Стеклянные сети (Юлия Ванадис) / Проза.ру

            «Я не напуган темнотой снаружи домов: темнота внутри домов гораздо страшнее» Ш. Дилэйни

– Это все ерунда.
– Да.
– Это скоро пройдет.
– Льет.
– Что ты там говоришь?
– Тишь,
только дождик по окнам бьет…

            ________________________________________

            – Вы не знаете, почему птицы меня не любят? – она плавно откинулась на спинку дивана и уставилась в потолок.
   Симохин, а попросту Илья, решил не отвечать. Да и что тут скажешь. Лишь обернулся на голос, срезал взглядом картинку: тонкая шея, запрокинутый вверх подбородок, косой шлейф теней от ресниц. Не красавица, нет, но есть в ней что-то эдакое – хотя сразу не ухватить.
   – Слышите? – вдруг замерла, прислушиваясь. – Опять эти гадкие птицы стучат в окно.
   – Ася, это не птицы, – повернулся к окну – за неровными складками штор темнеет стекло. – Дождь пошел.
   – Нет, птицы! Они садятся на раму и стучат клювами, стучат… Говорят, это к беде.

   Тонкая шаль мягко соскользнула по руке. Она словно бы и не заметила.
   Илья мельком глянул на мраморную гладкость обнажившегося плеча. Отвернулся.
   – Пусть птицы, – спорить не хотелось.
   Хотелось есть. И почему-то до одури захотелось прижать к себе эту странную отстраненно-холодную девушку, чтобы она наконец-то перестала нести чушь про птиц и жарко вздохнула у самого уха. Да так, чтоб каленым морозом по коже…
   «Во бред!» – Илья посмотрел на белый лист, мирно лежащий у него на коленях. – «Займись делом, писатель».

   Последние полчаса, проведенные в этой квартире, взвинтили нервы.
   – Ася. Я хочу задать вам еще пару вопросов…
   – Да, конечно.
   «Чертова баба, даже не шелохнулась», – у Симохина противно заныло в животе.
   – Расскажите о своей семье.
   – Семья, как семья, – она улыбнулась и наконец-то взглянула на Илью. – Как у всех.
   «Ну-ну», – он вспомнил последнюю встречу со своими, скривился.
   – Кто ваши родители? Откуда? – аккуратный почерк заструился по белизне листа.
   – Отец здешний. А мама приехала из Костромской области. Давно, еще до меня.
   – Вы – единственный ребенок?
   – Конечно, – она улыбнулась еще шире.
   Симохин не удержался:
   – Единственная дочь, умница, красавица… Наверняка вы никогда не чувствовали недостатка родительской любви.
   «Какого ты завелся?» – Илья подумал, что для него родительская любовь и по сей день четко дозирована: Новый год и день рождения… Впрочем, он к этому давно привык.
   – Недостатка не было. Я всегда получала, что хотела… Почти всегда, – улыбка медленно сползла куда-то набок, сделав Асино лицо обычным.
   – Например? – Илья улыбнулся открыто-дежурной улыбкой «я свой».

   Она перевела взгляд на черный квадрат окна, прищурилась и вдруг засмеялась. Звонко и светло. Где-то внутри Симохина забилась, запульсировала ответная струна: «Какая ж ты в постели?» Ручка выпала и трещеточно покатилась по полу. Нагнувшись за пластиковой беглянкой, Ася перестала смеяться и взглянула на гостя, словно ожгла.
   Он вздрогнул и разозлился: «Она делает из меня придурка».
   – Возьмите, – тонкие запястья в голубых штрихах вен казались безжизненно-равнодушными.
   «Не дрожат, – машинально отметил Илья и, взяв ручку, посмотрел на свои неуклюжие ладони. – Работай, давай».

   – Когда я была маленькой, очень хотела щенка или котенка, – она зябко обернулась шалью, – но родители купили мне канарейку. Красивую. Через несколько дней я выпустила ее полетать. Но она никак не давалась в руки: так билась, так кричала. А я ее ловила, ловила… и тоже что-то кричала. А когда поймала, она вдруг затихла, стала такой спокойной, – Ася опять повернулась к окну. – Вот с тех пор птицы меня не любят. Наверное, не могут простить. Но я же не хотела ее убивать. Так вышло… Вы верите?
   «Да, уж… Неудивительно, что тут нет стола», – кивнув, Илья быстро выводил строчки.
   – Тогда я поняла, как предательски ненадежна и призрачна жизнь: вот она была и…
   Вздрогнув застыла.

   Сквозь жаркую тишину где-то там, за стеной, прокрались чужие шаги.
   Илья вздохнул:
   – Ася, можно еще вопрос?
   – Да, конечно.
   – Я видел у вас в другой комнате старинную ширму. Откуда она?
   – Ах, эта! – улыбнулась самыми кончиками губ. – Сколько себя помню – она всегда была. Когда-то за эту ширму моя мама, еще совсем юная, спрятала меня от приехавшего в гости деда. Маме было стыдно, что она вышла замуж, стала женщиной и даже родила ребенка. Я лежала тихая, и только когда весь чай был выпит, а гостинцы съедены – вдруг заревела. Меня пришлось предъявить. Но дед не кричал, нет – даже обрадовался. А мама… С тех пор она все самое секретное и стыдное держала за ширмой. И сама там пряталась. Даже от меня.
   – Почему? – удивленно надломив бровь, Илья продолжал писать.
   Она засмеялась.
   – Почему?! Потому, что я часто задавала стыдные вопросы: про мальчишек; про первый лифчик; про то, откуда дети; про девичью смешную и нелепую любовь… – Ася перестала смеяться. Замерла, словно заледенев. – А она… Она никогда не отвечала. Уходила за ширму и вязала шарф – всегда один и тот же. Вязала и распускала. Лишь бы не отвечать – потому, что стыдно…

   «Интересно, – ручка застыла в руке, словно задумалась. – Мне даже в голову не приходило спрашивать предков о чем-то таком». Илья скривился, представив их реакцию.
   – И что вы?
   – Я хочу, чтобы она сидела за праздничным столом, смеялась и чтобы платье в горох, а она плачет от сериалов и говорит домофону «Алло».
   – Может, она пыталась защитить вас от мира? – Илья и сам не очень-то верил этому, но не молчать же.
   – Защитить? – лед в голосе уже хрустел на зубах. – Я вижу мир только за стеклом. За таким толстым, бронированным стеклом с надписью: «Осторожно, убьет!» С каждым днем стекло становилось толще, а мир дальше. Я хочу туда, но меня не пускают. Меня связали любовью, не спрашивая, хочу я этого или нет…
   «Давай, детка… Давай! – темные строчки ложились на лист. – Черт. Жаль, диктофон не включен».
      Ася замолчала.

      Аккуратно подправляя свои записи, Симохин украдкой наблюдал за ней – ни тени волнения. Тонкая прядь непослушным локоном легла на висок. В размытом вечернем полумраке девушка казалась почти красавицей.
      Резкий стук разбил тишину.
      Вздрогнув от неожиданности, Илья посмотрел в окно – стук повторился.
   – Птицы. Они вернулись… Они всегда возвращаются.
   «Задолбала уже своими птицами!» – злясь на свою секундную слабость, решил продолжить разговор.
   – А что ваш отец?
   – Отец… – Асин взгляд размыло, увело куда-то вдаль или вглубь. Цвет глаз не разобрать.
   «Только не молчи», – стараясь не делать резких движений, Илья внимательно следил за ее лицом. Профессия научила не столько говорить, сколько слушать.

   Ася вздохнула:
   – Раньше он был большой и сильный, носил меня на плечах, и я смотрела на всех свысока. А теперь… Теперь он стал совсем маленьким. Когда меня видит, пытается поцеловать в макушку, но не дотягивается и больно наклоняет голову к себе. Я, конечно, терплю, а потом прячусь за ширмой. Я очень за него боюсь. Он такой беззащитный, особенно когда выходит на улицу. Там так много людей и машин – вдруг его кто-то обидит… Они же не знают, что он – мой папа.
   Илья попытался представить, как приходит к своему отцу, а тот наклоняет ему голову и звонко целует в макушку… Даже воображаемой эта сцена казалась дикой. И куда потом? У них в доме никогда не было ширмы.

   – А еще отец всегда приносит мне леденцы, – Ася смотрела куда-то сквозь стену. – Он знает, что я их не люблю, но всегда угощает. Просто ему больше нечего мне предложить – он уже все отдал. Я кладу леденец за щеку, чтобы потом незаметно выплюнуть. Мне хочется закричать о том, как я ненавижу леденцы, но я знаю – он меня не услышит. Он улыбается – рад, что угощение принято... А еще у него в шкафу спрятан дедов пистолет. Иногда мне хочется, чтобы папа кого-нибудь застрелил – тогда я смогу простить ему старость.
   Она затихла. Где-то в углу звонко тикали часы.
   «Да, уж…» – Симохин отложил ручку. Отер влажную ладонь о штанину и посмотрел на невозмутимо застывший профиль, скользнул вниз по груди, по резной бледности лодыжек. Туда, где на самом кончике ступни мерно раскачивался розовый домашний тапочек.
   Оглянулся – такое впечатление, что в комнате еще кто-то есть. В животе забурчало, теперь точно от голода.

   «Черт! – он достал новый листок. – Собачья работа».
   – Ася, а где сейчас ваши родители?
   – Там, в соседней комнате. Спят, наверное. Хотя…кто-то ходит. Значит, уже проснулись.
   «Пора заканчивать», – есть хотелось все сильней.
   – А как у вас с личной жизнью?
   Она едва заметно вздрогнула:
   – В каком смысле?
   – В прямом. У такой красивой девушки наверняка есть парень?
   – Парень… Да, есть. Сергей, – бледность щек слегка окрасилась. В глазах то ли испуг, то ли восторг. – Мы с ним уже месяц знакомы.
   – Он к вам в гости часто приходит?
   – Был один раз, недавно. Пришел с родителями познакомиться.
   – И?..

   – Мама, как его увидела, стала шарф вязать, отец тоже сел рядом с ней и молчок. Так и не вышли из-за ширмы, пока Сергей не ушел.
   – А он? – Илья попытался представить себя на месте Сергея – не лучшая роль.
   – Он подумал, что ему тут не рады, – Ася говорила все быстрей. – Но это не так! Ему здесь всегда рады… Я рада. Хотя родители на меня потом сильно кричали, первый раз кричали, представляете… Говорили, что я привела в дом чужого. А ведь он никакой не чужой… – слова сливались в истеричный всхлип.
   – И что?
   Темные строчки наскакивали одна на другую, переплетались кривым узором.
   – Я их успокоила. Сказала, что больше такого не повторится. Им же вредно волноваться, правда?..
   Илье уже не хотелось услышать ее дыхание, почувствовать под руками мягкое горячее тело. Он хотел завалиться домой, наесться вчерашних Ленкиных котлет, а если повезет – сегодняшнего борща, и спать-спать...

   Дверь в комнату скрипнула. В просвете появилась взлохмаченная голова Лехи Штрудько.
   – Долго ты еще?
   – Нет. Считай, всё, – Илья вложил исписанные листки в папку. – Можете забирать. А у тебя как?
   Леха тряхнул головой и стал похож на неугомонного щенка-подростка. Затараторил шепотом:
   – Нормально. Мы уже закончили.
   Симохин повернулся к Асе:
   – Вы поедете с ним. Не хотите с родителями попрощаться?
   – Нет, – она поднялась и невозмутимо пошла к дверям.

   Илья посмотрел на строгий изгиб спины и упрямый затылок.
   – Дело твое, – буркнул себе под нос и еще раз осмотрел опустевшую комнату.
   По светлому узору обоев мягко рассыпался свет неказистой люстры. На серванте в красивой рамке замерли три счастливо улыбающихся лица. В углу по-прежнему что-то тикало, а тонкие струи дождя ласкали стекло.
   Вспомнив жуткую картину в соседней комнате – два тела, аккуратно спрятанные за ширмой – Илья вздрогнул: «Два огнестрела по бытовухе не каждый день бывают…» Щелкнув выключателем, с облегчением вздохнул – теперь домой.

            ________________________________________

– Это все ерунда.
– Да.
– Это скоро пройдет.
– Льет.
– Что ты там говоришь?
– Тишь,
только дождик по окнам бьет,
как в тот вечер… ты помнишь?
Лишь…
Здесь любили друг друга… Вот.