, что он там сможет, когда и Вадима — одного из самых удачливых на потоке — жизнь свернула в двойной морской и не желает отпускать. Где он пробьется, если принял непосильную ношу, которая, как мешок той треклятой картошки, и велик, и  неудобен, и еще больше неотпускаем. Но Ванька вцепился, как клещ, и старательно тягал, невзирая ни на что. Вечно списывающий у него Ванька. Профессор Джон Вар…
Картошка привиделась неожиданно, когда они с Юркой ходили на Пискаревское. Толика блокадного Ленинграда, он вспомнил завистливые взгляды пассажиров, невольно подумалось, вот летом сорок второго, да в таком же трамвае. И как-то не по себе стало. Будто тяжесть мешка опять давила в спину.
Как и сейчас. Андронов вздохнул, силясь приподнять груз, носимый на плечах столько времени; груз вроде бы сброшенный, но вновь обретенный, как время Пруста. Не выходит, а надо приподнять. Не ради себя уже, но ради той, что лежит в соседней комнате на раскладном диване, спит с открытыми глазами, в которых безучастно отражается бессмысленно кривящийся диск в широко распахнутом окне, которое он позабыл занавесить.
Будто в ответ на его мысли диван тоскливо всхлипнул. Вадик затаился, приподнявшись на локте, скрипнуло ещё раз — значит, не почудилось. Тишина вновь повисла, накрыла его постылым пологом. Странно, отчего не воют собаки? Ведь предыдущую ночь еще та какофония слышалась, а сегодня тихо. Пугающе тихо.
В дверном проёме обозначился едва различимый силуэт, его смело с кровати, Лиза:
— Я думала, ты спишь. — Когда он приблизился настолько, что мог ощутить её неровное дыхание, виноватым шёпотом заговорила девушка. Вадим, позабывший, что он в исподнем, бережно коснулся её ладони — лёд. — Голова раскалывается, простыла, у тебя болеутоляющего не найдётся?
Вадим покачал головой, потом спохватился, выдавил торопливое «нет». Оба замолчали, но лишь на мгновение.
— Ещё там Луна такая зловещая в окошке, разбудила  меня и смотрит. Мне страш… — она замолчала на полуслове, хотела что-то добавить, но запнулась, стоило ей посмотреть на Вадима. И, словно устыдившись себя, качнулась в сторону выхода, но сразу вернулась в вовремя подставленные руки.
В окружающей их, сделавшей всё вокруг призрачным полутьме они глядели друг другу в глаза, все понимая без слов, не нарушая установившейся меж ними тишины. По телу Вадима пробежала горячая волна, ладони сделались влажными, а дыхание прерывистым. Тишина исполнилась смыслом иного рода. Осторожно, будто девушка и впрямь обратилась фарфоровой куклой, белой, лишь раскрашенной в полупрозрачную сорочку, ничуть не скрывавшую форм, он обнял тонкую талию. Сердце понеслось вскачь бешеным галопом, он набрал полную грудь воздуха, а выдохнуть никак не мог и на ватных ногах подвел её к постели. Лиза покорно легла, коротко вздохнув, он примостился рядом, бережно накрыл одеялом, она не противилась, потом нащупал холодную ладошку, согрел своим дыханием. Девушка прильнула к нему, съежившись, она и впрямь напоминала юного неопытного зверька, заблудившегося в глуши и долго ищущего свой дом в тоскливой полуночи, ткнулась ему в плечо. Вадим приобнял ее, порывисто вздохнув, она чуть отстранилась.
Тонкие пальцы коснулись его груди, или просто подул ветерок из растворенного окна? Надо бы закрыть, но теперь уже не важно. Несколько томительных мгновений — и беженка из земли обетованной распрямилась на постели, доверчиво оставив руку в его ладони. Он почувствовал ровное легкое дыхание, несколько минут, чтобы не помешать ей, утихомиривал своё и успокоенный, утешенный, опьяненный, но не опаленный невероятной ее близостью, затих и сам, а затем провалился в сон. Рухнул, как в незамеченный колодец, а когда очнулся, выплыл из него, так, верно, выплывал из тумана айсберг перед «Титаником», Лизы рядом не было.
Поворочался немного, раздумывая, не привиделось ли ему всё это в очередной раз, но нет, подушка благоухала мятой.
— Солнце уже поднимается, кто-то обещал экскурсию в лес, или мне это приснилось. Вставай, лежебока, завтрак стынет, — прервал его мысли звонкий голосок. Вслед за этим в него полетела подушка, Вадим поймал её, помявшись мгновение, бросил Лизе. — Значит, не спишь и бесстыдно валяешься в кровати? — перехватив в полёте пушистое орудие, возмутилась девушка. Голосок звенел, точно натянутая тетива, готовая ежесекундно перерваться, маскируя напряжение, превращая его в игру, запамятованную с детства, там же же потерянную и заново обретаемую ныне.
— Пытаюсь сообразить, сегодня ночью ты мне здесь привиделась или нет, — сам подивившись непривычной прямолинейности вопроса, поинтересовался он. Лиза улыбнулась, улыбка, мелькнув на лице тотчас исчезла, лишь глаза заискрились — странно, непривычно, не то отчаянной решимостью, не то голодом, не то… он не стал разбираться.
— А сам как думаешь?  — эхом отозвалась она.
— Думаю, не приснилась, как голова?
— Тебе бы в знахари, а не в астрономы идти, всё как рукой сняло, —  заулыбалась Лиза. И куснула губы, словно выдавшие ее с головой. Вадим поднялся.
— А я и заговоры читал?
— Теряйся в догадках,  — приблизившись и отчаянно стараясь удержать на лице улыбку, сказала Лиза. И тут же перевела разговор:  — Полседьмого уже, лежебока, нам когда выходить?
— Я не предполагал, что ты такая ранняя пташка.
— Не спалось, —  коротко ответила Лиза и опустила глаза.
— Правда? — он безотрывно смотрел на неё.
— Правда,  — еле слышно сказала она, — Завтракать пошли.
— А может, мне завтрак в постель полагается, за исцеление? — стараясь разрядить обстановку, продолжил игру Вадим.
— Сейчас, намусоришь ещё, а на крошках спать сам знаешь как, — и неожиданно накрыв его одеялом с головой, испарилась из комнаты.
Выпроставшись, Вадим нашел её на кухне, сидящей за накрытым столом. Ароматный высокий омлет разложен по тарелочкам, салат в миске, гренки и чай. Вадим застыл на месте, разглядывая Лизу. На душе посветлело, он дома, в тепле и уюте — так, как никогда прежде, так, как хотел бы, чтобы было всегда. А ведь послезавтра она уедет, потом уедет и он, и всё закончится так толком и не начавшись, мелькнула незваная мысль. Словно прочитав её на лице Вадима, Лиза неожиданно просто кивнула, снова закусив губу, и опустила глаза.
— Умывайся, я устала тебя ждать, — произнесла она неизвестно к чему и сразу потупилась. Вадим молча прошел мимо нее к умывальнику, ожидая чего-то важного, нужного, необходимого в этот момент, быть может, прикосновения рук, быть может, чего-то другого, большего, но ничего не случилось. Лиза даже головы не повернула в его сторону. Андронов привёл себя в порядок, а после завтрака отправился готовить амуницию для похода: две корзинки, с которыми когда-то, последний раз год или около того назад, выдвигался в поход с Юркой. Так же, как и в этот раз, наутро после приезда в Бологое. Подальше от всех хоженых дорожек, куда глаза глядят.
9
Они шли по тропинке, пробудившееся солнце косыми несмелыми лучами пробивалось меж уходящих ввысь стволов вековых деревьев. Тропка, петляя, то уходила в сторону, то возвращалась, кружа меж кустарников, небольших полянок, поваленных временем стволов, облюбованных дачниками кострищ, мусора, который всегда оставляет после себя человек, прибывший отдыхать «на природу».
Окрест, поднимаясь почти до самых крон, клубился белёсый туман, прорезаемый пока ещё несмелыми лучами поднимавшегося солнца, густея в овражках и лощинах, разрежаясь на холмиках и небольших возвышенностях. Шли молча, взявшись  за руки. Тишина очаровала их, окутала волшебным лёгким одеялом, и сразу после того, как пересекли лысую опушку, сомкнула уста, погрузила души в созерцание, и только звуки шагов, хруст веточек под ногами, множась едва слышным эхом, отражались от дерев и возвращались к ним слабыми, едва различимыми шорохами.
Лес точно терем расписной, лиловый, золотой, багряный. После недавних заморозков пожухли кусты на опушке, мимо которой они прошли, еще когда Гелиос, в здешних краях именуемый Хорсом, лишь приподнимался в своей золотой колеснице, понукая переминающихся коней, никак не готовых начать долгий путь до заката. Лиза остановилась у самой кромки леса, поглядела себе под ноги, в полог, потом на вершины дерев, переводя взгляды с одного на другое, и лишь потом, затаив дыхание, вошла под кроны высоких лип и кленов. И пройдя совсем немного,  остановилась. Величественный дуб простерся до самого неба и подпирал его могучими ветвями, размахавшимися далеко поверх лесного полога. Исполин стоял здесь, видимо, еще до начала времен, еще в те дни, когда земля была молода, а боги спускались с небес, и тот, чьим символом являлось это священное дерево, нисходил на землю огненными стрелами. В силе своей, славе и величии грозного, могучего, высшего бога. Лиза, точно ощутив его древнюю мощь, застыла перед деревом в оцепенении, то ли вопрошая его о чём-то ей одной ведомом, то ли ожидая какого-то знака. Окаменел и Вадим, очарованно внимая немому диалогу меж владыкой громовых стрел и девушкой, отринувшей родные места и позабывшей изначальные корни, и лишь теперь, случайно оказавшись здесь, вновь обретавшей утерянные истоки. Очень хотел понять, о чём шептали резные листья, но, видно, сказанное, если таковое было, предназначалось только для неё, и через несколько чарующих мгновений Лиза согласно кивнула, обратила сияющий взор на Андронова и, без слов пойдя дальше, крепко сжала его ладонь.
Дуб остался далеко позади, как и тропки, и тропинки, теперь, по прошествии полутора часов пути, им попадались разве что звериные ходы, по которым они шли, но самую малость, ибо неможно человеку двигаться по тропе зверя, не для него она и не к его ногам прилажена, то разбегается по сторонам, то сбирается внове. И всякий раз приходится уклоняться от нависших над ней веток и бить поклоны зверю, её проложившему. Молчание вековечного леса, по-прежнему ничем и никем не нарушаемое, заворожило их. Лиза уже не озиралась, она глядела куда-то вперед и вверх, ровно выискивала неведомое, некогда виденное, быть может, во снах или мечтаньях, или в далеком прошлом, запечатанном тяжким спудом лет, и не смотрела под ноги, отчего изредка спотыкалась на распростанных корневищах да сгнивших ветвях, меж которых они проходили. Вадим удерживал ее, всякий раз возвращая на путь. А Лиза все не могла отвести глаз от кроны леса, теперь уже искрящейся под солнечными лучами, набиравшими все большую силу, ибо кони Хорса, почувствовав волюшку, возносили его все выше и быстрее, и крест сиял все ярче в небесах. Лес светлел, теплел, туман рассеивался, пока не сошел совсем, проникая все глубже и дальше в недоступную солнцу чащобу. Лучи, проходя темный бор насквозь, зелено пятнели по земле, которая начинала дымиться, исходя паром вчерашнего дождя. Лиза теснее прижималась к Вадиму и крепче сжимала его руку, а он, вдыхая полной грудью, шел и шел, оглядываясь по сторонам, будто напитываясь силой и славой солнечного бога. Готовый идти без передышки еще хоть сотню километров, если будет необходимость.
Нежданно на ум пришли позабытые картины детства, когда его отец несколько лет подряд работал директором базы отдыха в деревне Рассказиха на берегу Оби. Почему семья перебралась тогда с Кубани в сибирскую глушь и каким образом потом вернулась в родные места, ему никто не объяснял, да он и не спрашивал. Ему тогда лет восемь было. Деревянные домики базы располагались прямо в лесу, где он — любознательный мальчишка — знал к тому времени каждую тропку, каждый кустик и, всё дальше углубляясь в чащу, соорудил себе там тайный схрон. Шалаш из пушистых сосновых веток, о котором, не появись в посёлке Лена, маленькая девочка с дивными глазами цвета неба, никто и до сих пор бы не узнал.  А так… Лена ещё не ходила в школу, и он гордо рассказывал ей, что уже октябрёнок, что у него пять по чтению и математике, и много еще чего  про учителей и одноклассников. Лена выслушивала его истории, не отводя бездонных глаз, и от этого взгляда кружилась голова, хотелось не отпускать её от себя ни на минуту, но родители звали девочку то на обед, то на прогулку, то ещё куда. И он придумал, вспомнив о шалаше, предложил Лене уйти и остаться там вместе навсегда. Она согласилась. Неделю втайне от всех они готовились к будущей совместной жизни, собирали посуду и тёплые вещи. Удивительно, что всё это пришло в голову, казалось бы, совсем маленьким детям. А вот что будет с их родителями, когда они уйдут, увлечённые сборами и подготовкой к бегству отпрыски подумать не успели. В назначенный день, благо мама Лены всецело доверяла воспитанному мальчику и не в первый раз отпускала дочь под его ответственность, они удалились от мира, да так и  сидели в шалаше почти до самого вечера, держась за руки и мечтая о будущем. Потом, по прошествии долгих часов их, конечно, нашли.
Подробности взбучки и полного запрета даже смотреть в сторону Лены вспоминать не хотелось, но ощущения, те самые, когда она была с ним сегодня и навсегда, остались и всплыли сейчас в его памяти. Доверчивая ладошка Лизы лежала у него в руке, цепко вжимаясь, боясь потеряться средь величественных дерев, уходящих в небесные выси.
Нежданно где-то в неподалёку закричала сорока, судорожно, порывисто, словно, оплакивая потерю. Ей вторила иволга, созывая своих деток протяжным свистом, словно флейта заиграла вдали. Лес ожил, выйдя из оцепенения. Каркнула ворона, послышалась дробь дятла, эхо заметалось под кронами и в испуге кинулось прочь.
— Вадик, ты знаешь, куда мы идём? — прошептала Лиза, он повернулся, встретился взглядом с распахнутыми глазами Лены, такой далёкой и однажды ему доверившейся, как теперь Лиза, она и не представляет, что значат для него эти драгоценные мгновения.
— Вадим?
— Да, не волнуйся, не заблудимся, я… просто задумался немного. Скоро будем на месте. Еще поляна впереди, и немного дальше.
Ладошка выскользнула из руки. Солнце зашло за тучку, вечную странницу. Лиза подошла к разросшемуся в стороне малиновому кусту и принялась есть спелые ягоды, одними губами снимая их с зелёных лож. Вадим замер на месте, не мог оторвать глаз. Насытившись, она набрала немного в ладонь, подошла и приложила к его губам спелую малинку, он принял дар, а девушка одну за другой так и отдала ему все добытые ягоды.
— Вкусные, правда? — потирая ладоши, спросила она.
— Из твоих рук всё кажется вкусным, — по-прежнему дивясь непривычной легкости, произнес Вадим. Говорили они полушепотом, волшебная тайна древнего леса, теперь наполненного клекотом, посвистом и шорохами, заворожив их, не позволяла повышать голоса. — Понимаешь, Лиза, ты…
Маленький пальчик, запечатав уста, прикоснулся к губам.
— Не надо, пожалуйста, потом тяжелее будет, — она помолчала, бездонные очи пронизывали насквозь, — у тебя впереди одна дорога, у меня — другая, в разные стороны.
— Лизонька! — он хотел говорить, но поперхнулся словами.
— Не надо… — и, не добавив более ни слова, ушла вперёд.
Он поплёлся за ней, ноги враз сделались тяжёлыми и непослушными, под ними услужливо хрустели остатки прошлогоднего листопада. Утренний туман выпал на травах крупной росой, а солнце, неутомимо карабкаясь, забираясь всё выше, настырно просвечивало ажурный лесной потолок, играло бликами на двигавшейся впереди ладной фигурке Лизы, за которой он покорно следовал, снова и снова передумывая только что высказанные ею слова, не в силах разомкнуть пересохшие губы. Неужели опять потеряет, как тогда Лену, снова не сбережёт, но тогда в силу возраста это было простительно, а вот теперь…
Лиза исчезла за чащей боярышника, разросшегося вдвое выше человеческого роста, Вадим прибавил шаг, боясь потерять оборвавшиеся ниточки. И обмер. Девушка прильнула к дереву, обняла его стройный ствол и затихла, точно встретила давно потерянную родственницу. Молчала долго, стоя недвижно, закрыв глаза.
— У нас берёзы не растут, всё пальмы да пальмы…. — И неожиданно добавила: — Нет, не то… не чувствую. Ничего не чувствую.
И отстранилась. Словно отторгнутая.
Заслышав посторонний шорох, Вадим настороженно поглядывал по сторонам, ведь секачей в это время в лесу немало. Лиза повернулась, глянула вопрошающе, Вадим в ответ кивнул, всё в порядке. Девушка погладила берёзу, и оба сразу остолбенели. На только что пустом стволе, прямо на уровне глаз девушки, суетливо умывая мордашку маленькими лапками, сидела рыжая белочка. Лиза раскрыла ладонь, белка доверчиво заняла предложенное место и продолжила свой утренний туалет, потом прервалась, дотронулась лапкой до пустой ладошки, словно чего-то требуя.
— Вадик, найди ягодку, — на грани слышимости, боясь спугнуть гостью, попросила девушка.
Он огляделся, рядом обнаружился усыпанный спелыми ягодами куст голубики, осторожно сорвал несколько, тихо подошёл и протянул подношение лесной хозяйке. Белка принюхалась, схватила ягоды цепкими лапками и опрометью взбежала по стволу.
— Надо же, сама пришла, — изумилась девушка.
— Они здесь ручные, — улыбнулся Вадим. — Я тут недалеко пенёк видел, очень живописный, идём, покажу.
Лиза согласилась вернуться. Он решительно завладел рукой девушки и, продираясь сквозь кустарник, повлёк за собой в обход поляны к заветному пенёчку.
— Опята, целое семейство, какие красивые, — девушка, будто грибочки и впрямь могли почувствовать, погладила нежные шляпки и продолжила, — мы не будем их трогать, правда, ведь за лисичками пришли?
— Конечно за лисичками, — он не мог смотреть на неё без улыбки, блаженной, детской улыбки, не оставлявшей его с самого утра, нет, с той поры, как узнал, что все рейсы в Бен-Гурион отложены, и лисичка останется здесь на пару дней. Лиза перехватила его взгляд, прошла вперед и забралась на широкий ствол поваленного дерева, будто проверяя крепость тлеющей древесины, прошла по нему из конца в конец, выглядывая что-то с другой стороны, и закричала, громко, на весь лес:
— Гляди, а вот и наши лисички, надо же, спрятались, хитрые какие!
Сорочий стрекот стал ей ответом, лес зашуршал, зашелестел, заискрился лучами поднявшегося в зенит светила. Вадим обошел вокруг дерева, и правда, целая стайка рыженьких притаилась, прикрываясь волнистыми шляпками, местами сросшимися друг с другом так, что образовывали волнистый ковер. Он достал перочинный ножик, обернулся к девушке:
— Спускайся, будем собирать.
Лиза протянула ему руки, сердце полетело вразгон, он взял её и, прежде чем опустить на землю, несколько мгновений удерживал в воздухе, почувствовал легкое дыхание на щеке. И голова пошла кругом:
— Отпусти, — прошептала Лиза ему на ухо, — лисички ждут.
Дыхание пресеклось, он разжал руки.
А девушка, едва коснулась земли, пряча взгляд, склонилась над грибочками.
— Миленькие, хорошие, идите в кузовок.
Вадим, опомнившись, протянул Лизе ножик, но та отодвинулась, давая ему возможность действовать самостоятельно. Он стал срезать скрипевшие под пальцами ножки. Она, не отрываясь, смотрела за этим занятием, непонятным образом оказавшись напротив, по ту сторону грибной полянки. А когда грибница опустела, Лиза отбежала подальше, и снова восторженный голосок звенел натянутой тетивой под пологом леса.
— Смотри, Вадик, вот еще… и еще…. Да тут весь лес наш!
Он старался догнать, поравняться, но Лиза ускользала, растворялась меж пальцев, проворная, яркая, беспокойная, ровно не желающая попадать в силки птичка. Ее крики становились все дальше, пестрая шелковая рубашка, мелькала меж дерев; подобно птахе она порхала совсем рядом и одновременно оставалась недоступной, через минуту Вадим потерял ее из виду. А еще через мгновение нашел.
Лиза сидела на пеньке, поглядывая на приближающегося Андронова. Он подошел, осторожно переставляя ноги, точно боялся спугнуть. Протянул руку. Она не сопротивлялась, не исчезла, пальцы встретились, переплелись. Нежное личико озарилось улыбкой.
— Ты что-то мало собрал. Или на развод оставил? Пойдем, я тебе еще место покажу, — ладошка выскользнула, он качнулся вслед и чуть было не потерял равновесие.
— Не надо, Лизонька, — голос сделался хриплым, сухим.
— Отчего же, я ведь нашла, давай обе наполним.
— Не надо. — Она отвела взор. Ничего не ответила, ни словом, ни жестом. Замолчала, глядя, как пушистые облака медленно заполняют голубую чашку небосвода. Вадим присел рядом, так же молча, глядя на белоснежный пух, скрывающий нежный лазоревый бархат. Сколько они так просидели, трудно сказать. Миг или час, не имело значения.
Она повернулась, посмотрела в глаза, пристально, внимательно, будто что-то искала. И тихонько вымолвила:
— А ты бы остался? Здесь остался бы?
Он кивнул. Сердце кольнуло — все точно, как тогда, в шалаше, где они укрывались. И вопрос звучал так же. И ответом было то же.
— А ты? — спросил он, не ожидая ответа. Лиза задумалась. И тут же, словно стряхивая с себя наваждение, поднялась, вспорхнула — и полетела дальше. Вадим, как подстреленный, тяжело поплелся следом, уже не пытаясь догнать, лишь не упуская из виду.
10
Они возвращались, когда солнце окончательно утонуло в одеяле облаков, что тонким серебряным полотном незаметно закрыли весь небосвод, и прежде ясное светило сделалось на их фоне слепым белёсым пятном. Лиза часто поднимала голову и хмурилась, верно, испортившаяся и не обещавшая улучшения погода отразилась в ней, как в зеркале. Вадим с полными корзинками шел вроде бы и рядом, но всякий раз опаздывая на шаг, предоставляя путешественнице самой выбирать пути, лишь изредка указывая направление.
Впрочем, скоро она сдалась. Подождала и, повиснув на его локте, пошла дальше. Лес, прежде полный шумами, криками и шорохами, снова затих, посуровел, помрачнел, укрытый неверной тенью, и  грибники со своей добычей поспешили выбраться к лесополосе. Через некоторое время их догнал трактор. Водитель предложил подбросить, если они до улицы Володарского. Вадим кивнул, оттуда через мост десять минут пешком. Они забрались в прицеп. Трактор вез рулоны сена, устроившись на них, Андронов крепко прижал девушку к себе, чтобы та не скатилась ненароком на кочковатую разбитую колею дороги, та не сопротивлялась. Сказала только: «В жизни так не ездила», — улыбнулась, искорки блеснули в глазах, а затем все успокоилось. Вадим держал её сильно, уверенно, она положила голову ему на плечо, и оба, охваченные невыразимыми ощущениями не заметили, как добрались до моста.
Лиза соскочила первой, взяла у Вадима корзинки и пошла, чуть ссутулившись, к переправе на другой берег озера, поднялась и только на середине остановилась, подождала.
— Я проголодалась страшно, — сказала она, едва Вадим приблизился. — Сейчас жарить будем?
Он кивнул и чуть заметно улыбнулся.
— Картошки нажарить с лучком и перчиком, а потом все это сельдерюшкой посыпать. Или кинзой, кинза у нас есть? — снова кивок. —  А потом добавить еще помидорчиков мелких и нарезать морковки. Нет, лучше я все сама сделаю. А ты займёшься лисичками.
— Лиза, — едва слышно произнес он. Но девушка в ответ приложила пальчик к губам и покачала головой.
— Я так решила, — ответила она.
Разговора не получилось. Как не получилось и позже, когда они прибыли домой, стали разбираться с грибами, часть отложили на потом, а часть стали чистить. Вернее, этим занялся Вадим, Лиза прогнала его из кухоньки на крыльцо, сказав, чтоб не мешал, «я всегда своих прогоняю, а то ничего вкусного не выходит».
Выйдя, он перевел взгляд на громоотвод, вспомнил. Прошел в дом мимо изумленной девушки, забрал телефон, снова вышел.
Ванька должен быть в Бонне, у него конференция. Так что долгим телефонным гудкам он не удивился. Удивился голосу Вара, недовольно прогудевшему что-то в трубку. Вадим растерялся; не отрывая взгляда от хлопочущей на кухне Лизы, произнес:
— Я думал, ты в Бонне сейчас.
— Какой Бонн, ты забыл, чем мы тут заняты… слушай, кажется, забыл, — неожиданно проснувшись, произнес он.
— Что с астероидом?
— Приближается, — коротко ответил Вар, — просвистит в шестидесяти тысячах, пока без изменений. Осталось получить снимки с антарктической станции и последние с Ла-Силья, они уже… Я тут поспал часок, сколько сейчас по вашему, варварскому, времени?
— Двадцать минут пятого. Извини, я думал, ты в Германии уже.
— Ну да, когда Элкин на ушах стоит, глотает транквилизаторы и запивает энергетиками. Ну и все мы заодно с ним. Кстати, я в его кабинете расположился на диване, он, сам не знаю, где, в лаборатории, кажется… Нет, не видно. Не знаю. Вообще, у нас бардак, это ты хорошо время проводишь. Кстати, ты что-нибудь решил или ещё раздумываешь?
— Решил. Поеду.
— С Яной?
— Без.
— Вот и отлично! Значит, в понедельник созвонимся и будем тебя оформлять. А чего так тихо говоришь, а ну да… нет, погоди. Значит, не один на даче? Нет, скажи, не один?— продолжил Ванька. — Я ещё вчера понял, когда ты меня полушепотом расспрашивал, что что-то тут не чисто. Девушка, да?
Ответом послужило глухое молчание.
— Значит, да. А ты,  я смотрю, ходок. Как быстро закрутил, что значит, по сторонам огляделся. Ничего хоть внешне или такая же?
— Нет… совсем  нет. Другая.
— У, брат, как ты заговорил. Зацвел и голос задрожал. Это серьезно. Что, с собой возьмешь?
— Я… — а ведь Вар прав. Почему нет. — Я пока… долго рассказывать.
— А ты напрягись, расскажи. Давай, выкладывай, откуда выкопал, как, что… мне тоже охота знать.
— Да не могу я сейчас говорить…
Вадим с трудом закончил разговор, отсоединил провод от трубки, глянул на часы, остались сутки с хвостиком, но всё решено до времени, и отключил будильник. Вернулся. Лиза все еще возилась, но его приходу была рада. Лисички они жарили вместе, невольно касаясь друг друга руками и то задерживаясь при этом прикосновении, замирая, то вздрагивая и резко убирая руку, особенно когда тянулись к одному и тому же. Вадим старался накрыть ее ладонь и всякий раз ухватывал пустоту. Сердце екало, но он продолжал поиски, пускай и безуспешные и прежде запрещенные самой гостьей. Удивляясь и своей настойчивости, нет, больше молчаливому несогласию и терпению Лизы. Когда картошка зажарилась и лисички зашкворчали, у них выдалась свободная минутка. Вадим снова попытался начать тот самый разговор, что так хорошо клеился вчера и так скверно выходил, что наутро, что днем.
— Лизонька, — он вынужден был сделать паузу, она подняла взгляд, голос его выдал, и отвечать девушка не стала, лишь покачала головой. — Я просто хотел спросить, помнишь, ты говорила насчет возможности остаться…
— Вадик, ну разве ты не понимаешь, глупость сказала, ребячество, забудь, пожалуйста.
— Мне кажется, не глупость.
— Тебе это только кажется.
— Но я понимаю, что ты хотела сказать: мы с тобой тут одни…
— Это ничего не решает.
— Наедине словно на необитаемом острове, как на Луне.
— Ты не слушаешь.
— И всякий раз, когда ты…
— Ты меня не слушаешь. И я тебя тоже, — помолчав, добавила она.
— Лисичка моя.
— Именно поэтому.
— У нас будет еще завтра.
— Но послезавтра у нас нет. И ты это знаешь. Зачем же тогда? — Лиза замолчала так внезапно, что Вадим поневоле отнял руку. Она опустила голову, пробормотав несколько слов, на каком языке они были сказаны, осталось для него тайной, разве что общий смысл не ускользнул.
— Я понимаю, что лучше бы все случилось раньше, гораздо раньше, но… так уж вышло, что здесь и сейчас. Милая моя лисичка, не уходи, я тебя очень прошу. У меня пропуск в другой мир, мы можем…
— Ещё вчера ты вовсе в него не верил... Накладывай картошку, а то  остынет. Зря я старалась что ли, — Лиза хотела встать, но удержалась. Через мгновение на Вадима смотрел совсем другой человек.
— Вкуснятина! — Насытившись, прокомментировала Лиза, — Спасибо, что показал лес, я так рада воздухом подышать, а то у нас кондиционеры кругом, на улицу выйти проблема, разве что зимой, но зимой холодно, градусов десять, а то и меньше бывает.
— Ниже нуля? — против воли поинтересовался он.
— Ниже, вот глупенький, — она засмеялась, — ну откуда в Израиле будет ниже? Сам подумай.
Смех оборвался на самой высокой ноте. Лиза склонилась над тарелкой. Вадим потянулся за солью, а поймал её руку. Она пыталась засмеяться, не получилось. Некоторое время они смотрели друг на друга, Вадим бережно погладил ее пальчики, потом осторожно прижал их к губам.
— Потом, миленький, — тихо произнесла Лиза. — Позже.
Голос снова сорвался. Ладонь опустела. Он уж не мог смотреть на нее, а внутри поднималась такая сила, что, казалось, встреться они взглядами, и все преграды, еще разделявшие их, разом окажутся сметены.
— Хорошо, что сегодня так тепло, погода очень удачная. И грибов насобирали, — он слышал и не слышал ее голосок. И отвечал так же, сквозь туман, пелену, окутавшую сознание.
— Небо сметанится, к дождю.
— Опять? Я не хочу, хочу завтра на озеро. Ну скажи, пусть завтра будет тепло и солнечно, — Лиза скорчила умильную рожицу.
— Не знаю… не могу.
— Пожалуйста, скажи, — она умоляла, она настаивала, она очень просила. Надолго ли? Смогут ли? Пересилив, он кивнул, чтобы услышать перезвон ее смеха, затем, сглотнув комок, ежеминутно подступавший к горлу, стал говорить о погоде, объяснял что-то, сам не помня, что. Лиза переспрашивала, не слушая. Когда пришел долгожданный вечер, почему-то обоих подкрадывавшиеся сумерки немного успокоили.
Они вошли в гостиную. Лиза хотела искупаться после дневного путешествия, он предложил ей сходить в душ — деревянную кабинку во дворе, — пока совсем не стемнело, бак на крыше полон, а за жаркий сегодняшний день должен был основательно прогреться. Девушка выудила из чемодана пластиковые бутылочки геля, шампуня, прочих интимных премудростей, махровый халат и, поблагодарив, ушла. А он, не зная, куда себя деть в её отсутствие, сел на диван, взял книгу, но так и вертел её в руках, не прочитав и строчки. Когда она вернулась, соорудив на голове чалму из полотенца, решил освежиться и сам.
Вода и правда была тёплая, ароматная мыльная пена сняла напряжение, а приятные струи белёсыми потоками унесли с собой усталость затянувшегося дня. Возвратившись, он застал Лизу в гостиной, она разложила для себя диван, накрыла его простынёй  и теперь доставала подушку из ящика. Вадим подошёл к ней, обнял, прикосновение заставило их обоих вздрогнуть. Она повернулась, пыталась вырвать подушку, неведомым образом, оказавшуюся в его руках. Он не отдавал. Она хотела спорить, но слова не давались. Молча вцепившись, они рвали ее друг у друга. Подушка упала на пол. Лизу отшатнуло, головной убор из полотенца, распутавшись от напряжения, оказался на полу, рядом с подушкой. Головокружительно пахнущие мятой кудри разметались по её плечам. Он кинулся к ней, крепко сжал худенькое тело. Руки судорожно развязали поясок халата, через мгновение пальцы доискались ароматной кожи, а ищущие губы поцелуем запечатали ещё рвавшиеся из неё наружу слова, ласкали, вкладывая в долгожданное единение всю нерастраченную нежность и желание. Ещё мгновение — и Лиза перестала трепетать, ответила, тонкие пальчики заскользили по спине, добрались до затылка. Он подхватил её на руки. Чувства, срывая заслоны, захлестнули их бурным потоком, понесли, закружили и бросили на так толком и не расстеленный скрипучий диван. И позабытая лампочка под потолком светила вместо солнца всю бесконечно долгую и неимоверно короткую летнюю ночь.
11
Он проснулся не сразу, некоторое время пребывая в полусне, на зыбкой границе меж двух миров, из одного ему никак не хотелось уходить. Тело обуяла странная, не ощущаемая прежде легкость, некая удивительная свобода, когда дух веет, где хочет, организм заполнен до краев той сладкой истомой, что способствует праздному ничегонеделанью, желанию обнять, прижать к себе и, не выпуская, гладить волосы, перебирая их пальцами, глядеть в глаза. Не отрываясь, не отрывая, одним только взглядом благодаря за невероятную изумительную ночь, что цветными картинами побежала перед внутренним взором: спадающие на лицо шелковистые волосы, едва сдерживаемые стоны, вцепившиеся в плечо пальцы, сладкие губы, ласкающие и ласкаемые, поцелуи по всему телу…
Воспоминания заставили очнуться, оглядеться. Он лежал на диване, на смятых простынях, на одеяле. Позабытая в пылу безмолвного спора подушка валялась на полу. Он замер, дыша свободно и легко, покуда утренний сон разума не пришел на смену ночной бессоннице чувств. И только окончательно вдохнув утро нового дня, дня третьего, Андронов стиснул зубы, сжался; хриплый рык надорвал горло. Взгляд остановился на подушке, забытой в другом времени — дотянувшись до неё, он накрыл лицо и выкрикнул, выплеснул в подушку все пришедшее, все, оставленное было за порогом, все, что случилось и что еще должно произойти. И отбросил.
Увидел Лизу, смотрящую на него, прижавшуюся к косяку, бледную, но глаза на маленьком личике сияли ярче полуденного солнца. Резко поднялся, голова закружилась, он остановился, сел. Девушка робко подошла, он посадил её на руки, упиваясь блистающим взором, склонившись, прикусил розовую мочку маленького ушка. Тонкие руки обвили шею. Он уложил её на диван, поцеловал высокий лоб, маленький носик, затем бездонные глаза, залитые румянцем щёчки, губы. Чтобы она поняла, это не минутная слабость, это навсегда, что бы ни случилось, теперь они вместе и вместе пойдут по жизни. Да, впереди долгий путь, да, она далеко, но ведь живёт на планете Земля, а значит, всё решаемо и поправимо. Когда он оторвался, Лиза долго молчала, пальчиками ощупывала его лицо.
— Родная моя лисичка… Моя! Никому не отдам.
— Правда?..
— Правда.
— А как же…
— Никаких как же… вот поеду, устроюсь и заберу тебя к себе.
— А Майка?
— И Майку, обязательно, ты слышишь?
— Слышу, — всё ещё гладя его лицо, прошептала она.
— Ты хочешь быть со мной?
—  Хочу… — Она задумалась, потом сказала: — Ты такой, такой…
— Не надо, это не я, мы такие.
Она кивнула, он снова, не выдержав, поцеловал коралловые губы.
— Лизонька, я голодный, сейчас быка бы целого съел, — это уже говорил не он, а пустой желудок, но, что получилось.
— Вот бессовестный. Я-то думала, он по другой причине меня целует. А как все просто.
— Не просто, — он смутился, ее стремительные переходы от одного к другому никак не давались Вадиму, — но быка бы съел, прям целого.
— Я же сказала, бессовестный, — поднимаясь и поправляя неуёмные кудряшки, вздохнула Лиза, — пойду ловить быка.
— Не вздумай, у нас там картошки и грибов целая миска.
— Я разогрею. А на озеро пойдём?
— Конечно.
— Я завтра уезжаю… понимаешь…
— Это уже не имеет значения, ты понимаешь?
Она кивнула и ушла на кухню, не дала возможности договорить. Но ему хватило и этого. За завтраком оба молчали, обуявшее их ночью волшебство сомкнуло уста. Слова казались лишними, говорили взгляды, а они умели донести тонкости и полутона ощущений. Невидимые связующие нити протягивались, дотрагивались, безо всяких преград проникали в сердца, согревали души. От этих нежнейших прикосновений взоры озарялись улыбками, а нити, соткавшись в лёгкое ажурное покрывало, светились, затмевая проникавшие в окно лучи пробудившегося Хорса, в который раз понукавшего своих неутомимых коней.
— Господи, как хорошо! — когда перешли к десерту, наконец, прервала молчание Лиза. Ажурное покрывало от звука её голоса пошло заметными волнами от одного к другому. Их глаза снова встретились.
Он поднялся, обошел вокруг стола, поцелуем поблагодарил хозяйку и едва не увлёк девушку обратно на диван, но Лиза, очарованная неповторимостью момента, желала увидеть обещанное озеро, где в тиши и покое, испоенном солнечной негой, покрывало укроет их от взглядов, мыслей, желаний посторонних, от всего мира. Вадим не шибко охотно отступился, кивнул и вышел на крыльцо, готовить рыбацкие снасти. А Лиза, закончив убирать на кухне, нашла в чемодане купальник и стала переодеваться, мурлыча себе под нос незнакомую ему, но пробиравшую до мурашек мелодию.
В этот момент на крыльце послышались голоса: Вадима, ему ответил женский, в этом незнакомом голосе натянутой тетивой звенела сталь, и ещё чей-то тонкий за дверью воскликнул: «Папа?»
Лиза напряглась. Тетива дрогнула, выпущенная стрела понеслась к цели, пронзила насквозь сжавшееся в болезненный комок сердце. Заморская гостья потеряла равновесие, а дверь отворилась, и она, не успев опомнится от полученного только что удара, встретилась с холодными глазами соперницы, крепко держащей Вадима под руку, а следом за ними вошли дети, мальчик — точная копия отца, и девочка, больше напоминающая маму, но ее глаза, в отличие от материнских, светились безмерной чистотой и радостью. Руки девушки торопливо застегнули последние пуговицы на шелковой блузке.
В памяти Лизы вдруг возникла картина из давно читанной кэролловской «Алисы». Уверенной поступью хозяйки в дом вошла червонная дама. Вот сейчас, разглядывая Лизу цепкими глазами, она спросит: «Кто такая? — и доискавшись правды, закричит: — Отрубить ей голову!»
И правда, дама повернулась к Вадиму, задала вопрос, вернее, это сделали её глаза. Андронов немедля смешался, ссутулился, как-то состарился. Хрустнув позвонками, повернул голову.
— Яна, познакомься, это Лиза… моя случайная гостья, — потупившись, представил Вадим. Последние слова она скорее почувствовала. И разом застыла, внезапный переход от: «вместе навсегда» к «случайной гостье» выбросил стрелу из тела с другой стороны, оставив в сердце пронзительно холодную леденящую пустоту.
— Очень приятно, — шагнула вперёд червонная дама, казалось, она протянет руку, но этого не случилось. Колкий взгляд не отпускал.
А за её спиной червонный валет поднял взор на Лизу, кивнул на детей, извиняясь, мол, разве я мог при них сказать ей правду. Лиза склонила голову, соглашаясь, и отвела глаза. Связующее покрывало рассыпалось в прах несбывшихся надежд, слова застряли в горле, но она собралась, овладела собой и тихо произнесла:
— Мне тоже.
— Яна, жена Вадима, — не давая девушке прийти в себя, мгновенно продолжила дама. Её взгляд упал на разобранный смятый диван, будто желая спалить доказательство невозможного, пробуравил его насквозь, затем ещё раз смерил соперницу. — Дети, располагайтесь, нам с папой надо поговорить, — и увлекла скукожившегося от пущенного в спину взгляда Лизы и потому жадно хватающего воздух открытым ртом Вадима за дверь, крепко закрыв её, оставляя соперницу наедине с детьми. Пусть поглядит им в глаза, бесстыдница, почувствует, куда полезла и кому на самом деле всецело принадлежит их отец. Ей и беглого осмотра развороченного дивана хватило, чтобы понять, чем тут занималась эта парочка. На её диване, у неё на даче! Оставляя Вадиму ключ она и помыслить не могла. Хорош муженёк, позарился на смазливую мордашку…
— Я уж и забывать стала, как здесь красиво. — Не давая мужу опомниться, с места в карьер начала она. — Решила вывезти детей на свежий воздух. Видел, какая Маша бледненькая? Вот и подумала, им полезно будет, да и нам… а у тебя тут гости…
Взглядом она дырявила мужа насквозь, Вадим судорожно сглотнул, но выдержал. Яна тревожно хрустнула пальцами: надо же, какая перемена всего за двое суток, раньше и секунды выдержать не мог, а теперь вон как. Надо бы приглядеться к этой «гостье» повнимательнее.
— У тебя тоже были гости, верно? — парировал Вадим, Яна дернулась, как от удара, снова почувствовав это нежданное противление. — Почему не предупредила, что приезжаешь?
— Это мой дом, приезжаю, когда хочу, предупреждать не обязана. — И мгновенно меняя тон на снисходительный. — Да ладно, я не в обиде. Хоть от тебя, честно скажу, не ожидала. Откуда выкопал девицу?
Ответить не дала, вместо этого примирительно улыбнулась, протянула руку и даже нежно провела по его волосам. Вадима передёрнуло, точно к нему прикоснулась жабья лапа. Яна отстранилась.
— Не смей так её называть!
— Ого, да у нас любовь! Вижу, у самого глаза с поволокой, лицо красное и уши багровые, — она невольно усмехнулась, с хрустом проворачивая кинжал, добавила: — А она хорошенькая, да и секс с такой замечательный наверное, надо же как диванчик поразбросали. Вот столько лет прожили, а не знала, что ты такой затейник, — на лице королевы расплылась презрительная улыбка. — Быстро она тебе башку скрутила.
— Это ты всеми крутишь, не суди по себе! — голос сорвался, он подивился сам себе, что парировал удар.
— Ладно, ладно, я говорить пришла, а не ссориться, — тут же отступила Яна, чем еще больше удивила экс-супруга.
— Тогда выкладывай, ты ведь не просто так сюда приехала, верно? Ничего не делаешь просто так.
— Хорошо. Ты принял предложение из Америки?
— Принял, но тебя это уже не касается, — с каждым словом его голос обретал твёрдость и уверенность.
— Меня, может, и нет, но детей… дети-то твои, или ты уже и об этом позабыл, драгоценный мой? — глаза Яны хищно сверкнули.
— Не забыл, можешь не сомневаться, — отшагнув в сторону, увеличил между ними расстояние Вадим, —  при чём здесь дети?!
— Вот об этом я и приехала поговорить.
— Я слушаю, — он глядел на неё, замечая растерянность под маской уверенности, к подобному развитию событий бывшая жена явно не готова, но, как всегда, в критические моменты умеет брать себя в руки и находить нужные слова.
Блуждающий взгляд Вадима остановился на душевой кабине, мысли поплыли прочь, внезапно очень захотелось поскорее покончить с разговором, вымыться, стряхнув с себя пыль напрасных слов, и вернуться к Лизоньке, обнять, коснуться губами ароматной макушки…
— Мне Фил вчера позвонил, — вырвал из блаженных мечтаний холодный голос с неприятной хрипотцой. Андронов невольно поежился. Как он прежде не замечал этой стальной хрипотцы? Вернее, как она прежде нравилась ему? Верно говорят, всё познаётся в сравнении…
— Ну и какое мне дело до твоего давнего знакомого?
— Сказал, что не желает больше сотрудничать, — не обращая внимания на издёвку в его голосе, скороговоркой заговорила она, —  и забирает свою долю из фирмы. Я банкрот, улавливаешь? Как бы квартиру продавать не пришлось, заказы ведь сделаны, их надо оплачивать.
— И при чём же здесь я, денег у меня нет.
— Что значит при чём?! — теперь уже сорвался голос Яны. — Хочешь оставить детей на улице?
— Не хочу, — он помолчал, размышляя, Яна не сводила с него испепеляющих глаз, — можешь продать мою квартиру или дай детям разрешение на выезд, поедут со мной, там у них будет всё необходимое, я обещаю. А квартира, так и быть, тебе в оплату долгов.
— Щедрый ты мой, квартира — тебе, оформи разрешение… А это ты видел?! — лицо Яны искривила омерзительная гримаса, а пальцы руки сложились в кукиш, она поднесла фигу к лицу Вадима, поводила перед его носом, потом отвернулась отдышалась и продолжила, глаза сверкали яростью. — Короче, детей ты можешь вывезти только вместе со мной, а не согласишься — вообще никогда их не увидишь, уж  я постараюсь, ни одни адвокат тебе не поможет, ты меня понял?! А свою занюханную однушку можешь оставить себе.
Пауза. Оба, запыхавшись, с ненавистью смотрели друг на друга.
— Теперь понял, — вздохнул Вадим, — значит, решила прокатиться, выехать на мне, как в своё время на Филе, да? Сменить лошадей, так сказать.
— Думай что хочешь.
— Только Фил не дурак оказался, понял, с кем имеет дело. Это я, слепец, два года ни с кем, всё надеялся, ты меня любишь, любила, неважно, ушла по ошибке. Вот одумаешься и вернёшься, а ты…
— Всё это не имеет отношения к делу, — обрубила Яна, — решай сейчас, если хочешь видеться с детьми.
— И их использовала, драгоценная моя.
— Заткнись, — рявкнула она, — что ты понимаешь в детях?!
— Конечно, куда уж мне, никчёмному астроному, что-либо понимать…
— Хорошо, я уеду, но, можешь мне поверить, что больше ни Машу, ни Юрку тебе не видать как своих ушей, — она повернулась к двери. Сделала шаг. Рука замерла, взявши латунную ручку. Вадим окоченел.
И запоздало услышал, как его голос произнес:
— Подожди. Давай обсудим.
— Мои условия неизменны, — ледяным голосом пропела Яна, — решай, ответ немедленно. Сейчас  или никогда. Вот так вот, дорогой!
Вадим привалился к деревянной стене, кабинка, за которую он цеплялся взглядом весь разговор, поплыла перед глазами, а мысли путались, рвались. Юрка вырастет без отца. Уж мама ему расскажет, как папочка бросил их в самый тяжёлый момент, а сам поехал Америку покорять и теперь видеть сына не желает. И Юра поверит, пусть не сразу, но поверит, что уж говорить о Машеньке, она и так его почти не знает. Что делать? Отказаться от поездки? Тоже не выход. От Лизы? Он не может, это счастье слишком дорогого стоит, сейчас упустит, другого не дадут. Господи! И посмотрел на небо. Затем на соперницу. Яна спокойно ждала ответа, пусть лицо без кровинки, но взгляд прожигал насквозь.
Опять проиграл! Что же делать? А если… боясь потерять зарождавшуюся мысль, он несколько раз порывисто вдохнул и выдохнул. Тактика Суворова — убедить противника в победе, подарить ключи от столицы, а уж потом… точно, пусть думает, что победила. Главное, вывезти детей, устроить, а уж потом… Проедется, бог с ней с Яной, всю жизнь на ком-нибудь ездила, а тут такая возможность, смешно предполагать, что она упустит. Главное — дети будут рядом, вот тогда и посмотрим, чей адвокат сильнее. А Лиза? Сердце ёкнуло, взять телефон, вытребовать адрес, но захочет ли она говорить? А если не даст? Он постарается, объяснит, плевать на Яну… Лиза обязательно поймёт. Только бы стала слушать, только бы…
— Хорошо, — выдохнул он,— поедем вместе.
— Вот и отлично! — заулыбалась довольная супруга, не давая ему опомниться, открыла дверь и шагнула в дом.
— Сейчас позвоню в загс, есть у меня там одна знакомая, нас распишут в срочном порядке, — глядя на сидящую рядом с Машей на убранном диване Лизу, громко сказал она. С наслаждением наблюдая, как соперница прячет глаза и становится бледнее стены. Червонная королева незримым мечом отрубила Алисе голову. Картонная карта оказалась сильнее. В который уже раз.
Лиза подхватилась, открыла свой чемодан и стала под молчаливыми взглядами смертельных врагов и удивлённых детей бросать в него вещи.
— Лиза, ты куда? — оторопел Вадим. — Самолёт завтра.
— Нет, сегодня, — силясь не задохнуться, сквозь зубы выговорила Лиза. Вадим дёрнулся, словно его ударили плетью. Юра смотрел на него исподлобья, насупившись. А Маше было недосуг — она неторопливо расчёсывала подаренную куклу, привычно ожидая, когда взрослые, накричавшись, угомонятся и обратят на нее внимание. Уверенная в победе Яна торжествующе удалилась на крыльцо.
— Закажешь мне такси, или я сама, — не отвлекаясь от сборов, тихо попросила Лиза.
— Даже не думай!  Я отвезу тебя на станцию, — с твёрдой уверенностью ответил Вадим. Лиза замотала головой.
— И не вздумай отказываться! — поймал вопросительный взгляд Юрки, но и не думал останавливаться. Хоть немного, хоть чуть-чуть, только бы остаться наедине, на две-три минуты. Объяснить, оправдаться, уверить. Ведь он, они… как тут подобрать слова?
— Ну вот, дорогой, — вернулась экс-супруга, — я договорилась, во вторник нас распишут.
Заметил, как от этих слов Лиза сжалась в комок, но движимая острым желанием поскорее вырваться из дома, не замерла — продолжила движение. Чуть не с мясом вырвала из розетки зарядное устройство, оставленное с вечера, и ушла в спальню переодеваться.
— Что ж, хорошо, — спокойно ответил Андронов, застёгивая рубашку.
Только теперь Яна остановила взгляд на дареном наряде, её глаза сузились, точно у дикой кошки. Бывшие супруги замерли, метая друг в друга молнии испепеляющих взглядов, а дети сиротливо прижались друг к другу и тихо ждали развязки.
— Я готова, — появляясь в комнате в цветной хлопковой  тенниске и джинсах, на удивление спокойно отрапортовала Лиза. И только белое лицо и подрагивающие губы выдавали с превеликим трудом скрываемое волнение.
— Тогда поехали.
— Куда?! — не совладав с собой, взвизгнула Яна.
— Не волнуйся, дорогая, — поворачиваясь к бывшей возлюбленной, как мог спокойно, произнес Вадим. — У Лизы вечером самолёт, я отвезу её на станцию, посажу в поезд до Питера и вернусь, — и, не оставляя ей возможности возражать, взял чемодан за ручку и открыл дверь. — А вы здесь не скучайте. Я скоро.
Лиза проследовала за ним мимо посторонившейся Яны.
12
Машина долго выписывала полукружья на разбитой дороге. Лиза, устроившись на заднем сиденье, уткнулась в окно, не прерывая молчания. Прекрасно понимая, что она чувствует, Вадим все пытался найти, нащупать контакт, поймать в зеркале её глаза. Взглядом объяснить, что представить её при детях иначе не мог, но чувства никто не отменял, она упорно прятала взгляд, цепляясь за всё, что находилось вне железного корпуса «Шкоды», и, восстанавливая сбитое обидой дыхание, считала фонарные столбы. Когда машина остановилась, перебравшись через пути, и вовсе превратилась в соляной столп, будто не желая расставаться с ушедшим, канувшим в Лету, погрузившись в окончательное забвение.
Андронов остановил машину у заправки, топлива осталось на несколько километров пути, однако из машины не вышел, словно поджидая невесть кого; Лиза всматривалась в будочку кассы, в здание мойки, но оттуда так никто и не показался. Ей остро захотелось сказать, чтобы Вадим переставил машину к другой колонке, видимо, на этой не обслуживают, но разрушить наступившую тягостную тишь оказалась не в силах еще и потому, что пряталась  в ней от пытливых взглядов водителя, который все порывался что-то сказать, но не мог подобрать слова.
— Прости, — наконец, произнес он. Лиза не ответила, не шелохнулась даже, вглядываясь в окошко кассы, перевела взгляд на колонку, читая предупреждающие надписи, выискала даже марку топливораздаточной машины: «НАРА 42-16». В окошке кто-то зашевелился, дверь открылась, но и только, голос из работавшего телевизора проник в салон авто. «Напоминаем, что астероид должен столкнуться с Луной ровно в 21.37 по Москве. Прямая трансляция только на “Пятом канале”, начало в 21.15, после столкновения состоится наш круглый стол с участием виднейших ученых Российской академии наук, а также митрополита ленинградского Григория и астролога Павла Глобы. Не пропустите, и уж если вы решите посмотреть это событие воочию, вооружитесь оптикой нашего спонсора, представителя компании «Карл Цейс Йена» в Санкт-Петербурге…»
Вадим нервно ворохнулся на сиденье. Оглянулся назад, пытаясь вглядеться в глаза Лизы, поймать ее взгляд.
— Это мой астероид, — тихо произнес он, наконец, она кивнула. — Прости, — еще раз произнес он, — я… я сейчас.
И резко хлопнув дверью, вышел из машины. Мысли путались, голова не желала соображать. Лиза по-прежнему с ним, но душой переместилась если не домой, то по крайней мере на подступы к Пулкову. И пока ещё есть время, ее необходимо вернуть. Пока поезд не разлучил. Вот только, что он получит от нее при расставании в ответ на кажущиеся, по глазам судить можно, пустыми любые, даже самые ярые, самые искренние его убеждения, на все попытки уверить, успокоить, оправдаться… Он получит то, что заслужил. Ложные цифры и названия, лишь бы перестал расспрашивать и отпустил, наконец, домой. Сколько можно глумиться судьбе.  Туда, где она будет недоступна. И ни одного шанса. А возвращаться, опустошенным, получая еще укоры и уколы, незаметные, а оттого куда более болезненные, от своей бывшей супружницы, нет, этого всего он нахлебается по самую маковку. За все последующее время, сколько его там будет, вынужденно проведенное вместе, снова вместе, снова рядом. Мечта, прежде составляющая смысл его жизни, сбывалась самым премерзким образом. К нему вернулась Яна, вот только прежний покров тайны оказался сброшенным и, обнажив перед ним реальную, а не выдуманную им некогда бывшую жену, наполнил его отвращением к этой женщине столь же безгранично, сколь ранее наполнял трепетом сердце влюблённого без памяти слепца.
Вадим куснул губы и как-то неожиданно вспомнил об астероиде, странная мысль зародилась, едва он услышал о времени… ведь еще можно если не убежать, то хотя бы отсрочить. Ненамного, всего на сутки. Но неизбежность тогда станет совсем иной.
Залив полный бак, он вернулся в машину, круто развернулся на пятачке и помчал прочь от станции.
— Вадим, ты куда направился, разворачивайся, — всё так же, не глядя на него, воскликнула Лиза, едва поняла, что они опять пересекли железнодорожные пути и мчатся по городу.
— И не подумаю.
— Вадим?! — ну наконец-то лисичкины глаза сверкают в зеркале. Он вздохнул, попытался поймать их, остановить блуждание, в ответ машину резко повело, он сбавил скорость. Лиза, словно собиралась выпрыгнуть на ходу, дёрнула дверную ручку, безнадёжно, Вадим заблокировал все выходы.
— Ты что с ума сошел?! — готовая заплакать, взмолилась она.
— Успокойся, я очень прошу, — выводя машину на шоссе, ведущее прочь из Бологого,  и снова наращивая скорость, благо автомобилей в этот знойный полуденный час пока не наблюдалось, ответил он. — В кои-то веки не ошибся.
— Куда мы едем? — она насторожилась, вытянулась на сиденье в тревожную струнку.
— Домой, ко мне… — улыбнулся он ей, — ведь самолета нет и не предвидится, лисичка схитрила, а вот всё, что я говорил ей утром, — правда. И я… я собираюсь тебе это доказать.
— Во вторник ты расписываешься с Яной.
— У меня не было выбора, она пригрозила, что не даст видеться с детьми, и, можешь мне поверить, она выполнила бы свою угрозу. Мне нужно вывезти детей, а не Яну, но, как выяснилось, без неё не получится…
— А дети, ты их оставил… — попыталась возразить она, — ещё не поздно, разворачивайся.
— Поздно, — не сбавляя скорости, он вынул из кармана мобильный. Позвонил Юрке, тот взял трубку, слава богу Яна не перехватила. Ей просто в голову прийти не может, на что сподвигся её бывший будущий супруг.
— Сын, у меня возникли непредвиденные затруднения: сейчас позвонила тетя Оля, моя соседка снизу, сказала, я ее затопил. Ну да, как в прошлый раз. Так что остаешься за старшего, смотри, чтоб Машутке не напекло, если она на солнце заиграется, и управляйся с хозяйством. Завтра я подъеду, да, как только разберусь. И передай маме мои наилучшие пожелания. Да, можешь взять мои снасти. Конечно. И тебе счастливо отдохнуть.
— Не волнуйся, это началось не сегодня, и с Яной дети не пропадут, — нажав на отбой, сказал он уже Лизе. Болтанка закончилась, скоро трасса Е95.
Мобильник тут же разразился настырной трелью, Вадим отключил телефон. Всё, что необходимо знать, Юра маме уже сообщил, пускай она и пользуется номером сына, но до него сейчас никто не доберется. Эти часы принадлежат ему. И еще Лизе, им обоим.
Пятая передача включилась с хрустом и скрежетом. «Шкода» взревела мотором, завизжала покрышками, но вынесла на Е95 закованных в броню пассажиров. И повинуясь командам, бросилась в пустое пространство между мирами. Вечно безлюдное, холодное самым жарким летом. Освещенное светом тысяч неоновых звезд и ксеноновых квазаров, в любое время суток, вне зависимости от положения ближайшего солнца, ныне щедро опалявшего болота, луга и колки окрест зноем августовского послеполудня.
Сейчас трасса пустовала. Ни ослепительных фар встречных машин, ни холодного космического света фонарей. Только жар колесницы, поднимавшейся все выше, достигшей апогея и теперь решавшей, как и когда начать спускаться к месту покоя.
Вадим обернулся к спутнице. Прямая, как стрела, дорога позволила отвлечься на долгие несколько секунд. Лиза молчала, глядя на него, потом спохватилась, перевела взгляд на дорогу.  И снова на него.
— Я тебя не оставлю, — произнес он. — Что хочешь со мной делай, не оставлю.
Он начал говорить и говорил, прекрасно понимая, что останавливаться нельзя, пока Лиза заключена в салоне его машины — она будет принуждена слушать его пространные речи и сбивчивые объяснения. Рассказывал о жизни с Яной без утайки, ведь даже малейшая фальшь будет услышана и понята его молчаливым лисёнком, замечена, даже искаженная зеркалом её вдумчивыми проницательными глазами. О своих чувствах и потерях, даже о побеге из квартиры бывшей супруги трёхдневной давности. Замечая, как личико Лизы меняется, реагируя на каждое слово, она всё внимательнее вглядывается в него. Стараясь не отвлекаться от дороги, бесконечной серой с черными поперечными полосами гудрона, лентой протянувшейся между двумя столицами, и одновременно не отрываясь от своей драгоценной спутницы.
Затем перешёл к планам на будущее, пусть призрачным и далеким, но всё же. Он просил понимания и видел, она понимала. Кивнула в зеркало, согласившись оставить адрес, провести рядом с ним ещё один день, может, и последний. Кто знает.
Машина очарованно летела по раскалённой трассе. Лиза, утомлённая треволнениями забравшихся в глубокий послеполудень суток, потихоньку расслабилась, вздохнула с облегчением, с усталой решимостью, сопровождаемой той непосредственной, присущей только ей одной  улыбкой. А спустя еще недолгое время и вовсе задремала, свернулась калачиком на заднем сиденье, как потерянный лисенок, увозимый в неведомое, незнаемое, не понимаемое пока будущее. Снился ей сад в подвенечном уборе, шоссе, проходящее невдалеке и шумевшее сквозь вишневые цветы гулом пролетающих машин, и еще что-то незримое, но ясно чувствуемое, вроде бы и рядом, и так далеко, она протянула руку, попыталась коснуться…
Сон оборвался на взлете, Лиза села, тряхнув головой, оглядываясь. Все та же трасса, вот только утомленное солнце медленно сходит с небес, встречаясь и прощаясь с заливом, куда погружается ежедневно, расстаётся, чтобы встретиться снова, но уже в следующем обороте новых суток. В новом витке следующего дня, неотличимого от предыдущего, и все же неуловимо разнящегося с ним.
— Как спалось, лисичка? — она кивнула, потянувшись и улыбнулась.
— Задремала.
— Ты так крепко дремала, что писк сигнализации машины тебе никак не помешал. — Она посмотрела на водителя в зеркало заднего вида, рассмеялась.
— Ты же знаешь, как я дремлю. Сам пугался.
— Поэтому и спрашиваю. Что снилось? Что-то интересное?
— Да… интересное, — но сон выветрился из головы разговором, как ни старалась, она никак не могла его вспомнить. Нечто неуловимое, за чем она потянулась рукой, только и осталось в памяти смутным желанием. Лиза покачала головой. — Не припоминается.
— А я там был? — немедля поинтересовался Вадим.
— Хитренький. Тебе везде надо быть. Где мы сейчас?
— На окраине города, видишь, вон тот мост, это уже кольцо. Осталось совсем недолго, — оба вздохнули синхронно и так же синхронно улыбнулись. — Я сейчас музыку какую-нибудь поставлю, а то ты такая сонная.
— Устала, — она не успела добавить больше, из магнитолы донесся взволнованный голос диктора: «Друзья, еще раз напоминаю, основное место действия пройдет на стрелке Васильевского острова, начиная ровно в двадцать один час. Ожидается прибытие премьер-министра, который выступит сразу после губернатора нашей Северной Пальмиры. Ну а по завершении бомбардировки Луны небесным скитальцем состоится салют и выступление звезд эстрады, уже дали свое согласие Андрей Макаревич, группа “Цветы”, “Лейся, песня”, “Самоцветы” и гастролирующие у нас с прошлого месяца “Бони М”. Вход свободный».
Вадим расхохотался.
— Из всего сделают балаган. Да и ладно, у нас свое место под солнцем, вернее, под Луной. Я на последнем этаже живу, да еще и окнами как раз на восток. Увидим все, можешь не сомневаться.
Лиза схватилась за телефон, но никуда не позвонила, а прошлась пальцами по кнопкам и оставила коммуникатор в покое.
— Что, не соединяется? — поинтересовался Вадим.
— Будильник ставила, это же глубокий вечер, мало ли что, —  и в окошко заднего вида оттаявшая лисичка показала озорной язычок. Машина бухнула в рытвину, Лиза махнула рукой. — Ну вот, из-за тебя прикусила.
— Нам это не помешает.
— Это тебе не помешает. А я… впрочем, посмотрим.
Через полчаса они добрались до дома. Город уже бурлил в предвкушении, на шоссе торопливые работники натягивали на столбы гирлянды, непонятно для чего зажигаемые. Машин оказалось непривычно мало, куда больше пешеходов, спешивших по ближайшим магазинам за припасами, чтобы не просто так провести незабываемый вечер, а чинно и благородно, как полагается, встретить событие под сухарики и пиво. Подъезжая к дому, он завернул в ближайший супермаркет, народу там было множество. Все спешили, гомонили и стремились выбраться пораньше, в разговорах только и слышно, что о приближающемся столкновении. У особенно беспокойных возникали вопросы, а не свалится ли часть астероида на Землю и, если да, то куда именно. Когда они покидали магазин, на развешанных повсюду телевизорах появился телефон горячей линии Пулковской обсерватории. Звонок по России бесплатный.
— Ну вот, ты открыл астероид, а на работу наблюдать не поедешь? — тихо спросила Лиза.
— Нет. Мы прекрасно обойдемся безо всяких телескопов.
— Ты точно уверен? — Вместо ответа он поцеловал ее, но Лиза отстранилась и поспешила к машине. Он проследовал за ней точно тень, не в силах ни отвлечься, ни отойти, да и не желая ничего подобного, скорее, напротив.
Бухнула дверь со стороны пассажира, Вадим сел рядом, вдыхая аромат легких, едва заметных духов, он снова наклонился к ней, но Лиза опять отстранилась, едва заметно покачав головой. Не сейчас. Позже, немного позже. Потерпи еще немножечко.
Оставшиеся сотни метров до дома он гнал, что есть силы. И выдохнул, лишь когда дверь квартиры закрылась, отрезая от них внешний мир, всю вселенную на следующие два часа.
А когда они миновали, незаметные, потаенные, промелькнувшие как единый миг спрессованных мгновений, оба они, обнявшись, вышли на балкон. Как раз незадолго до прибытия звёздного странника, по будильнику Вадима оставалось всего несколько минут.
Он склонился, вдохнул аромат волос Лизы, казавшейся в полутьме совсем маленькой девочкой — света они так и не зажгли, не успели, да и ни к чему он казался. Развеваемые прохладным дыханием лёгкого ветерка огненные кудряшки приятно щекотали подбородок.
Замерев, в одночасье посмотрели в небо. Луна в торжественном убранстве вызвездившего мириадами самоцветов на удивление ясного неба поднималась наискось половинчатым убывающим серпиком, медленно бледнея по мере возвышения. Осталось совсем немного до столкновения, только тут Вадим заметил, насколько переменился город. Воистину стал декорацией грядущего действа, столь же безмолвной, как и само столкновение, будто пытаясь соответствовать ему. Ватная тишь окутала разом отвлёкшийся от привычных забот, застывший в ожидании зрелища город: ни сигналов автомобилей на Пискаревском проспекте, ни перезвона трамваев, ни голосов людей, лишь где-то неподалёку тоскливо взвыла собака, но затем стихла и она. Машины остановились, где-то вдалеке замер и автобус, народ высыпал на улицы, все вглядывались в ночное светило, молча, в настойчивом ожидании. Где-то ударил колокол, отсчитывая начало представления — на церкви ли? — он не знал, не мог отвлечься, сжимая в руках бесценное свое сокровище, глядел ввысь, пока не заслезись глаза. А секунды все так же флегматично одна за одной протекали сквозь пальцы, уходили, незаметные, незначимые, и сколько их прошло, сказать оказалось невозможно. Луна разгоралась, все ярче освещая ночное небо, серп забелел, задрожал в мареве города — или так ему показалось после долгих минут непрерывного вглядывания?
Ветерок набежал, заставив поежиться, он еще крепче прижался к дорогому своему лисенку, почувствовал лизину руку на спине. Отвлекся на секунду от луны, вглядываясь в лицо девушки, бледное, словно призрачное. А так и есть, внезапно прокралась недобрая мысль, пробуждая грядущее: она и есть призрак, рожденный фантазией убывающей, уходящей Селены, то, что он обнимает сейчас и ласкал прежде, минутами назад, обманет его, заранее известно, что обманет, заколдованного чарами Луны. Вадим встретил ее в глухую полночь, во времена Селены, и точно так же в полночь придется отпустить, расстаться, и кто знает, на какой срок, в какие дали… Все равно придется разъять руки и отпустить свой долгий мираж, а что будет дальше, как сложится…
Обрывая мысли, он поцеловал Лизу за ушком, наклонившись, и еще раз, чуть ниже, будто пытаясь переубедить себя, изгнать черные лунные мысли, что хозяйка ночи нашептывала ему немо в уши одним своим неярким светом. Девушка притянула его, но в этот момент в комнате, заставив их одновременно вздрогнуть, возвещая о назначенном времени, запиликал установленный Лизой будильник. Мираж разрушился, объятья исчезли. Он вздрогнул, не ощутив Лизу в своих руках. Взгляд метнулся в комнату и обратно, на балкон, он снова попытался прижать ее, но даже исполнив задуманное, уже не чувствовал прежних прикосновений, словно девушка и в самом деле обратилась в бесплотный фантом его отчаянных, самых дерзких фантазий и теперь готовится уйти, постепенно теряя самость, буквально на глазах, в объятьях, ставших такими же зыбкими, как ветерок, качающий легкий серп на безбрежной глади небесного покрывала.
— Смотри на тёмную сторону, сейчас будет вспышка, — шепнул Вадим, отряхиваясь от скверных мыслей. Лиза снова прижалась к нему, доверчиво, как ребенок, тепло ее тела проникло сквозь рубашку, он с силой прижался к ней, боясь разрушить уже и это, дарованное. Но небо оставалось торжественно спокойным, а минуты текли, убегая вдаль томительными призраками. Он слышал, как колотилось под легким шёлком сердечко Лизы, ощущал её дыхание, и не понимал. Под гнетом ожидания сказка нынешнего вечера, прошедших вечеров начала растворяться, подобно кусочку рафинада в горячем стакане воды.
— Ничего? — повременив ещё немного, шепнула девушка. — Совсем?
— Возможно, в расчёты закралась ошибка, и наш гость запаздывает, ведь трудно сказать наверняка, когда он придет и где ударится, может, попадет в светлую сторону, — ткнувшись в маленькое ушко, предположил он.
— Тогда  я загадаю, — вздохнула она, улыбнувшись, но улыбка немедля истаяла на ее губах. — И ты загадай.
Вместо ответа Вадим обнял её ещё крепче. Она не отстранилась, но стала тоньше, прозрачней, призрачней, показалось ему. Так да или нет? Он неотрывно глядел на небо, на спутник, не отводя глаз, чувствуя и, казалось, уже ничего не ощущая. Отведенные ему семьдесят два часа утекли, растворились меж пальцев, а он все глядел вослед убывающему месяцу, не отрываясь, смотрел и ждал.

Апрель - июнь 2010