На море Сонечке все время хотелось пить. Под бабушкин «лимонад» Соня предлагала ей из стеклянной коробочки кусочки персика или сливы, они забирались под зонт и вместе высматривали папу. Борис махал им рукой, вырастал из бирюзовой воды, как дядька Черномор, частью этой мощной, искрящейся, радостной стихии. Вдруг рядом вынырнула девушка, загорелая темноволосая. Послала русалочьей рукой волну, что-то сказала. Он отряхнулся, рассмеялся. Ответил. Соня представила себя - бледную, в пионерском купальнике. Почему он не чувствует?.. Не видит, что я нервничаю… Свекровь не доверяет обед. Я бы осталась и приготовила. Сама, не спеша. А толкового подмастерья из меня не получается, я не успеваю за ней, не знаю кухню… Зачем мне море?.. Плавать устаю, поднять ребенка не могу. Сижу в прибое тристалетней черепахой. Сонечка суетится вокруг. Ходить не научилась, а срывается бежать, торопыга.
Она в первый же день прославилась на пляже. Все утро мирно гуляла в панамке, но только занесли в воду, сорвала и бросила в море. Пришлось бежать за сухой. Спустя минут десять и вторая полетела в воду. За ней - третья. Беда была в том, что за Сонечкой бросать панамки в воду стали другие мелкие пляжники. К бабушке с дедушкой подходили незапасливые родители, требовали принять меры. Бабушка держала интеллигентную оборону, говорила, что желание бросить панамку в воду может возникать и без дурного примера. Потом стала неинтеллигентно отвечать вопросом: «У вас тарелка в доме тоже одна? Если разобьется, кормить ребенка не будете?» Сонечку уговаривали. Борис спрашивал: «Ты поняла, Борисовна? Осознала цинизм своего антиобщественного поведения? Будешь еще?» «Нет!» - решительно качала головой Сонечка. И продолжала. Нравилось ли ей, как качается на волне маленькая белая медуза или это был символический жест, но побороть искушение не получалось. Теперь за Сонечкой с дедушкой шла бабушка с двумя пакетами – для сухих и мокрых панамок. На аттракцион с панамками стали останавливаться и смотреть смеющиеся отдыхающие. «Отойдем, пока не стали на улице узнавать!» - тянул Соню в сторону
Борис.
В конце концов, бабушка покопалась в архиве и нашла красный байкерский платок Бориса, старенький, выгоревший. Никто уже не помнил, из каких пижонских соображений он его купил, если ни мотоцикла, ни желания на нем кататься у Бориса отродясь не было. Теперь перед купанием Сонечке повязывали «красную косынку». Сонечка вцепилась, было, и в нее, но бабушка сказала: «Посмотри, ни у кого нет такой. Одна ты тут комсомолка, красавица». Борис смеялся - «Не стесняйся, пьяница, носа своего…» Не можешь, как барышня, плавать в красивой панамке, ходи крестьянкою!».
После моря обе Сони уставали. Сонечка дремала уже в машине. Соня помогала с обедом, с посудой, добравшись до постели, тоже падала и засыпала. Борис тихо читал, поглядывал на нее – побледневшую, растерявшую за неделю в больнице всю пришедшую вместе с Сонечкой женственность. Которая так волновала его.
- Соня, мама говорит - тебе надо купить открытый купальник, поярче. Ты в этом своем спортивном, как подросток.
- Я не могу. Эти шрамы – такое уродство! И потом… Я все равно не буду такой, как тебе нравятся.
- Так, так в нашем репертуаре новенькое! Фантазии! Ну, поведай! Какие-такие мне нравятся?
- Ну, как та, с которой ты кокетничал в море.
- Кокетничал?! Скажи еще - приставал.
- Я не знаю…
- Соня, я задушу тебя. Один раз поплачу и всё! Когда мужчины перестанут обращать внимание на девушек, мир перевернется! Девушки должны нравиться. Наша стрекоза подрастет, тоже захочет… Но тянет-то не к ним. А к этой родинке под коленкой. Какая-то ты сегодня…
- Боря, я устаю плавать, сижу на берегу, как сварливая жена. Я бы лучше осталась, обед приготовила. Или ужин. В четыре руки с мамой у меня не получается. Она думает, не умею…
После тихого часа Борис сказал:
- Мама, оставим Соню готовить ужин, покажи ей что где. Она, правда, на море не готова еще. Только злоупотребления мои отслеживает.
Родители посмеялись. Соня посмотрела запасы, решила фаршировать перцы. Достала зелень, помидоры, лук, обжарила с фаршем, припустила рис, наполнила перцы. Полежала на диване в гостиной. Потом достала посуду, накрыла стол.
Когда зашли в столовую, дедушка сказал:
- Что ты, Сонечка, приготовила? Сейчас на запах все соседи сбегутся.
Соня, взволнованная, ставила на стол хлеб, перцы, Сонечкино пюре. Вдруг рванулась:
- Ой, я забыла поискать смета…- и в полной тишине опустилась на стул.
- Аметаааа, аметааа! – потребовала Сонечка.
- Вы что, кормите ребенка сметаной? – Люба Моисеевна вложила в вопрос все нахлынувшие в связи с Сониной безграмотностью чувства.
- Папа ам-ам, - объяснила Сонечка.
- Видали Павлика Морозова? Один раз стоило оступиться и, пожалуйста – папа ам-ам. Соня сама выставляет сметану, хлеб, а потом копается с супом. Я и забылся однажды… Так она, злопамятная, столько вспоминала, что Борисовна вызвалась дежурить. Ложку хочу в какие-нибудь щи положить, крик на весь дом: Аметаааа!
- Умница, умница моя! Следи за ним. Папа был такой толстячок в детстве. Если будет на сметану налегать, опять поправится.
После ужина бабушка достала детский альбом Бориса. Показала малыша на первой странице, спросила:
- Кто это, Сонечка?
- Соя, – сказала Сонечка уверенно.
- Нет, Сонечка, это папа маленький.
- Папа, - повторила Сонечка и свела большой и указательный пальчики - Маааи..
Бабушка переворачивала страницы, спрашивала кто. Сонечка говорила – папа, баба, дядя.
- Не дядя, Сонечка. Деееееда! Скажи: дееее-дааа!
- Дядя, - сказала Сонечка. Помотала головой и сказала - Юся.
- Илюша! – догадалась бабушка.
- Внимание, исторический снимок, – сказал Борис. – Ну-ка Борисовна, прояви смекалку. Всех ты тут знаешь, называй.
Сонечка показывала: папа, баба, Юся …и задумалась.
- Кто это у бабушки на руках? В красивом платье, с бантиком? Что за девочка?
- Соя, - сказала Сонечка.
- Ну, Борисовна, ты махнула. Тебе год всего, а этой девице – все три.
Сонечка посмотрела на бабушку.
- Мама, – тихо подсказала Люба Моисеевна.
- Мама! Мааи! Сонечка погладила фотографию.
Борис притянул Соню, положил подбородок на макушку.
- Помнишь, как за мной приехали, и ты зарыдала? Такая плакса. С детства!
Соня смотрела на старую фотографию. В то утро за завтраком тетя Женя сказала: «Сонечка, соберись и покушай быстро. Я уже погладила твое платье. Пойдем с москвичами здороваться». Соня ждала дня, когда ей наденут новое платье. Бежевое, крепдешиновое, в белый горох. Бабушка каждое утро ставила ее у дверного косяка, на котором отметили рост при поступлении, клала на голову книгу и говорила: «Так, Сонечка, посмотрим. Вот еще чуть-чуть подрастешь, поправишься, наденем платье и пойдем к фотографу». И вот день платья настал! Они вышли с тетей Женей на террасу и увидели во дворе Борю – принаряженного, причесанного и с фотоаппаратом! Рядом стоял высокий мужчина в тенниске и светлых брюках и с ним полная красивая женщина в ярком платье. Соня любила платья. Когда мама открывала гардероб, Соня подходила и проводила по ее платьям рукой. Они все были разные на ощупь. Прохладные и теплые, скользкие и чуть шершавые. И пахли мамиными духами…
Женщина повернулась, увидела их, кинулась к лестнице «Женечка!» « Люба! Люба!» Тетя Женя отпустила Сонину руку, побежала вниз. Они обнимались, кружились по двору, отодвигали друг друга, рассматривали. Папа смеялся, глядя на эту суматоху. Боря не мог оторваться от фотоаппарата. А Соня стояла в новом платье, и никто на нее не смотрел. Ей не разрешали ходить по лестнице, она боялась идти сама. И еще… Вдруг поняла, как соскучилась по папе с мамой. И что Боря – не Юра. Она не обижалась, когда он говорил: «Ты надоела мне, Соня!» И Юра так говорил. Но кормил, играл, сделал целый альбом ее фотографий. Сажал в кресло или ставил у китайской розы, говорил: «Сонечка, ты моя красавица! Смотри в это окошко, сейчас птичка вылетит. Помнишь, у бабушки в селе часы с птичкой?» Соня напряженно таращилась в объектив, и большинство фотографий папа с мамой потом браковали…Но Юра не бросил бы ее на лестнице, никогда. А Боря…Не видит, что она хочет спуститься, что у нее такое платье…Совсем она ему не родная. Соня заплакала, неожиданно для себя самой, громко. Борина мама подбежала, взяла на руки, стала вытирать слезы: «Сонечка! Девочки в таких красивых платьях разве плачут? Ну-ка, покажи!» Соня растягивала подол, показывала оборку. Боря теребил за руку: «Что ты, Соня, рева-корова!» Но она отворачивалась от него.
Всей компанией отправились в город, фотографировались, ели мороженое. Боря тянул Соню на руки, но она не шла. Взрослые перешептывались – расстроилась, что уезжает. Вечером стали звонить папе. Передавали друг другу трубку, говорили: «Георгий, приезжай, повидаемся, и ребенок соскучился». Папа собирался за Соней позже, сказал: «Сонечка, я скоро приеду, с Юрой. Не скучай!» Соня кивала, молча, чтоб опять не заплакать. Папа звал ее: «Сонечка!..» И все понял. И приехал…
На семейном совете решено было в обед не объедаться, а ужин готовить по очереди, не спеша. Поэтому с утра на море ехали все. Соня с Борисом сразу уплывали. Она цеплялась рукой за его плечо, плыла буксиром, и думала – может ли у человека быть столько счастья… Обнимала его плечи, шею. Борис поворачивался на спину, смеялся.
- Что, Соня? Наконец твоя душенька довольна?
- Боря, я так счастлива, что мне страшно…
- Ничего тебе со мной не страшно. Понятно? Скажи только…Я сам должен был понять, что ты беременна. Должен был. Я все время думаю об этом…
- Не надо, не думай, я виновата…
- Соня, я когда-нибудь научусь читать твои мысли. А пока… Ты говори…
Родители гуляли с Сонечкой, смотрели на молодых.
- Хороший из Бори получился муж, да, Илюша?
- А что-то предвещало, что получится плохой? В кого это?
- Я не о том. Повезло, Соня вовремя подвернулась!
- Ты так говоришь, будто он десять лет бороздил просторы космоса, приземлился, и тут Соня подвернулась. За столько лет ему не одна Соня подвернулась…
- Ну, да, да. Но именно, когда сам понял, что хочет семью… Ведь случай!
- Не знаю, Люба, знает ли судьба случайности…Я в этом смысле – фаталист.
Бабушка остановилась, сделала круглые глаза.
- В смысле - однолюб. Од-но-люб!
Дневник. Вырванные страницы.