Что-то я тебя, корова,
Толком не пойму:
Ты поела всю солому,
Но кричишь «му-му»!
(Из песни Л. Утесова)
***
ЧЁРНОЕ ДА БЕЛОЕ
С вечера мама и бабушка уговорились: если за ночь деду не получшает, с утра искать подводу и везти его в больницу. В райцентр ли, на центральную усадьбу совхоза – куда выпадет попутная лошадка.
Всю ночь дедушка стонал, кашлял и хрипел, а утром будто повеселел:
– Внучок-то научился считать аль нет? – загудел его голос с печки. – Эй, бабы, куды дели Сёмку-то?
– Лежал бы, старой, – проворчала бабушка. – Щас Мария с дойки приде, вин и проснэтся. Буде тут як тут!
Как только Сёма с мамой переступили порог бабушкиной половины, неугомонный дедушка тут же захрипел внуку:
– Внучок, ты считать-то вчерась научился, ай нет?
– Один, два, три... – бойко затараторил Сёма.
А мама в это время полезла на печку поправить отцу подушку и поглядеть, как он там.
– Папань, а кровь-то у вас откуда? – испуганно спросила она.
– Та как кашляну, Мариичка, она… и выскакивает, – с трудом проговорил дедушка.
Мама слезла с печки и беспокойно сказала бабушке:
– Пойду искать подводу.
Потом строго – младшей сестре:
– А ты часа через два приди ко мне на ферму.
...Они ждали её долго, сами и пообедали. Дедушка есть отказался, стал совсем мало разговаривать. Но то и дело просил внука посчитать. Прослушав счёт, с трудом говорил:
– Моло…дец! – и замолкал.
Наконец в сенях хлопнула дверь, послышался говор. Распахнулась изба, и мама с Фросей стали что-то заносить.
– Ой, лышенько! – воскликнула бабушка. – Кого опять верблюд затоптал?
– Да не верблюд, не верблюд, – второпях сказала мама, и они положили в угол напротив печки свою ношу. – Не всё, мамо, нам горе – вот и радость нечаянная пришла... Пархоменки согласились продать.
В это время узел в углу... замычал. Тоненько, жалобно.
– Мам, кто там? – вскрикнул Сёма.
– Там Зорька, – ответила мама.
Она не стала раздеваться, заторопилась:
– На хлебных санях привезли. Уговорила, чтоб и в больницу нас отвезли… Собирайте папаню.
А Сёма уже сидел возле узла, разглядывал его, норовил развязать.
– Гляди, укусит! – насмешливо сказала Фрося. Она тоже не раздевалась, чтоб выносить дедушку.
Сёма оттянул угол дерюги и увидел мордашку телёнка – белую-белую, только всего одно чёрное пятно – во лбу, а глаза умные-умные. Он стал гладить мягкую, тёплую шерстку, а телёнок тут же потянулся мокрой мордочкой к нему, норовя лизнуть.
– Ты жди меня, внуче… – прошептал дедушка, когда его укутали и понесли на улицу.
А Сёма, хоть и слышал его голос, не отозвался, так увлёкся Зорькой.
Бабушка и Фрося вернулись одни, мама увезла дедушку в центр совхоза, и выходит, должна была вернуться только завтра, с тем же хлебовозом.
Фрося схватила со стола кусочек хлеба и уже от порога сказала:
– Маня просила подоить группу да записывать молоко вместо неё.
Бабушка сидела на лавке как неживая, руки её бессильно лежали на коленях, она смотрела в одну точку на полу. Потом встала, огляделась, словно вспоминая, зачем вставала, шагнула к углу с Зорькой и остановилась за спиной у Сёмы. Она даже испугала его, уж так тихо передвигалась, что и дыхания её не было слышно.
– Гарнесенька телушка, – словно удивилась бабушка. – Масть, як наша жизнь… – то биле, то чорне.