Игры, в которые мы не играли

Александра Крученкова
http://www.proza.ru/diary/alekruchenkova/2010-08-03


Это было чересчур холодное утро для середины ноября. Как хрустальная февральская музыкальная шкатулка. Река застыла и спала ледяным сном под покрывалом волшебных снов. Снов, наверно, о тех днях, которых она не помнила и помнить не могла.
Алиса не ощущала того, что старенький пуховик почти совсем не грел. Мобильный телефон описал в воздухе мёртвую петлю и раскололся вдребезги, не разбудив спокойно спящую ледяную гладь. Алина сделала последний звонок с него и вызвала такси минуты три назад. Минут через пять оно будет здесь, минут через пятнадцать она разбудит знакомую вахтёршу в общаге, через час соберёт вещи, сдаст коменданту комнату. Через несколько месяцев, к концу семестра, она вернётся в этот город и оформит академку или перевод в университет, как можно ближе к родному городу.
Звучит глупо, но она теперь убежит ото всего, что её здесь окружало, чтоб больше никуда и никогда не бежать.



Алиса нерешительно застыла в дверном проёме спальни и смотрела на него из-под опущенных ресниц. Ещё немного и он закипит. Виктор это знал и сдерживался изо всех сил, потому ещё лучше того знал, что злость испортит всё наслаждение. Долгожданное наслаждение.
Он молча указал Алисе на ковёр рядом с собой. Она подошла и несмело присела рядом. Он знал запах её духов. Это были не они. От неё пахло страхом, холодом дождливого ноябрьского вечера, шоколадом, съеденным ею в такси. Она снова весь день ничего не ела. Дурочка, бережёт фигуру. Ест перед свиданиями чёрный шоколад, чтоб  блестели глаза. Не хочет выглядеть усталой. Пряди каштановых волос великолепно, но невинно обрамляют её узкое бледное лицо. Ни тени косметики. Совсем ребёнок. Она похожа на отличницу, упрямую старшеклассницу, во что бы то ни стало решившую стать лучшей ученицей. Простые тёмные джинсы, светлая рубашка, шарф. Он ни разу не видел её без шарфа. Так же, как никогда не видел, чтоб девушка, настолько привлекательная, как Алиса, боялась своей наготы. Может, поэтому на неё всегда так много всего надето… Хотя она сама говорит, что обилие одежды подогревает желание. В этом она точно права.
Виктор поднял руку, чтоб убрать с её лба выбившуюся прядь, но опустил палец на её губы. Она хотела извиниться за опоздание. Нет, это не нужно. Он не любит слов. Лучше бы она надела чёрные чулки, как они договаривались. Это было бы приятнее, но так гораздо интереснее.
Интереснее, когда она что-то делает не так, а потом, как сейчас дерзко смотрит на него, словно уверенная, что ей ничего не будет за эту шалость. Ему нравилось раз за разом разрушать эту уверенность.
- Ты опоздала.
- Извини, я задержалась в универе, а потом не успела заскочить домой.
- Поэтому не одета?
- Одета.
И препирается она совсем, как ребёнок. А он совсем, как родитель, эдакий терпеливый и строгий папочка. Кажется, эту роль она ему и отводит. У Алисы нет отца.
- Не так, как мы договаривались, - продолжает он.
Алиса пожимает плечами:
- Мне было холодно.
Попалась.
- Так холодно или некогда?
Её лицо на мгновение становится из спокойно-дерзкого детски-испуганным. Виктор чувствует, что ещё немного и он возьмёт её на руки, отнесёт в кровать, выключит свет. Сделает всё, как она хочет. Жалость. Это тоже часть игры. Солёная волна, жгучей пеной обдавая его внутренности, перекатывается от гортани к низу живота. Он сознательно задерживает её подольше. Солёная, тягучая предрешённость.
Он пружинисто поднимается с ковра и долго сверху вниз смотрит на её опущенную голову. Короткий приказ, как удар, заставляет её вздрогнуть и обернуться в его сторону.
- Встань.
Её тело поднимается, но внутренне она остаётся на ковре, встаёт на колени… Виктор в очередной раз замечает себе, что сделал правильный выбор. Она хорошо знает свою роль, а может, просто рождена для неё.
- Плесни мне чего-нибудь, а я пока подумаю, как с тобой поступить.
Игры. Игры… Он ещё задолго до её прихода знал, как поступит. Все играют в игры. Несыгранное в детстве собирается нами в большую коробку и несётся во взрослую жизнь. В какие игры он не играл? Он не был тираном и господином. Это уж точно. И когда отец порол его за всякую чепуху, он решил, что будет им обязательно. В какие игры не играла она? Пожалуй, мать баловала её, предоставляла полную свободу. Некому было сказать ей «довольно», некому просто крепко взять за руку повыше локтя и, глядя в глаза, сказать, чтоб она не смела так поступать. Она делала, что хотела. А потом они нашли друг друга. Встретились и сошлись неровными краями. Трещина в трещину. Чтоб сыграть в эту игру. Предрешённость.
Он выпил, смакуя каждый глоток. Ожидание. Им надо уметь наслаждаться. Когда ты знаешь, что в следующую секунду тебя ожидает боль, пусть даже укол булавки, секунда становится минутой и повисает на плечах тяжёлым покрывалом преувеличенного страха. Тот, кто играет, должен знать правила. Они оба их знали.
Он резко поставил стакан и подошёл. Шарф, пуговица за пуговицей, наконец, рубашка, тугая пуговица на джинсах. Безвольная поза, испуганные глаза. Виктор старался в них не смотреть:  в такие моменты игра стояла на паузе, и они были просто двое. Ему казалось, что он на самом деле делает ей больно. Её бельё на полу. А он всё ещё одет. Превосходство.
Об этом ли она думала, когда впервые приняла правила игры? Пожалуй. Пожалуй, Алиса и вправду хотела почувствовать над собой чью-то власть. Но эту ли? Неужели, она просто хотела, чтобы сильный и красивый мужчина на десять лет старше издевался над ней?
Ещё один короткий приказ. Она ложится на пол. На живот. Она ненавидит это положение. Ненавидит мягкий ковёр, щекочущий ей живот и промежность. Ненавидит этот скользящий звук, с которым он вытаскивает ремень из джинсов. Тяжёлый, плотный кожаный ремень. Она ненавидит этого человека. За то, что он одет, за то, что стоит над ней, за то, что он скоро сделает. Он складывает ремень вдвое. «Ударит. Сейчас» - проносится у неё в голове.
- Ты меня огорчила. Мы договаривались. А ты нарушила своё обещание. Что ж, мерзкая девчонка, это очень на тебя похоже. Но ты пожалеешь. Ты честное слово пожалеешь.
Виктор опускается на колени рядом с её головой. Прохладная рука приподнимает её подбородок. Прямо ей в нос упирается чёрная гладкая кожа. Запах животного страха. Тот, с кого сняли эту кожу, был так же беспомощен, как и она сейчас. Можно вскочить и, на ходу, схватив вещи, помчаться к двери. Но он догонит. Можно тянуть время. Возможно, он передумает. Алиса пытается отстраниться.
- Не нравится, - с издёвкой произносит он.
Ремень скользит по её голове, позвоночнику,  ягодицам, но только задерживается на них. Виктор властно берёт её за ноги выше колен и резко раздвигает их до боли. Пряжка ремня опускается к анусу, но, не задерживаясь там, проскальзывает к самому чувствительному из её отверстий. Алиса пытается свести ноги. Но он раздвигает их ещё шире, до резкой боли в натянутых мышцах и ниже колен прижимает их своими ногами.
Тяжесть внизу живота увеличивается. Этого ли она хотела? Этого… этого… Алиса ненавидит его, но хочет ненавидеть ещё больше. Пряжка до боли упирается в неё. Алиса вцепляется в ворс ковра, почти до крови прикусывая губы. Не кричать, не кричать! Она ненавидит кричать, ни от боли, ни от наслаждения. Но он всякий раз добивается её крика. Он любит, когда она кричит. Потому что прекрасно знает, как она это ненавидит.
Виктор отводит руку. Её ноги дрожат под его ногами, она сама вся вибрирует, как линия электросвязи. Пряжка снова упирается ей в промежность, ещё сильнее. Ее руки терзают ворс. Ещё одно чувство. Раздражение. Он хочет, чтоб она во что бы то ни стало закричала сейчас. Пряжка разворачивается и одним из своих гладких углов упирается в клитор. Он набухает так, что, кажется, вот-вот зазвенит, как будто в нём перекатываются крошечный металлические шарики. Дрожь. Слабость. Ещё движение. Алиса отпускает ворс и впивается ногтями в ладони, хватает ртом воздух. Она знает, что закричит она сейчас или нет, уже не имеет значения. Она кончила. Она разрешает себе глубокий вдох, похожий на стон. Слабость.
Он разрешает себе смешок. Отлично. Он убирает пряжку и снова складывает ремень вдвое. Проводит им обратно вплоть до ягодиц, садится, кладёт её маленькую упругую задницу себе на колени. Пришло время расплаты.
Напряжение возвращается, пока он гладит ладонью её ягодицы. Он не гладит, а гонит по венам и сосудам кровь. Чем мягче его рука, тем быстрее она бежит. Кровь не обманешь.
Ладонь сменяется кожей. Алиса не сразу слышит свист в воздухе, а его значение понимает, когда ремень врезается в её ягодицы. Она вскрикивает. Удар за ударом. Несмотря на прикушенные губы, она вскрикивает. Она ненавидит. Этого она хотела? Нет! Десять, одиннадцать… Она не может… слишком больно, слишком унизительно! Сколько ещё осталось? В прошлый раз было двадцать, а неделю назад – десять. Тридцать. Их будет тридцать. Она не сможет выдержать ещё десять таких ударов.  Двадцать девять, тридцать. Она всхлипывает, но это больше похоже на вздох облегчения. Он отшвыривает её. Закуривает и отходит к окну.
Около полуночи и на улице только что выключились фонари. Мэр предпринимает странные меры к экономии бюджета. Его отвлекает шорох за спиной.
Алиса привстала, облокотившись на руки. Боль растеклась по всему телу.
- Кто разрешил тебе встать? – с обманчивой мягкостью спрашивает он.
Алиса, дрожа, открывает рот, чтоб объяснить.
- Если хочешь говорить, встань на колени.
- Я думала, что это всё, - дрожащим, хриплым от слёз голосом говорит она.
- Это только начало, - с удовольствием замечает он, - ляг на место и слушай.
Она, дрожащая и несчастная, ложится на живот, уже не ощущая щекочущей мягкости ковра, ненависти, стыда. Только страх. И покорность.
Он рассказывает ей о том, что видел её сегодня в кафе с каким-то белобрысым, почти бесцветным юнцом, по ходу отмечая, что её вкусовые извращения надо строго пресекать. Да и он, наверняка, не умеет даже целоваться. Удивительно, но после его слов, Алиса сама начинает понимать, что маленькая интрижка, до этого забавившая и тешившая её – просто безвкусный фарс. От обиды она рыдает, уже не сдерживаясь. Бессильно и беспомощно лёжа на животе, приходя в ужас от мысли, что будет дальше.
Но Виктор снова удивляет её. Ремень лежит сбоку, но он, похоже, не собирается больше её наказывать. Во всяком случае, об этом говорят его руки, ласкающие её измученное тело. Переворачивая её на спину, Виктор смотрит нежно и его желание вселяется в неё, заставляет отвечать на ласки, забывать о боли и унижении. Он любит её, а не трахает. От этого ей хорошо с ним, как ни с кем. И несмотря ни на что.
Улыбаясь, она престаёт обращать внимание, что он, лёжа рядом, рассматривает её. Это больше не беспокоит и не стесняет её. Во всяком случае, сегодня.
- Продолжим? - деловито осведомляется он, неожиданно снова переворачивая её на живот. Он, словно ничего и не было, кладёт её задницу на колени.
- Ещё тридцать, чтоб ты хорошо всё запомнила.
Он отсчитывает ровно тридцать, не слушая её мольбы, крики, не замечая слёз и рук, судорожно сжимающих ворс ковра. Сегодня он выиграл.


Победитель может позволить себе милость. Это пакет со льдом и полчаса в одиночестве и темноте, чтобы прийти в себя. Алиса ненавидит себя. За каждый вскрик и каждый вздох, за глупую уверенность, что он ни о чём не догадается. Он всегда догадывается обо всём. Её попытки обмануть его заканчиваются провалом. В данном случае, ей остаётся либо смириться, либо уйти. Она уйдёт. Сейчас же она оденется, пойдёт на кухню, где её ждёт чай и, спокойно выпив полчашки, расскажет Виктору о своем решении. Она со злорадством представляет выражение его  лица, возможно, просьбы. Он должен в конце концов заплатить за свою жестокость.
Да, да всё будет так! Всё будет, как она решила. Раз за разом она позволяла решать за себя. Ему. И не только. Пять лет назад другой человек тоже решил за неё, что им пора стать ближе. Был гараж его отца, заднее сиденье машины. Она не почувствовала ничего кроме боли. Алиса ничего никому не рассказала. Но после этой ночи она решила во что бы то ни стало уехать. Она уехала учиться как могла далеко. Она бежала. Она прибежала к нему. К этой комнате. К боли в омертвевшей заднице и стыду.
На кухне она долго ничего не говорит. Виктор тоже.
Он с удовлетворением наблюдает, как она ёрзает на стуле. Так же будет завтра на парах. Его власть продлится еще целый день.
- Почему ты так уверен, что я вернусь?
Виктор ответил не сразу. Не то, чтобы это был трудный вопрос или он об этом никогда не думал, но поймёт ли она то, что он скажет:
- Ты любопытна, это раз. Часть того, что здесь было, тебе понравилась, это два. И три, как ни парадоксально, ты знаешь, что всё это заслужила.
Он прав. Да, она ещё вернётся.



Вернуться. Вернуться через неделю. Семь дней и семь ночей. К мягкому ворсу ковра, пакету со льдом, яркому свету… и всему остальному. Зачем? Почему она возвращается? Выходя в ночь из его квартиры, плача в такси от унижения и боли, разглядывая на утро синяки, Алиса была уверена, что не вернётся. Всякий раз. Полгода.
Так же было и на этой неделе. Она не считала дни. Выходные прошли отлично. Белобрысый, бесцветный одногруппник показывал ей свои любимые места в городе, кафе, кинозал, его неуклюжие руки, слюнявый поцелуй. Он говорил с придыханием и глядел на неё, как на икону. Но она всё-таки вспомнила: жёсткая прохладная ладонь, уверенность в каждом движении, колючие серые глаза. Он всегда всё знает. Он ставит на колени одним взглядом. Он карает беспощадно. Милует, только карая. Он не сомневается. Она не дышит. Он говорит. Она делает. Боль. Унижение. И острейшее наслаждение. Она оттолкнула это.
Прошёл день. Она вернётся? Если уж это пришло ей в голову, виной тому – лекция по философии.  Алиса осторожно повернула голову – и упёрлась в щенячий взгляд одногруппника. Она решила, что переспит с ним. Серые глаза из глубины памяти кольнули высокомерным пренебрежением. И пропали…
Бесцветный одногруппник стал прозрачным. Алиса совершенно перестала замечать его ко вторнику. А когда он догонял её в коридоре университета, чувствовала себя так, словно вся измазалась в сладкой вате. Но уже завтра… Конечно, она вернётся.



Он привык к ней? Что за чепуха?! Он ещё никогда ни к кому не привязывался, и это не входит в его планы. Эта неделя оказалась длиннее, чем все месяцы службы в армии, чем три года без отпуска.
Почему так получилось? Виктор подтрунивал над собой: это старость. А она – два в одном: любовница и дочь. Он скучал по обеим. Как-то, кажется, на выходных, проезжая мимо второсортной забегаловки, Виктор увидел её через окно. Она улыбалась. Ему она никогда не улыбалась так. Чепуха, он начал ревновать её к обычной жизни. Обычная жизнь, просто отношения, когда можно держать за руку, целовать, смотреть в глаза и не думать всё время, что это слишком. Что можно привязаться. Влюбиться или влюбить. Переборщить. Влипнуть.
Ему нравилось её упрямство. И он решил, что не станет больше её гнуть, раз уж она не ломается. Ему начали нравиться джинсы и белая рубашка. К чёрту чулки! Пусть она только останется. Пусть только станет немного проще объяснить ей, что с ним произошло. Объяснить то, чего он и сам хорошенько не понимал.



- А кто в этом доме?
- Я же сказала, подруга, - нетерпеливо говорит Алиса, отстраняясь и открывая дверь.
- Я позвоню тебе.
За неделю сильно похолодало. Мороз мог разрумянить ей щеки, а не эта глупая ложь. Бесцветный мальчик за рулём папиной машины. Как бы ей хотелось никогда больше не видеть его.
Лифт едет слишком медленно. Алисе в очередной раз кажется, что приторная сладость налипла на руки и склеила волосы. Она замёрзла: кружевные чулки – не самое подходящее оформление ноябрьского вечера.
Она, как и неделю назад, замерла у двери спальни. Виктор поднялся из кресла ей навстречу. Показалось, или с ним что-то не так? Волнуется? Нет, он никогда не волнуется.
Алиса присела у его ног на ковре. В такие вечера, в краткие минуты, когда он был расположен говорить с ней, делиться воспоминаниями или впечатлениями, она забывала, в каких они отношениях. И прошлое проникало в спальню на мягких лапах: первая встреча, странные ощущения, воспоминания. Если б у неё был отец, Алиса хотела бы, чтоб он был таким, каким был Виктор в те дни. Она по этому скучала.
Ей было трудно казаться неудивлённой. Странно всё было. Виктор вскользь упомянул, что видел её с «кавалером», но без иронии, а с какой-то грустью, потом что-то бормотал о том, что они уже полгода знакомы и у него… дрожали руки. Алиса заметила это, несмотря на сцепленные пальцы.
- Что-то случилось? – решилась спросить она.
- Неужели это так заметно?
Алиса пожала плечами и отвела взгляд. Окно, расшторенное и тёмное, а на подоконнике – букет роз. Алых. Алиса удивилась, как могла сразу их не заметить.
- Для кого цветы?
Ему на долю секунды показалось, что ирония, на которую он теперь был не способен, перешла к Алисе. Это его раздражало.
- Тебе.
Алиса состроила гримасу:
- Милая шутка.
- Я не могу подарить тебе цветы?
Ответом ему стал ироничный взгляд. Алиса поднялась с ковра изящно и непринуждённо. Напряжённый мужской взгляд мгновенно заметил в вырезе юбки кружево чулок. Это кольнуло.
- Ты решила стать послушной девочкой?
- Сделать тебе приятное. И посмотреть, за что тогда ты захочешь меня выпороть.
Чёрт, в цель.
- Мне нравилось, что ты делаешь что хочешь.
- Я этого не заметила.
Снова в точку.
Возможно, Алису смутило молчание. Она повернулась к нему, Виктор понял, что другого момента не будет.
Удивляться приходилось не впервые за этот вечер. Виктор встал на одно колено? Алиса понимала, что совершенно некстати и вообще бесцеремонно, но её глупый, отчаянно громкий смех, раскатившись под потолком, как будто что-то разбил. Их обоих на мгновение словно окатило ледяной водой. Виктор вскочил, смертельно бледный, его руки дрожали сейчас от гнева. Пощечина! Настоящая оплеуха. Она бросила Алису на пол, с которого она не посмела встать. Она только смотрела расширенными от ужаса глазами на Виктора и думала, что это был хороший спектакль и ему, как всегда, удалось ввести её в заблуждение.
Рывок – она уже снова на ногах. Боль в запястьях, рассыпанные розы нещадно кололи ноги. Алиса с удивлением заметила, что руки Виктора пылают, как калёное железо. Движения перестали быть неторопливыми и уверенными. Разорванная в клочья одежда, безумные глаза, всё как в тумане. И это была не игра.
Снова оказавшись на полу, она уже не ощутила ни царапающих шипов, ни боли, ни ненависти. Единственное сознание стучало в висках и отдавалось в ней, как в пустом доме: безразличие. Безразличие ко всему, что происходило. Безразличие к тому, каким был Виктор. Кто такой Виктор? Кто она такая?


Она нашла себя на кровати ранним ноябрьским утром. Из расшторенного окна холодно и иронично улыбался рассвет. У кровати на коленях заснул Виктор, на полу валялись остатки её одежды и растерзанные розы.
Улица встретила ледяным холодом. Стоя на мосту в ожидании такси, Алиса знала, что изо всех сил постарается не возвращаться сюда. Она не ненавидела и не любила ничего здесь. Она не хотела играть в игры. Хлопнула дверь такси. Закрылась дверь в эту жизнь.
 


В нескольких улицах от этого места в своей квартире проснулся человек. Он проснулся на коленях. Этот человек хотел быть господином и тираном, потом хотел любви. А теперь проснулся рабом. Кто-то из двоих должен хранить воспоминания. Воспоминания о том, что он хотел выиграть игру, но проиграл любовь.