ниночка. нашествие муз

Розанова
В Ниночкиной школе на педсовете было принято решение выявить среди учеников Пушкина. К концу недели учителям надо было предъявить по Пушкину с каждого класса, хотя все тайно мечтали выкопать Некрасова – чтоб написал про зарплату и прочитал свой шедевр на районном конкурсе перед нужными людьми. Вместе с тем было понятно, что шанс на победу есть только у военно-патриотических од и лирических стихотворений про осень. Для учителей же главным было не участие, а призовой торт, который ежегодно обретал свой последний покой в учительской под канонаду тостов и крики юного дарования, запертого в кладовке со скелетом за то, что имел наглость потребовать хоть кусочек честно выигранного трофея. Эта традиция кочевала из школы в школу, так что ученики сразу смекнули, зачем повсюду повесили невинные плакаты о гигиене, молча лежавшие полвека в шкафу учительской.
- Для меня местечко готовят, - хрипло прокомментировал главный хулиган средних классов, потирая шею.
Как и он, все хулиганы школы были уверены, что их здесь держат исключительно из-за того, что разглядели под спортивной курткой поэтическую душу, способную когда-нибудь создать нечто, могущее прославить учителей и директора в веках, а в ближайшем будущем хотя бы даровать школе пышущее снобизмом отчество «лицей».
Неудивительно было обнаружить в списке участников даже тех детей, которые едва говорили по-русски и не горели желанием приобщаться к великой культуре. В то время, как их одноклассники за отличные оценки в четверти получали из родительского кошелька пять мятых бумажек, кавказские и еврейские ребятишки таким же методом поощряли за пятёрки учителей – только в другой валюте.
Наконец, третья и самая многочисленная группа претендентов состояла из нормальных детей, тайно пишущих нормальные стихи со слепо вставленной рифмой, глухими к размеру ударениями и онемевшими образами, похищенными у прежних поэтов.
- Кто будет списывать,... – Анна Иванна грозно распахнула доску, но фразу так и не прикончила.
Ниночка со своей распоследней парты, как всегда, доску не видела, но знала, что там, в туманном далеке – первые строки известных стихотворений, к которым надо будет придумать хвосты, ведь нельзя ждать, пока стихи сами придут по зову сердца, - взять их у музы обязан каждый ученик, снабжённый чужим вдохновением, оборванном на полуслове!  И всего за сорок пять минут. Ниночка дописывала стоя, склонившись над тетрадкой, потом вышла из-за парты и дописывала вытянутой рукой, а после очередного окрика Анны Иванны дописывала уже на ходу, как можно медленнее продвигаясь сквозь строй рюкзаков к учительскому столу. Кто-то сунулся в дверь, русичка скользнула к выходу, Ниночка, воспользовавшись отсрочкой, быстро-быстро застрочила финал поэмы. Отныне судьба её была решена, а профессии космонавта, воздушной гимнастки и геолого-археолого-палеонтолога высмеяны и забыты.
До следующего урока Ниночка жила, как во сне. Знала, что надо будет читать свои стихи перед народом, и тренировалась принимать картинные позы у зеркала. Вся жизнь её была лишь подготовкой к этому моменту, и жизни её одноклассников только для того зажглись в материнской утробе, чтобы они стали публикой у ног поэта, подданными в волшебном королевстве рифмы, очарованными странниками, бредущими гулкими дорогами Бродского или продирающимися сквозь кущи Тютчева вслед за училкой, бросающей свой выводок после звонка.... А у Ниночки полны карманы звонких слов, и она бросает их повсюду, чтоб они вели, блестя во тьме, к свету, к поэтическому чуду!
На уроке Ниночка обдумывала – в начале или в конце исполнить своё произведение? Быть может, под занавес класс наконец-то раскусит пугающий каштан стиха, как-то настроится на текучую волну хореямба? Или, напротив, устанет, застрянет в окне скучающим взглядом, зашелестит шоколадкой, заснёт, снова проснётся – глядь на часы, а там время застыло, как холодец, и тяжёлые стрелки не двинуть легчайшей, тончайшею рифмой, не смыть с огрубевшей доски письмена шести полновесных уроков, и не поднимутся сизые веки уснувшей навек Анныванны....
Пока Ниночка размышляла, училка начала сама читать избранную лирику. Сквозь ошарашенные слёзы Ниночка расслышала своё:
Февраль. Налить чернил и выпить,
Потом достать мелки и съесть,
В учительской все стёкла выбить –
Там тоже витамины есть.
Написан кровью и соплями
Мой риторический вопрос –
Что делает с учителями
Весенний авитаминоз?!
Под неугасимый хохот тетрадка поплыла над головами, и каждый, передавая, оборачивался и подмигивал в ту сторону, где за непрозрачными спинами предположительно сидела Ниночка. Отругавшись, училка продолжила чтение, ни словом не упомянув о восхитительной поэме. Ниночка даже испугалась, не вырваны ли в её тетрадке листы, как случилось в тот раз, когда она изобразила на всех карикатуры, а потом была вынуждена подчиниться приказу «Сдать тетради!». Но поэма лежала на решётчатой плоскости бумаги почти невредимая – только вся исполосована красным, а внизу нехорошее слово написано: «Отсебятина». Несмотря на извилистый мозг Ниночка никак не могла взять в толк, почему большинство её работ русичка подписывает именем какой-то Отсебятины, да ещё снабжает восклицательным знаком. И сейчас ей было некогда об этом раздумывать. Она полностью погрузилась в скорбь, намереваясь купить тяжёлую лопату с отвратительной оранжевой ручкой и закопать свой стихослагательный талант рядом с танцевальным, художественным, вокальным и драматическим. Однако слёзы жалости к себе не задушили в Ниночке самого человеческого из чувств – злорадства, и её всхлипы время от времени прерывались фырканьем, а то и настоящим хрюканьем по поводу произведений менее даровитых авторов, послушно роняющих головы в руки, стоило Анне Иванне приняться за их вирши. Как оказалось, стихи «про чернил» написали многие, например, нерусский малчик с кудрями чёрного барана и имиджем паршивой овцы. На него возлагали особенные надежды, так как внешне он напоминал Пушкина и должен был произвести на комиссию неизгладимое впечатление своим видом. К сожалению, его стихи производили впечатление ещё более неизгладимое:
Февралъ. Достатъ чернил и плакатъ....
Купил чернил у Исмаил,
А он таким чернилом пустъ сам рисуй, свинъя!
Записная отличница подписала себе смертный приговор с отлучением от золотой медали строками:
Февраль достал. «Чернил и буду
Чернить тебя в глазах отца!» –
Сказал мой младший брат, Иуда,
За что был спущен мной с крыльца.
Пивная бочка подросткового возраста по кличке Киса так охарактеризовала свои понятия о мужском поведении:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Мне даден дар одним ударом
По шляпку в землю загонять
Девчонок, которые вообще меня не любят?!
А вот пример деревенской лирики:
Зима. Крестьянин, торжествуя,
Танцует. Цены на навоз
Скакнули вниз. И он почуял,
Что кто-то цельный воз привёз.
Девочка Таня, уже успевшая прославиться на Сахалине стихотворением «Стоит посёлок между ёлок», и на этот раз не отступила от выбранного раз и навсегда творческого направления:
Я к вам пишу. Чего же боли
Не ощущаю я в груди?
Наверно, не люблю вас боле,
И все страданья позади.
Стоит посёлок между ёлок,
А в том посёлке я живу.
Порою зимней я катаюсь,
Порою летней жру ботву.
Увы, к моей несчастной доле
Прибавились теперь и вы,
Как будто мало мне мозоли
От обрывания ботвы....
Дальше Анна Иванна читать не смогла и вернулась к четверостишиям. Неожиданно порадовал её слабоумный отпрыск генерала Пупкина, который не только носил близкую к искомой фамилию, но и вплотную приблизился к намеченной на педсовете теме осеннего леса:
У Лукоморья дуб зелёный,
А клён стоит золотой,
Красный нос у дяди Лёни,
Ничего, побелеет зимой.
Дети, наслаждаясь этими строками, впали в такое же экстатическое состояние, как на вечере мелодекламации с цыганами и медведями, где русичка держала дверь одной рукой, а второй вцепилась в карман – там лежали лично собранные ею родительские деньги на оплату этого безобразия. Каждый раз, когда цыган с гитарой встряхивал седой гривой, Анне Иванне чудилось, что этим кивком он призывает медведя забрать деньги сразу и бежать подальше от диких школьников, не допрыгав положенные два часа.
То был единственный раз, когда Ниночку посадили вперёд – дабы прятать усмешки за её спиной от острых взглядов классной, летящих через зал подобно дротикам. Ещё надо было схорониться от завучей, директора и мишки, так что весь класс выстроил стулья «свиньёй» и дрожал под прикрытием щита по имени Ниночка в то время, как она жевала шоколадку, глядя в глаза зверю. Завучу младших классов. Отважно прикончив продовольственные запасы (чипсы, сок и чупу), Ниночка дождалась паузы, уготованной для жидких педагогических аплодисментов и со словами: «Цветаева бы повесилась второй раз» вышла в коридор, вырвав дверную ручку у оторопевшей училки. Медведь, почуявший братскую поддержку, ринулся следом, цыгане увязались за ним, а акт освобождения дал название актовому залу, в котором всё происходило.
Счастливые одноклассники позже признали, что вечер мелодекламации всем очень понравился, и они бы сидели ещё хоть до полуночи, если бы не эта грубиянка Ниночка, которая совершенно не понимает поэзии и не умеет себя вести в приличном скучающем обществе. Так на ней было поставлено клеймо, не позволяющее участвовать в поэтическом конкурсе.
Ввиду отсутствия подходящего Пушкина учителя вытащили из дому самую жирную ученицу – она не пролезала в школьные двери, а потому вместо учёбы занималась нескончаемым рифмованным бытописанием педагогической жизни, чем зарабатывала себе на перевод из класса в класс.
Но Ниночкин труд не пропал. Она читала свою поэму после уроков, выплёскивала себя, слово за словом, в мёртвую тишину сосредоточенных зрачков, и враги молчали, а потом долго хлопали, и каждый подошёл пожать ей руку, а один пацан почти совсем собрался Ниночку целовать, но судьба уберегла её от первого поцелуя с увальнем, которого родители-врачи могли бы, вообще-то, изредка мыть хотя бы в медицинских целях.
Поэму Ниночка положила в клетчатый картонный чемодан на вечное хранение, никому не показывает и сама не читает, чтобы не срывать романтический флёр с воспоминаний юности.