Хобочка

                Дмитрий Криушов

                ХОБОЧКА



                Рельс деформируется даже в том случае, если на него просто                села муха.

Присказка сопроматчика.               


                1. ДЕНЬ ПОСЛЕ ПРОБУЖДЕНИЯ.


-Толян, просыпайся!
И кто-то сдёрнул с меня одеяло. Этот «кто-то» был мой сосед по комнате, Жорик. Конечно же, его полное имя Георгий, но «Жориком» его прозвали не зря: ел он за троих, что, согласитесь, иногда раздражает, особенно если ты живешь в общежитии, да еще и вынужден столоваться вместе с проглотом.
-Что, уже пора?- лениво разлепил глаза я.
-Пора, пора, а то на пару опоздаешь,- скаламбурил он.- Я тут уже и чаёк заварил. Твой, правда, но ты ведь не сердишься?
Гадина. Вечно у меня из тумбочки то чай, то сахар тырит. Усевшись на кровати, я уныло обвёл взглядом комнату: общага как общага, из украшений - только вырезки из журналов, да целинки  на стенах. Из вырезок мне особенно нравилась та, что осталась от прошлогоднего венгерского календаря. Цифры 1984 слегка заслоняли грудь красавицы, но это даже хорошо: давало простор для воображения. Кроме этого, если можно так сказать, присутствовало ещё два «украшения», нагло дрыхнувших в своих постелях. Но они были уже с четвёртого курса, и, естественно, без личного разрешения или указания, их в такую рань никто не будил, нема дурных.
-Слышь, Толян!- протянул мне кружку Жора,- А где вы там на самом деле такой чай берёте? Полтора года, как вместе учимся, а я так и не знаю. Знаю лишь, - широко улыбнулся он, -  что твой чай лучше, чем грузинский. И даже - чем индийский.
-С родины, - не повелся я на неумело замаскированную лесть.
-Да откуда у вас там в Казахстане чай? Не ври мне-то уж!- возмутился Жорик.
-Я и не вру. При желании чай можно даже тут у вас вырастить, да только у русских руки не из того места растут.
-Чего?! – поперхнулся тот.
-Ну ладно, руки как руки. Я знаю, вы и блоху подковать можете, и в космосе первые. Может, головы не оттуда выросли, я не знаю.
-Ты, блин, Хобдабай долбаный!- вспомнил моё настоящее имя Жора,- Ты чё на нас батон крошишь? Ты за чей счёт учишься? И вообще, пошёл в задницу со своим чаем! – и, допив кружку, со стуком брякнул ей о стол. И пошёл собираться.
Ну и что, что я – казах? И чего тут такого, что зовут меня Хобдабай Байходжаевич Джалдыбаев?! Зато я из знатного рода, а эти гады меня «Толиком» зовут. Я, конечно, не против, но всё равно порой бывает до омерзения любопытно: к примеру, та же математичка, несколько раз помучившись с произношением, не выдержала, сдалась, и начала называть меня «Толенькой». И, если на семинарах к другим студентам она обращалась весьма строго, типа: «Будьте любезны, Лейзеров, объясните мне, что за лабуду Вы мне тут написали». Или: «Вяткин, Ваши каракули даже Шампольон  не расшифрует. Всё перепишите, и чтобы завтра было всё в порядке». А вот ко мне она всегда обращалась «Толенька», даже когда была чем-то недовольна. Только говорила: «Толенька, Вам надо пересмотреть своё отношение к жизни». И – всё. Я понимаю, конечно, что я ей чем-то нравлюсь, но это ведь не взаимно. Ей – уже за тридцать, худая, очкастая, да ещё и уши торчком. Как она их за причёской не скрывает, всё равно видно. Я, конечно, тоже не подарок: ростом метр шестьдесят пять, глазки узкие, а ладони, наоборот, как лопаты.
Вот из–за них-то я и начал заниматься боксом. И, если в Российской Федерации меня не знал почти никто, то в Казахстане меня боялись все, даже тяжеловесы. Правда, их я тоже опасался. Слава Богу, мне приходилось с ними только спарринговать. Я отчётливо понимал: один удар от такого бугая пропустишь – и можно не вставать. Можно даже больше никогда не подняться – бывали такие случаи. Хорошо хоть, что не со мной.
-Толян, ты чё?- перебил мои размышления Жора,- Не бычься, я так. Может, варенья хочешь? Малиновое, я его вчера у Светки из 314-й стыбзил.
Малинового варенья мне хотелось. Вишнёвое, конечно, лучше, но малина… Так и вспоминается дом в родном Актюбинске, где одним из моих любимых занятий в детстве было прятаться в душистых зарослях, поедая сладкие ягоды. А самым - самым любимым занятием было смотреть за самолётами, взлетающими с находящегося неподалёку аэродрома. Я мечтал стать лётчиком. Я мечтал стать… Эх, да что теперь об этом говорить: на занятия топать надо.
Забрав в деканате журнал посещений, я отправился на лекцию. Так, все «мои» уже в сборе. «Мои» - это потому, что я староста группы. Отметив присутствующих в журнале, уселся на своё излюбленное место неподалёку от кафедры. И кто придумал эти лекции? Потом, сопромат еще этот дебильный, с его вечными эпюрами и тупыми формулами? Да и поговорку ещё придумали: «Сдал сопромат – можешь жениться». Это что, выходит, я ещё в детском саду должен был жениться? И уж совершенно не понимал, когда меня кто-то из моих знакомых сокурсников (одногруппники уже поняли, что ответ будет один: «Ты что, тупой?». Но это -  если придут без пива),  просил помочь решить ту или иную задачку.
Я, конечно, человек не гордый, но казах. А вот это уже звучит гордо. И тогда я, ухмыляясь, нехотя загребал своей несоразмерно большой лапищей в тумбочку приносимые дары, а впоследствии, взяв свою любимую ручку «Паркер», доставшуюся мне в наследство ещё от дедушки, начинал разъяснять этим чудикам, которые, похоже, совсем не в тот институт потупили, что тут к чему. Скучно, конечно, зато пожрать почти всегда что есть. Даже, бывало, для старшекурсников курсовые по термеху и по деталям машин делал: благо чертёжная доска всегда под спиной. Кто не в курсе, объясню: для того, чтобы панцирная сетка не провисала, мы под неё эту досочку любимую и подкладываем. Да и при любовных свиданиях она оказывала свою посильную помощь.
-Студент Джалдыбаев!- зазвучал рядом с моим ухом голос, - Вы всё-таки здесь или куда-нибудь удалились?
-Я здесь, - растерянно поднял я глаза на препода, - а вот Вы, пожалуйста, не удаляйтесь: у меня интересная задачка есть, а я не знаю, правильно я её решаю или нет.
Кивнув, тот отправился к доске:
-Помогу, Джалдыбаев, помогу. Подойди сразу после обеда.
Нет, все-таки наш Барух Абрамович неплохой мужик, хоть и еврей. Вот и у нас в Актюбинске по соседству еврейская семья жила, так они даже с немцами дружили, и свинину вместе с ними кушали. А русские к нам заходили редко: они в основном жили вблизи аэродрома, а у нас появлялись, лишь когда летом работали на своих садовых участках: то воды попросят, то керосин предлагали на водку поменять. Но больше всего из них мне запомнился один майор: в тот день у него была свадьба. Торжественно зайдя в наш двор, где дружно ужинали евреи – казахи – немцы, он прокричал: «Да здравствует интернационал!», - и безо всякого спросу уселся на скамейку, пристроив рядом с собой молодую жену. Его друзья, тоже в лётной форме, вели себя менее напористо: с авоськами в руках они сгрудились возле палисадника, поглядывая нерешительно в нашу сторону. Все молчали, переглядываясь друг с другом. Наконец папа заговорил на ломаном русском:
-Здравствуй, друг! Я – твой друг.
По-моему, это почти всё, что мой отец знает из русского языка. И как он с немцами и евреями общался – для меня до сих пор тайна за семью печатями. По большей части они, конечно, молчали, но при всём этом прекрасно достигали взаимопонимания. А уж как – это загадка. Но всё это устоявшееся годами равновесие разрушил майор, столь внезапно и бесцеремонно ворвавшийся в нашу тихую жизнь.
-Ты, юнец! – ткнул он пальцем в мою сторону, - Быстро неси тарелки – вилки, а мы уж сами стол накроем, никого не обидим. Так ведь, папаша?- обратился он к моему отцу, сидевшему во главе стола.
Тот, по всей видимости, ничего не поняв, лишь широко улыбнулся в ответ. А немцы с евреями недоумённо переглядывались, похоже, уже собираясь от греха подальше по домам.
-А вы это куда?- остановил их попытку ретироваться восвояси офицер, - У нас тут – свадьба, а вы – линять?! Так не пойдёт! Всем оставаться на местах и достать стаканы. Я вам тут канистру спирта приволок, да и закуси всякой. Так что всем сидеть и не рыпаться. Мужики!- позвал он своих, - Айда сюда! Тут нормальный народ, понимающий. Я ведь прав, батяня?
Мой отец, заметив его взгляд, лишь ещё шире улыбнулся.
-Он по-русски не понимает, - некстати влез в разговор я.
-А, ну тогда другое дело, всё понятно, - и подвыпивший офицерик встал с места, направляясь к отцу, - щас научим!
И, поливая моего любимого папу отборной бранью, попытался было, невзирая на протесты жены, учить, что значит родину любить. Этого я стерпеть уже не мог: одно дело – тарелки принести, а матом к моему отцу обращаться – это никак нельзя простить. И на мои глаза упала красная пелена гнева. Этому «защитнику отечества» ещё повезло, что реакция отменная. Вот только боксёр из него был никакой. Зато мститель – первосортный. И через три дня меня забрали в армию. По всей видимости, показывать, как Родину любить надо. В стройбат, на Дальний Восток, куда, как говорится, Макар телят не гонял. А на все возражения, что я в техникуме ещё год недоучился, военком лишь  щерился дырявой улыбкой: «Вот отслужишь своё, и доучишься».
И я дослужил и доучился. А потом, плюнув на всё, поступил в институт в далёком северном городе. И вот я здесь, почти рядом с вами. Может быть, даже благодаря тому майору, который добра-то точно мне не хотел. Но получилось так, как получилось.
Накрытый с головой волной воспоминаний, я даже не сразу понял, что пара кончилась. Если бы не Жора, я бы, наверное, так и сидел бы, сжимая до боли ручку в пальцах. Быстро собрав вещички, направился к Баруху подписывать журнал. Некоторые, наиболее продвинутые, за глаза называли его «Борхесом». Остальные же – Борей. В курилке, которая находится прямо на лестничной площадке под стендами стройотрядов, то и дело было слышно: «Ты в курсе, что наш Борюсик очебучил? Грозится Пашку из второй группы до сессии не допустить. А тому ещё один «хвост» - и на вылет». Ну и так далее. Стоя возле стенда родного отряда, «Механика», мне было обидно за Борхеса: нормальный он препод, отзывчивый. Ну не виноват же он, что Пашка такой тупой! Докурив, я заступился за обидчика неведомого мне Пашки (что неведомого – это удивительно: у всех, у кого возникали проблемы, тут же появлялась тяга познакомиться со мной, а заодно и поделиться провизией). Видимо, у студиозуса с деньгами полная напряжёнка.
- Вы нашего Борхеса не трогайте, - обратился я к дылде в целинке, - хороший он мужик, реальный. А Пашку ко мне пришлите, в 315 – ю, помогу, чем смогу.
Взглянув на меня сверху вниз, долговязый ответил:
-Толька, ты тут не зарывайся. Мы знаем, конечно, что ты правильный пацан, но вот я лично любимчиков терпеть не могу. А что ты у своего, как ты говоришь, «Борхеса», в любимчиках ходишь, так это всем известно. Ладно, иди уже. А комната-то у тебя какая? Двести пятнадцатая? – вдогонку крикнул он мне.
-Триста пятнадцатая.
Я поелозил извилинами по внутренней поверхности черепа. Вроде, Вадиком его зовут. И он – местный: всех общажных я знаю. Судя по количеству «мастерков» на целинке, курс четвёртый – пятый. Да и не дурак к тому же, а то давно бы уже пороги моей комнатки оббивал. Но да ладно: мне ещё полтора часа предстоит выслушивать этот порой срывающийся на фальцет голос Баруха Абрамыча, поскольку вторая пара была тоже сопромат. Может, кому-то и не нравится такая пытка одним и тем же инструментом, а я предпочитаю стабильность. Посижу себе, побездельничаю. Может, порисую от нечего делать. Есть у меня такая привычка – черкаться в тетрадке во время ничегонеделания.
Вот и наша «чертилка» говорит, что я чертёжник от Бога. И, честно говоря, в этом что-то есть: меня ещё в техникуме друзья просили за них курсовые рисовать. За портвешок. Да и тут то же самое:  быстро закончив своё задание, я обычно неспешно фланировал от кульмана к кульману, отзываясь на просьбы одногруппников. Особенно мне нравится помогать Наташе. Наверное, потому, что и сама Наташа нравится: блондиночка, глазки голубенькие, и ручки – крючки. Сама беззащитность, такой и помочь не грех, и на душе так сладко – сладко становится. А уж если в щёчку поцелует –  у меня весь день улыбка с лица вообще не сползает.
«Но она – местная, из хорошей семьи, - стирал улыбку внутренний голос, - а ты кто?». И я прогонял наваждение, осознавая, что я для неё – никто, пустое место. Пусть и староста группы, пусть хороший студент, и даже если я ей помогаю, это ничего не значит: я здесь чужой, и ничего не могу дать ей взамен. Я – одиночка. А мне страшно быть одному. Меня как-то все сторонятся, если уж начистоту: маленький уродец, но – боксёр, староста группы, но – не «свой». Нет у меня друзей, нету. И в тоске и печали я все полтора часа рисовал в тетрадке портрет Наташи, сидевшей неподалёку. Та, увидев, вернее, почувствовав моя взгляд, лишь улыбалась. Или – ухмылялась? Да уж – «красавица и чудовище». «Куда мне до неё, она была в Париже», - как пел незабвенной памяти Высоцкий. Может, в Париже Наташа и не была, вернее, сто процентов, что не была, но и в Актюбинск она тоже не поедет. А мне что делать прикажете? И я делал всё, что мог: старался изо всех сил, читал всё, что попадётся. Может, хоть я-то когда-нибудь в Париж попаду. И – не пропаду.
Еврей подкрался незаметно. Как говорится, «когда его совсем не ждёшь».
-Всё рисуешь, Джалдыбаев? - пытливо вглядывался сопроматчик в мою тетрадь.
Меня выручил звонок. Поплёвшись вслед за Борхесом подписывать журнал, я второпях засовывал вещички в пакет. Кстати, я таких уже три штуки сшил: дело-то нехитрое: берешь ватман, рисуешь на нём всё, что хочешь, потом поверх изображения с помощью утюга привариваешь к нему обычный магазинский пакетик за три копейки, и прошиваешь для крепости творение на швейной машинке Любки. Той, что со второго этажа, которой, кстати, за использование её допотопного агрегата пришлось один пакет всё-таки отдать. Она выбрала тот, что с грудастой девицей и надписью «Star». А я теперь хожу с забавным динозавриком, под которым написано «DINO». А третий, с лебедями, я не показывал никому: не умирает во мне надежда, что я подарю его Наташе.
Невзирая на явное отсутствие двух студентов из моей группы, Барух, как-то утомлённо глядя мне в глаза, подписал, что присутствовали все.
-Ну, и что у тебя там за задачка?
-Вот, посмотрите, - и я достал из пакета сначала пособие по сопромату для аспирантов, а потом – и тетрадь с расчётами.
Вообще-то я эту задачку уже и так решил, и даже почти не сомневаюсь, что правильно, но похвастаться всё-таки хотелось. Сами посудите: ведь никто, кроме Абрамыча, и не оценит, что я придумал. А мне мучительно хотелось похвалы. Бывает со мной такое, каюсь.
-Правильно, Анатолий, правильно, - повесив голову наперекосяк, сказал он, - Только ведь ты не из-за этого ко мне шёл. Говори уже, какие проблемы.
От внезапного перехода на «ты» я слегка опешил:
-Вы… Вы… - и замолк.
-Что, Наталья нравится? – лукаво поинтересовался мой мучитель, - Кстати, мне твой рисунок понравился, дай ещё раз взглянуть, пожалуйста.
Почему-то мне легче отказать себе самому, чем кому-нибудь другому. И я протянул ему ту тетрадь, где рисовал, что в голову взбредёт: там была и жареная курица, и шаржи на друзей – знакомых, да и на преподавателей тоже. На Борхеса шарж тоже был. Но да ладно: верю я в человеческую доброту, авось не обидится на меня препод.
-Ну что тебе сказать, - во второй раз перелистывая тетрадку, сказал Абрамыч, - молодец. Я у тебя, конечно, смешной вышел, но оно и по жизни так. Слушай, извини, я не помню, как там тебя на самом деле зовут. Знаю лишь, что на букву «Х». Ой, извини, - спохватился он.
-Да ничего страшного, не переживайте. Полностью – Хобдабай, а в армии меня звали просто «Хо». Так что зовите, как хотите. А если желаете «Толей», так я к этому уже давно привык.
Тот, на третий раз просматривая рисунки, спросил:
-А кто меня Борхесом прозвал? И почему? Вроде, совсем не похож.
Я развел руками:
-Не знаю. Это еще до меня было. У меня вот в группе почти все студенты в библиотеку записаны, а когда и кто – я не в курсе. Если хотите – вырвите эту страницу и в мусорку бросьте. Я же не хотел ничего такого плохого.
-Да ладно тебе, Хо. Мне понравилось: все похожи. Но лучше всех тебе удалась Наташа. Д-а-а-а. А знаешь, приходи сегодня ко мне домой часиков в семь, не пожалеешь. Моя Бэтя сегодня битки готовит, пальчики оближешь! И борщик с мозговой косточкой, настоявшийся. Любишь борщик?
-А бэтя – это что? – оторопел от внезапного предложения я.
-Не что, а кто. Бэтя – это моя жена. Для тебя – тетя Бэтя. Она у меня из Одессы, так что ты не пугайся. А сейчас иди, обедай. И в семь – у меня. На Профессорской, помнишь? Можешь даже Наташу с собой взять.
-Не пойдет она со мной, - помотал я головой.
Абрамыч пристально посмотрел на меня. И вдруг я понял: еврей казаха всегда поймет. Безумие, конечно, но… Мне кажется, я уже все решил.



 
              2. ВЕЧЕР, НАЧИНАЮЩИЙСЯ ДНЕМ.


Как обычно это бывает зимой, темнота опустилась на землю до омерзения рано. Я, конечно, человек южный, но и там меня этот зимний мрак приводил в уныние. Ну а здесь – тем более. Да еще, как назло, последней парой был французский. Честно говоря, француженка меня жалела, и «уд» в зачетку ставила из чистого сострадания. А может быть, и нет: вон у нее со всего второго курса нас только восемь человек набралось. А если каждому «неуды» ставить, чего почти все достойны, кроме Олега с кафедры подъемных машин и механизмов, то и вовсе без работы можно остаться. Вот Олежка практически в одиночку за всех и отдувался. Откровенно говоря, не знаю, что он там говорил Вере Дмитриевне, нашей француженке, но та его, похоже, понимала. А все остальные – нет.
Но все равно я у него не списывал: пытался все сделать самостоятельно. Вот и сегодня, собрав всю волю в кулак, вникал в эту иноземную ахинею. Уж лучше бы я где-нибудь в Алжире родился, а французский изучал как иностранный. А тут, в отличие от многих, я и так уже два языка знаю, так ведь нет: третий учить надо. Но все равно я благодарен судьбе, что родился именно в Казахстане, и у меня такие чудесные родители. И пусть они даже не подозревают, что есть такой феномен, как французский язык. Для них и русский-то – загадка великой и могучей Абракадабры. А мне вот слегка повезло: со мной в классе учились в основном русские, некоторые даже дети пилотов. Тут, я полагаю, необходимо уточнение: под «русскими»  я подразумеваю и немцев, и евреев, и даже некоторых казахов. Вот и я из их числа. Поэтому сейчас сижу и учу французский. А Наташа из головы все никак не выходит.
-Мсье Джалдыбаев! – обратилась ко мне Вера Дмитриевна. И дальше продолжила на своем излюбленном языке.
Я на всякий случай попросил прощения. Затем, увидев, что училка снова принялась писать на доске, втихаря спросил у Олега:
-Что она сказала-то?
-То, что ты в облаках витаешь.
Ну да, ну да… Может, если бы не тот майор, и на самом деле где-то там, в облаках витал. А так – сначала стройбат, а здесь, на военной кафедре, и вовсе в эту железную сковородку упихивают: рост у меня, видите ли, подходящий. Настоящий танкист. А что я летать хочу, им на это наплевать. И, как назло, завтра у нас военка. Опять строем ходить, про всякую там тактику – стратегию слушать. Да еще при этом записывать, как будто я и так не запомню, что мне Юрь Борисыч рассказывал. И словно на поле боя буду его лекцию перечитывать, ну а заодним -  еще и с местностью сверять.
Однако самый страшный бой – это когда с самим собой. И, после пары иностранного, я заставил себя отловить Наташу в коридоре. Я так давно не боялся: одно дело – пропустить удар от мужика: очухался – и снова в бой. А вот женщины бьют сильнее. И, самое главное, знают, куда бить: в самое сердце. После такого удара можно и не выжить. А если и выживешь – на всю жизнь калекой останешься.
-Наташа. Подожди, – и внутренне содрогнулся, понимая, что сейчас понесу околесицу, - нас тут это, Борхес с тетей Бэтей в гости к себе зовут. Ты как, пойдешь? – выдохнул я.
-А Бэтя – это кто? – одарила меня своим лучистым взглядом моя пассия.
-Тетя Бэтя – это жена Борхеса. И она эти, как их, биточки сегодня готовит.
Она рассмеялась:
-Ты знаешь, что такое «бэт» по – английски? Нет? Летучая мышь. Так что, получается, на ужин у нас будут мыши. Тетя Бэтя готовит бэточки. Что ж, звучит. Ну, пойдем, - неожиданно легко согласилась она, - далеко идти-то? И ко скольки?
-Да идти недалеко, - не поверил своему счастью я, - только нас ждут не раньше, чем через час. Может, погуляем пока, а? Погода ведь хорошая, а?
-Разакался, - смешно надула она губки, - Ну, пойдем, погуляем, хоть расскажешь что-нибудь  о себе, а то я про тебя ничего и не знаю.
Минут сорок мы мягко, и почти что молча, похрустывали снежком: на улице было и вправду тепло. Минус десять, не больше. И, если бы не непрерывный гул большого города, могло бы показаться, что мы с Наташей здесь совсем одни. Может, оттого-то молчание не тяготило, как обычно, а наоборот, как ни странно, сближало: не всегда нужны слова, когда у тебя в ладошке греется маленькая девичья лапка. Задумчивые прохожие, похоже, были того же мнения: они проходили мимо по своим делам, кто-то озабоченный, а кто-то – счастливый, с улыбкой глядя на искрящийся в лучах уличных фонарей снег. Я тоже улыбался, и вдруг меня как прорвало: я болтал и болтал, рассказывая смешные истории из своей жизни. Приукрашивал, конечно, но почти наполовину была правда. Так, совершив тридцать три круга по периметру квартала, мы наконец остановились возле дверей Борхеса.
-Ты почему именно меня пригласил? – внезапно спросила моя спутница.
К такому удару я был не готов.
-Я…. (Господи, дай мне силы!) Я рисовал тебя, - ляпнул я, страшась сказать самое главное, - вот смотри! – и достал из сумки тетрадь с рисунками.
Моя радость, изредка хихикая, перелистывала страницы. Я же, словно боясь еще одного удара, просто отвернулся, и уселся на ступеньки покурить.
-Толя, ты мне больше ничего не хочешь сказать? – раздался ласковый голосок за спиной.
-Хочу. Потом. Не знаю я!
Как-то особенно, по-джокондовски улыбнувшись, Наташа нажала на кнопку звонка. Тетя Бэтя оказалась вполне дружелюбной дородной женщиной: сначала, трижды расцеловав нас, она, предоставив каждому слегка потрепанные шлепанцы, провела нас в комнату. Там за столом, накрытом на четверых, уже восседал хозяин:
-Рассаживайтесь, дорогие мои. Я знал, что вы придете вдвоем. Это хорошо. Не замерзли?
Мы дружно покачали головами, и вдруг сказали голос в голос:
-Там тепло.
-Вот и я так думаю, - одобрительно улыбнулся он, -  Вдвоем – оно всегда теплее. Вот мы с Бэточкой сколько лет вместе – а нам все равно тепло.
Я не понял: он что, так сразу, с разбега, без предисловий, нас женить вздумал? Я-то, конечно, не против, но как же Наташа? Взглянув на нее, увидел, что ее лицо стало совсем пунцовым. Но тут подоспела тетя Бэтя:
- Не слушайте его, Наташенька. Вот лучше мои битки отведайте. Вкусно, Вам понравится. Если захотите, я Вам рецепт дам. Меня еще бабушка учила, как их надо готовить. А ее, в свою очередь, ее бабушка. Хотя постойте, сначала борщика моего покушайте.
После восхитительного первого блюда она, чуть помедлив, предложила:
-Может, вам музыку включить? Я тут недавно пластинку нововенцев купила. Хотите?
Реакция была кардинально различной: мне было все равно, Наташа радостно закивала, не переставая ковыряться вилкой в «летучих мышах», а Борхес, напротив, скривился, как от зубной боли.
-Бобочка, это недолго, - посмотрела поверх очков на своего страдающего супруга хозяйка, - всего одну сторону послушаем, и – все. Дальше можешь хоть свой «Пинк Флойд» ставить, - и включила проигрыватель.
Поначалу я ничего не понял, но потом так увлекся, что забыл даже про вилку, беря с тарелки эти треклятые битки просто руками, весь превратившись в слух. И тут я получил пинок по ноге. Не знаю, от кого, но мне было ужасно стыдно. Ну зачем же я пришел к этому Борхесу?! Да еще и с Наташей. Еще и битки эти, да и музыка. Никогда больше не буду слушать музыку! Да и Наташу, наверное, не увижу вот так, вблизи. Какая тут может быть симпатия к человеку, который прямо руками из тарелки лопает? Дикарь и дикарь. И еще сто тысяч раз дикарь.
-Послушай, Хо, давай пройдем в кабинет, а девочки пусть о своем поговорят, - позвал меня Борхес.
И я, стараясь не глядеть на дам, поспешил на выход. Или вход, уж и не знаю. В нечто, напоминающее что-то среднее между сараем и библиотекой: книги валялись везде – и на столе, и на диване, даже на полу и подоконнике. И все это – под толстым слоем пыли. Да и запашок здесь стоял, прямо скажем, тот еще.
-Ты присаживайся вот сюда. Книги  убери со стула и садись, - и преподаватель, включив настольную лампу, с гордостью сказал, - Я здесь никому прибираться не даю, все делаю сам. Даже дочерям не доверял: все бумаги переложат куда-нибудь, а потом их месяц ищи. Жалко, конечно, что я тебя раньше с ними не познакомил, но что теперь делать: свой выбор, я вижу, ты уже сделал. Так ведь?
-Так вроде, - робко занял я место у стола, - Только, мне кажется, что не подойду я ей. И, если бы Вы меня под столом по ноге не пнули, я бы совсем опозорился.
-Не пинал я тебя. А что было-то?
Я, застонав, закрыл глаза. Кто же тогда? Тетя Бэтя? – нет, она слева от меня сидела, а удар пришелся по правой. Неужели?! Да, похоже, неужели и поужинали.
-Да что случилось-то, объясни! – размахивая газетой, как флагом, вскликнул Борхес.
-Все пропало. Можете меня со своей дочерью знакомить. Я заслушался музыкой, и начал эти битки прямо рукой брать. Безо всяких там столовых приборов. Да еще и есть. И тут меня кто-то пнул. Я думал, что это Вы, но, похоже, ошибся. А до правой ноги, кроме Вас, могла дотянуться только Наташа. Я пропал. Совсем. Совсем пропал. Понимаете? – и в отчаянье поднял глаза на препода.
Я редко, почти что никогда, не отчаиваюсь, и всегда надеюсь на лучшее, да и худшее воспринимаю не как наказание, а как урок, который нужно отработать по-полной, стиснув зубы, и по его окончании ждать оценки от капризной, но справедливой судьбы. Поэтому сперва послушаем, что скажет Борхес.
-Да, парень, это проблема. Но ты не отчаивайся: женщин никогда не поймешь. Может, оно и к лучшему. Давай хлопнем по пятьдесят коньячку, и домой ее провожай. А наш с тобой разговор отложим до завтра. Или – на послезавтра: я терпеливый.
Толком проводить Наташу у меня не получилось: пришлось ограничиться только прогулкой до автобусной остановки, которая была совсем рядом. Слишком рядом. И автобус подошел как-то очень уж скоро. Наташа только себе и позволила, что пожала мне руку:
-Дальше не провожай. Я сама. Спасибо за вечер, - и шмыгнула в салон.
Мои бедные, избитые во множестве боев и тренировок ручки тряслись от горя. В такт им предательски вторила нижняя губа. Никогда такого еще не было, чтобы за один вечер я два раза так переживал. Дойдя до общаги, поднялся в свою ранее переполненную надеждами и мечтами комнату. Была только тоска и одиночество. Скинув пальто, я, как был, в костюме и в галстуке, рухнул на кровать.
-Ты че, Толян? – спросил Жорик, - Случилось что?
-Иди нафиг.
А тем временем за до обидного тонкой стенкой царило веселье: у четверокурсника Данилы был день рождения. Я был тоже приглашен, но развлекаться я сегодня просто не мог. Просто физически не мог. Мой организм категорически отказывался подчиняться своему хозяину. Он не хотел есть, не хотел пить, не мог говорить и слышать, ему было все равно и параллельно. Просто лежал плашмя, как чурбак, и глазел в потолок, игнорируя смену дня и ночи. По-моему, это был третий или четвертый день, когда пришел Борхес. Выгнав всех из комнаты, он присел на кровать:
-Хо! Почему ты решил, что ты ей безразличен? Может, он так же, как и ты, сейчас лежит и плачет. Я заметил, она какая-то вся не своя.
-Что?! – и мое тело пружинно распрямилось, заняв вертикальное положение, едва не задев моего визави, - Вы не шутите? Правда, что ли? Она тоже…
Тут я запнулся: «Чего тоже? Что она меня любит? Или хотя бы с симпатией на меня смотрит? Бросать надо эту нелепую мечту. Красивую, но – неприступно далекую». И я уселся возле Борхеса.
-Ничего у меня не выйдет, да? Честно скажите, я как-нибудь переживу, - и с осколками надежды взглянул на него.
-Не знаю, Джалдыбаев, не знаю. Такую принцессу завоевать – тут, понимаешь, не только твои кулаки нужны, и не только твой ум, а что-то еще. Сила духа, может быть. Я знаю, женщины это любят. А ты вот сдаешься. Не дело это. Ты вот сколько дней кряду в институте не появляешься? Это хорошо, по-твоему? Нет, это – признак слабости. Я, конечно, с деканом поговорил, но к понедельнику, уж будь любезен, приведи себя в порядок. Я за тебя перед ним поручился: не будет он тебя за прогулы наказывать. А я – буду. Вот тебе, - достал он из портфеля книгу, - решай. Чем больше решишь, тем больше прощения. Работай, а я пошел. Удачи, Хо!
-Спасибо, - уже в спину уходящему Борхесу ответил я.
Сожрав внаглую на глазах у вернувшегося соседа Горехи остатки его супа, я уселся за стол, книжку изучать. Нехорошо, конечно, для второкурсника, но все мешающее,  даже просто попадающее в поле зрения и раздражающее взгляд, я переместил на тумбочку. Все, конечно, не уместилось, но на полу-то вон сколько места! Надо брать пример с Борхеса: у него и потолок – полка.
-Ты как? – осторожно спросил Гореха – Игореха.
Вот ведь, уже на четвертом курсе, а как-то все до сих пор у него нескладно. Если его не знать, или просто не глядеть в глаза, можно было принять его за обычного студента. Немного сутуловатого, но это не так уж и важно. На самом деле все обстояло гораздо хуже: по-моему, он всего боялся, и в глазах у него вечно стоял страх. Я еще на первом курсе пытался его разговорить: может, найду в нем родственную душу. У меня порой тоже настроение бывает, как у пришибленного, особенно когда родители наругают. Возможно, и у него в семье проблемы. Но после моих попыток навязать ему свое общество Гореха только все больше замыкался в себе. Тяжело было с ним всем нормальным людям. А вот остальным – наоборот. И все неленивые мерзавцы пользовались его беззащитностью. Помню, как еще на первом курсе в колхозе на картошке его, третьекурсника, гоняли в хвост и гриву. Странный он, наш Игореша.
-Ты как, нормально? -  сочувственно повторил он свой вопрос.
Неужели я так жалко выглядел в эти дни, что даже такой недотепа, как Игорь, за меня переживает? Нет, я, конечно, понимаю, что несчастный человек своего за версту чует, но что-то мне это сочувствие не по нутру, не мое это. Надо встрепенуться и начать жить, как прежде, нет! – еще усерднее, упорнее и злее.
-Нормально, Игорь. Все будет нормально. Обязательно будет. Иначе и жить не стоит. А сейчас извини: мне работать надо. Борхес вон какую шнягу мне притащил, - раскрыл я наугад талмуд для умалишенных маньяков-механиков, -  И все это - до понедельника. Три дня осталось. Лучше дай мне, пожалуйста, свою логарифмическую линейку, а то на моей шкала разболталась.
Сосед охотно протянул мне свой раритет:
-Пользуйся, Толя. Ты же знаешь, я рассказывал, эта линейка мне еще от деда осталась. После него да отца ты, наверное, первый, кто ее достоин. Только, пожалуйста, аккуратно: видишь, тут на ней даже подпись Кошкина есть.
-Какого такого Кошкина? – доставая из тумбочки новую тетрадь, вновь поинтересовался я, как будто не зная, или же запамятовав эту историю.
-Ну, который еще Т – 34 создал, - с удовольствием погладил сосед линеечку, пересказывая природу ее появления в их семье, -  Вот он ее деду и подарил со своей подписью. Дед у меня за баллистику отвечал. И отец тоже. А вот у меня как-то ничего не выходит. Может быть, у тебя выйдет. Да и вообще: забирай линейку насовсем, а? – и аж глаза от собственной щедрости выпучил.
-Не возьму, - твердо ответил я, внутренне усмехнувшись, - Ежели не ты, так может, твой сын славную династию продолжит. Но мне хотелось бы, чтобы сначала ты. И, если нужна помощь, ты же знаешь: я никогда не откажу. Тем более, что сегодня я весь твой суп сожрал. Так что не принимаю твой подарок, ты уж извини. А вот на мой день рождения, если тебе так неймется, можешь презентовать все, что в голову взбредет. Только вот… Извини, но работать надо. Очень надо.
И отвернулся, со внутренним содроганием открывая эту мину замедленного действия, которую подкинул мне Борхес. Это было вообще нечто. Тщательно кем-то проработанное, с карандашными пометками на полях. Мамочки, зачем же я в эту блуду ввязался?!  Но - я уже закусил удила. И черная толстенная тетрадь за сорок восемь копеек алчно жаждала, чтобы ее открыли. И я открыл. Что было после, я помню смутно: кто-то совал мне в руки бутерброд, кто-то приносил чай. Я ничего не чувствовал: подсунь мне чашу цикуты, я бы и ее без содрогания выпил. Свободная рука у меня была лишь одна, да и то не всегда. Я читал, писал, считал, и старался не думать о Наташе. Если ее лик возникал в моем  сознании, я тут же растаптывал его беспощадными формулами: они длинные и тяжелые, как бетонный блок, или даже плита перекрытия, из-под нее никакая мысль, тем более – мечта, выбраться наружу однозначно не в состоянии.
Ну, вот наступил понедельник. Я, практически не спавший все эти дни, заявился за журналом в деканат. Все-таки дело есть дело. А любовь есть любовь. А за двумя зайцами погонишься… Я ничего не выбирал, просто оно само так получилось. Но, едва зайдя на этаж, я все же начал высматривать Наташеньку. А ее нигде не было. На выходе из приемной я нос к носу столкнулся вдруг с деканом.
-Анатолий, вот Вы где! А я-то уже отчаялся вас увидеть. Ну-ка, заходите ко мне, - мягко, но безапелляционно взял он меня за плечо.
Усадив меня в своем кабинете прямо под портретом Ленина, он попросил секретаршу Любочку принести два чая. Честь для простого студента, конечно, неслыханная, но взгляд вождя мирового пролетариата просто буравил мне спину.
-Можно, я сюда пересяду? – показал я на конец стола.
-Ну, садись, коль тебе там нравится.
К добру это или к худу? Как только чем-то угостят, сразу на «ты» переходят, темнилы. Но ответ нашелся сам собой:
-Слушай, Анатолий, ты когда в зеркало-то смотрелся?
-Сегодня, когда брился, - машинально провел я себя по подбородку.
-И что? Это же страх Божий! Весь зеленый, под глазами синева. Нельзя же себя так из-за бабы изводить!
Я закрыл глаза, успокаивая себя, чтобы не нагрубить. Но не удержался:
-Вы определитесь, пожалуйста, весь я зеленый или еще что-то синее присутствует? И «бабой» ее называть не надо! Спасибо за чай, но мне на лекцию надо. Извините.
И, забрав сумку, направился к выходу. Быть может, мне показалось, но перед самой дверью я услышал стон. И стонал точно не Ленин.
Весь день прошел как в дурмане: я что-то вяло записывал, тупо глядя лишь в тетрадку. Наташа была где-то совсем рядом, но одновременно – так далеко! Не буду я больше влюбляться. А уж музыку слушать – те более. Ни к чему мне это все: вот закончу  институт, уеду к себе в Актюбинск, и буду смотреть на самолеты, мечтая увидеть себя в кресле пилота. А пока еще три с половиной года поезжу на танке. Вернее, посижу, да поухаживаю за этим железным монстром: большее нам пока что не доверяли. Хотя я и не рвался особо: не нравятся мне танки. Летать не умеют.
После всех занятий я отправился к Борхесу. Выложив перед ним на стол его книгу и свою черную – пречерную тетрадь, сказал:
-Вот, я все сделал.
-Здравствуй, Хо. Ты присаживайся, не стесняйся. Эх, - вздохнул он, - все сделал, говоришь? Не жалеешь ты себя, друг мой. Я вот больше двух месяцев этот клятый задачник решал, а ты что - за три дня?!
Я кивнул. Абрамыч, покачав головой, начал осторожно, как будто листы древнего и крайне ценного фолианта, переворачивать страницы. Где-то через полчаса он выдохся:
-Делай, что хочешь, но в субботу прошу вас быть у меня. В шесть часов. Обоих. Мы с тобой, дураком, как мужчины поговорим. А уж Бэтичка твоей дурой Наташей займется.
Увидев мои расширяющиеся глаза, он спохватился:
- И ты зла на меня, старого дурака, не держи. Прости за «дураков», но, согласись, мы все этого заслуживаем. А Бэтя нам рыбу фаршированную сготовит. Или тебе больше курица нравится? Знаешь, как она ее готовит? Вот, не знаешь. Она снимает с нее кожу, на мясорубке прокручивает мяско, добавляет туда рис и чернослив, сердце, печень и специи, а потом, набив эту кожу ингредиентами, ее зашивает. Клянусь, ты такого никогда не пробовал! Это просто сказка!
Насчет сказок ничего плохого сказать не могу, но вот что касается штопаной курицы – это просто Месопотамия какая-то. Да и к Наташе подходить страшно. Но я решился:
-Пусть будет курица. Только один я не пойду, Вы не обижайтесь: дураки должны ходить парами.
-Ага, к третьему! – засмеялся Борхес, - Чтобы для комплекту. Ты мне голову-то не морочь. Соберись с силами и Наташу приводи: уж больно она моей Бэточке понравилась. А на мои лекции можешь больше не ходить: я вижу, скучно тебе.
-Как это не ходить? Я же староста, мне журнал подписывать надо.
Тот, о чем-то там подумав, кинул своей лысой головой:
-Я тебе еще одну задачку дам. Вообще-то это моя работа, но если что – в соавторы возьму. Берешься? – и достал из шкафа толстенную кипу чертежей, - Это мост. Километровый. Архитекторы нарисовали, а мне для расчетов на экспертизу подсунули. Но дело благородное, сам посуди: ВИЗ с Сортировкой  через пруд соединить.
От ужаса у меня зашевелились волосы. Разум твердил, что просчитать такую уйму конструкций – это целый институт надо. А я кто? Правильно, второкурсник вшивый, вот кто. Да не по плечу мне такое.
-Что, страшно? – улыбнулся Борхес.
-Да, - искренне ответил я, - но, как говорится, смелость города берет. Сколько времени нам дали?
-Полгода. То есть, осталось уже пять месяцев, - поправился он, - только вот чертежи с расчетами я тебе отдать не могу: единственный экземпляр. Вот на лекциях, да  семинарах сиди и решай. Сядешь где – нибудь в уголке, чтобы никто не мешал, и всего-то делов. Если есть желание, можешь по вечерам ко мне домой приходить, вместе работать будем. А Бэточка тебя покормит, не волнуйся. Ну, как?
Закрыв глаза, я сказал: «согласен». Радостно хмыкнув, этот садист предложил:
-Может, тогда сразу и начнем? Что время-то тянуть! Бэтичка уже ужин приготовила, сегодня у нас шампиньоны фаршированные. С сёмушкой: мне друзья из Нерюнгри привезли целых пять рыбин. Хочешь, я тебе одну отдам? В общаге у себя приготовишь. Я слышал, все казахи готовить умеют. Правда, нет?
-Правда, - вспомнил я папину стряпню, - Только, пока я готовлю, у меня все растащат с кухни: у нас-то в комнате только плитка стоит, а на ней целую рыбину не поджаришь, как ни старайся. Лучше Наташе отдайте. Если она в субботу придет, конечно.
-А если не придет? – хитро прищурился Абрамыч, - Тогда не отдавать?
-Не знаю. Ваша рыба – Ваша воля. Я могу и сам приготовить, но только у Вас дома. И Вы попробуете, как у нас в Актюбинске готовить умеют. А что мы не съедим, я могу и себе забрать: с друзьями и поделиться не грех. А с остальными наглецами – не хочу.
-Ну ладно, твое дело. Бери давай документацию да пошли домой. Тебе кушать надо, а то ты вон какой зеленый.
-Это у меня загар такой, - попытался сострить я.
-Ну да, ну да. Еще один сгорел на работе. От любви. Ты не серчай, если что не так говорю. Я-то, понимаешь, уже дедушка, и в этом кое-что понимаю, Пошли, мне еще кабинет опечатывать надо.
Прилепив нитки к пластилину, он, дыхнув на алюминиевый штампик, приложил его поверх. Убедившись, что цифры на оттиске видны отчетливо, вдруг обернулся ко мне:
-А у тебя друзей-то сколько?
-Да нисколько, - опустив голову, ответил я, - даже с армейскими не переписываемся. Все почему-то либо обращаются ко мне по нужде, либо просто сторонятся. Так что – нету никого.
-А тут ты врешь. Есть у тебя друг, как минимум – один.
-Это кто?
-Я, - пожал плечами Борхес, - или не нравлюсь? Так и скажи, я не обижусь: от меня многие отворачиваются, видя, что я еврей. Как ты считаешь – это справедливо?
Он что, из-за своей национальности комплексует? Вроде умный человек, непохоже это на него. Хотя: были же у нас гонения в начале пятидесятых на евреев, здорово их всех тогда прижали, вот и не дают забыться ему, видимо, старые обиды. Да, наломал товарищ Сталин дров, ой как наломал.
-Нет, это однозначно глупо. Вот у меня дома соседями были и немцы, и евреи, ну и соответственно, мы, казахи с русскими. И все дружно сидели за одним столом, водку пили, друг к другу в гости ходили, помогали кто чем может, если что.
-Вот и хорошо, - похоже, обрадовался такому ответу учитель, -  Традицию продолжать надо. Так что, когда мы вдвоем, можешь мне смело «тыкать»: мне так даже лучше. А называй меня просто Барух: мне ваши клички ни к чему. Если с «Борхесом» еще туда – сюда, то «Борю» я терпеть не могу.
-Я тоже. Но, честно говоря, я Вас всегда за глаза Борхесом звал, Вы не обижаетесь? А Барух, уж извините, у меня со Спинозой ассоциируется, который мне как-то несимпатичен: и каббалистикой увлекался, и прочим чернокнижием. Да и вообще, я читал, человек он был просто несносный.
–Аргумент, начитанный ты наш. Ну и как ты меня называть хочешь?
-Можно просто Абрамычем? Я против Авраама ничего не имею.
Хохотнув, тот открыл дверь подъезда:
-Проходи вперед, а то у тебя все руки заняты. Абрамычем можно, коль тебе так нравится. Ну и дурак же ты, Хо.
-Это почему? – переводя дух, уже возле квартиры спросил я.
-Да потому! – доставая ключи, ответил он. – Во-первых, ты до сих пор «выкаешь», а во-вторых… Во-вторых я еще не понял. Дурак ты, и все тут.
-Сам дурак! – неожиданно вырвалось у меня.
-Вот это дело! – засмеялся Абрамыч, - Вот что значит моя школа! Заходи давай, загадочная казахская душа, - и пропихнул меня в прихожую.
-Бэтичка! Встречай гостя, к нам Анатолий пришел. А ужин в кабинет принеси, мы работать будем.
-Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Вы мой, - вышла в коридор с тряпкой в руках хозяйка, -  А почему без Наташи?
-Так мы же работать, - залепетал я, - А Наташа, если сможет, в субботу придет. Мне Ваш муж про такую… Ну, про штопаную курицу говорил.
Та, засмеявшись, отправилась обратно на кухню:
-Идите уже, мальчики. Через пятнадцать  минут ужин будет готов.
-Извините, - кладя на письменный стол документацию по мосту, проклинаю вновь я собственную глупую решимость, - а можно Вас спросить?
-Извини, - поднял свой носище к потолку Абрамыч.
-Что?
-Дурак.
Тут до меня дошло: ему почему-то упорно не нравилось, когда я к нему на «Вы» обращаюсь.
-Ну, тогда извини. Даже дважды: я сразу два вопроса задам. Хорошо? Вот первый: почему Вы, тьфу ты,- ты, свою жену то Бэточкой, то Бэтинькой, то Бэтусиком называешь? Вроде бы ведь смысл-то один?
-Это просто. Видишь ли, к примеру, «Бэточка» – это как белочка или бабочка какая. «Бэтинька» - это «малышка», а «Бэтусик» - это когда уси-пуси. А теперь давай свой второй вопрос, пока не началось.
-Почему на «Вы» нельзя обращаться? Мне же на «ты» как-то неудобно.
-На потолке спать неудобно, - в раздражении тряхнул он головой, -  Но вопрос хороший. А может быть, и плохой, тут не разберешь. Короче говоря, у меня две дочки. А сына нет. И хватит эти разговоры! – внезапно вспылил он, - Давай за дело!
-Давай, - в смятении ответил я.
Но в наши планы вмешалась тетя Бэтя с подносом в руках:
-Кушайте, умники. Попить-то вам что принести: клюквенный морс или чаю?
-Бэтичка, нам бы по рюмашке для аппетита, - разочарованно оглядел хозяин поднос, -  А потом можно и морсику. Ты же не против морсика? – обратился он ко мне.
Фыркнув, хозяйка вышла из комнаты, но вскоре вернулась, укоризненно глядя на мужа:
-Ты мне тут молодежь не спаивай, - и демонстративно поставила запотевший графинчик на стол, - А Вы, молодой человек, с моего мужа пример не берите, а то вон когда я за него замуж выходила, у него шевелюра была такая же, как у Вас, только кудрявая. А сейчас что? Можете сами полюбоваться, если не противно, - и ушла, покачивая бедрами.
-И что сейчас? – погладил себя по голове Абрамыч. - Бог дал, Бог взял. Сама дура.
Я показал четыре пальца.
-Чего? Ничего не понял! – уставился на меня он.
-Ну как тебе сказать… Один палец – это я, второй – Наташа…
-Ну ты и жук! – перебил он меня, рассмеявшись, - Вроде и человек серьезный, а порой… Знаешь, я порой тебе завидую – как бы все в тебе так, как у обычных людей, а все-таки что-то не так. И почему – непонятно. Ладно, давай покушаем – и за работу. Или ты сюда разговоры разговаривать пришел?
Работали мы до полуночи, я даже одну интересную идею предложил. Борхес был явно мной доволен, прямо на роже это было написано. Естественно, доволен был и я, польщенный таким отношением к своей в общем-то заурядной персоне. И вдруг, допив очередную чашку чая, я хлопнул себя по лбу, посмотрев на часы. Час ночи. В общагу меня теперь точно хрен пустят: избушка уже на клюшке.
-Чего? – живо подскочил ко мне Абрамыч, - Идея появилась?
-Нет. Нету больше идей.
Положение спасла тетя Бэтя, заглянувшая в кабинет:
-Мальчики! Пора на боковую. Толенька, я тут Вам с собой рыбки положила. И Наташеньке от меня привет обязательно передавайте, а в субботу я вас непременно жду. А сейчас идите, отдыхайте.
Я уже одевал шапку, раздумывая, куда бы мне податься: или тут в подъезде заночевать, или попробовать к металлургам попробовать прорваться: у них с режимом почему-то было попроще. А вот у нас, на мехфаке – полный караул. Через двери (а их аж четыре, если с запасными выходами!), не проникнуть, стучи – не стучи, никто не откроет, простынку со второго этажа тебе тоже никто милостиво не скинет, пошлют куда подальше, вот и все. Хочешь – в сугробе замерзай, а не хочешь – круги нарезай вокруг общаги до шести утра, да грейся.
-Может, на посошок? – предложил  вдруг Абрамыч.
-Какой тебе посошок?! Ты посмотри, сколько времени! – и хозяйка показала на часы, - Ой! Толя, а у вас двери в общежитии закрываются?
- В одиннадцать.
-Ты, старый дурак! – набросилась она на Борхеса, - Ты что, раньше подумать не мог, что человеку домой идти пора?
И что у них в семье за манера: кого не попадя дураками называть? Или это такой заговор от сглаза у них? Назвал другого дураком – и все, здравый рассудок тебе минимум на целый день обеспечен.
-И Вы, молодой человек, тоже хороши, - продолжила свои нападки дружелюбная одесситка, - Не могли раньше этому долдону сказать, что все, цигель – цигель? Немедленно снимайте шапку и раздевайтесь. Я Вам в кабинете этого, - кивнула она на вжавшегося в стенку Абрамыча, - постелю. И пакет отдайте, завтра верну. Идите.
С предчувствием неизбежной кары мы вернулись обратно в кабинет.
-Ты меня извини, я и вправду про время забыл, - поглаживая поверхность стола, пробормотал Борхес, - Давай еще по пятьдесят быстренько, чтобы не застукали. Перед сном, а?
-Ну, давай, - покоряюсь я судьбе.
Да уж, своей Бэтиньки Абрамыч явно опасался: быстро разлив остатки водки по рюмкам, он без закуски выпил и лишь помахал мне левой рукой, занюхивая правой:
-Спокойной ночи, коллега, - и удалился в коридор, шоркая тапочками.
Я как-то автоматически посмотрел на свои. Драные – рваные, но – целые. Найти бы где нитку с иголкой, починил бы, совсем как новые стали бы. Но – это все потом, а сейчас меня ждет мягкий диван и белоснежные простыни.


2. ЕСЛИ БЫ Я ЗНАЛ, ЧТО БУДЕТ.


Утром было, как издревле заведено, утро. Не скажу, что оно было особо приятным: в чужом доме, да еще и хозяйка укоризненно смотрит сверху, тормоша:
-Анатолий, вставайте! Петушок пропел давно.
-Какой такой петушок? – прогоняя остатки сна, спросил я.
-Такой – сякой! Гребешкастый весь такой. Поднимайтесь, Толенька. Я Вам и полотенце приготовила, на краю ванны оно лежит, сами увидите. А зубная щетка – желтенькая. Она теперь Ваша. Как душ примете – прошу за стол.
-Спасибо, тетя Бэтя.
Уже открывая дверь, она обернулась:
-Да не за что, Толенька. Вы мне сразу понравились. И Наташа тоже. Так что… - и прикрыла дверь.
Наскоро ополоснувшись и почистив зубы новехонькой чехословацкой щеткой, я в смятении чувств пошел на кухню. Все дружно пожелали друг другу «приятного аппетита», что было для меня почти что вновь: у нас в семье обычно ели молча, если, конечно, не пили. Все было слишком чинно – благородно: даже кушали мы из фарфоровой посуды, да еще и серебряными вилками. Может, мне евреем надо было родиться? Или, на худой конец, русским? Но, видимо, мне не повезло, и вместо какого-нибудь Владимира или Новгорода я родился в Актюбинске. Зато я своих родителей ни на кого не променяю, и никогда не разлюблю. И мне по сердцу наши степи, заросшие упрямо рвущимся к солнцу ковылем. А вот теперь как бы получается, что я сам - тоже ковыль.
В темпе позавтракав, мы попрощались с хозяйкой и поспешили в институт. Абрамыч – на свою пару, я – на свою. На математику, так ее растак. Странно:  вот сопромат с физикой я люблю, а высшую математику терпеть не могу. Может, потому, что в двух первых науках я вижу нечто конкретное, осязаемое и реализуемое, а в ней – только голые безжизненные формулы. Или, возможно, потому, что я с детства не согласен, что дважды-два – четыре. А я считаю, что может быть и ноль. И один плюс один тоже может быть один. Но, когда я начинал своим однокашникам объяснять, что, если есть арифметика количества, то должна быть и арифметика качества, на меня смотрели, как на сумасшедшего. Видимо, поэтому мне математика и не нравится: не чувствую я ее. Не осязаю ее душу, ее красоту. Логика – есть, а души – нет. Но делать нечего: заглянув в деканат, я пошел на эту самую клятую математику. И понимал при этом, почему она «клятая»: там во втором ряду должна сидеть Наташа. Таша. Ташенька. А мне сейчас хочется забиться в уголок, и до конца занятий просидеть там, и чтобы обо мне забыли все на свете. Сделав равнодушное лицо, я отправился в аудиторию, стараясь не смотреть по сторонам.
Забрав после лекции подписанный журнал посещений, вопреки предыдущим желаниям быть незаметным пошел на поиски Наташи: семи смертям не бывать, а одной не миновать. Уж лучше сразу, чтоб не мучиться. Как я и ожидал, она стояла возле курилки на лестнице со своей одногруппницей, которая пыхтела почище Змея Горыныча, после каждой затяжки выпуская дым из ноздрей. Я скромно притулился в уголке, достав из кармана полупустую пачку «Ту». В голове торжественно звучал похоронный марш: «Ту – 104 – самый быстрый самолет. Нет его быстрей, нет его быстрей». Не выдержав, я закурил и отвернулся к окну. Подойдет поздороваться – так подойдет. А нет – так нет. Конечно, как я и обещал Абрамычу, я все равно ее приглашу, но все – таки… Она, наконец-то наговорившись с подругой, подошла:
-Здравствуй, Толя!
И я весь замер. Вы знаете, что это значит – всему замереть? Молчало все: не двигались руки – ноги, не моргали глаза. Даже сердце, и оно, по-прежнему трепетно относясь к чувствам своего хозяина, по-моему, биться перестало. Оставались лишь «страх и трепет».
-Толь, ты что? – откинула небрежно себе за спину косу девушка.
-Я так, ничего, - очухался я.
-Ты меня что, не рад меня видеть? Даже не поздороваешься.
Я окунулся в омут ее глаз:
-Здравствуй, - и, склонив голову, решился, - Знаешь, нас с тобой тетя Бэтя с Абрамычем в субботу в гости ждут. Вот. В шесть часов. Ты как, согласна?
-Посмотрим, - и ушла, не попрощавшись.
Я в унынии поплелся на физкультуру. Естественно, занимался я в боксерской секции, той, что на втором этаже: и ходить далеко не надо, как тяжелоатлетам или, что еще хлеще, лыжникам, и душ у нас всегда под боком. Да, кстати, заодним и эту самую душу отвести можно. И я отводил: сначала избил ни в чем не повинную грушу, потом, на спарринге, Мишку – старшекурсника. Меня остановил лишь тренер:
-Джалдыбаев! Ты что, охренел?! Что за зверь в тебя вселился? Тут тебе не профессиональный бокс: здесь партнера жалеть надо. А ты что делаешь?! Посмотри на него, тебе не стыдно?
Мне было стыдно: Мишаня выглядел, мягко говоря, ахово. Держась за канаты, он только ритмично качался, по всей видимости, пытаясь прийти в себя.
- Миш, ты не обижайся, - в смятенных чувствах обнял я его, – вышло так. Само. Прости меня, дурака, - вдруг процитировал я Борхеса, - Ну хочешь, я тебе пива куплю?
-Хочу, - разбитыми губами прошлепал он.
-Вот и хорошо. На следующей неделе ведь наверняка на военке на Шарташ побежим, вот там и куплю: я магазинчик один хитрый знаю, неподалеку совсем. А затем, пока наш майорчик на лыжниц засматривается, да в свой свисточек дует, мы и помиримся. Лады?
Что он буркнул в ответ, я не расслышал, но на душе почему-то сразу полегчало: вроде и товарищем помирился, и всю ту всепоглащающую злобу, что во мне скопилась, на весь мир выплеснул. За это ничего не жалко. Кроме Наташи, разумеется. А вот за Ташеньку я готов отдать все. Кроме души, разумеется. Наш родовой баксы  постоянно говорил, что душа – это самое ценное, что только может быть: если у человека есть душа, а больше ничего нет, то это не страшно: дело наживное. А вот когда есть все: и дом, и женщины, и машина, пусть даже власть над другими людьми, но если нет души – все равно радости не будет, одно горе и одиночество. А я так не хочу: и так почти всю жизнь один. Кто у меня из близких? Отец – мать, да и все. Ну, разве что сейчас этот странный сопроматчик, к которому меня тянет, как магнитом. И еще – Наташа. Но на нее надежды мало – в очередной раз признался я самому себе. И не надо себя обнадеживать: лучше вот вернусь к себе, найду свою, казашку. А еще лучше, пусть отец выберет, глядишь, потом стерпится – слюбится. Вот так. И вообще, - зло подумал я, - надо плакат на входе в институт вывесить: «оставь надежду, всяк сюда входящий». А уж любовь – тем более.
Но, вопреки ожиданиям, после всех занятий, когда мы с Абрамычем уже собирались к нему домой, в его кабинет вошла Наташа:
-Барух Абрамович, а можно я в субботу пораньше приду? Может, тете Бэте чем помочь надо.
-Приходи, голубушка, приходи: мы все равно с твоим, - поперхнулся он, - с Анатолием, только часам к пяти освободимся. А Бэтинька одна дома сидит, все свою музыку слушает, да на пианино играет. Глядишь, и тебя научит.
-А я и так умею, - пожала плечиками моя ненаглядная, - Ну так я пойду?
-Иди, иди, родная, - махнул рукой Абрамыч.
Потом, как-то по-особенному посмотрев на меня, сказал, вручая мне папку с документацией на мост:
-Слушай, я тебе как мужчина мужчине. Не обижайся, если что. Может, этот орешек и на самом деле тебе не по зубам? Вижу я, ей нужно что-то большее, а ты сможешь ей это большее ей предоставить? Вон посмотри, во что она одета: сапожки импортные, шубка – загляденье, а ты кто?
-Я – Джалдыбаев Хобдабай Байходжаевич! – заклацав зубами, воскликнул я.
-Ну, извини, Хо, извини! Не хотел тебя обидеть, правда. Со мной всегда все не так: и говорю не то, и думаю не так. Вот и Бэтинька говорит, что я глупый. Пошли уже, а? Нам столько работы перелопатить надо, что времени на лирику почти не остается. А если хочешь отказаться – я возражать не буду, даже не обижусь почти. Так ты идешь или дальше мечтать собрался?


3. НА МОСТУ ИЛИ ПОД МОСТОМ.


         Мысль, конечно, глупая, но она одолевала меня до субботы, даже когда мы с Абрамычем возюкались с этой грудой бумаг, порой перебивая  друг друга, и даже, бывало, переходили в споре на повышенные тона. Тетя Бэтя в это время шкерилась на всякий случай на кухне, дабы не навлекать на себя гнев мужчин: однажды по привычке, как в общаге, я даже крикнул в приоткрывающуюся тетушкой дверь:
-Не мешайте, придурки!
Потом, правда, долго извинялся, но ведь у женщин память цепкая, и даже не понятно, когда аукнется. Или чем откликнется. Но зато потом хозяйка дома в кабинет и носа не показывала, только стелила мне постель поздно ночью, и когда-то там по утрам убирала. Она даже рубашку мне погладила, и только днем я заметил, что рубашка – не моя. Мало мне того, что Борхес мне галстук новый подарил, так тут еще и рубашка. И дурак тот, кто евреев «жидами» называет: нисколько они не жадные: меня вот поят – кормят, даже спать укладывают. А теперь вон еще и одевают. И правильно говорил мой сослуживец по армейке Серега Петренко: «Знаешь, Толь, есть евреи, а есть жиды». Потом, рассмеявшись, продолжал: «И есть украинцы, а есть хохлы». Нравилась ему эта шутка. А мне вот – не очень: хотелось придумать что-нибудь в ответ, типа: «Есть и русские, у которых глаза узкие». Или про казахов что-то вроде: «Возьми казаха, он и в дерьме отыщет Аллаха». Но ничего из мною придуманного мне не нравилось, особенно последнее. Хотя, если философски подойти к теме, даже в нечистотах тоже частичка Бога есть, но все равно мне это как-то не нравится, хоть я и почти что наполовину неверующий, несмотря на то, что крещеный. Нельзя Бога оскорблять, чьим бы он не был. Я опять вспомнил про своего любимого баксы с его врожденным нетрудолюбием и способностью рассуждать на любые темы: он мог с конюхами часами разговаривать о лошадях, с трактористами… Ну вы уже, наверное, поняли, о чем: о девушках. Частенько к нему наведывался и я, и, сидя на корточках в уголке, пытался быть как можно более незаметным, дабы не мешать старшим. Так, без чая и плова, я просидел вечеров шестьдесят. И, наконец-то дождался:
-Что тебе надо, любопытный юноша?
-Ничего.
-Это хорошо, - кивнул головой старец, - это даже очень хорошо. Ты приходи ко мне почаще.
-Да я ведь и так у Вас почти каждый вечер провожу. Вы уж простите, что без позволения, уважаемый.
-Вот и приходи почаще.
Но почаще не получилось: нас обоих загребли. Его – на нары, якобы за торговлю коноплей, а меня – в армию. Почти ни за что: подумаешь, морду какому-то майору начистил! Это у нас сплошь и рядом встречается. Да уж, однако что было - то было. А вот теперь у меня новый наставник. И, похоже, ничем не хуже, чем баксы, который, в отличие от меня, наверняка до сих пор за колючей проволокой. И если у него «колючка» снаружи, то у меня – внутри. А зовут ее Наташа. Весь субботний день я так и провел в душевных страданиях, чувствуя, как мою бедную душу прямо-таки перепиливает пополам эта клятая проволока, натянутая между мной и Ташенькой. «Ничего, - утешал я себя, поедим эту чудо – юду курицу, потом доживем до понедельника, а там посмотрим». Я был в смятенных чувствах, одним словом. И, если на первой паре по научному коммунизму я хоть что-то там черкал в тетрадке, то на лекции по математике я откровенно отлынивал от стремления видеть, слышать, а тем более – пытаться объединить два эти чувства воедино: их напрочь подавило одно, под названием «любовь». Да, я влюбился. И это – вредно. Но если любовь отнять, я, наверное, просто умру. Это вот примерно как у алкаша: пить тоже вредно, но, если ему с утра похмелиться не дать, он и скопытиться может. А Наташа, признаться, сегодня просто неотразима: плиссированная юбочка, ей в тон – жакетик с золотистыми пуговичками. Да еще и поверх всего этого – взгляд. Куда там до него инженеру Гарину с его примитивным гиперболоидом! Господи, зачем же Ты создал женщину?! За какие такие наши грехи? Я не понимаю. Объясни, если можешь. Но Всевышний молчал. Может, и вправду нету его, как нас в школе учили? Нет, я больше верю своему отцу и баксы: они говорили, что неверие хуже зла, поскольку, в отличие от последнего, оно разрушает не только все вокруг, но и тебя самого, а с тобой – вообще весь окружающий мир. И он становится такой же, как и ты сам: мрачный и злой. Причем – ко всем,  даже к тебе, его демиургу, столь безжалостно отвергающему очевидное. И мы  все пытались верить: шаман – в основном в духов, но и Создателя тем не менее не забывал: мне отец рассказывал, что в церкви на причастии тот регулярно бывает. А вот мой родитель, напротив, был по большей части христианином. Правда, и духов тоже уважал. Я тоже шел по его стопам, и слова «вера, любовь, честь» многое для меня значили. Правду говорю. Кстати, «правда» для меня – тоже не пустой звук.
После обеда был сопромат, но идти на лекцию мне абсолютно не хотелось. Пусть даже и Наташа неподалеку сидит, такая близкая и пугающая мечта. Поэтому я решил остаться в курилке под собственноручно намалеванным стендом родного стройотряда, пуская дым в ясное холодное зимнее солнце, светившее через окно. Помню, точно такое же я видел в армии, еще на первом году призыва. Дисциплина у нас была жесткая, если не сказать – жестокая: деды гоняли нас в хвост и в гриву. Доставалось и мне, нескладному малорослику. А я все терпел и терпел, невзирая на всякие там оскорбления, вроде: «чурка узкоглазая», «урод косорылый» и так далее. Но на втором периоде один «дед» (как сейчас помню, родом он был из Чебоксар, Геной звали), нехорошо отозвался о моей маме. И это было ошибкой с его стороны. Может, конечно, он и не знал, что моих родственников просто категорически нельзя оскорблять, зато то, что я боксер, он понял моментально. Вернее, уже через момент он уже ничего не понимал: лежал себе тихохонько возле стеночки и молча слушал тишину. А у меня была затем «губа». Кто служил, тот поймет. А если еще на Дальнем Востоке, да вдобавок  в стройбате – тем более. Служба и так-то не сахар, а тут… И не приведи Господь еще раз тому клятому летчику оказаться на моем пути: я-то в армию больше не загремлю, а он в больничку – точно.
Меня тогда спас наш ротный. Странный такой мужик: не злой и не добрый, смотрит сквозь всех, как будто сквозь стекло, да еще при этом ушами шевелит. Рапортуешь ему – он шевелит, просто идет по части – тоже шевелит. Вот за это его «Локатором» и прозвали. Но, несмотря на свои выдающиеся способности улавливать акустические волны и должностные полномочия, Василь Василич был достаточно мягкий человек, и зазря никого не наказывал. Вот и тогда, вызвав меня к себе, он, не дожидаясь положенного по уставу представления, махнул рукой:
-Присаживайся, Джалдыбаев. Я тут твое дело поизучал на досуге. Интересный ты тип, чем-то даже на меня похож. По крайней мере, я на это надеюсь. Не зря же мы вместе в этой дыре служим.
-Только я – из-за папы, а Вы – из-за бабы, - ляпнул я, позабыв про субординацию и все такое прочее. И тут же, закрыв глаза, представил, что меня ждет, но потом все-таки через силу  выдавил из себя, -Извините меня, товарищ капитан. У меня просто язык длиннее, чем мозги. Я не хотел Вас обидеть, правда.
-Не волнуйся, рядовой, мозги у тебя как раз по уставу. А вот что язык длинноват, да и руки распускаешь не по делу, - за это ответить надо. Так что будешь ефрейтором, дружок. И за порядок с тебя, Толя, лично спрашивать стану. Только ты там без рукоприкладства: я этого не люблю.
Уже летом, когда мы всей ротой строили в непроходимой тайге объект непонятного назначения, он слегка учудил: вскоре после получения почты с «земли» мы услышали выстрел. Поговаривали, что он из-за той же самой бабы застрелился. Оторвавшись от грустных воспоминаний, я еще разок посмотрел на солнце и отправился в аудиторию подписывать журнал посещений. Даже не проверив, все ли мои были на лекции, подсунул его Абрамычу безо всяких отметок.
-Ты уж так-то не наглей больше, - пробурчал тот, ставя подпись, - Вон, Берестецкого сегодня у вас в группе не было. Ты – это ты, а остальные пусть приходят, как миленькие. А будут пропускать – сам будешь, как дурак, у меня на лекциях сидеть.
-Дурак дурака видит издалека. Ой, извините! Не знаю. Но меня вечно как будто черт за язык дергает.
-Хорошо хоть, что мы тут с тобой одни остались, - оглянувшись по сторонам, громко прошептал мой любимый препод, - или тебе совсем Бэтичкина еда не нравится?
Я лихорадочно начал кивать головой. Потом столь же энергично начал отрицательно махать.
-Я не понял: да или нет? – потрясая журналом, спросил тот.
-Мне нечего сказать тебе, Абрамыч. Еда тети Бэти мне нравится, только вот обещать за себя ничего не могу. Вот даже сейчас, после нагоняя, меня все равно так и подмывает сказать что-нибудь эдакое, с подковыркой. И одно подковырестей другого. Так что я, честно говоря, не знаю.
-Да уж. Тяжелый случай, прямо патология, - поковырял Абрамыч в носу. Добыв столь полезное ему ископаемое, он продолжил, - Может, тебе к врачу надо? У меня один психиатр знакомый есть, друг даже, можно сказать.
-Еще и проктолога мне предложи! – и я, выхватив журнал из его рук, ломанулся в коридор.
-Толя! Толя! Хо! – донеслось мне вослед.
Нельзя так грубить преподавателям, никак нельзя. И я позорно укрылся в туалете, с ужасом представляя, что все рухнуло. Просто все: не будет больше тети Бэти, не будет моей, пусть и неравной, дружбы с Абрамычем. Возможно, даже и Наташи не будет. А в душе останется только пустота и равнодушие. «Бывает ли равнодушие в пустоте? – встрял в мои мысли внутренний голос, - или это полная пустота? Но может ли пустота быть полной?» Вот полного дурака я представляю, причем – в виде себя самого, а вот полную пустоту – нет. Или это у меня просто на самом деле с нервами не все в порядке?
Пока я, сидя на «очке», смолил одну сигарету за другой, даже и не заметил, как в мое сознание ворвался знакомый голос:
-Я тебе не слишком мешаю?
Из-под дверцы кабинки виднелись вполне узнаваемые штиблеты.
- Как Вы меня тут нашли? – оторопел я.
-Чутье, друг мой, чутье. Иди давай на занятия, а то сам себе «очко » ставить будешь. И про вечер не забудь. Пока, – и торопливо потопал к выходу.
Весь оставшийся учебный день я провел в каком-то полуприсутствии: даже на «лабе» по физике, где, вроде бы, проблем у меня никогда не возникало, я вдруг оказался одним из последних. Да еще и товарищи по общаге косились: совсем оторвался, мол, от коллектива. Но я терпел: всем ведь всего не объяснишь. Да и не умею я объяснять. Потому что не хочу. Вечером я нарезал круги по двору Абрамыча, поглядывая на окна. Порой там мелькали полупрозрачные - полупризрачные тени, но мне кажется, что я видел не только тот самый образ за стеклом, но и слышал любимый голос: все остальные звуки просто исчезли, и даже снег перестал так громко падать на землю. И я, остановившись возле подъезда, пытался уловить это чудо, явленное в голосе.
-Милости прошу! – открыл передо мной дверь в подъезд Абрамыч, - Давно стоишь?
-Да так… - стараясь стряхнуть наваждение голоса, промямлил я, - просто так вот, воздухом дышал.
-Воздухом он дышал, - проворчал он, - Пошли, нас уже наши женщины наверняка заждались.
-Для кого – наши, а для кого-то не знаю кто.
-Да что ты говоришь?! – ехидно прищурился мой гуру, - Знаешь, если Наташа будет не твоя, то я лично, как говорят, свою шляпу съем. Без соли. И тебя вместе с ней. Так что шуруй наверх. Только отряхнись, а то, как снеговик весь, еще лужи потом за тобой вытирать.
-Это не за мной, - ответил я, стряхивая снег с шапки, - это за Богом. А за ним и подтереть не грех. Хотя, конечно, не все то, что сверху, от Бога. Но снег, по-моему, именно от него.
-Топай давай, теолог, - подогнал меня тычок в спину.
В квартире нас ждал такой восхитительный аромат, что мне стало почти что дурно: прожив в общаге почти полтора года, я совсем отвык от домашней кухни. Конечно, тетя Бэтя и так нас каждый вечер чем-нибудь, да баловала, но сегодня запах стоял совсем особенный. Даже не стоял – он царил. Кажется, им пропиталось все: и потертые, изжеванные временем обои на стенах, и даже тапочки, к которым я уже начал испытывать что – то вроде привязанности.
- Ты где шлялся, негодник! – накинулась на Абрамыча хозяйка дома, - Я из окошка смотрю – смотрю, а там во дворе наш Толенька один – одинешенек бродит. Я даже Наташу с трудом удержала, а то она все рвалась его выручать: боялась, что замерзнет. Совесть надо иметь! И Вы, молодой человек, тоже что отчебучиваете? Видите, Ваша подруга извелась вся, как у гадалки на Привозе: придет – не придет?
-Я же пришел, - развел я руками.
-Ай, идите уже кушать, а то мне без вас, мужчин, как-то невдомек.
«Чего ей невдомек? Или кого?», - вполсилы поедая жертву птицепрома, думал я.
-Нет, Бэточка, я так не могу, - кинул вдруг вилку на стол Абрамыч, - У нас гости, праздничный, можно сказать, ужин, а на столе из булькающего только бульон. Не могу я так – куриным жиром курячье мясо запивать. И – без возражений.
Хозяйка только горестно вздохнула, когда тот принес бутылку водки. Ну да, хозяйка-то она хозяйка, но и хозяин в доме должен быть. Тот же, без спросу разлив всем по пятьдесят, азартно обратился к присутствующим:
-Ну что, за наш проект?
И все выпили, даже Наташа. К моему превеликому счастью, она, по всей видимости, водку пила в первый раз: закашлявшись, она кинулась в сторону ванной. Тетя Бэтя – за ней, одарив своего благоверного злобным взглядом. Кстати, и меня не пожалела. А за что, спрашивается? Через пару минут Борхес не выдержал молчания:
-А что, водка как водка. Тебе же понравилась? Хорошая, я в «Юбиляре» ее покупал. Хотя извини, я не знал, что у твоей барышни вот так вот, - добавил, разведя руки, и растопырив пальцы, он,- ммы?
Я только пожал плечами. Правда, по большей части лишь для вида: я был очень доволен, что Наташе не понравилась водка. Вон нашей соседке по Актюбинску, тете Зосе, которая почти такую же штопаную курицу готовила, водка нравилась. И к чему это привело? Не буду рассказывать, но – ни к чему хорошему.
-Да уж, парень, едрена корень, надо что-то срочно придумать, - и налил нам еще по рюмочке, - чтобы нам с тобой не влетело! А ладно, все равно влетит. Но, может, хоть не так сильно. Давай по-быстрому чапнем, пока дамов нет.
-Давай, - принял я эстафету, - А насчет чего думать-то?
-Культурную программу надо какую-нибудь на завтра. В театр там вместе пойти или в филармонию. Ты же знаешь, Бэтя у меня музыку любит. Да и ты, похоже, тоже: вон до какого состояния тебя в прошлый раз Шенберг довел.
Я просто скукожился от постыдных воспоминаний:
-Ну, уж нет. Лучше погуляем: погода-то чудесная. А еще лучше – на коньках покатаемся на нашем стадионе, - загорелся я идеей, - Там как раз и музыка играет: два удовольствия в одном.
-Не, это не пойдет, - решительно замотал тот головой, - Ты знаешь, сколько лет я на коньках не стоял? А Бэтинька? И вообще, ты представляешь ее на льду?
-Зато за день она так устанет, что вечером уже и ворчать не сможет, - выдвинул я убойный аргумент.
-Мысль здравая, - хмыкнул Абрамыч, - Ну а где мы коньки возьмем?
-Там напрокат есть, я знаю, - и продолжаю напирать, - Недавно, я слышал, даже новую партию завезли, то ли чешских, то ли югославских, не в курсе: нам такие не выдают, только преподавателям. Вам вот - тьфу ты - тебе вот дадут, а мне…
-Всем дадут. Решено: завтра идем на каток.
Мы не успели договорить: сначала в комнату вошла зеленоватая Наташа, а за ней красной фурией ворвалась тетя Бэтя. Наверное, медуза Горгона, и то безопаснее в своем гневе, нежели чем эта возмущенная одесситка:
-Что, довольны, олухи? Напоили бедную девочку и сидят, ухмыляются!
Это могло продолжаться долго. Но – не столь страшно, что долго, гораздо хуже то, что каждый упрек, хочешь – не хочешь, попадает в цель, поражая всю нервную систему своей почти фольклорной цветастостью. И поэтому, вспомнив, что лучший способ защиты – это нападение, я привстал:
-Тетя Бэтя, Наташа, а мы тут на завтра культурную программу придумали. А какую – не скажем, это – сюрприз. Согласны?
Вот что значит женское любопытство! Хозяйка меня весь оставшийся вечер пытала, что мы надумали, даже водку к неописуемому удивлению Абрамыча позволила допить, но я был нем, как рыба: «Завтра все узнаете, мол, и все тут». За разговорами мы и не заметили, как наступила полночь. И, если бы не большие настенные часы, висевшие на кухне, вечно раздражавшие по утрам своим боем, мы бы этого и не заметили. Дослушав двенадцатый удар, Наташа вскочила:
-Господи! Как же я сейчас домой-то поеду?! И как я могла про время забыть? Там папа с мамой уже, наверное, с ума сходят, а я тут с вами чай пью, - и убежала бы одеваться в прихожую, если бы не тетя Бэтя, неожиданно цепко схватившая ее за руку:
-Деточка, постойте и послушайте. Вы что, ни разу вне дома не ночевали?
-Ни разу.
-А в пионерлагерь ездили? – продолжила допытываться тетушка.
-Ездила.
-А телефон дома есть?
-Есть, - опять кивнула Наташа.
-Вот и считайте, что моя квартира – это пионерлагерь, а тетя Бэтя – это ваша пионервожатая. И она сейчас позвонит Вашим родителям, и все устроит лучшим образом. А постельку я Вам постелю лично, рядом с собой: а то я знаю этих мужчин. Пусть в кабинете дрыхнут, заговорщики. Номер телефона продиктуйте, милочка.
О чем хозяйка там битых пятнадцать минут (я засек по часам) говорила с Ташиными родителями, я не знаю, но вернулась она вполне довольная:
-Ну что, умываться – и спать. А если вы мне какую гадость на завтра придумали, то – берегитесь. Пойдемте, золотко мое, - подала она руку моей пассии.
Я, доедая свой кусок торта, чуть не поперхнулся чаем, посмотрев на Абрамыча: он был чернее тучи.
-Кирдык нам с тобою, Хо, завтра будет, просто полный кирдык. Может, ну их к лешему, эти коньки? Лыжи лучше. Или в кино пойдем, а? Только не говори, что это неоригинально.
-Лыжи я не люблю: не вижу смысла тащить на ногах эти деревяшки, когда пешком и быстрее, и удобнее, - воспротивился я попытке нарушить мои планы, -  В кино идти – тем более сомнительный по своей привлекательности вариант: там сейчас из стоящего только ретроспектива Тарковского идет. А его, я полагаю, среди нас только слепой не видел. А слепых я тут как-то не наблюдаю. Так, вроде есть одна идейка. Знаешь, что?
-Что? – насторожился учитель.
-А давай поступим по-вашему, по-еврейскому!
-Это как?
-А вот так. Мы скажем твоей жене, что у нас есть два варианта, но мы не можем определиться. И дадим ей самой монетку – орел или решка. И, чтобы там не выпало, все равно пойдем на каток. А крайняя – она. Или – Господь Бог. А мы вовсе не при чем.
Нет, на самом деле, видимо, общение с этой незаурядной супружеской четой меняет, причем я даже не знаю, в лучшую, или же в худшую сторону. К примеру, до них я бы этот вариант с монеткой ни за что бы не выдумал, а тут – на тебе, Толя, получай бредовую идейку, которая неведомым образом появилась сама собой в твоем воспаленном мозге.
-Ты же комсомолец, друг мой. Какой такой Господь Бог?
-Ну, это так. Хотя я верующий, даже Библию читал.
-Ты меня удивляешь все больше и больше, дружище. Дохлебывай свой чай и пошли ко сну готовиться, Бэтя тут приберет. А работу мы пока на завтра отложим, вернее, уже на сегодня. Но с монеткой ты хорошо придумал, хвалю.
Утром, после завтрака, тетя Бэтя не выдержала:
-Говорите уже, мальчики, что придумали: у меня даже весь сон из-за вас пропал.
Абрамыч, порывшись в кармане, выудил пятнадчик. Положив его на стол, украдкой подмигнул мне, и задумчиво сказал супруге:
-Подкидывай. Как решится, так и будет.
Та завороженно бросила монетку на стол, недоверчиво глядя на нас. Мы с хозяином демонстративно заинтересованно кинулись смотреть, что там выпало. Выпал «орел».
-Вот теперь все и решилось: будем дышать свежим воздухом, - с фальшивым неудовольствием в голосе произнес Абрамыч, посматривая на меня,  - Выходит, что у нас сегодня по плану каток.
-Какой такой каток?! – опешила тетя Бэтя.
-Ну не дорожный же! Возьмем сейчас коньки напрокат и кататься будем.
-Ура! Я согласна! – неожиданно захлопала в ладоши Наташенька.
Зато тетя Бэтя была просто в полной прострации: видимо, такой подлянки ей еще никто не устраивал.
-И чья это идея?
-У нас было две идеи, - вмешался в разговор я, - Но Вы выбрали именно эту. А в следующее воскресенье мы тогда исполним вторую.
-А какая вторая? Говорите немедленно, лоботрясы! Или что, это опять секрет?
-Да! – хором ответили мы с Абрамычем.
-Изверги вы все. Ну, хоть намекните, что за идея, - похоже, перестала та гневаться на нас за каток, настолько ее интересовали дальнейшие планы.
-Да идеи-то, признаться, у нас было всего две, - дернул в очередной раз меня черт за язык, - первая – это про каток, а вторая – кинуть монетку.
Похватав ртом воздух, возмущенная тетя Бэтя выдохнула:
-Так вы что, обмануть мене решили, шлимазлы этакие?! Меня?!
-Вас, Вас, успокойтесь только, пожалуйста. Зато на следующее воскресенье будет наша очередь монетку подбрасывать, согласны? А вы с Наташей придумаете что-нибудь свое, особенное, женское.
И, если Наташа хихикала в кулачок, посверкивая глазками, то Абрамыч был в шоке от моего «предательства».
-Ну что ж, уговор так уговор, пойдемте на каток, - неожиданно резво поднялась со своего стула хозяйка, - а Вы, Толенька, запомните: нехорошо…, - и вдруг запнулась, зажмурила глаза, с силой прижав палец ко лбу, - Вы, Толенька, были сегодня правы: это хорошо, что Вы правду сказали. Ну, разыграли старую дуру, и разыграли: сама виновата, надо было спросить, какая сторона монеты что значит. И вообще, переезжайте к нам жить – что Вам там в общаге делать?
И, отвернувшись к стене, вдруг захлюпала носом:
-Не могу я без детей в доме. Вот у меня сейчас только ты. А если еще и Наташенька будет приходить – я буду просто счастлива.
И обернулась, подрагивая всем телом и вытирая платком лицо. Наташа бросилась ее утешать, однако вскоре обе ревели, как белуги. А мы с Абрамычем пошли в кабинет, курить. Как говорится, от греха подальше, ну их, этих непонятных женщин.
-Я прошу прощения, что лезу не в свое дело, а у вас свои-то дети где? – впервые заинтересовался я этим деликатным вопросом.
-В Израиле, - поморщился хозяин, -  Пишут два раза в год, да звонят иногда. Бэтичка очень скучает. Ты не бросай нас, пожалуйста.
И тут старый еврей подозрительно зашмыгал носом. Сейчас было отчетливо видно, что ему далеко за пятьдесят: морщины резко прочерчивали весь лоб, изгибаясь посередине, да и руки, наполовину скрывшие лицо, были какие-то суставчатые, неровные, с утолщениями в сочленениях между фалангами.
-Не брошу я вас. Честное слово, - как будто присягая, приложил я руку к сердцу, - И пусть даже косо смотрят на меня в общаге, или в институте: все равно не брошу. Так что давайте лучше на каток собираться: вечером работа ждет.
- Воистину слова не мальчика, но мужа. Извини меня за минутную слабость, и не обольщайся, я свое наверстаю. Пойдем, подыщем тебе одежку для катка: не в костюме же тебе кататься. А Бэтусик Наташе сама найдет, во что переодеться: это сейчас у них размеры разные, а вот лет двадцать назад… Хочешь, фотографию покажу?
Я терпеть не могу смотреть чужие фотографии: во-первых, это порой воспринимается как намек, что пора сматывать удочки, а во-вторых, мне неинтересно, кто здесь Саша (помнишь, вы еще с ним и Аликом на рыбалку ходили?). Помнить-то, может, и помню, но вот только ничего хорошего в памяти не осталось. Да и откуда ему взяться? – мелкий восьмилетний шкет среди великовозрастных шестнадцатилетних ребят, что же тут может быть хорошего? Но эта фотография была просто восхитительна: мне казалось, что я вижу идеальную пару. И самое главное – лица. Такие чистые, светлые, нет, даже – светящиеся, а еще – глаза. Сглотнув, я примерил карточку возле книжного шкафа:
-А почему вы такую красивую фотографию на стенку не повесите? Я бы обязательно повесил, правда. Тут, знаешь ли, как будто вечная молодость.
-Вот поэтому и не вешаю, друг мой, - похлопал меня Абрамыч по плечу, - Бэточка не хочет. Не желает, наверное, чтобы я сравнивал ее, молодую, с ней, теперешней. Дурочка она: все равно я ее люблю и любить буду, как бы она не выглядела.
-Вообще-то не хочу тебя, Абрамыч, расстраивать, но ты не дурак, и жену себе выбрал на зависть. Молодец ты, Абрамыч.
-Логики в твоих словах я не вижу, но все равно спасибо, - усмехнулся тот, -  И, кстати, достань там из среднего ящика стола фотоаппарат и пленку, на ней еще «ОРВО» написано. Латинскими буквами.
Я подал ему футляр и цветастенькую коробочку:
-Эта?
-Эта, эта, - махнул он небрежно рукой, - Цветная. Друзья из ГДР привезли. Так что у нас Бэтусей черно – белая, а у вас с Наташей пусть будет цветная. Может, лет через двадцать еще и вспомните меня, старого чудака, глядя на карточку.
-Абрамыч, ну ты уж совсем меня женить собрался! – фыркаю я, - Я еще ни сном ни духом, а он – на тебе. Может, я ей и не нравлюсь вовсе. Даже наверняка не нравлюсь. Нет, ты подумай, кто я, и кто – она? А ее родители, они что скажут? Тем более – что подумают? Что я мелкий казахский нахал, покусившийся на честь их дочери, или еще что – нибудь подобное. Нет, забыть это придется, ну тебя.
-Знаешь, я тебе одну историю расскажу. Жизненную такую, - прикуривая вторую сигарету, задумчиво произнес мой учитель, - У меня ведь почти такая же ситуация была: я – наполовину еврей, а наполовину – украинец. Так что мать у меня – украинка, так что я, получается, нечистокровный. А вот Бэтинька, наоборот, из древнего раввинского рода, они свою родословную ведут с тех пор, когда ваш Иисус еще и не родился.
-Наш, - вырвалось у меня.
-Не перебивай. Знаешь, как ее родня была против нашего брака? Нас даже благословления лишили, и с тех пор мы только открытки друг другу шлем: им туда, в Израиль, они сюда, в Россию. Но мы с Бэтей все равно вместе, несмотря ни на что. Одно жаль: дочки к своим бабушкам – дедушкам туда уехали. Скучаю я.
-Но вы все равно вместе, - задумчиво повторил я.
-Все равно, дружок, все равно. Пойдем уже одеваться, а то мы совсем заболтались.
В коридоре нас уже ждала тетя Бэтя:
-Хобочка! Вы извините, но можно я так Вас буду звать? А то все Толя да Толя. А полное Ваше имя, Вы уж простите меня, я так и не запомнила, - заглянула сквозь очки она мне прямо в глаза, - Пройдемте сюда, я Вам один подарочек приготовила, - и, ухватив меня за локоток, повлекла в сторону кухни,- Вот, сам  смотри.
Я смотрел. А ОНА смотрела на меня, стоя посреди кухни в ярких оранжевых штанишках с лампасиками и в красной «дутой» курточке.
-Ну, как тебе, Хобочка, понравился мой подарок? Вижу, что понравился, ты только рот прикрой.
Мне опять стало слегка неловко: пока мои глаза ощупывали взглядом Наташу, нижняя челюсть напрочь забыла свое место.
-Так вот, дорогой мой, - продолжила дщерь Сиона, - И я тоже когда-то была красивой и стройной, как Наташенька. А эту амуницию мы с Барусиком еще в Чехословакии покупали. В шестьдесят первом, кажется. Все деньги на нее истратили, а ему только рубашку да носки купили. А надо было наоборот: через полгода вещи перестали на меня налезать, а потом и Анечка родилась. Так что не волнуйтесь, дорогие мои, вещи совсем новые. Носи на здоровье, Наташенька, - и вдруг опять заплакала.
Господи, да когда же все это мокрое дело у них кончится?!
-Тетя Бэтя, - осторожно тронул я ее за плечо, - Извините, а можно я ту фотографию, где вы с Абрамычем напару лет двадцать назад, перефотографирую?
-Дадем? – прогнусавила она, сморкаясь в платок, - Ды бедь бде дабно у дас в кабидете дыть путешь. Дам и побесь, я не пдодив.
-Да Вы не поняли, - расшифровал я ее абракадабру, - В кабинете я повешу, конечно, но я хотел еще и родителям послать. Пусть знают, у каких замечательных людей я живу.
-Так, студент! Я не понял! – крикнул, входя на кухню, переодевшийся во все спортивное Абрамыч.
И остановился на месте, глядя, как на моем плече плачет тетя Бэтя.
-Это что? – недоуменно обратился он к притулившейся в уголке Наташе, и снова замер, выпучив глаза, - Да, Анатолий, где мои семнадцать лет?
-Чебо?! – взвилась хозяйка, мигом забыв про слезы.
-Да ничего, Бэтусик, ничего, я вот тут просто одежду нашему Хобдабайчику принес, - и продемонстрировал свитер и штаны, которые держал в руках.
Не знаю, кому как, а мне полегчало: хоть я и спортсмен, но держать на себе стокилограммовое плачущее тело все же тяжело, как бы хорошо я к нему не относился. Но что уж теперь делать, если женская красота быстротечна, как бы неприятно это не звучало. Но, с другой стороны, мне вот в пятнадцать лет и двадцатилетние казались почти что старухами. А теперь они – молодежь зеленая. Можно даже сказать – нелепая. Будем надеяться, что и в тридцать, и в сорок, и даже в шестьдесят лет я буду любить Наташу столь же искренне и крепко, как Абрамыч свою тетю Бэтю. Если Ташенька, конечно, вдруг, и невзначай, но искренне, заветное слово скажет.
Сунув мне в руки одежку, Борхес бросился утешать свою супругу, мы же с избранницей моего сердца разошлись деликатно в разные стороны: я – направо, в кабинет, переодеваться, а она – прямо, в большую комнату. Обернувшись, спросила: «А можно мне тоже посмотреть эту фотографию?». Я сделал приглашающий жест рукой в кабинет:
-Она, конечно, не моя, но раз уж тетя Бэтя разрешила ее на стенку повешать, значит, и тебе посмотреть можно. Вот, - и протянул ей карточку.
-Мамочки! Какие же они красивые были! – воскликнула Наташа, - Неужели и мы с тобой вместе такими же будем?
-Не понял. Красивыми или вместе? – и замер в ожидании ответа.
-Ну, ты и нахал! Сам-то понял, что сказал?
-Да, понял, - и, как в прорубь с головой, продолжил, - Я бы хотел, чтобы вместе. Выходи за меня замуж. Не смотри, что я некрасивый, я добрый. Вот.
И закусил губу, с ужасом ожидая приговора. Что он будет расстрельным, я почти не сомневался. И придется Абрамычу свою шляпу есть. И пусть рухнет наш мост непостроенный, только бы не…
-А цветы где? – раздалось за моей спиной, - Так вот просто предложение девушке не делают, неприлично это.
Я боялся оглянуться. Даже глаза закрыл, весь превратившись в одну – единственную мысль: «Неужели такое возможно?». И эта мысль вертелась у меня в голове, вытесняя все остальные. Я даже не сразу почувствовал, что меня чмокнули в щечку.
-Приходи, Толя, к нам на Новый Год, я тебя с родителями познакомлю.
Это был нокдаун: все плыло перед глазами.
-Ущипни меня, пожалуйста, - уже почти счастливо попросил я.
Эта чертовка с косой на плече охотно выполнила мою просьбу, впившись, словно плоскогубцами,  своими пальчиками в мою руку.
-Да не так сильно же! – отдернулся я.
-А я тебя полечу, - и внезапно поцеловала прямо в губы.
Все бы ничего, но я заметил возле входа улыбающегося шире плеч Абрамыча, показывающего большой палец. Сволочь он, наш Абрамыч, и пусть порядочная, но все же сволочь. Беспорядочные и то лучше. А этот взял, и враз всю идиллию разрушил: заметив его тень на стене, Наташа отпрянула. Покраснев, она только и сказала, что «Ой».
-Ой! – вторил ей Абрамыч, - Извините, дети мои, что я вам помешал, я не нарочно. Просто тут вот Бэточка… Ей жарко в прихожей. Она уже оделась. Извините еще раз, - и удалился.
Я, растерявшись, даже забыл про Наташу, и начал лихорадочно прямо при ней переодеваться.
-Ты всегда такой смешной? – донесся от стола, заваленного бумагами, ее голосок, - Или там у вас вообще стесняться не принято?
Застонав, я рухнул на диван:
-Ну почему, почему я всегда, как тебя увижу, что-нибудь, да отчебучу?! Я просто про все при тебе забываю. Я… я…
-Ничего, Толенька. Надеюсь, это никогда не пройдет. Только при моих родителях, пожалуйста, так никогда не делай, - и еще раз поцеловала, прошептав, - Ты мне нравишься, - и вышла из комнаты, ослепляя меня своим новым старым одеянием, - Мы тебя ждем.
Я даже в армии не одевался так быстро. И, хоть вместо привычных рук у меня теперь были крылья, они с легкостью влезли в рукава свитера. Ноги, хоть и заплетаясь, тоже моментально обрели свое место в ботинках, сменивших тапочки. До катка мы шли рука об руку: спереди Абрамыч с женой, а слегка позади – мы. Уже, может быть, и «Мы».
-Хо, не отставайте! – в очередной раз оглянувшись, с доброй улыбкой крикнул Борхес, - А то скоро, глядишь, темнеть начнет, можем и барышень перепутать.
Тетя Бэтя шутя шлепнула его перчаткой по губам:
-Молчи уже, охальник. Никому тебя не отдам, даже Наташе.
Все дружно засмеялись. Умеет тетя Бэтя обстановку разрядить: еще несколько секунд назад мы с Натусиком шли, почти что стесняясь взглянуть друг на дружку, а теперь вдруг стало так хорошо. Эх, быстрее бы Новый год. А потом и весна, а потом…
Хорошо быть преподавателем: в прокате нам беспрекословно выдали новехонькие конечки, - ну просто залюбуешься. Нам с Абрамычем – «канадки», девочкам – фигурки, но тоже импортные, одно загляденье. И, если моя добрая хозяйка ворчала, что все мы – садисты, и нельзя так над пожилой женщиной издеваться, то Наташа была на седьмом небе от счастья, подпрыгивая на резиновом коврике:
-У меня таких коньков никогда не было! «Ботас» - это чья фирма? – и, не дождавшись ответа, выпалила разом, - У моей соседки по двору такие же, она даже на соревнованиях выступает. А у меня простые, советские. Но я тоже хорошо катаюсь, вот увидите. А ты, Толь, как, умеешь? – вдруг обратилась она ко мне, посверкивая глазками.
-Я вообще-то с детства в хоккей играю. Только два года и пропустил, когда в армии служил. Давай посмотрим, как получится.
Посмотреть было на что: после пары кругов разминки Натик вдруг начала исполнять такое, что я, пожалуй, лишь по телевизору и видел. Несмотря на несомненное качество моих «канадок», ничего подобного я совершить не мог, и поэтому просто проезжал мимо нее туда – сюда, лишь слегка на развороте касаясь ее руки пальцами. Вдруг, сорвавшись мне вслед, она ухватила меня за руку:
-Сейчас мы развернемся, и медленно подкатимся к нашим. Метров за десять становись на левое колено – как раз доедешь. А я – с тобой. Сможешь?
-Смогу, - прикинул я расстояние до неуверенно фланирующих вдоль кромки катка Абрамыча под ручку с тетей Бэтей.
-Ну, тогда разворачиваемся на счет три, и, не спеша, делаем то, что я задумала.
-Тоже мне, хозяйка нашлась, - пробубнил я.
-А я кто буду? Давай уже, раз – два – три!
Это было эффектно: раскинув руки в стороны, мы подъехали на одном колене к нашим наставникам. Аплодировали не только они, но и некоторые празднокатающиеся. Жаль, цветов не было: я бы их Наташе подарил. Но зимой они почему-то не растут, даже подснежники, и те… Правильно говорит мой отец: «У мужчины в жизни должно быть всего два праздника: когда он встретит настоящую любовь, и когда он родит наследника. А у женщины праздник должен быть каждый день: так же, как и цветы, они без любви и ласки чахнут. И, если не будешь за ней ухаживать, ее душа, а затем и твоя, превратится в перекати – поле». Вот такой мудрый человек мой отец, все коротко я ясно. И мы еще, позабыв про время,  все катались и катались, взявшись за руки. Мне казалось, что все смотрят только на нас, и даже солнышко не спешит скрываться за горизонтом, лишь бы еще разок бросить на нас свой лучик.
-Стойте, ребятки. Стойте! - на очередном круге остановила нас тетя Бэтя, - Хобочка, ты о ее родителях-то подумал? Я понимаю, конечно, что вы тут до ночи кататься можете, но ведь порой бывает и «пора». Пойдемте, я вас чаем напою, а то замерзли уже совсем, наверное?
Мы-то, конечно, в отличие от наших доброхотов, неуклюже катавшихся по стадиону, совсем даже не замерзли. Скоре – наоборот. Но делать было нечего: Наташу ее родители и в самом деле потерять могли. Сдавая коньки, я внаглую спросил у приемщицы:
-А можно, я на своих коньках нарисую букву «Д», а на ее – букву «Н»? Это чтобы Вам в следующий раз размер не искать. Да и потом: до весны-то еще далеко, - и сунул аж целый рубль в ботинок.
Та, заглянув в него, неохотно ответила, косясь на Абрамыча:
-Хорошо, голубчик. Но только на эту зиму. А если девушка другая будет, вообще ничего не дам. Даже самых драных «гаг» не дождешься. Знаю я вас, - и понесла наши конечки в какой-то тайный закуток.
По дороге домой мы поменялись парами: женщины шли, радуя взгляд, впереди, а мы же с Абрамычем, наслаждаясь телесным и духовным отдыхом, дымили сзади. Он угощал, а я, соответственно,  с удовольствием угощался:
-Слушай, а где ты «БТ» берешь? Я вот, к примеру, в лучшем случае «Космосом» обхожусь. Или «Ту».
-Там, - был бессмысленно философский ответ.
-Где там? – завертел я головой.
-Да через дорогу.
-Эх, - вздохнул я, опомнившись, мгновенно переняв у него настроение, - Мы тут все через дорогу. Только непонятно, с какой стороны, и куда эта дорога ведет.
Тот, усмехнувшись, ответил:
-Любишь ты поразглагольствовать. Ладно, студент, куплю я тебе блок. Только все равно это вредно. Бросал бы ты это дело, право слово. Мне-то что: я свое уже, почитай, пожил, а тебе еще детей поднимать.
Детей ему, берендею. Однако он все же прав: а зачем, собственно, я курю? Ведь мне даже откашливаться по утрам приходится, не говоря уж о том, что на тренировках я порой совершенно уж некстати выдыхаюсь. В восемнадцать лет, еще до службы, я бы, наверное, в два счета такого соперника бы уделал, а сейчас – только тогда, когда в уголке отдышусь, стыдоба одна.
-Это с армии я так. Привык, - промямлил я, оправдываясь, - Пытался бросить, но голова сразу соображать отказывается. А закуришь – и решение как-то само в голову приходит.
-Ну, смотри, друг мой, твое дело. А со старушкой ты правильно поступил: знакомых везде иметь надо.
-Какой старушкой? Процентщицей? – пошутил я, вместе с окурком избавляясь от ненужных мыслей, выбрасывая все скопом в пышный сугроб, не понимая толком, к чему он ведет.
-Ай, не дуркуй, - укоризненно мотнул головой Абрамыч, вслед за мной облюбовав очередной сугробчик, вознаградив его за прелесть форм своим чинариком, -  Понял ты все. Пойдем лучше, чайку попьем по-быстрому, а потом и Наташу до дома проводишь. Только не слишком долго: и так уже почти два дня потеряли. Работать надо.
Но, вопреки пожеланиям, провожал я свою возлюбленную долго: сначала ехали на автобусе, потом тихо шли по заснеженным улицам, потом… Потом мы целовались в подъезде. Обнаглев, я попытался было ощутить руками тепло ее тела под блузкой, но тут же получил долгожданный (пожалуй, я бы расстроился, если бы она позволила мне и это сделать), отпор:
-Руки убери! Только после свадьбы, понял? И вообще, тебе уже пора. И мне тоже. До завтра.
И, чмокнув меня на прощание, стала, шутливо отпихнув меня в сторону попой, открывать дверь. Я попытался было еще раз ее удержать, но все, теперь уже всяко поздно: из квартиры донеслось явно недовольное ворчание, но – негромко. Слова были почти не слышны, однако «Бэтя» я расслышал довольно отчетливо. Ай да тетушка, оказывается, ай да дипломат! Наверняка ведь еще раз Наташиным родителям позвонила. А я вот даже и не заметил, как пролетело время, и поэтому трамвайчик, на который я чудом успел, и тот, похоже, был на сегодня последний: он ехал в парк, отсыпаться. А вот мне будет явно не до сна: дел еще целый вагон и маленькая тележка в качестве сюрприза. Но это ничего: выйду себе на Луначарского, а там до работы – рукой подать, минут сорок пешком, не больше, и я уже на месте. Может, даже быстрее успею, если не задумываться и не курить. Поспешать бы надо, а то Абрамыч точно  обидится, никто особо не любит засонь и прочих там необязательных.
Отдышавшись после быстрой пробежки, убедился, что на самом деле так и есть: тетя спит, а дядя сопит. Выглянув из кабинета, тот подманил пальцем  меня к себе:
-Ну что, проводил, провожальщик?
Я кивнул.
-Ну, вот теперь на, рассчитывай эту опору, - и, невзирая на то, что я – голодный, и до сих пор в пальто, протянул мне до боли знакомые чертежи, -  Не одному же мне тут плюхаться. И, пока не рассчитаешь – хрен у меня спать пойдешь.
-Абрамыч, я над ней уже три дня бьюсь: ничего не выходит, - завыло все во мне от ужаса, -  Мне что, вообще больше никогда не спать? Так и сдохну же у тебя в кабинете!
Маньяк-изувер поморщился, нехотя пошурудил в документации, задумчиво почесывая нос, и подвинул мне небольшую стопку:
-Ладно. Тогда берись вот за это сочленение. Для первокурсника задачка, тупая. Решишь – и можешь ложиться спать. А завтра берись снова за опору.
Да уж. При виде чертежа этот мифический первокурсник точно наложил бы в штаны. Но я уже как-то привык, и никакой другой бумаги, кроме писчей и ватмана, мне уже давно не требуется. По крайней мере, для решения такого вот вопроса. Но, оказывается, зря я так думал: дважды перепроверив свои расчеты, к шести утра я окончательно убедился: не выдержит, сволочь, порвется. А спать оставалось максимум пару часов. Даже не почистив зубы, я, как в омут, брякнулся в постель. Завтра утром Абрамычу все покажу и докажу, кровопивцу этакому. Точно завтра все ему докажу. Тьфу ты, то есть уже сегодня.
-Хобочка, вставай! Опоздаешь ведь! – настойчиво пытался прорваться до моего сознания сквозь сон чей-то знакомый голос.
«Черт бы побрал эту общагу! Вечно поспать не дают!» - промелькнуло и погасло у меня в голове. Сознание озлобленно еще плотнее укуталось в одеяло и в отместку еще плотнее укрылось с головой. Еще пятнадцать минут, ну хотя бы десять! Не хочу я и не могу, отвяньте все от меня, веники вы растрепанные!
-Хобочка, дорогой, ну проснись же наконец. Я тебе кофе сварила. Покрепче, как ты любишь. Запах чувствуешь? – вновь потрясли меня за плечо.
Нет, нельзя же меня так тормошить! Я же даже ни одного сна не успел увидеть: как упал, так сплошная чернота перед глазами и кромешное затмение. Чисто на автомате я попытался было отмахнуться, но вновь спасла реакция: увидев испуганные глаза тети Бэти, я вовремя отдернул руку. Был бы на ее месте Жорик или еще кто-нибудь из недоумков, явно тому бы не поздоровилось. А от последующих извинений, как их не крути, ни примочки, ни компресса не состряпаешь: синяк неделю проходить будет.
-Ой, простите, тетя Бэтя, - в полном смятении прижимаю я руки ко рту, - Мне почудилось, что я вновь в общаге, и меня какая-то сволочь…
Господи, а еще говорят, что утро вечера мудреней: с утра порой такое ляпнешь, что до вечера краснеть придется.
-Ладно уж, одевайся – умывайся, и садись завтракать, - буркнула хозяйка, с опаской поглядывая на мою ладонь, - Кхм. Во сколько спать-то лег?
-В седьмом.
-Ох – хохоюшки, - как-то совсем по-русски, по-бабьи, всплеснула она руками, часто заморгав, - Пойду я, умывайся пока, да одевайся, - повторила она пожелание.
На кухню я заявился с глазами, как у сексуально озабоченного кролика: сколько я их не протирал перед зеркалом в ванной, красный цвет на обычный они никак менять не желали. Да и щетина, как назло, такая упрямая, что сбриваться ни в коей степени не стремится: то тут, то там после лезвия остаются подозрительно белесые волоски, словно вмурованные в кожу. Неужели я с этим мостом уже стареть начал?
-Хо, ты не сердись, - виновато потупив взгляд, тихо сказал «шеф».
Да, видать, пока я мылся – брился, тетушка ему хорошую взбучку устроила. Эк у него глазки-то бегают, с моими не встречаться стараются. Может, это и злорадно, но я на самом деле чувствую себя отомщенным. Почти.
-Сегодня выспишься, обещаю. Я просто не думал, что ты так долго провозишься, - и тоскливо так смотрит вскользь меня.
-Да ты когда вообще думаешь-то? – взвилась тетя Бэтя, буравя мужа огнедышащим взглядом, - Не думал он! А бедный мальчик всю ночь не спал! Вот он-то думал, а ты что? Дрых у меня под боком, да похрапывал, вот что ты делал! Эгоист!
-Не выдержит ваша конструкция, я три раза считал, - перебил я ее на всякий случай, больно уж не выношу семейных драм, - Первый раз решил, что ошибся, но потом попробовал еще два раза. Одно и то же: лопнет при заданной нагрузке, и – и все.
-Что лопнет? – вскинул хозяин недоуменно брови, радуясь, видимо, перемене темы разговора.
-А вот что я ночью считал, то и лопнет! - неожиданно резко ответил я, - И почему, ну почему мы конструкции на обещанной ЭВМ не считаем, а все с этими твоими табличками да линеечками? Неправильно это, вчерашний день.
-Неправильно ему, - поморщился он, то и дело пытаясь отхлебнуть из пустой кружки, - Но все равно правильно. Вот посмотри! – внезапно оживившись, встал из-за стола Абрамыч, постучав по нему кулаком, - Вот наш мост на твоей хваленой ЭВМ считали, а ты с простой линейкой, если не врешь, конечно, эту железную бандуру победил. Пойдем, посмотрим?
-Куда посмотрим? – взглянул я на часы, - А занятия?
-Ну ладно, хорошо, тогда вечером посмотрим, и, если ты прав, я тебя совсем от всяких там занятий освобожу. Как тебе мое предложение? – цепко и хищно посмотрел он на меня, ожидая, по всей видимости, бурных восторгов.
-И от экзаменов тоже? – ехидно поинтересовался я, - Если остальное еще туда – сюда, то французский-то однозначно не сдам.
Однако, похоже, я не на того напал: хозяин не то, что сдаваться не собирался, так даже и малейшей поблажки мне не дал, радостно несколько раз ткнув супругу пальцем:
-Так Бэтинька у нас французский знает не хуже Вольтера. И немецкий тоже.
-Хорошо, тогда я отдаю тете Бэте свою зачетку, она за меня и сдает. Так, что ли? – выразил я солидарное с шокированной выходкой мужа хозяйкой неудовольствие от не совсем адекватного поведения обычно сдержанного и умиротворенного сопроматчика. 
-Ладно, - замялся Абрамыч, - поживем – увидим. А вот по полчасика в день вы с ней можете смело в иностранных языках тренироваться. Даже – должны.
День был как день: семинары, лекции, Наташа. Правда, она мне руку пожала при всех, но больше – ничего особенного. А вот вечером началось такое… Абрамыч почти что носом тыкал меня в мои расчеты, доказывая, что у меня неправильный подход к решению задачи. Я, соответственно, доказывал ему обратное. И так до самой полуночи. Наконец я не выдержал:
-Абрамыч, реши все сам! Это же для первокурсника! За полчаса всяко-разно  справишься, а я пока пойду, покурю. Тебе кофе сварить?
На кухне в уголке сидела тетя Бэтя с книжкой в руках. Иногда, когда она свою музыку не слушает, бывает с ней такое: притаится себе в уголке, и давай, вздыхая, а порой и всхлипывая, листать страницы душещипательных любовных романов. И что она в них находит? Чего ей в жизни не хватает?
-Что у вас там опять не так? – недовольно отрывается она от чтения.
-Да ничего такого. Я говорю ему, что в кофе надо добавлять одну ложку коньяку, а он говорит – две, - несу я околесицу, -  Неправильно это.
-Эх, все правильно, сейчас сварю, - вздыхает тетушка, откладывая распахнутую книгу, перевернув ее корешком вверх, - Ты посиди пока, отдохни, а коньяк я вам отдельно принесу, болезные вы мои. И что вы все, мужики, такие вот дурные? Из-за какого-то там моста на весь дом ругмя ругаться, это же надо такое придумать! Негодники вы все, как есть негодники. И  - недотепы, - сердито установила она турку на плите.
Я, внутренне усмехнувшись, лишь с наслаждением закурил и, чтобы совсем уж не бездельничать, принялся читать про длинноногую блондинку Свету. С первых же строчек стало ясно, что она – глубоко несчастный человек, и даже странно, как она там со всем этим, и до сих пор не в дурдоме. Или это автор настолько пытливо гениальный, что его безумное творчество даже сквозь больничную решетку в белый свет проникает?  Однако вникнуть в его (или – ее?), замысел мне было не суждено: вскоре поспел кофе.
-А мой-то где? – поставила хозяйка передо мной ароматно дымящуюся чашку.
- Он мою вчерашнюю задачку по-своему решает, - возвращаю я на место книгу.
-А - а – а. Тогда, может, пока кофе остывает, мы с тобой по коньячку? А этот рецидивист пусть в одиночестве над своими бумажками корпит.
-А почему рецидивист? – не понял я.
-Ну вот, к примеру, - завертела она головой, - Да, посмотри в окно: снег все падает и падает. А на стекле ледяные узоры все растут и растут. А кто их рисует каждый день и каждый год? Рецидивист. Вот и мой Бобочка каждый день тоже что-то, да рисует.
-И кто, по-Вашему, узоры на стекле рисует?
-Дед Мороз, кто же еще.
-Выходит, он тоже рецидивист? – развиваю я логическую цепочку.
-Ну да, несомненно. Пей давай кофе, а то совсем остынет. И перестань меня на «Вы» называть: мы же договаривались. У нас так в доме не принято, так что будь любезен соблюдать приличия.
-Извините. Но я и Абрамыча-то на «ты» через немогу называю, а уж Вас-то…
И неожиданно получил подзатыльник.
-Э -  э – э…
-Вот тебе и э – э – э. И каждый раз так будет, пока по-человечески говорить не начнешь. А то, видишь ли, утром меня чуть своими кулачищами не зашиб, варнак, а все «выкает».
-Ну, я же извинился.
Та рассмеялась:
-Хорошо, тогда и ты меня тоже извини. А с твоей Наташей мы уже на «ты», кстати. Так что учти.
Тут заявился злой Абрамыч. Ну, просто воскресший Борхес, честное слово! Пощупав кружку с кофе, он выдул ее одним махом.
-Почему коньяка всего одна ложка? Я же тебе говорил – две.
-Да там коньяка вообще не было, - удивилась тетя Бэтя.
-Да? – засунул он свой крючковатый нос в кружку, - А я-то чувствую, вкус какой-то странный. Ну налей тогда чистенького, и на боковую, а то вон Хо целый день как зомби ходит.
-Ну что, - не утерпел я после рюмки коньяку, - как там?
-Там, оно и есть там. В одном ты был прав, а в другом – нет. Угадай, где и что.
Вот ведь гад! И что он в свой Израиль не уехал? Нет, непременно надо ему над бедным казахом поизмываться. А я ему не рыжий, так что нечего меня мурыжить!
-Не мучь меня, пожалуйста.
-Ладно, ладно, - заметив злобный взгляд жены, заторопился с ответом тот, - с ЭВМ ты не прав, выкинуть ее надо ко всем чертям вместе с этими дурацкими расчетами. А в своих ты прав. Все, пойдем спать, - и поднялся со стула, - А все равно ты решал неправильно, нерационально. Можно было и проще решить. Ладно, покойной всем ночи.
-Покойной.
Я, конечно, знаю, что пожелание «покойной ночи» правильнее, но «спокойная» звучит как-то более утешительно, и не столь устрашающе: слово «покой», разумеется, тоже хорошее, но ассоциации возникают порой не самые приятные. А вот «спокойствие» - другое дело. Но все равно тревожное. Поворочавшись с этими мыслями, я заснул, сказав сам себе: «Покойной ночи, Хобдабай Байходжаевич. Еще совсем немного усилий – и ты на мосту».


4. ПРАЗДНИК НЕ ДЛЯ ВСЕХ.

До  Нового года Наташу домой я не провожал ни разу: днем лекции с семинарами, а вечером – этот треклятый мост, который мы, не щадя живота своего, ночи напролет пересчитывали – перекраивали заново. Утешало одно: на занятиях Наташенька сидела теперь рядом со мной. Это отвлекало, конечно, но ведь это неважно – получу я «отл» или «хор». Пусть даже «уд» на экзамене поставят, все равно из-за французского я повышенную стипендию не получу. А зачеты меня не волнуют, я и так их уже больше половины сдал экстерном, так чего же мне их бояться? А тут всегда рядышком эта хитренькая – ехидненькая сладкая мечта, до которой даже рукой можно дотронуться, и тебе ничего, кроме поцелуйчика, за это не будет. Даже когда мы обедали в столовке, Наташа порой оставляла ложку и молча смотрела, как я ем. А я же делал вид, что этого не замечаю, и лишь только усерднее уплетал за обе щеки скромный студенческий супчик, в котором, как говорится, «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой». Зато хлеба было всегда в достатке, да и сметаны в граненых стаканах тоже. И, если раньше я брал по полстакана чисто из экономии средств, то сейчас я знал, что тетя Бэтя за ужином с лихвой восполнит недостаток калорий. А Наташа сметану не брала, только супчик да салатик, и – все. На заданный как-то мною вопрос «почему?» она только пожала плечиками и улыбнулась. Попробуй пойми этих женщин! Сметану можно же и в суп для жирности добавить, и в салат, и просто так ложкой есть, - а она не хочет. Странная какая-то. Но все равно я ее люблю. И она это знает. И тетя Бэтя тоже знает, и Абрамыч, и вроде никто не против. А что на меня сокурсники – однокашники косятся – мне на это наплевать: им-то что? Вот своих соседей по комнате понять могу: раньше у меня в тумбочке на крайний случай всегда был хавчик, а сейчас нету. Надо бы им что-нибудь принести, бедолагам. Да и стройотряд я почти забросил: командир просил меня новую стенгазету к Новому году нарисовать, а у меня никак руки до нее не доходят. Так без дела и валяются фотокарточки в общаге, рядом с гуашью и кисточками.
Все. Решено. На завтра же отпрашиваюсь у Абрамыча на вечер, выклянчиваю у тети Бэти что-нибудь поесть для моих соседей – проглотов (так, Жоре много не давать), и рисую эдакое монументальное и героическое. Только бы вот что-то такое надо добавить, с юмором, а то скучно будет. И тут мне зашептал на ухо чертик: куда же без него? А, будь, что будет! У нас сейчас ускорение, перестройка, гласность и все такое. Авось сойдет, и за ту заветную железную дверь в первый отдел меня никто не пригласит.
-Что-то не так? – спросил меня Абрамыч вечером во время очередного сеанса совместного надругательства над первоначальным планом моста, - С Наташей поругался, что ли? Не огорчай меня, пожалуйста, а то смотреть на тебя  больно – уж какой-то ты сегодня вареный. Отвечай уже, а то перед сном коньяку не налью.
-Все же огорчу. Ты не обижайся, но даже дважды. Причем один раз даже очень сильно огорчу, - и я уставился в окошко, за которым по-прежнему мерно падал пушистый снег, подсвечиваемый уличными фонарями.
Тишина и благодать повсеместная. Ну, разве что еще собаки где-то вдали лают, но они не в счет: в этом году просто волшебная зима, без пурги, без сильных, сбивающих с ног ветров. Ласковая и умиротворенная. Хоть умирать в сугробчик ложись – настолько благостно. Жалко, что медведи в своих затхлых берлогах, посасывая лапу, всю  сказочную зиму взаперти проспят, и ничегошеньки из этого великолепия не увидят. Несчастные они создания, оттого, наверное, и злые такие. Это же надо такое наказание для зверушек придумать – никогда не видеть зиму! Неграм в Африке, наверное, и то легче: у них там на крайний случай Килиманджаро есть.
-Да не тяни ты! – хлопнул меня линейкой по плечу Борхес, - Что случилось?!
-А? Ну да. Да, - опомнился я, -  Первое огорчение – это то, что я завтра вечером с тобой работать не смогу, мне по стройотрядовским делам надо.
-Ладно, а второе?
-Я не буду вместе с вами встречать Новый год. Меня Наташа пригласила, с родителями знакомиться. Может, мы первого к вам с ней придем, если все нормально получится.
Такого быстрого смешения чувств на лице человека, которого, как мне казалось, я уже достаточно хорошо изучил, мне еще никогда и ни у кого видеть не приходилось. Мой отец, к примеру, либо гневается, либо улыбается, либо спит. А тут – настоящий калейдоскоп! И кто этот калейдоскоп в руках вертит – одному Богу известно.
-Я рад за тебя, мой мальчик, - наконец-то остановил движение лицевых мышц хозяин квартиры. И отвернулся к кульману: - Давай еще с полчасика поработаем, и – спать. А вы первого правда придете? Вместе? – с напускным безразличием задал хозяин вопрос.
-О чем это вы тут, мальчики? – поинтересовалась тетя Бэтя, входя с подносом в руках.
От него шел такой аромат! До чего же я люблю кофе, особенно ночью, да еще и с сигареткой!
-Да так, Бэтичка, ни о чем. Просто Анатолий, - тут голос Абрамыча сорвался, - будет встречать Новый год в другом месте. А мы с тобой опять вдвоем.
-И где? –устало, как будто после трудного дня, произнесла она.
-У Наташиных родителей. Дома там, на Уралмаше, - и я неопределенно махнул рукой вдаль.
Тетя Бэтя несколько раз переводила взгляд с одного втянувшего голову в плечи мужика на другого, и вдруг накинулась на своего супруга:
-Ты, старый эгоист! Хобочка с родителями невесты хочет познакомиться, а ты что?! Совесть-то имей! Ты! Ты что, им счастья не хочешь? А Хобочка нас не бросит, я ему верю, а после свадьбы вообще пусть у нас живут. Что, скажи еще, что я не права!
Да, тяжело быть, наверное, мужем еврейки. Пока я, пристроившись возле подоконника, допивал уже вторую чашку кофе, стараясь быть как можно более незаметным, Абрамыч все еще терпеливо сносил упреки жены. Но тут внезапно досталось и мне:
- И ты тоже хорош, гаврик! Не мог… А, ладно! – и, махнув рукой, вышла, хлопнув дверью.
-Чего я не мог, Абрамыч?
- А кто его знает, чего. Давай по рюмашке выпьем, и ну ее ко всем чертям собачьим, эту работу, - и вытер тыльной стороной ладони пот со лба, - Да уж… Может, не стоит тебе жениться, а? Вон видишь, что после этого бывает. Хотя жениться все равно надо. За твою удачу, Хо!
-И за твою, Абрамыч, дорогой.
Проболтав еще минут двадцать по поводу и без повода, мы дружно отправились на боковую. Сегодня у меня последний зачет. Не самый любимый предмет, конечно, но – сойдет. Программирование давалось мне легко – было все понятно, кроме одного:  как эти цифирки – формулки, единички – нолики работают внутри жужжащих и гудящих  железных монстров, занимающих целую комнату. Наверное, я этого никогда не пойму, и поэтому, если нужно нарисовать программку – нарисую, нужно нажать на кнопочку – нажму. А для дальнейшего осмысления процессов, происходящих в этих шкафах с лампочками, я, видимо, слишком скудоумен. Ну и ладно: каждому – свое.
-Джалдыбаев, Джалдыбаев! – кто-то затряс меня за плечо.
Передо мной стоял препод по программированию, а под носом лежал девственно чистый лист бумаги. Остальных студентов в аудитории не было. Это что же получается – я весь зачет проспал? И никто меня не разбудил? Вот ведь гады! Не прощу.
-Джалдыбаев, идите, отоспитесь. Зачет я Вам поставил, знаю, задание все равно выполните. А Борису Абрамовичу я лично выскажу, что о нем думаю – нельзя же так над студентами издеваться! Идите, и с Новым годом!
-И Вас с наступающим, - недоуменно забрал я зачетку, -  Спасибо. Вы уж…
-Да идите, идите. В следующем году увидимся. До свидания.
Подхватив свой самопальный пакет с авоськой, набитой чуть ли не под завязку всякими продуктами, утрамбованными туда доброй тетей Бэтей, я поплелся в общагу. Благо, морозец по пути меня слегка взбодрил. Бодрило еще и это ощущение опасности: рисовать то, что я задумал, или не рисовать? Но других идей у меня просто не было. Попив чайку (уже Жориного), гадкого и пресного, и, зажевав его пирогом из Бэтиной авоськи, принялся за работу, благо, все соседи отсутствовали: видимо, кто праздновал окончание зачетной недели, а кто-то готовился к пересдаче. Вот и хорошо, никто не мешает. Привычно склеив два листа ватмана, я разложил их на столе. Идея была проста: за основу я взял известную композицию Мухиной «Рабочий и колхозница». Я лишь ввел коррективы: «рабочий» стал походить на нашего командира, но с брежневскими бровями, да и на груди, наподобие Звезд Героя, болтались на подвесках многочисленные желтые «мастерки». Да и у «колхозницы» их было аж пять штук. Мне что, жалко, что ли? И неважно, что у нее пока четыре, пусть намек поймет. Характер у нее, конечно, не сахар, да и  за глаза командиршу нашего дружественного отряда с инжэка звали «Тэтчер», хотя она была просто Татьяной. Но, увы – не Лариной. Вот пусть теперь и смотрят на Брежнева с молотом, и на Тэтчер с серпом. А стоять они будут на постаменте, составленном из наших фотографий. Нет, что-то маловато перчика получается, надо еще Горбачева в коляске к ним до кучи добавить. Я вздрогнул, услышав за спиной голос:
-Ты че, Толян, сбрендил? Не, классно, конечно, народу понравится, да вот только…               
-Что только? – оторвался я от работы, - Говори уже давай быстрей, а то у нас там жрачка портится. Да и остальные набежать могут.
-Э – э – э! – замахал Жорка руками, - Все, вообще все классно! А кому не нравится – пусть в Эрмитаж идет, ты же не Рафаэль, можешь и ошибиться, правда? А че у тебя пожрать есть?
-Курица.
-Целая? – загорелись у того глаза.
-Ну да. А еще – колбаса.
-Тоже целая?
Жорик заметался по комнате в поисках ножа:
-Ты это, хорошо, что сам все не съел, настоящий друг. А что там, у твоего Борхеса, хорошо кормят?
-Хорошо, сам же видишь.
-Эх, надо было сопромат лучше учить, - вздохнул Жора, отламывая прямо руками лапу от курицы.
-Так ведь никогда не поздно, - удивился я скорости поглощения.
-Пождно, - жадно поглощая лапку, ответил мой сосед, - сяс уже пождно. Я еще одну лапу съем?
-Ты это брось! Горехе со Шкурой оставь. Колбаски вон покушай со своим дрянным чаем. Меня до сих пор от него блевать тянет.
-Правильно. Я и Горехе то же самое говорил. Дерьмо сушеное, а не чай. Без водки его никак нельзя: тошнит.
И втихушку отломал крылышко.
-Жора, если ты прямо сейчас не перестанешь есть нашу общую курицу в одно рыло, я клянусь, что отнесу ее девчонкам из… ну, пусть 317 – й, или 319 – й. Вместе с колбасой.
-Не, Толян, ты че?! Я вот сейчас косточку догрызу – и все. Остальное – вместе.
Вдруг он хохотнул:
-А твои девчонки пусть петухов едят. А нам лучше курочек, они помягче будут.
-Бросай свое крылышко, давай, помогай лучше фотографии клеить.
-И совсем не мое это крылышко, - недовольно проворчал сосед, вытирая руки о простыню.
-Вот то-то и оно, что не твое! Иди сюда, обжора!
Тот, сопя, опять уставился на мой «шедевр».
-Слушай, а ты все-таки уверен, что это вот не чересчур?
-Нет, Георгий, не уверен, - правдиво ответил я, -  Если честно, я даже боюсь. Но я же дурак и псих, ты же знаешь. И от своего уже не отступлюсь.
- А я вот не дурак, - замотал он башкой, - Поэтому доделывай свою газету один, и курицу свою забирай. Не буду я, отказываюсь.
-Ты еще настучи! – отшвырнул я ни в чем неповинный карандаш.
-Надо будет, и настучу!
-Жопа ты, Жорик. Все равно ведь завтра все эту стенгазету увидят. Тебе-то что?
-Вот то. Я не хочу, чтобы меня обвиняли, что я тебе помогал, - и, даже не притронувшись к колбасе, лег, и укутался в одеяло.
Утром меня разбудил громогласный смех: это были Шкурик с Горехой, потешавшиеся над моим вчерашним творением.
-Саш, ты что так громко-то? – обреченно спросил я, уже зная, что сна на сегодня мне уже не видать.
-Ну, ты, Толь, даешь! – покрутил головой сосед, - Ты что, правда, хочешь это в институте повесить?
-Я сделал, я и повешу.
-Может, передумаешь? – как-то жалобно спросил Гореха – Игореха.
-Нет.
И я повесил. Я проклинал себя, как только мог, но – повесил. И дурость свою, и упрямство, проклинал, но все равно повесил. Да, я дурак, и чувство юмора у меня дурацкое, но я – повесил! И стоял тихонько в сторонке, куря Абрамычевы «БТ», глядя, как, наверное, уже с пол-института, толкаясь и хохоча, рассматривают творение моей очередной бессонной ночи. Прошел где-то час, и пришел декан. И собственноручно снял мою «агитку». Похоже, все.
Еще через час меня вызвали. Даже не к декану, а сразу к ректору, которого я, признаться, раньше и в глаза не видел. Тот сидел в массивном кресле красной кожи, на полках позади него стояли полные собрания сочинений Ленина – Маркса – Энгельса вкупе с Большой советской энциклопедией, и почти все это было того же, кроваво – красного цвета. «Щас прольется чья – то кровь!», - вспомнился мне мультик. И она пролилась:
-Ну что, Джолы… А, Джалдыбаев, - поигрывая ручкой, произнес зловеще ректор, - допрыгался ты, спортсмен. Присаживайся. Поговорить надо, - и закурил, -  Ты куришь?
Я кивнул. Тот протянул мне пачку «Мальборо»:
-Угощайся.
Я угостился. Подымив в молчании пару минут, тот не выдержал и затушил недокуренную сигарету:
-Джалдыбаев, ты ведь не идиот какой! На кой хрен ты эту хреновину вывесил?! Да еще и написал сверху: «С Новым годом!». Горбачева-то зачем? Без него еще туда – сюда, а тут… Ну, объясни ты мне, старику! Чудо березовое! Ведь сейчас все до первого отдела дойдет! Ох, мама, мама, что же мне со всеми вами делать?
Я уже все понимал. Прощай, Свердловск, здравствуй, Актюбинск. И прощай, Наташа. Навсегда прощай. И ты, Абрамыч, прощай, и тетя Бэтя тоже. Не будет у тебя больше Хобочки. Или я чересчур мнительный и запуганный? До сих пор же все обходилось как-то, может, и сейчас обойдется.
-Значит, так! – хлопнул ладонью по столу он, - У тебя есть выбор. Причем – тройной, как одеколон. Первый – ты сегодня же выметаешься из института к такой-то матери. Второй – ты берешь академку и сдаешь экстерном все за весь второй курс до седьмого числа, пусть даже на трояки, и я тебя восстанавливаю осенью на третий курс.
-А тот, последний вариант, третий?
-Третий… Ты кури, кури, не стесняйся. Третий – это если не сдашь. Тогда смотри пункт первый. Так что на тебе бумажку, и пиши заявление на академотпуск. Ну, к примеру, по семейным обстоятельствам. Или ты отчислиться хочешь?
-Нет, что Вы! Я сдам, чего бы мне это не стоило. И простите меня за то, что я не прошу у Вас прощения. Я такой, какой я есть. И можете называть меня идиотом. Лично мне князь Мышкин симпатичен. И Раскольников – тоже, - отлегло у меня от сердца.
-Князь Мышкин ему нравится, - пробурчал ректор, - а граф Толстой тебе не нравится? Как он тебе?
-Можно еще одну Вашу вкусную сигарету? – вконец обнаглел я.
Тот рассмеялся:
-Бери, бери, но меру знай, а то вон видишь, до чего долгомыслие доводит, - и кивнул на мой плакат.
-Долгомыслие… Хорошее слово. Не понимаю до конца, что оно значит, но мне кажется, что оно верное. А насчет Толстого… Тут могу Вам сказать, что «Войну и мир» я читал уже где-то два с половиной раза, и все время воспринимал эту книгу по – разному.
-Это как: два с половиной? Как два с половиной арбуза, что ли? Их и нести неудобно, и есть не будешь знать, с чего начать. Объясни мне, дружок.
Я улыбнулся в ответ на его улыбку. Старики – они все такие, с придурью, особенно если образованные. Тогда придурь становится особенно извращенной. И я ответил ему столь же извращенно:
-Это как две с половиной любви. А эта самая недостающая, или же, наоборот, излишняя половинка, она как у Высоцкого: « Недолюбил, недолюбил, недолюбил». Вот.
-Да уж, с тобой не соскучишься. Две с половиной любви. Да уж… - он мотнул головой, - а две с половиной дружбы бывают?
-Нет. Извините меня, но, по-моему, даже пол – любви не бывает, а уж дружба… Ну, к примеру, Вам Ваша любимая изменила, любовь может и не пройти, даже если вы и расстанетесь. А дружба – это другое дело: если друг предал, ты вполне можешь его простить, но потом будешь проходить мимо него, как мимо пустого места. И ему никогда больше не будет суждено стать ни другом, ни врагом. Это – ноль. А от любви может что-то и остаться. Я не знаю, решайте сами. Я вот сказал, что думаю.
-Хорошо сказал. Как тебя там? А, Джалдыбаев, - посмотрев в свои записи, продолжил ректор, - а как тебя по имени?
-По имени – Хобдабай.
- О Господи!
-А так меня зовут Толя.
-Анатолий, значит? Ну, вот это совсем другое дело! – обрадовался тот, - Так, Толя, - и задумался, - ты кури, кури, - и снова задумался.
Я ждал, нервно затягиваясь хозяйской сигаретой.
-Сделаем так, - вернулся к реальности ректор (Как же его зовут? То ли Пал Иваныч, то ли Ильич. «П.И.» на двери у входа мне подсказки никак не давало), - ты кури, кури, не стесняйся, - повторил тот, и сам потянулся за сигаретами, - место в общаге я оставлю за тобой. Если сдашь все экзамены, конечно. А чтобы жить было на что – устроишься в нашу котельную дежурным слесарем – сантехником. Зарплата – сто двадцать рэ. Потянешь? Не побрезгуешь в нечистотах ковыряться?
-Не побрезгую. Спасибо, - обрадовался я очередной милости судьбы.
-Ну и ладно, ну и хорошо, - и «П.И.» встал, протянув мне руку, - удачи тебе, Джалдыбаев. А вот с этим, - ткнул он пальцем в мой агитплакат, - завязывай, до добра не доведет. Ах, да! На тебе твою зачетку, беги, с преподавателями насчет экзаменов договаривайся. Пока.
-До свидания.
И я побежал договариваться. Самые нелюбимые предметы, вроде математики и французского,  я решил оставить на «сладкое», чтобы было побольше времени на подготовку, а остальные уж как-нибудь. Может быть, даже сегодня удастся что-то сдать. Сопромат с термехом, конечно, и так уже в кармане, но можно начать, к примеру, с физики. Или – с химии: тут уж как получится. Преподы от моего предложения просто дурели, и все, как один, спрашивали, на кой мне это надо. Я отвечал, что, дескать, личные проблемы и все такое. И только социологиня понимающе усмехнулась:
-Знаю я твои личные проблемы, сама видела, Честно говоря, мне понравилась. Брежнев с молотком – это ж надо такое придумать! Да еще и под ручку с «железной леди». Да с колясочкой. Да уж. Давайте зачетку.
И поставила «отл»  за первый семестр, «хор» за второй.
-На, возьми, болезный ты наш.
-Почему болезный? Я здоров.
-Ты на голову больной. Иди. Жаль, конечно, что на семинары ко мне больше ходить не будешь. Но на чашку чая с сушками я тебя жду, когда, дай Бог, все у тебя получится.
И … Перекрестила! Это меня-то, постороннего человека! Да за такое меня бы из института  турнули, и даже имени не спросили, а ее?!
-Вы что делаете-то?! – чуть не схватил я ее за руку, - Ведь если увидит кто, Вам работу только на овощебазе дадут, гнилую картошку перебирать.
-Так ведь кроме тебя, Толя, здесь никого нет. И крестик, я видела, у тебя на груди висит. Не просто же так, или я не права?
-Я не Толя, я – Хобочка, - вырвалось вдруг у меня.
-Кто – кто? – округлила она глаза.
-Это меня так тетя Бэтя назвала. Можете теперь и Вы так звать.
-А кто такая тетя Бэтя? – мягко улыбнулась она.
-Это жена Абрамыча. Баруха Абрамовича, нашего сопроматчика.
-Вот как… Хорошо назвала. Добро так. Как тебя там полностью-то? – и заглянула в зачетку, - Хобдабай. Хобочка. Не забывай про приглашение на чай, Хобочка.
-Я сушки не люблю.
Она замерла.
-Я Вам пряник принесу, большой такой, миллиметров триста в диаметре, «Свердловский», по-моему, называется. Или «Юбилейный», не помню. Мы с ребятами в общаге такой на чей-то день рождения ели: вкусный. Надеюсь, и Вам понравится. Хорошо?
-Хорошо.
-Ну, я пошел?
-Иди, Хобочка, иди. До свидания.
Прикрыв за собой дверь, я подумал: «А ведь лет двадцать назад эта Наталья Александровна, наверное, была такой же красавицей, как и тетя Бэтя на той фотографии. Но Наташа все равно лучше всех». Оставалось всего ничего: поговорить с Верой Дмитриевной, потом – с тренером по боксу. А потом… Потом будет самое страшное – разговор с Абрамычем. Мост на полторы недели придется отменить, иначе математику точно не сдам. С француженкой я столкнулся возле ее кабинета.
-Вы ко мне? – уловила она заинтересованность в моем взгляде.
-Да, к Вам, Вера Дмитриевна. Тут, понимаете, такое дело. Мне Вам экстерном сдать нужно. За весь второй курс. До седьмого января.
-Это что, из-за этого? – начертила она в воздухе прямоугольник.
-Да, из-за этого.
-Пойдемте в кабинет, поговорим, - сделала она приглашающий жест.
В кабинете, кроме нее, сидело еще пара преподавателей, мирно гонявших чаи.
-Присаживайтесь, пожалуйста, сюда, - а сама обернулась к книжному шкафу, изучая корешки книг. Наконец, выбрав одну, она протянула ее мне, - обещаете до весны назубок вызубрить?
Что же все так меня пугают? Нельзя же так! Такую толстенную книгу – и назубок?!
-Можно половину? – не мог я оторвать взгляда от талмуда.
-Все или ничего. Это кто сказал?
-Вы.
Та засмеялась:
-Ладно, Анатолий, у Вас есть выбор: или Вы мне обещаете, или… Чаю хотите?
-Нет, спасибо, я уже пил. Вот совсем недавно, с сушками. А если у меня не получится? Вы же знаете: у меня с французским как-то нелады.
-Это будет значить, что Вы не человек слова.
Бегло перелистав книгу, я решился:
-Я человек слова.
-Я так и думала. Давайте свою зачетку, что Вы ее в руках треплете, порвете ведь. – И посмотрела вдруг на меня внимательно – внимательно. Потом взяла ручку и поставила за первый семестр «уд», а за второй – «отл».
Вот уж чего не ожидал, так это вот… вот… вот этого.
-Вы зачем так? – опешил я.
-А я Вам верю. И, как я вижу, не только я одна, - повертела она зачеткой в руке. -  Это Вам кто, Наталья Александровна уже отметку поставила?
-Да.
-Ладно, мон ами, идите. Если будут возникать проблемы, спрашивайте, не стесняйтесь.
-До свидания, - и я, не помня себя, поплелся к выходу..
-Книжку не забудьте, - окликнула меня преподаватель..
-Ах, извините. Задумался. Еще раз до свидания.
-До свидания. Удачи Вам, Анатолий.
-Спасибо.
На пути к физкультурнику я все время ругался про себя, поглядывая на книженцию. Нашла же, ведьма нерусская, мое слабое место! Ведь придется сейчас этот клятый французский всерьез учить: слово-то дано. А оно, как говорится, не воробей. Оп! Я остановился. Про черчение-то я забыл. Где мои мозги? Теперь опять наверх подниматься, в чертежный зал, черт бы его побрал. Поздоровавшись с «чертилкой», просто молча протянул ей зачетку:
-За весь курс, пожалуйста.
-Что-то случилось, Толя?
-Есть такое, - кивнул я, дабы не вдаваться в подробности..
-Ну ладно. Это что, - перелистывая зачетку, спросила она, - ты за сегодня уже четыре экзамена сдал?
-Да.
-Ну ладно, пусть будет шесть. Я тебе и по начертательной геометрии поставлю, и по черчению. Все равно тебя больше учить нечему, сам все… а, ладно. Дай лучше я тебя поцелую на прощание. И вот, на еще на память, - и протянула мне целую упаковку «Кохинора», - держите, у меня еще есть.
-Спасибо Вам за все. И извините, если что не так.
-Охотно извиняю. Зато сейчас хоть каждый сам за себя чертить будет, без твоих подсказок. Только скажи мне, пожалуйста, как Вы так быстро чертить успеваете? Я, признаться, подсматривала, ты ведь даже логарифмической линейкой почти не пользуешься.
-На глазок, - пожал я плечами..
-Как это на глазок? Я же проверяла, все тютелька в тютельку.
-Я просто рисовать люблю. С детства. И всякие там расчеты мне не нужны: я и так вижу, как на бумаге задание выглядеть должно. Вот и все.
-Эх, а я-то думала, что ты в уме все так быстро считаешь. А оказывается, тебе и считать не надо. Ладно, Вы свободны.
Попрощавшись с доброй «чертилкой», я побежал к тренеру, недоумевая, что это она на «Вы» перешла. Ладно, это все потом, а сейчас мне надо уболтать  его поставить свои отметки. Можно даже пообещать ему на соревнованиях выступать.
-А, это ты. Ну, давай свою зачетку. Только хоть иногда на тренировки появляйся.
-Хорошо. А откуда Вы узнали?
-Слухами земля полнится. Все, гуляй. Про тренировки не забывай, - и отвернулся к рингу, - Ну кто так работает?! Двоечку делай, двоечку!
На выходе я столкнулся с Дениской Шульманом, нашим профоргом. Тот, ухватив меня за рукав, почти что силой оттащил меня в сторонку:
-А правда, что тебя за твою агитку отчислили?
-Неправда.
-Да? А говорят, что…
-Я вижу. Все сторонятся, как чумного.
-А что тогда? Ведь дыма без огня, сам знаешь, не бывает, - не отставал он.
-В академку отправили. А что не отчислили – на вот, посмотри, - сунул ему в руки свою  зачетку.
-Ничего себе! Что, и по – французскому «отлично»?! Да в жизнь не поверю!
Я, проклиная себя внутренне, внешне лишь улыбнулся и постучал пальцем по учебнику французского:
-Книга, друг мой, источник знаний.
-Ну-ну, - задумчиво протянул Дениска, возвращая зачетку, - пойдем в профком.
-Это еще зачем? – торопился я от него отделаться.
-Как это зачем? Напишешь заявление, ну, там, по семейным обстоятельствам прошу, и так далее. А я тебе, как друг, материальную помощь выпишу, да и талончики на питание выдам, лопай на здоровье.
-От талончиков не откажусь, но вот материалку не возьму. Не хочу. Лучше вон Ленке Сухаревой из 417 – й отдай, она же беременная.
-Да ты че? – вытаращил профорг глаза, как рак.
-А ты сам-то  что, не видишь? Глаза-то разуй, месяц шестой уже, наверное.
-Блин, я как-то не заметил, - зачем-то взглянул он на дверь, - А от кого?
-А хрен его знает. Ты же в курсе, что она с подружкой комнату снимает. Жила бы в общаге – сказал бы, а так…
-Да уж. Ну ладно, пойдем за талонами. Слушай, а может, я тебя лучше в наш профилакторий устрою? Там и тишина, и библиотека рядом, и жрачка от пуза.
Я остановился:
-Тебе говорили, что ты хороший человек, Денис Викторыч? Я вот с удовольствием это говорю.
-Да ладно! – тряхнул своей пегой с проседью башкой Дениска, - Жизнь наладится. А другу как не помочь? Жизнь же – она как дорога с двусторонним движением: ты – мне, я – тебе. Вот, к примеру, я тебе сейчас путевку на полгода оформлю, а ты, когда со своими делами разделаешься, за следующий год вместо меня курсачи порисуешь.
-Ну, ты и жук, Дениска.
-Ага! – радостно подтвердил тот.
-Во-первых, мне нужна только одна неделя. Одна, понимаешь? Так что и курсач будет всего один. Ну, как тебе вариант?
-Ладно, пускай так. Только путевка минимум на месяц. Так что – четыре курсача, - настойчиво гнул он свою линию.
-А вот остальные три недели сам там и живи. Я сказал – один на один, и все.
-Это кто из нас больший жук, еще посмотреть надо, - вздохнул он, - Заходи давай. Сам путевку заполнять будешь, жадюга.
-Почему жадюга?
-По кочану! Времени ему, видите ли, жалко, другу помочь.
-Эх, Денис, Денис. Если честно, я теперь за счастье считаю часика три в день поспать, а ты говоришь.
-Да? Извини, не знал, - виновато заморгал глазами  профорг, - Можешь тогда и курсач за меня не делать, я же не зверь.
-Да ладно, проехали. Будет у меня на него время, будет. Найду. Сказал – сделаю, значит – сделаю.
-Тебе с какого числа-то писать? – забрал у меня путевку Шульман.
-С завтрашнего, - решительно кивнул я, -  Прямо с утра и заселюсь.
-Да уж, Толя, - заполняя бланк, вздохнул он, - зачем же ты себе такую фамилию выбрал? И имечко тоже. Это же все мозги свихнуть можно, да и язык сломаешь.
-Ага, а у тебя как будто фамилия лучше!
-Она, может, и не лучше, но проще, а вот у тебя… Ладно, на тебе твою путевку и иди сам знаешь куда. Друзей только не забывай: нехорошо это.
И что мне сегодня весь день твердят: «не забывай, не забывай». Вроде с памятью все нормально, не жалуюсь.
-Ну и сиди тогда тут один, сам знаешь, как где. Пока.
-Пока. Сволочь ты, Толя. Если бы не твоя агитка, я бы, наверное, думал, что совсем конченая. А так…
-Что – так?
-«Так» -  значит надежда есть, вот как.
-Бармаглот ты, Дениска. Злой и скверноязыкий, - дружески улыбнулся я ему, - Ладно, когда приспичит, обращайся. А я оформляться пойду.
-Иди – иди, кукуноид недоделанный, - услышал я за своей спиной.
А все-таки Дениска классный парень: уже второй раз мне путевочку в профилакторий выписывает. Небезвозмездно, конечно, но кто же его за это осудит? А профилакторий, скажу я вам, это сказка: там тишина, там… ну, совсем почти никто не бродит, а уж тем более – лежит: все такие же халявщики, как и я. На халяву пожрать, на халяву поспать, а в остальное время – «Гуляй, рванина, от рубля и выше». На крылечке псевдолечебного, но в общем и целом богоугодного заведения стояла, накинув шубейку, Дарья Ивановна, заведующая этой богадельней.
-Здравствуйте, Дарья Ивановна! – поприветствовал я ее, - Я опять к Вам, подлечиться, так сказать.
-Ну, проходи, коли к нам. Только путевку сперва покажи.
Я пошарился в кармане.
-Я слышала, у тебя неприятности в институте?
Вот ведь ешки – матрешки! Шестнадцать тысяч студентов, да еще тысячи четыре преподавателей и обслуги, а все про всех знают, как в деревне.
-Да какие могут быть неприятности! Видите, даже к Вам перед сессией направили.
-Ну-ну, - с сомнением посмотрела она на меня, -  Значит, правду говорят, - пожевала та губами, - Как думаешь, выкрутишься?
-Сделаю все. Главное, чтобы никто не мешал, и тихо было. Вот в Новый год народ пусть гуляет, как хочет, меня и самого тут не будет, а потом дайте, пожалуйста, мне недельку тишины.
-Ладно, заходи. А вещи-то твои где?
-У Абрамыча. Я же к Вам только оформиться зашел, а путевка у меня с завтрашнего числа. Вот, пожалуйста, - протянул ей слегка пожульканный в кармане листок.
-Ладно, хорошо. Расписание завтраков – обедов помнишь?
-Помню.
-Ну и хорошо, -  и, не попрощавшись, закрыла за собой дверь.
Ладно, теперь остались Абрамыч и тетя Бэтя.
-Ну что, допрыгался? – прямо в прихожке услышал я голос хозяина, - На кой черт ты эту ерунду нарисовал? Что, потешил свое самолюбие? Гласность, говоришь? Плюрализм, едит его?!
-Ладо, Абрамыч, не гунди. Лучше вот оценки в зачетку поставь, и книжки по математике подбери. Остальное я сам.
-Что сам?
-Остальное я сам сдам за два семестра, мы так с ректором договорились.
-Договорился он, - проворчал Абрамыч. – Договорился, ишь какой. Дай зачетку твою посмотрю.
Полистав, он удивленно спросил:
-Я не понял. Это что, шесть экзаменов и четыре зачета за день?
-За полдня. А еще парочку я заблаговременно, еще раньше, получил. Только у меня к тебе просьба: можно мы с тетей Бэтей после сессии не по тридцать минут будем заниматься, а хотя бы по часу? А то я Вере Дмитриевне обещал к весне вот эту книжку наизусть выучить. Не смогу я один, помощь нужна.
-Да помогу, конечно! Хобочка, мы с тобой все сделаем в лучшем виде, не пройдет и это… – и начала загибать пальцы, - пять месяцев, как тебя будет от француза не отличить.
-Спасибо, тетя Бэтя.
-За что спасибо-то? – сердито спросила она, - Вот покушаешь, потом спасибо и скажешь. Проходи давай на кухню, у нас сегодня печеночка с картошечкой. Мой руки и пошли. Можешь даже над раковиной помыть, я ругаться не буду, честное слово.
-Нет, я так не могу. Раковина – она для посуды. Я лучше в ванной помою, как положено.
Я даже и не подозревал, что настолько голоден. Не прошло и пары минут, как на тарелке остались только запах и вилка.
-Да, брат, прищучило тебя, - выпуская дым через нос, произнес Абрамыч, сидевший напротив меня. – И я знаю, что ты хочешь мне сказать. Я с тобой согласен. Я потерплю: не до моста тебе теперь, понимаю. Но потом уж будь любезен, а то…
-Что «то»? – спросил я, нагло вытаскивая сигаретину из его пачки, - Из соавторов меня выкинешь? Да совесть тебе не позволит, я же вижу. А что и у меня она тоже есть, надеюсь, ты это видишь. Так что не надо этого всего. Давай лучше литературу поищем: вон библиотека у тебя какая большая: тысячи две томов, наверное.
-Две восемьсот, - с гордостью ответил учитель, - Вернее, две восемьсот пятьдесят шесть томов, Ты что, в мой каталог не заглядывал?
-Нет. Я и не знал, что он есть.
-Ну ладно, докуривай, и пойдем покажу. Заодно и выберем, что тебе нужно. А что тебе именно сегодня приспичило?
-Я переезжаю завтра с утра.
-Что?! – хором крикнули хозяева.
-Ой, не волнуйтесь вы так! – замахал я на них руками, пытаясь, словно дым, рассеять их подозрения в моей неблагонадежности, -  Это всего на полторы недели, пока все не сдам. А потом вернусь. А пока в профилактории поживу, там тихо и спокойно, и никто не мешает.
-Выходит, мы тебе мешаем?! – продолжала возмущаться хозяйка.
-Тетя Бэтя! Вы, ой, - ой, - ты! – неправильно меня поняла. - Для меня этот мост – как бутылка для алкаша: я все равно буду отвлекаться и смотреть, что там Абрамыч делает. А мне этого нельзя. Мне сейчас все, просто все силы бросить надо на эту математику, химию, физику и так далее. Понимаете?
И тут же получил подзатыльник. Правда, потом меня погладили все той же мягкой рукой, едва не касаясь моего носа внушительным бюстом:
-Бобочка, и в кого он у нас такой глупый? По-моему, в тебя.
-В меня, Бэтинька, в меня. Пойдем, Хо, книжки тебе подберем и спать. А про мост пока просто забудь. Спи себе и все.
Провозюкавшись где-то около пятнадцати минут, я собрал совсем скромную стопку: всего-то томов десять, если даже не девять. Ладно, потом их посчитаю, а после – прочитаю. Дарья Ивановна с утра встретила меня вполне доброжелательно, но с грустью:
-Везет тебе, Толя. Все разъехались, даже скучно. Один Мухомор только и остался. Да ты вот теперь, даже и поговорить не с кем.
-А Мухомор, он  чего? Молчит все так же? – занес я свой немудрящий скарб.
-Молчит. Только «здрасьте» да «до свидания». И – все. Да и тебе, как я погляжу, не до меня, старой, будет, - кивнула она на книжки.
-Да уж, извините, не до Вас.
-Ладно, я понимаю. Иди с Богом.
Мухомор. Только его не хватало. Это с теми людьми, которые ему не нравятся, он молчит, а я ему почему-то нравлюсь. И посчитай за счастье, если раньше, чем через час от него отделаешься, а просто плюнуть, и послать его куда подальше язык не поворачивается. Черт его знает, что это за болезнь, но он на самом деле был похож на мухомор, только наоборот: все лицо белое, но в ярких крупных красных точках. Даже не в точках, а  - в кляксах. Парень, конечно, неплохой, начитанный, и книжки порой интересные подкидывает, но не ко времени он здесь, ой как не ко времени.
-Дарья Ивановна, Вы только не говорите ему, пожалуйста, что я здесь, а? – забирая ключ от комнаты, попросил я.
-Ты что, заразы боишься? Так он же не заразный, это у него какой-то дерьмогенизм. Тьфу ты, не помню, как называется. Дер… Все, иди уже, не помню я.
-Да не боюсь я заразиться. Это с Вами он неразговорчивый, а как меня увидит, то надолго не отвяжется: то Кортасара с ним обсуди, то Гессе, то Фриша. А мне сейчас, сами понимаете, некогда.
-Здравствуй, Толя! – послышалось со стороны лестницы, - Не бойся, я не буду тебе досаждать, -  и со второго этажа донеслись удаляющиеся шаги.
-Вот ведь. Взял, обидел человека, - закрыв глаза от стыда, пробормотал я. – Дарья Ивановна, скажите, пожалуйста, как его на самом-то деле зовут. А то я все время «Муха» или «Мухомор». Некрасиво получается.
-Да так же, как и тебя, Толей. Тезки вы.
-Спасибо, - и я молча пошел со своим скарбом во временно персональную комнату.
-Про завтрак не забудь! Через пятнадцать минут уже! Я проверю.
-Буду. А комната у Толи какая?
-Через стенку с твоей, справа, - и качнула головой влево.
Ладно, разберемся. Ох уж эти женщины. Похоже, и моя Наташа такая же. Разложив свои нехитрые пожитки, я постучал в соседнюю дверь, за которой слышал легкое шебуршание:
-Толя, пошли завтракать!
-Чего? – высунулось из проема удивленное крапчатое лицо.
-Я говорю: «Толя, пошли завтракать».
-Я щас, подожди.
К моему удивлению, завтрак прошел в полном молчании: Муха разве что иногда переводил взгляд с тарелки на меня и обратно. И – ни слова. Покушав, мы остановились на крылечке покурить. Я предложил ему свой «БТ».
-Спасибо. Где взял? – угостился тот.
-У Абрамыча. Слушай, у меня к тебе просьба. У тебя же всегда по математике «отлично» было? (Старая тактика, конечно, но я давно уяснил, что лучший способ помириться с обиженным тобою же – это попросить его помочь), - программу за второй курс помнишь?
-Помню. Как не помнить, - настороженно покосился он на меня.
-Мне поможешь? Мне за весь курс до седьмого сдать надо. Причем – все.
-Это-то зачем? – чуть не поперхнулся тот дымом, отчего кляксы на лице еще больше покраснели.
-Надо.
-Ну, хорошо, - пожал плечами он, -  давай сдадим. Я вроде все помню.
Так у меня появился новый друг, а что он мне друг, сомневаться не приходилось: если бы не тетя Бэтя, я даже не знаю, сколько бы мы времени просидели в этом табачном дыму, листая задачники и считая задачки. Вернее, листал он, а решал я.
-Хобочка!- раздался вкрадчивый голос. – Фу ты, накурили-то!
-Ой, здравствуй, тетя Бэтя. Это… это мой друг Толя, он мне к экзаменам помогает готовиться. Вот, знакомьтесь.
-Тетя Бэтя, - протянула она ему руку. – Мальчики, вы ничего тут не забыли?
-А что? – поднял на нее я удивленный взгляд.
-Вы сколько здесь сидите? – въедливо посмотрела она на нас.
-Ну – у… Со вчера, выходит. Да, со вчера. Или с позавчера? Ну да, со вчера, точно: два раза завтракали. Или три?
-Ну и что это значит?
-Что? – не понимал я ее.
-Ох… А то, что сегодня – тридцать первое декабря, вот что! И что некоторым надо к Наташиным родителям ехать, Новый год встречать. Лодыри пустоголовые, если за вас не подумаешь, про все забудете. Хобочка, я тут тебе костюм принесла, рубашку и новый галстук. Я пойду удалюсь на пять минут, а ты примерь, - и вышла.
-Вот ведь елки - палки! И на самом деле забыл! – хлопнул я себя по лбу ладонью, да так, что искры из глаз полетели.
-А что за Наташа-то? – когда вышла тетя Бэтя, спросил мой математический гуру.
-Да с моего курса, светленькая такая, с косой. Все, срочно бросаем курить, надо переодеваться.
-Ну давай, давай. И что за Наташа такая? – недоуменно повторил он.
-Да неважно, все равно не твоя, - надевая пахнущую каким-то парфюмом рубашку, ответил я, - Ты лучше скажи: галстуки умеешь завязывать?
-А каким узлом?
-Каким – каким! Пионерским! – фыркнул я.
-Да ладно тебе. Встань прямо, сейчас завяжу.
Когда вернулась тетя Бэтя, на мне из моего личного остались только майка, трусы и носки. Но мне это почему-то нравилось: как же хорошо, когда на свете есть такие добрые люди, как Абрамыч, как тетя Бэтя, как тот же Толя – Мухомор. Сейчас мне казалось, что и все остальные тоже хорошие.
-Краса – а – авец! – уперла руки в бока благодетельница, - Только не забудь ботинки почистить и цветы купить. А остальное я тебе принесла.
-Что остальное? – растерялся я.
-Что – что. Вот тут, в пакете.
Да уж. Пакет был знатный: с надписью «Монтана» и женской попкой в джинсах.
-И что там? – не мог я взять в толк, зачем мне еще и сумка с попой.
-Там то, что вы, мужики, по своему скудоумию никак не сподобитесь предусмотреть. Ты вот шампанского не купил? – не купил. Конфет не взял? – не взял. А я тебе еще и финской «салями» положила. По голове бы вам ей настучать, да все равно не поумнеете, сколько ни старайся. Эх…
-Спасибо, тетушка, я и вправду все забыл, - стало мне стыдно.
-Вот и мой бы забыл. Все сидит, свой мост считает. Даже елку, и ту пришлось самой покупать. Сейчас ставит, надеюсь. А Вы, Толя, - обратилась она к Мухе, - где будете Новый год встречать?
-Да тут, - обвел он рукой стены.
-Один, что ли? – нахмурилась тетушка.
-Ну да.
-Вы не правы. Вы не будете один встречать. Пойдемте к нам, - причем требовательно так сказала, безапелляционно.
-Но… - еще больше покрылся тот пятнами.
-Никаких но! – отрезала тетя Бэтя. – Вы с какого курса?
-С третьего.
-Тоже с мехфака?
-Да, - потупился тот, не зная, куда девать руки.
-Вот и хорошо, поможете нам елку наряжать. Одевайтесь, только быстро.
Я улыбнулся, когда Толя вышел:
-Тетя Бэтя, Вы просто добрая фея какая-то. И это…
-Что это-то? – сердито, но польщено буркнула она.
-Можно я Вам еще один комплимент сделаю?
-Можно, но – с одним условием, - и сверху вниз посмотрела на меня.
-Каким?
-Сначала я тебе подзатыльник отвешу, вот с каким! – и, как паровоз, устремилась ко мне, сияя.
И мы, хохоча, как дети, начали гоняться по комнате. Точнее, гоняли меня, а я уворачивался. Перебегая с места на место, я пытался укрыться то за стулом, то за столом, но, в конце концов сдался на милость победительницы:
-Согласен, - и подставил голову.
Но меня только поцеловали в лоб.
-Я люблю тебя, Хобочка. Удачи тебе с Наташей.
-Знаешь… А, уже не важно, - потерял я нить мысли.
-Что неважно? – продолжала она допытываться.
-Да просто так, - неопределенно пожал я плечами, -  Ну, вчера мне столько раз удачи желали, что хоть в открытый космос без скафандра выходи – все равно ничего не будет.
-Ну и правильно, ничего не будет. Пух! – и все, тишина, - и хищненько улыбнулась.
-Злая ты, тетя Бэтя.
-Это я – то злая?! Ты ... Ты! – чуть не задохнулась тетушка от возмущения.
-Тетя Бэтя! Это присказка такая просто, - замахал я руками, - это я злой. Вот. И плохой. Вот.
Та рассмеялась:
-Ты злой. Ну да … Хе! Павлины, говоришь!
-Чего? Какие павлины? – оглянулся я по сторонам, как будто выискивая павлинов, которые блазнятся тете Бэте.
-«Белое солнце пустыни» смотрел?
-А – а – а, - протянул я.
-Бэ – э – э, - передразнила та, - Дальше не надо, я сама знаю.
-Тетя Бэтя, ты не обижайся, но порой ты мне напоминаешь, мне такую большую девочку. И мне это нравится.
-Спасибо, Хобочка. Но подзатыльник я тебе все равно отвешу, дай срок.
Тут раздался робкий стук в дверь:
-Можно?
-Да можно уже, что спрашиваешь? – обернулся я на голос, - Сам уже наполовину вошел, а еще… Вот если бы я сказал «нельзя», ты что, себя бы дверью прищемил?
-Зачем ты так, Хобочка? Видишь, человека любопытство разбирает, ему интересно, что тут происходит, а ты его дверью. Нехорошо, - тут она привстала, - Ну все, уже семь, идти пора. Толя, Вы со мной, а ты, соискатель, и сам знаешь, что делать. И еще раз удачи. Ни пуха ни пера.
-К черту. И – с наступающим.
-Успеешь еще поздравить. Я вам позвоню: номер-то записан. Все, мы пошли.
И, подхватив Муху за локоток, удалилась. Странная она, эта тетя Бэтя. Ну нельзя же быть таким добрым. И злым одновременно: вон как ее Абрамыч боится. Но все равно хорошая она женщина, что ни говори. Такую и бояться не страшно. Так, где же мой пакетик с лебедями? Самый что ни на есть повод подарить его Наташе. Ага, вот и он. Еще раз оглядев продукт собственного творчества, я положил его к колбасе и конфетам. Ну вот, вроде бы обедал, а слюнки от аромата все равно потекли. Ну да ладно, Бог даст, вечером попробую. А сейчас ехать надо, пока не поздно: путь-то неблизкий.
Доехав на автобусе до площади Первой пятилетки, я вышел. Дальше пешком пойду, подышу. Народ уже вовсю гуляет: одни шли на стоящую посередине  площади елку, другие, же, наоборот, под этой самой елочкой разогремшись, топали домой. Или – в гости. Короче говоря, кто куда, как тараканы безнадзорные. И одним из этих тараканов был я. И этот таракашек шел и улыбался. Прохожие тоже улыбались в ответ, поздравляли с Новым годом, звали в гости. Я лишь приветствовал в ответ, отвечая: «Извини, брат, спасибо, конечно, но я к любимой девушке». И меня хлопали по плечу, опять-таки желая счастья и удачи, и мирно, под озорные частушки, продолжали свой путь.
Хорошие все-таки люди на Урале живут. И погода тоже хорошая. Одно жалко: лета не бывает. Зато зима – одно загляденье: вот сейчас, к примеру, градусов пятнадцать – двадцать, не больше. В прошлом году, правда, где-то под сорок было целую неделю, но это не страшно: шарфик на нос, и бегом – бегом до теплофака. Всего-то метров четыреста от общаги, стерпеть можно. А там уже спокойненько, по переходу, до ГУКа . Вот у нас в Актюбинске сейчас, наверное, метель. И ветрище с ног сбивает – из дома носа не высунешь. И что, интересно, мои сейчас там делают? Хотя, что делают – это понятно: наверняка все соседи опять у нас собрались, дядя Герхард скоро начнет свои немецкие песни петь, дядя Иосиф быстренько напьется и уснет, а мой отец будет молчать и улыбаться. Да, наверное, так оно и будет.
Вот она, Стахановская – Стакановская. Свет в окошке горит, значит, пора взять себя в руки и решаться. Отбросить все ненужные мысли и позвонить в дверь. Просто надавить на эту черненькую кнопочку. Дзынь – дзынь, - и все. Но руки не поднимались. Сначала я отряхнул шапку, потом воротник, затем оттопал ботинки. И вдруг дверь открылась сама собой:
-Ты что это тут растопался? Ты кто такой, и к кому? – спросил слегка подвыпивший хозяин.
-Я … я к вам. Я к Наташе. Я – Анатолий. Вот, держите, - и протянул ему пакет, - с Новым годом.
-Анатолий, - повторил мужик и посмотрел на меня оценивающим взглядом, - ну проходи, коль не врешь. Наташа мне про тебя уже все уши прожужжала. Хм. Ну, заходи, что стоишь?
-Так я ведь не могу сквозь Вас пройти, а Вы на входе стоите.
Тот дружелюбно засмеялся, пропуская меня в тесную прихожую. Подал ладонь:
-Степан. Ефимович, – и начал сдавливать мою руку все крепче и крепче, я же, улыбаясь, давил в ответ: понимал, что уважение нужно зарабатывать сразу,- Ладно, просто Степан, - ослабил он хватку, - ну и лапа у тебя! Тебе бы у нас, в кузнечном, работать!
-Папа, он же на инженера учится, - из-за спины Степана донесся сладкий голосок.
-Ну и что, дочка! Учится – переучится. Ну, да ладно, раздевайся и проходи. Людмила! – крикнул он на кухню. – Иди гостя встречать, тебе подарки принесли.
Из дверей осторожно выглянула мышкой маленькая женщина с каким-то особым русским взглядом: в нем была и тоска, и надежда, и мудрость, и радость. Вообщем, там все было, даже не перечесть.
-Людмила Михайловна. Проходите, пожалуйста, - и вновь скрылась на кухне, забрав пакет из рук хозяина.
-Ну, ты и вырядился, Толя! – оглядел меня с ног до головы Наташин папа, - Мне что, тоже галстук теперь одеть? Сегодня же Новый год, семейный праздник, а ты как на эти … на экзамены оделся.
-Так это и есть экзамен. Я руки Вашей дочери прошу, - решился я на все сразу, чтобы не мучиться.
-Опа! Блин! – всплеснул тот руками, - Час от часу не легче. Черти что. Хорошо, проходи, садись, выпьем. Нельзя же такое дело с кондачка решать. А ты, Наталья, иди, матери помогай. Нечего тут мужские разговоры слушать. Иди!
Разлив по полной, он поднял рюмку:
-Ну, давай, за знакомство!
-За знакомство, - поддержал я его.
Похрустев огурчиком, он подвинул мне груздочки:
-Кушай, сам собирал. Ни единой червинки, чистенькие.
-Спасибо, - скромно положил я себе в тарелку пару грибков.
-Спасибо ему, - проворчал он, - А на какие шиши ты семью содержать собираешься?! И жить где будете? Я слышал, ты в общаге живешь, и что дальше? Второй курс, а ему жениться приспичило, - и разлил по второй. - Пей. Как грузди-то тебе?
-Вкусные, спасибо.
-Вкусные ему, - заворчал тот, - Понятно, что вкусные. Эх, что же с вами, с молодежью, делать? А, делайте, что хотите, - махнул он рукой, - Можете хоть здесь жить, в Наташкиной комнате: она все равно туда никого не пускает.
-Как это – не пускает? – в недоумении не донес я грибочек до рта.
-А вот так, - и налил по третьей, - не пускает, и все. И пол сама моет, и цветочки свои сама поливает, и еще черти чем там занимается, а отца с матерью не пускает. Граница тут у нее, - показал он рукой вдоль порога, - железный занавес, едрена корень. Давай по чарочке, и пойдем покурим на площадку: эти вон, - кивнул он в сторону кухни, - ругаются, когда я дома курю.
-Давай. Только туалет где покажите сначала, а то я пока ехал, пока шел…
-Ну, пошли, покажу. Вон он, справа от входа. Сделаешь свои дела, и выходи на площадку.
Ефимыч оборудовал свое курительное место вполне рационально: в мое распоряжение был предоставлен резиновый коврик, похоже, отрезанный от транспортерной ленты, и жестяная банка из-под солидола для окурков. Рядом на ступеньке, на таком же «коврике» сидел хозяин, пыхтя «Примой». Я достал свой «БТ».
-Ниче ты барин! – воскликнул тот, увидев пачку, - И где ты такое покупаешь? Ну-ка дай покурить.
-На, - протянул я ему пачку, -  Это не я покупал, это подарок.
-Хорошие у тебя друзья, правильные. Может, и неплохо, что Наташа за тебя собралась: парень, как я погляжу, ты головастый.
-Да безголовый я! Ладно, все как на духу: первое – я – казах, мелкий и невзрачный, а Наташа – просто русская красавица.
-Ну, не такая уж она совсем русская, - затушив папиросу, раскурил он болгарскую сигарету.
-В смысле? – заморгал я глазами.
-Ты ее фамилию – то что, не знаешь? – усмехнулся хозяин.
-Нет, я как-то не интересовался.
-Вот, - улыбнулся, прищурившись, Степан Ефимович, - Я – чистый украинец, Людмила – русская, а фамилия у нас Кондюк.
-Как – как? – навострил я уши.
-Кон – дюк, - по слогам разложил свою фамилию тот.
-Ну и пусть Кондюк, мне-то что? Все равно ведь красавица. И умница притом, не то, что я.
-Это-то почему? – настала его очередь удивляться.
-Потому. Я на днях тут глупость одну совершил. Вообщем, если бы дело дошло до первого отдела, меня бы, наверное, и в Вашу кузницу не взяли – пришлось бы лес валить. Шучу, конечно, но неприятностей было бы – мама не горюй. Понадеялся сдуру на эту перестройку с гласностью, мать ее, вот и влип. Так что сейчас я в академотпуске.
-Ну и что? – фыркнул он, -  Отпуск – это же хорошо, на рыбалку вместе съездим.
-Ты не понимаешь. Если я за неделю, даже меньше, десять экзаменов не сдам, то меня отчислят.
-Совсем? – после недолгой паузы спросил тот.
-Да, совсем, - и закурил вновь, - без права восстановления. И буду я всю оставшуюся жизнь гайки с шурупами крутить.
-Ну и что? – продолжал недоумевать потенциальный тесть.
- А то, что я хочу своей семье достойную жизнь обеспечить, чтобы машина у нас была, и квартира большая, понимаешь? И дачу тоже хочу. Малину посажу. И вишню. Я вишневое варенье очень люблю.
-Да не переживай ты так!  - хлопнул тот меня по плечу, - Сдашь ты все. Ты же можешь?
-Могу. Только вот боюсь одного: дадут какому-нибудь преподу команду меня завалить – и все, пиши пропало. Да и с химозой у меня отношения какие-то странные: то она тебе улыбается, то смотрит, как на пустое место, - и аж заерзал на коврике, вспоминая ее взгляд.
-А «химоза» - это кто? – нахмурился хозяин.
-Ну, преподавательница по химии.
-А – а  - а. Ну ладно, пошли за стол. Как говорил мой дед, для каждого дня довольно своей заботы. Поживем – увидим.
Хозяйка нас встретила своими странными лисье – волчье – заячьими глазами:
-Присаживайтесь уже, скоро Горбачев речь говорить будет, а у вас еще шампанское не открыто. Наташа! – постучала она в дверь запретной комнаты, - Хватит прихорашиваться, выходи, тебя все ждут.
-Иду, мам, иду, - весело донеслось из-за двери.
Но все не шла и не шла. Наконец сверлившая меня взглядом Людмила Михайловна не выдержала:
-Это правда, что вы с Наташенькой пожениться хотите?
-Да правда, мать, правда, - махнул рукой Степан, - мы с Толей уже все решили.
-Но Наташа-то еще не решила, - возразил я, - Я вот решил, а она мне ничего такого конкретного не сказала.
Мы все слегка затихли, бездумно пялясь в экран.
-Сказала, - бесшумно появилась из своей комнаты Наташенька, - я согласна.
И, если на речь Горбачева никто не обращал внимания, то после ее «согласна» вдруг зазвучали куранты.
-Это к счастью, - кивнул на телевизор Кондюк, - Ну что, зятек, наливай шампусик, выпьем за новое счастье. С Новым годом!
-С Новым годом!
Тестюшка тут же налил водочки:
- Ты закусывай, не стесняйся. Ты, считай, уже дома.
После очередной рюмки речь окружающих речь окружающих начала походить на звук испорченного магнитофона:
-Чегооо – тооо оон глаззки закрыыл? Слаабыыый оон уу тебя каакоой тоо.
-Паапа, оон ужее двее недееели не спит, гоооосзакааз выполняяяет.
И пленка порвалась. Тишина.



               6.  БУРЯ И НАТИСК.


Проснулся я под тяжестью руки какого-то мужика, меня обнимавшего. А еще от него страшно разило перегаром, плюс он в довесок и храпел. «Это же Степан!» - подсказало мне приходящее в норму сознание. Осторожно поднявшись, начал делать зарядку: сначала, как обычно, отжался пятьдесят раз на кулаках, потом помахал руками – ногами. Затем поприседал, но тут уж считать было скучно: разминался, пока не надоело.
-А Вы, Толя, в хорошей физической форме. Извините, что помешала, но мне посуду убрать надо, вчера-то не до того было, - это хозяйка незаметно для меня зашла в комнату.
-Ой! – схватился я за трусы.
-Да Вы не тушуйтесь, Ваши брюки вон там, на стуле висят.
-А, - и лихорадочно начал одеваться, - а кто меня вчера раздел-то?
-Да мы вон с ним, кто же еще! Не Наташа же, ей еще рано на Ваши прелести смотреть. А мне уже поздно, - и вздохнула.
-Да что Вы такое говорите, Вы даже очень симпатичная женщина, честное слово.
Та улыбнулась:
-Помогите мне лучше посуду на кухню унести, льстец этакий.
-Да – да, сейчас! – а сам в это время думал только об одном: о туалете. Ну нет, чтобы сначала туда заглянуть, а потом уже зарядкой заниматься, так ведь решил после разминки еще заодним  и душ принять. Вот теперь терпи, родной организм, посуду таскай. Оттаскавшись, спросил у хозяйки:
-Извините, конечно, но можно у вас душ принять?
-Конечно, Толенька. Полотенчико я Вам сейчас принесу, чистое.
-Спасибо. И знаете, у меня к Вам еще одна просьба.
-Какая же? – остановилась она на полпути из кухни.
-Зовите меня на «ты».
-Хорошо, - улыбнулась она, - тогда скажи мне, милый друг, как тебя на самом деле зовут. Наташа что – то такое говорила, но я не запомнила.
-Хобдабай. Байходжаевич.
-Не путай меня. А как-нибудь покороче можно? – и покраснела.
-Ну не знаю… Тетя Бэтя вот меня Хобочкой зовет, а Вы уж как хотите.
-Хобочка, - задумчиво склонила она голову, - хорошо. Идите в ванную, Хобочка, я тут без Вас сама справлюсь.
-Без тебя, - поправил я ее.
-Ну да, без тебя. На вот, держи полотенце.
Быстренько совершив омовение, вернулся в большую комнату. Степан уже привел себя в полувертикальное положение и грустно сидел за опустевшим столом
-Ну что, зятек, похмеляться будем?
-Я тебе дам похмеляться! - ворвалась в комнату Людмила Михайловна, - Тебе, обалдую, пятьдесят грамм налью, а ему – ни капли! Не спаивай мне тут.
-А где ж мне его еще-то спаивать? – поднял на нее красные глаза хозяин, - В подворотне, что ли? Не чужой ведь человек, ему тоже плохо.
-Ефимыч, я прекрасно себя чувствую, не волнуйся. Можешь и за меня еще пятьдесят выпить, вижу: худо тебе, - не хотелось мне водки.
-Эх… Горе ты мое. На, лечись, - и хозяйка поставила на стол недопитую бутылку. Потом принесла рюмку и остатки салата. – Учился бы лучше у Хобочки: он с утра и отжимался, и приседал, а ты…
-Какой такой Вовочка? – рука хозяина остановилась на полпути к рюмке, - Его же Толей зовут. Вроде. Или я что-то напутал?
-Дурак! – и та вышла, хлопнув дверью.
-Сама дура, - буркнул под нос Ефимыч, - Странно. Тебя же Толей зовут, точно помню. Я же прав?
-Прав.
-А при чем здесь Вовочка? У нее что, после вчерашнего крыша поехала? Ладно, давай за твое здоровье. И за мое тоже, - и хлопнул залпом целую рюмку, - ух, хорошо-то как! Так почему Вовочка-то? – цепляя вилкой сладкий перчик, продолжил он.
-Не Вовочка, а Хобочка. Это – сокращенное от «Хобдабай». Это меня так по паспорту зовут. А все остальные обычно Толя.
-Хм, вот как. Не, я тебя Толей буду звать: оно как-то привычней. Ты не против?
-Да ради Бога, - пригубил я клюквенного морсика.
-Вот и хорошо, - и крякнул, занюхивая рукавом расстегнутой рубашки, -  Ради Бога, хы! Скажи еще, что ты в него веришь.
-Я православный.
- Во как! – Степан округлил глаза, - Вот это номер! Серьезно, что ли?
-Да, - продемонстрировал я крестик.
-Ну ладно, может, судьба у тебя такая. Сейчас, погоди, - и, дожевывая ломтик колбаски, направился в сторону кладовки. Пошуршав и побренчав там некоторое время, он извлек на свет икону, осторожно освобождая ее от газеты: - На. Мне еще от деда осталась. Афанасием его звали. Коль верующий, помолись за него. Держи. Не смотри, что она старая, некоторые даже говорят, что это хорошо. Как это? Намоленная, по-моему.
-Да, есть такое слово, - растерялся я от такого поворота событий.
-Вот и ладно, бери. Она теперь ваша с Наташей, пущай семью охраняет,  - и развернул икону лицевой стороной ко мне. На меня, держа перед собой раскрытую книгу, строго взирал Николай Чудотворец.
-Спасибо, Ефимыч, царский подарок, - не мог я оторвать взгляда от лика.
-Да какой это подарок! – отдал тот мне сокровище. -  Мы вон с матерью помрем, все вам и так и так останется. А годом раньше или годом позже – какая тут разница?
-Ну, уж годом, - с трепетом принял я дар, - Ты еще вон совсем молодой, что же ты себя заранее-то хоронишь?
-А как иначе? У нас в цехе редко кто до пенсии доживает, хоть у нас и горячий стаж. А мне уже пятьдесят два, - и вздохнул, потупившись, -  Вот, три года, значит, и осталось. Так что не ходи к нам в кузнечный цех, ну его. Правильно Наташа говорит: станешь инженером, и рисуй себе свои чертежи, дольше проживешь. Пойдем лучше, покурим.
На площадке я протянул ему пачку «БТ».
-И что за друзья у тебя такие, что такие сигареты дарят? – охотно угостился тот.
-Абрамыч, - коротко ответил я.
-Какой такой Абрамыч? Еврей, что ли? – удивился хозяин.
-Да, еврей. Он мой куратор, можно сказать.
-Кто – кто?
-Ну – научный руководитель, - пояснил я.
-А. Тогда ладно, а ты говоришь – друзья подарили, - разочарованно протянул тот.
-Дак мы с ним друзья, - улыбнулся я ему.
-Ну и ну, - затянулся он поглубже сигаретой, - друзья, значит. С этим куратором – петухатором.
-Степан, я тебя очень прошу – не обзывай его. Мы на самом деле друзья. Вот у тебя же друзья есть? Есть. Тебе же тоже всяко-разно не понравилось бы, если я их «петухаторами» назвал, так?
-Не понравилось бы, - помотал он головой, -  Ладно, может, он и в самом деле мужик стоящий, бывает такое. У нас в цехе тоже Лева работает, мы его «Горбоносом» зовем, так он иногда даже водку на всех покупает. Ох, как плохо-то мне! Ладно, накурились. Пошли, зятек, твоя уже, наверное, проснулась.
Похоже, проснулась: вода шумела не только на кухне, но и ванной. Не кошка же их драная там моется. И как же она мне с утра надоела! Вот и сейчас из кухни выглядывает, тварь полосатая. Молчит, а тогда все про какой-то «МУР»  вспоминала. Да еще и мордой своей щекотной  терлась.
-Это кошка или кот? – показал я не нее пальцем.
-Кот. Лахудрой зовут.
-Как? – не расслышал я.
-Ну, это я его так зову. А эти две – Лешенькой. Лешенька то, Лешенька се. Тьфу!  - чуть не плюнул на пол хозяин, - Одно хорошо, что мышей ловит. А потом, представляешь, к нам в постель, гад такой, приносит. Просыпаешься – а у тебя перед носом мышь дохлая. Каково? Уж лучше бы он их жрал.
-Да ничего, бывает хуже, - усмехнулся я.
-Это как?
-Э – э – э. Ну, к примеру, когда две мыши.
Но почему-то вспомнился мертвый капитан. И зачем он застрелился? Молодой ведь еще был, да и не урод вроде меня – живо бы нашел себе новую бабу, и все было бы хорошо. Эх, капитан, капитан…
-Ты что застыл-то? – оглянулся на меня хозяин.
-О, извини. Так, припомнилось. Давай по пятьдесят: как-то на душе муторно.
-Вот это дело! – потер руками Ефимыч. -  Свой человек, сразу видно. Пошли, только тихо, а то вон она нам такого шороху задаст, мало не покажется.
Налив почти полную стопку, он потянул ее мне:
-За что пьем?
-За то, за что не чокаются. Помянуть одного хорошего человека хочу, - и протянул ему опустошенную рюмку.
-Ну, за это грех не выпить. Пусть земля ему будет пухом. А кого поминаем-то?
-Да командира моего, из-за любви погиб, вот такая вот чудотень.
-Да – а, - захрустел огурцом Степан, - любовь – она такая. Негаданно нагрянет, и – все. Вот я с Люськой уже, почитай, почти тридцать лет вместе, и, знаешь, уже без нее даже жизнь свою не представляю. Кхе. Давай еще по рюмочке, за любовь.
-Не – не! – замахал я руками, - Нам еще с Наташей к Абрамычу идти, не буду. Извини, но – нельзя.
-Па – па! – как всегда, бесшумно, возникла в дверном проеме мокрая после душа Натусенька.
-С легким паром! – кивнул я.
-Спасибо, пара не было. Я сейчас вернусь, - и ушла за свой «железный занавес».
-Да, тяжко тебе с ней будет, - проводил хозяин ее взглядом.
-А, ладно, - махнул я рукой, - как-нибудь переживу.
-Ну-ну. Вот мы, когда с Людмилой поженились, мы…
Дальнейшее я почти не слушал, и только изредка поддакивал и кивал головой. По всей видимости, то ли исполнять роль внимательного слушателя у меня получалось хорошо, то ли Ефимычу было все равно, с кем говорить, но он упорно продолжал рассказывать историю совместной жизни, в ажиотаже размахивая куском хлеба.
-Хорош трындеть-то! – перебила его хозяйка, ставя на стол заварочный чайник. – Сейчас Хобочкины конфеты принесу. Я попробовала – вкуснотища! Эх, и умеют же у них, капиталистов, делать.
Вернувшись из кухни с кипятком и коробкой конфет, она крикнула в закрытую Наташину дверь:
-Наташа! Иди чай пить, а то мы уже почти все конфеты съели!
Мы? Ну ладно, мы так мы. В коробке осталась едва ли половина. Понравились, видимо, на самом деле конфетки Людмиле Михайловне. Ефимыч, посмотрев с грустью на чайник, потащил меня в курилку:
-Какие-то слабые у тебя сигареты, Толян. Давай пойдем, еще раз попробуем.
-Ну да, пробовать, так по-полной, верно? – достал я пачку.
Выйдя в коридор, Степан спросил:
-Слышь, а ты где такие конфеты берешь? И колбаса… Я вчера, наверное, вот столько сожрал, - раздвинул он пальцы, - мог бы и всю сожрать, да как-то неудобно: бабы не поймут.
–Да там же, Ефимыч, где и сигареты, - занял я свое место на коврике.
-Эх, и умеют же евреи жить! – с горькой завистью пробормотал тот.
-Зато и другим жить дают, не то что мы, русские: лишь бы нагадить друг другу. А помогать – это если когда совсем уж припечет: когда война или что-нибудь такое, всеобщее, когда уж всем кирдык.
-Русский нашелся. Да ты такой же русский, как и я, - помотал тот нечесаной головой.
-Ага, - улыбнувшись, поддержал я его. -  Еще по сигарете или чай пить пойдем?
-Чай пить… - огорчился хозяин, вздыхая обреченно, - Кто же это придумал – первого января чай пить?! Давай еще покурим, а конфеты пусть вон эти доедают. Кстати, они на самом деле такие вкусные?
-Не знаю, я не пробовал, - пожал я плечами.
-Вот и правильно, водка вкуснее. Может, на самом деле к нам жить переберешься? Вдвоем-то, оно как-то веселее. Как поженитесь – и сюда, а?
-Не могу, Ефимыч, не серчай, - почти искренне пожалел я хозяина, -  Просто физически не могу: мы с Абрамычем порой до утра этот мост считаем, а сроки поджимают. Некогда просто, я обещал.
-Ладно, раз пообещал, - это я уважаю. А что за мост-то?
-Да между Сортировкой и ВИЗом, через пруд, - и провел воображаемую линию между стенкой и перилами.
-Ни хрена себе!  - аж открыл рот от удивления Степан, - Там что, мост будут строить?
-Ну, не знаю. Честно говорю, не знаю, хоть и надеюсь.  Вот мы и считаем.
-Да, зятек, не быть тебе кузнецом. А вот скажи, - ехидно посмотрел на меня он, - Ты знаешь, какой должен быть передний наклон режущей части проходного резца?
Я лишь снисходительно улыбнулся.
-Ладно. А температуру плавления стали? Простой, не легированной.
На сей раз я вздохнул укоризненно.
-Ладно, и это ты, похоже, знаешь. А чего ты вообще не знаешь?
-Французского, ну и прочих языков, а мне его весной сдавать.
-Да уж… Ну, да ладно, пойдем чай с твоими дурацкими конфетами пить. И на кой они сдались? Нет, чтоб… Эх! – и повесил голову.
-Эй, Степан, это ты там? – донеслось от входа в подъезд.
-Серега, ты? – радостно вскочил с места хозяин, вмиг утратив былое уныние.
-Я, блин, кто ж еще! А это кто с тобой? – поднялся на площадку во взлохмаченной кроличьей шапке и мутноватым взглядом мужичек средних лет.
-Зять мой, Толяном зовут. Знакомься.
Серега был выше меня на целую голову, это как минимум. Посмотрев недоуменно на меня, он спросил у Степы:
-И откуда он взялся? Вроде раньше я его здесь не видел. И мелкий какой-то.
-Вот не надо наступать на мою больную мозоль, Сергей, - улыбнулся я, - Да, я мелкий. Но если еще кто-нибудь плохое про меня или про мою семью – Степана, Людмилу Михайловну, или Наташеньку, скажет – я за себя не ручаюсь.
-И че ты сделаешь, заморыш? – опешил тот.
-Можно? – спросил я у Ефимыча.
-Давай, -  загорелись у того глаза в предвкушении зрелища.
-Готов, Сергей, нет? Пакет-то поставь на пол, вон туда, в уголок, уронишь ведь, - указал я на укромное место.
-Ты че, серьезно, шибздик недоделанный? – двинул было он на меня буром.
-Ставь, пока я всерьез не обиделся.
-Ну, Степан, и зятька ты себе подобрал, - встал сосед в вялую стойку, - Венок заказывай.
-Может, лучше пойдем на улицу? – робко спросил Ефимыч, - А то ведь все тут кровью забрызгаете, оттирай потом.
-Да не будет крови, не волнуйся, - махнул я Степану успокаивающе, -  Извини, Серега, что так знакомимся, но получилось как получилось. Бей давай.
Тот, засопев, размахнулся. Этак по-молодецки, от души. Ага, держи карман шире! И тут же получил удар по печени: я же обещал, что крови не будет. Бледненький Серега сполз по стенке.
-Ты это чего?! – всполошился хозяин, - Ты че, убил его, что ли?
-Да нет, сейчас оклемается. Больно ему, горемычному. Зато будет впредь знать, как обзываться. Курить будешь? – и вновь протянул пачку Ефимычу.
-Давай, - наощупь достал тот сигарету. Не отрываясь глядя на своего дружка.
-А он курит? – кивнул я на гостя.
-Да.
Прикурив, я вставил очумевшему Сереге сигарету в зубы.
-Спасибо, - выдавил он, присаживаясь прямо на пол неподалеку, держась за бок,  - ты как это меня так?
-Я боксом занимаюсь, ты уж не обессудь. Может, и подружимся еще. Меня Толей зовут, если ты не помнишь, -  и протянул ему руку.
-Сергей. Я тут вон сосед, - и пожал мне ладонь, -  Давай без обид, а? Только вот скажи мне, зачем ты так сильно меня ударил? У меня даже в глазах все помутилось.
-Сильно? Это  - сильно? Ты че, сбрендил? Я же в полсилы: не могу же я друга своего тестя калечить.
Возникла некоторая напряженность: я сидел на Степановым «коврике», выпуская дым в потолок, на котором, похоже, уже не одно поколение пауков плело свои сети. Так, нехорошее нужно исправлять хорошим.
-Ефимыч, слушай, а у тебя швабра есть?
-Это тебе зачем? – аж отстранился тот от удивления.
-Да понимаешь, я вот пауков люблю, а паутину как-то не очень. Давай приберемся в подъезде: Новый год все-таки, да и женщины довольны будут. Может, даже и поблажку нам какую дадут.
Последний аргумент подействовал: я еще не успел докурить, как Степан вытащил на площадку две швабры: «Вот!».
-Что «Вот»? Все, твои этажи нечетные, а мои – четные, пошли паутину смахивать.
Вскоре с этими арахноидами было покончено. Запыхавшийся Ефимыч сунул мне в руки свою швабру:
-Признайся, что ты меня надул.
-Как догадался-то?
-Ну, у нас же пятиэтажка. Получается, что тебе два этажа досталось, а мне три.
-Правильно мыслишь. Только ты не учел, что я еще вход в подъезд почистил, а то вон некоторые, - кивнул я на Серегу, - столько снега натащили, что хоть на санках катайся. Ладно, пошли чай пить.
-Иди ты со своим чаем знаешь куда! – буркнул Ефимыч.
-И куда?
-Туда!  - и обернулся к своему другу, - Серега вон, в отличие от некоторых, беленькой, я чувствую, принес. Так, Серега? По глазам ведь вижу, что принес.
-Ну да, - пошевелил тот пакетом.
-Тогда милости просим,  пошли, - и открыл дверь в прихожую.
-Вы что это там так долго курите? Чай остыл уже, - вышла нам навстречу хозяйка, - А, все понятно. Сергей, ты что, опять водку принес?
-Ну, так праздник же! – без спроса скинул тот верхнюю одежду.
-А что за живот держишься? – продолжала допытываться хозяйка.
-Мне это, надо мне. Туда, - кивнул находчивый Серега в сторону туалета, - Мне вчера этот салат сразу не понравился.
-Ладно, иди. А твоя-то что не пришла, где она?
-Да они с дочкой на елку поехали, в центр. Я сейчас, - и, скинув потрепанные башмаки, скрылся в туалете.
-Ты его правда не сильно ударил? – шепотом спросил Степан.
-Да правда, Ефимыч, честное слово. Может быть, конечно, одного не учел: печень то у него не железная, он ее и так, как я погляжу, до цугундера довел, - так же шепотом ответил я.
-А мы тут вам по конфетке оставили! – радостно сказала вышедшая в коридор Наташа, болтая ножкой, - Вкуснятина. Еще бы минута, и их бы не осталось.
-Ну, ты и сладкоежка! – заворожено принялся я провожать это легкое движение глазами.
-Да шучу я. Мы с мамой всего по три штучки съели, а вам четыре осталось. Ведь справедливо?
–Справедливо, - ответил я, присаживаясь рядом с ней.
Одну конфетку я положил Наташеньке, а другую – Людмиле Михайловне. Глава семьи последовал моему примеру:
-Женщинам – сладкое, мужикам – горькое. Правда, Толя?
-Э – э – э, Ефимыч, окстинься! Нам же еще к Абрамычу ехать, - попытался воспротивиться я.
-Это ничего, чуть-чуть не повредит: выдохнется, пока едешь.
Тут зашел Сергей, по-прежнему держась за живот:
-Давайте за Новый год, а то мне как-то нехорошо совсем.
Я, честно говоря, испугался: а вдруг у него на самом деле печень плохая? Ведь одно дело – здоровому парню с накаченным прессом врезать, а тут песня-то совсем другая. Но минут через десять (точнее, через две рюмки) сосед ожил, зарумянился, и начал рассказывать бородатые анекдоты, хлопая в ладоши в конце каждого. Он что, так нам знак подавал, когда смеяться надо? Я некоторое время вежливо улыбался, но потом не выдержал:
-Наташ, нас уже заждались, наверное.
-А сколько сейчас времени? – спохватилась она, заметив, что на руке нет часов.
-Да третий уже, - еще раз взглянул я на свои.
-Ох ты! Ну, я сейчас, быстро, - и убежала к себе.
-Ты чего это, нас бросить хочешь? – спросил захмелевший Серега, - Пей давай, будь мужчиной, блин!
-Сергей, -  как можно более сдержанно ответил я, - мы сейчас с Наташей едем в гости. И я должен быть трезвым.
-Ой, трезвым он должен быть! – стукнул ладонью по столу сосед, - Это ты там трезвый должен быть, а тут – пьяный. И это, не спорь, а то получишь.
-Тихо всем! – прикрикнула хозяйка, - Будете еще возникать, вообще всю водку отберу. Идите вон на кухню, курите.
-А че это мы – и на вдруг кухню? – недоуменно спросил Степан, - Вроде бы всегда там, на лестнице.
-Че – че! Чебы спрашивал! Давай уже: или на кухню, или чай, - продолжала настаивать хозяйка, буравя муженька взглядом.
-Не хочу я чаю. Все. Я иду на кухню, - и развел руки, - лечу!
-Дурак старый, - проводила его взглядом хозяйка, и обратилась ко мне, - Надеюсь, хоть ты-то таким не вырастешь?
-Нет. Точно нет. Я уже давно расти перестал, а Ваш муж сантиметров на пять меня выше. Никак не догоню, - пошутил я.
-Тьфу ты, еще один! Издевается еще! Иди лучше вон, с этими недоумками кури, не мешайся.
-Ну что, получил? – выглянул из-за холодильника Ефимыч, - Вот так тебе и надо. С бабами – оно так: чуть слабину дал, и тебя уже посылают, понимаешь, на эти все четыре, короче.
-Ну да. На кухне тоже четыре стены. И все мы здесь сидим.
-Ты на что намекаешь? Что… - и сам осмотрел стены.
-Именно на это, Степан.
Тот отодвинул занавеску на окне, выглянул:
-Может, ты и прав. Вон там люди в снежки играют, и солнце светит. Скинуть бы лет этак тридцать. Или хотя бы двадцать. Эх.
-Ну и в чем проблема, батя? Давай по пятьдесят, потом разделимся на команды и поиграем, - выглянул я вслед за ним.
-Ты че, совсем того? – и пальцем повертел у виска.
-А что, с Людмилой Михайловной я договорюсь. Мы будем втроем вместе с ней и Наташей, а вы вдвоем против нас. Слабо? Или другой вариант: мы все вместе против этих пацанов. Соседские ведь?
-Ну да. Вон Колька Каучук, вижу, - потыкал он рукой в сторону площадки.
-Каучук – это что, фамилия? – попытался я было разглядеть пацана с такой чудной фамилией.
-Да нет, он просто сопли вечно на рукав наматывает, вот его так и прозвали. И еще эти… Посмотри, Серега, я уже не помню, как их зовут.
-А мне пофиг, как их зовут, - довольно развалился сосед на стуле, - Моего Митьки там  нет?
-Да вроде не видать. А не, вон он, за яблоней.
-Ну, тогда айда, зададим молодежи жару! Молодец, Толян, классная придумка: хоть воздухом подышим да разомнемся. Иди давай к Михайловне, рассказывай наш план, а мы пока втихую дерябнем.
Вот уж воистину – инициатива наказуема. И я, собираясь с мыслями, потопал в гостиную.
-Людмила Михайловна!
-Да слышала я все. Ладно, пойду я с вами. А Наташа уже переодевается. Да, Хобочка, с тобой не соскучишься. Ох – хо – хо. Иди на кухню, я тоже переоденусь.
Вернувшись на кухню, я закурил, усевшись на табуреточку.
-Что, не хотят, гадюки ползучие? – прошептал Сергей.
-Сергей, я же предупреждал, - поморщился я.
-Все – все! – в панике замахал он на меня руками, припоминая, видимо, печень, - Так как?
-Так! Крикни в форточку своему Митьке, чтобы не разбегались: сейчас бой им давать будем.
-Ха! Вот это, братан, другой разговор, - и высунул голову в окошко, - Митрий! Че, ослеп, что ли? Куда смотришь? Здесь я! Во, нашел наконец-то. Не расходитесь, мы сейчас выйдем.
Что там отвечал Митя, слышно не было, но, судя по довольной физиономии его отца, дело было за малым: победить.
-Ну что, пошли, - азартно произнес он.
-Пошли. Только у меня небольшая просьбочка, Ефимыч: выдал бы ты мне какую-нибудь старую куртежку, не в костюме же мне там сражаться, - и я оттопырил на себе наглаженные брюки.
-Это щас, погодь. Щас – щас, у меня где-то тут  комбез с курткой был, - и вышел в коридор, - Ага, вот нашел, примеривай, я на рыбалку в нем езжу.
Прямо на кухне я и переоделся. Рукава и штанины, правда, пришлось подогнуть, но в остальном было все в порядке: и удобно, и испачкать не жалко.
-Ну, как тебе? Хе! Как там у Гоголя: «А поворотись-ка, сынку!»? Ладно, не смешной, не обижайся. Так и как тебе одежка?
-Удобно и практично, спасибо, - одобрил я амуницию.
-Спасибо скажешь, когда картошку копать будешь. Ты ведь мечтаешь о даче? Так вот, считай, что она у тебя уже есть. Сорок три километра от города – и ты на природе. Может, у тебя еще и права имеются?
-Да, сдавал в техникуме, но уже, наверное, лет пять – шесть, как за рулем не сидел.
-Это мы исправим, - довольно крякнул тесть, -  Я тебя со своей ласточкой познакомлю, залюбуешься.
-Какой такой ласточкой? – продолжал я подгонять под себя комбез.
-Да «Жигуль» у меня. Тебе что, Натаха не говорила?
-Нет, - остался я доволен результатами подгонки.
-Ну да ладно. Ему уж сколько? – и закатил глаза к потолку, - Ага, пятнадцать лет, в этом году шестнадцать будет. Но машина – хоть куда, сам увидишь. Ладно, хорош болтать, пойдем на свежий воздух.
Пока мы курили, да болтали на улице, молодежь вовсю готовилась к обороне, возводя стену и заготавливая снежки.
-И что ты думаешь? Нас же расстреляют всех, как кроликов во время спаривания, - покосился на меня сосед.
-Эк ты загнул, Серега. А знаешь, что находится на хитрую задницу? – сплюнул я.
-Ну.
-Гну. Сейчас мы женщин отправим вроде бы как за покупками, в тыл противника, а сами курить будем. Демонстративно так. Кстати, вот, угощайтесь, - и протянул друзьям уже изрядно опустевшую пачку, -  А когда те ударят им в спину, мы подключимся с флангов. И – все.
-Стратег, блин, - мотнул головой Серега, -  Но в принципе правильно: чего в лоб-то лезть.
-Вот и хорошо, тогда я наших дам инструктировать пошел, а вы пока тихохонько снежки лепите. Пусть они видят, что мы пьяные и что у нас зарядов мало. А как расслабятся – тут мы их и накроем.
Возле квартиры я столкнулся нос к носу с Наташей.
-Ой, какой ты смешной!
-Зато ты… Эх!
Та с удовольствием поправила на себе подарок тети Бэти:
-И что «эх»? – завертелась она, игриво закусив губку.
-Да лучше некуда. Ладно, хватит лирики. Дамы, прошу вас к окну, - и сделал пригласительный жест.
-Ну и что там? – проворчала теща.
-Вон видите, они уже стенку против нас построили. У вас задача простая: я сейчас выхожу, курю, леплю снежки, а вы как бы идете в магазин. Туда, - и я показал пальцем, - что-то там обсуждаете, огибаете дом, тоже лепите снежки и нападаете на них вот отсюда с тыла. А мы их добиваем. И победа – наша.
-Так ведь нехорошо как-то, в спину-то, - растерялась Людмила Михайловна.
-Хорошо – нехорошо, лирика все это, - фыркнул я, -  Военная хитрость тут нужна. Куда мы попрем против стенки? Серегу вперед выставить и его головой ее проломить? Подходящий инструмент, кстати.
-Ладно, Хобочка, идите.
-Иди, - обернулся я.
-Ну и иди уже! Нам-то через сколько выходить? -  и еще раз выглянула в окошко.
-Минуты через три. Потом минуты две лепите снежки, складываете их в пакеты, или в газетку там, и выходите на ударную позицию. Получается в сумме где-то семь минут. Мы будем готовы. Все, я пошел.
Два друга стояли возле подъезда и курили.
-Так, мужики, - обратился я к своей «команде», – Через три минуты женщины выходят, еще через пять они заходят в тыл противника. Ты, Сереж, идешь через четыре минуты якобы отлить вон за то дерево и смотришь в оба. Как появятся наши диверсантки, застегивай свое хозяйство и будь готов к атаке. А мы с тобой, Степа, слева их брать будем. Все, лениво лепим снежки, а то вон эти уже совсем разошлись.
И вправду, из-за выстроенного снежного укрепления то и дело доносились смешки, и даже некие намеки на издевательство, особенно глумился Митя:
-Ну что вы там все курите! Атакуйте давайте! Или кишка тонка? Водки надо было вчера меньше пить!
Тут вышли из подъезда дамы. Я кивнул. Те неспешно отправились в сторону магазина.
-У тебя минута, Сергей. Я пока этих отвлеку, а ты хоть несколько зарядов для атаки тем временем приготовь.
-Эй, голытьба! – заплетающимся языком произнес я, - Это хто тут у… из нас, то есть, водки вчера выпил? Я и сегодня пил! Невкусная она, не советую. Но – полезная. Все лекарства вон невкусные, а вон какая от  них польза: люди каждый день умирают. Прям десятками, сотнями, тысячами, - и пнул по ноге остолбеневшего Серегу, - иди, писай уже! - Вот, дети мои, все болезни от лекарств. Наши предки никакого аспирина – анальгина не знали, а мы вот родились, и вроде как даже здоровые.
Слегка впавшие в ступор от моей «лекции» подростки даже не заметили, как сзади к ним подкрался хищник. Вернее – хищницы. И я махнул рукой. Вот и все. Из нашей команды никто даже снежка не получил, зато молодежь была разбита наголову: и сами все в снегу, и крепость порушена.
Митя протянул страдальчески:
-Нечестно так. Быстро слишком. Мы даже ничего и не успели.
-Ничего, братец, учись военным хитростям, - снисходительно похлопал я того по плечу, - Я вот и обходной маневр придумал, и пьяным прикидывался, а ты что? Стенку строил, дурила? Запомни эти слова: «буря и натиск». Плюс разум.
Наташа радовалась победе, как маленькая, но мне хотелось крови:
-Так, дамы – господа, что будем с пленниками делать? Правильно! А ну, молодежь, вставайте вон к этой стенке, - и показал пальцем на стену дома.
-Это зачем? – загундосил Митя.
-Потом объясню, вставайте! – прикрикнул я.
Те повиновались, дурачки. А я свою гвардию отвел к разрушенной «крепости» и попросил взять каждого минимум по два снежка из трофеев.
-Это зачем? – удивился Степан.
-Если враг не сдается, его уничтожают. А если он сдался – тем более. Расстреливать их будем. Кто-то против? Никто. Все, берем заряды и  на позицию.
Серега злорадно захихикал:
-Ну, сейчас моему Митьке достанется! Толя, ты тоже в него цель, в гада: он на одни трояки четверть закончил, будет теперь знать, как у папки плохому учиться.
Наташа радостно набрала снежков в левую руку и приготовилась.
-Пли! – скомандовал я.
Смеялись в итоге все, даже расстрелянные.


5. ЗДРАВСТВУЙ ЖЕ, МОЯ СУЛИКО.



Довольные друг другом и молниеносной победой, мы с Наташей пошли переодеваться.
-Наташ, ты только побыстрей, пожалуйста, - попросил я, - уже три часа. Пока доедем, будет пол – пятого. И косметики не надо, умоляю: не люблю я ее – красота должна быть естественной.
Та, показав мне язык, скрылась в своей запретной комнате.
-Ну что ты там застрял, полководец? – донеслось из кухни, - Иди уже сюда, за победу выпить надо.
-Да нам же сейчас в гости ехать, какой выпить! – устало возразил я.   
-Такой выпить, беленькой, да прохладненькой, - и забренчал чем-то стеклянным, -  Иди, а то обижусь. И Наташку к твоему курятору не отпущу.
-Степан, я же тебя просил.
-Ладно – ладно, молчу, а то по морде получу. А оно мне надо? Нет. А вот выпить надо, - наставительно воздел тот к потолку перст, - Заходи, я тебе уже налил.
-Ох, опасный ты человек, Ефимыч, - поднимая рюмку, как бы невзначай заметил я, - и Серега тоже опасный.
-Ага! – возмутился сосед, - Так меня саданул, до сих пор в башке шумит.
-А при чем здесь башка? Я же тебе по печени бил.
-Ну да, по печени, - погладил тот себя по животу, - Печень болит, а в голове – шумит.
-Ох, Серега, не щадишь ты себя. Ладно, давайте за победу. И все, мы побежали.
Был бы я один, дошел бы пешком до площади, а там и автобус ходит. Хороший такой, желтый и вонючий. У «Битлов» вон желтые подводные лодки были, а у нас – желтые надземные автобусы. И мы иногда в них живем, и даже порой выживаем. Ладно, будем ловить такси: они же тоже желтые? Но машин сегодня явно маловато: мы уже успели дойти до остановки, а вот этих желтеньких с шашечками как не было, так и нет. И почему эти коллективные средства передвижения все желтые? Только вот электрички зеленые. Может, магнитное поле на них влияет? Две тысячи вольт – это вам не шутка. Вот и троллейбусы с трамваями тоже какие-то неправильные. Видать, им тоже больно. А Наташа все щебетала и щебетала, заглядывая мне в глаза, причем каждую фразу заканчивала одинаково:
-Да?
-Да, да, конечно, - охотно соглашался я.
Чего «да», я не знал, но вдруг остановился как вкопанный: на щите с объявлениями был наклеен прелюбопытнейший листок, причем все было написано в одну строку и без знаков препинания: «ремонт одежды из кожи Ильича 11».
-Ты ничего странного на доске объявлений не замечаешь?
Наташа поводила носиком:
-Нет, а что?
-Да вот же!
Но Наташенька, отлепившись от меня, начала энергично махать рукой, выглядев долгожданное такси.
-Толя, иди, объясняй, - подозвала она меня.
-С Новым годом! Здравствуйте! – открыв дверцу, поприветствовал я водителя, - Нам на Профессорскую, только цветов бы по дороге купить.
-Ну и тебе здравствовать, - вздохнул водила, - И где я тебе сегодня цветов найду? Ты вот сегодня, я чувствую, уже водку пил, а я трезвый, как последний горбачевщик. Ладно, садитесь, я тогда через Пушкина проеду, там уж дорогу сам перейдешь, не сломаешься. Эх… А мне еще два часа до конца смены.
-Ну, так потом же домой, там и оторвешься, - усевшись поудобнее, ответил я.
-Ага, там оторвешься. Это тебе скорее там все оторвут. Не женись никогда. Отпраздную лучше в таксопарке, с корешами, - и включил счетчик.
-А дома? – изменил я своей привычке сидеть спереди, и занял место рядом с Наташей.
-А что дома? – меланхолично пожал тот плечами, - Мужики со следующей смены до дома добросят, а там спать буду. Завтра после обеда опять на работу, хоть сегодня отосплюсь.
-Да уж, работенка у тебя. А я вот вчера Наташе предложение сделал, - не удержался я.
-И че? – осторожно спросил водила.
-Она согласна, правда, Наташ?
-Толя, тебе что, хочется, чтобы я повторила еще раз? – сладко пропело у меня возле уха.
-А почему бы и нет?
-Все потом скажу, в ЗАГСе, - и чмокнула меня, куда попала.
А попала она в скулу, и оттого при тряске, видимо, слегка ударилась, но виду не подала. Но я-то почувствовал, как на ухабине сквозь ее мягкие губы в скулу уперлось что-то твердое. Бедняжка, лишь бы не до крови. Водитель, улыбаясь, глядел на нас в зеркало заднего вида.
-Поздравляю, ребятки, - и выключил счетчик, - Я вас бесплатно отвезу.
-Ты что делаешь? Тебя же накажут! – непонятно зачем протянул руку я.
-У каждого свои хитрости, - и, пошарив под приборной панелью, щелкнул тумблером, - Можете даже целоваться, я подглядывать не буду.
-Спасибо, совет хороший, дельный.
-Ну, Толя! – возмутилась моя невеста.
-А что Толя? – и обнял ее покрепче.
Водитель подмигнул мне в зеркале. А ведь обещал не подглядывать, гад такой. Цветов я купил два букета: один – тете Бэте, другой отдал водителю:
-На, друг, жене подаришь. Наверное, с Восьмого марта ей ничего не приносил?
-Да нет, - осторожно принял он презент, - Лет уж пять, наверное. Или восемь, не помню. Ладно, поехали. Куда вам там на Профессорской-то?
-Я покажу.
По прибытии он меня тормознул:
-Эй, земляк, подожди!
-Что? – захлопнул я дверку.
-На вот тебе. Тут один пьяный кент вчера обронил, а я не курю, - и протянул мне зажигалку, - бери, нехорошо без отдаривания. Тем более – на Новый год.
-Дак ты с меня и так денег не взял!
Но тот, усевшись в машину, лишь помахал на прощанье рукой. Хороший мужик. И зажигалка, похоже, тоже хорошая – прозрачная такая, даже видно, сколько в ней газа осталось. Я проверил: работает. Ни у кого раньше такой не видел, даже у старшекурсников. Может, Абрамычу ее подарить? А что, хорошая мысль. Тете Бэте – цветы, Абрамычу – зажигалку. А я уж как-нибудь спичками обойдусь. И я отдал Наташе забавную вещицу:
-На, хозяину подаришь, а то как-то неудобно: хозяйке – цветы, а он вроде получается не при чем.
Та повертела в руках подарок:
-А не жалко? Красивая ведь.
-Да я, может, курить совсем брошу. Вот мост доделаем - и брошу.
-Ну да, другим сказки рассказывай, - и попинала носком сапожка сугробчик, - Потом еще один мост появится, и так без конца. Но все-таки я тебя все равно люблю.
-Что ты сказала? – воспряла моя душа от бальзама.
-Что слышал. Люблю. Ох, первый раз в жизни это говорю!
И мы опять целовались, пока нас не вспугнули.
-Батюшки! – опомнилась Наташа, - Цветочки-то померзнут!
Естественно, нас уже ждали. Точнее – заждались. Абрамыч недовольно пробурчал:
-С Новым годом. Что так долго-то? Мы уже звонили, Степан Ефимович сказал, что вы давно уехали.
-Да, - подхватила тетя Бэтя, - и остывает все. Ой! Это мне? – увидела она цветы.
-С праздником Вас! То есть – тебя, - протянул я букет.
-А это Вам, - протянула зажигалку Абрамычу Наташа.
-Хм, хорошая вещица, нужная, - повертел тот в руке огниво, -  Проходите давайте, присаживайтесь.
-Какой присаживайтесь?! Карась, маразмом наделенный! – послышалось из кухни, - Пусть сперва под елкой посмотрят.
-Ой, Бэточка, да. Ты, как всегда, права. Пойдемте, дорогие мои. Вот тут.
Каждому из нас досталось по два подарка: по одному – от тети Бэти, и еще по одному – от Абрамыча. Хозяева дружно стояли в сторонке, наблюдая с улыбками, как мы копошимся в своих презентах.
-Тетя Бэтя! Ты просто золото! – вскричала Наташа, - Это же настоящий «Шанель»! Ой, можно я прямо сейчас попробую?
-Конечно, милочка. Только эти духи – от Бобочки. А мой подарочек – в другой коробке.
-Да? Спасибо, я сейчас. Уж извините, я любопытная такая, - и азартно принялась за вторую упаковку. – А что это?
-Кошелечек, - наклонилась к ней тетушка, - Индийский, ручной работы, с жемчугом. Но так как пустой кошелек дарить не принято, можешь заглянуть вовнутрь.
-А это что? – достала бумажку Тусенька.
-Это доллары. В «Березке» выберешь себе, что захочешь.
-Спасибо, большое спасибо, - прижав подарки к груди, полезла целоваться к хозяевам моя ненаглядная.
-А ты что свои подарки не смотришь: неинтересно, что  ли? – с улыбкой обратился ко мне Абрамыч, украдкой вытирая щеку после Наташиного поцелуя.
-Да нет, просто это, ну, дамы приглашают кавалеров, ой, то есть дамы… Короче говоря, я сейчас, - и открыл самый большой пакет. Там был спортивный костюм. «Адидасовский», в упаковке. – Это мне?!
-Тебе, дорогой мой мальчик, кому же еще, не этому же! – махнула Бэтя рукой в сторону поглаживающего лоб мужа.
-Спасибо, - развернул я на диване мое богатство, -  Это не подарок – это мечта.
-Вот и хорошо, носи на здоровье.
Я осторожно открыл второй пакет. Вроде ничего особенного на первый взгляд. Книга. Правда, в кожаном переплете и с золотым тиснением. «Пособие для инженера строительных изысканий». 1856 год.
-Это что? – покосился я на хозяина.
-Вот – вот, - улыбнулся Абрамыч, - Это наш с тобой сопромат, только сто с лишним лет назад. Интересно посмотреть, знаешь ли. На экслибрис еще взгляни.
Я обомлел:
-Витте? Тот самый?
-Да, тот самый. Или тебе не нравится этот так называемый «царский прислужник»?
-Нравится. Великий человек был. Даже не могу поверить, что держу в руках книгу, которую читал он.
И мне стало стыдно за мои жалкие цветочки и зажигалку. Эх, была не была!
-Знаете, у меня, то есть у нас, для вас есть еще один подарок.
-И какой? – этак хитро, по-особому (простите, евреи, но это у вас и на самом дела особо получается), взглянул на меня.
-Мы заявление с Наташей подаем, вот. Ее родители не против.
-Тю – ю! Вот это подарок так подарок! – обнял меня хозяин, - Что раньше молчал-то? Жена, доставай тот – этот, ну сама знаешь, тот самый коньяк.
Но тетя Бэтя его не слушала и не слышала, и только тихо плакала, прижав к своей пышной груди мою будущую спутницу жизни.
-Ну ладно, не хочешь – как хочешь, - оставил в покое, или же в беспокойстве, Абрамыч свою супругу, -  Сам достану. Пойдем, Хо, покурим в кабинете, я тебе кое-что покажу.
-Не пущу! – вдруг стала стеной тетя Бэтя, - Опять своим мостом заниматься будете, так что знайте: не выйдет! Курите на кухне.
-Как про коньяк, - проворчал в полголоса Абрамыч, - так она не слышит. А тут – ушки на макушке. Ладно, пойдем на кухню, на словах скажу. Если не поймешь, у меня там и ручка, и тетрадка есть, нарисую.
Но дорассказать свою систему «пружинящих растяжек», как он их назвал, хозяин так и не успел: тетя Бэтя заподозрила неладное:
-Что, опять?! Ни на минуту вас без присмотра оставить нельзя. Отдай ручку! И тетрадь тоже. Все, накурились, айда за стол.
Абрамыч грустно посмотрел ей вслед:
-Это могло бы уменьшить вес конструкции на три – четыре процента. Эх, Бэтя, Бэтя. Ладно, пошли за стол. Я тебя по такому случаю «Наполеоном» угощу. Хорошая вещь, скажу я тебе.
-Да я вообще-то в этом профан: для меня что Наполеон, что Багратион – все одно, - полусоврал я.
-А что, есть еще и коньяк «Багратион»?
-Не знаю. Нет, наверное. Это так, ассоциация, - пожал я плечами.
-Хорошая ассоциация, хвалю. Надо будет Альберту позвонить, идейку подкинуть, - потер тот ладошками.
-А это кто? – поинтересовался я.
-Да так, человек один, в Ереване министром работает. Он меня таким коньяком угощал! Ты не поверишь, но по сравнению с ним «Наполеон» - бяка.
-Ну и где же тот коньяк?
-Выпил. Один, - честно признался наставник, - Однако это еще до тебя было. Но если твоя идея с «Багратионом» ему понравится, будь уверен, что в каждый праздник без хорошей бутылочки у тебя стол не останется.
Праздновали мы долго и тщательно: не такой я уж и проглот, но съел если не за всю общагу, то за всю нашу комнату точно. Если вычеркнуть Жорика, конечно. И коньяк мне тоже понравился, даже хозяйка хотела было подключиться к распитию французского деликатеса, но, увидев кислую мордочку Наташи, передумала, и принесла из кухни красное вино:
-Наташенька, пусть эти грубые мужланы свою сивуху хлебают, а мы с тобой испанского винца откушаем.
-Хорошо, - осторожно согласилась моя избранница.
-Хобочка, ты что расселся-то? – с укоризной посмотрела на меня тетя Бэтя, - Видишь, дамам бутылочку открыть надо, а они тут сидят, лоботрясы, теоретики тоже мне нашлись! Практикой нужно больше заниматься.
-А мы ей и занимаемся, - усмехнулся Абрамыч, наполняя специальные коньячные бокалы, - Ладно, Хо, штопор в левом шкафчике, вторая полка сверху. Справишься, я надеюсь?
-Да справлюсь, конечно.
И мы просидели часов до десяти – одиннадцати. Хозяева травили анекдоты, рассказывали байки из жизни, в основном одесской, но кое-что нового я узнал и про нашего декана, и про ректора. Наташа смеялась до слез, услышав историю, как Павел Иванович во времена Андропова потерял свой партбилет. Он искал его везде: и в кабинете, и в приемной, даже в спортзале, в котором он уже минимум месяц как не был. Его водитель чуть ли не наизнанку машину вывернул, но так ничего и не нашел. А после второго дня поисков водила сам не свой вернулся домой и застал там свою внучку, занимающуюся раскраской. Ей почему-то партбилет приглянулся, и она давай там звездочки да кошечек рисовать, да Ленина фломастером подкрашивать. Конечно, тетя Бэтя рассказывала эту историю с истинно одесским смаком, с изюминкой, но смысл повествования от этого не менялся.
-А ты откуда такую историю-то узнала? – в очередной раз пересилил я желание назвать ее на «Вы».
-Да Паша сам и рассказал, под Новый Год тоже, по-моему. Или на седьмое ноября, я уже не помню. Нет, точно, на седьмое ноября. Еще демонстрация была, вот после нее мы и собрались. У него язык и развязался. А что ему бояться? Андропов уже умер, а этот тюфяк… его, наверное, даже мыши не боялись.
-Ну, это ладно, а водителю-то что было? – продолжал я любопытствовать: не каждый день про личную жизнь родного ректора узнаешь.
-В такси работает. Пашка себе молодого взял, бездетного.
-Да? – разочаровался я, - А ректор мне показался разумным человеком, мягким таким, понимающим.
-Это он мягкий, когда лично его не касается, а так… Как говорится, кто не спрятался – я не виноват, - и хозяйка задумалась.
-Вот как, - стало обидно мне за водителя, - Ну ладно, спасибо за все, мы с Наташей пойдем уже, наверное.
-Куда это вы пойдете? – возмутилась хозяйка, - На часы посмотрите! Все, ночевать здесь остаетесь. А Ташенькиным родителям я сейчас позвоню, не волнуйтесь.
-Тетя Бэтя, поймите: мне же завтра органику сдавать, я договорился.
-Вот завтра и сдашь, - вполне довольная вечером и собой, сложила пухлые ручки на животе тетушка, -  А сегодня выспись хорошенько.
-Но у меня же учебник в профилактории остался, - упорно гнул я свою линию.
-Тьфу ты! – рассердилась тетушка, - Ладно, иди, завтра придешь на обед с зачеткой.
-Не, только на ужин: мы с преподавателем на три часа договорились.
И начал спешно одеваться – обуваться, путаясь в шнурках: боялся, что передумаю и останусь, лишь бы еще немного побыть рядом с Наташенькой. Но – нельзя. Еще почти неделю нельзя. И я, быстро попрощавшись, побежал к себе. Не хотел оглядываться, - но оглянулся. В окне были видны три силуэта, машущие на прощание руками. Я помахал в ответ и, отгоняя все «ненужные» мысли, продолжил свой путь, проклиная все, ну или почти все, на свете. Да еще и пакет этот тяжеленный с подарками. Там что, книжка такая тяжелая? Остановился возле фонаря.  Так и есть. Тетя Бэтя, - больше некому, -  положила колбасу, сыр, да еще пару непонятных баночек. А вот блок «БТ» - точно от Абрамыча. И как я сразу не заметил? Ну да ладно, хоть Мухомора деликатесами побалую: я же в ответе за тех, кого приручил. Хотя, может быть, этот французский, - опять французский! – летчик был и не прав. Вот живут же люди: улыбаются, здороваются, а по их глазам видно, что им на тебя наплевать. Да я и сам иногда какой-то злой, нехороший. Потом стыдно, конечно, но окружающим-то от этого не легче. Хотя их у меня, мягко говоря, по пальцам пересчитать можно. Если не брать в расчет Наташу, то все остальные какие-то слегка странные: работоспособный до маниакальности препод, его жена с нерастраченным инстинктом материнства, Жорик, способный поглощать все, что жуется, Игореха – Гореха, а вот теперь еще и Мухомор. Ну и в компанию же я попал! Да и сам я, признаться, ничем не лучше.
Завтра, как всегда, наступило уже сегодня. Полчаса на одевание – умывание, - и барабан на шею, с гордо поднятой в руке зачеткой. Вот ей-то стучать по барабану и буду. Нет, совсем крыша съехала, надо что-то срочно с этим делать. Экзамены сдам – и на боковую, неделю просплю, не меньше. А лучше – две, и наплевать на мост: пусть Абрамыч сам мучается. Сдавал я прямо в лабораторной, напротив стола Вероники Александровны. А та, зараза, никак не отводила от меня взгляд, лишь изредка отвлекаясь на чашку с чаем.
-Извините, но я шпаргалками принципиально не пользуюсь, - устало поймал я ее взгляд, - Что смогу – сделаю, а что нет – сам виноват. Прошу Вас, не смотрите на меня так пристально, отвлекаете же!
Та усмехнулась:
-Ну, Вы и своенравный какой! Ладно, давайте посмотрим, что Вы там такого нарешали, - и потянулась за ответом.
-Я же еще даже половины не успел! Дайте еще хотя бы минут двадцать, - машинально прикрыл я свою писанину  рукой.
-Давайте – давайте, - как бы поманила она листы пальцами, -  Не скупитесь на время, оно Вам еще понадобится.
-Э – э – э. Я не понял, - и протянул ей экзаменационные листы.
-Поймете. Видите ли, - взяла она листы с ответами, - Вот Вы, к примеру, кому-то помогаете, что-то там даете, и Вам радостно. Вам возвращают – Вам радостно вдвойне, потому что в человеке не ошибся. Да. Так вот, и со временем та же история: его глупо транжирить, но еще большая глупость – пытаться его сберечь. Оно все равно убежит, не догонишь. Поверьте мне. Так. Тут – ага, тут все правильно. Тут – тоже. Ладно, скажите, Вам «хорошо» достаточно?
-Я же еще не дорешал! – бросил я ручку на стол в отчаянье.
-Ну, хотите – решайте, я же не против, - сделала та равнодушное личико, - Только, насколько я знаю, у Вас еще несколько экзаменов осталось, так?
-А Вы откуда знаете? – подгреб я к себе ручку.
-Да все уже знают, Хобочка.
-И это знаете… - растерянно пробормотал я.
-Так что, ставить, нет? – и смотрит на меня грустно-грустно так, как будто моряка перед дальним плаванием провожает.
Я кивнул. Расписавшись, она протянула мне зачетку:
-Идите, и удачи Вам, Хобочка.
-До свидания, Вероника Александровна.
Вот те на! Злобненькая химичка – и вдруг такая доброта и участие. Всяко без Абрамыча не обошлось, а то откуда бы она узнала про «Хобочку»? Или, может, тетя Бэтя расстаралась – не поймешь. Ладно, потом разберемся, завтра еще два экзамена, надо хоть часика три поспать и готовиться, готовиться и еще раз готовиться, как не говорил товарищ Киров. И Орджоникидзе, статуя которого якобы украшает холл института, тоже не говорил. И кто ее додумался покрасить в голубой цвет? Да еще и пальчики такие, растопыренные, не дай Бог приснится. Оля с пятого курса пыталась мне объяснить, что, по всей видимости, у скульптора такая форма сублимации была, но я ничего не понял. Про Фрейда я, конечно, слышал, но термин «сублимация» прежде всего связывался с той же химией: «возгонка». А вот эти ее «фервиррен – блокирен» слушать было хоть и интересно, но как-то некстати. Вот сдам все экзамены, тогда и послушаю.
Теория относительности, говорите? А вот и нет, я даже не заметил, как прошло – пролетело время. Топ – топ. Сегодня – седьмое. И я иду в кабинет «П.И.». Коленки, конечно, слегка дрожат, но хуже ведь все равно не будет, как ни старайся. Секретарша (по-моему, ее с третьего курса отчислили), приоткрыла дверь в кабинет начальника:
-Пал Иваныч! Тут пришел этот, Джолыр..  Джорды… Так можно ему, нет?
-Что можно-то? – донеслось из-за дверей, - Ты уж сама с ним как-нибудь договаривайся. Ладно, пусть проходит.
-Вот, - положил я перед ним зачетку. – Здрасьте.
-Ну ты и, Джор.., извини, как тут у тебя. Ага, Джалдыбаев. Тебе, кстати, секретарша понравилась?
Я опешил. Мало того – я просто впал в ступор: чтобы целый ректор так с каким-то там студенчишкой разговаривал?! Да ни за что не поверю, сколько байками не корми.
-Чай будешь? – нажал он на кнопку селектора.
-Что? – отошел я от непрерывного звучания зуммера, - А, нет, кофе лучше.
-Ну, ты и фрукт, - дал он отбой. -  Кофе ему подавай. Может, еще и в постель? И где эта Валерка шляется?!
-Ой, извините, - стушевался я, - Просто что-то ответил, не подумав. Я не хотел, правда. Вернее, хотел, но не то. Не знаю. Лучше ничего не надо.
-Ничего ему не надо, - улыбнулся ректор, - Ладно, будет тебе кофе. И как тебя такого Борхес терпит?
-А Вы что, его тоже Борхесом зовете?
-А ты? – поднял тот бровь.
-Я – Абрамычем. Борхес, конечно, тоже, хорошо, даже лестно, но, по-моему, собственное имя все-таки важней. А чужое – оно и есть чужое: оно не свое, оно – как кличка для собаки: можешь только гавкнуть в ответ, а вот жизнью поделиться никак не получится, не твоя она.
-В смысле – поделиться жизнью? – поднял тот вторую бровь.
-Да я и сам толком не знаю, мне мой отец так говорил, - заерзал я под его взглядом, -  Если зовешь человека по имени, то он откликается, а если по кличке, то рано или поздно укусит.
-Да уж, целая философия. Где там кофе-то? – и вновь нажал на кнопку, - Лера, кофе где?
-Сейчас, Павел Иванович, я уже иду, - донеслось по громкой связи.
От кофе аромат был, как на кухне у тети Бэти, столь же терпкий и привлекательный. Даже можно сказать – завлекательный.
-Тебе с сахаром? – спросил «П.И.».
-Нет, спасибо, мне так больше нравится.
Тот хмыкнул:
-Ну ладно, тогда пусть будет как в армии: отказался от сахара, получай сигарету. На, – и протянул мне почти полную пачку, - бери, все твои. Только не зазнайся, а то, как я погляжу, у тебя еще три экзамена не сдано, - и, как будто впервые ее видя, полистал мою зачетную книжку.
-В смысле? – опешил я.
-Вот в том самом смысле. Ты кофе-то пей, остынет. Сопромат с термехом у тебя где? – и подтолкнул мне по полированному столу зачетку, отчего та сама приехала мне в руки.
Я не мог поверить своим глазам, но разум подсказывал: «Верь, верь». Я все сдал, а вот Абрамычу на подпись зачетку подсунуть забыл. Вернее, я-то подсунул, а он взял и не подписал. Тоже забыл, наверное.
-И что теперь?
-Да ничего, - и ректор выдержал паузу, - ладно, я и так все знаю. Допивай свой кофе и иди оформляться в котельную.
-Куда? – чуть не выронил я книжку из рук.
-Туда! Вон она, справа от меня. Сергея... гм… вроде бы, Ивановича, там спросишь, да узнаешь ты его. У него еще нос сломанный и этот, нет, вот этот глаз дергается, - и поочередно дотронулся до своих глаз, -  Тьфу ты, на себе не показывают. Иди уже, надоел. «Бегунок» в приемной возьмешь, потом сдашь в деканат, как положено.
-А как же библиотека? – вспомнил я, - Я без нее никак не могу, Вы уж поймите.
Тот скривил губы:
-Иди. Все. И чтобы я тебя до осени не видел.
-А еще один вопросик можно? – высыпались на него из меня проблемы, как из рога изобилия.
-Ну что тебе еще? – отставил тот досадливо кофе.
-Как мне с военной кафедрой быть?
-Да – а, - задумался Пал Иваныч, - хороший вопрос. Может, ты больной какой? Со зрением, к примеру, проблемы, или со слухом. На худой конец – плоскостопие.
-Нет у меня ничего такого, - растерялся я.
-А какого есть? Я что, тебе подсказывать должен?! Думай там, про язву или про сотрясение мозга.
-Сотрясения были, и не раз. Порой такой хук пропустишь, что глазки…
-Все – все, больше не надо, - махнул ректор на меня, -  Оставь при себе эти твои хуки с апперкотами. Выйди за дверь и подожди в приемной, я тебя позову.
Минуты через три мучительного ожидания секретарша пригласила меня обратно в кабинет.
-Вот, держи. К нему подойдешь, он все сделает, -  и ректор протянул мне листок.
-Что все? – засунул, не глядя, я записку в карман брюк.
-Да от военки тебя освободит, по состоянию здоровья. Или ты лейтенантом мечтаешь стать?
-Да нет, - замотал я головой.
-Ну, тогда бери бумажку и уматывай, сколько же можно тебя тут терпеть, - и сделал такой вид, что меня в кабинете вовсе нет, подвинув к себе стопку бумаг.
-Спасибо за все, до свидания, - поклонился я.
-Шуруй.
И почему его тетя Бэтя недолюбливает? Что водителя уволил – это плохо, конечно, но вполне объяснимо: на то он и начальник, чтобы увольнять да запугивать, а иначе на шею сядут и ножки свесят. Через час «бегунок» был подписан и сдан в деканат. Осталось лишь позвонить по телефону, который дал мне «П.И.», и – все, можно отсыпаться.
-Але! – ответила трубка уверенным мужским голосом.
-Мне Павел Иванович Ваш телефон дал. Я – Джалдыбаев.
-Ну и что? – фыркнуло оттуда, - Я вот - не Джалдыбаев. Ладно, приходи завтра часиков в одиннадцать, только документы не забудь.
-А куда?
-В военкомат, куда же еще! Не пройдешь комиссию, и все. А меня на входе у дежурного спросишь, я спущусь, - и повесил трубку.
И почему у меня в восемнадцать лет не было такого вот «П.И.»? Всего один звонок – и не было бы у меня ни стройбата, ни Дальнего Востока. Ну да ладно, пока – пока, родной институт, дождешься ты еще у меня. На третьем курсе. А мы с Наташей завтра заявление подавать пойдем, прямо с утра, чтобы все успеть. Хорошо-то как, Господи!


                8. ГДЕ НАША НЕ ПРОПАДАЛА.


Я вновь ночевал дома. Ну, или почти дома. Абрамыч меня поздравлял – обнимал, но тетя Бэтя была счастливее всех, даже наливочки безо всякой просьбы принесла:
-Угощайтесь, мальчики, сама делала.
-Не, я не буду, - отодвинул я от себя рюмку.
-Чего?! – удивленно воззрился на меня хозяин, - Это как?
-Мы же завтра с Наташей в ЗАГС идем, нельзя мне.
-Ничего, стопочку можно, - не желая слышать возражений, наполнил Абрамыч бокальчики, - За такое дело и не грех, так ведь, Бэтинька? – и требовательно посмотрел на свою половинку.
-Так, так, - к моему удивлению, одобрительно закивала она. -  Только потом сразу спать, и никаких мостов. Хобочке выспаться надо, а то он у нас опять зелененький.
-Тетушка, я же все равно не засну, надо хоть часика два поработать: видишь, я соскучился по работе совсем, - смирился я с неизбежностью праздности, не желая, тем не менее, терпеть безделье.
-Соскучился он, - проворчала хозяйка, - Матриархата на вас не хватает!
-А это-то еще зачем? – с незатухающим аппетитом, даже уже  - с сожалением, доел я остатки лапши с черти чем, тем не менее, одуряющее вкусным.
-Да взяла бы сейчас скалку и научила бы вас, дураков, уму-разуму. Ладно, шучу. Пейте свою наливочку и брысь отседова.
И мы «брысьнули».
-Матриархат ей подавай, - пробубнил в кабинете Абрамыч, - Мало все ей. И так каждый вечер ее Веберов с Шенбергами слушаю, так тут еще и скалкой грозят. Несправедливость сплошная. А я еще на концерт этого, как его? – А, Шнитке какого-то ходил. Ей-то что? Ушки на макушке, рот открыла: залетай, ворона - вот твой дом. А мне каково? Пи – ри – ри, пи – ри – ри, - передразнил он, - вот и все, что запомнил.
-А – а.
-Что а – а! Там буфет рядом, вот тебе и все «а». Ладно, хватит лирики, сюда смотри.
Это был праздник! И если кто-то думает, что продолжался он всего два часа, тот глубоко заблуждается. Но в шесть утра Абрамыч все-таки сдался:
-Все, теперь на самом деле спать. Тебе в ЗАГС-то во сколько?
-К десяти. Только еще доехать надо на чем – нибудь, - потянулся я до хруста.
-Ладно, разберемся. Ложись, спи, я тебя сам разбужу.
И ведь не соврал, разбудил. Правда, гораздо позже, чем я планировал. Я даже хотел наплевать на завтрак, но Абрамыч остановил:
-Садись, кушай, карета уже подана.
-Какая такая карета? – то и дело посматривал я на часы.
-Да вон, посмотри в окошко, - и кивнул в сторону улицы, -  Черную «Волгу» видишь? На сегодня она – твоя, вместе с личным шофером. Привыкай. Еще лет пять – десять, и глядишь, ты меня подвозить будешь, если, как последний идиот, себя вести не будешь.
-Абрамыч, у тебя же нет служебной машины, - покосился я на него, - Откуда она?
-Оттуда, - не удержался он от самодовольной улыбки, - У проректора попросил. И пусть найдется хоть один человек, который старому еврею откажет.
-Но ведь нашелся один. Даже много таких было, - вмиг перестал я торопиться, и начал, как обычно, слегка подшучивать над своим любимым преподавателем.
-Это кто, позволь узнать? – насторожился тот, как будто подвох какой ждал.
-Ну, те же фашисты, к примеру.
Тот неопределенно хмыкнул:
-Фашисты….  Они же не только евреев газом травили и в печах сжигали, но и вашего брата, и русских, и украинцев, да мало еще кого, всех. Да… ладно, ты кофе-то пей, а то на самом деле опоздаешь. А твои фашисты – это не люди, а вот наш проректор – человек, с ним всегда договориться можно.
Эх, и хорошо же иметь личного водителя! Мы и за цветами заехали, и музыку по дороге послушали. Водитель Илья даже поинтересовался, какую я предпочитаю. Я пожал плечами:
-Все, что угодно, только не блатняк.
-«Монотонз» устроит? – и, похоже, не дожидаясь ответа, вставил кассету в магнитофон.
-Конечно, мне нравится, - запоздало отреагировал я.
Так, под дудки и гитаркины балалайки, мы и доехали до места. Правда, балалайки были уже у «Рейнбоу», но сути все равно не меняет.
-Ну и где твои? – прижавшись грудью к баранке, оглядел он окрестности.
-Нету пока, - проделал я то же самое, разве что без руля, -  Курить-то можно?
-Да кури, я сам курю.
-Угощайся, - протянул я ему пачку «Мальборо», - Сам ректор вчера подарил.
Илья, засмеявшись, продемонстрировал мне аналогичную:
-Они с моим шефом в одном магазине затариваются.
-Так, постой, вон и они там идут, - посмотрел я в зеркало, и запихнул сигарету обратно, - И на какой леший они все вместе-то приперлись?
-Кто?
-Да Наташа вон с родителями идет. Вон там, - показал я пальцем на приближающуюся троицу.
Тут же вспомнился момент из «кавказской пленницы», когда Никулин с Моргуновым держат посреди дороги бедного сопротивляющегося Вицына, как тот рвется из их безжалостных рук, мечется, но все без толку, и в итоге смиряется со своей участью, понуро повесив голову, встав на колени. Нет, Наташа – не такая, она будет кусаться-брыкаться, но, надеюсь, никогда не сдастся. Почему? Потому, что я ее выбрал.
-Ну да, странно, - проследил водитель за моим взглядом, -  Ладно, может, понтанемся?
-Это как? – коротко взглянул я на него.
-Да я сейчас на месте развернусь. Знаете, Анатолий, смотрится просто супер!
Я даже ничего не успел ответить, как Илюха поддал газку, и крутанулся на стоянке, описав полный круг на месте. Как он это сделал – ума не приложу.
-Ну, как Вам? Понравилось? – не смог сдержать тот улыбки.
-Здорово, я бы так не смог, - и впрямь позавидовал я такому мастерству.
Илья довольно поскреб подбородок, прямо-таки сияя от похвалы:
-Сможете. Приходите ко мне в гараж, я Вас научу. Мой-то мои кренделя терпеть не может, а вот Вы, я гляжу, человек понимающий. А сейчас можно я в магазинчик за колбаской сбегаю?
-Дак это…  - недоумевал я, отчего вдруг у меня, и просят разрешения: я же не начальник, и даже – не вахтер, - Илья, Вы и так мне помогли, Вы свободны.
-Извините, Анатолий, но мне было сказано: на весь день, значит, на весь день.
-Ну, это как знаете. Идите за своей колбасой, а я встречать буду, - и достал с заднего сиденья цветы, - И, кстати, может, тогда лучше на «ты»?
-Лучше, а то я все время путаюсь. Это она? – показал он на приближающуюся Наташу.
Я кивнул.
-Красивая, везет Вам. Удачи. Если что, я здесь жду.
Степан был, как всегда, навеселе. Я протянул букет Людмиле Михайловне: надо же с тещей дружить.
-Добрый день. Вы под конвоем Наташу ведете, что ли? Чтобы не сбежала? Правильно, конечно, но мне кажется, что предосторожности в данном случае излишни.
Степан хохотнул:
-Привет, да куда же она от тебя сбежит? А мы так, за компанию, можно сказать. А это что за машина, откуда ты вылез?
-«Волга», - играю я в дурака.
-Я вижу, что «Волга»,  - поморщился  Ефимыч, -  Чья она? Твоя, что ли?
-Да нет, проректор дал, - продолжаю я забавляться.
-Это что еще за хрен такой?!
-Не ругайся! – осадила его будущая теща, - Их проректор - это что-то вроде заместителя директора «Уралмашзавода», понял?
-Опа! Однако…- и Степан, отчего-то моргая глазами, закурил, в такт моргания переводя взгляд то на меня, то на машину, то на Наташу.
-Попа! – толкнула его в бок Людмила Михайловна, - Мужлан неотесанный.
Тут Наташенька взяла меня за руку:
-Пойдем, может? А они пусть свои «опы» обсуждают.
-Эй, вы куда? А мы? – всполошились будущие родственники.
-А что вы? – улыбнулась моя спутница, - Что, решили снова жениться, или разводиться собрались?
-Ты…. Ты! Ну-ка, стой! – возмутилась Людмила Михайловна, даже рот открыла.
-Мам, я уже большая, сама справлюсь, - и положила мне головку на плечо.
Честно говоря, у меня от этого не то что крылья – крыла выросли. Захотелось петь и плясать, возжелалось обнять весь мир и расцеловать его вплоть до самой мельчайшей реченьки, настолько мне стало воздушно и волшебно.
-Вооот, вырастишь вас, выкормишь - и никакой благодарности, - понурилась теща, -  Не приду я к вам на свадьбу, так и знайте, - Потом вдруг перестала размахивать букетом и всхлипнула, -Ладно, идите уж, мы тут вас подождем. Эх…
С этого дня моя холостяцкая жизнь начала медленно таять. Осталось всего три месяца, - и прощай, беззаботная юность. А потом еще пеленки-шестеренки, так их! Но без этого ведь счастья не бывает, знаю я. Вот, к примеру, у нас в Актюбинске на соседней улице, рядом с булочной, один бобыль живет. И никого-то у него нет. Даже в гости к нему никто не ходит. Правда, и он – тоже. Сидит себе один дома, как барсук, да пьет горькую по вечерам. Хотя, говорят, что работник он отменный, и работу свою любит, начальство его хвалит. Но ведь любовь к работе – это ненастоящая любовь. Может, он потому и любит свою работу, что больше любить некого. Совсем другое дело, когда любишь женщину или девушку. Вот поэтому мне недолго и остается побыть холостяком: чувству не прикажешь.
Илья довез Кондюков до дому. Как меня Степан не упрашивал зайти и приговорить бутылочку в честь такого события, я отказался, мотивируя тем, что мне еще в военкомат надо, на медкомиссию. Ефимыч в сердцах плюнул:
-Ну вот: зять есть, а выпить не с кем. Что за жизнь?
-Да ничего, Степан, до свадьбы, как говорится, заживет. Слово даю: славно погуляем, обещаю.
Поцеловав Наташу в губки, а Людмилу Михайловну – в щечку, отчего та вдруг зарделась, я поспешил к машине. Вот и все. То ли еще будет, ой – е – ей.
-Илья, послушай, а можно узнать, это что, телефон? – показал я на ящичек с трубкой, заинтересовавший меня еще с утра.
-Ну да, - односложно, обыденно, ответил водитель.
Ага, как будто я каждый день с этакими чудесами сталкиваюсь! Телефон, да чтобы не в квартире, а в машине, и – это что, нормально? Да на установку домашнего-то телефона, как я слышал, годами стоят, а тут – на тебе, всегда при себе, хоть в дороге, хоть в пути. Наверняка ведь еще и работает, зараза.
-И что, позвонить можно? – осторожно дотронулся я до аппарата.
-Конечно, звоните, - кивнул он.
Я выудил из кармана пиджака записку от Павла Иваныча, и натолкнулся на неразрешимую проблему. Нет, решить-то я ее, естественно, решу, но все же перед водителем как-то неудобно будет. Поэтому лучше спросить, за спрос денег не берут:
-А что тут как?
-Эх, давайте свою бумажку, я сам наберу, - и протянул руку к записке.
Трубка шипела и потрескивала, но вскоре донесся вполне внятный голос:
-Суворин слушает.
-Здравствуйте, это Джалдыбаев, - как последний идиот, сказал я в трубку, прикрученную к самодвижущейся тележке.
-Очень приятно, а Вы по какому поводу?
-Я просто тут с Вами по моему поводу (тьфу ты, нашел тоже, что сказать!), разговаривал, Вы просто забыли, наверное, - не переставал я удивляться прогрессу: если рация, к примеру, для меня ясна и понятна, но там же кнопочку вызова нажимать надо, прием-отбой, частоту ловить, то здесь вдруг берешь – и прямо на телефонную линию выходишь. Непонятно мне, как это делается.
-А – а – а, это ты тот самый, на всю голову ударенный?- хохотнула трубка.
-Я, - признался я ей во взаимности.
-Ну, подходи минут через пятьдесят – шестьдесят, я сейчас трапезничать буду. Кстати, и тебе советую. Документы-то с собой?
-Да, - вновь подтвердил я готовность номер один.
-Ну и ладушки. Приятного аппетита.
В животе у меня и вправду заурчало. Вот ведь некстати.
-Вы это чего? – спросил Илья, забирая у меня трубку.
-Да вот, что-то кушать захотелось, - развел я руками.
-И что ты тогда не сходил со своей новой родней? – начал выруливать тот со стоянки.
-Нет уж, - затряс я головой, -  Оттуда трезвым не выйдешь. Может, в профилактории по-быстрому покушаем? У меня и талончики с собой есть.
-Времени сколько на дорогу даешь? – начал тот выцеливать щелочку среди движущихся машин, чтобы побыстрее пересечь улицу, и занять свой ряд.
-Ну, чем быстрее – тем лучше, - неопределенно ответил я.
-Хорошо, понял. А талончики и у меня самого есть, только я их для своей племяшки берегу, а то худющая – просто страсть! Так что от твоих не откажусь. Или от Ваших? – и, по всей видимости, находясь в добрейшем состоянии духа, подмигнул, - Я опять перепутал.
Однако у меня-то самого состояние было отнюдь не шутейное: я, считай, только что почти что женился, а это серьезно, и на всю жизнь, здесь вам не до прибауток. Да… Хотя – сам виноват: вечно у меня настроение по синусоиде. Но бывают моменты, когда я сам себя не узнаю. Тогда, наверное, плавная, но горбатая  линия моего позитивного жизненного азарта встречается с какой-нибудь там тангенсоидой,  или, боже упаси, гиперболоидой, и тогда кирдык. Спасайся, кто может, от моего гневе, бессмысленного, необоснованного, но тем не менее – беспощадного. Фух, не надо так на себя злиться: 
-Да ладно тебе, заладил. На «ты» лучше, а то, гляди, не дай Бог, еще «товарищем начальником» меня кликать будешь. Гордыня разовьется.
-Чтобы она могла развиваться, она должна быть в наличии, хотя бы – в зародыше. Или уже есть?
-Есть, - охотно соглашаюсь я, находясь еще в поисках ответа, -  Мне порой кажется, что я все в этой жизни смогу. Сколько меня ни учат, сколько ни бьют, а я все равно поднимаюсь и иду вперед. Вот и тетя Люда говорит, что я настырный.
-Настырный? – и через окошко выматерился на суетящегося по дороге водителя, однако тут же, как ни в чем ни бывало, продолжил, - Хм, это ведь наше, сибирское слово. А кто такая тетя Люся?
-Да вот тут же полчаса назад сидела, еще сиденье, наверное, теплым осталось, - протянул я на задние… Нет! – не сиденья – диван!
-Хе! – самодовольно ответил тот, - Оно теплым и останется.
-В смысле? – напрягшись, перегнувшись через «нихочу», дотронулся я до того места, где недавно находились тесть с тещей.
-Оно с электроподогревом, чтобы зимой у шефа его драгоценная задница не замерзла. Можешь сам пощупать.
Да, на самом деле теплое. Ну и дела! Я про такое даже и не слышал. И ткань на сиденьях какая-то странная, и телефон вон этот под рукой. Неудивительно, что этот Илья со мной разговаривает, как учитель с сопливым учеником: кивает так мне важно, да, прищурив глаз, лыбится.
-И это что, все за счет института? – надоело мне все это великолепие.
-Да какого института! – ударил тот ладонью по баранке, - Если бы не связи, мы бы с тобой сейчас на той старой раздолбайке ехали, а тут – на «Волге». Шеф сказал, но это по секрету: ему вот-вот «Мерседес» из Германии пригонят, почти новый. Если не пожадничает, на твоей свадьбе покатаемся, ты же не супротив?
Может, я слишком не в себе сейчас, и даже – слегка раздосадованный, но все же лучше ответить так:
-Да ты че? Я на таких-то машинах ни разу не ездил, а уж на «Мерседесе»… Спасибо, Илья, Наташа будет просто счастлива.
-Ай, ладно, своего Абрамыча благодари – тот еще ловкач, - но потом вдруг задумался, - Ну, и себя тоже: я ведь раньше ни разу студентов не возил. Ты с какого курса-то? С пятого?
-Со второго.
-Что?! – резко ударил он по тормозам возле профилактория, - Со второго? Ни – че – го себе! Ты что, вундеркинд? Или…? – и замолк.
-Илья, ты меня извини, но это - правда, - уже за столом, жадно поглощая салатик, ответил я.
-Что – правда? – с живостью отозвался он на первые же мои слова после поездки.
-Что я со второго. И я – не «Или». Я – есть я, и точка.
-П – п – пу, - прогубастил он, - ладно, проехали, будем считать, что я сегодня будущего Нобелевского лауреата возил. Зимнюю резину мне оттуда не забудь привезти, эту премию же то  ли в Швеции, то  ли в Норвегии дают, так?
-И там, и там, - придвинул я к себе первое, посматривая на часы, - Только вот «Нобелевка» по сопромату никак не присуждается, так что я в пролете.
-Да? А жаль, - ничуть не огорчился он, -  Я слышал, там аж миллион «зеленых» дают.
-Жаль. Допивай чай, и погнали в военкомат: время, как говорится, не ждет.
Суворин оказался не просто суворым, но еще и хмурым. Длинный, стриженый «под Котовского», он смотрел на меня с явной укоризной:
-Что, от армии решил закосить?
-Нет. Я вообще-то служил уже. Вот мой военный билет, пожалуйста, - и, вытянувшись по стойке «смирно», положил на стол военник.
-И где же ты служил? – взял он в руки билет.
-Там, - показал я рукой на восток.
-Где там? – обернулся он за стену, на которой, кроме портрета Буденного, ничегошеньки и не было.
-Ну, тыщ пять – шесть километров отсюда, а расположение части мне запрещено разглашать, я подписку давал.
Тот наконец-то соизволил взглянуть на записи в билете. Потом почесал свою бритую голову:
-Ты где сотрясения-то получил, боец?
-Да все там же, - уклончиво ответил я.
-Это что, на огороде? – наконец-то улыбнулся он. Правда, одними губами. Глаза так и оставались грустными. – На грабли наступил, да?
-Можно и так сказать. Только этот огород для меня – ринг. И грабли там тоже присутствуют.
-Не понял. А! Я же тебя видел! – хлопнул он себя по ляжкам, - Ты же боксер, ага. И что, сильно попадает?
-Да от своих-то терпимо, - слегка польстило мне, что он меня помнит, - а вот от таких, прошу прощения, верзил, как Вы, очень даже нехорошо. Один раз так прилетело, что я потом весь день блевал. Еще раз простите. Просто они здоровые, как быки, а я – метр с кепкой.
-Мнда. Скажи, только честно, это между нами, голова-то болит?
-Болит, - и опять меня бес толкнул в ребро, -  Но только с перепою. А так – не жалуюсь.
-Ладно, иди, - хыкнул комиссар, махнув рукой, -  Завтра часика в четыре загляни ко мне. И что это у вас за спорт такой – друг дружку калечить? Я вот смотрел – смотрел, так ничего и не понял. Садизм какой-то. Запретить его надо ко всем чертям.
-Тогда и войну запретить надо.
Тут он внезапно заморгал, сморщился, закрутил головой, но потом взял себя в руки и просто повернул ко мне фотографию молодого парня в военной форме и в траурной рамке:
-Надо. Навсегда. Ненавижу. Гады. Иди.
И я ушел, не попрощавшись. Да и не нужно было тут прощание: и так все понятно. Что я мог сказать со своими бедешками этой Беде? Да ничего! Кто я такой, чтобы судить или хотя бы сожалеть. Кто я такой, чтобы смотреть в эти опустошенные глаза, которые уже даже не вопрошают: «Почему не ты, а – он? Почему не ты?». Они уже просто устали спрашивать и просто-напросто умерли. Вместе с тем пацаном с той фотографии. Я даже не заметил, как прошел мимо машины.
-Эй! Как там тебя! Хоттабыч! – услышал я окрик, - Старик, что стряслось?
-Да у меня-то, Илюша, ничего не случилось, - со злостью пнул я валяющуюся на снегу кем-то оброненную перчатку. Сволочь, до кустов не долетела, -  Давай лучше водочки выпьем. Бросай свой навороченный драндулет в гараже, и где-нибудь присядем, а?
-Ладно, у меня начальник сегодня – ты. Садись, поехали. Я тут одну пельмешку знаю, тихая такая. Или, если хочешь, ко мне домой поедем, я тут неподалеку живу, на Гагарина, - и сам открыл передо мной дверь, как будто я министр какой.
-Как хочешь, решай сам, - плюхнулся я в кресло.
-Ну, тогда поехали, - и мягко, как умеют только лишь «Волги» и их водители, тронулся с места.
С утра было, мягко говоря, некомфортно. И чего вчера этот эскулап (комиссар, полковник, Бармаглот: какая разница?),  в погонах про головную боль мне накаркал! Да еще и кто-то вдобавок на кухне гремел посудой. Терпеть не могу эту посуду! И почему бы не придумать одноразовую? Вот туалетная бумага, к примеру, одноразовая: просто средство для выхода, а для входа оно почему должно быть многоразовым? Нелогично как-то. По-моему, все многоразовое надо вообще запретить: ведь и жизнь-то у нас – тоже одноразовая, и каждое мгновение должно быть иным, отличающимся от предыдущего. А то у большинства народа жизнь – как конвейер: раз – два – три, раз – два – три. Спать. И снова раз – два – три. Тоска. Я так не хочу. Может, и не стоило мне рождаться вовсе: закрыл бы глазки, когда в роддоме по попке лупили, и молчал бы, поникнув. Не догадался вовремя. Хотя, с другой стороны, тогда бы у меня не было бы Наташи. Надеюсь, она тоже одноразовая: одна и на всю жизнь.


9. ВЗВЕЙТЕСЬ КОСТРАМИ, СИНИЕ НОЧИ.


С каждым утром солнышко вставало все раньше и раньше. Я ночевал либо у Абрамыча, либо в котельной. Работа сантехника была грязная, но не пыльная: воду перекрыть, вентиль сменить, а в колодцы пусть мужики из ЖЭКа ныряют, я лучше в сторонке, постою, поучусь, как работать не надо. Мне и своей работы выше крыши: этот зануда Абрамыч предложил посчитать новую схему установки опор. И зачем ему все это? Почти все готово, так нет, все ему неймется. Долговечность ему подавай, кровопивцу бедных студентов. А зачем, спрашивается? На наш век, да и на век наших детей, вот этого нашего моста хватило бы, даже за глаза.
-Ты еще в ЦАГИ  его продуй! – как-то не выдержал я, -  Макет собственными ручечками собери, и туда его суй, в трубу.
-А что, это мысль, - аж зашевелил тот ушами, затем погрозив мне пальцем, - Только я ведь не лыком шит, сперва заявку в Средуралстрое подпишу, да в Главархитектуре, - и все. Завтра же этим займусь: проект-то масштабный. А за идею спасибо. Вот помню, в начале века в Америке тоже километровый мост построили, все посчитали, как положено, а ветровую нагрузку недооценили, - и довольно так на меня смотрит, как будто ему Героя Соцтруда дали.
-И что? – тихонько спрашиваю я.
-Да сдуло к чертям собачьим этот мост через полгода! ЦАГИ – это правильно, ЦАГИ – это хорошо, - и начал открывать все ящички стола то попеременно, то сразу по два, -  Так, где там у меня записная книжка?! Там у меня такой нужный телефончик есть, ну просто такой – растакой, - почти пропел он, - Ага, вот. Соскин Фима. Без отчества. Ладно, позвоню, узнаю.
-Это кто такой - Фима? – посмотрел я на часы.
-Да сокурсник мой, сейчас как раз там и работает. А может, уже и нет. Но контакты-то у него все равно остались, - и взялся за телефонную трубку.
-Абрамыч, стой! – вскинул я руку, как будто «Зиг хайль» приветствовал.
-Чего? – недовольно нахмурился тот.
-Времени сколько?
-Пять, а что? – быстро кинул он взгляд на свои часы.
-Так ведь утра, а не вечера, - ехидно заметил я.
-Да, рановато будет, - разочарованно вернул Абрамыч трубку на место, -  Ничего, через пару часиков позвоню, он уже наверняка проснется.
-И ко скольки ему на работу? – мне уже, и правда, смешно наблюдать за этим помешанным человечком, которого я, тем не менее, люблю, стало.
-К восьми, вроде, - вновь взглянул тот на часы, пальцем отмеряя деления часовой стрелки.
-А Жуковский где находится? Ты что, со своей работой вообще от реальности отрешился?
-Да что тут такого-то? – недоуменно спросил мой учитель.
-Ты хоть разницу во времени посчитал? Где Свердловск и где Жуковский? А еще меня дубиной обзывает. Сам такой, - и внутренне захихикал, вдруг понимая, что каждое мое «Хи» так и норовит перерасти в зевоту. Спать мне захотелось, просто до самой гробовой доски отчаянно спать, и не просыпаться. Вплоть до трубного гласа. Однако с утра все же стоит проснуться: есть на то причина.
-Да, не получается, - озадаченно почесал плешь Абрамыч, - Ладно, тогда пошли на боковую, а завтра прямо с утра, и за работу.
-Не буду я завтра работать, - господи, у меня уже и шутки-то выходят все какие-то корявые.
-Это почему?! – возмутился тот.
-Да так, мелочи: свадьба.
-Ешкин кот! – захлопал тот ртом, как рыба на мелководье, только гораздо чаще, - А я и забыл! Вот ведь пень трухлявый! Ведь думал еще, о чем это там наши на Восьмое марта шушукались, - не дошло. Тьфу! И Бэтя-то, Бэтя! – и чуть не застонал, - Она-то могла мне напомнить, - скорчил он такую мину, что ни одному смертному даже перед агонией не перенести.
-Не волнуйся, друг мой, - поспешил я его успокоить, - Она уже все приготовила: и цветы, и с машиной договорилась, и костюмы для нас с тобой погладила. Даже кафе организовала. Все учла, короче говоря.
-Костюмы? Для нас с тобой? – чуть ли не подпрыгнул на месте Абрамыч.
-Ну да, - равнодушно кивнул я, -  Ты же свидетелем будешь, забыл, что ли?
-Нет, не забыл. Нет, забыл. Не помню. Что?! – вскинулся учитель, пуча глаза почище совы, - Я – свидетель? Да ты что, совсем сдурел?!
-Тише, тетю Бэтю разбудишь, - помахал я рукой ладонью вниз.
Тот сразу перешел на шепот:
-И когда я тебе такое пообещал? Хоть убей, не помню.
-А не скажу. Вернее, скажу, но потом. Но мне интересно: ты что, отказываешься? От своего обещания хочешь отказаться?
Абрамыч достал из барчика коньяк и два фужера.
- Абрамыч!! Может, не надо? – взмолился я.
-Надо, Хо. Хо – тябы для храбрости хо - тяпнем, - и жалко улыбнулся, побренчав бокальчиками друг об дружку.
Чокнулись, выпили, посмотрели друг другу в глаза, закурили. Помолчали. Чокнулись еще раз. Опять посмотрели – закурили – помолчали.
-Ладно, буду я у тебя свидетелем, - клацнув зубами, тут же придержал свою нижнюю челюсть учитель.
-Ну вот. Наконец-то! Родила царица в ночь, понимаешь ли.
-Да, вот только что это за зверь такой, этот твой «Понимаешьли»? – задумчиво протянул Абрамыч, - И я никак не могу вспомнить, когда я тебе обещал свидетелем стать. Говори, раз обещал.
-Да уж, у тебя с памятью совсем плохо стало. Десять секунд не прошло, а он уже забыл.
Бедный Абрамыч скривился:
-Та – ак. Развел меня, значит, как последнего лоха.
-Да нет, Абрамыч, я твое тайное желание исполнял. Ты же хотел, чтобы оно исполнилось?
-Может быть, может быть…. Только мне теперь уж совсем непонятно, кто из нас двоих еврей.
-Оба, - опять навалилась на меня зевота.
-И опять – может быть. Ладно, давай по третьей, и спать.
-Ну Абрамыч!
-Никакого «Абрамыча»! Ты вот у нас христианин? Христианин. А ваш Бог троицу любит. Так что давай, как говорится, за Отца, за Сына, и за Святого Духа!
-Не «за», а «во имя», - буркнул я.
-Да какая разница! – махнул он рукой, - Нам вот, иудеям, категорически в субботу работать запрещено, а я ведь работаю. И в магазины хожу, а это тоже возбраняется.
-А до холодильника ходить не возбраняется?
-В смысле поесть? – и потянулся за лимончиком.
-В смысле выпить, - последовал я его примеру.
-Вроде нет, не знаю, - со смаком закусил он.
-Вот это хорошо. Сидишь дома целый день, ешь да спишь – красота, - и задумался, -  Хотя, наверное, скучновато. А почитать-то что-нибудь можно?
-Не только можно, но и нужно. Но только Тору.
-Так, - задумался я, - Тора, это ведь что-то вроде нашей Библии?
-Да нет, дружок, это ваша Библия – что-то вроде нашей Торы. Только с этим, с продолжением. Тоже мне, сериал себе устроили, - и торжествующе так на меня смотрит.
-Абрамыч, - я впервые показал своему учителю кулак, - нехорошо говоришь.
-Ой, извини, как-то я на самом деле глупость сморозил, - легко согласился учитель, - Но ведь все равно ваш так называемый Ветхий Завет – это все наше!
-Правильно говоришь, наше, - кивнул я, - Но если кто-нибудь в  своей книге впервые, допустим, про рябчика написал, это же не значит, что все рябчики – его! А вот вы как раз со своим Яхве так и поступаете: нам, дескать, скрижаль Завета дана, мы богоизбранные, а остальные так, в сторонке постойте.
-Да не так это! – возмутился он до такой степени, что аж по столу хлопнул.
-А как? – продолжал я его пытать, - Я вот, к примеру, обрезание не хочу делать, а вы требуете. Пейсы тоже носить не хочу, они мне драться мешают. А что самое страшное – у вас прощенья нет. Ну не предусмотрено оно! Единственно, что про блудного сына можно вспомнить, но и то оно как-то неполно, ущербно.
-Это-то почему?
-А потому, - взял я еще один лимончик, чтобы хоть ненадолго прогнать сон, и освежить мозги, - Этот чудик, уж не помню, как его зовут, где-то шлялся кучу лет, заставлял волноваться отца и мать, довел себя до нищенского существования, и приперся наконец к папаше, в ножки кланяться. Извини, мол, бес попутал. И что? Ему – лучшего барашка, все – на халяву: он – сынок любимый, а остальным братьям – шиш, - и продемонстрировал учителю, как он выглядит, - И что, после этого они его простят? Или к папе станут лучше относиться? Нет, и еще раз нет. Либо папу заколбасят, пока не поздно, либо братику покажут дальнюю дорогу без возврата. Слишком уж избирательное у вас прощение: хочу – казню, хочу – милую. А в христианстве милость для всех, кто ее хочет, для всех, кто ее жаждет. Налей-ка, кстати, еще по чуть-чуть. Ну да, о чем это я? Ах да! Да, вкусный у тебя коньяк. Вот, а христианство открыто для всех, и у нас нет избранного народа. Помнишь «Оду к радости» Бетховена?
-Помню, конечно.
-Вот, - поднял я указательный палец, - И «Реквием» Моцарта тоже помнишь. Да много чего еще. И ведь везде речь идет о человечестве, о человеке, а не об отдельном народе, не об отдельной нации, а обо всех нас. Я верю: стоит только протянуть с верой руку Христу – и тебе в ответ протянется рука.
-Ну и сколько же раз ты ее протягивал? – закурил Абрамыч.
-Ни разу, - честно признался я.
-Это почему? Боишься, что ответа не будет? – ехидно прищурился еврей.
-Нет, не поэтому, - помотал я головой, -  Во-первых, моя рука – это как мое сердце, а оно всегда открыто, тронешь – зазвенит. Во-вторых, время не пришло, и я еще не умер. И, наконец, в третьих, я просто этого не хо – чу! Я полагаю, что если бы мне на самом деле было явлено чудо, настоящее, подлинное чудо, это бы стало насилием над моей свободой воли, я лишился бы выбора – верить или не верить. И что толку в такой вере? Не знаю, но, по-моему, вера в очевидное перестает быть таковой по определению. Вера крепится изнутри, а не снаружи. Вот.
-С тобой страшно разговаривать, комсомолец, - вздохнул учитель, - Тебе бы в духовной семинарии учиться, а не в УПИ.
-Да мне и здесь хорошо, знаешь ли. И люди хорошие попадаются, добрые такие, а жизнь… В семинарии она напоминала бы, наверное, чистый спирт, ну, или крепкую настойку: ничего лишнего, - разыгралась у меня фантазия.
-А тут? – и постучал костяшками пальцев по столу.
-Тут – это портвейн. Знаешь старый анекдот?
-Какой? – лениво спросил Абрамыч, знающий, наверное, все анекдоты.
-Ну, тогда скажи мне, какое число зверя?
-Три шестерки, - не моргнув глазом, ответил он.
-А вот и нет. Три семерки, - по-детски обрадовался я тому, что уел учителя.
-Это почему? – вскинул тот кустистые брови.
-Три топора. Портвешок такой есть.
Тот рассмеялся:
-Ладно, давай по последней, и баиньки. Свадьба-то когда?
-Через, - посмотрел я на часы, - где-то через семь часов двенадцать минут.
-Угу, где-то. Ты еще секунды посчитай, теоретик. Спать пошли.
Но уже в восемь меня оглушила музыка. Вивальди, «Времена года». Неподалеку от моего дивана на стульчике сидела хозяйка.
-Тетя Бэтя, ты чего? Времени-то сколько?! И на кой черт мне эта музыка?
-Да я просто боялась, что ты меня спросонок зашибешь, вот и включила. Давай вставай, иди в ванную, приводи себя в порядок, и поехали.
-А зачем же так рано-то? – взвыл мой невыспавшийся организм.
-Зачем – зачем. Заладил, - и поднялась с места, - Тебе еще невесту выкупать.
-Что? Да у меня…, - попытался было возмутиться я.
-Да, еще и испытания проходить, потом она потеряется, и ты ее искать будешь, - китайским болванчиком закивала она головой, - Это надолго, поверь мне.
-О Господи! – взмолился я, - А что, так просто нельзя?
-Традиция, - только и ответила она, пожав плечами.
В коридоре я столкнулся с абсолютно чумным Абрамычем.
-Ты направо или налево? – спросил он.
-Да мне все равно, лишь бы тебя не видеть, – буркнул я.
-Чего?!
-Во, проснулся! – хлопнул я его по плечу, - Шутка это, с добрым утром.
-Да уж. Морген гутен не бывает, - и повернул налево, в туалет.
Значит, ванная моя. Сейчас поприседаю, потом отожмусь. Хотя нет, в ванной отжиматься совершенно негде. Ладно, просто руками помашу и – в контрастный душ. И наплевать, что потом тетя Бэтя опять будет ворчать, что я ору, как ошпаренный. Я пытался было объяснить ей суть процесса, но она только крутила пальцем у виска. Накричавшись вволю, я вылез из ванной. К моему удивлению, вместо моего привычного потрепанного полотенчика лежала стопка, состоящая из шикарного махрового полотенца с надписью «Хилтон» и халата с тем же вензелем. Я наполовину высунулся из дверей:
-Это как понимать?
-Так и понимай, Хобочка. Надевай халат, и садись чай пить.
Я послушно оделся. Еще бы я не послушался: воспитание сказывается. Вот если у кого проблемы с детьми – милости прошу к моему папе. Палкой по пяткам – и живо хулиганить расхочется. А тут, в России, что? Максимум – это ремнем по заднице, вот и вырастает черти что: я уже даже несколько раз панков с металлистами видел. Лохматые такие, нечесаные, кто в цепях, кто и с прическами уж вовсе несуразными, да с заплатами на джинсах. Так и хотелось в морду дать, честное слово. Но было жалко их родителей: им и так с детьми не повезло, а тут еще и с синяками домой явятся. Ладно, пусть живут, как хотят. По пяткам бы их, недоумков, чтобы еще неделю только до туалета и могли дойти, да и то – на цыпочках, по стеночке. Ох, злой я, злой. Но – справедливый.
После завтрака тетя Бэтя повела меня в спальню, куда я раньше и носа почти не показывал.
-Вот, одевайся, - указала она мне на развешанную одежду. –  А ты что тут встал?! – напустилась она на своего, мягко говоря, полуодетого мужа, - Ты тоже в порядок себя приводи, и поедемте, красавцы.
Да уж, «полуодетый» - это на самом деле мягко сказано: из одежды на нем были только руки, прикрывавшие низ живота.
-Абрамыч, я отвернусь, ты уж извини.
За спиной послышался вздох:
-А мне-то за что тебя извинять? Все, что нас с тобой отличает, это то, что я – обрезанный, а ты – нет.
-Ты - обрезанный?! На самом деле? – удивился я.
-Ну, хочешь, посмотри.
-Не, не хочу, - решительно отказался я, хотя было любопытно, - Я лучше одеваться буду. И вообще, на кой хрен вы это с собой делаете?
-Это самураи с сами с собой делают, - буркнул тот, натягивая трусы. Смешные такие, семейные, в цветочек, - Сепуку там всякую с харакирями, а нас в детстве чик – чик, и все.
-Да уж. Оттого-то вы с арабами, наверное, вечно и воюете: и вы обрезанные, и они, - появилась у меня бредовая теория, - Всех в детстве обидели, вот и вымещаете друг на дружке злость.
-Ты мне тут свою вчерашнюю пропаганду христианства не устраивай! – возмутился хозяин, - Евреем родился, евреем и умру. Понял?
-Блин, - спохватился я, - Извини, Абрамыч, ты же знаешь, вечно язык у меня как помело: как только какую-нибудь пылинку в мозгах найду – сразу все наружу, воздух загрязнять.
-Ох, и тяжко же Наташе с тобой будет!  - перешел наконец мой учитель к одеванию брюк, подпрыгивая на одной ноге. - Про русских еще начнешь говорить ей гадости какие. Или нет?
-Дак это, она же русская только наполовину, - заметил я.
-Ах да, забыл. Фамилия у нее еще какая-то смешная.
-Украинская. Кондюк, - и добавил, - Пока что.
-Ну да, Кондюк, - кивнул тот, - Просто сало в шоколаде.
-Абрамыч, ты не прав: и совсем она не жирная, она стройная.
-Да нет, я не про то. Эх, молодость, молодость. Был бы я помоложе…
-Не понял, - посмотрел я на него с неподдельным интересом, - Абрамыч, колись! У тебя что, раньше романчики со студентками были?
Тот начал жестикулировать, чем только мог: и ушами, и бровями, и руками. По-моему, даже остатки волос на голове вопили: «заткнись»!
-Нет. Мне моя Бэточка дороже, - и оскалился, добавив шепотом, - Сейчас придушу, как кутенка.
-Ну вот, сам же тему начал, Отелло. Лучше помоги галстук завязать, а то у меня криво выходит.
-Эх, что бы ты без меня делал. Ладно, давай галстук, им и придушу, - ответил Абрамыч, застегивая рубашку, но уже с улыбкой, - Слушай, а костюм у тебя хоть куда. Где покупал?
-Да сшил я тут у одного портного, на деньги от приработка, - стряхнул я несуществующую пылинку с плеча, - А ткань тетя Бэтя выбирала.
-Ну, тогда все понятно. А портного Мишей зовут, так?
-Как бы не совсем Мишей. Михаилом Дмитриевичем, - вспомнил я солидного усатого мужчину.
-Ха! Из него такой же Михаил Дмитриевич, как из меня… А, как из меня Хобдабай Дохуджаевич!
-Байходжаевич, - поправил я его.
-Не сердись: я же не виноват, что вы такие имена себе выбираете.
-Знаешь, Абрамыч, мы тут с тобой немного схожи: вам обрезание делают в детстве, нам – имена дают. Теперь, наверное, понимаешь, как я сердился, когда меня русские летчики тщетно спрашивали о моем имени: они все равно не могли его повторить. И чему их в этих летных училищах учат? Прикажут бомбить Джелалабад, а они вместо этого Джезказган  с лица Земли сотрут. И не беда, что карта с местностью не сходится: названия-то похожие. Ладно, проехали, - и посмотрелся в зеркало, - Так я и стал Толей. Это только снаружи, конечно, внутри я все равно – Хобдабай.
-Пожалуй, я тебя понимаю. А я вот даже внутри уже не Барух, - вздохнул он, - Ломает нас со временем жизнешка-то. Вот такие пироги. Боря я теперь. Или, как вы там меня называете, Борхес.
-А как же «Бобочка»? Я вот – Хобочка, а ты – Бобочка. Чем не пара?
Тот улыбнулся:
-Молодец ты у меня, Хобочка. Ладно, пошли, а то слышишь – Бэтинька за дверью шипит уже.
-Это я-то шиплю?! – распахнулась дверь, - Я тихо дышала! И выходите поскорей вон отсюда! Мне этот, как его, ридикюль нужен!
Боясь помять свежеотглаженные брюки, я осторожно присел на кухне покурить.
-Слышь, Абрамыч, а где ты так быстро научился галстуки завязывать?
-Я их лет с двенадцати ношу, - поправил он на мне узел, - Да и раньше тоже носил, но тогда мне их покойный папа завязывал. А уж с класса шестого – седьмого я сам справлялся. Знаешь, сколько видов узлов есть? Снимай галстук, сейчас покажу.
-А может, все-таки не стоит? – отстранился я от его руки, - Не время. Давай потом.
Тот посмотрел на часы:
-Да, не время. Быр – быр – быр, - задумчиво пробормотал он, - А у меня через тридцать пять минут лекция. Что делать?
-Не будет у тебя никакой лекции. Ни сегодня, ни завтра.
-Это как? – удивленно шевельнул тот ушами.
-Так. Тетя Бэтя уже все с деканом обговорила, и график перекроили. Что, недоволен?
-Ну, вы и заговорщики, - хлопнул ладонями по коленкам он, - Вот ведь… А я ничего и не знаю.
-Знай. Меня и отец так учил, и в школе тоже: забота о старших – главная из задач молодежи.
-Ага, стихами заговорил, когда припекло, - заворчал тот.
-Чего припекло? – не понял я.
-Того! Аутентисты хреновы!
-А эти аутентисты – это кто? – задумался я, - Извини, я не знаю, Абрамыч.
-Ох, молодежь, ничего-то вы не знаете, - горестно вздохнул учитель. - Это те, которые только своим внутренним миром живут. Болезнь есть такая – аутентизм.
-Да? А я думал – аутизм. Вот ведь…
-Ну да! А я что сказал? Все, докуривай, и поехали. И вообще, бросай эту свою соску и одевайся.
Внизу ждал донельзя довольный Илюха, любовно протирающий тряпочкой и без того сверкающий темно – зеленый «Мерседес». Чуть сзади стояла уже знакомая «Волжанка».
-Привет, Илья! – радостно подошел я к нему.
-О, привет! Дай я тебя обниму! А нет, стой: руки грязные, сейчас помою. Польешь?
-Ну, какой разговор! Вот это и красавица у тебя: взгляд не оторвать просто. Сказка, а не машина.
Помыв руки, Илюшка с гордостью начал показывать мне это чудо немецкого автопрома: «Ты потрогай, какие сиденья! Это же натуральная кожа, а не дермонтин какой! И вот здесь тоже кожа, и даже оплетка на руле из кожи. Пощупай сам!». Если бы не тетя Бэтя с Абрамычем, эта «гордость» могла бы затянуться надолго.
-Я не поняла, а почему машины не украшены? Где эти разгильдяи! – прямо с порога напустилась на меня распорядительница.
-Какие? – опешил я.
-Твои, какие! Ты сколько человек на свадьбу пригласил?
-Вас двоих, родителей, и еще троих: Мухомора, Игореху и Жорика.
-Ну и где они? – закрутила она по сторонам головой.
Двери «Волги» начали робко открываться:
-Мы тут.
-И почему не здесь? – налетела на них коршуном (или коршункой, или коршуницей) тетя Бэтя, - Вы что, не видите, мальчик весь в чистом, при параде, ему пачкаться нельзя, а вы, лоботрясы, штаны просиживаете! Быстро достали ленточки – шарики, и вешайте на машины! Куда, я покажу, - и занялась организацией оформления.
-Хо, а у твоих родителей паровоз во сколько? Или они на самолете? – поправил мне галстук Абрамыч.
-Да тетя Бэтя все знает. Сейчас до Наташиного дома с этими дизайнерами доедем, потом машина идет на вокзал, а оттуда – уже напрямую в ЗАГС.
-С родителями? – уточнил тот.
-Ну да, с ними, конечно. Бэтя у тебя просто прирожденный администратор, поверь.
-Мнда, нечего сказать. Ха! А остальных от дома невесты кто повезет? Что, все в этот зеленый чемодан полезем? – и пнул по колесу, отчего Илья аж покоробился.
-Ох, Абрамыч, Абрамыч. Судя по часам, там уже «ПАЗик» стоит, наряжается. Поехали, страдалец.
Дальнейшее я помню крайне смутно: были какие-то выкупы, пакетик с мелочью, бутерброды с горчицей, еще черти что. И все были этому рады, кроме нас с Абрамычем. По-моему, ему горчицы на хлеб положили даже больше моего. Можно даже сказать, что слоем толще самого хлеба. Тот давился, кривился, но ел. Любят у нас в стране интеллигенцию, что ни говори: горчички побольше накладывают, чтобы жизнь сахаром не казалась. А она и так не сахар.
Как я и ожидал, в квартире Наташи не оказалось. Зато был довольнющий Степан (вернее, уже слегка довольненький), и растерянная Людмила Михайловна. И куча наряженных девчонок, снующих туда-сюда.
-Ну что, зятек, влип? А это кто с тобой? Батяня, никак? – кивнул он на Абрамыча.
-Да нет, это мой свидетель.
-Да иди ты! – с сомнением посмотрел на учителя Ефимыч, - Не бывает таких свидетелей.
-Барух Абрамович, - дожевывая злосчастный бутерброд, протянул руку тестю мой гуру.
-Не шутишь? – осторожно пожал протянутую ладонь будущий тесть.
-Не шучу, - с омерзением проглотил он последний кусок.
-Ну, Степан тогда. Это что же получается? Я – этот, этот – этот, а ты совсем этот.
-Да то, Степан, и получается: мой адрес – Советский Союз, - кивнул Абрамыч.
-Тогда за это надо выпить, - достал бутылку из-за двери хозяин, - Давайте из горла, мужики, а то все стопки Люська куда-то попрятала.
-Да ты что, сбрендил? – повертел я пальцем у виска, - Нам же еще невесту искать надо!
-Ничего искать не надо. В седьмой она, у тети Нюры. Пей, пей, пока холостой: потом не дадут.
-Что верно, то верно, - отобрал у меня бутылку Абрамыч, и одним глотком уменьшил содержимое грамм на сто, после чего вернул, - Пей, Хо, пока свободен. Эх, хорошо-то как стало!
-Уважаю, - расплылся в улыбке тестюшка, - вот и зять хороший, и ты, как тебя там…
-Борей зови, - занюхал свидетель рукавом.
-Вот и ты, Боря, мужик классный, - закончил Степан фразу, -  Давай еще, а? А, нет, уже не надо, - и быстро убрал бутылку под стол.
На кухню зашла Людмила Михайловна:
-Это чего тебе не надо? – подозрительно спросила она.
-Да я тут сигарету у Толи хотел попросить, да передумал: мои-то все равно лучше, они покрепче будут, - выкрутился тесть.
Наташины подружки вовсю хихикали в прихожей, одеваясь. Вот и нам пора.
-Ну что, Абрамыч, пойдем искать?
-Да ну тебя, тебе надо – ты и ищи, - махнул тот на меня рукой, - А мы тут со Степаном посидим пока, погутарим на двоих, так сказать.
Я, пробурчав что-то не совсем лестное, отобрал у него бутылку шампанского и, накинув курточку, отправился в седьмую квартиру, к тете Нюре. Что за мир такой? Кругом сплошные тети. На площадке уже вовсю начинался охмуреж, даже раскрасневшийся пуще прежнего Мухомор втирал с азартом подружкам невесты про красоты высшей математики. Я хотел было забрать его с собой, но, увидев, как одна из девушек на него смотрит, передумал. Может, счастье свое человек сегодня найдет.
Дверь открыли сразу. На пороге стояла улыбающаяся старушка в расшитом цветочками переднике.
-Так, это Вы и есть та самая тетя Нюра? – как можно строже спросил я.
-Ну, я, сынок, а что? – растерялась она.
-У Вас укрывается подозреваемая в краже Наталья Кондюк? По нашей информации, она хотела сбежать, переодевшись невестой.
-Батюшки – светы, да Вы что?! – всплеснула та руками, - Наташеньку я с детства знаю, с пеленочек. Не могла она ничего украсть! Враки это, навет!
Дурак, во дурак! Взял, испугал бедную старушку. Дошутился.
-Вы не волнуйтесь, тетя Нюра. Это не она украла, это ее украли. А я – жених. Вот, возьмите, - протянул я ей шампанское, - Это за хранение моего бесценного груза.
Та вдруг вышла на площадку, притворив за собой дверь:
-Вы курите?
-Да, есть такое, - похлопал я себя по карманам.
-Дайте сигарету.
Я дал прикурить, и закурил сам. Бабушка внимательно, и как-то по-особому заглянула мне в глаза:
-Знаете, молодой человек, Вы так больше не шутите. Вот такой же, как Вы, в тридцать восьмом моего отца увел. Навсегда. А я его очень любила, очень. Он у меня инженером был. Вам что, Наташа обо мне ничего не рассказывала?
Господи, как же стыдно! И слов-то никаких не подыщешь, чтобы извиниться. Я стоял и молчал, глядя на эту светлую женщину, представляя ее нелегкую судьбу: дочь репрессированного, потом война, голод, графа и прочая, прочая, прочая. А она стоит и тихо, по-светлому, мне улыбается.
-Забирайте Наташу, - вновь открыла она дверь, - Я вижу, человек Вы хороший. Счастья вам. Проходите.
-Постойте! – остановил я ее, - Знаете, у меня одна просьба к Вам есть. Просто Вы так мне напоминаете Людмилу Михайловну, а главное – мою маму. У Вас такие же глаза.
-Так в чем просьба-то? – улыбнулась она снова.
-Тетя Нюра! Можно, я Вашу руку поцелую? - переполнило меня теплое чувство.
-Ладно. Тогда, как говорится, баш на баш.
-Это как?
-Вы целуете мне руку, а я обещаю погулять на вашей свадьбе.
-И давно Вы это придумали? – слегка опешил я от такого ответа.
-Давно. Наташенька ведь мне как дочь. Вас, правда, я немного другим представляла, но теперь вижу – ошибалась. А она – нет. Ну что, будете целовать, или на потом отложим?
Я поцеловал. Рука была мягкая, и как-то по-деревенскому душистая.
-Потом еще раз поцелую. Автобус внизу, одевайтесь скорей, а то опоздаем.
Она распахнула настежь дверь. А за дверью было – являлось – плыло мое белое чудо. Я, конечно, в обморок не упал, но глаза зажмурил. Боже, пусть она всегда так ходит! Я и готовить буду, и стирать, и полы мыть. Не хочу ничего другого!
-Хобочка! – коснулась моей щеки мягкая ручка, - Ты меня на руках понесешь или самой идти?
-С – самой. Я уроню. Я боюсь. Вот, и руки трясутся, - вытянул я вперед ладони, - А тебе не страшно?
-Не страшно. Когда ты рядом, мне ничего не страшно. А где родители?
-Чьи? – нуждался мой парализованный мозг в уточнении.
-Ну, хотя бы мои, - пояснила она.
-Так они это, стресс на кухне снимают, - случайно вложил я своих сотрапезников, -  ты здесь постой, я за ними сбегаю.
Но она пошла вместе со мной. Я не стал забегать в квартиру, а просто крикнул, ворвавшись в прихожую: «По коням!». На кухне что-то зашуршало – забренчало, и вскоре показался слегка порозовевший Абрамыч:
-Ну и что ты нас так торопишь? Жениться никогда не поздно, а развестись некогда не рано, запомни это, юноша.
-А ты вот туда посмотри.
Эта «туда» стояла за моей спиной, игриво помахивая краешком фаты.
-Тудыт твою! – слегка протрезвел учитель, - Ладно, согласен, был неправ, тут и поспешить не это… Где мои ботинки? Я же их тут оставлял! – и заметался по прихожей.
-Абрамыч, они уже давно в автобусе, - решил я приколоться, - Их Наташины подружки с собой забрали, чтобы ты ножки не запачкал. В ЗАГСе переобуешься, а пока что в тапочках.
-В каких тапочках?! Ты что? – и вдруг обратил внимание на свои ноги. Помолчав пару секунд, он протянул, - Ну  и мерзавец же ты, Хобдабай. Не мог раньше сказать, что мои ботинки на мне.
-Ты уж извини, просто всем интересно было, когда ты их найдешь.
Тот засопел:
-Издеваетесь, да? Надо мной, над свидетелем, издеваетесь, да?
Похохатывающий Ефимыч подтолкнул его к выходу:
-Издеваемся. Давайте по местам. Наташка с твоей Бэтей пусть едут на этом зеленом крокодиле, сзади мы на моей «Жиге», а потом уж и автобус со всеми остальными. Поехали, хорош дуться.
Возле ЗАГСа нас уже ждала «Волга». Рядышком стояли мои родители, поставившие возле ног тяжеленные с виду баулы. Расцеловавшись с ними, я постучал в окно машины.
-Чего тебе? – недовольно отозвался водитель.
-Того! Шмотки в багажник убери! Зовут тебя как, новобранец?
-Ну вот, то достань, то забери. Вас не поймешь, - и водитель начал, отряхивая снег со дна сумок, запихивать их в багажник.
-Я не понял. Зовут тебя как?
-Толь, не горячись, - остановил мой праведный гнев Илья, - Видишь, молодой еще, неопытный. Борей его зовут. А ты, Боря, запомни: что говорят, то и делай. Все. Чтобы без разговоров. И сумки переложи, что ты их так швыряешь. А то смотри, опять тебя на трахому твою старую пересажу.
Мои родители были не просто в шоке, они были в ужасе: их сын командует взрослыми мужиками, да еще и на таких машинах разъезжает! Но тут из «Мерседеса» вышла Наташа. Букет цветов, белое платье, маленькие туфельки. И направилась в нашу сторону, невзирая на легкий морозец. Но он ее только красил, румяня щеки.
-Наташа, - поклонилась она моим родителям.
Те поклонились в ответ:
-Он твой муж, ты мой дочь, здравствуй!
Да уж немного русских слов успел выучить мой отец.
-Спасибо, отец. Я твоя дочь.
Степан аж рот открыл от удивления. Но вскоре, спохватившись, подбежал к папе и протянул руку:
-Степан, твой этот, как его? Ну ладно, что-то вроде брата, короче. Я Степан, твой брат и ее отец.
И я сначала представил своим родителям Степана, потом – Людмилу Михайловну. Дошла очередь и до Абрамыча. Отец, узнав, что тот мой учитель, с почтением наклонил голову. Только бы ничего не говорил. Но пронесло: все начали обниматься – целоваться, а мне только этого и надо. Неподалеку стояла светло улыбающаяся тетя Нюра. Хорошая женщина, надо и ее представить. Скажу, к примеру, что она Наташина кормилица. И моим родителям приятно, и ей хорошо. Я подошел к ней:
-Тетя Нюра, я хотел бы Вас с моими родителями познакомить. Вы говорите, а я переводить буду.
-Не надо переводить. Нас в Казахстан тогда сослали с мамой, так что я могу и сама. Вы, голубчик, просто подведите меня к ним, а то им одиноко там, наверное, и многое непонятно.
Похоже, у тети Нюры была неплохая память, зато акцента почти не было: отвернись спиной, и не поймешь,  русский человек говорит или казах. Абрамыч потихоньку оттащил меня в сторону:
-Колоритные у тебя родители. Не подумай ничего плохого, у меня папа тоже с пейсами ходил, пока его свои же, евреи, не обрили. Но да ладно, давай к делу. Подружка невесты где?
-Ну, ты и спросил. По-моему, вон та, с розочкой на платье, - показал я наклоном головы на одиноко стоящую девушку.
-А зовут ее как? – прищурился на нее свидетель.
-А я знаю? Угадай с трех раз. Давай закурим, а ты угадывай.
Абрамыч еще более внимательно воззрился на предполагаемую свидетельницу:
-Так. Будем, как говорится, рассуждать логически. Личико славянское, простоватенькое слегка, платье – явно не новое, да и не идет оно ей. Значит, из семьи, не обремененной фантазией. Странно, и что Наташа в ней нашла?
-А во мне?
-У тебя врожденная шизофрения, - небрежно отмахнулся тот, - А это каждому исследователю интересно. Не мешай угадывать, как эту цыпу зовут. Ага, я полагаю, что, пожалуй, имя должно быть связано с какой-нибудь киногероиней, или же с киноактрисой.
-А если в честь бабушки? Антонина там или Агриппина. А может, просто Оля или Лена какая.
-Может быть, может быть, но мне первый вариант больше нравится. Антонина. Нет, Тося, - пожевал губами он, - спасибо за первую подсказку. Фильм «Девчата» вроде примерно тогда вышел? Или раньше, не помню уже. Ладно, давай попробуем. Тося! – помахал рукой Абрамыч.
Та девушка с цветочком на груди откликнулась и подошла.
-Здравствуйте, это Вы – Толя?
-Нет, Толя – это он, - указал на меня Абрамыч.
-Ой, извините, я не знала, даже фотокарточки Вашей не видела, Вы не сердитесь. Просто внезапно все, я и приготовиться толком не успела.
-А можно поинтересоваться, в честь кого Вас Тосей назвали? – довольный собственной проницательностью, поинтересовался Абрамыч.
-Прабабушку мою так звали, а что?
Абрамыч был не против развить тему, но я его остановил:
-Так, хватит о бабушках – дедушках. Ты мой свидетель, вот и занимайся делом. Где кольца, где все остальное, я не понял.
-Ох – хо – хо, - вздохнул учитель, - Не дай Бог тебе в подчиненные попасть: только с красивой девушкой познакомишься, и сразу за работу. Просто никакой личной жизни. Прощай, молодость.
-Твоя молодость вон возле машины стоит, так и зыркает. Берегись автомобиля, Абрамыч! Ладно, разговаривайте, а я к родителям пойду.
Но там, похоже, в моем присутствии не больно-то и нуждались: тетя Нюра развлекала их историями из Наташиного детства, рассказывала, как она пошла в первый класс, какие у нее были оценки, как она переживала, когда умерла кошка, и все такое прочее. И для меня познавательно, конечно, ну да я этих историй за свою жизнь еще успею наслушаться. Я предложил было родителям пройти в теплое помещение, но папа отказался наотрез:
-Мы туда, когда надо пойдем. А здесь хорошо, тепло, солнце светит, хорошая примета. Скажи, сынок, а тут что, и бешкунак  не бывает?
-Бывает, почему не бывает. Но он недельку – другую подует – и опять хорошо. А весной – какой бешкунак! Тает все. Ну, или почти все. Вот придет апрель, сам увидишь. Пап, ты лучше скажи, а что баксы не приехал? Я же его тоже звал, даже подарок купил.
-Эх, сынок, - вздохнул отец, -  Не хотел огорчать тебя в такой день. Умер он.
-Жалко, - аж сердце у меня защемило, -  Даже не верится. Хороший человек ушел.
-Эй, земляки! – крикнул со ступенек Степан, маша рукой, -  Мы вас одних ждем, проходите скорей!
-Так еще же двадцать минут, - взглянул я на часы.
-Проходите, говорю! Шампусик выдыхается, все уже в сборе, кроме вас.
-А, ну тогда мы идем.
-Что сказал уважаемый Степан? – спросил отец.
-Что нам пора, все ждут.
Во вполне вместительном закутке с зеркалами на стенах и на самом деле собрались все, даже Илья, который фотографировал камерой Абрамыча всех и вся. Видимо, указание получил: «патронов не жалеть».
-Ну, наконец-то! – подскочила к нам тетя Бэтя, - А я уж подумала было, что тебя похитили.
-Да кому я, кроме вас, нужен? – улыбнулся я ей.
-Вон Наташеньке еще. Видишь, стоит в стороночке со своей Тусей – Тосей – Босей.
-Да где? Я не вижу, - завертел я головой.
-Протри глаза! Вон она, косу распустила, - и ткнула пальцем в сторону пальмы.
-Зачем?! Мне она так с косой нравилась! – и я с грустью посмотрел на стоящую ко мне спиной Наташу. Это был, конечно, водопад, почище Ниагарского, но косичка-то, косичка…
-Ишь, зачем. А положено так. Девица замуж выходит – косу расплетает, - пояснила тетушка.
-Зачем? – повторил я.
-Тьфу ты, заладил! Я же тебе русским языком говорю: положено.
-Дурдом какой-то. А мне что расплетать?
-А что тебе? Тебе сейчас только работать, да кошелек почаще открывать, семью кормить. Берите стаканчики, выпьем за окончание холостяцкой жизни.
Я подошел к простоволосой Наташе и подал ей шампанское:
-Не передумала?
-И не надейся, - тряхнула она своим водопадом.
Да уж, если раньше с косой она чем-то напоминала Пеппи Длинный Чулок, то теперь Наташа походила на сказочную принцессу: так и хотелось найти какого-нибудь дракона или Кощея, а лучше – сразу обоих, и за то, что они ее похитили, показать этим неудачникам, где раки зимуют. Одна беда: сейчас этим драконом был я. А Илюха продолжал не жалеть патронов: все щелкал и щелкал.
-Товарищи, попрошу пройти в зал, - пригласила нас администратор.
Туман в голове, сплошной туман. И в уши как будто ваты натолкали, да еще и ноги подгибаются. Благо, Абрамыч  изредка подталкивал меня локтем, выводя из комы, и я делал то, что говорили, даже подпись в книге регистраций уверенной рукой поставил. Вот и все. Нас объявили мужем и женой. Все захлопали в ладоши, начали поздравлять, играл марш Мендельсона, а я стоял и лишь улыбался, чувствуя на губах вкус Наташиного поцелуя.
Тетя Бэтя лично руководила распределением по машинам: мы с Наташей, моей мамой, и самой распорядительницей поехали на «Мерсе», Абрамыч с моим отцом и новыми родственниками – на «Волге». Борис попытался было поворчать насчет перегруза, но Илья быстро поставил его на место. Остальные поехали на ПАЗике, захватив с собой пару бутылок шампанского. Мухомор с Жориком были явно довольны, и даже Гореха перестал горевать, увидев такое обилие Наташиных подружек. Всю дорогу до столовки мы с Наташей ехали, не разнимая рук. Тетя Бэтя пытались с мамой что-то словами и жестами обсуждать, мы же просто молчали.
-Мы что, и к вечному огню не поедем? – спросил у меня Илья.
-Да ну его к лешему. А вот к Кирову давай заедем, - опомнился я, - Спасибо, что напомнил. Давай, сообщи по своей связи, чтобы за нами ехали.
-А семь мостов тебе тоже не надо? – решил уточниться тот.
-Не верю я в эту ерунду. Я верю в главный мост – от души к душе. Или я не прав?
-Твое дело, как знаешь, - хмыкнул водитель.
Сергей Мироныч нас ждал с голубем на поднятой руке. Второй топтался по кепке, то и дело вытягивая переливающимися всеми цветами радуги шею.
-Хорошая примета, Хо, - это подошел Абрамыч с моим отцом, - К счастью, говорят, - и обратился к моим родителям, - Вот здесь мы с вашим сыном и работаем.
Перевела… мама! Не очень гладко, но все-таки. Она же по-русски раньше знала только здравствуй, до свидания, и хлеб. Вот это прогресс! Отец восторженно зацокал языком:
-Хобдабай, ты в этом дворце студентом работаешь? Ух, хорошая работа, молодец. А внутрь войти можно? – восхищенно смотрел он на ГУК.
-Конечно, можно, папа. Для тебя все можно. Только вот цветочки Кирову положим, и пойдем.
Я втихую спер из Наташиного букета пару роз. Ведь если от нечетного отнять четное – все равно получится нечетное, так что ничего страшного: букет все равно вон какой большой. А Мироныч на парочку не обидится: он же умер, ему столько и положено. И мы пошли фотографироваться: сначала вдвоем, потом – со свидетелями, потом – с родителями, и, наконец, все вместе. И тут появился Шульман:
-Так и думал, что вы здесь будете. Давайте еще разок со мной сфоткаемся, и я побежал: у меня для вас сюрприз. Только минут пятнадцать дай, а то не успею. Вы тут пока шампанского попейте, красотами полюбуйтесь, я мухой. Встречаемся в холле.
После очередного кадра он на самом деле улетел, как будто за ним кто-то гонится. Ладно: подождать, так подождать.
-Наш профорг, Денис. Неплохой парень, но какой-то шебутной, - пояснил я появление Шульмана папе.
-Какой – какой?
-Ну не знаю я, как это по-казахски. Непоседа, короче говоря. Ты извини, но по-нашему не очень-то хорошо будет много разговаривать: вдруг кто подумает, что у нас от них тайны.
-А – а, - и отец обратился к ничего не понимающей Наташе, - дочь, прощенье, я русский не понимаю.
Та рассмеялась своим малиновым голоском, и чмокнула его в щечку:
-Да говорите на своем, сколько хотите. Можете и меня научить. Научишь, Хобочка?
-А тебе-то зачем? – изумленно посмотрел я на жену.
-Ну, - поводила она пальчиком по ладошке, - А вдруг меня в Казахстан распределят? Вон мою соседку по двору, тоже с мехфака, к вам на этот, не помню названия, подшипниковый завод послали.
-В Степногорск, что ли? – догадался я.
-А, точно, в Степногорск. На СПЗ. Она еще писала, что ее «СПЗдили».
Я еще раз внимательно посмотрел на жену. Ничего не понимаю: или она сама не знает, что говорит, во что поверить сложно, учитывая характерные особенности привычки Степана вставлять острые словечки, или ей уж точно больше не наливать. Есть, конечно, еще и третий вариант, но он совсем уж грустный. Как назло, зазвучал призывный звон бокалов:
-Молодежь! Сколько вас ждать-то можно! Успеете еще наговориться, вся жизнь впереди. Подходите, Киров не ждет.
Пришлось опять хлебнуть пузырьков. Нет, сегодня точно больше эту гадость не хочу: сколько можно! Отдав Наташеньку на попеченье маме, я подошел к тете Бэте:
-Может, машины-то отпустим? Что их мурыжить? А нам все равно УПИ родителям показывать, так может, насквозь и пройдем? Как думаешь?
-Я-то думаю, а ты вот нет, - скептически взглянула та на меня, и поправила мне галстук.
-Это как?
-А всякие там коробки – моробки ты сам на себе потащишь, или мне доверишь? – наклонила она набок голову, словно прислушиваясь к своему плечу.
-Ну да, я это…
-Он это, - кивнула она, закончив процедуру прослушивания, - Ладно, я сама скажу Ильюше, чтобы он к «Звездному», ой, нет, к «Зеркальному», ехал. А вы пока идите, я вас догоню.
Под «лапой» Орджоникидзе нас ждал сюрприз: в один ряд выстроились мои товарищи по стройотряду. Не все, конечно, человек восемь, зато почти все в целинках, кроме Димона, который всем формам одежды предпочитал спортивный костюм. И запели под гитару наше любимое:
«Мы друг друга узнаем не по значкам,
И нашивки на целинках не нужны,
По домам, мои родные, по домам
От проклятой, но любимой целины»… Ну и так далее.
Папа спросил:
-Этот про любовь песня?
-Ну да, что-то вроде, - не стал возражать я: в принципе, такая вот у нас странная любовь.
-Красиво поют, молодцы, - похвалил моих друзей отец.
Допев, командир подошел ко мне, и торжественно прикрепил на лацкан пиджака «золотой мастерок».
-Ты че? Я же не заслужил! – возмутился я.
-Заслужил, еще как заслужил. Носи. А не оправдаешь – сдашь. А это кто справа от тебя? – уже шепотом спросил он.
-Отец.
-А ну, погодь, - и убежал вверх по лестнице.
Пока мои стройотрядовцы наперебой поздравляли всех подряд, обнимали, трясли руки, вернулся командир с целинкой, и с полупоклоном подал ее моему отцу:
-Спасибо Вам за сына. Вы теперь тоже боец нашего отряда.
-Спасибо, друг! – осторожно взял в руки подарок папа. И, скинув пальто, одел.
Все, даже посторонние, захлопали в ладоши. А меня мучила мысль: откуда же эта целинка взялась? Лишних я не делал, а что делал ее я, - видно невооруженным глазом. Наверно, Вовки-морковки, которого прозвали так за цвет лица и постоянную готовность куда-нибудь спрятаться и там остолбенеть, лишь бы не работать. Отчислили его, похоже. Так и есть: нашивка на месте (тоже моя работа), а мастерка нет.
-Командир! – подозвал я его, - А почему у моего отца мастерка нет?
-Так,  он же это…
-Что «это»? У его сына уже три, а он что, как молодой, должен так ходить? – вдруг захотелось мне, чтобы и у папы был свой значок.
-Ну, ты даешь. Ладно. Где гуляем-то? – и, отцепив от себя значок, прикрепил его на папину целинку, - Вот, теперь полный порядок. Так куда топать? А то мы все уже и подарков наготовили.
Эх, тетя Бэтя… Твои ведь происки, нутром чую, что твои. Или - Шульмана?
-В «Зв…», нет, в этом, в «Зеркальном». При себе иметь водку и цветы.
-А цветы-то зачем? – недоуменно спросил командир.
-Наташ, ты что предпочитаешь – водку или цветы? – обратился я к супруге.
-Тебя. Кроме тебя, мне ничего больше не надо.
Возле памятника опять зааплодировали. Да уж, лица знакомые: до ушей улыбающийся Дениска Шульман, декан, и даже сам «П.И.». Как я их раньше-то  не заметил?
-Ну что, держи, - сказал, подойдя, ректор, и протянул коробочку, - Это от института, для вас обоих. Завтра за бумагами придешь, поздравляю.
-А это что? – погремел я картонкой.
-Ключи.
-Извините, у меня сегодня видите какой день, я не понимаю, - заморгал я.
-От квартиры в малосемейке. В аспирантской, номер там записан, - и потыкал пальцем в коробочку, - Все, счастливо всем погулять, до свидания!
И, не дождавшись ответа, ректор с деканом ушли. Один – налево, другой – направо. Я осторожно открыл эту таинственную коробочку. Два ключика и бумажка с номером, подписью и печатью. Все сгрудились вокруг нас: где это видано, -  студенту целую квартиру давать? Вот и я не верил, даже ключи пощупал. Нормальные, железные. Расцепив, отдал один Наташе.
-Ну вот, родная, сейчас мы на самом деле семья. Даже дом есть. Ух! Не верю просто. Я сплю, или уже умер? Абрамыч, я не понимаю, объясни, будь так любезен.
-Зато я понимаю, - и покосился на тетю Бэтю, - Ну ты, мать, и даешь!
-Да ты что! Если бы не Денис, ничего бы и не было, - открещивалась от заслуг тетушка, - А так мы уже три месяца назад прорабатывать начали. Так что все это он.
-Ага, а ты – не при чем, - ехидно уточнил Абрамыч.
Папа спросил:
-Они что, сердятся?
-Сердятся. Говорят, что слишком маленькую квартиру нам дали.
-Целую квартиру? Кому? Тебе? – аж открыл рот от изумления папа.
-Ну да, ты же видел, как ректор, ну, начальник всего этого, - обвел я пальцем вокруг, - мне ключи дал. Вот они от квартиры и есть.
-Начальник всего этого? – восхитился тот.
-И не только, - прикинул я в уме размеры институтского хозяйства.
-И – и, большой человек! – восторженно закачал тот головой, - Моего сына любит, квартиры дарит. Надо ему тоже что-нибудь подарить. Как ты думаешь, барашка возьмет?
-Пап, не надо ему барашка.
-Почему? Мало? – обеспокоился отец.
-Да нет, не в том дело. Ему это вот, материальное, не надо, у него все есть. Его больше интересует, что у человека в голове. Знаешь, не зря говорят, что книга – лучший подарок. Подари ему что-то наше, национальное, - и задумался сам: а надо ли вообще что-либо дарить? Наверное, нет.
-Да, сынок, а ты изменился. Веди уже, показывай, где учишься, где работаешь.
Моим родителям нравилось все: и дубовый паркет, и чистота вокруг, и портреты на стенах. Особенно им понравилось, как все вокруг за нас с Наташей радуются: каждый мало-мальски знакомый норовил пожать руку и поздравить. По-моему, они просто надеялись, что и их на банкет пригласят. Фигушки! Толя нужен лишь тогда, когда кончилась еда! А из них, редисок, никто даже ни разу не спросил, нужно ли мне чего-нибудь. Вот и поджимайте животики, а я сегодня поем от пуза.
-Все, - сказал я на выходе, - Еще сотня метров, и мы на месте. Можно будет за стол садиться.
-Что ты сказал, сынок? – спросила мама.
-Ой, извини, я опять по-русски. Сказал, что кушать скоро будем.
Странно. Мама у меня обычно молчит, а тут взяла и спросила. Одна, сама, без папы. Ничего не понимаю. Может, это так город на нее влияет? Или тетя Бэтя? Так, смотришь, несмотря на некоторое наличие языкового барьера, она и с Людмилой Михайловной подружится. Я не против. Что я говорю! Мы, - уже мы не против. И я с любовью пожал локоток Наташи. Та ответила встречным пожатием. Сразу после входа в кафушку вновь закрутилась бешеная карусель: то им яблоко откуси, то воздушный шарик донеси, и так бесконечные то, то, то… Над нами издевались, как могли, что вполне объяснимо: тетя Бэтя постаралась на славу. Просто от души, от всей души своей хитрющей постаралась. А Мухомор с Жориком только рады, да и Наташины подружки от них не отставали, особенно Тося. Бойкая оказалась девчушка, только вот слишком подозрительно старалась быть поближе к Игорехе. Не знаю, может, и ему хоть на этот раз повезет, а не только Мухе.
Сначала мы расселись по классической схеме, но мне как-то не понравилась притихновенность моих родителей.
-Абрамыч, может, мою маму поближе к тете Бэте пересадим, а папу – к тебе? А то они тут почти как чужие, только друг с дружкой и будут разговаривать.
-Мыслишь иногда, - одобрил предложение тот, - Сейчас, пересадим. И о чем только Бэтинька думала?
Совершив рокировку, он призвал к тишине:
-Дорогие друзья! Поверьте, этого часа я ждал, наверное, всю жизнь. Я счастлив. Спасибо тебе, Хобдабай, что ты есть, спасибо тебе, Наташа. И не сомневайся: он будет хорошим мужем. А все мы, здесь находящиеся, будем вашей семьей. Мне так радостно выпить за наш общий праздник. Горько!
Кто ни разу не был на свадьбе, объясню: это занятие бессмысленное, утомительное и мерзопакостное. От улыбок, тостов, танцев, конкурсов и шарад я устал так, что мне хотелось просто дернуть за кольцо и взорваться наподобие гранаты. Когда это желание обострялось, я выбегал в тамбур покурить. А еще говорят, что курить вредно. Еще как полезно! В общем зале я бы давно уже с ума сошел. Мухомор, стреляя сигареты, меня жалел. Ну вот, наконец-то Наташу «украли». И что за глупая традиция? Усевшись за стол, я, подцепив вилкой сочный груздочек, поинтересовался у своего свидетеля:
-Что, украли?
-Украли, - кивнул тот, - А мы не догнали. Выкуп надо готовить.
-Не хочу, - захрумкал я даром леса.
-Чего не хочешь? – насторожился свидетель.
-Выкупать не хочу. И так понятно, что она на кухне. В крайнем случае, ее выведут через черный ход. Долго на холоде держать не будут. Можно, конечно, подружкам – похитительницам отомстить, послать сейчас к ним мой подвыпивший спецназ, - кивнул я на моих парней в целинках, - Но тогда я за последствия не отвечаю: могут кого и на самом деле украсть, а не понарошку. Так что если любит – сама вернется, а если нет – значит нет. Пусть это будет ее первый экзамен.
-Хобдабай!! А традиции?! – возмутился тот.
-Традиции, конечно, дело хорошее, - нацелился я на истекающую соком ветчину, - Вот мы, к примеру, сейчас втроем сидим: я, ты, и мой папа. Кстати, а где Степан?
-Да вон же он, пляшет, - кивнул на танцующую молодежь учитель, - Так что насчет традиций?
-А, ну да. На троих выпить – это тоже традиция.
Выпив, я обнял папу за плечо, и мы вышли подальше от этого шума на крыльцо, на свежий воздух. Уже совсем смеркалось, яркой дробью в темноте мерцали окна общаг и фары редких машин, с шипением проезжающих по тающей снеговодяной жиже.
-Хобдабай, как ты думаешь, ты правильно поступил, что женился?
-Я не знаю, папа, - всмотрелся я в белесое небо, пытаясь отыскать хоть малую звездочку, - Вот ты, когда маму замуж взял, был уверен, что правильно поступаешь? Вот. Не был. А все равно поступил верно.
-Верно, говоришь? Дай-ка сигарету. Ага, спасибо, и прикурить. А вот то, что она мне уже плешь с полгектара проела, это тоже верно? Ох, сынок. Ничего плохого про твою мать сказать не хочу, но с сегодняшнего дня все сам начнешь понимать.
-Что? – оторвался я от тщетных поисков.
-Что лучше никогда не жениться, прав твой друг Абрамыч. Один минус – внуков не будет. А мне внук нужен. Отдашь на воспитание?
-О чем разговор, папа! – обнял я отца за плечо, - Как от груди отлучим, трех лет достигнет, и полгода тут, полгода у вас, согласен?
-Я всегда верил в тебя, Хобдабай, - и обнял меня в ответ.
Вдруг раздалась негромкая, но горячая перепалка на идиш:
-Ты что, хочешь наших деточек без куска хлеба оставить, кость бесчувственная?
-Бэточка, это я же для их блага. Пусть гнездо себе совьют, как люди жить будут. Я уверен, они нас не бросят.
Вот ведь как, оказывается! А я-то сперва думал, что это все тетя Бэтя. Странные у них игры в поддавки, нечего сказать. Я открыл дверь в тамбур:
-Не брошу. Я же обещал. Только скажи, Абрамыч: получается, что идея с квартирой – твоя? –  на том же языке спросил я.
-Ты что, понимаешь? – полезли у того брови вверх.
-А как же нет? Еще с Актюбинска, - и уточнил, - Если сосед по дому – еврей, то это бывает заразно.
-Бэтя, - обратился Абрамыч к своей жене, - и как мы теперь будем хранить свои маленькие  секреты? – и, подмигнув мне, продолжил, - Мальчик уже совсем большой и все понимает, а у тебя до сих пор еще подарок не подаренный в сумочке лежит.
-У тебя тоже! – фыркнула тетя Бэтя и удалилась в зал.
-Да, друг мой, ты меня удивляешь все больше и больше. Впрочем, кажется, я тебе это уже говорил, - перешел на русский Абрамыч, - А еще что за таланты у тебя закопаны?
-Чуть-чуть немецкого, только я не читать, не писать не умею: так, болтали в детстве, и все.
-А что же ты тогда французский выбрал? – некстати вспомнил тот про мою вечную проблему.
-Да это не я, мы в классе жребий тянули, кто какой язык учить будет. Вот я и вытянул. Абрамыч, не надо о грустном! Мне всего два месяца до экзамена осталось, а из книжки я всего страниц двадцать – тридцать выучил, - в сердцах сплюнул я на бетонный пол тамбура, и тут же устыдился собственного поступка.
-Это из какой?
-Из той, что мне Вера Дмитриевна дала, которая авансом «отл» поставила, но обещание взяла. Сейчас зубрю, - вновь захотелось мне плюнуть. Отчего? Вроде этот французский не настолько уж и омерзителен, чтобы от него в общественных местах гадить.
-Слушай, а спишь-то когда?
-Когда работаю. Ну, в смысле, вот здесь, в котельной, - и кивнул в ту сторону, где  неподалеку, всего-то через дорогу, дымила всеми своими трубами котельная, - если никому не нужен, можно и поспать. Понадоблюсь – разбудят.
-А как же французский? – отчего-то смутился он, и добавил шепотом, - Вы же с Бэтинькой договаривались по часу в день заниматься.
-Мы и занимаемся. Только во время занятий она меня в основном кормит, да разговаривает, а прочитать я все равно не могу: логики написания не вижу, - весело замелькали перед моим мысленным взором таинственные буквы даже не латиницы, а вовсе другого, таинственного, шрифта.
-Не видит он, - пробурчал учитель, - Ладно, пойдемте в зал, а то там уже слышите, опять «горько» кричат.
-Кому? Жену-то все равно похитили, - и, приоткрыв дверь, навострил уши.
-Не знаю. Может, вернули уже за ненадобностью.
И, правда, вернули: Наташа сидела надутая, как арбуз, и пыхтящая, как паровоз:
-Ты что, меня и выкупить даже не мог?! Денег жалко, да?
Я улыбнулся:
-Для тебя мне ничего не жалко. Я просто игры эти тупые не люблю. Хватит на сегодня: и горчицы наелся, и караваев накусался, ей – Богу, надоело. Домой хочется, в тишину.
-Но они-то все ждут! – и обвела вилкой почти что не обращающих на нас внимания гостей, чуть не уронив с нее на стол салат, - Как ты таких простых вещей не понимаешь?! Им надо зрелищ, развлечений. И мне – тоже, - и опять надулась.
-Однако - не таких же стандартных! Развлечений им подавай, - и задумался, - Давай вон лучше тетю Бэтю украдем. И пусть потом Абрамыч ее выкупает: он-то точно выкупит. А весь навар – нам. Что, согласна? А торговаться будет мой отец, он умеет. Шоу на все времена гарантировано.
Жена принялась поправлять оборки на своем подвенечном платье:
-Все-таки ты ненормальный. Но давай попробуем, - и наконец улыбнулась.
Абрамыч заметил отсутствие своей супруги минут через пятнадцать. Через двадцать пять он позвал меня покурить:
-Э – э. Ты не видел, где моя Бэточка?
-Не понял, Абрамыч, - заморгал я невинными глазами, - Тебе что, не сказали, что ее уж как полчаса, как похитили?
Бедолага поперхнулся дымом:
-Как?! Кто?
-Террористы, друг мой, террористы, - погладил я того по плечу. - Они вас, евреев, терпеть не могут, вот тетю Бэтю и похитили.
Если бы не моя врожденная реакция, то точно получил бы в глаз. Ну, или в бровь, неважно.
-Ты куда ее дел?! – оставил он попытки меня ударить.
-Абрамыч, успокойся. Все переговоры об освобождении заложника будешь вести через доверенное лицо. И вообще, что ты ко мне-то пристал?
-И где это лицо?! – обвел тот гневным взглядом вышедших на свежий воздух студентов и примкнувших к молодежи родственников.
-Это мой папа, вот он рядом стоит, жизни радуется. Значит, надежда на освобождение есть.
Абрамыч засопел:
-Ну, Хо, так и знай, тебе я этого не прощу. Все! Всякая твоя работа отменяется, сейчас – только мост!
И обернулся к папе, фальшиво улыбаясь:
-Что Вы хотите за мою жену?
Папа улыбался искренне, даже руку подал.
-Абра – амыч, ты забыл, что он русский не знает? – как бы невзначай заметил я.
-А я казахский не знаю. Переводи! – но папину руку все же пожал.
-Пап, ты помнишь, подушки среди подарков были?
-Нет, там точно не было. Постельное белье было, а подушек не было, - уверенно ответил отец.
-Ладно, это раз. И кастрюль со сковородками тоже не было? – продолжил я припоминать, что еще такого нужного не хватает в моем нарождающемся хозяйстве.
Тот отрицательно помотал головой:
-Только фарфор. Тарелки и прочее.
-Ладно, пап, спасибо, - Так! – обратился я к жертве вымогательства, - Для предотвращения необратимых последствий твоего отрицательного решения требуются две пуховые подушки, набор кастрюль из нержавейки и шуба.
Мои стройотрядовцы усердно делали вид, что курят, но уже с трудом сдерживали смех, подмигивая во все восемь пар глаз.
-Какая шуба?! – опешил учитель.
-Хорошо, пусть будет дубленка, - легко согласился я на замену, - Для женщины, похожей на Наташу.
-Ну, ты и негодяй.
-Я-то что? Во всем виноваты террористы, - придурковато улыбнулся я.
-Да, - задумчиво посмотрел на меня он, - в жизни ты не пропадешь. Будет твоей Наташе дубленка.
-И кастрюли с подушками.
-И кастрюли с подушками, черт бы их побрал! Что, так просто попросить не мог, обязательно жену красть надо? Изверг ты, а не друг.
-Так же веселей.
-Веселей ему, - сплюнул в сердцах тот, - А про меня анекдоты по всему институту будут рассказывать, как у свидетеля жену украли. Свинья ты после этого. Вот твой папа – хороший человек, отзывчивый. И улыбка у него открытая, честная. А у тебя – какая-то ехидная.
-Ну да, конечно! – стало мне слегка обидно, - Ты сам-то на себя смотрел, когда Наташу украли? Глазки – щелочками, рот – до ушей: ну просто вылитый казах!
-Кто, я?! – захватал судорожно тот ртом воздух.
-Ну не я же!
-Я – казах…, - и отчего-то посмотрел на собственные руки, как будто это – паспорт со всем советским людям известной графой, - Надо же такое придумать! Хо, ты, наверное, на всю голову больной. Нет, надо срочно выпить. Бэтя-то где?
-За столом, где же ей еще быть. Как мы курить пошли, она и вернулась.
-Провокаторша, - скривился он, краем глаза поглядывая на бойцов стройотряда, которые, уже почти не стесняясь, прислушивались к нашему разговору, - Пятая колонна, понимаешь. Вот пусть теперь за свой счет дубленку и покупает. И кастрюли с этими… с одеялами?
-С подушками. Но от одеял тоже не откажусь, - разыгрался у меня аппетит.
-Да мне хоть с подружками! – и захлопал по карманам, - Вот ведь змеюка. Сигареты у тебя с собой?
Я протянул пачку:
-Я удивляюсь, Абрамыч, как у тебя настроение быстро меняется: секунду назад сердился, и вдруг – добрейшей души человек. Как это у тебя получается? Я вот так не могу: мне отомстить надо, иначе ни за что не успокоюсь.
Тот усмехнулся и взял сигарету. Папа тоже. Подумав, я решил присоединиться: гулять, так гулять.
-Вот так и получается. Только работу свою ты все равно брось.
-Абрамыч, как же я ее брошу? А на что я буду семью содержать?! – и потыкал пальцем в сторону зала, где находилась моя ненаглядная, - Или на Наташину стипуху жить будем? Сам-то подумай: сто двадцать рублей на дороге не валяются.
-Ну что мне с тобой делать, - и вздохнул, -  Ладно, скажу так. Только это между нами: мне за этот мост двадцать тысяч с хвостиком обещали. А если мы еще и свой проект, доработанный, предложим, будет раза в два – три больше. Половина – твоя.
-Ты че, сдурел?! Половина – это много! – опешил я от такого внезапного предложения.
Папа только вертел головой, пытаясь постичь суть нашей перепалки.
-Много или нет – решать мне, - отмахнулся Абрамыч, - Я тоже кое-что рассчитываю получить, кроме денег, а то засиделся уже в кандидатах. Понял? У нас с тобой всего два месяца осталось. Сделаем – и мы на коне, потом хоть «Жигуль» себе покупай, хоть «Волгу». Ты же мечтаешь о машине?
-Мечтать-то мечтаю. Не ко времени все это. Мне бы с жильем как-то определиться, - вдруг самая затаенная мечта прорвалась у меня наружу.
-Тебе что, малосемейки мало?! Там даже балкончик есть.
И вправду: что мне еще, дураку, надо? А если хочется всего и сразу – так просто надо принять, как неизбежность, тот факт, что я живу не в Америке: у нас ипотеки не бывает, здесь даже на кооператив, и на тот надо долгие годы в очереди стоять. Или, может быть, на Комсомольском пару лет строителем погорбатиться: я слышал, что каменщикам да штукатурам там квартиры вне очереди дают. Но – когда же мне тогда по профессии работать?
-На первое время сойдет, конечно, но она же казенная, не своя, - не хотелось мне расставаться с мечтой, - А мне своего хочется, привык я так. Вот и в Актюбинске у нас дом свой, правда, папа?
Отец, в очередной раз улыбнувшись, кивнул головой:
-О чем это вы с уважаемым Абрамычем говорите?
-Пап, ну когда ты русский выучишь? – перешел я на казахский.
-Никогда, - развел тот руками, улыбаясь, -  Ни к чему мне это, да и старый я уже совсем.
-О чем это вы? – спросил на сей раз уже Абрамыч.
-Да о том, что папе было бы неплохо русский выучить. А тебе – казахский. Хочешь, помогу? Каждое второе занятие бесплатно.
-Ага, разбежался, - и чуть было не покрутил пальцем у виска Абрамыч, но, видимо, вспомнив про присутствие папы, спохватился, и, не придумав ничего получше, поковырял в ухе, - Казахский учить, как же! Я и немецкий-то с грехом пополам в аспирантуре сдал, а ты говоришь – казахский.
-Ну ладно, оставайся неучем. Тогда, может, за стол вернемся?
-Куда!!! – остановил меня Абрамыч, - А ну-ка стой, ать – два! Давай еще сигарету. Так, послушай, - и задумался. - Живет в нашем доме старичок один. Вот… Он к сестре в деревню переехать хочет. А квартиру готов продать. Двухкомнатная тебя устроит? Только торопиться надо, уйдет вариант.
Я нервно сглотнул:
-А где же я столько денег возьму?
-Где – где! В Караганде! Я тебе в долг дам. Как гонорар получим – отдашь. Договариваться, нет?
Сумасшедший дом. Вернее – улица. Еще точнее – город. И самый чокнутый в нем – я. Просто до мурашек на коже, до самого малого волоска, от щетины на подбородке, и до макушки, от лысых пяток до кончиков пальцев, на всю голову больной.
-Да. Только я все равно не понимаю, как мы на Наташину стипендию жить будем, - несмотря на радужные перспективы, не отпускал меня меркантильный вопрос, - Неужели два, пусть даже три вечера в неделю – это так важно?
-Важно. Кушать будете у нас, Бэточка только рада будет.
-Абрамыч, и какой дурак сказал, что все евреи – скряги? – повесил я себе на шею ярмо неоплатного долга перед этим, порой  желчным, но все же светлым, человеком, - И что они отца родного готовы продать?
-Вот дурак и сказал. Ладно, пойдемте, раз уже все решили, там совсем уже нас заждались, наверное.
Но, кроме тети Бэти и Наташи, нас, похоже, никто особо и не ждал. Все дружно ели – пили. Культурно общались, короче говоря. Мухомор, подсев возле Тоси, стал еще более контрастным, даже на руках у него пятнышки выступили. Ах, ну да, был еще грустный Илья, уже безо всякого азарта фотографирующий подвыпившую публику. Он настолько завистливо смотрел на стол, что я не выдержал и подошел к страдальцу:
-Илюха, друг. Знаешь, вот только с жильем определюсь, обязательно тебя на новоселье приглашу. Придешь к нам?
Тот посмотрел на меня с ухмылочкой, и зачем-то сфотографировал.
-Иди, тебя жена ждет. Позовешь – приду, не сомневайся. С женой-то можно?
-Нужно. Все, я пошел.
Сколько наша гулянка продолжалась, не скажу. Не знаю. Весело было, одним словом. Разве что эти «горьки» меня вконец замучили. И, если раньше каждый поцелуй Наташи воспринимался как награда, то теперь ее губы превратились в простую мишень. На самом деле горько.
-Ну что, молодожены! Пошли смотреть ваше новое, - изрядно захмелевший Абрамыч покачал пальцем, - но, надеюсь, не последнее, жилье.
-Все там будем, - грустно сказал одинокий Гореха, которого, похоже, окончательно покинула его избранница.
-Вот ведь дурак, - прошептала тетя Бэтя.
-Игореш! – окликнул я его, дабы перевести разговор в нужное русло, - Ты мне вот ту коробку поможешь до дому донести? Заодно и где я живу, узнаешь.
-Донесу. Куда же я денусь?
-Наташ, - тихо сказал я своей молодой жене, - может, удастся все-таки его кому-нибудь на перевоспитание отдать? Смотреть же больно: ведь хороший же парень, просто добрый слишком. И робкий к тому же. Вон Мухомор, и тот, уже втихушку с твоей Тосей целуется, а этот сидит, как хмырь лапотный.
-Я разберусь, - чмокнула меня в щечку Наташа, - только не сейчас. Завтра. Вот увидишь, будет у твоего друга все то, о чем он так мечтает.
-Что, правда?
-Ты что, мне не веришь? – и, не стесняясь, уставилась на Игоря, - У меня одна знакомая есть, так ее хлебом не корми, только дай покомандовать. А твоему Горехе только того и надо. А что: прекрасная пара получится? И что тут такого, что подкаблучником станет? Ты тоже от этого не застрахован.
-Кто, я?! Да ты поняла, что сказала?! Ты в своем уме или нет?  - и слегка сбавил обороты: все-таки Наташа – это женщина, ее прямо так, сразу, бить нельзя, - Так, если не возьмешь свои слова обратно, завтра же подаем на развод.
Та засопела:
-Ладно, я так пошутила, извини.
-Вот то-то же, - потыкал я вилкой в ни в чем не повинную ветчину, - Еще Ницше говорил, что мужчина и женщина не равны по своей природе, и главенство мужчины – это меньшее из двух зол. Ну, или что-то вроде этого, сейчас точно не помню.
-Ты где Ницше-то раздобыл? – удивилась жена.
-Да так, один знакомый купить предложил, а я выпросил у него часа на два почитать, якобы так, для проверки: издание-то дореволюционное. Вот я и сослался, что мне надо опробировать, справлюсь ли я с этими «ятями» и «ерами».
-И что?
-Не купил, конечно, - оставил я в покое бедную свининку, - Откуда у бедного студента двести рублей? Зато прочитал. Такое в библиотеке не найдешь, разве что в закрытом фонде.
-Понятно, - задумчиво протянула супружница, - Значит, ты у нас не только библиофил, но еще и жулик.
-А жулик-то почему?! – возмутился я.
-Прочитал на халяву чужую книжку, а взамен ничего не дал. Чем не жулик?
Ну и жена же мне досталась, прав был Ефимыч. Да и Абрамыч тоже недалеко от истины ушел, если уж совсем по справедливости. Надо срочно ее перевоспитывать, если еще не совсем поздно.
-А вот тут ты не права. Я ему «Чайку» Баха почитать дал. Кстати, у нас, в Алма-Ате, издавалась. А в России почему-то – нет.
-Ты ничего не перепутал? «Чайку» Чехов написал, а Бах - тот и вовсе композитор.
-Ох, - чуть не бросил я на пол многострадальную вилку от отчаянья, - Ладно, дам и тебе почитать. Вернее, сама возьмешь, когда я свою библиотеку из общаги перевезу. А Бахов в Германии – как Ивановых в России, а про чаек я вообще молчу: их везде много. И только лишь одну из них зовут «Левингстон».
-Как – как? – наклонилась она ко мне.
-Ладно, все потом. Прочитаешь, хорошая книжка. Лучше нее – только сопромат. Пойдем, нас уже ждут. Надо же квартиру обживать?
-Надо – надо! – обрадовалась Наташа, - У меня тут вот ключик где-то был. А где? Господи, куда же я его дела?
-Ты его проглотила, - не переставал я сердиться.
-Чего?!
-Извини, шучу я так, привыкай. Ты его во внутренний карман пальто положила. Вот тут, справа, - и похлопал себя по груди.
-Да? И когда это я?  - оглянулась та на стол, где кучей, за неимением гардероба, была накидана верхняя одежда.
-Ну, примерно часов пять назад. Или тебе сказать точнее?
-Ох, и вредина же ты. Знала бы раньше – ни за что бы замуж за тебя не пошла, - и покрутила колечко на пальце, но не сердито, а так, словно бы им любуясь, - Все ему хиханьки да хахоньки. Ладно, бери меня на руки, и пойдем.
Я рассмеялся:
-А ты не хуже меня шутить умеешь. Может, еще вон ту сумку с собой возьмешь, чтобы мне  нести полегче было? А что? Ты будешь Чебурашкой, а я – крокодилом Геной. Только учти: ночью я тебя все же стрямкаю.
-Чего?!
-Ладно, понял, опять не читала.
Разобиженная Наташа встала и подалась одиноко к выходу. А мне что прикажете делать, если столько подарков надарили? Не бросать же их здесь! Ничего, потерпит, пока я все это до дома тащу. А она, кстати,  за всю дорогу так и не обернулась на меня ни разу. Даже украдкой. Сперва я злился, однако затем, дабы отвлечься, принялся анализировать свое собственное поведение. Характер – ладно, его уже не переделаешь, но что за язык у меня такой? Привык, блин, с мужиками общаться. Да уж, если и надо кого перевоспитывать – то это меня. Первым в нашей колонне шел Дениска, радостно бренча чем-то в сумке.
-Толян! Я требую продолжения банкета! Новоселье же обмыть надо, ха – ха!
Ну да, надо ему. И так уже на ногах едва держится, а все туда же. И ведь еще, гад этакий, безалкогольную свадьбу предлагал нам провести, дескать, для «галочки» так надо. Будет ему «галочка». Вместе с «белочкой». Вот выпьем по рюмашке, и пусть добирается до дома, как хочет.
-Это здесь! – гордо объявил он возле обшарпанной двери, - Открывай, хозяин, я по теплу соскучился.
Открыв эту дверь в неизведанное, я нащупал выключатель. Робкая лампочка под потолком – ватт двадцать, не больше – осветила помещение. Ничего особенного, конечно, но жить можно. Койка есть, даже с матрасом. Стулья тоже, хоть и ветхие на вид, но, надеюсь, все еще живые. Да, а вот стол, на удивление, практически новый, кто-то даже клеенку на него заблаговременно постелил.
-Наташ, раз уж у нас кошки нет, заходи первой ты.
И та зашла, цепко оглядываясь по сторонам, как хищница. И кто теперь осмелится сказать, что женщина – не кошка? Она даже воздух нюхала как-то по-особому, резко вдыхая и выдыхая воздух.
-Ну что, мин нет? – спросил я.
-Что? – непонимающе заморгала она.
-Говорю, заходить можно? А то гости уже истомились все.
-А – а, ну да. Только со стола пыль стереть надо, и провела пальчиком по клеенке, - Да вы не разувайтесь, я все равно завтра пол мыть буду. А знаете, мне нравится, и институт совсем рядом, а Хобочка – еще ближе, - и, подойдя, потерлась нежной щечкой об мою щеку. 
Ну, кошка и кошка. Не удивлюсь, если она еще и мурлыкать умеет.
-Ладно, располагайтесь все, - взял дело в свои руки неутомимый Шульман, - Вам, Барух Абрамович, напитки разливать, я тут и стакашки прихватил. Вам, молодежь, - обратился он к моим оболтусам и Наташиным подружкам, - накрывать на стол. Вон в том пакете все, вместе с тарелками. Толян, тебе же тарелки всяко пригодятся? – достал он с десяток кружек, связанных за ручки веревкой, из спортивной сумки. Натуральная гирлянда, блин.
-И когда ты все это успел? – оторопел я.
-Не когда, а где. И это, не перебивай старших. На кухне, где же еще. За бутылку шампанского они и хлеба с этой, сосиской вовнурях, в немереном количестве предлагали, но я, уж извини, отказался. Посудой взял. Вот тут тебе и миски, и ложки с вилками, - продолжил он опорожнять сумку, - Я даже нож спер. Вон, смотри какой! – и продемонстрировал здоровенный тесак для разделки мяса, - Нравится?
-И не стыдно Вам, Денис Викторович, - попытался укорить его Абрамыч, - Ведь инвентарь-то институтский, государственный.
-А мне-то с чего вдруг стыдно? Я же не для себя, вон для них, - и кивнул на нас, - Если так хотят, пусть им и будет стыдно. А я только для пользы дела: как говорится, в кулацком хозяйстве ничем не щелкай: сопрут. Вот и я спер, все равно на усушку – утруску спишут, и даже не заметят, а молодым – подмога. Что, я не прав?
-Не ругай мальчика, - отодвинула своего мужа в сторонку тетя Бэтя, - Он как лучше хотел. Он от чистого сердца, значит – можно. Давайте лучше выпьем и по домам пойдем, а то уже поздно. И Илюша уже там заждался, как Степану сейчас в такое-то время домой ехать? Сам подумай.
-А? – очнулся Ефимыч, услышав свое имя, - Что, выпить и ехать?
Людмила Михайловна злобненько посмотрела на него, но сказала вполне лояльно:
-Степочка, пора уже. Молодых же надо вдвоем оставить, а мы им мешаем.
-Ах, ну да, ну да, - попытался тот проморгать мутные глаза, - Щас встану, выпью, и пойдем. Видишь, как мне трудно с дочкой расставаться? Я ее кормил, я ее вон в эту школу водил, а там лужа такая большая по дороге. Я ботинки промочил. Да. А ты ее тоже кормила.
-Еще скажи, что тоже в школу водила, - скептически посмотрела на него теща.
-Водила, вроде. Везде, - и задумался.
-Ох, Степан. Все, закругляемся.
Все быстро выпили по стопочке и удалились, пожелав нам доброй ночи. Тишина. С чего бы начать? Дотронуться до руки? Или поцеловать? Или, может, сходить, зубы почистить? Наташа все решила сама: она достала постельное белье и начала застилать постель, как-то слишком уж боязливо посматривая в мою сторону. Наконец, расправив все морщинки на простыне, она попросила:
-Отвернись.
-Это зачем?
-Я стесняюсь. И свет выключи.
Делать нечего, и я повиновался. Вот и все. Нам не хватило ночи, и уснули мы только под утро. Не беда, что простынь загублена, зато у нас, в Казахстане, я с гордостью вывесил бы ее на всеобщее обозрение. Жаль, что здесь так не принято. Зато мы стали мужем и женой, и никто этого у меня не отнимет, даже мост. Одевшись, счастливые, как дети, мы побежали домой к Абрамычу, кушать. Хозяина дома уже не было, зато мы застали умильную картину: на кухне тетя Бэтя показывала моим родителям семейный альбом. Увидев нас, она отложила его в сторону:
-Проголодались, голубки? Раздевайтесь, присаживайтесь, а я вам на стол накрою: только вас и ждали.
Папа проворчал, заметив, по всей видимости, красный цвет моих глаз:
-И чего им раздеваться? Они же только что оделись. Как там, сынок?
-В лучшем виде, папа, - слегка смутился я прямого вопроса.
-О чем это вы? – спросила Наташа.
-Да вон мой папа бурчит, что они совсем нас заждались, он чаю хочет, а тетя Бэтя его не понимает. Так и сидит насухую, фотографии смотрит, - уклонился я от ответа.
-Ну вот. А все из-за тебя, несносный: целую ночь мне спать не давал.
-То есть, получается, я еще и виноват? Кхе! – наконец-то получилось у меня скинуть башмаки.
Никогда больше не буду покупать башмаки со шнурками: вечно они запутываются.
-А кто? – и влезла, редиска, в мои тапки: ее шлепанцы, наверное, моя мама одела.
-Ты. Нечего было такой красивой рождаться, - так и пошел я в одних носках.
-Ну да. Тогда уж обвиняй моих родителей, - и вдруг придержала меня в коридоре, - А вот скажи мне, ты бы меня уродиной любил? Только честно.
Непростой вопрос. А что, на самом деле, я такого нашел в Наташе? Одна лишь только красота меня прельстила? Вряд ли: красивых девушек у нас в УПИ – хоть пруд пруди, а очаровашек – так тех вовсе без счета. Богата российская земля, щедра она на красоту, и, что бы там плохого о ней ни говорили, и не думали, это, похоже, вечно.
-Как тебе сказать? Мне стыдно признаться, но я, наверное, просто прошел бы мимо. Не заметил бы тебя, и все. Ведь ты, к примеру, в первую очередь на лугу что видишь? – подыскал я сравнение, и пусть оно не совсем корректное, - Правильно, цветочки. А остальная травка-муравка – вторична, хотя это еще совсем не значит, что она плохая. Она может очень даже хорошая, полезная. И в лесу та же история: пусть деревья большие, могучие, но ты ведь за грибами – ягодами пошла, не так ли? Вот, только на них и смотришь. А дровосек – наоборот. Понимаешь, я – не дровосек: мне деревья жалко.
-А цветочки с грибочками тебе не жалко?
-Нет. Цветочки я подарил бы тебе, а грибочки мы бы вместе съели. Люблю грибочки.
-Ты меня еще бледной поганкой назови, - покачала головой жена, - И друг у тебя – Мухомор. Ладно, пойдем завтракать, хватит шушукаться. Хоть бы помог пальто снять, джентльмен – совратитель.
-Хорошо, буду джентльменом – раздевателем. Ты согласна?
-Я еще вчера сказала, что согласна. Тебе что, одного раза мало?
-Да. Я хочу, чтобы ты каждый день говорила «согласна». Согласна? – помог я ей разоблачиться.
-Согласна, согласна, - шутливо щелкнула она меня по носу.
Хозяйка вновь выглянула из кухни:
-Вы кушать-то будете? Не хотела бы вас пугать, но скоро все остынет.
За столом моя мама одобрительно посматривала то на Наташу, то на меня. Потом вдруг заявила:
-Знаешь, сынок, будь у меня такая дочь, ни за что бы за тебя не отдала.
И что все с утра такие трудные проблемы передо мной ставят? То про красоту им рассказывай, то про изъяны в Божьем промысле, а их просто не может не быть, особенно если где-то рядом – я.
-Ну и в чем проблема, мама? – нашелся я, -  Теперь она и твоя дочь, вот мы ее вместе с тобой никому и не отдадим. Чем плохо?
-Хобочка! Сейчас же начинай учить меня казахскому, а то я ничего не понимаю! – толкнула меня в плечо жена, - Дай хоть учебник какой.
-Да будет тебе учебник. Лучший твой учебничек – это я, - и подвинул табуретку поближе к ней, -  Вот прямо сегодня вечером учиться и начнем.
-Молоде - ежь! – застучала вилкой по тарелке хозяйка, - А не кажется ли некоторым, что они скоро на занятия опоздают?
-Ой, тетечка  Бэтичка, спасибо, что напомнила, - спохватилась Наташа, - Сейчас чай допью и побегу.
Проводив супругу – как непривычно это звучит! – до института, я вернулся (сказать, что домой – уже  не совсем верно, к Абрамычу – тоже не очень правильно). Скорее всего, я шел на работу. И пусть сегодня будет два часа французского, остальное же время я целиком и полностью отдам расчетам. Открыв дверь своим ключом, удивился тишине: что-то я не припомню такого, чтобы в этой взбалмошной квартире когда-то была такая умиротворенность. Папа в одиночестве, заложив руки за спину, расхаживал по комнатам, любуясь картинами.
-А ты чего один? – спросил я.
-Бэтя с матерью гулять пошли, а я вот дома остался. Покажи хоть, над чем работаешь: мне же, старику, интересно.
-Ну, пошли, - отказался я от идеи сразу после завтрака еще и пообедать, - Но ты не сердись, пап, у меня свободных всего полчаса, не больше: работать надо.
-Я понимаю, сынок, - скрестил тот руки за спиной, - Просто покажи – и все. А я потом альбомы художественные посмотрю, я таких еще не видел. И читать почти ничего не нужно: что у русских Рафаэль, что у нас, одинаково пишется. Я их здесь много нашел, придумаю, чем заняться.
-Ладно, любитель прекрасного, пойдем, я тебе наши чертежи покажу, - и аж загордился от внутреннего сознания, что я – не бездельник, а настоящий творец ненастоящего, -  Вот это на самом деле прекрасно. А ты все Рафаэль – Габриэль. Сам увидишь. Вот смотри, - расстелил я чертежи, - Это – проект, который нам подсунули для экспертизы. А вот это – уже наш. Еще не до конца, конечно, просчитан, но за месяц – другой, я думаю, мы управимся. Как тебе:  какой из них красивей?
-Вот этот, последний, - всмотрелся он в мой (блин, я же чертил!) ватман, - А зачем столько много ниточек, он что, без них сломается?
-Именно что сломается, - любовно погладил я кончиками пальцев чертеж, - Это не ниточки, это канаты с мою ногу толщиной. Нет, даже с ногу тети Бэти. А длина моста, вместе со въездами, одна тысяча сто шестьдесят семь метров. Масштаб видишь? Вот он, внизу.
-Я все понял, я пошел, - закивал отец, - Там еще альбом Леонардо есть, мне интересно. И в кого ты у меня такой? Все, не буду тебе мешать. Работай, сынок.
-Ну, пап! – не захотелось мне вдруг оставаться в одиночестве, - Давай хоть покурим,  а ты мне о братьях расскажешь.
-Да что о них рассказывать? – вдруг ссутулился папа, даже вроде бы постарел вмиг, - Этот обалдуй куда-то сюда, на север, на заработки уехал, нефть бурить. Метод, говорит, у них какой-то особенный, вахтовый. Приезжает раз в полгода, вечно пьяный, у нас поживет – и опять на свою вахту. А Искандер… Как бы тебе сказать? Короче говоря, посадили его, - и совсем понурился.
-Ты что?! А почему я ничего не знаю?! За что?
-Они там с одним мужиком во мнениях не сошлись, вот тот и умер.
-Как это – умер? Из-за чего? – затряслись у меня от волнения руки.
-Из-за ножичка.
-Вот те на, - вконец растерялся я, - Ты сигареты-то бери, хорошие, американские, мне вчера кто-то целый блок подарил. Илюха, наверное. И с кем это он повздорил? Я его знаю?
-Да знаешь ты. Эх, ладно, скажу, - и махнул рукой, - Майор это твой. Он, правда, тогда уже подполковником был. Но – недолго. Саша его как-то на улице встретил, и оба поддатые. Вот он и решил за брата отомстить. Говорит, что убивать не хотел, только попугать, но тот дернулся не вовремя, и все.
Чехарда в голове, настоящая чехарда. Чех – орда. Мой брат, всегда бывший рядом со мною, и постоянно за меня стоящий горой, учивший меня драться и (хорошо, пусть будет все, как на духу: он и материться меня научил, и объяснил, что с девушками надо делать), и вдруг – в тюрьме.
-Да уж, брат за брата. И сколько ему еще сидеть?
-Так, сейчас посчитаю, - принялся загибать папа пальцы, - Пять с половиной вроде: дело-то осенью было. Или четыре с половиной?
-Той осенью? – осторожно уточнил я, даже не представляя, что это значит: сидеть.
-Какой той! Он уже почти два года, как на зоне, - и прикрыл глаза от душевной муки, - Как ты сюда уехал, тогда все и произошло.
Господи, как же у нас в семье, оказывается, все неуклюже-то! Папа стареет, мама по-русски научилась разговаривать, брат сидит, а я – лоботрясничаю, мосты свои решаю.
-Пап, ты не прав. Я бы съездил, навестил, посылочку послал. Адрес дай, письмо хоть пока  напишу. А летом обязательно навещу. Зря вы от меня скрывали.
-Как же, зря, - встрепенулся тот вдруг, - Ты такой же вспыльчивый, как и твой брат, наворотил бы еще делов, знаю я тебя.
-А ты сам что, лучше, что ли?! – задело меня за живое его замечание, - Конечно, пока тебя не трогают, ты милейший человек, а как заденешь тебя за живое – страшный, как волк, не зря же тебя «Бульдозером» прозвали. Все знают, что заводить тебя ни в коем случае нельзя: раздавишь.
-Да, есть такое, - довольно сказал отец, - Это, сынок, у нас фамильное, можно сказать. Наши предки еще с Чингизом на Русь воевать ходили. Только они воевали с мечом, а ты, давай, воюй с умом.
-Не хочу я ни с кем воевать, навоевался уже, - безо всякого удовольствия припомнил я армейские годы, - Да и с кем мне воевать? С Наташей? Со Степаном? С Абрамычем? Я в мире жить хочу: жену любить, детей растить, и больше мне ничего не надо.
-А вот это у тебя от нашего баксы, - хмыкнул отец, - Давай его помянем, я видел, в холодильнике водочка есть.
-Пап, ну мне же работать!
-Ничего, мал-мал не помешает.
Что у меня за характер? Опять не могу отказать, особенно папе. Посидев с ним на кухне еще часок, я решительно встал:
-Все. Иду работать.
Папа улыбнулся:
-Ну, все, так все. А я тогда пойду дальше альбомы смотреть.
И мы разошлись в разные стороны. Эх, спасибо тебе, Гореха! Такая классная линейка, и футлярчик кожаный с золотым тиснением «Карл Цейс». Лет пятьдесят ей уже, пожалуй, если не больше, а у меня в руках она, наверное, как у музыканта скрипка Страдивари. И что я тогда отказался от такого шикарного подарка? Просто песенка, а не линеечка. И я ее берегу, холю и лелею, разве что не целую. Да и предыдущие ее хозяева, похоже, относились к ней столь же трепетно. Забавляла и надпись внутри футляра: «Не сбей прицела, Виниту. Твой друг Кошкин». Сорок второй год. Мой папа тогда еще совсем пацаном был. Но – хватит лирики, время не ждет. Изредка кто-то появлялся в дверном проеме, но я только отмахивался и курил драгоценное «Мальборо», почти не чувствуя вкуса. Глупо, конечно, но я рассердился даже на Наташу, когда она попыталась оторвать меня от чертежей с расчетами:
-Хобочка! Ну, Хобочка! Восемь часов уже, а ты все не кушаешь.
-Чего? – в раздражении бросил я карандаш.
-Восемь, - повторила жена.
-Ну, пусть будет по-твоему. Восемь. А чего восемь? Так, а может…  - вдруг возникла у меня идея, -Ага, давай-ка так попробуем, это очень даже интересно. Не – не – не! Так, тэки – пэки! Сейчас посмотрим, что у нас получится. Та – ак.
-Ты мне муж или не муж?
-Ну, муж, и что?! – с трудом оторвался я от эскиза.
-А то, что даже Абрамыч боится к тебе заходить, меня прислал в качества парламентера.
-Это зачем? Какого парламентера? – никак не получалось у меня понять, о чем мне талдычит супруга.
-Затем, что ты на него так шикнул, что он сейчас сидит на кухне, и с твоим папой водку пьет, да Микеланджело обсуждают.
-Вот, взяла и все настроение сбила, - наконец удалось мне вернуться к реальности, - Мне бы еще часиков пять, и я бы…
-Я бы тебе бы! Живо ужинать, а то домой не пущу! И вообще, ты что, ничего не замечаешь?
-А что надо заметить?
Та покрутила головкой:
-Хотя бы вот это.
Бог ты мой! Она же обмотала свою косу вокруг головы, и получилось что-то вроде короны. От изумления я открыл рот.
-Вот это да.
-Что, нравится?
Я только заморгал глазами:
-Не то слово. Ты просто королева.
-Я же наполовину хохлушка, а у нас так принято. И запомни: я не только Джалдыбаева, но еще и Кондюк. Пошли, - и взяла меня мягонько пальчиком за ладонь, - остынет все.
И я пошел за ней, как телок на привязи. Тетя Бэтя, увидев, что меня увлекли-таки из моего добровольного заточения, радостно начала доставать тарелки.
-Ну что, Архимед? Что такой недовольный-то? Жена – красавица, работа – нравится. Ого! Даже рифма получилась. Так в чем дело? Садись давай, рассказывай, заодно и водочки выпьем, - показал на стул Абрамыч.
Возле плиты раздалось характерное шипение.
-Бэтусик! – немедленно среагировал на это учитель, - Мы же по чуть-чуть! И повод есть.
-На сегодня прощаю, но чтобы завтра я этого не видела. Правильно я говорю, Байходжа? - Папа радостно закивал головой, - Вот видишь, все согласны. Ладно уж, сидите тут втроем, а мы, как истинные леди, от вас, пьяниц горьких, удалимся подальше. Мы музыку послушаем, да чаю попьем. Вы же не против?
-Был бы кто против, - проворчал тихонько Борхес вслед уходящей жене, – Ладно, Хо, огонек в твоих глазах я вижу, так что не молчи. Вот на, выпей – закуси, и докладывай.
Выпив – закусив, и даже – весьма плотно закусив, я с набитым ртом возразил:
-Мы же вроде не в армии, чтобы докладывать.
-Не томи, а?
-Есть у меня одна бредовая идейка, - не терпелось мне поделиться с ним мыслью, - Не сердись, но она совсем бредовая. Я хотел бы отказаться от традиционной схемы совместного крепления опоры. Короче говоря, вместо того, чтобы на ферме крестики рисовать, я предлагаю попробовать нолики.
-Ты что, совсем ума лишился?! – воскликнул Абрамыч, однако тут же заинтересованно спросил, - Это как?
-А вот так, - удовлетворенный реакцией, ответил я, - В нижней, несущей части фермы, мы ставим не обычные перекрестья, а круги, вроде олимпийских колец скрепленные. В необходимом нам количестве. Но, я думаю, двух колец хватит. Максимум – трех.
-А на кой?
-Мягкость, пластичность…
-Еще и глупость! – перебил меня хозяин, - В следующем своем проекте будешь свою мягкость применять, а у нас уже времени нет. Или ты насчет квартиры передумал?
-Да нет, не передумал, - растерялся я.
-Вот и все, даже и не рыпайся. Восьмерку он придумал, гений инженерной мысли. Как хоть сделать-то хотел, нарисуй, - и подал карандаш.
Я почеркался на салфетке.
-Нет, не так, смысла не вижу, - и почеркался еще раз, - Нет, и это не то. Просто чувствую, в этом что-то есть. Не знаю пока, думать надо, -  выкинул я салфетку в мусорное ведро.
-Вот-вот, - одобрительно проводил тот ее взглядом, - Только думать будешь, когда уже все расчеты закончим. Скажу по секрету: нам уже в ЦАГИ макет для продувки сделали. Так что не приставай ко мне со своими «восьмерками»! Пойдем лучше твою будущую квартиру посмотрим.
-Ты что?! Уже почти десять, - взглянул я на часы.
-Ну, десять, - пожал учитель плечами, - Даже хорошо, что десять. Василич все равно не спит, знаю я его. Мы с тобой водочки возьмем, а женщин – нет. К Василичу с напитками всегда зайти можно.
С одной стороны, мне жутко хотелось посмотреть квартиру. С другой – а как же Наташа? Как-то неудобно получается: муж начал бухать сразу после свадьбы. Но любопытство все же одержало верх. Я погромче сказал, чтобы меня было слышно даже из комнаты:
-Ну что, Абрамыч, может, на улке покурим? А то ты тут так надымил, как паровоз.
Тетя Бэтя прокричала в ответ за стенкой:
-Идите, ироды! Хоть один разумный человек нашелся, а то всю квартиру провоняли. Тухлая рыба с Молдаванки, и то лучше пахнет.
Мы с Абрамычем подмигнули друг другу. А мой папа все так же безмятежно улыбался. Признаться, я порой его не понимаю: детство было хуже некуда, голодуха, постоянные попреки и унижения на работе вследствие незнания им русского. Как сейчас помню: я был тогда где-то классе во втором, когда один мужик прилюдно его «чуркой» обзывал, но папе было все равно: он стоял, и опять-таки безмятежно улыбался. Может, в непонимании тоже есть счастье? Вот, к примеру, летят две бабочки, но ты их не понимаешь: как их понять? А ведь, может быть, они в любви друг другу объясняются? Или, наоборот, ссорятся. А ты просто смотришь на них – и улыбаешься.
-Ну что ты там замерз? – окликнул меня из прихожей Абрамыч, - Мы уже идем, или еще совсем не идем?
-Идем – идем, - и перешел на казахский, - Ата, пошли к соседу, он нас в гости приглашает.
-А женщин? – оглянулся он на стену, как будто через камень видеть научился.
-Нет, пап, только нас: он один, без жены живет. Он старенький, понимаешь? Абрамыч говорит, он еще с финнами воевал.
-А, ну тогда пойдем, - одобрительно кивнул папа, и тут же поднялся со стула, - Ветерана проведать обязательно надо. Может, и расскажет чего интересного.
Вот тебе, Толя, и бабочки твои: как же он с этим ветераном разговаривать собирается? Или, может, моему отцу слова и вовсе не нужны? Может, человеку на самом деле и одного-единственного взгляда достаточно, чтобы понять другого человека? Эх, жаль, что баксы рядом нет: он бы объяснил.
Зайдя в соседний подъезд, Абрамыч, поднявшись на второй этаж, несколько раз провернул рычажок звонка: он был совсем допотопный, механический. На двери висела латунная табличка: «Проф. Чубаров В.В.». Вскоре послышался звук шаркающих тапочек и какое-то потрескивание.
-Кто там?
-Я, кто ж еще! – отозвался Абрамыч, - Но я не один.
-И на кой черт ты приперся? Я тут Паскаля перечитываю, а он…
Но дверь однако же открыл.
-Это кто? – спросил высокий небритый старик в поношенном халате.
-Это мой любимый ученик и его отец. Мы и напитка с собой захватили. Ты же нас не выгонишь?
-Я-то нет, - и освободил проход, - Ну, проходите, господа хорошие. Только вот извините, угостить нечем. Попробую еще в холодильнике поискать, может, чего и найду, - и потрескивая, пошел, как я понял, на кухню.
А потрескивание происходило от совершенно вытертого паркета. Ничего, Бог даст, починю. Я жадно осматривался. Да, не сахар, конечно: и проводка наружная, и обои годов этак с шестидесятых не переклеивали, но это все ерунда.
-Господа! Проходите на кухню, прошу вас, - донесся голос хозяина из кухни, - Бог нас миловал: у меня есть плавленые сырки и хлеб. Присаживайтесь, пожалуйста, и уж не обессудьте, что вот это вот и есть все мое богатство.
-Не все, Владимир Василич, не все, не волнуйся, - и Абрамыч неожиданно достал из карманов полпалки сервелата и какую-то странную бутыль с мужиком на этикетке.
-Барух, ну сколько раз тебе говорить, что у меня от джина изжога, - укоризненно покачал головой хозяин, - Да и тоника с лимоном у меня тоже нет. Даже «Буратино», и того нет.
-Ну и что? – фыркнул учитель, - Будем пить чистым. Хо, ты «Бифитер» уважаешь?
-Чего? – не понял я.
-Его, - встряхнул тот бутыль, -  Читать умеешь? Вот смотри, тут же написано.
-Я вообще-то французский учу, - присмотрелся я к этикетке.
-Ну и как?
-Безуспешно, - развел я руками.
-Оно и видно, - отчего-то скептически посмотрел он на меня. - А Бэтя что?
-Старается. Но у меня время еще осталось, должен успеть, мы же с тобой вчера это обсуждали.
-Да? – зачем-то погладил плешь Абрамыч, - А я и забыл.
-Молодой человек, вы извините, что я не представился. Меня зовут Владимир Васильевич, - и хозяин подал мне руку.
-Это Вы меня извините. Я опять задумался, а это, говорят, вредно.
-Правильно говорят. А Вас как звать – величать? – кивнул тот.
-Сложно, - задумался я, - Уж и не знаю, как Вам проще: в институте меня Толей зовут, Абрамыч – Хо, а тетя Бэтя – Хобочкой.
-Это отчего же так?
-Хобдабаем меня зовут. А моего отца Байходжаем, - кивнул я на притулившегося возле двери папу.
Тот с готовностью протянул руку Василичу, поклонившись:
-Байходжа. Ты мой друг.
-Очень приятно, дорогие гости. Прошу за стол.
И почему, интересно, Абрамыч сказал, что он – старик? Седина и морщины на лбу – еще не показатель. А вот военная выправка бросалась в глаза сразу: и стать, и строгий, слегка насмешливый взгляд. А вот руки совсем не военного: они могли быть руками музыканта или ученого, да кого угодно, но с образом военного как-то не сочетались. И было еще что-то, не позволяющее полностью составить воедино все кирпичики его характера. Наверное, вот такими и должны быть настоящие русские. А у меня друзья – знакомые кто? Игореха – Гореха, Мухомор да Жорка. Шульман не в счет: лицом не вышел. Вот и получается, что все мои русские знакомые – одна нелепость на двух ножках. Вернее, три нелепости, одна краше другой. Хотя нет, я не прав. Есть еще Наташа, есть Людмила Михайловна, есть тетя Нюра, которая так и не поехала в кафе, сославшись на диабет. Хорошая женщина, надо будет ее обязательно навестить. Да еще многие другие, я, наверное, просто мимо них прохожу. Или они – мимо меня.
-Хобдабай, Вы бутерброд с сыром будете или с колбасой? – окликнул меня хозяин.
-А между ними есть разница?
-Простите, молодой человек, я не понял, - застыл тот возле пустого, отдавшего последние остатки пищи, холодильника.
-Что то, что другое, является лишь закуской. Это все вторичное, если не третичное.
-А что тогда вторичное?
-Выпивка, - односложно ответил я.
-Так, понял, поехали дальше, - поощрил он меня одобрительным кивком и принялся кромсать колбасу. Крупными ломтями, именно так, как я люблю.
-Дальше? – не удержался я, и прямо с разделочной доски спер пластик, - Первичное, по-моему, это люди, это общение, или я не прав? Если не прав, то поправьте меня, я только рад буду.
-Да, Абрамыч, подобрал ты себе напарника, - и сам отведал колбаски, - Ты ведь хочешь именно ему мою квартиру продать, так? Говори уже, не стесняйся.
-Ему. Но не только ему, - и ненадолго задумался, - Он вчера женился, и жена хорошая, моей Бэте нравится, а ты ведь сам знаешь: у нее особое чутье на людей.
-Знаю. Ладно, давайте отведаем «Бифитера» за знакомство, да я начну новому хозяину квартиру показывать.
-Вла – Вла – Владимир Васильевич!- опешил я, - Вы как-то это вот так сразу. Вы же меня совсем не знаете, а вдруг я плохой? А Вы…
-А я! Я есть я. И я решил. Извини, Хобдабай, что я с тебя денег беру, но пойми: я новый дом в деревне поставить хочу, а на это средства нужны. Если еще и на трактор хватит – мне больше совсем ничего не надо.
-А баня? – зачем-то спросил я.
-А что, баня есть. Ты что, в баню хочешь? Настоящую, русскую, с веником? Ой, извините, Вы что, в баню хотите?
-Владимир Васильевич, Вы не извиняйтесь, - сделал я вид, что не заметил двусмысленности предложения, - меня уже все тут на «ты» зовут, и правильно делают: а то я порой нос задирать начинаю. Меня надо иногда, знаете ли, как кутенка слепого, в его собственные ошибки носом тыкать. Поэтому смело «тыкайте», я Вам только спасибо скажу.
- Абрамыч, а ты себе хорошую смену готовишь, как я вижу, - хмыкнул хозяин, -  Отдай его мне.
-Ай, тебе все шутки шутковать, - укоризненно покачал Абрамыч указательным пальцем, -  Если так хочешь, летом отдам. Будете там напару в деревне париться. Да еще по пальцам себя молотками на стройке стучать, мазохисты. Нет, я передумал, не дам: мне его руки еще нужны.
-Эгоист ты, Абрамыч. Джин принес – не наливаешь, студента привел – не отдаешь.
-Сам ты эгоист: я же не о себе, о нем забочусь, - поддержал пикировку учитель.
-А можно мне слово сказать? – покатал я в пальцах граненый стакашек, - Что это вы все за меня решаете, как будто я вещь какая или жена?
-Ну, говори, - буркнул тот.
-Говорю. Я все решу сам. Есть возражения?
Как и следовало ожидать, возражений не было. Василич, выпив стопочку, закусил колбаской, и обратился ко мне:
-Ну что, пойдем смотреть?
И почему судьба наваливает на меня испытания гурьбой? То тишь да гладь, то вдруг все сразу. Вот прямо как сейчас: вчера женился, малосемейку получил, сегодня уже квартиру смотрю. Американские горки, а не жизнь: только с облегчением вздохнешь – опять орать охота.
Спальня с балконом на меня не произвела ровно никакого впечатления: она была пуста в глубинном смысле этого слова. Похоже, любви тут давно не было. Все как-то тускло, замшело и уныло. Пахло тоской и одиночеством. Вот она – злая участь холостяка. Немудрено, что Василича в деревню тянет, к сестре: хоть какая-то родная душа рядом. Тот, увидев мою страдальческую мину, спросил:
-Что, не нравится?
-Честно я Вам все равно не отвечу, сколько не просите.
-Ладно, не прошу. Пойдем в кабинет, может, хоть там тебе понравится.
Включив люстру, он искоса посмотрел на меня:
-Ну, а тут тебе как?
В углу висела икона, и я машинально перекрестился: у нас в семье так было заведено. Даже папа, не знающий ни русского, ни, тем более – церковнославянского, и тот всегда крестился.
-Ты что, верующий? – изумился Владимир Васильевич.
Все, пропала квартира, наверное. Он же, как я понял, офицер, а значит – коммунист. А икона у него может и просто так висеть, для украшения. Но я перекрестился еще раз:
-Да. Я, гм, понимаю. Гм. Извините, что-то с горлом. Прихватило вдруг. Вот. Я хочу сказать, что если я Вам не подхожу, то я буду не в обиде.
-Что в тебе не подходит?
-То, что я немного не такой, как все, - только и надумал я, что ответить.
-А ты смешной, как я посмотрю, - закурил хозяин, -  Или тебе Абрамыч рассказал?
-Что рассказал?
-Что я в церковь хожу.
-Да Вы что! Владимир Васильевич! – и я радостно схватил его за рукав, - Ой, извините, я не хотел. Просто редко люди встречаются. Не в том смысле, в анатомическом, а именно вот такие. Вот как Вы или… Нет, я неправ. Наверное, я сам в них человека не вижу. Не научился еще.
-Это ты на Диогена намекаешь? – по-доброму прищурился тот.
-Может быть, и да, - кивнул я.
-Это хорошо. Эх, сбросить бы годков двадцать. Ну вот, смотри, оглядывайся.
И я, как Буриданов осел, застрял посреди кабинета, не зная, куда направиться: слева от меня стояли шкафы с книгами, а справа висели на стенах пожелтевшие от времени фотографии. Вне всякого сомнения, кабинет, в отличие от спальной, был жилой комнатой: он дышал, у него были глаза и уши, а главное – душа. Душа настоящего хозяина, который, похоже, и спал-то не там, за дверью, а прямо тут, на диванчике, о чем свидетельствовала помятая подушка и скомканный плед.
-Ну что, берешь? Я вот только с десяток книг с собой захвачу, да этот диван, остальное тебе оставлю.
Я загрустил:
-Владимир Васильевич, вы напару с Абрамычем мне всю жизнь испортите.
-Это-то почему?! – изумился хозяин.
-Вы добрые слишком, - осознал, прочувствовал вдруг  я простую, очевидную, истину, что две стороны медали – это не пустые слова, -  Я привыкну, а потом, как всегда, - тресь по голове! Устал я от этого «тресь», понимаете?
-Возможно, понимаю, - поднял тот бровь, а в глазах запрыгал чертики, - Хорошо, я тогда еще трусы с рубашками заберу. Пусть тебе будет хуже.
Я задумчиво посмотрел на фотографию на стене:
-А это кто?
-Это дед мой, он ДээСом в Богдановиче был, - с удовольствием вгляделся тот в снимок, даже пальцем погладил.
-Прошу прощения?
-ДээС – это начальник станции, вот видишь, у него тут молоточки на кителе? А рядом с ним – моя бабушка, Вера Ивановна. А вот тут, посмотри, - подвел он меня к следующей фотографии, - это мои папа с мамой. Отец тоже железнодорожником был. Или, как он иногда в шутку себя называл – «железноподорожником». Он уже до «эНХа» дослужился, ну, это как начальник материально-технического снабжения дороги, понимаешь?
-Обозначений не понимаю, но суть ясна. А Ваша мама?
-Она тоже в Управе работала, в Службе пути. Они тут такие молодые. Ну да, а вот и я в детстве, - постучал он ногтем по следующему снимку, -  Похож?
Под небольшим поблекшим портретиком была надпись: «Чубаров Вова. Первый класс». Я, наверное, никогда не пойму, почему на старых фотографиях все лица такие светлые, искренние. Так и тянет улыбнуться им в ответ, и пусть в это мгновение меня тоже сфотографируют, моим детям на память. Пусть они думают, что их отец был счастливым человеком, и тоже стремятся к счастью.
-Ну, как тебе?
-Мне нравится. Непросто сформулировать мои ощущения, впрочем, наверное, они формулам и не подвластны. Просто Ваша кухня и Ваш кабинет как будто живые, добрые все такие. Можно вопрос? – сдуру сболтнулось у меня, но мне отчего-то это было нужно.
-Валяй, - улыбнулся тот.
-Прошу прощения, но я просто себя, свои ощущения хочу проверить, - и пусть это не совсем правильно, но я все же продолжил, -  Скажите, Вы ведь в кабинете спите?
-Да. А откуда ты знаешь?
-Плохо, - навалилось на меня дурное чувство.
-Что плохо?
-Хорошо. Позвольте еще один вопрос? Я не настаиваю.
-Спрашивай, - поморщился хозяин.
-Еще раз прошу прощения, но это вопрос совсем неэтичный, даже жестокий. Можно?
-Ну! – нахмурился тот.
Я не знаю, зачем мне нужен был ответ на этот чудовищный вопрос, но я все-таки его задал:
-У Вас в спальне кто – отец умер или мать?
Владимира Василича аж передернуло, но вскоре он совладал с собой:
-Именно в такой последовательности. Вот поэтому я там и не сплю: не могу. И еще… Ладно, не хочешь – как хочешь.
-Да нет, хочу, - окончательно решился я, - Просто можно я завтра в спальню икону повешу? Николая Чудотворца, мне тесть подарил.
Тот, сжав руку в кулак, поднес ее ко рту и  затряс головой:
-Госс – споди! Ладно, пойдем на кухню.
А на кухне мы застали удивительную картину: мой папа ходил туда-сюда, горячо объясняя Абрамычу на казахско – еврейско – русском языке, какой бы он сделал тут ремонт. Похоже, этот «новоидиш» ему вполне удавался: Абрамыч даже пытался с ним спорить.
-Эй, добры молодцы, хорош уже спорить, - раздалось у меня над головой, - Все, мы с Хобдабаем договорились, теперь дело за малым.
-За каким таким малым? – поинтересовался мой гуру.
-За таким. Обмыть это дело надо.
Мы просидели за разговорами еще минут сорок, прежде чем спохватились. Быстро-быстро одевшись, побежали домой. Прием был, мягко говоря, не самый теплый. А Наташа и вовсе после возвращения в нашу малосемейку сразу легла спать, отвернувшись к стенке. Вот тебе и синие ночи, Хобдабай Байходжаевич. Во всем виноват джин.


                10. О ТОМ МЕСТЕ, ГДЕ У ОСТАЛЬНЫХ НАХОДИТСЯ РАЗУМ.
 


Я проспал до обеда, даже не заметив, как ушла на занятия Наташа. Мучимый совестью, я умылся и вышел покурить, благо, в курилке было аж два кресла, табуретка и столик. Вот на этом-то столике и стояла початая бутылка пива, а в одном из кресел развалился весьма неприятный тип, начавший сразу же ощупывать меня своим взглядом. Мент, похоже.
-Если я не ошибаюсь, Джалдыбаев?
-Не ошибаетесь, - перехотелось мне вдруг курить.
Ну и рожа! Небритый, горбоносый, волосы торчком, да еще и уши нарастопырку.
-Тогда давайте знакомиться: меня Саша Белый зовут. Можешь просто Саней звать. Присаживайся, Толя, закуривай. Пива хочешь?
Я пожал плечами: «А откуда…». Но того уже и след простыл. Вернувшись вскоре, он поставил передо мной «Жигулевское».
-Пей, сосед, оздоравливайся. Работа у меня такая, чтобы знать, что куда и что откуда.
Тут я его вспомнил: он работает в первом отделе, видел его как-то там.
-Я специально тебе так в открытую говорю: все равно же узнаешь. Так что лучше сразу начистоту. Да ты и так меня уже узнал: по глазам вижу. Ты кури, мне запах нравится. О чем это я? Ах да, вот еще что: не надо ночью так громко кричать, у меня даже Димка проснулся.
-В смысле? – все же присел я рядом с ним.
-В том самом смысле. Сегодня было тихо, а вчера мне из-за тебя пришлось два подхода делать, а оно мне надо? Я спать хотел, а тут ты за стенкой. Вот Юляшка и того…
-Чего того?
-Вот того, маньяк ты этакий.
Я покраснел от смущения:
-Ну, извини, Саня, я как-то не подумал.
-Ой, да понятно мне, что ты не подумал, - отмахнулся тот от меня, как от мухи, -  И когда Брежнева с Тэтчер рисовал – тоже ничего не соображал. Ладно, как говорится, кто старое помянет… Давай за дружбу: я вообще-то не злой, притворяюсь больше. Только больше вот такого не рисуй, и при посторонних всякие глупости не говори.
-А при тебе можно? – осторожно уточнил я, чувствуя одним местом, что попал даже не в болото – в трясину.
-При мне можно, - был равнодушный ответ.
-Тогда, Саш, можно, я тебя проверю?
-И как же? – сменил сосед безразличие на заинтересованность.
-А я просто буду говорить все, что думаю. Всю правду – матку, так сказать. А ты уж решай – докладывать куда надо или нет.
-Идет. Я знаю, среди сексотов тебя нет, одно плохо: язык у тебя длинный.
-Понимаешь, сосед, тут такая закавыка: я могу говорить лишь от себя лично, - фух, как же кстати пришлось это пиво! - А про других никогда не стану.
-Ой – ой – ой! – закачал тот головой, даже нос наморщил, - Не зарекайся. Вон этот «ускоряльщик» как год назад пришел, так и уйдет, если не образумится. И на его место придет кто-нибудь почище Андропова. У нас уже почти все об этом говорят. Год – два еще, может, и продержится, и кирдык гласности. Гайки начнут закручивать, тебе как, не страшно?
-Не знаю, Саш, мозги-то, они не железные, от закручивания могут и лопнуть, - не было мне страшно, -  А кому это надо? Но вот пиво ты кстати принес, спасибо.
-Хочешь сказать, что разговор окончен?
Я еще раз пристально взглянул ему в глаза. Да, может, и ему тоже несладко: за внешней стеклянностью взгляда было видно, как там, в глубине, тихохонько – тихохонько  скреблась душа. И, сколько ее не травили, не душили, не предавали, она пыталась вырваться наружу. Для нее не было необходимости заявить о себе в полный голос, она просто хотела увидеть свет. Закурив еще одну сигарету, я подвинул пачку соседу:
-Кури, «Мальборо» ведь.
-Спасибо, - прибрал он подарок, - Курить не буду, но кого-нибудь угощу. Я из принципа не курю, даже ни разу не пробовал. Только ты на мой вопрос не ответил.
-А я и не отвечу. Не знаю, как тут у вас на Урале, но у нас слово дается единожды и на всю жизнь. Даже слова нет такого казахского – «передумал». Я вот позавчера на свадьбе сказал «да», и мне этого достаточно. Так что я тебя обвинять не буду, если ты меня посадишь, но и против своей совести тоже не пойду.
-Да, братишка, - постучал он пальцем по бутылке, раздумывая, -  А знаешь, я боюсь, что мы с тобой сдружимся.
-Это почему? – подостыл вдруг я, насторожившись.
-Очень просто. А вдруг мне на самом деле тебя за решетку упечь придется? И что после этого я буду о себе думать? Нет, ты лучше это, постарайся язык за зубами держать, а то есть у вас в группе эти…
-Кто?
-Кто-кто! Любители эпистолярного жанра, вот кто! – вспылил тот.
-Это в смысле стукачи, что ли? – дошло до меня.
-Ох… Ты знаешь, какое на тебя досье? Вот такое! – раздвинул он пальцы. - Я его специально прочитал, когда узнал, что ты сюда переезжаешь.
-И что? – затянуло у меня под сердцем.
-Да ничто. Просто по лезвию ножа ты ходишь, вот и все. Вот скажи, на кой черт ты с этими «демсоюзниками» безбашенными тусуешься, газетки их покупаешь? Хочешь, я тебе фотографии покажу?
-Ну, хочу.
-А вот фигушки, - и показал мне то, что мне светит вместо фотографий, - И запомни: если кто-нибудь узнает про наш разговор, я об этом узнаю первым, отбрешусь. А вот чужих ошибок я не прощаю.
-Ты зачем мне все это говоришь?
-Ну считай, что… Нет, не так, - мотнул он головой, - считай, что мне Квазимодо нужен: душу излить ему можно, а вот он тебя никогда не заложит. Грубо, конечно, но иногда мне на самом деле уши нужны, иначе с ума сойду. Не обижаешься?
-Да вроде нет, - пожал я плечами, -  Только мне еще горба не хватает для достоверности.
-Ты не прав. Он у тебя есть, в моем шкафу закрыт. Вот ответь мне, на кой черт тебе на самом деле этот «демсоюз» сдался? И тетка эта толстая и гнусавая? Вступил бы в партию – и скатертью дорога.
-Знаешь, Белый, мне своя дорога дорога. И пусть на ней будет только пыль да бурьян, но она будет. Она моя, понимаешь? И скатерти мне не надо, самобранкой обойдусь, и поэтому скажу: «А не пошли бы вы все куда подальше!».
Тот понурился: видать, на самом деле муторно у мента на душе.
-Посылаешь, значит. Как же с тобой тяжело. Глупый ты, тупой. Эх! Ты еще покури, я посижу, понюхаю. О нас с тобой подумаю.
-О чем? Как бы еще одну звездочку на погоны получить?
-Ты зря меня дразнишь, я не вспыльчивый, в отличие от некоторых, - усмехнулся он, -  Я спокойный, как слон. Знаешь, почему? – и с сожалением посмотрел на бутылку, где пива оставалось лишь на донышке.
-Нет.
-А потому, что у меня, как и у слона, тоже четыре ноги. И из-за таких, как ты, меня вечно раком ставят. А я что могу поделать? Я и сам-то… Хоть сейчас сажай. Давай еще по бутылочке, а?
-Ты с ума сошел! Мне же еще работать и работать! – и вознамерился было срочно бежать от этого маниакально настроенного особиста.
-Вот и мне работать, - и поднял вверх указательный палец, - Я с тобой воспитательную беседу веду. Щас, я мигом, только ты не убегай. Рапорт вместе будем писать, - и быстренько удалился.
И что ему от меня надо? На самом деле Квазимоду, или ценного стукачка? На роль первого я еще согласен, но вот что касается второго… Я достал нательный крестик, поцеловал его, перекрестился и сказал про себя: «Да будет воля Твоя, Господи». Какой же я все-таки идиот. Нет, чтобы жить в холе и неге, нужно обязательно свою честность выпячивать. Но я все равно дождался Сашу с пивом, а на груди у меня открыто висел крестик.
-Знаешь, Сан Саныч, я тут подумал. Как бы тебе это сказать?
-Как есть. Тебе открыть?
-Да открывай, только думать не мешай. Ладно. Крест у меня на груди видишь?
-Вижу, и что? – равнодушно посмотрел тот на мою грудь.
-Поклянись на нем, что ты меня не обманешь.
Тот опустил голову. Хорошо, хоть не рассмеялся: было у меня такое опасение.
-Толь, а ты в курсе, что я неверующий? Мне все равно, на чем клясться, хоть на собачьих какашках.
-А вот тут получается, что уже я неверующий. Не верю я тебе. И ты тоже сам себе не веришь. Если скажешь «да», мы будем друзьями, а если «нет»…
-«Нет» не будет. Иди ты к едрене Фене! – оттолкнул он с силой от себя табуретку, - Лучше закури свою сигарету, она у тебя ароматная.
Странные они люди, эти КГБшники. Но ведь им не откажешь. Нравится им запах – пусть нюхают. Санек молчал, я тоже.
-Ты где такие сигареты купил? Дорогие, наверное? – повертел в руках пачку мой собеседник.
-Не знаю.
-Это как это? Ты что, деньгам счет не ведешь?!
-А чего его вести? Денег-то один хрен нету. Что на свадьбу надарили – я Наташе отдал, у нас так и дома было: за деньги мама всегда отвечала. Если хочешь узнать насчет сигарет, Пинкертон доморощенный, сам догадайся, откуда они у меня.
-Какой ты все – таки грубый! – поморщился Саша, - Доморощенный… Нет, чтобы первым словом ограничиться. Так что, это вот Борхес тебе на свадьбу подарил?
-Не знаю. Просто лежали в одном из пакетов, и все. И не допрашивай меня, пожалуйста, что там да как. А насчет «грубого» вот что тебе скажу: хотел Квазимоду – получай.
-Да. Тут я, наверное, не прав, - и усмехнулся, - Подожди, я сейчас.
И опять ушел. Странный он какой-то: и опасный, и вроде не очень. Может, и на самом деле мужик порядочный, хоть и в «конторе» работает. Бывают же исключения. Не любитель я дискриминации: вот, к примеру, некоторые на Абрамыча косятся из-за национальности, а мне теперь что: из-за Сашиной профессии его недочеловеком считать? Ладно, поживем – увидим. А вот и он. Обтерев полотенцем кружку, он протянул ее мне:
-На. Это тебе мой подарок на свадьбу. Специально под пиво, вон видишь, тут и надпись есть.
-Спасибо. Ло.. Ловенбрау. Это что значит?
-Марка пива такая, немецкая. Только не твое это «Ло- ло», а «Лёвенброй», деревня.
-Да? – присмотрелся я к готическим буквам, - Не понял, ты хочешь сказать, что немецкий язык в написании еще сложнее французского?
-Не знаю, французский не учил. Но, к примеру, ты знаешь, сколько букв немцу нужно, чтобы написать одну простую букву «ч»?
-Откуда?
-Так вот знай. Четыре, - и отчего-то победно посмотрел на меня.
-Это на хрена?
-А ты у них спроси. «Ш» вот тоже аж три буквы, «ж» - аналогично. Может, поэтому они войну нам и проиграли? Пока приказ печатают, глядишь, а уже поздно: драпать надо. И вообще, хорош уже кружку в руках вертеть. Плесни туда пивка и кури, а то уже весь запах выветрился.
-Странный ты, Саш, какой-то. Сам не куришь, а других травишь. Фашист, одним словом.
-В морду, - был лаконичный ответ.
-Чего? – не понял я.
-Я сказал, что если еще раз меня фашистом назовешь, в морду получишь.
Вот шутник. Ты сначала в нее попади, мечтатель наивный.
-Ну ладно, извини, учту. Только вот, как ты говоришь, в морду ты вряд ли сможешь мне заехать: ты же мое досье читал.
Сашок отхлебнул из горлышка и укоризненно посмотрел на меня:
-Глупый ты. А наручники на что?
-Ты!! – встал я с кресла.
-Тихо-тихо! – остановил меня сосед, - Прости. Правда, прости. Ну, юмор у меня такой профессиональный, понимаешь? У тебя вот свои тараканы в голове, а у меня – скелет в шкафу. Каждому – свое. Садись, не обижайся. И дай мне сигаретку понюхать, не съем, не бойся – мне просто запах нравится. Знаешь, болезнь есть такая – токсикомания. Бабы вот цветы нюхать любят, духи там разные. А я вот сигареты люблю. Сигару бы понюхать! Ладно, дай уже одну, не жмоться.
Я протянул ему пачку:
-Ты не против, если я спрошу тебя напрямую, безо всяких экивоков?
Сосед, приблизив сигарету к своему крючковатому носу, с наслаждением начал втягивать воздух:
-Ну что тебе еще? Не мешай. Сиди вот, пиво пей, «Мальбуру»  свою кури, а я нюхать буду. Ладно, спрашивай.
-Мне все-таки непонятно, - задумался я, - Про Квазимодо ты, конечно, достаточно правдоподобно изложил, но все равно меня терзают сомнения.
-Сомнения – твои. Вот пусть они тебя и терзают, я-то тут при чем? Не понял, ты что, допил уже? Ладно, я сейчас, - и в очередной раз удалился.
-На вот, - поставил он передо мной еще одну, - на сегодня все, хватит.
-Конечно, хватит, - недовольно покосился я на запотевшую бутыль, - Мне и одной-то хватило бы.
-Тебе, может, и хватило бы, а мне вот нет, - открыл он себе и мне пиво, - Не понял я тебя пока, Толян: ты вот, как бы тебе помягче сказать, дурак по жизни, или только изредка?
-Это у эпилептиков бывает изредка. Видимо, по жизни, - после короткого анализа пришел я к неутешительному выводу.
-Эх, как же все запущено. Причем, прямо туда, к Стрелке с Белкой. Или к Лайке, я уже и не помню. Кто из них не вернулся-то? – и зачем-то посмотрел на потолок.
-Лайка точно не вернулась. Или Белка, - попытался я припомнить, - Нет, Белка потом даже щенков принесла, Хрущев еще одного из них американскому президенту подарил.
-Да ну? – и аж задвигал ушами. Смешной мент, ничего не скажешь.
-Ну да, - подтвердил я.
-И что потом? – заинтересованно придвинулся Сашка ко мне вместе с креслом.
-Америкосы ее своим поганым собачьим кормом отравили, - захотелось вдруг мне пошутить, -  Скончалась животинка в страшных муках.
-Врешь ведь.
-Отчасти да. Насчет Хрущева и собачки – нет, а вот что с ней дальше было, я не знаю. Может, она по Родине тосковала, по папе с мамой, в конце-то концов. Но конец-то один: в земельке она. А может они, нехристи, ее в печке сожгли, я не в курсе.
-Не – не! – замотал он головой, - Они же тоже христиане, как и ты, только конфессия слегка другая.
-Да? А Мухаммед Али кто? А Ротшильды там всякие? Агрессивные они все, а настоящие христиане агрессивными не бывают. Мне-то все равно, но собачку-то можно было и на родине похоронить.
Посопев, Саша поднялся:
-Толь, а может, тебе к врачам надо? Я же вижу, что ты не врешь, даже когда шутишь. Ладно, ерунда все это. Пойду я отчет писать о нашей с тобой беседе. Не волнуйся, целую бочку меда напишу, только вот ложечку дегтя все равно добавить придется.
-И какую же это, гражданин начальник? – насторожился я.
-Сам виноват: придется писать, что ты верующий. Не сердись, сосед: работа такая. Ну, попрут тебя из комсомола, - что с того?
-Да мне-то ничего, - слегка разочарованно вздохнул я, - даже лучше: членские взносы платить не надо, и на всякие там дурацкие политинформации ходить. Но все же огорчил ты меня, сосед. Я-то уже подумал, что ты человек, а ты…
-Что я?! Что я?! – заорал тот вдруг на меня, - А ты знаешь, что ты – дубина? Я тебе все по-честному рассказал, а ты меня еще и обвиняешь?  Или тебе было бы лучше, чтобы я втихушку все сделал?! Так что заткнись, Квазимодо. Я тоже с тобой напару заткнусь. Дай еще чуток поболтаем, да мозгами пораскинем. Елки – палки, и что мне с вами делать?
-Сухари сушить.
-Да ну тебя, - махнул рукой он, - сам насушишь, не маленький. Не могу я, честное слово, про тебя какую-нибудь гадость не написать: не поверят. Можешь сам что-нибудь придумать, и флаг тебе в руки. Допустим, что украл что-то там в институте. Может, упаковку ватмана, или еще что. Могу еще написать, что у тебя с головой не все в порядке, не знаю. Сам решай.
-Ладно, Саш, извини за вспыльчивость, - стало мне стыдно, - Я лучше буду верующим, чем вором. А на Сибирский тракт я и подавно не хочу: с вас станется. Мне знакомые ребята из «демсоюза» рассказывали, что там у вас в психушке творится. Пиши про то, что я верующий, но не сектант какой, а обычный, нормальный православный.
-Вот и правильно, - облегченно вздохнул тот, - И это, на субботу ничего не планируй.
-Это почему?
-День рождения у меня, заодним и с Юляшкой познакомишься, да и с этим оболтусом Димкой.
-Вот как, - огорчился я из-за работы, - И сколько же тебе стукнет?
-Это важно? Нет. Мне вот, к примеру, глубоко начихать, сколько, а тебе?
Я засмеялся:
-Ну, тогда мне накашлять.
-Вот-вот. Все, я пошел, пока. И запомни: я тебе не враг. И это – главное. А если соль там нужна, или жидкого хлебушка захотелось - милости просим. Давай, счастливо, - и зашоркал тапочками, махнув на прощанье рукой.
Ничего не понимаю. Я в курсе, что ментов в серпентарии выращивают, но как тогда такой вот смог там уцелеть? Или он так искусством мимикрии овладел, что мне, бедолаге, и не различить, - где ложь, а где правда? Да, нелегкий мне сосед попался, что ни говори. Забрав со столика подарок, я пошел к себе. Это даже как-то странно звучит: к себе. Что у меня в жизни было своего? Койка в общаге, и та не своя. Костюм да трусы – вот и все свое. Разве что непреходящая любовь к родителям, к братьям, к Наташе. Да еще к своей, как говорится, малой родине, к Актюбинску, и к большой, к СССР.
После пива жутко захотелось есть. Ладно, сейчас до тети Бэти добегу, там и пообедаю. Лишь бы папа с расспросами не приставал: он это дело любит. Но в квартире у Абрамыча было пусто, как в моем желудке: видать, гулять ушли. Или по магазинам. А может -  даже по музеям. На столе лежала записка: «Кушай борщик и штрудель. Я приду, проверю. Тетя Бэтя». Штрудель. Это что за чудо такое? Борщик-то я отыщу, но вот это что за напасть такая? Вдруг что-нибудь не то съем, потом оправдывайся. Или есть все подряд, не разбирая? Так, помню, там еще баночка черной икры в холодильнике стоит, предыдущую еще на Новый год съели. Нет уж, прочь искушения, пойдем логическим путем. Это должно быть что-то новенькое, необычное: одно название чего стоит. Хотя может оказаться и вполне знакомым: наши соседи, евреи, помнится, порой приносили с собой что-то вкусненькое, только я названий блюд не запоминал. А дядя Герхард приносил пиво, которое варит его родственник в соседней деревне. Как вспомню то пиво, на наше «Жигулевское» даже смотреть не могу, не то что нюхать или, тем более - пить.
А вот Абрамычу я даже хлебушка не принес. Но ничего: пройдет время, встану на ноги, и ничего для него не пожалею. И тут я понял: он стал для меня совсем родным. Также, как и тетя Бэтя. Что-то во мне меняется, уж и не знаю – к лучшему это или к худшему. И вообще ничего я в этой жизни толком не понимаю: похоже на то, что жизнь – отдельно, а я – отдельно. Нет, не постичь мне этого.




                11. ОПАНЬКИ.



Через пару дней родители соскучились по дому. По крайней мере, они так сказали. Провожали их дружно: как ни странно, пришел даже Владимир Васильевич. «Прощания славянки» не было, зато было в избытке слез и заверений в вечной дружбе и любви. Особенно постарался Степан, одаривший маму букетом роз, а папу – шматом сала и бутылочкой.
-Это в дорогу. Сало сам солил, кушайте на здоровье.
-Что сказал Степан – ака? – поинтересовался у меня отец.
-Что сало сам солил, и ждет вас снова в гости, - слегка прифантазировал я.
-Э – э, нет, сынок, - закачал папа головой, - Это мы его ждем. Скажи, что всем сердцем ждем. И учителя твоего вместе с женой тоже ждем. Всех ждем. Переведи.
Я перевел. Степан почесал в затылке:
-У нас с Людмилой отпуск в августе. Специально так подгадывали, чтобы на море поехать. А ну его, это море! Я что, моря не видел? А вот в этом Апс… Абстюбсинске не был. Мы поедем, правда, Людмилочка?
Да уж, если он так тетю Люду называет, то значит, что точно поедет. И та кивнула:
-Конечно, правда. А вы с Наташей с нами поедете?
-Ну, это у нас как хозяйка скажет, - подмигнул я благоверной. -  У нас в доме так заведено: все решает хозяин, а деньги хранятся у жены. Даст денег – поедем. Не даст – пешком пойдем.
Тут объявили отправление поезда. Еще раз расцеловавшись со всеми, мои самые – самые близкие люди вошли в вагон.
-Папа, мама! Мы все к вам в августе приедем! Ждите!
-Обязательно, сынок. Мы вас всегда ждем.
Они махали нам до самого поворота, несмотря на протесты проводницы, стремящейся закрыть дверь. Мы махали им в ответ. Да, еще раз убеждаюсь, что порой бывает полезно не знать русского: если бы мой папа знал, как его эта баба в синей униформе назвала, одним тельцем в поезде однозначно стало бы меньше. А она, дура, все ругалась и ругалась.
-Культура обслуживания, етит твою, - улыбнулся Степан.
-Не ругайся! - одернула его Людмила Михайловна, - Тут люди кругом, а ты ведешь себя, как портовый грузчик.
-А что я? Этой кудлатой можно, а мне нельзя?
Тетя Бэтя подхватила мою тещу за локоток:
-Людочка, Вы просто в Одессе не были. Пойдемте, я Вам расскажу, как нужно выбирать в порту рыбу. Или Вы не любите рыбу? Я Вам тогда про нашего соседа расскажу.
О чем они там разговаривали, я не слышал, но теща то всплескивала руками, то качала головой, а иногда даже посмеивалась. Как Ефимыч не старался подслушать, его дружно гнали прочь в четыре руки. Тот огорчился:
-Ну вот, весь день насмарку. Столько нового интересного не узнал. Шпионки, блин,  в юбках.
-Степан, не переживай ты так. Хочешь, одну умную вещь скажу? – усмехнулся Абрамыч.
-Ну да.
Абрамыч что-то слишком долго шептал ему на ухо, порой заглядывая тому в глаза. Степан от удивления аж рот открыл:
-Ты где это такого нахватался?
-От нее, - показал учитель подбородком на свою жену.
-Да – а, - задумчиво зачесал за ухом тесть, - Бросаю ругаться. Я всегда себя мастером по этому делу считал, а тут вон оно что. Это ж надо! Нет, я все понимаю, но такое завернуть! А ты что-нибудь в этом роде еще сказать можешь?
-Могу, - кивнул Абрамыч, - Но у Бэтиньки лучше получается, сочнее. Темперамент, знаешь ли. Вот она твою Людмилу Михайловну отпустит, ты подойди к ней и спроси. Она все направления укажет, куда тебе ходить не стоит. А возможно, и мне тоже. Кстати, Хо, у тебя паспорт с собой? А то боюсь, забуду.
-С собой, - недоуменно похлопал я себя по карману. - А зачем тебе?
-Надо. Есть такое слово. Давай сюда, не бойся, я верну, - и требовательно похватал воздух пальцами.
Завтра и послезавтра, и даже после – после того, как «после» уже было, я почти ничем не занимался: спал, ел, встречал Наташу, мы даже изредка с ней гуляли, остальное же время было целиком и полностью посвящено железному монстру. Кстати, в ЦАГИ его уже продули. Результатами нашей работы как-то поделился со мной Абрамыч самым нетривиальным образом: поздним вечером он кинул передо мной на стол газету «Социалистическая индустрия». Я, не глядя, смахнул ее со стола на пол (привычка, перенятая у хозяина: все лишнее – долой, и неважно - куда). Тот вернул газету на место, подняв с пола:
-Ты на вторую страницу посмотри, не побрезгуй.
Я фыркнул недовольно, но газету все же развернул. И не поверил своим глазам: там была напечатана наша с Абрамычем фотография - со свадьбы, похоже. А заголовок гласил: «Новое слово в мостостроении». Текст практически ничего не значил бы, если бы не три слова: «Двое свердловских ученых». Так, надо успокоиться и… И зачем Абрамыч эту газету мне под нос подсунул? Сейчас же работать не смогу, буду лишь сидеть сиднем и тихонько  собой гордиться.
-И как тебе? – заулыбался Абрамыч.
-Как-как, - облизал я внезапно пересохшие губы, -  Галстук вот у тебя на фотке криво, написано черти что, и вообще: почему не на первой полосе? Ладно, шучу. Ничего такого особо нового мы с тобой и не придумали, брехня все это. Скажи, эта статья – твоя работа?
-Моя, - самодовольно ухмыльнулся учитель.
-А зачем?
-Зачем? Имя, знаешь ли. И – мя! – сопроводил он каждый слог стуком пальца об столешницу, -  Надо всегда быть на виду, чтобы самый хороший кусочек урвать. А если вдруг война – наоборот, прятаться. У нас пока войны нет.
-Не знаю, - вновь уставился я в наш снимок, - Я как-то не умею быть на виду.
-И не надо, я сам все за тебя сделаю, - придурковато улыбнулся Абрамыч. -  Обидно, конечно, что у нас с тобой работа заканчивается, но ведь успели-то мы как раз вовремя. Так что послезавтра я все отношу, вернее, мы относим, в комитет по строительству, заодно и с нужными людьми тебя познакомлю. А дальше…
-Что дальше? – вдруг почувствовал я острое разочарование.
-Хо, я не знаю, как тебе сказать. Я хотел бы попросить тебя посчитать твою «восьмерочку». Только без спешки, без аврала, спокойненько так. Ты как, не против?
Я улыбнулся в растерянности:
-Абрамыч, я только за. Я уж боялся, что ты меня прогнать хочешь.
-Дурак ты, Джалдыбаев, - усмехнулся тот, -  Или ты этого еще не понял?
-Уже понял. Только мне ведь еще и французский сдавать.
-Да сдашь ты, не волнуйся, - отмахнулся тот небрежно, - Мне Бэтинька сказала, что прогресс налицо, вот только ты говорить боишься.
-В смысле – боюсь? – оторвал наконец я взгляд от газеты.
-Ну, слова знаешь, читать – писать умеешь, а сам сказать ничего не можешь.
-И что теперь делать? – и вправду я не знал, как справиться с ситуацией.
-Ладно, подумай: ты вот со мной на идиш говорил? Да. Вот и тут представь себе, что ты и на экзамене будешь разговаривать на знакомом тебе языке. Просто говори и ничего не бойся, слова сами придут, когда надо. И, знаешь, бросай ты эти бумажки, все уже считано – пересчитано не на один раз, лучше стол освободи.
-Зачем? – положив сверху газету, убрал я на стул альбом чертежей.
-А ты что, не знаешь, зачем стол освобождают? Сейчас коньяк принесу. Или про тебя каждый день в газетах печатают? Да еще и «ученым» называют, юнца безусого.
-Абрамыч, ну не надо так, - слегка задело меня его замечание за живое, - Ну не растут они у меня. Вернее, растут, но какие-то жидкие. И вообще: усы в жизни человека не самое главное, и неважно, есть они у тебя или нет.
-А вот у моей Бэточки есть.
И ушел, затворив за собой дверь. Что правда, то правда: усики у тети Бэти действительно есть. Перед самой свадьбой она их сбрила, чтобы поженственнее выглядеть, но теперь они отросли вновь. Эх, у нее бы на рассаду взять!
Сидели мы недолго, по большей части молчали. Слова были не нужны: мы оба понимали, что завершен титанический труд, и теперь вместо бешеной гонки за ускользающими формулами наступит непривычная тишина. Даже кажется, что будет чего-то самого важного, смыслоообразующего, и упорядочивающего жизнь, не хватать. Причастившись еще раз на посошок, я с газетой в руках побежал домой. Господи, как хорошо-то! И пусть слякоть под ногами, пусть этот противный сырой ветер дует в уши, мне все равно. Я иду домой, к любимой. Вот обрадуется, наверное, что пораньше вернулся. Но не тут-то было: в комнате на столе лежала записка: «Хобочка, я переночую сегодня у родителей. Целую. Наташа». С горя я пошел в курилку, поразмыслить над тщетностью бытия, да еще раз на газетку взглянуть: лестно все-таки. Вскоре в проеме двери показалась Сашкина голова:
-Вы не против, я возле Вас присяду?
-Издеваешься, да? – недовольно взглянул я на того, - И что ты вообще за мной все время следишь? Не убегу я никуда, и не рассчитывай.
-Я не слежу, я наблюдаю. Так что нечего так громко шваркать тапками по полу, тут и глухой услышит. А ты что это, журналистикой увлекся? Или опять свои крамольные газетки притащил?
-Да нет.
Во мне боролись два чувства: неприсущая мне скромность,  и неуемное желание похвастаться. Естественно, победило второе.
-На, смотри.
-Ничего себе! – аж открыл он от изумления рот, - Это ты – и в центральной прессе?! Ни фига себе. Опупеть можно. Ну, Толян, ты это… Молодец, одним словом, - и начал сворачивать газету в трубочку.
-Сашка, ты печатную продукцию-то отдай, - возмутился я наглостью грабежа, - Если тебе для досье нужно – завтра сам в ларьке купишь, от вашей конторы не убудет.
-Ладно. Извини, привычка, - вернул тот газету на стол.
-Ну да, клептоманией называется. Вы то чужие секреты крадете, то что-нибудь, неважно – что, лишь бы плохо лежало, к рукам прибираете.
-Не хами, - плюхнулся тот в свое кресло.
-Не понял. Кто из нас Квазимодо – ты или я? Сам напросился, еще и не такое скажу, дай только срок.
-Срок тебе прокурор даст.
-Чего?!
-Прости, опять что – то не то ляпнул, - замахал особист ладонью, - От тебя заразился, наверное. Глупо оправдываться, конечно, так что дай мне лучше сигарету.
Маньяк. Ей – богу, маньяк. И какой смысл этот табак нюхать? Не понимаю. Я протянул ему «БТ».
-Э, друг, а где твои американские? – недоуменно принял он балканскую сигарку.
-Они обратились в дым. Усе. Так что нюхай, что дают. Эти даже ароматнее.
Так мы и сидели: я курил, а он – нюхал, широко раздувая ноздри и прикрыв глаза. Прям Кощей Бессмертный какой-то: такой же горбоносый, чернявый и коварный. Только вот чахнет он не над златом, а над совсем другим, что поопаснее любого злата будет. И что его в своей профессии так прельщает? Власть? Может быть. Карьера? Тоже может быть. Но ведь, с другой стороны, он отлично понимает, что почти никакой пользы обществу он не приносит, а между собой и обществом железного занавеса не поставишь. Сочувствую я ему порой.
-Знаешь, - внезапно открыл он глаза, - пойдем лучше погуляем. Вон и дождик на улице кончился, как я слышу. Пройдемся, поговорим.
Еще бы он не слышал: уши-то, как у слона. Некоторые из его команды за это прозвали его «Чебурашкой», но старались при нем даже про мультики не вспоминать. Это было табу: не дай Боже Белый услышит. Я как-то был свидетелем, как он одного сотрудника из своего отдела чуть по стенке не размазал, благо оттащили. И лишь Юляшке позволялось звать его «слоником».
-А есть о чем?
 Тот хмыкнул:
-Поговорить всегда есть о чем, лишь бы человек был хороший. Подожди, сейчас я оденусь. Ты тоже накинул бы на себя куртешку, а то замерзнешь. Да и лапти поменяй.
Ну да: куда же Белый без пива: заперев дверь, он подал мне бутылку:
-Ну что, пошли?
-Я же не хочу, - из предосторожности чуть не спрятал я свои ручищи под мышки.
-Что именно ты не хочешь?
-Не знаю, - помотал я головой, -  Чего-то не хочу.
-Ну, ты и кадр. Ты уж определись, кукумария зеленоватая, чего именно ты не хочешь.
-Кто-кто?!
-Неважно, - поморщился Сашка, -  Дрянь какая-то морская.
-Да… Слушай, а ты не боишься, что я когда – нибудь обижусь? Я ведь могу, ты знаешь.
-Знаю, поэтому и не боюсь. Ты обижаешься, когда твоих близких оскорбляют, а к себе ты почти что равнодушен. Отвечай, идешь или нет? – и поднялся с места.
-Иду. Куда же от тебя, описторхоза, деваться?
Сашка с ухмылкой сунул мне «Жигулевское» в руки:
-Нашел же, как назвать. Хотя доля правды в этом есть: люблю я печень разрушать. Но больше всего – центральную нервную систему. Так что, пожалуй, я больше на энцефалитного клеща похож: вцепился один раз – и все. И ты уже попал. Вернее, пропал.
Мы присели на скамейку неподалеку от библиотеки. Было сравнительно тепло, даже доски после дождя почти высохли. За окнами малосемейки кто-то слегка веселился: даже гитара была. Пели вразнобой, но с душою. «Ваше благородие». Хорошая песня.
-Это опять у Швецовых гулянка, - кивнул в сторону окон Сашок, - Ладно, пусть пока попоют. Если до полуночи не уймутся, пойду усмирять.
-И что, часто они так? – с удовольствием отхлебнул я из горлышка.
-А ты что, сам не знаешь? – удивился тот.
-Нет. Я как приду домой, так это… Ну, это, и сразу спать. Сил больше ни на что не хватает. Честное слово. Я даже не слышу, как Наташа с утра на занятия с утра уходит. А эти твои, как их, Швецовы, меня и подавно не волнуют.
-Мнда, - и задумался, -  Слушай, а ты в детстве кем мечтал стать?
-Летчиком, а что?
-А я вот ментом, - грустно сплюнул Сашка под ноги, - Я им стал, но сейчас вот думаю: а может, как и ты, надо было мечтать стать летчиком?
-Это-то почему? – заинтересовало меня его отношение к выбору профессии.
-Да опостылело все, - вновь сплюнул особист, -  Бумажки эти писать, подглядывать – подсматривать, все надоело. А начальству все дай процент да дай. И где я его возьму, спрашивается? Нету теперь шпионов с врагами народа, извели всех, и правых и виноватых. А этим толстопузым все одно: сколько человек у тебя в разработке? Где результат? – нервно зажестикулировал тот, - Где признательные показания? Вот и приходится всякой там фарцой заниматься, чтоб хоть как-то отмазаться. Правда, в январе вот двух наркоманов задержали для разнообразия, но это же семечки. Подумаешь, травку курили. Я и сам даже попробовал, так ничего интересного, кашель один.
-Саш, ты извини, - уставился я на начинающий расцветать куст акации, - можно тебя спросить?
-Ну.
-Неужели ты совсем не боишься говорить вслух такие вещи? А вдруг я все-таки возьму и настучу, а мне за это мои собственные грехи простят?
-Толя, - укоризненно вздохнул собеседник. -  Я – профессионал. И я тебя насквозь вижу. Не боюся я тебя, милая Маруся. Лучше, чем воду в ступе толочь, покури еще разок, а я подумаю, да подышу.
Надышавшись воздухом мы, захватив пустую тару, пошли обратно.
-Толя, ты бутылку-то отдай, я их сдаю раз в месяц, - протянул он ко мне руку, - Или она тебе нужна?
-Да нет, Саш, я просто не знал, куда ее деть.
-Ну, тогда отдай. Вот проведу операцию «хрусталь», посидим еще, поговорим. Или еще по одной?
-Да нет, спасибо, я как-то… - пожал я плечами, -  Ну, не в себе я.
-Ладно, как хочешь. Пока, - и, махнув рукой, удалился.
Хочешь – не хочешь, а спать надо. Вот спать мне точно не хотелось. Почитать, что ли? Но глаз ни на чем не останавливался: все уже читано – перечитано. Вот разве что Библия… Раскрыв ее наугад, я наткнулся на фразу: «… мы не смеем сопоставлять или сравнивать себя с теми, которые сами себя выставляют: они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно». Дочитав послание Коринфянам до конца, я с чистым сердцем вернул книгу на место и лег спать.
Наташи не было даже утром. Я не знал, куда себя девать: или идти в институт ее искать, или еще что. Нет, в институт я не пойду: не дай Бог, там меня тренер выловит, и я опять кому-нибудь физию набью. Нельзя мне в таком состоянии на ринг выходить. Пойду-ка я лучше к Абрамычу, «восьмерочку» считать. Смотришь, за делом и время до вечера незаметно пролетит. Сказано – сделано. За окном уже темнело, когда в кабинет вошел хозяин:
-Привет! Что это ты тут делаешь?
-А, привет, - оторвался я от работы, -  Да как договаривались, мою схему считаю.
-И как? – наклонился тот над столом.
-Ну не за один же день! Когда мы прошлый проект считали, мы имели возможность хотя бы отталкиваться от базовых характеристик, которые нам ЭВМ выдала, а при существенном изменении конструкции они уже не работают, - принялся я говорить про наболевшее. - Ориентирами служить могут, и не более того. Так что, я думаю, если работать не спеша, тут где-то на год работы. Может, поговорить нам с программистами, быстрее же будет, а? – и с надеждой взглянул на учителя, - Мы бы пока просто общую концепцию задали, вариантов пяток, а эта железяка пусть считает. Как ты думаешь?
-Мыслишь ты правильно, только кто эту работу оплачивать будет? Я лично – нет. Тут и программистам заплати, и за работу машины: никаких денег не хватит. Так что считаем сами, не напрягаясь, никто нас не торопит. Дай посмотреть, что ты тут накарябал. Ты, кстати, ел? А то Бэтинька жалуется, что при ее появлении ты только сопишь, - и зашел мне за спину.
-Как это – соплю? – удивился я.
-Да так. Ты всегда сопишь, когда сердишься. Не замечал? Так, а это у тебя что? – поднял он газетку с тарелок, - Это что, я спрашиваю?
-Обед, наверное, - с удивлением воззрился я на посуду.
-А почему нетронутый?! – возмутился учитель.
-Абрамыч, ну забыл, наверное. Бывает. Увлекся, знаешь ли. Сейчас подогрею и съем.
-Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?! – продолжил атаку он.
-Так это… - взглянул на часы, и аж обомлел, -  Ну ничего себе! Все, я побежал.
-Куды?!! – схватил меня за рукав Абрамыч, - Твоя Наташа с моей Бэтей уже, наверное, второй чайник на кухне допивают.
-Это как это? – оторопел я, - А почему я ничего не знаю?
-А вот так это. Опять ты их запугал. Нехорошо так с дамами обращаться, не по-джентельменски это.
Вот ведь Ешкин кот, елки – палки, и сикось – накось! Я после матери Терезы, наверное, самый мирный человек на Земле, а тут такие сюрпризы. Боятся они меня. Да я сам себя больше боюсь, а уж на Наташеньку руку поднять, или на тетю Бэтю – это только в страшном сне может присниться. А и то – вряд ли. Хотя сны – штука сложная, они и вещими бывают. Боже упаси.
-Абрамыч, я это…
-Ладно – ладно, я все понимаю, - пожевал тот задумчиво губами, - Как там в «Звезде и смерти» поется? «Только слов не надо, все слова стары, берегите силы для другой игры».
-Какой еще «Звезде и смерти»? – удивился я.
У Абрамыча что, совсем крыша с нашим мостом съехала? Про звезду да про смерть заговариваться уже начал. Нет, про звездную болезнь я, разумеется, слышал, но зачем же про смерть-то? Я еще раз пристально взглянул на учителя: нет, такой точно еще сто лет проживет, лишь бы ему дали мост или через Берингов пролив спроектировать, или что-то подобное, дабы его имя навеки в грядущем звездой… Тьфу! Опять звездой! Короче, сияло.
-Хоакина Мурьеты. Не слышал, что ли? – ехидно ощерился учитель.
-Нет.
-Вот ведь счастливый человек, - погладил тот меня по плечу (и что за привычка?), - А моя Бэтинька эту рок – оперу очень любит. Понимаешь, что это значит? А мне страдай… Ладно, пойдем, кое в чем мне поможешь. Ты ведь в технике разбираешься, я надеюсь?
-Ну, так, постольку – поскольку, - не переставал я удивляться фантазии Абрамыча.
-Вот и пошли, только тихо: это сюрприз для Бэтиньки, - и поманил меня за собой.
В гостиной стояла большая коробка с надписью «Панасоник».
-Это что?  - уставился я на нее.
-Проигрыватель, - подмигнул тот, -  Давай распакуем, поставим, а потом и женщин пригласим. Я им сказал, чтобы из кухни не выходили: весь кайф обломают.
-И где ты таких словечек нахватался? Вроде интеллигентный человек, - до мозга костей заинтересовала меня коробка, вернее, ее содержимое.
-Да от таких же разгильдяев, как и ты. Так, ты держи коробку покрепче, а я доставать буду. Тяжелая, зараза, - закряхтел тот, не в силах достать аппараты из аккуратной, расписанной на английском, тары, - И что они сюда столько пенопласта напихали?! Нет, не могу. Давай ты попробуй.
Я посмотрел на коробку. Абрамыч ведь на самом деле старался, тащил:  я это отлично чувствовал, даже вниз коробку подергивал. Приклеено оно там, что ли? Так, а это что за рисунки? Ну вот, теперь все понятно: как говорится, инструкцию читать надо. Хозяин замахал было в отчаянии руками, но я уже перевернул упаковку, и потянул ее на себя. Аппаратура осталась на полу.
-На, - протянул я ему пустую коробку, - а еще кандидат технических наук.
-Ну да, надеюсь, скоро доктором стану. А ты это как? – опешив, смотрел тот на черные гексаэдры, игнорируя картон, который я совал ему в руки.
-Ты сбоку-то посмотри, там все русским языком нарисовано, как доставать надо.
Покидав в освободившуюся тару пенопласт с упаковочной пленкой, я воззрился на эту странную ерундовину. И куда тут пластинки вставлять? Хоть и большая бандура, но пластинка все равно больше будет. Непонятно. Я спросил об этом у Абрамыча.
-Потом покажу, - отмахнулся он, - Тут не пластинки, а эти, как их, лазерные диски вставляются. Сам потом посмотришь, вон они, в пакете. А теперь хорош разговаривать, давай провода тянуть. Так, а куда сам-то аппарат ставить? – и растерянно зашарил глазами по комнате. -  Не телевизор же убирать!
-А может, вот сюда, над телевизором, вместо справочников? – провел я по толстым, пыльным корешкам, - По-моему, как раз войдет, и даже место останется.
-Так оно же тяжелое! – нерешительно посмотрел хозяин на аппаратуру.
-А справочники твои что, легче будут?
-Да нет, пожалуй, даже потяжелее, - выпятил он в раздумье нижнюю губу, - Слушай, а забирай их себе, я ими все равно не пользуюсь: все, что мне надо, и так в кабинете есть. Заберешь?
-Спасибо, заберу, только не все сразу.
-Вот и хорошо. Тащи их пока в прихожую, в уголок, а я провода распутывать буду. У – у – у! - сморщился он, - И тряпку мокрую принеси, пылищи – не продохнуть.
Пришлось сначала стереть пыль с книг, потом отнести их в прихожку, под подозрительными взглядами из кухни, потом опять протирать пыль, но уже с полки. Я раз пять бегал в ванную тряпку полоскать. Да, видать, на самом деле Абрамычу эти справочники не нужны.
Так, теперь проводочка. Надеюсь, справимся. Все оказалось проще пареной репы: правая колонка, левая колонка, четыре подпружиненных зажима, все подписано, даже мне понятно. Осталось водрузить эту монстру на место и расставить колонки. Абрамыч взял командование на себя:
-Ты молодой, так что лезь наверх, я уж как-нибудь снизу похимичу. Провода получше спрячь, чтоб не видно было.
Прошло еще минут двадцать, прежде чем хозяин нажал первую кнопку. До чего же интересно! Даже табло цветное есть. И мы, как два аборигена, пошли путем научного тыка: нажмем на кнопочку и смотрим, что из этого выйдет. Иногда что-то там жужжало, шипело, но куда засовывать эти диски - ну совершенно непонятно! Наконец сверху из корпуса поднялась крышка. Под ней – круглое углубление. Так, и что теперь делать? Инструкция – на японском, а даже я при всей своей узкоглазости на японца никак не тяну.
-Это. Давай сделаем так, - неуверенно сказал хозяин, - достанем какую-нибудь пластинку и туда ее вставим. Должно ведь заработать? Так, давай посмотрим, что у нас тут есть. Нет, это не пойдет, это тоже, это… тебе Бетховен нравится?
-Ну, пойдет, - неопределенно ответил я.
-Значит, не пойдет, - отложил тот коробочку в сторону, - Ага, вот есть вальсы Штрауса. Это пойдет?
-Пойдет.
Абрамыч начал остервенело вертеть в руках прямоугольную коробочку:
-Вот ведь гады. Со всех сторон целлофаном запаяли, и как теперь открыть? Придется за ножом на кухню идти.
-Дай я, - протянул я руку, надеясь на авось и смекалку.
Вскоре дефлорированная коробочка вновь была в руках у Абрамыча. Тот бережно достал переливающийся всеми цветами радуги диск и нежно положил его в углубление. Достаточно было легкого нажатия, и крышечка закрылась. Опять зажужжало, но вскоре стихло. Абрамыч трясущейся рукой нажал на «плэй».
Заработало! Повернув ручку громкости почти до максимума, Хозяин обхватил меня и попытался потанцевать. Не тут-то было! Мало того, что я вальс танцевать не умею, а уж с мужчиной… Тут из кухни прибежала наша «сладкая парочка».
-Это что тут у вас? А это еще что?
-Бэтинька, это тебе подарок на День рождения, - счастливо расцвел в улыбке хозяин, - До него же всего час остался?
Тетя Бэтя, как завороженная, подошла к этому чуду техники:
-И что, оно работает?
-Ты же слышишь. Тут вот еще пластинки есть, - продемонстрировал тот стопочку, - Я не проверял, как они играют, но, наверное, так же хорошо.
-Бобочка! Я тебя люблю! Ты просто золото мое. Ой! Опять небритый, - после поцелуя отстранилась она от мужа, - Ну когда ты бриться-то начнешь хотя бы два раза в день? Колешься ведь! Так, мальчики, вы ставите стол, а мы с Наташенькой пойдем на кухню. Кстати, вы с Хобочкой сегодня у нас ночуете. День рождения, - он ведь раз в году.
Пока женщины гремели посудой на кухне, мы с Абрамычем мучили новоприобретенный агрегат. Что ни говори, а забавная вещица: и кассеты можно вставлять, и радио слушать. Да еще и лазерные диски впридачу. Жалко, что в инструкции лишь невнятные картинки да иероглифы. Сам черт ногу сломит. Зато буклет мне понравился: красочный, и по-английски слова написаны. Может, Наташа переведет, а то что это все значит – не пойму. Цифирки какие-то бессмысленные, и не более того.
-Абрамыч! – укорил я своего учителя, - Ты что, раньше-то сказать не мог?
-Про что? – оторвался тот от любования техникой.
-Про День рождения.
-Ай, не смеши меня уже, молодой человек, - наморщил тот свой крючковатый нос, - У тебя и так-то денег – петух наплакал.
-Не понял. Это же кот наплакал.
-А у меня – петух. Куры не клюют, вот петух и плачет. Давай вот сюда стол поставим, удобнее будет, - и взялся за край стола, глазами показывая, куда нужно переместить мебель.
Мы сидели часов до четырех, слушая музыку и разговаривая о всякой ерунде. Кушанья, как всегда, были обильные и отменные: чувствовалась школа Одессы – мамы. Красота. А для нас с Наташей – еще и экономия.
Слегка невыспавшиеся, мы сразу после завтрака поехали с кипой документации в центр, в горком партии. Нехорошее здание: серое такое все, и, несмотря на обилие барельефов и прочих архитектурных изысков, мрачное. Даже шпиль со звездой не спасает. Вот и он, комитет по строительству. И, если я тащил одни бумаги, Абрамыч принес неведомый пакет. Вздохнув, он без стука открыл дверь:
-Здравствуйте, Владлен Михайлович! Позволите?
-А, здравствуйте, дорогой Вы мой. Проходите, прошу Вас, - встал из-за стола представительный мужчина в галстуке, - Так, а это с Вами тот самый вундеркинд? Представьте хоть.
-Это Анатолий. На самом деле его зовут Хобдабаем, но лучше так, как проще, правильно я говорю?
-Правильно. Ну, показывай, молодое дарование, что принес, - и жестом показал на стоящий буквой «т» стол.
Я начал разворачивать чертежи, уже даже собирался давать объяснения, но хозяин меня остановил:
-Спасибо, мы тут сами как-нибудь разберемся, ты иди пока, погуляй.
Вот те на. Это что, называется с нужными людьми познакомить? Вот ведь Абрамыч, весь он в этом. Нет, чтобы просто сказать, что ему носильщик нужен, а он: познакомлю, познакомлю. Обидно как-то. Я топтался возле кабинета еще битый час, наверное, и наконец двери открылись:
-Заходи!
Ладно, зайдем, посмотрим. Занимались они чертежами, как же! Коньяк они пили, а не работали! Владлен Михайлович привстал, протягивая мне рюмку:
-Ну что. Много лестного я тут про тебя услышал. Так что давай, за знакомство.
-Спасибо, я польщен. За знакомство! – нерешительно поднял я третий бокальчик.
На прощание хозяин протянул мне кусочек картона:
-Обращайся, если что, - и подмигнул.
Попрощавшись, мы отправились восвояси, каждый со своим настроением: Абрамыч сиял, как солнышко в пустыне, я же недоумевал, вертя в руках визитную карточку. Впервые вижу, как она выглядит. Надо будет себе такую же нарисовать: солидно.
Потом был день, потом – еще один, и внезапно наступило лето. Наташа успешно сдала экзамены, я дозубрил - таки французский, чем невероятно удивил Веру Дмитриевну. Надо исполнить еще три обещания. Я купил два подарочных пряника, и направился с одним из них к Наталье Александровне. Другой я оставил в деканате, на хранение, и направился на кафедру социологии. Кто бы знал, как я не люблю пить чай, и молчать при этом! Но Наталья Александровна просто смотрела на меня, улыбаясь, даже от пряника лишь самую малость отъела. Так у нее этот надкусанный кусочек и остался лежать на блюдечке, когда я уходил. О чем она думала, глядя на меня? Может, что-то такое из жизни вспоминала? Странный народ эти гуманитарии.
Сейчас со вторым пряником в чертежный зал – и все. Ну, или почти все. Слава Богу, зал открыт: похоже, пересдача идет. Точно пересдача -  знакомые все лица: им сколько не объясняй, все равно толку не будет. Вон и Эдик пыхтит у кульмана, нервно грызя карандаш. Так, Петровны не видно: наверное, по рядам ходит. Надо помочь товарищу.
-Эдик, привет! – сказал я шепотом, - Что, проблемы?
Тот лишь поднял с тоской на меня свои серые арийские глаза. Как же у него фамилия? Помню, что немецкая и сложная, но вспоминать некогда.
-Задачу давай, только тихо. Ага, все понятно. На кой черт ты эту белиберду начеркал, все же просто. Место дай.
Пара минут – и дело в шляпе. Часть его глупостей пришлось стереть, остальное дочертить по – быстрому, пока не засекли. Может, там кому-то еще помощь требуется.
-Все, трояк точно есть. Подчисти еще немного, подрисуй. Все, пока.
Я вовремя успел: навстречу по проходу важно и грозно шла Петровна:
-Здравствуйте, Джалдыбаев. Что это Вы тут делаете?
-Здравствуйте! Я наконец-то все сдал, и вот, сразу к Вам, на чай напрашиваться, - и продемонстрировал коробку с пряником.
-Это хорошо, что Вы нас не забываете. Милости прошу. Чайник сейчас поставлю. Вы рассказывайте, как у Вас дела, как семья. Вот только одна просьба: больше к этим бездарям не подходите.
-Ну не такие они уж и бездари. Вон Сашку Пономарева вижу, так он лучший по программированию. И с математикой и физикой у него полный порядок. Вон Лена, не помню фамилии, она очень усердный человек, просто без пространственного воображения. Не удивлюсь, если у нее все аккуратно и красиво, но либо масштаб не соблюден, либо проекции не там, где нужно, расположены. Может, дадите мне десять минуточек, пока чай заваривается, я быстренько оббегу тут всех, сам делать ничего не буду, так просто, на ошибки укажу. Вам ведь тоже слишком много «неудов» не надо?
-Хитрец, - улыбнулась она, - Ладно, разрешаю. Но - не больше двух минут на человека.
Я взглянул на часы. Все, время пошло. Не задавая лишних вопросов, я брал у каждого студента его задание, сверял с чертежом, делал замечания и двигался дальше. Ага, вот и аккуратистка Леночка. Так, здесь все чистенько, тут тоже хорошо, даже отлично. Ну не верю я, что у нее - и вдруг ошибок нет! Ну, вот ты и  нашлась, зараза.
-Леночка, солнышко, где у тебя разрез?
Та посмотрела на свою юбку.
-Да не там ты смотришь! Ты на чертеж смотри! Вид должен быть откуда? А у тебя – совсем с другой стороны. Вид А – А видишь? Стрелки куда? Стирай быстро и переделывай. Поняла?
-Поняла. Как же это я так? Спасибо, Толя! А тебе ничего не будет, что ты мне подсказываешь?
-Я всем подсказываю, мне разрешили. Все, удачи, я дальше побежал.
Последним был все тот же Эдик, с которого я и начинал, правда, еще несанкционированно. Ну что, вполне прилично, если не считать, что цифры корявые, линии – неуверенные. Да уж, ужасный почерк. В общем и целом одобрив его работу, я просто указал ему на  наиболее неудачные символы, и пошел пить чай. Петровна все время двигалась за мной на некотором отдалении, наблюдая, что я буду советовать студентам, и что они будут делать после этих советов.
И кто это придумал пить чай с сахаром? Я не успел ничего возразить, как Петровна уже набухала мне две ложки, да еще и с горкой. Вот, теперь придется запивать сладкое сладким.
-А Вы хорошо работаете. Не удивлюсь, если они сегодня все сдадут.
- Спасибо, у меня учитель хороший, - душевно страдал я от сладкого чая, но вида старался не подавать.
-Льстец Вы, Джалдыбаев. Я гляжу, Вы на часы посматриваете. Торопитесь?
-И да, и нет, - кивнул я, - Просто не люблю работу на потом оставлять.
-А что за работа? Вот эта? – достала она из стола знакомую газету.
-Примерно эта. Я сейчас просто другую схему пробую посчитать. Так, для интереса, можно сказать.
-Это хорошо, когда интересно. Спасибо Вам, что зашли. Ни пуха, ни пера Вам. До свидания.
Распрощавшись с ней, я побежал исполнять самое главное обещание: надо написать письмо брату. Закрывшись в кабинете у Абрамыча, я долго не мог начать. Как перед ним оправдаться, что столько времени не писал? Как сказать, что я люблю его? Не огорчится ли он? Не будет ли завидовать младшему брату? Сколько вопросов, а ответ один: буду писать правду. Я верю: Саша все поймет. Я уже закончил писать, даже вложил фотографию со свадьбы в конверт, как случилось невероятное: в комнату зашел Абрамыч и положил на стол ключи и паспорт:
-На, держи. Можешь хоть завтра переезжать: Василич уже съехал. И еще: у тебя Наташа на каком месяце?
-Чего?! – впал я в ступор, - Что ты сказал?
И тут до меня дошло.
Опаньки! Опаньки…



              12. ЛЕТО, АХ ЛЕТО!


Лето выдалось хорошим, добрым. Это года могут быть недобрыми, а лето – никогда. Порой мы с Ефимычем колесили на его «Жигуленке» по области, выбирая хороший участок или дачу, иногда наше мероприятие заканчивалось банальной рыбалкой или купанием, но мне это нравилось - быть с ним вдвоем: Наташу из целей безопасности мы с собой не брали. Мы даже на зону к брату успели съездить, благо недалеко, около двухсот километров по тагильскому тракту. Нашу «дачку» он принял с благодарностью, все расспрашивал про маму, про папу, про Наташу. Про себя почти не рассказывал, но я понял, что на жизнь он не жалуется, даже более того: ему тут нравится. На руках появились наколки, движения нехорошие, блатные, да и посылку у нас почти не досматривали, когда я показал свой паспорт и сказал, что приехал к брату. Ну, разве что так, для проформы. Не нравится мне все это. Надо будет отцу сказать, пусть съездит, поговорит, а то не дай Бог пропадет герой моего детства Искандер с этими уголовниками. Помню, он всегда меня защищал, когда я был совсем маленький, потом драться учил, а затем мы уже с ним вместе и против ватаги могли выстоять. Несправедливо будет, если он станет таким же, как они.
Наконец, уже где-то посередине июля, я приглядел один дачный участок в Горном Щите. Степан был со мной полностью согласен: и земля хорошая, удобренная, и дом справный, да и баня есть. Даже речка с карасями и прочими там водоплавающими рядом. Встал вон спозаранку – и сиди себе, уди. Городские приедут – а уже поздно, мое место всегда при мне останется. Да и на зимнюю рыбалку милое дело: замерз - пошел домой, отогрелся. Красота. Пусть дороговато, но участок того стоит.
Дачу решили взять напополам: половину дает он, половину – я. Кстати, после того, как мне Абрамыч гонорар за мост выплатил, я с ним не только за квартиру расплатился, еще вот и на пол – дачи хватило. Даже джинсы себе новые на Шувакише  купил. Наташе не стал: как на нее сейчас мерить? И я купил ей в комиссионке просторненькое французское платье (Господи, опять французское!) с расшитыми цветочками вставочками. Красивое такое, мне очень понравилось. Наташа в нем выглядела, как Мадонна. Правда, пока что без младенца. Мы с ней частенько гуляли на Шарташ, загорать и купаться. Одно затруднение: женушка стала очень бояться дорог, и если мы обычно с ней гуляли, сцепившись друг с другом мизинчиками, то теперь возле каждой дороги она крепко сжимала мне руку и умоляла не торопиться. Я и не торопился: куда мне торопиться? Вся жизнь еще впереди, и сколько там еще будет мостов, домов, и прочего – совсем неважно. Важна семья и дети. А вот их я хочу как можно больше.
Кстати, о мостах: свою работу я почти забросил: часок – другой в день, и обратно, домой, к Наташеньке. А если она спит, то к книжкам - мне Василич почти всю свою библиотеку оставил: читай – не хочу. Я даже специально вытащил журнальный столик с креслом на балкон, выкинув оттуда неведомого назначения хлам. Получилось вполне приличное рабочее место: можно и почитать, и покурить, никому не мешая. Вот если бы его еще и застеклить, как некоторые делают, совсем было бы хорошо. Но, к сожалению, денежки имеют скверную привычку заканчиваться, и средств у меня осталось только на то, чтобы навестить родителей, а это – святое.
И в начале августа мы всем скопом (я, Абрамыч, да Степан, все со своими женами), отправились в Актюбинск. Все нагрузились подарками, Людмила Михайловна даже украдкой показала мне брошь с малахитом, которую она приготовила для моей мамы. А вот я не взял с собой ничего, кроме Наташи. Мне кажется, что одного, - вернее, двух – подарков моим родителям будет достаточно для того, чтобы они были счастливы. А что еще любящему сыну надо? Правильно, чтобы родители счастливы были и жили долго.
После Свердловска мой родной город показался мне маленькой деревушкой. Конечно, в Свердловске тоже частный сектор есть, но тут это почти повсеместно. Мне даже слегка неудобно стало за мой любимый городок. Зато как я был горд, когда нас вышла встречать, наверное, вся улица. Некоторых я почти не узнавал, но радовались все. Были и хлеб – соль, и лаваш с кумысом, и поцелуи, и объятья. Тетя Бэтя даже сказала, расчувствовавшись от такого приема:
-Что ж вы со мной делаете? Или это уже Одесса?
Мама просто плакала, отец с улыбкой пожимал всем руки, но мне казалось, что он тоже растроган до глубины души. Наконец, остановившись возле Наташеньки, он спросил у меня:
-Это то, что я думаю?
-Думать вредно, папа. Действовать надо.
-Ну, сынок! Ну, дочка! – и трижды расцеловал зарозовевшую от смущения Ташеньку, - Ай да молодцы, порадовали старика. Теперь и умирать не страшно.
-Подожди умирать, пап. Правнуков сначала дождись, а там посмотрим.
-Хорошо, сынок, я еще поживу, - украдкой вытер тот слезы, - Пойдемте, дорогие мои, стол уже накрыт.
Это был не стол, а мечта моей юности: целая взлётно – посадочная полоса, только заставленная тарелками – мисками – барашками, да поросятками. Жуть. Зато, по всей видимости, здесь перебоев со снабжением еще нет. Хорошо, что моя общажная братия этого не видит: я бы тут же умер от икоты. Пока все рассаживались, я повел Наташу показывать наш приусадебный участок. Особенно ее заинтересовали арбузы:
-Они что, тут растут?
-Да нет, они тут плодятся и размножаются. Только ты этого не увидишь: они очень стеснительные. Вон видишь, сколько их в этом году наплодилось? – обвел я мини – бахчу рукой.
-И что, вкусные? – наклонилась она к круглому полосатику, - А почему они такие маленькие? Можно я один сорву? Какой лучше, тот или этот?
-Пух – х. Столько вопросов за один раз. Первое: вкусные. Второе: маленькие потому, что сорт такой, другие здесь плохо растут. Да и эти-то только потому, что арык рядом. Видишь вон канаву? – указал я на край участка, - Это арык и есть.
-Ой, как интересно! Ни разу в жизни арыка настоящего не видела! – захлопала в ладошки Наташа, - Ты дальше рассказывай, а я арык посмотрю.
-Так, ты меня перебила. Что третье-то?
-Про арбуз.
-Про арбуз, про арбуз, - задумался я. - И что еще про него?
-Я сорвать его хотела, пустоголовый ты мой.
-А, ну да, конечно. Только я сам выберу, который получше. Хорошо?
-Конечно.  Но срывать я все равно буду сама: я этого еще никогда не делала.
-Не пойму, зачем тебе арбуз? У тебя вон свой, вернее, наш, какой арбузик есть. Ты не против, я еще раз послушаю? Так интересно порой: там у тебя кто-то стучится, о чем-то думает, а мы его все ждем и ждем. Так я послушаю? – и прильнул ухом к ее животику.
-Хорошо тебе. Ты вот послушать можешь, - поглаживая мои упрямые волосы, ласково проговорила она, - а я вот только чувствую.
-А я, наоборот: слышу, а почувствовать не могу. Так что мы и тут дополняем друг друга, правда?
Краем глаза я увидел, что за нами кто-то наблюдает из-за дома. Так и есть, отец. Широко улыбаясь, он смотрел на нашу идиллическую картину. Заметив, что его увидели, он спросил:
-Может, за стол пойдем, дорогие мои?
-Пап, тут Наташа арбуз выбирает, может, ты поможешь?
-Конечно – конечно! – подошел к нам тот, - Дочь моя, я сейчас все тебе расскажу об арбузах. Пойдем, вон видишь, этот лежит? Ему еще рано, вот и листочки еще не пожухли, твердые совсем. А вот этот уже лучше. Но лучше всего…
-Пап, ты не забыл, что она казахского не знает?
-Ах, ну да. Ну да неважно: все равно поймет, я вижу. А сына или дочку ты нашему языку учи, не помешает.
И они пошли дальше осматривать бахчевые. Что папа там рассказывал, я не слышал, но порой они напару склонялись над тем или иным арбузом, папа его постукивал, потом то же самое делала Наташа, оба кивали согласно и двигались дальше. Может, мой отец и прав, и пресловутые языковые барьеры – только для очкастых умников, а для простых людей их просто не существует. К примеру, не знаешь ты, как по-английски «таможня», и идешь себе смело, как будто так и надо. И никакие барьеры тебе не страшны. А очкарик увидит, прочитает, засуетится, - и все, пиши пропало. Отберут у него водку, как пить дать.
Наконец, вволю наговорившись, они вернулись ко мне. Вся такая счастливая – счастливая Наташа несла арбузик, держа его на вытянутых руках:
-Вот, Хобочка, мы выбрали. Папа у тебя просто замечательный рассказчик. Мне кажется, я почти все поняла. А ягодку где помыть можно?
-Какую ягодку? – в непонимании заморгал я.
-Арбуз. Это же ягода.
-Арбуз – ягода?! – постучал я пальцем по арбузику, как будто бы рассчитывая на ответ, - Да ты что? Я ничего не понял, может, ты себя плохо чувствуешь? Это же бахчевая культура.
-Правильно, - кивнула согласно жена, - Но арбуз,  - это ягода. Хоть у кого спроси. А чувствуем мы себя хорошо. Нам здесь нравится.
-Нам. Ваше Величество, может, и футбольный мячик тоже ягода? Только на земляничной поляне выросшая.
-Ой – ой – ой! Еще и «Битлов» сюда приплел, меломан. Энциклопедию читай, она у нас дома стоит. На вот лучше арбуз, то есть – ягодку помой, - сунула мне в руки этот то ли овощ, то ли фрукт. А может, и на самом деле ягоду. У тети Бэти надо будет спросить.
Странные они существа, эти женщины. Как она так быстро про «Битлов» дотумкала? Видимо, на самом деле у них интуитивное мышление развито лучше, чем у нас.
-О чем задумался, сынок? – взял меня за руку папа.
-Не знаю. Вот вы с ней говорили – она тебя понимала. Она говорит – я ее порой не понимаю. Странно как-то все устроено в этом мире. Вот мне сейчас арбуз мыть, который я совсем не хочу, – а зачем? Коряво все, нелогично. Ну, да ладно. Пап, а кто у нас теперь новый баксы?
-Я, - просто ответил тот.
-Вот те на! Пап, это великая честь, я очень горд за тебя.
-Ладно, погордись лучше за Искандера. Он раньше, чем через год, выходит.
-Да ты что?!- обрадовался я, - А он мне ничего не сказал. Я же месяц назад к нему ездил. Странно.
-Ну и как он там? – заинтересовался отец, аж ноздри затрепетали.
-Мне не понравилось, честно говоря.
-А что такое? Болеет? – забеспокоился тот, - Мне пишет, что здоров, и кормят хорошо. Что друзей себе новых нашел, тоже пишет.
-Вот эти самые «друзья»-то мне и не нравятся. Понимаешь, такое ощущение, что он там прижился, даже наколки сделал, - и я поморщился, - Он же добрый, доверчивый, а там волки сидят, не дай Бог его на что подобьют. Ты бы съездил к нему, поговорил.
-Да, расстроил ты меня, сынок, - поник отец, - Но правду знать надо. Надо будет к вам зимой съездить, может, даже на Новый год. Заодним и новоселье справим.
-Вот это хорошая идея. Я сам тебе хотел предложить, но ты меня опередил. У нас теперь много места, квартира-то большая, даже с балконом. И вот еще что: мы со Степаном тут напару дачу купили, там даже жить можно, - невесть зачем похвастался я.
Почему-то с грустью посмотрев на меня, папа сказал:
-Сын мой, запомни: как огонь обжигает тело, так успех обжигает сердца. Пойдем арбуз мыть, который ты не хочешь. Я тут кран для полива на стенке установил, удобно. Ты держи, а я воду включу.
Страшный все-таки человек мой папа: я вот вроде немыслимого за столь короткий срок достиг, похвалы ждал, а тут… Да, он ведь теперь баксы, ему неправду нельзя говорить: закон запрещает. Неписаный, конечно, но издревле свято чтимый. Кто пойдет против закона? Кто пойдет против баксы? Секретарь горкома? Он что, идиот? Нет уж, он лучше приедет и посоветуется. Или машину пришлет, чтобы привезли – отвезли. Сложно, наверное, сейчас моему отцу, ой как сложно: и в политике разбираться, которую он на дух не переносит, и местные конфликты разгребать. Не позавидуешь, одним словом.
Сколько мы пировали, я не помню, скажу лишь, что с утра глаза у Наташи были укоризненные. Утешало одно: Абрамычу с Ефимычем, похоже, досталось еще больше. Они, как пришибленные, сидели на веранде, и пили воду из-под крана.
-Ну и где ты шлялся? – прохрипел Степан.
-Во сне. Мне там понравилось, знаешь ли. Там пиво с утра наливают.
Тот застонал:
-Ты что, специально? Скажи лучше, магазин тут где?
-А зачем тебе? Все равно же еще одиннадцати нет, - взглянул я на часы.
Тесть мученически закрыл глаза:
-Слушай, хочешь, я прямо здесь сдохну? Что хочешь, делай, но похмеляй.
Ох ты, Господи! Прислал же Бог тестюшку! Придется идти к маме, выпрашивать. А то ведь и на самом деле окочурится. А мама, надеюсь, поймет и простит. Мама, вздохнув, поняла и простила. Правда, не очень: выделила всего поллитру водки с одним стаканом и лепешку, добавив: «Айран я сама принесу. Если опять безобразничать начнете, я отцу пожалуюсь». Но мужиков и это скромное приношение вполне устроило. Подождав, пока они придут в адекватное состояние, я спросил:
-А что вчера было-то? Мама говорит, что куролесили. Правда, нет?
-Угу, куролесили, - довольно ответил порозовевший Степан, - Особенно ты с твоим папой. Казахские народные пели. Я вот тоже слушал, даже подвывать пытался, но потом надоело. А ты, Абрамыч?
-Я тоже слушал, - с удовольствием нюхал учитель лаваш, - А потом мы еще с тобой плясали, но ты упал вон на тот куст роз и больше не плясал. Не помнишь, что ли?
-Обана! – посмотрел Степан на ладони, - А я-то все думаю, отчего это у меня все руки исцарапанные. Розы жалко, конечно, - оглянулся он на цветник, - да уж, сильно помял. Но руки все равно жальчей. И спину с задницей, даже сидеть больно. Эк меня вчера! А все ты, зятек, с твоими песнями. Слушай, а вроде бы вчера даже скрипка была? Или я что-то путаю?
-Да ничего ты не путаешь. Здесь же вчера гости были? Были. И евреи тоже. Вот под их скрипки мы с тобой и плясали. А под их песни, - кивнул Абрамыч на меня, - хоть умирать ложись. Тут уж не до танцев. Вот скажи мне, Хо, почему у вас, казахов, как и у русских, все песни такие грустные? Как выпьете, сразу такое затянете, что любой волк обзавидуется. У нас вот как-то повеселей будет. Назовите мне хоть одну вашу веселую песню, и я признаю себя неправым.
-А что же тут думать? – воскликнул Степан, - «Пидманула – пидвела».
-Ну и что, друг мой Ефимыч, в ней такого веселого? – усмехнулся Абрамыч, - Пидманули тебя и пидвели. Усек? Что еще предложите, мыслители? Да ничего! Я даже помогу вам, если хотите. «Валенки»? Валенки – это хорошо, но то, что они старые и неподшитые – плохо. Не в чем на свидание девушке пойти, что же в этом хорошего?
-А «Калинка»? – спросил я.
-И что «Калинка»? Ты вот слова помнишь?
-Нет, - помотал я головой.
-Вот то-то же. У вас все песни либо с подтекстом каким-нибудь мерзопакостным, либо… Ну, либо уж слишком официальные, для парада. Радости в ваших песнях нет, простой человеческой радости, - продолжал настаивать на своей точке зрения тот.
-Глупый ты, Абрамыч, - возразил я, - в жизни нормального человека, а не психа, нет места безудержной радости и… как бы это сказать? А, может, так: абсолютно безысходной тоске. И в наших песнях это отлично видно: да, они грустные, но в них есть душа и надежда, есть светлые чувства, понимаешь? Это тебе не гопака отплясывать.
-Ладно. Понял, наливаю. А лучку нет? А то я лучок под водочку очень даже уважаю.
Странные они, эти евреи: сегодня могут порицать Россию за антисемитизм, а завтра открыть в Москве еврейскую школу, следующий год объявить у себя, к примеру, годом Чехова или Толстого. Странная позиция. Это то же самое, что из тарелки с борщом повылавливать все мясо, а потом остатки в негодовании вместе с посудой бросить на пол: «Что это вы мне за баланду тут принесли?». Ладно. Не мне их осуждать, сам таков. Вот такие вот дела.
Так, кому не нравится рыбалка – тот может дальше не читать. Да и я, пожалуй, не буду.  Но отдых все равно получался как-то по - туземному: рыбалка, охота, холмы – барханы, старенькая «Победа» на вечно сдувающихся колесах, которые то и дело приходилось подкачивать. Экзотика, одним словом.
По вечерам порой заходили друзья детства, интересуясь моими делами. Заодно и угоститься не забывали. Но вдруг заявились всем скопом, даже незнакомый народ был.
-Хобдабай, - выступил вперед Андрюха с конца улицы, - Мы знаем, ты не слабак. Нас тут летуны на футбольный матч вызвали. Вратарь у нас Венька будет, а ты, может, в полузащите побегаешь? Ты же шустрый, я помню.
Вся команда смотрела на меня слегка настороженно. Из ребят я знал едва ли половину: может, кто-то подрос за те годы, пока меня здесь не было, а кто-то переехал. Но вот с летунами у меня свой счет.
-Я согласен. Когда матч?
-Сегодня. В четыре часа. Вот, я и майку с собой прихватил. А бутсы мы тебе подберем, не волнуйся.
Как же, не волнуйся. Мне до сих пор внутри нехорошо, а ему не волнуйся. Если бы не летуны, я бы отказался. Но мне до боли хотелось одержать над ними верх. И если брат выбрал свой путь, то я, как Ленин, пойду своим. И хоть один мяч им в ворота я закачу. Вот этой вот ножкой. Народу на трибунах было немного: где-то треть стадиона. Летчики демонстративно заняли одну сторону трибун, многие даже в гражданском, а наши сидели с другой. «Мои» сидели недалеко от центра, и вдруг Наташа поднялась с места и во весь голос крикнула: «Хобочка, шайбу!». Летуны засвистели. И правда, при чем здесь шайба?
1 : 1. С грустным чувством я уходил на перерыв. Моя некогда зеленая футболка просто превратилась в камуфляж, настолько она была пропитана потом и заляпана грязью. Господи, ну дай же мне силы победить! Да еще Андрюха – слон ругается, что играть надо не ногами, а головой, и что у меня она, дескать, напрочь отсутствует. В итоге на второй тайм меня переместили на правый фланг, напротив белобрысого летуна. Он мне сразу не понравился: одним словом, белокурая бестия. И пусть это два слова, но смысл-то все равно один. Но мне было уже все равно – я опять разозлился, и, стиснув зубы,  атаковал, атаковал, и атаковал. Я уже начал отчаиваться, когда вдруг заметил, что Андрюха по бровке побежал в отрыв. Вот этим мячом я могу гордиться: после красивой трехходовки мяч от моей головы влетел-таки в ворота. Случайность это или нет –  не знаю, но мне казалось, что мы с Андрюхой настолько хорошо понимали друг друга, что и слов не надо. Сыгрались, короче говоря. И вот он – долгожданный гол. Причем – за пару минут до конца встречи. Сейчас главное – продержаться. И мы продержались.
Вас когда – нибудь называли хлебобулочным изделием? А вот мне их вратарь сказал, что я – тот еще крендель. Да еще при этом руку пожимал, глядя сверху вниз. Хорошо хоть, что не укусил. Ликованию не было конца: ведь мы, земноводные, выиграли у летунов впервые за последние десять лет. И я тоже был рад и горд, хотя заслуги-то моей в том почти нет никакой: я просто вовремя подставил свою деревянную башку под мяч, вот и все. А наш Андрейка молодец: так все изящно придумал. Просто инженер футбола, иначе никак не скажешь. В подарок за победу я получил медальку и свою грязнющую футболку, которой не преминул тут же поменяться с этим вратарем – пекарем, благо, футболка у него почти сухая, чистая и красивая такая, с крылышками. Чуть длинновата, но это ерунда. Нематериальные призы не в счет: поцелуи и рукопожатия в архив не отнесешь, сотрутся. Хотя, возможно, они-то и есть самое ценное, а не эти бумажки с побрякушками, которые выдали после матча. И я, пожалуй, никогда не забуду, как наша половина стадиона скандировала «Хо – ба! Хо – ба!».
Нет, завязывать надо с футболом. Может, опять на коньки встать? А то рубль-то, что зимой гардеробщице отдал, считай, уже пропал. И  вряд ли есть шанс, что эта «процентщица» его за этот год зачтет. Да и Наташе на конечках уже нельзя. Сразу после калитки я направился в летний душ, освежиться. А дома меня ждал, как ни странно, разнос:
-Ты как с отцом разговариваешь?!
-Пап, я же молчу, - опешил я.
-Повторяю. Ты как с отцом разговариваешь?
-Пап, я не понимаю, - пришел я в совершенно смятенное состояние.
-Еще раз спрашиваю, как ты с отцом разговариваешь?
-Да я вообще же молчу.
-Вот то-то и оно, что молчишь. А надо разговаривать.
Так мы перемалчивали друг дружку еще некоторое время, пока наконец на кухню не заглянул Абрамыч:
-Я не помешал? А то у вас тут тишина такая, как в Одессе после эвакуации. Хотя нет, там пошумнее было, поголосистее. Помню, мы пароходом отправлялись, а капитан рояль на борт отказался брать. Так один старый еврей, устав с ним ругаться, тоже отказался плыть вместе с остальными. Мы отплывали, а он все играл и играл на пристани. Что с ним сталось, не знаю, в печке, наверное, сожгли.
-Кого, рояль? – обрадовался я, что хоть кто-то прервал нашу молчанку.
-Да какой рояль! – возмутился тот, - Рояль денег стоит, и хороших, немцы в таких вещах толк знают. Старика сожгли. Ладно, так что мы молчим? Где ваш глас вопиющего?
-Абрамыч, не зуди, - отмахнулся я, - Видишь, папа на меня обиделся.
-И чем это ты его обидел? – подозрительно посмотрел тот на нас обоих.
-Головной болью.
-А – а! – и задумался, - Знаешь, я сейчас спрошу у Бэтиньки: по-моему, она с собой лекарства прихватила.
-Да постой ты, - остановил я того, - Я думаю, что его главная головная боль – это я. Он все время обо мне думает, только не знает, что присоветовать, вот и нервничает.
-Да? – замялся Абрамыч, - Ну тогда от этого у нас лекарства точно нет. Я вот лечусь – лечусь, лечусь – лечусь, а все без толку. Не придумали еще фармацевты против тебя лекарства, а просто взять тебя и отравить скучно, да и Наташу с дитем жалко. Хотя… Ладно, я сейчас. Я за коньячком, - и подмигнул.
Но попить коньячку нам не дали: путь к вожделенному напитку решительно преградили тетя  Бэтя вкупе с Людмилой Михайловной. А за ними, зараза мелкая, стояла Наташа. Сговорились они все вместе, что ли? Вот моей мамы, к примеру, не видать: она прекрасно знает, что будет, если отца пытаться остановить.
-Все! Сухой закон! – сказала грозно предводительница мятежа, - У вас каждый день, то за улов, то за добычу. То всякие лоботрясы местные к Хобочке ходят, ни дня спокойного.
-Не хотят выпускать? – спросил папа.
-Не хотят. Боятся, что выпьем, и опять петь начнем.
-Ладно, скажи Абрамычу, пусть вернется. Да, пусть еще Степана позовет, победу-то обмыть надо. И дверь пусть прикроет, мы уж тут сами как-нибудь. Сынок, ты же знаешь, у меня всегда все есть, - и заглянул в закуток, - Хотя нет, пойдемте лучше в беседку, Гульнара нам чай принесет. Запивать им будем. А чай у меня хороший. Я помню, Хобдабай, ты писал, что по нему скучаешь. Я тебе с собой обязательно дам. И Абрамычу со Степаном тоже. Пусть знают, что такое чай. А то я у вас пил – картинка красивая, а души никакой. Да, и ты учти, сынок: женщине слишком много свободы давать нельзя. Она как птица: только выпустил из рук – может и не вернуться. Или еще что похуже.
Только мы расположились, Степан тут же потребовал предоставить медаль к осмотру: «Хоть будем знать, за что пьем».
-Ефимыч, ты же ближе к выходу, сам и сходи, - было лень мне вставать, -  Она там, на веранде, прямо на футболке лежит.
-Ну вот, инициатива, как всегда, наказуема, - проворчал он, но все-таки поднялся и пошел. Вернувшись, протянул мне медаль, - Едва нашел. На гвоздике висела. А трофей твой там уже сушится.
Ну и что тут у нас нарисовано? На аверсе – серп и молот, поперек молота – пропеллер, и все это в обрамлении из лавровых листьев. Да, небогатая фантазия у гравера. На обороте – два футболиста с мячиком и надпись: «Актюбинск. 1986». Скромно, и все, как обычно, штампованно, в самом наискучнейшем смысле этого слова. Я передал медальку по кругу. Тут же появилась новая традиция: кто получает медальку, тот говорит тост. Естественно, вскоре наступила и моя очередь. Честно говоря, я не знал, о чем говорить, но тут как раз по дорожке мимо беседки проходила, прогуливаясь, тетя Бэтя под ручку с Людмилой Михайловной, демонстративно ругая  алкашей, и прочую там  распущенную молодежь. Но подходить - не подходила. Вот и тост. И мы стоя выпили за наших женщин. Супруга Абрамыча, шипя, скрылась за углом.
А вот маму отец за стол усадил. Она сперва отказывалась, ссылаясь на то, что не женское это дело – с мужчинами за одним столом сидеть, да и подарок для Наташи она еще не успела сшить, но папа был непреклонен:
-Гульнара, садись, кому сказал! Выпей за нашего сына. А потом можешь быть свободна, иди себе, шей.
Я улыбнулся и вспомнил про мамину швейную машинку «Зингер», довоенную еще, с ножным приводом. Моя бабушка ее у эвакуированных на целых полбарашка выменяла. По тем временам это было целое состояние. Вот на этой-то машинке я и учился шить в техникуме, несмотря на насмешки братьев: себе смастерил джинсы с курточкой, папе – кепку из того же материала, маме досталась юбка. Но только она ее не носила: сказала, что слишком молодежная. Наверное, так до сих пор и лежит в сундуке. А вот братьям я так ничего сшить и не успел: армия.
Вот и лето пролетело. Животик у Наташи все рос, мама от нее почти не отходила, не позволяя выполнять даже самую маломальскую домашнюю работу. Разве что шить учила. Моей жене надо отдать должное: через неделю она могла уже вполне сносно управляться с машинкой, и даже начала чуть-чуть говорить по-казахски, что моих родителей просто умиляло. Тетя Бэтя ворчала, жаловалась на скуку, Абрамыч улыбался и ел арбузы, а Степан завел себе новых друзей среди летунов, к которым частенько наведывался. Понятно, что в конце концов у моей тещи лопнуло терпение:
-Все! Завтра же домой! Отец, ты на себя в зеркало-то посмотри! Опух весь со своими летчиками. Сколько же можно водку-то жрать?
-Ну, во-первых, не водку, а спирт. Дальше: не жрать, а кушать, - ворча, поправил супругу тесть. - И, потом, они классные ребята, с ними интересно. Вот и наш Толя тоже мечтал летчиком стать.
-И хорошо, что не стал! – ответ прозвучал, как отповедь.
Конечно же, «завтра» не получилось. Пока проводы тут, пока проводы там. В аэропорт приехала даже наша футбольная команда, вся в зеленых футболках. Андрюха на прощанье подарил мне футбольный мяч с подписями игроков: «На, не забывай про нас. Приезжай почаще». Эх, лето, лето…



13. ОБЛАДИ ОБЛАДА.



Пока все, ну или почти все остальные студиозусы ковыряли на полях измученную слякотью и жестоким обращением картошку, мы с Наташенькой потихоньку продолжали обживать наш дом. На подаренные родителями деньги (как я ни пытался отказаться, папа был непреклонен) я застеклил-таки балкон с помощью Белого, вечно веселого. Похоже, он радовался моему счастью не меньше меня. Время от времени мы выходили семьями на бережок, шашлычки пожарить, благо мясо в холодильнике у тети Бэти никогда не переводилось. А где в нем чья картошка – моркошка, котлетки – колбаски, мы уже давно перестали считать. Чего-нибудь не хватает – я сбегаю, куплю. Но лучше всего, это когда мой гуру в «Юбиляр» позвонит. Еще мне нравились поездки в «ЦГ» и «Океан»: брякнул в нужную дверку со двора, и бери, что хочешь. Я, конечно, не злоупотреблял доверием, но порой от небольшого деликатесика отказаться не мог. Семейный бюджет, конечно, от этого страдал, но что поделаешь: Наташенька у меня очень любит икру и шоколад. А где этакое богатство в наше время возьмешь? Только по блату. Вот я им и пользовался, благо Степан денежек иногда подкидывал. Зато у него на столе всегда была хорошая водочка, у меня в заначке – тоже, а про Абрамыча я вообще молчу. Он как будто стратегический запас копил: половину – у себя на балконе, половину – у меня. Как же я с этим мобзапасом намучился, пока мы с Белым балкон стеклили! Зато вечером можно было мирно посидеть с чистым сердцем за рюмочкой (у Абрамыча не убудет), по-доброму глядя друг на друга. Нет, есть все-таки среди ментов нормальные люди.
Это была суббота, когда Абрамыч принес мне на квартиру канистру:
-Поедешь сегодня в «Центральную гостиницу», зайдешь со двора, там справа крылечко высокое, позвонишь. Скажешь, что от меня. Вот тебе деньги.
-Я не понял: там что, бензин наливают? – недоуменно воззрился я на канистру.
-Пиво, дурында. Настоящее чешское пиво. Вот сюда и нальешь. Все, до вечера, – и убежал.
А сколько купить – не сказал. Полную, наверное. Эх, где наша не пропадала! Позвоню Сашку, он же без пива жить не может. Пусть себе хоть в пакеты, хоть в банки возьмет. И я брякнул ему на работу.
-Слушаю Вас, - донесся официальный голос. Жесткий такой, требовательный.
-Здравствуйте, а Александра Белого услышать можно?
-Я слушаю, - столь же механистично ответил голос.
-Ну, блин, у тебя и голос! Я даже не признал. Привет.
-А я вот сразу признал, - пробурчала трубка, - Так, побаловаться решил. Привет. Что звонишь-то? Случилось что?
-Эх – х – х – х, - вздохнул я, - да, случилось.
-Что, с Наташей что не так? – взволнованно прозвучало из аппарата.
-Да, похоже, - в свою очередь решил я поиздеваться над ним. - Если не сейчас, то случится, но уже с тобой. Я сейчас за чешским пивом поеду, ты со мной?
-Ох ты… Ты это, подожди. Я буду минут через двадцать возле твоего подъезда. А канистру можно?
-Да я и сам с канистрой, - взглянул я на емкость, - Не знаю, но предпочитаю рискнуть.
–Это ты правильно предпочитаешь. Все, жди!
Я засек время. И действительно, уже через восемнадцать минут из старенького серого «Москвича» вышел Белый:
-Я тут две канистры взял. Одну на двадцать литров, другую на десять, в отдел мужикам. Подслушали-таки, вампиры алчные. Зато вон водителя дали с машиной. Ну что, едем?
-Ты подожди, - отвел я его в сторонку, - а водитель как, надежный? Не настучит? Просто можно было бы еще через два места проехать.
-И что с того, что ехать? – фыркнул Сашка.
-Так это… В руках тяжело нести, а тут машина.
-И что, много тащить? – аж зашевелил тот ушами.
-В багажник влезет, - прикинул я, - Это с нашими канистрами. Если у него там хлама лишнего нет. Как думаешь?
-Не настучит. Только если будешь спиртное брать, возьми и на него бутылочку.
-Саш, я хоть сейчас, - слегка засуетился я, - Ты же знаешь, у меня на балконе запас есть. Лишь бы молчал, ни к чему нам лишние разговоры.
-Вот и неси, сам ему отдашь. Его Рамиль зовут.
-Как – как? – решил уточнить я.
-Рамиль. Это как наш Арамиль, только без «А». Соплеменник он твой, татарин.
-А – а. Ну, я сейчас, быстро. Список покупок возьму, и поедем, лады?
Если я торопился, то тетя Бэтя просто катастрофически вдумчиво составляла свою заявку, порой делая указания типа:
-Ты, Хобочка, сёмушку не слишком крупную бери, посмотри ей на глазки. Если блеклые – не надо, перемороженная. А вот мяско… Ладно, в мясе ты и сам разбираешься. Водки много не бери, и так уже почти два ящика накопили, да у тебя еще столько же. Далее…
-Тетушка! – перебил я ее, - У меня один вопрос. Можно, я одной бутылкой с водителем рассчитаюсь?
-С каким водителем? – насторожилась она.
-Да вон он, внизу стоит, с Сашком нашим.
-Так твой Сашок же КГБэшник! – возмутилась тетушка.
-Да.
-Ой, голова твоя бедовая. И что, ты ему веришь?
-Ему – да, - и сам слегка засомневался, - Наполовину. Но ведь я от себя лично буду выступать, значит, я один и рискую. А парень он хороший.
-Ох, не знаю. Как хочешь. Вот тебе список, бутылку сейчас принесу, - и пошла, осуждающе качая головой, на балкон. Вернулась, - На. Надеюсь, ты в нем не ошибаешься.
-А деньги?
-Фу ты, совсем забыла. Я думаю, рублей двести должно хватить. Нет, на лучше с запасом триста. Сдачу вернешь.
-Тетя Бэтя, Вы меня просто обижаете, как гоя последнего.
-Ну вот, жаргона нахватался, а «выкать» не разучился. Да, чуть не забыла: сигарет моему купи. Все, с Богом.
-С Богом, - засунул я в отдельный карман, чтобы не перепутать со своими, деньги Абрамыча, - Я часа через два вернусь.
Выйдя в наш тихий дворик, я подошел к водителю:
-Меня зовут Хобдабай, - и протянул ему руку, - если это слишком сложно, зови меня Толей. Тебя ведь Рамиль зовут?
-Да. Здравствуйте, Хобдабай.
-Вот и молодец, сразу запомнил. Саша мне тоже говорил, что ты способный. На вот, - протянул я ему флакушку, - выпьешь вечером за наше здоровье. А сейчас давай к «ЦГ », к заднему входу. Понял, куда?
-Еще нет. Я же недавно здесь служу.
-Ладно, поехали, покажу.
В багажнике гремели канистры, а я курил и думал: «Может, и права тетя Бэтя с ее еврейской недоверчивостью? Да я и сам тоже сказал: пятьдесят на пятьдесят. Вот сейчас подставлю нужных людей, им – увольнение, мне – отчисление, а Сашке – медалька или повышение. Но нет, не должно быть». Но до самого магазина я все ерзал и ерзал на сиденье.
-Толян, ты не дергайся, без подставы, - вдруг потыкал меня в спину пальцем Белый, - Все нормально, никому ты не нужен. И Абрамыч твой тоже не нужен. И даже тетки твои не нужны. Вернее, они-то как раз и нужны: мое начальство тоже любит вкусно покушать, и чтобы в очередях не стоять. Так что не парься.
-Но все равно я пойду один, чтобы тебя никто не видел, и ты никого не видел, - не придумал я лучшего, - Тебе что-нибудь взять?
-Да, возьми. Вот на тебе, - и протянул четвертак, - возьми там апельсинчиков всяких, бананов, конфеток. Короче, этакое, что мы с тобой не едим. Это для Димки и для Юляшки. А то она вечно ругается: «Пива себе достать можешь, а как насчет фруктов, так от тебя не дождешься». А что мне делать, если у меня на «прицепе» только вино – водочный с УКМ а? Я их не обижаю, и они меня не забывают. Ну да ладно, командуй. Где останавливаться?
-Вот тут, - указал я на серую металлическую дверь, - так, твои деньги я в левый карман кладу, сдачу потом отдам, свои у меня справа. Давай сумки, и я пошел.
Заведующая, как обычно, встретила меня вполне душевно:
-Здравствуйте, Анатолий! Присаживайтесь, рассказывайте про свое житье – бытье. Я уже Вас, наверное, с неделю не видела, если не больше. Только списочек сначала дайте, а потом я Вам кофейку сварю. Или как всегда? Даша! Даша, подойди сюда, ты что, не видишь, кто пришел?
Даша была седенькой старушкой с тонкими узловатыми пальцами и грустным взглядом. Я слышал, что когда-то заведующей была именно она. Но ей не повезло.
-Слушаю Вас, Ольга Николаевна. Здравствуйте, Анатолий.
-Здравствуйте, Дарья Ивановна. Можно мне вот по этому списку сформировать? Сумки вот, возле входа. И еще. Это уже отдельно. Если Вы не против, - обратился я к заведующей, - мне бы еще на двадцать пять рублей фруктов всяких экзотических.
-Я не против, -  подмигнула Ольга Николаевна, - нам тут как раз киви завели, все его  берут.
-Киви? – удивился я, - Это же птицы вроде.
Заведующая рассмеялась:
-Даш, ты иди, разложи там все по списку. А Вы, Анатолий, знайте, киви – это фрукт. И едят его вот так.
Ничего не понимаю в этих женщинах: то для них арбуз – ягода, то птица – фрукт. Ольга Николаевна тем временем достала бутылку коньяка, рюмочки и непонятный зеленый волосатый мячик. Разделив его пополам, она протянула мне ложку:
-Вот ложечкой и кушайте. Только сначала давайте по коньячку, а вашей «птицей» мы закусим.
Странный вкус, особенно после коньяка. Шерстистая недозрелая клюква с привкусом черной смородины.
-Ну и как? – покосилась на меня хозяйка.
-Коньяк, как всегда, отменный, а вот этот фрукт я, честно говоря, не понял. Вроде бы и вкусно, но как-то странно, - не получилось у меня сформулировать ощущения, - Я закурю, можно?
-Что же Вы все время одно и то же спрашиваете? Да, кстати, я Вам тут один подарочек приготовила. Вот, держите, - и протянула мне что-то похожее на блок сигарет.
-Это что? – пригляделся я к подарку.
-«Житан». Мне Бэтя сказала, что Вы французским увлеклись, вот я и решила.
Я с осторожностью, чтобы не испортить красивую упаковку, открыл блок. Затем открыл пачку, прикурил, затянулся. Вот это вещь! Какое там «Мальборо»! Тут Франция чувствуется: она просто вся у тебя на языке, на небе, да где угодно. Нет, тут нужен коньяк. И я, осмелившись, попросил еще рюмочку.
Заведующая улыбнулась:
-Да, под хороший табачок не грех и хорошего коньячку выпить. Кстати, давно хотела спросить, а почему Вас Бэтя Хобочкой зовет?
Ну и надоел же мне этот вопрос. Лучше бы я тогда сказал моей благодетельнице, что «Хобдабай» - это что-то вроде родового имени, и вслух его произносить не положено. Но что случилось, то случилось. Смирись, человек.
-Мое полное имя – Хобдабай.
-Хм, - приподняла та красивую, холеную, бровь, - Красиво звучит. Ваши предки что, баями были?
-Были.
-А все равно «Хобочка» лучше, теплее.
Тут в кабинет вошел хмурый грузчик с моими сумками. Молча подав чек хозяйке он, не говоря ни слова, так же хмуро удалился.
-Он что, немой? – кивнул я на него, вернее, уже на дверь.
-Да нет, что Вы, Хобочка. Он умный. И умеет язык за зубами держать. Вот, пожалуйста, Ваш счет, Ваш список. Все правильно? – и протянула мне бумажки.
Я бегло сверил:
-А фрукты, что я просил, где?
-Это тоже подарок. Вот они, в отдельном пакете, видите?
-Так это же даже не мне.
-Все равно подарок, - доброжелательно повторила она, - Вы ведь не откажете моему оболтусу в помощи?
-Какому это оболтусу? – насторожился я. Хотя: чего мне следовало ожидать: подарки-то не зря такие люди дарят, у них всегда все с умыслом.
-Да Васе моему, он на стройфаке учится. Его немножко подтянуть надо, да уму – разуму поучить. Возьметесь? А то я в ваших премудростях ничего не понимаю, на Вас одна надежда.
-Ладно, хорошо, - согласился я, но решил сразу же расставить на всякий случай все точки над «и», - А он меня слушаться будет? Если не будет, то я не согласен.
-Будет он, куда же он против мамки попрет? – усмехнулась заведующая, - Только Вы там уж с ним построже, и чтобы только на «Вы» обращался. А Вы его хоть Васькой зовите, лишь бы результат был.
-Вы еще скажите, что рукоприкладство разрешается, - вслед ей усмехнулся я некстати.
-Разрешается. Сами знаете: муж у меня – тюфяк, ему кроме своих книжек ничего не надо, а я все время на работе. Телефон свой диктуйте, Вася в выходные Вам позвонит.
Я пожал плечами:
-Нету у меня телефона. Как бывший хозяин съехал, так его и сняли. А я даже на очередь не встал пока.
-Да, нелегко с вами, с мужиками, - покачала та укоризненно головой, - Паспорт давайте.
-Зачем? – инстинктивно прижал я руку к нагрудному карману.
-Знаете такой анекдот? «Нуна!». Давайте сюда, через неделю у Вас телефон будет, - и сделала требовательный жест. - Только аппарат уж сами купите. Хотя нет, лучше сама куплю, а то выберете какую-нибудь непотребщину. Вам японский или немецкий?
-Да мне все равно, лишь бы работал исправно и симпатичный был, - с трудом расстался я со своим главным документом.
-Вот и ладненько, - убрала она мой паспорт в ящик стола, - Я Вам его через Бэточку передам. Или через Васю, он к Вам в воскресенье зайдет, часиков в двенадцать, не рано?
-Да нет, что Вы. Только пусть все бумаги с собой возьмет, а то мне непонятно, в чем у него проблема. Спасибо за угощение, я пойду. До свидания.
-До свидания, заходите еще. Денежку можете на кассе оставить, можете у меня заплатить.
-Ой, что это я! – спохватился я, - Да и чек забыл.
Она улыбнулась:
-А Вы, Хобочка, милый. Ладно, вот Вам сдача, и больше ничего не забывайте. Гена! – крикнула она в коридор.
Появился все тот же хмурый грузчик.
-Помоги молодому человеку продукты донести. Вы ведь на машине?
Я кивнул, и, еще раз попрощавшись, двинулся за этим странным молчуном, тащившим мои сумки на выход. На крылечке он остановился, вопросительно глядя на меня. Я показал ему на наш «Москвичек». Верзила все так же молча кивнул и аккуратно сложил припасы в багажник. Я хотел было дать ему рубль на чай, на всякий случай, вдруг еще пригодится. Заметив мое движение, Геннадий отрицательно, даже с легкой укоризной помотал головой и безмолвно пошел обратно.
-Ген, спасибо!
Тот лишь поднял в ответ руку, но даже не обернулся. Значит, точно не глухой.
-Это что за чудо? – изумленно спросил Сашка, провожая того взглядом.
-Грузчик. Что, не видишь?
-Ну и ну. Прямо партизан какой-то, а не грузчик, - покачал тот головой, - У него хоть язык-то есть?
-А я почем знаю? Сколько его вижу, а слова от него не слыхал. По-моему, он всегда молчит. Уникум, одним словом. Так, давай я покурю, ты понюхаешь, и в «Океан» поедем. Смотри, что у меня тут, - достал я сигареты из кармана.
Сашок тут же сунул свой длинный нос в пачку. Долго принюхивался, потом опомнился и достал-таки мне сигаретину, но пачку не отдал:
-А знаешь, какой-то бесшабашной осенью воняет. Как будто все в последний раз, понимаешь? Тут вроде бы, - вдохнул он поглубже, - и терпкость есть, и, - вдохнул он еще раз, - и как будто аромат увядания чувствуется. Наверное, это сигареты для стариков. Вот и на пачке баба худющая, что моя Юлька.
-Ага, выходит, что ты уже старик?
-Да нет, тупая твоя башка. Когда я стану стариком, моя Юляшка будет уже похожа на бочонок с ножками. Вот тогда-то и можно будет достать пачку этих «Ги – та - нес», и вспомнить молодость. Усек? Ладно, поехали уже, а то я пива твоего волшебного хочу. Кстати, а про фрукты ты не забыл?
-Нет, они там, в багажнике. И, кстати, вот твой четвертак, - протянул я ему денежку.
-В смысле? – чуть не оттолкнул он мою руку.
-Подарок это. Там, знаешь, еще такие волосатые лимоны есть, киви называются, - и пальцами показал приблизительный диаметр диковинных плодов, - Я тебе потом покажу, как их есть надо.
-Да не надо мне подарков, забирай свой четвертак, - но потом, слегка поразмыслив, добавил, - Но если ты так хочешь, можешь мне еще рыбки в «Океане» взять, под пиво.
-Базара нет, поехали.
В «Океане» я пробыл недолго: взял икорки, судачка, заглянул семушке в ее глазки – вроде нормальные, добрал остальное по списку и расплатился. А на Сашкины деньги я купил воблочки и несколько бутылок «Бархатного». Несмотря на то, что воблы был целый пакет, денег моего загадочного друга оставалось еще предостаточно. Но ведь он же сам от них отказался? Сашка, увидев такое богатство, тут же забрал у меня рыбу и пиво. Хотел отобрать все, но я не дал: «Это нам на дорожку. Есть чем открыть?». Рамиля же мне было по-человечески жаль. И что за работа такая у водителей собачья? Все гуляют, а ты сиди, слюну глотай, пиво пьют – страдай, но рули. Надо будет ему бутылочку оставить: я прямо-таки вижу, как он, поставив машину, сразу залпом ее выпьет. А потом пойдет домой счастливый, сверху водочкой полировать.
Во дворе гостиницы мы остановились возле входа с крылечком. Как и инструктировал меня Абрамыч, я нажал на звонок. Дверь открыл какой-то горец.
-Чего тэбэ?
Я представился. Тот посмотрел на наши с Сашкой канистры, вздохнул, и протянул волосатую руку:
-Гиви. Прахади, через парог нэ здорваюца. Это кто с тобой?
-Свой человек, Гиви. Со связями. Может, и тебе пригодится.
-Это харашо, если свой, - и поманил за собой, - Вам какого, свэтлого или темного?
 Вот этого Абрамыч мне не сказал. Ладно, возьму светлого. Если не подойдет, сам все выпью. Дениску с Мухомором приглашу – и выпью, и пусть Наташа ругается, хотя это вряд ли: понятливая. Жалко, что ей сейчас нельзя. Можно даже Степана пригласить, для гармонии.
-Светлого. Только свежего.
-И – и – и! Обидеть хочэшь, да? – возмутился хозяин, - Когда у меня несвежее было?! Его вон там сидят, в рэсторане пьют. А у меня только свэжее. Как только срок подходит, я пиво туда, в рэсторан, сдаю, а сэбэ свежее заказываю.
-Слушай, Гиви, а ты ведь грузин? – решил уточнить я.
-Ну да. Чито, сам нэ видишь? – возясь с алюминиевой бочкой, воскликнул сын гор.
-Так вроде бы в Грузии на вине специализируются, а ты вон пивом торгуешь.
-Да что ты понимаешь! Вино – это песня! – зажестикулировал он растопыренной пятерней, - После него петь хочется, танцевать хочется, дэвушек обнимать – целовать хочется. Но ти же нэ можишь постоянно петь и танцивать! А пиво пить можишь, пиво всэгда хочится.
Вот ведь, подвел теоретическую базу. Надо его о водке спросить:
-А водку, она тебе как?
-После водки драться хочэтся. Вот вы, русские, водку лубите, потому всю жизнь и воюете.
-А кто тебе сказал, что я – русский?
-А кто тогда? – удивился Гиви.
-Казах.
-И, дарагой, какая разница! – отмахнулся тот, - Скажи лучше, как твоего друга зовут.
-Саша, - представился Саша.
-Саша – это хорошо, - одобрительно кивнул хозяин, - У меня брата Сандро завут. Хароший парень, на тебя похож, только с усами. Пачиму сэбэ нэ отрастишь, красиво ведь! Вот и Джугашвили был с усами, и Багратиони был с усами, а Руставели даже с бородой был. Нэ надо сэбэ лицо бритвой портить. Так, Толя, это твоя канистра. А тэбэ, Сандро, какого?
-Сюда – светлого, сюда – темного.
-Вот это ты правильно решил. Это как дэнь и ночь, как тьма и свэт, - помахивая шлангом, воздел очи долу пивных дел мастер. Философ, тоже мне. – Я тэбэ сейчас один темный пиво налью, сказка, а нэ пиво. «Крушовице» называется.
Сашка уже вовсю потирал руки, когда Гиви спросил:
-Анатолий, дарагой, тебэ мой друг Абрамыч про десять процентов говорил?
Ни хрена себе. Мало того, что тот про сорт пива даже не заикнулся, а тут еще и проценты. Ну и ладно, сам виноват.
-Конечно, - и я наугад вытянул из правого кармана трешку.
Сашка достал пятерку. Гиви мою купюру отверг, а вот Сашкину взял:
-Мнэ много нэ надо. Вы же свои. Вот с торгашей, фарцы там всякой, я и чэрвонец, и чэтвэртной возьму, а с вас нэ буду.
-Гиви, а можно тогда вопрос? – как всегда, вдруг возникла в моей голове бредовая идейка.
-Гавари, дарагой, спрашивай, что хочешь.
-А давай мы у тебя сейчас где-нибудь все вместе посидим, поговорим, за знакомство пивка выпьем. Деньги-то все равно остались, - и достал из кармана смятые купюры (ну, не люблю я кошельки).
-Э, так нэ пойдет, - отверг тот мое предложение, - Я хозяин, я и угощаю. Прахадите ко мне в подсобку, я сейчас кружки достану.
-Гиви! Так тоже не пойдет.
-Это пачиму? – на полпути остановился грузин
-У нас в Казахстане принято, что первым угощает гость, а потом уже хозяин. Ты ведь в таком желании гостю не откажешь?
-Вах, - задумался Гиви, - Ничего нэ понял, но пусть будэт по-твоему. Желание гостя - закон. Пойдемте, друзья.
Ничего себе подсобка! Кабинет Ольги Николаевны по сравнению с этим – просто собачья конура. Кожаная мебель, сверкающий чистотой стол из массива то ли дуба, то ли еще чего, шкафы с красивой посудой, и вдобавок ко всему – хрустальная люстра. Да еще непонятный агрегат с хромированными краниками в углу бурчит.
-Это что? – показал я на него.
-Это, уважаемый Анатолий, директор гостиницы так захотел. Он сюда с дэвушками иногда ходит. Но сегодня нэ придет, нэ волнуйтесь. Я сейчас на кухню пойду, кружки помою, а вы пока можете музыку включать. Кассэты вон в том ящике.
-Ну что? - осторожно спросил я у Санька, когда тот вышел.
-Че – че! – невесть отчего обиделся он, - Ну и что, что я мент. Подумаешь, ну выбрал себе человек хлебное место. Пусть живет, мне пять рублей не жалко. Если, конечно, и дальше так продавать будет. Так, и сколько у меня сегодня получилось? Ага, пятнадцать рублей туда, тридцать за темное плюс еще пятерка, да четвертной за рыбу и фрукты. Вполне терпимо. Мне нравится это место. Теперь можно и УКМ прищучить: глядишь, мне премию выпишут, как раз на чешское пиво хватит. Хотя нет, не стоит: не плюй в колодец.
Тут зашел Гиви с кружками в руках:
-Анатолий, тэбе какого?
-Ну, раз я взял светлое, давай попробуем темного.
Хозяин, улыбаясь, налил мне полную кружку из этой странной машины в углу. Затем плеснул Сашке и себе. Только он поставил кружки на стол, как дважды коротко позвонили в дверь.
-Это ко мнэ, - поднял Гиви указательный палец к потолку, - Когда в следующий раз приедэте, звоните так же. Харашо? Я пойду, а вы пока пейте, курите, ничего нэ бойтесь, вы у меня в гостях.
Ладно, так и поступим. Я пил темное, сладкое, как квас, но удивительно вкусное пиво. Сашке досталось светлое. Выкурив сигарету, я предложил ему поменяться. Тот охотно согласился, но напоследок сделал такой большой глоток из своей кружки, что я уже подумал было, что он выпьет все до дна, лишь бы мне поменьше оставить. Да уж, у меня хотя бы полкружки осталось, а этот слонопатам мне едва ли треть оставил. Гиви в проходе гремел канистрами и с кем-то разговаривал на женскую тему. Я подслушивать не стал, а вот Сашка свои локаторы настроил. Так, глядишь, разнюхает чего, и с чистой совестью пойдет получать звездочку. Даже про пиво забыл. Наконец посетители ушли, и вернулся довольный собой Гиви.
-Хороший день сегодня. Торгаши приехали, много купили, я даже скидку дал: всэго двадцать рублей с канистры. Может, гульнем? У мэня и дэвочки есть.
-Гиви, ты извини, но нас машина ждет, да и Абрамыч  тоже.
-Ну, харашо, в следующий раз тогда. – не особенно-то огорчился ответу хозяин, - А сейчас угощайтесь, гости дарагие.
Мы с Гиви просидели еще где-то около часа, и расстались вполне довольные друг другом: Саша обрел вполне устраивающую его пивную точку, Гиви – постоянного и благодарного клиента, с которым и по душам поговорить можно. А я… Я тоже, наверное, сюда заходить буду. Может, даже с Сашкой. Душевно распрощавшись  с хозяином, мы подхватили канистры с уже опробованным напитком и пошли к машине. Не успел Гиви закрыть дверь, как к крылечку подъехала иномарка. Кто в ней сидел, видно не было, вышел один шофер. Достав канистры из багажника, он поспешил вверх по лестнице навстречу широко улыбающемуся хозяину. Да, сегодня действительно его день.
Рамиль смотрел на нас, довольных, волком, но молчал. Не люблю, когда люди сердятся. И я подсунул ему вдовесок бутылочку «Бархатного», отчего тот сразу подобрел, даже сумки до квартиры донести помог. Приятно иметь хорошие отношения, прав Абрамыч, что ни говори. Отдав все покупки и сдачу тете Бэте, я скинул курточку и прошел в гостиную. Посмотрел на музыкальный центр. Жаль, что Абрамычу только классику на этих его лазерных дисках привезли. А мне хотелось включить что-нибудь из «Битлз». Сейчас бы с удовольствием послушал «Облади – облада».



14. НОЯБРЬ. КАЗАХИ ТОРЖЕСТВУЮТ.


Если кто-то думает, что смысл жизни в смене времен года, я с ним спорить не стану. Есть в этом нечто загадочное, даже – мистическое, но вместе с тем – вполне закономерное. Вот и у людей так же: ночью хочется спать, а днем откроешь глазки, и понимаешь, что не можешь не работать. Я тоже не являюсь исключением: мне столь же непонятен как сам смысл жизни, так и смысл смены времен года, да и сама цикличность бытия в целом. Нет чтобы все по-прямой, и без передышки: вот солнце ведь всегда светит, не зная даже минутки отдыха. И мартеновские печи с доменными тоже никогда не гасят, пока те не помрут.
Но мы с Наташей, будучи захваченными в этот круговорот, а может даже – в водоворот жизни, ему всецело подчинялись, не делая попыток сопротивляться: с утра мы дружно шли на занятия, слушали лекции, расходились по «лабам» и семинарам, потом снова встречались и шли гулять. Ужинали, как правило, у Абрамыча, хотя долго я у него не задерживался: часик – другой, и домой, в семью. Порой, правда, размеренный ритм жизни нарушал тесть: нет – нет, да и заявится в гости. Его просто тянуло к Абрамычу. А может, и к его холодильнику, где всегда стояла холодная запотевшая бутылочка. Тетя Бэтя порой ворчала, но чаще всего искренне радовалась, сетуя лишь, что Людмила Михайловна опять не приехала. Зато по телефону они могли говорить часами: у тетушки даже несколько раз на кухне что-то подгорало, что за ней никогда прежде не водилось. Но в такие вечера мы на троих отводили душу: Ефимыч рассказывал свои хохлятские шутки-прибаутки, вставляя их в разговор кстати и некстати, мой учитель делился с ним витиеватостями русской простонародной речи (правда, с одесским уклоном), а я сидел и слушал, впитывая все, как губка.
Иногда гости приходили и ко мне, так сказать, по старой памяти. Хорошо, если это оказывались Сашок с Юляшкой, или же Дениска с его новой пассией, но порой появлялись и бедолаги со своими вечными проблемами. И что они ходят? Я объявления не развешивал, продуктов мне больше не надо. Но после того, как они стали оставлять в прихожке кто рубль, кто трешку, а некоторые даже и пятерку, я сменил гнев на милость. Особенно раздражал своими посещениями самый благодарный в финансовом смысле посетитель – Васятка Ольги Николаевны. Редкостный оболтус, надо признать. Как я ни приучал его к порядку и дисциплине, даже морду обещал набить, если курсач не сдаст, он на все смотрел как-то отстраненно, свысока. Добавьте ко всему этому большие очки, широкую улыбку и джинсу, с которой он, наверное, не расставался даже во сне. А еще у него был плеер с наушниками, и он постоянно его слушал. Я грозился отобрать, но он лишь пожимал плечами: «Отбирайте, я себе новый куплю». Счастливчик, нечего сказать. Я слышал, таких еще «мажорами» называют.
Вот и сегодня он тоже приперся, с тубусом в одной руке, и с бутылкой шампанского – в другой. Из кармана торчала палка «салями». Признаться, я его уже изрядно объелся, но Ольга Николаевна была очень настойчивой женщиной и, кроме новехонького телефона, у меня на кухне стоял пусть и не такой новый, но все же очень даже приличный финский холодильник, набитый всякой всячиной.
-Здравствуйте, Хобдабай Байходжаевич, - зашаркал Вася ботинками о коврик возле входа.
-И тебе не кашлять. Ты это чего? – указал я на шампанское.
-Так курсовая же! – расцвел тот, - Мне «хорошо» поставили, вот я и зашел. Да и так, поговорить, мне Ваш совет нужен.
-Ну, проходи, тапки сам знаешь где.
Вася, разоблачившись, осторожно прокрался на кухню со своим хозяйством, зажав вдобавок еще и блок «Житана» под мышкой.
-А Наталья Степановна? – и закрутил головой, словно бы пытаясь отыскать на кухне мою жену.
-Что? В смысле?
-Ну, она с нами не посидит? – и потряс бутылкой.
-Ты что, совсем от радости сдурел?! – покрутил я пальцем у виска, - Закрой лучше поплотнее дверь, я форточку открою. Курить здесь будем, на балконе как-то прохладно стало. Тем более, я гляжу, у тебя не просто ко мне вопрос, а даже, как бы это сказать, вопрос совсем непростой. Распечатывай, раз уж принес, я бокалы достану. Но только тихо – жену разбудишь.
Разлив по фужерам шампанское, мы выпили за нашу общую победу. Он смотрел на меня, я – на него. Что ж, удар наносить лучше первым. Закурив, я спросил в лоб:
-Что надумал? Говори уже, нечего кота за хвост тянуть.
-Фух, - закусил тот губу, - Как бы это Вам сказать. Как Вы думаете, выйдет из меня строитель? Только честно, пожалуйста, - и жалобно, отбросив всякую амбициозность и развязность, взглянул мне в глаза.
Я усмехнулся:
-Ответ ты и сам знаешь. Я понимаю, что тебе нужен именно мой, но лучше ответь честно: чем дальше планируешь заниматься?
-Я в Универ хочу перевестись, на журналистику.
-Вот как, значит, - ожидал я, признаться, нечто подобное, - А что именно туда?
-Вы подождите, я сейчас покажу, - и побежал в прихожую. Вернувшись, он с гордостью положил на стол два номера «насменки »,  – Вот, посмотрите сами. Я там под псевдонимом В.Челюскин числюсь.
-Мнда? «Челюскин» - то во льдах застрял, ты в курсе? Ладно, давай почитаем. Быр – быр – Быр, - вглядывался я в подписи под статьями, - Не нахожу. Где искать-то?
-Да вот тут, - развернул он газету.
Статейка была небольшая, про молодежный театр. Зато лаконичная и вполне связная.
-Мне ее раза в четыре сократили, - с обидой в голосе произнес «Челюскин», - я и фотографии даже прикладывал, все выкинули.
-Ладно, давай вторую, - отодвинул я от себя газету.
-Вот она, читайте, - и с готовностью подсунул мне вторую газетку, уже раскрытую и помеченную возле одной из колонок «галочкой».
-Про стройотряды? Это хорошо. Так, поглядим, что тут у тебя.
Дочитав, я, затянувшись халявным «Житаном», спросил:
-У меня два вопроса. Может, даже и больше. Первый: а во сколько раз эту статью у тебя урезали?
-Раза в три, - поморщился тот, как от зубной боли.
-Понятно. Тогда второй: и на кой черт тебе все это надо, когда тебя урезают без твоего же ведома?
-Я, понимаете что, я, - задергался тот, -  мне не нравится работать с бездушным материалом: с кирпичом, с железобетоном и прочее. Мне люди интересны.
-Понятно. Сочувствую. И зачем ты тогда на стройфак поступал?
-Да это все дядя Боря маме насоветовал, - опять скривился он, - Говорил, что за строительством будущее, что вместе мы горы свернем. Ну и так далее.
-Какой такой дядя Боря?
-Ельцин, - как нечто само собой разумеющееся, равнодушно ответил тот. - Он у нас частенько дома и на даче бывал, пока в Москву не переехал. С тех пор только звонит иногда. И тетя Наина тоже хорошая, мы еще с ней грибы собирали. Как Вы думаете, может, мне ему позвонить, и меня в МГУ на журфак примут?
-Не знаю, не знаю. Я тут слышал, неприятности у него. – припомнил я про слухи. - Так что, глядишь, скоро где-нибудь в Зимбабве послом будет, или рыболовецким колхозом на Камчатке командовать начнет. Ты хочешь в Зимбабве учиться?
-Не хочу, - решительно замотал тот головой, - Там муха цеце и негры. А что с дядей Борей случилось-то? Я ничего не знаю.
-Да так, политика, - стало мне обидно за (уже!) земляка, и поэтому я решил переменить тему, - Кстати, про муху понятно, а чем тебе негры-то не угодили?
-Не знаю, - отвел тот взгляд, - Боюсь я их, непривычно как-то.
-Ну и зря. Я вот тут недавно одного негра видел, так нисколько не страшный, - припомнил я странную физиономию с приплюснутым носом, которую видел в аэропорту, - Я даже хотел подойти, пощупать, но постеснялся. Ладно, заболтались мы с тобой. Шампусик выдыхается, а нам еще рано вставать. А что непривычное – страшно, ты это оставь. Вот и сопромат был для тебя непривычен, и новый коллектив, ну а я – тем более. Я же страшный? Злой казах, одним словом. Ну, так что я могу тебе сказать? Делай, что тебе душа велит. И – наоборот. Даже в Библии нечто подобное сказано.
-А Вы что, и Библию читали?
-Да, конечно. Могу и тебе дать почитать, только с возвратом.
-Спасибо, не надо, - мягко отказался он, - У нас дома тоже есть, только папа ее подальше прячет, чтобы никто не увидел.
-И что? – стало мне интересно, что думает этот маменькин сынок про Писание.
-Да так, ничего. Я ее частенько читаю, и не надоедает, в отличие от вашего сопромата, - и поморщился, - Мне нравится. Я тут на днях даже в церковь заходил, только Вы папе с мамой не говорите. Я думаю, что Бог все-таки есть.
Я задумался. Посмотрев ему в глаза, увидел: не врет. Моего папу бы сюда, он бы точно совет дал. А я что могу? Делать из себя большого умного дяденьку? Не подхожу. Ладно, попробуем так:
-Василий, ты плесни еще в бокальчик. А я пока посижу, покурю, подумаю. И ты тоже подумай.
-О чем? – выполнил тот мою просьбу.
-Пресвятая Богородица, ну что за напасть! Ну, ты сам рассуди: ты, как я понял, стремишься к свету, в Бога хочешь веровать. И как же ты потом эти статейки писать-то будешь?! Вот разверни свою газетку – много ли в ней правды? Вася Пупкин, молодой фрезеровщик, перевыполнил план на тридцать процентов?! Образцовый комсомолец и кандидат в партию? А про то, что он каждую пятницу надирается, как последняя сволочь, и жену свою бьет, там написано? – и я потыкал пальцем в газетки.
-Какой Пупкин? Нету тут такого, - зашелестел тот листами.
-Это для примера, собирательный образ, знаешь ли. Ты вот погуляй вечерком по Уралмашу один, да еще где потемнее, да и от милиции подальше. Могу тебе еще Сортировку предложить с Эльмашем, тоже занятные местечки. Знаешь, сколько там таких Пупкиных повстречаешь? Потом неделю будешь бодягу к лицу прикладывать, если цел останешься. И все они комсомольцы, заметь. Так о ком ты писать-то собрался?
- А бодяга – это что? – насторожился несостоявшийся строитель.
-Травка такая, прикладывают для скорейшего рассасывания гематом. Даже этого не знаешь. Не знаю, о ком ты там писать собираешься, - и покрутил в пальцах бокальчик, - Вот мы тут сидим, шампанское пьем, а ведь могли бы, я уверен, любимым делом заниматься, а все это от чего? Не в курсе?
-Нет, - робко ответил он.
-Может, ты и прав, и не надо знать. Это нам с тобой в жизни повезло, но не будем же мы писать друг про друга. А вот Пупкину не повезло. Ему тоже и квартиру хотелось, но он с общагой смирился. И чтоб холодильник был набит всякой всячиной, тоже хотелось. А у него лишь махонькая комнатушка, вечно нечесаная жена, и пьянка с такими же дружками. Так что, будешь про него писать? – наклонился я к Васятке через стол.
-Не знаю, - спрятал он глаза.
-Это потому что мы с тобой тоже Пупкины, только еще хуже.
-Это почему?! – вскинулся тот.
-Да потому, - кивнул я, - Строители коммунизма потому что. И потому что в самой счастливой стране живем. Ну, ты сам подумай: станешь ты журналистом, про всякие там трудовые подвиги писать станешь, или же, наоборот: обличать капитализм – империализм, а про правду и забудешь. И в церковь тоже больше никогда не пойдешь, а Библию в макулатуру сдашь. Или сопьешься: другого пути нет. Пупкину – работяге проще: он всего-то навсего продал свою жизнь, а вот мы с тобой душу продаем.
-Хобдабай Байходжаевич! Не надо так грустно. У нас же сейчас перестройка, скоро все будет хорошо.
-Да что ты говоришь?! А я-то, дурак, и не знал, - и сдержался, чтобы не наговорить еще больше резкостей, - Но ведь ты, наверное, наслышан, за что меня хотели из института турнуть? И это было не во времена царя Гороха.
-Знаю. Жаль, что я не видел Вашу агитку. Говорят, здоровски это у Вас получилось.
-Да уж, здоровски, - усмехнулся я, - Я до сих пор как вспомню, так вздрогну. И на всякий случай все предметы за пол – года вперед читаю. Тебе как, за семь дней две сессии сдать, слабо?
-Слабо, - легко покачал тот головой.
-Вот то-то же. Так что ты спокойненько доучивайся до лета, все сдавай, а если что – я помогу. Дальше решай сам, и ни у кого больше не спрашивай. Хочешь идти в журналистику – иди, слог у тебя хороший, читать не противно. Не захочешь, передумаешь, оставайся. Решай, время есть. Но с железками-то, оно порой и лучше: они, как говорится, стыда не имут, - решил прекратить этот осмысленно-бесмысленный диалог.
Распрощавшись со мной, Вася ушел в смятенных чувствах. Может, и зря я его так напугал? Вот даже и газетки свои на столе оставил. Я перечитал его заметки еще раз, жалея, что не видел их в неотредактированном виде. Может, тогда бы и отважился посоветовать ему продать свою наивную душу. А заодно – и свою. Тяжкое это бремя – решать за других. Тут мудрость нужна, а у меня ее нет. Зачем-то настругав колбаски, я принялся ее бездумно жевать, запивая остатками шампанского. А ведь не хотелось ни есть, ни пить, но я делал то и другое, изредка покуривая. Если бы мне раньше сказали, что я буду докуривать сигареты лишь до половины, - ни за что не поверил бы. Но сейчас мне было наплевать, ведь все было хорошо: и жена – красавица, да к тому же беременная, и квартира, и полдачи, и возможная карьера. Где это видано, чтобы у студента в прихожей почетная грамота от самого министра на стенке висела? А ведь вон она, даже отсюда, из кухни, ее видно. Но почему-то ее хотелось срочно выкинуть, как будто это все не мое, никчемное. Все, надо спать.
Терпеть не могу, когда я во сне летаю. Кое-кто утверждает, что если ты летаешь, то растешь. Враки все это: я летал постоянно, но так и остался коротышкой. Нет, не в этом дело: сперва, когда ты взлетаешь, все хорошо, но стоит посмотреть вниз и… бряк! Но со временем я привык, даже помнил предыдущий опыт полетов, уже не так боялся упасть, научился уворачиваться  от фонарей и проводов, иногда взмывал высоко в небо, но там было неинтересно: гораздо увлекательней полет над землей, не выше девятого этажа. Но еще лучше, если метров пять над поверхностью: там и ветер более упругий, и скорость лучше чувствуется. И – азарт, упоение полетом. А летать не так уж и сложно: можно даже одними пальчиками управлять. Но для полной скорости приходится прижимать руки к телу, и тогда земля пропадала, даже огни города превращались в одну тусклую точку среди множества других. Тогда я начинал бояться, что не смогу вернуться домой, и просто заблужусь. Но я каждый раз возвращался. Я к этому привык, хотя порой и удивляюсь: вот я лечу – лечу, а как в постель обратно попадаю – неясно. Не было момента возвращения в моем сне. С утра неудавшийся летчик в смятенье шел чистить зубы, приводить себя в порядок, но никак не мог избавиться от ощущения прерванного полета. Хотелось вновь раскинуть руки и полететь над городом, долететь до родного Актюбинска, заглянуть к родным и близким в окна, благо, зависать на месте я тоже научился. Бросать надо эти полеты, так и свихнуться можно. А ведь мне нельзя: семью кормить надо.
После тренировки меня отловил в коридоре вездесущий Шульман:
-Стой, куда бежишь. Так, ответь мне: ты меня на свою свадьбу приглашал?
-Ну, - не понял я, к чему он ведет.
-Не нукай, не запряг, - дернул профорг щекой, - Я тут вот что придумал. Вы с Наташей на пятницу – субботу ничего не планируйте, на Песчаное поедем. Я уже и домики заказал. Ты как на это смотришь?
-Никак, - пожал я плечами, - У меня свои планы, знаешь ли. А Наташе скоро рожать, ее беречь надо.
-Не волнуйся, беречь будем. Для вас специальная комната в гостевом доме забронирована, остальные будут гулять в избушках, да на свежем воздухе, - невесть зачем навяливал он мне отдых на природе.
-Кто остальные? – начал я сердиться на него, -Ты не юли, ясно говори.
-Друзья да подруги, - расцвел тот в дурашливой улыбке, - Ну и родители еще, ее и мои.
-Опять не понял. Викторыч, когда ты без намеков говорить научишься? День рождения у тебя, что ли?
-Ну, какой там День рожденья! – поморщился он, - День рожденья у меня в апреле, в один день с Гитлером.
-Вот – вот, усмехнулся я, - то-то я и смотрю: вы с ним челками похожи.
-Умолкни, а! Женюсь я. И поэтому приглашаю вас с Наташей на свою свадьбу. Славно погуляем, не боись, я даже автобус в деканате выпросил. Жрачка с меня, ночлег с меня, природа общая. Только у меня к тебе вопросик: водкой поможешь? – и с надеждой посмотрел на меня.
Что жениться, это, конечно, хорошо, хоть и неожиданно, но зачем же о водке-то просить? Неужели я и так этого бы сам ему не предложил? Обидно просто за такое недоверие от друга.
-Это как?! У меня виноводочного завода в кармане нема, – решил слегка отомстить я за такое ко мне отношение.
-Ну, у тебя же там связи, я знаю, - замямлил Дениска, - Денег я дам, сколько надо.
-Это на сколько человек? – продолжил было я экзекуцию, но спохватился, - Говори, друг, все будет в лучшем виде.
-Я думаю, человек двадцать – тридцать точно будет. Нет, больше, - и вздохнул, - Точно не знаю. Много, я ведь еще ее родню не считал.
-Ну, ты даешь, - впечатлило меня количество приглашенных, - Это же бутылок тридцать надо будет брать, как минимум. Да еще пива бутылок шестьдесят. Это же в копеечку влетит, да нет, даже в рубль. Большой такой, на всю стену.
-Не проблема, материальную помощь себе я уже выписал. Гулять - так гулять. Так  как, поможешь?
-Наверное, да, - и задумался о технической стороне дела, - Только вот без транспорта тут никак не обойтись, надо Степана звать. Тестя моего, Ефимыча, помнишь? На свадьбе еще отплясывал с моей Наташкой. Кстати, а твою-то как зовут?
-Неважно, - махнул он рукой, - Таней ее зовут. Потом познакомлю, ты ее не знаешь, из СИНХ а она. Ты лучше скажи, при чем тут Ефимыч?
-Тоже мне, профорг, а в организации мероприятий ничего не смыслишь. Мы что, всем автобусом затариваться поедем? Ты что, совсем ку-ку? – скептически посмотрел я на него, - Нам его «Жигуль» нужен.  И разоришься-то всего на две бутылки водки и двадцать литров бензина: он к машине трепетно относится. Даешь добро – я с ним назавтра договариваюсь, ты, главное, тугрики приготовь. Так добро?
-Да добро, добро. Что, и так не понятно? Пойдем ко мне, прикинем, сколько денег надо.
В профкоме, как всегда, стоял полный кавардак. И, как ни старалась его «замша» Ниночка, беспорядок только нарастал: в горшках для цветов, в которые она, похоже, всю свою душу вкладывала, холила их и лелеяла, валялись окурки. Пепельница была полна, и повсюду бумажки. Ну, прям как у Абрамыча в его лучшие годы, пока я не навел-таки порядок на рабочем месте. Дениска присел за стол, закурил, и начал считать на калькуляторе, записывая результаты на первую попавшуюся бумажку. По-моему, это было чье-то заявление. Потом все перечеркивал, стонал, ежился, и наконец сдался:
-Ты по какой цене покупаешь?
-По магазинской, - честно ответил я.
-Это хорошо. И плохо тоже, - и вновь уставился в свои подсчеты.
–Не понял, - вслед за ним посмотрел я на листочек.
-Да как не крути, меньше пятикатки никак не выходит: я еще про шампанское забыл. Эх, придется еще одну материальную помощь задним числом выписывать. Ну да ладно: на то он и профком, чтобы людям помогать в трудную минуту, - и начал открывать сейф.
-Так я звоню? – протянул я руку к телефону.
-Звони, вот список.
Я набрал номер Ольги Николаевны. Объяснив ей суть проблемы, уже по собственной инициативе добавил: «Можно еще чего-нибудь вкусненького, на Ваше усмотрение».
-Хобочка, для тебя все, что угодно. Мне кажется, мой Вася за ум браться стал, все время что-то читает, даже дискотеки эти свои забросил. Завтра вечером жду. Во сколько подъедешь?
-К сожалению, не раньше полседьмого.
-Это ничего, можно даже в семь. Пока, Хобочка, и спасибо тебе, - и повесила трубку.
Знала бы она, отчего ее ненаглядный сынок дискотеки забросил. Видать, решил-таки журналюгой стать, безумец. Но да Бог ему судья.
-Ну что? – нетерпеливо заерзал на стуле Дениска.
-А? – мысленно плюнул я на Васятку.
-Что, спрашиваю.
-Да так, ничего. Покурим давай. Такие куришь? – протянул я ему пачку «Житана».
-Это что? – подцарапал тот к себе пачку.
-Сигареты. Хочешь – угощайся, не хочешь – я сам все выдую. Кстати, тебе блок сигарет взять? «Житан» или «Голуаз» не обещаю, но «БТ» гарантированно.
-Ничего себе, - заглянул тот внутрь, - А можно я две сигарки возьму?
-Так, погоди, - отобрал я у него пачку, - Ага. Три штучки я себе оставляю, мне на сегодня хватит, остальное бери, травись на здоровье. Ты скажи, - затянулся я, - брать тебе блок или не брать?
-Конечно, бери, я в долгу не останусь. Так как там насчет напитков-то? Пойми: не хочу я у таксистов брать, еще палево какое подсунут, да и цена кусается, - и приложил, как на клятве, или же присяге, ладонь к левой стороне груди.
Вздохнув, я вновь взялся за телефон. Как можно более официальным тоном проговорил:
-Кондюка пригласите к аппарату.
-Сейчас, секундочку, - пискнул девичий голос.
Потом послышались быстрые шажки, звук закрывающейся двери и непрерывный гул, грохот, бряканье и слабые людские голоса, тщетно пытающиеся превозмочь эту какофонию. Мне даже показалось, что я прямо отсюда чувствую запах машинного масла, горящей эмульсии и раскаленного металла. Чтобы заглушить этот запах, я взял одну из уже Денискиных сигарет и вновь закурил. Тот тишком убрал остальные в ящик стола, украдкой посматривая на меня. Хорошо все-таки, что я не токарь и не фрезеровщик. Профессии, конечно, почетные, но я лучше с ватманом поработаю. Жалко, что подаренные «чертилкой» «Кохиноры» заканчиваются, надо бы новые раздобыть. Наконец из нагретой от моего уха трубки послышалось:
-Кондюк у телефона.
-Степан Ефимович? – строго спросил я.
-Да, - был неуверенный ответ, как будто тесть уже проклинает судьбу, что подошел к аппарату.
-Степан Ефимович, Ваша помощь нужна народу.
-Я это, я готов, - растерянно донеслось издалека.
-Тогда объясняю задачу: Вы завтра на своей машине в шесть часов вечера подъезжаете к главному учебному корпусу УПИ. Я дам Вам знак.
-Какой знак? Это кто говорит? – уже слегка раздраженно, осмелев, спросил тесть.
-Зять.
-Чей зять?! – и опять тишина.
-Да твой, дурында! Не узнал, что ли? – выдержав паузу, гаркнул я.
Из трубки послышалось сопенье, шипенье и матерки.
-Ну и какого хрена ты мне голову морочишь?! Хрен тебе, а не машина!
-А ты хорошо подумал? – вкрадчиво произнес я, - А отдых на Песчаном, с изобилием напитков и закуски, в обществе прекрасных одалисок, тебя не прельщает?
-Это ты про что? Какие такие оделиськи? – мигом сменил тот гнев на милость.
-Шульмана помнишь? – понадеялся я на его память.
-Это - который меченый? – верно угадал Степан.
-Ну да. Так вот, у него свадьба, и он ее отмечает на базе, вдали от шума городского. Это на берегу озера, я там уже как-то был, мне понравилось. Как тебе перспективка?
-Так бы сразу и сказал, - проворчал тесть, - Темнила тоже нашелся. А я-то уж подумал – из начальства кто звонит. Ты лучше скажи, жену с собой брать надо?
-Тебе решать, - ответил я, но на всякий случай добавил, - Только ей скучно, наверное, будет одной среди молодежи. Я даже насчет Ташеньки не уверен, мне даже кажется, что лучше ее не брать, но я все же спрошу. Слушай, а может Абрамыча вместе с собой возьмем? А наши женщины пусть посидят, косточки нам поперемывают. Как ты думаешь?
-Да тут и думать нечего!- восторженно принял предложение Ефимыч, - В шесть возле входа, я все понял. Все, я побежал, а то мой ПТУшник сейчас там такого натворит, вовек не исправить. До завтра!
-Ну, как? – осторожно поинтересовался Дениска, когда я повесил трубку.
-Как – как. Никак, - и пожал плечами.
-А почему никак? – жалобно протянул тот.
-Да потому, что он мне отказать никак не может.
-Тьфу ты, нечисть иноземная! – вскочил тот на ноги, даже стул опрокинул, - Так же и до свадьбы можно не дожить! Ну, ты и… Толь, еще раз так пошутишь – исключу из профсоюза.
-А ты думаешь, я после этого шутить перестану? – и подгреб к себе профсоюзную денежку, - Завтра вот закуплюсь на всё и никуда не поеду. И будем мы бухать со Степаном,  да с Абрамычем, пока все не выпьем, а потом скажем, что машина упала в пропасть.
-Да иди ты, - вернув стул на место, вновь сел он за стол, - С ним как с человеком, а он… Все бы шутки шутковать да жути прививать. Негуманно ты себя ведешь, караул просто. Ладно, когда завтра встречаемся?
-Это зачем? – иронично посмотрел я на него.
-Разные там ящики в автобус перегрузить, - и, как на замедленной съемке, принялся складывать и разводить ладони, как будто невесть кому аплодировал, - да дело это слегка отметить: мальчишник, сам понимаешь.
-Ага. Нашел дурака. Ты сам-то подумал? – подосадовал я на его непонятливость.
-Чего тебе опять не нравится?
-Ну, представь себе: едет автобус, час едет, два едет, а в нем трезвые и голодные студенты. Плюс несколько ящиков выпивки. Что в итоге получается? Много ты довезешь? – и показал тому язык, - Вот то-то же. В лучшем случае – половину: половина водки будет выпита, половина твоих драгоценных гостей в отключке. Тебе это надо?
-Разумно. И что делать? – растерялся профорг.
Вот, парниша, думай, думай. Я, что ли, за тебя все время думать должен? Но да сделаем скидку на то, что у него свадьба, и вспомним про себя самого: я тоже что до, что после свадьбы был чумной, а уж на самой церемонии - и вовсе чуть было не поплыл. Непросто это - жениться, такое событие, оно и на самом деле из умного человека делает полного дурака, а то и вовсе идиота конченного. Или, может, это происходит с ним еще при процессе предложения? Или – даже до него? Как знать? 
-Что-что. Оставим это хозяйство у Степана в машине на ночь, - и я сделал круговой жест, как будто груз уже находится здесь, в профкоме, - Ночи пока теплые, ничего не померзнет, зато охладится. И никуда твое добро не денется.
-А Степан? Вдруг выпьет? Все? – и захлопал глазками.
Точно, сбрендил. Столько даже если очень хочешь, и за месяц не выжрать: загнешься. Хотя: он же славянин, а у славян, как я слышал, способность расщеплять алкалоиды куда как выше, чем у нас, азиатов.
-Со Степаном я сам договорюсь, а может даже лучше с Людмилой Михайловной, она его под домашний арест посадит, - успокоил я Дениску, - Тесть страдать, конечно, будет, зато в пятницу оторвется.
-Ладно. А нам по дороге что делать? – наконец-то включил тот разум, - Дорога-то неблизкая.
-Гитара есть? – захотелось мне еще чуток пошутить.
-Ну, есть, даже две.
-Вот и пойте всю дорогу, - и чуть не захихикал мерзко, увидев его реакцию.
-Я серьезно, а ты издеваешься, - обиделся Шульман, - Мы же все шампанское еще в ЗАГСе выпьем, придумай что-нибудь.
Нашел, блин, спасителя человечества. И какой он после этого профорг? Свою собственную свадьбу организовать не может. Все, что в его силах, - это деньги из профсоюзной кассы тырить. Ладно, помогу.
-Ты посиди пока здесь, все равно на пару давно опоздали. Только учти: у тебя минимум на одного гостя будет больше. А то и на три.
-Это на кого еще? – недовольно пробурчал тот.
-На Сашку Белого. Он может с собой еще Юльку прихватить, да этого мелкого бармаглота из преисподней, Димку. Вот с ним-то пусть твои родители и мучаются, для всех польза: и им не скучно, и малец будет под присмотром.
-Да ладно, зови хоть Карабаса – Барабаса с Мальвиной, - устало выдохнул тот, - Нашел кем пугать – Сашкой Белым! Классный он парень, мы иногда даже в скверике с ним сидим.
До чего же я не люблю эту дверь! Грязная вся, заляпанная, оббитая оцинковкой, неровная до такой степени, что кажется, что по ней луноход проехал. Да и кнопка звонка ничем не лучше: или стукачей много развелось, или даже уборщица брезгует к нему прикасаться. Я, преодолев отвращение, нажал на мутно – белый кругляш. Внутри что-то погромыхало, и в проеме появилась знакомая физиономия:
-Чего тебе?
-Тебя мене.
-Чего?!
-Мне бы вот этого, - показал я на него пальцем, - одну штуку. На пять минут.
-Дурак ты, Толян. Я совсем не понимаю, как таких в институт принимают, - и прикрыл дверь, выйдя в коридор, - Ну говори, что надо.
-Надо что… Во-первых, тебя. Ладно – ладно! Я все! – заметив, что Сашка уже начинает сердиться, замахал я руками, - Корче, у Дениски Шульмана в пятницу свадьба. Пошли к нему в профком, там и договорим.
-Профком на прослушке, - как-то скучно проговорил Белый.
-Мать! – выругался я, - А ты раньше не мог сказать?! Я же там недавно про тебя говорил.
-Тебе, может, еще и список предоставить, где кто кого слушает? – все тем же равнодушным голосом произнес мой визави.
-Белый, ты не заболел? Ты че такой квелый?
-Перехожу я. В ментовку, - и показал пальцем в неведомую даль.
-Ну и что? – не воспринял я его настроения.
 -Да так-то ничего страшного, как был капитаном, так капитаном и останусь. Только вот с малосемейки съезжать придется. А у них там общага – мама не горюй, даже тараканы с крысами все от тоски и бескормицы сбежали.
Хреново, похоже, дела у моего друга. Неужели его с нашей институтской синекуры турнули? За плохую работу? Или еще что-нибудь? Надо срочно его если не утешить, это вряд ли получится, то хотя бы отвлечь от нездоровых мыслей: не люблю я, когда люди горюют:
-Сашка! Не дуркуй, прорвемся. Я с людьми поговорю, уверен, квартирку тебе снимем. Пойдем лучше к Дениске, и пусть тебя теперь слушают. Или можешь не идти, дело твое.
-Ладно, говори здесь, что надо-то?
-Ты едешь или не едешь? – продолжал я нажимать на него.
-Ну хорошо, еду. Что дальше? – не покидало его квелое настроение.
-Можешь с собой Юльку с Димкой взять, никто против не будет.
-Могу, но не хочу. Что дальше? – и равнодушно так, чуть ли не сквозь, невидящим взглядом посмотрел бывший особист на меня.
-Вот ведь заладил. Хорошо, ты можешь в качестве свадебного подарка им ящик шампанского организовать? Я в доле.
-И это могу, - перевел тот равнодушный взгляд с меня на коридор, по которому взад-вперед сновали студенты, - А вот тебя с твоим Дениской сегодня видеть больше не могу: грустно мне. А ты какой-то слишком уж веселый, диссонанс получается. Приходи завтра, договорим.
-А ты?
-А что я? – оглянулся тот на мерзкую дверь, - Я дела сдаю. А вечером буду вовсю изменять привычкам, уже и флакон наготове. В опера меня отсюда выпинывают отсюда, такие вот дела.
-Саш, ты бы…
Но он уже закрыл дверь. Вот те на. А я-то думал, что из конторы просто так не уходят, тем более – в ментовку. Ан нет, их, оказывается, тоже уходят. Хорошо хоть, без понижения и последующего за ним физического уничтожения: не те времена. Ладно, надо Дениске новость рассказать, даже две. И я вытащил его в коридор.
-Ты это что, в кабинете поговорить не можешь?! – возмутился он.
-Могу, - эхом повторил я за Сашкой, - У меня для тебя две новости, и, как всегда, одна – хорошая, а другая – плохая. Ну?
-Ну! Гну! Ну, начни с плохой, раз уж так приспичило, - и насупился.
-Ты только не волнуйся, но профком прослушивается.
-Кем?! – аж отпала у того челюсть.
-Ну не студентами же, дурень. На это дело специалисты есть, и они свой хлеб не даром едят.  Так что зря я, наверное, с твоего телефона звонил.
-Мама с папой сосут лапу, - оторопело произнес тот.
-Сосут. Поговорку еще какую выискал.
-Это так, просто в голову пришло, - и застучал костяшками по башке, - Мнда… А я там такого наговорил за эти годы! Фух. Думаешь, придут?
-А что, еще не приходили? – искренне удивился я.
-Заходили. Чаю попить, - облизывая пересохшие губы, ответил он, - Всякие там вопросы задавали, как бы невзначай. Теперь ясно, что им надо было. Что делать-то, а, Толян?
-Я бы ушел, - не лукавя, ответил я.
-Откуда?! – опешил тот.
-Из профкома.
-Ты сдурел?! – округлил Дениска глаза, - Такую халяву терять – да ни за что! Как я дальше жить-то буду! Да еще с семьей!
-Тихо, тихо, - остановил я его порыв, - ты что на весь коридор-то орешь? Спокойно подумай, что тебе важнее: халява или учеба, компромат-то на тебя уже имеется, не сомневайся. Или стучать будешь?
Тот застонал:
-Ну и что теперь делать?
-Что. Сам думай, что, - и мысленно поставил себя на его место, - Я бы, наверное, оставил вместо себя твою «замшу» Ниночку, а сам бы ушел с поста по семейным обстоятельствам, благо повод есть. А она тебя, я уверен, не обидит: бывший начальник, все-таки. И талоны на питание выпишет, и место в малосемейке даст. А с тебя уже и взятки гладки, когда она дела примет. Кстати, ты ее на свадьбу пригласил?
-Нет.
-А напрасно, - и я продолжил нравоучительным, успокаивающим, тоном, - Пригласи, там, на озере, ей и скажешь, что так мол и так, не до профкома теперь, иди вместо меня в профорги. Слабый человек ведь очень любит, когда его сильный о чем-то просит: ему кажется, что и он сам становится сильней, против искушения властью не попрешь.
-Наверное, ты прав, - вздохнул он, - Ну что ж, прощай, профком, - и погладил колонну, за которой мы укрылись подальше от посторонних глаз, - Пойду кассу подбивать, а то не дай Бог недостача будет. А она, сам понимаешь, будет. Надо какое-нибудь мероприятие придумать. Все, я пошел думать.
-А вторая новость тебе неинтересна? – окликнул я его.
-Уже почти что нет. Но говори, раз уж начал. Она-то хоть про что?
-Про шампанское. Завтра я тебе скажу, к кому подойти на УКМе, заберешь ящик – и сразу в автобус, чтобы вы там от жажды не умерли.
-За это спасибо. И за первую новость тоже спасибо. Просто не представляю, что было бы дальше, если бы меня стучать заставили. На друзей доносы писать – это же застрелиться легче!
-Из чего? – не удержался я от ехидства.
-Неважно, можно хоть на стрельбах, или просто взять и повеситься. А мне нельзя: Танюха беременная.
-Что, тоже? Ну, поздравляю! – и я радостно пожал ему руку.
Грустно было смотреть на уходящего по коридору Дениску: голову повесил, весь ссутулился, как старичок. Оглянувшись возле своей двери, он грустно улыбнулся: «Пока!». Вот до чего человека одно упоминание о КГБ доводит: у него послезавтра свадьба, а ему, похоже, больше ничего и не надо, осталось лишь желание спрятаться, и, закрыв глаза от страха, затаиться. Да уж, не позавидуешь. Да и мне, пожалуй, тоже: вечером, а это уже совсем скоро, предстоит разговор с Наташей. И что она мне скажет – одному Богу известно. Не хочу я ее на озеро с собой брать, и все тут.
Дождавшись ее в фойе после занятий, я без экивоков спросил:
-Ты поедешь к Шульману на свадьбу?
-Куда? – распахнула она в удивлении глазищи.
-На свадьбу. На озеро Песчаное.
-Конечно, нет! А ты что, хочешь? – и подозрительно посмотрела на меня.
-Да не особенно, просто я пообещал, да и продуктов ему всяких надо купить, я уже договорился.
-Хорошо, езжай, - на удивление легко согласилась она, - А продукты когда покупать будешь?
-Завтра. Твой отец заезжает за мной вечером, он тоже с нами едет.
-Вот как? А мама? – продолжила она свой маленький допрос.
-Да вроде нет, что ей там среди молодежи делать.
-Это тоже хорошо, я как раз генеральную уборку планировала, а то у нас не дом, а мусоросборник, - и наморщила носик. - Я маму приглашу помогать, можно?
-Конечно, о чем разговор!
У меня как камень с души свалился. Хотя что она там хотела прибирать, было абсолютно непонятно: вроде бы и так все сияло, но Наташа упорно каждый вечер наводила чистоту – только закончит с книжками, тут же хватается за тряпку, и давай пол мыть – тереть. Меня это порой пугало, но тетя Бэтя слегка успокоила, сказав, что это нормальное явление на ее сроке: женщине просто необходимо наводить порядок в ее гнездышке, и она чисто инстинктивно пытается оградить будущего ребенка от всего, что может ему навредить. Тетушка даже порой помогала Наташе, что было удивительно: дома у Абрамыча вечно то тут, то там, что-то, да валялось. А с пылью вообще был полный порядок: хоть горстями собирай, особенно в труднодоступных местах.
-А еще кто едет? – скорее для проформы спросила она.
-Я не знаю, кого там Дениска еще пригласил, - пожал я плечами, - Он и Абрамыча хочет позвать, но стесняется. Просит, чтобы я это сделал.
-Ну и сделай, - и лукаво улыбнулась, - А мы тогда втроем прибираться будем, без вас. А то вы вечно натопчете,  на кухне так накурите, что не продохнуть.
-Наташенька, я же могу и в туалете курить, и даже в подъезде, ты только скажи. Нет, говорить не надо, решено: буду курить на лестничной площадке. Договорились?
Та посмотрела на меня с подозрением:
-Ты что это так надумал? Или задобрить меня решил, чтобы на свадьбе с девчонками погулять?
-Да ты что?! Еще скажи, что и твой отец… Ну это… Нет, это ни в какие ворота не лезет, сама-то подумай, - аж опешил я от такого бредового предположения.
Следующий день прошел в суете: я постоянно перемещался туда-сюда. Мне одновременно хотелось и дребедень какую-нибудь экстерном сдать: зачем тянуть до декабря, когда я уже и за следующие полсеместра все знаю. Но надо еще и с Денискиными делами разделаться. Хорошо быть бывшим старостой группы: и с журналом посещений бегать не надо, и сами посещения тебе ставят всегда вне зависимости, присутствовал ты или нет. От нечего делать я заглянул на кафедру иностранных языков, уж не знаю – зачем.
-Вера Дмитриевна, здравствуйте. Извините, что Вас отвлек, но у меня вопрос по вашему профилю.
-Охотно отвечу, задавайте, - подняла она голову от толстого французского журнала.
-Я даже не знаю, с чего начать, - уже ругал я себя, что сюда приперся, - Скажем так: у одного моего хорошего друга завтра свадьба. Может, посоветуете чего? Может, стишок какой ему про любовь по-французски рассказать? Или песню спеть. С этим, правда, сложнее: у меня слуха нет.
 Преподша взглянула на меня поверх очков. Потом отставила кружку с кофе в сторону, и направилась к своему шкафчику: тут у них  у всех свои шкафчики – один на английском, другой – на немецком, вот и у Веры Дмитриевны тоже свой есть. Немного поразмыслив, она достала зеленый томик:
-Вот, берите, читайте.
-Что это? – принял я у нее томик.
-Стихи. Вы же хотели.
-Но ведь это же Бодлер, - прочитал я имя автора на обложке, - Да еще и «Цветы зла». Что я отсюда выберу? Тут и не знающий языка начнет жалеть, что родился, а если, не дай Бог… Нет, знаете, как-то для свадьбы не то. Вы извините, пожалуйста, но я, наверное, что – нибудь другое придумаю. Еще раз извините, - и начал подниматься со стула.
-Толя, постойте. Или как Вас там теперь – Хобочка?
-Да, - потупился я. -  Вот так меня прозвали, и я не против, когда меня преподаватели так называют, лишь бы не студенты: засмеют ведь.
-Извините, если я Вас обижу, но хочу спросить: Вы что, опять зачетку принесли?
-Нет, Вера Дмитриевна, Вы уж простите: я просто так зашел, не знаю почему. Как-то вот потащило – потащило, и я уже здесь.
И на кой черт, на самом деле, я сюда приперся? Зачетка в кармане, а подсунуть уже как-то неудобно. И время у хорошего человека отнял, вон у нее кофе недопитый стоит. Глупо как-то все вышло: короче говоря, в моем вкусе.
-Постойте! – остановила он меня, - Бодлера-то возьмите. Это Вам не в переводе читать. Как прочитаете – вернете, я торопить не буду.
Поблагодарив, я забрал книжку и уселся на подоконнике. Вот и повод будет зачетку подсунуть. Обсудим какое-нибудь стихотворение, и оценка в кармане. Хотел было на самом деле почитать, но спохватился: надо забежать к Сашке и Дениске. Зря я так решил: Сашка был с жуткого бодуна, а про Дениску и говорить нечего. Выгнав Ниночку, мы расселись вокруг стола, стараясь обсуждать только насущные темы. Наконец Шульман не выдержал и открыл и свой сейф. И отчего все сейфы у нас такого мерзопакостного цвета? На «военке» - грязно-зеленого, у декана – грязно-коричневого, а тут, в профкоме, еще покруче: от одного его вида хотелось бежать куда подальше. Может, их специально в такие цвета красят, чтобы желающих обращаться за вспоможествованием было меньше? Но у Дениски, похоже, был иммунитет, и он, побренчав ключами, достал из внешне неприглядной утробы вполне симпатичную бутылку:
-Кизлярский. Уже, почитай, месяц, как стоит. Употребим?
-Дениска, ты это что? – начал было я.
-Молодец, мужик, наливай, - перебил меня Белый, - Ты что ж это, последний день холостой жизни будешь трезвым сидеть? Бросай все к едрене фене. Стаканы у тебя где? А ты, Толян, что набычился? Это же тебе не «три бочки» , даже закуси не надо.
-Может, и не надо, но все равно как-то не хочется, - с опаской посмотрел я на бутылку.
-Не хочется – захочется. Давай закуривай свою вкусную сигарету, а то я по запаху дыма уже соскучился, - повертел носом этот маньяк.
-По мне или по сигарете? – и достал пачку, положив ее на стол.
-По тебе, обалдуй, по кому же еще. Честно говоря, гнусная ты тварь, Толька.
Мы с Дениской с удивлением уставились на Сашу.
-Это почему? – осторожно поинтересовался я.
-А так просто. Шульман вон сидит, молчит, ждет, когда мы уйдем, ты сидишь, молчишь, ждешь, когда ты уйдешь, а я тоже с вами сижу и молчу.
-Это почему? – пришел я в смятение от такой путаницы.
-Да так, жду, когда за мной придут. Шутка. Денис, где стакан-то?
Бывшенастоящий, или, вернее, настоящебывший профорг повертел в руках стакан:
-Тут у меня с чаинками, а сполоснуть нечем: Нинка всю воду на чай, да на цветы извела. До туалета кто идет?
-У тебя что, бумаги нет? – возмутился Белый. - Вытри его изнутри, и все дела. А то я твой коньяк прямо из этого чайника пить буду.
Дениска, недовольно засопев, принялся, вопреки обыкновению, протирать стакашек чистой, а не первой попавшейся бумагой. Несколько раз в него дышал, смотрел на свет, потом решился и поставил на стол, поинтересовавшись:
-Саш, а при чем здесь чайник?
-При том, - утвердительно кивнул Сашка, - Это, как я полагаю, самый чистый предмет в твоей каморке, дорогой мой папа Карло, не так ли?
-А ты не зуди. У тебя в общаге что, чище будет?
-Лучше. У меня там Юляшка прибирается. Ладно, хватит языком молоть, давайте за дело.
За этим «делом» я чуть не забыл про настоящее дело: лишь без пяти минут шесть я вспомнил, что меня на улице уже должен ждать Степан. Меня как током ударило:
-Деньги давай!
-Это что, ограбление? – спросил с улыбкой развалившийся на кресле порозовевший Шульман.
-Ну и дурень же ты. На часы посмотри, перезвон колокольчатый!
-И че? – был равнодушный ответ.
-Тебе водку покупать или нет? – начал я терять терпение.
-Елки! Стой – стой, вот оно здесь, у меня отдельно отложено. А ты что, прямо сейчас? – и протянул мне деньги.
-Да. Все, пока, я побежал. Насчет шампанского с Сашей.
Хорошо хоть, одежду в гардеробе быстро выдали, а то бы точно опоздал, а я опаздывать не люблю. Ага, вот и он, знакомый «Жигуль». И Ефимыч смолит цигарку, облокотившись о крышу, ехидно посматривая на тропинку.
-Привет, Степан! Не опоздал?
-Да нет. Стою вот, смотрю, - и показал сигаретой направление.
-Чего? – оглянулся я.
-Ты что, слепой? Туда вон посмотри, там какого-то очкарика плющат.
И на самом деле: всего-то метрах в десяти от машины двое парней вовсю прессовали рыжего очкастого студентика, по-моему, даже с моего факультета: я его несколько раз видел в коридорах, но только в этом году. Первокурсник, наверное. Ну ладно, пойдем выручать.
-Ребята, вы бы пацана оставили по-хорошему, - подошел я к группке, - Он мой.
-Чего?! – опешил от такого наезда тот, что подлиннее.
-Еще раз вежливо прошу. Оставьте, пожалуйста.
-Че ты сказал? Тебя тоже, что ли, до кучи оформить? – ощерился он.
-Чайники , слушайте сюда. Вы же металлурги? – спокойно продолжил я, как ни в чем не бывало, беседу. Неохота мне сегодня драться, хотя коньячок все же немного действует.
-А ты кто такой?
-А я мехфак, напильник . И этот тоже мой, и тоже напильник, - кивнул я на очкарика, - Не трогайте его, очень прошу.
-А то че? – наклонился ко мне длинный.
-Все, - кивнул я, - Огребете по-полной. Я считаю до трех. Или вас тут уже нет, и к моему пацану вы не вяжетесь, либо…
Я еще не успел договорить, когда в мою сторону что-то полетело. Ну, полетело и полетело. Не долетело же. Зато теперь было два тела. Одно сидело на заднице, отплевываясь кровью, другое скукожилось возле кустов. Я подхватил своего опешившего подопечного:
-Дураки они: не ожидали, что я буду бить. Вот и получили. Тебя как звать-то?
-Дима, - промямлил тот.
-Ну и что они от тебя хотели, Дима?
-Извините, спасибо, я не знаю, как Вас зовут, - и искательно заглянул мне в глаза.
Степан возле машины вовсю веселился: ну просто морда шире плеч, да еще одновременно курит и похахатывает. Я тоже закурил и протянул пачку Диме:
-Угощайся, французские, такие хрен где купишь.
-Спасибо, не надо, у меня свои.
И достал «Ротманс». Только сейчас я разглядел, что прикид у студентика был совсем не детский: мне еще как минимум четверть моста рассчитать надо, чтобы такое купить. Теперь понятно, почему им эти два жлоба так заинтересовались: денюшка под ногами валяется, а поднять никто не хочет. Маменькин сынок – это же подарок судьбы.
-А я Вас знаю, - вдруг сказал он, - Вы еще боксируете и странный.
-В смысле – странный? – не понял я.
-Не знаю. Извините, я сейчас, - и начал метаться по тротуару в разные стороны.
Я забеспокоился:
-Дима, ты что?
-Все нормально, нашел, - радостно крикнул он, выкидывая окурок в урну.
Нормально у него. Посреди зимы бегать по площади и искать урну – это нормально? Ничего не понимаю. Тут и так все в окурках да бумажках, а он мечется. Или, может, это я ненормальный, что вот так просто себе под ноги окурки бросаю?
-Дима, ты мне не ответил. Почему странный?
-А, извините. Можно я еще покурю? – и трясущимися пальцами достал еще одну сигаретку.
-Ну, покури. А я пойду, с этими чудиками побалакаю. Сигареты свои дай.
«Чудики» уже вполне очухались, даже в порядок себя почти привели. Матерились, конечно, но это вполне объяснимо. Увидев мое приближение, оба набычились и встали в стойку.
-Че те надо?
-Мне – ничего. Курить хотите? Трубку мира выкурить, так сказать, - и протянул им пачку «Ротманса», - угощайтесь, мужики, только учтите: если еще раз Димку обидите, вас обижать буду я.
-Чего?! – опять сплюнул кровью длинный, - А ты знаешь такую поговорку: против лома нет приема?
-Вот и правильно. Вы угощайтесь, угощайтесь. Я тоже с вами постою, покурю. А насчет лома – это хорошее предложение. Сбегайте за ним кто-нибудь, а я вам интересную историю расскажу.
-Какую? – наконец охолонился тот.
-Не понял, бежит кто или нет? Или не знаете, где тут ближайший пожарный щит? – и показал рукой направление, - Там еще багор висит, вот его и тащите.
-Да ладно, не надо, мы поняли. Рассказывай лучше.
-Ну не хотите бегать – как хотите. А история вполне простая, житейская: я тогда служил в армии, на Дальнем Востоке, - опять вспомнились мне армейские годы, - Ну и захотел меня как-то «дедушка» уму – разуму поучить, достал арматурину, и как-то все.
-Что – все? – не ожидал такого краткого рассказа «чайник».
-Экий ты непонятливый. Вот у тебя зубы целы? А ну покажи, - и один из пострадавших разлепил запекшиеся губы, - Вот, целы. А все потому, что ты меня не рассердил. А вот тот сержантик сильно рассердил.
-И что?
-Я же сказал – все, - улыбнулся я, - Зубами потом какал, вот и все дела. Жалко его: больно, наверное, зубами срать – они же острые, даже кишки порвать могут.
-А дальше что? – не отставал он от меня.
-Дальше – дальше. А дальше мне повезло: у нас как раз капитан из-за бабы застрелился, не до меня было. А роту нашу – в распыл, кого куда. Так что того сержанта я больше не видел. Ладно, пока, мужики.
-Пока, - был вполне если не дружелюбный, то хотя бы совершенно неагрессивный ответ.
Ефимыч уже хлюпал носом, когда я вернулся к машине.
-Ты чего так долго-то? Холодно ведь.
-Ну и сидел бы себе в машине, грелся, - залез я в «Жигуль», но дверку пока закрывать не стал.
-Оттуда не видно, что деется. А нам вот с твоим Димкой интересно, - и переглянулся с очкариком, - О чем разговор-то был?
-Да так, о жизни. Заводи лучше свой драндулет, да поехали. Дима, тебе куда?
-В центр, - наклонился тот ко мне.
-Ну, садись, до «ЦГ» довезем, - и кивнул тому на заднее сиденье.
-Спасибо Вам, Анатолий. А куда садиться? – видимо, не понял он жеста.
-Да по мне, хоть в багажник. На заднее сиденье садись.
Оказалось, этот Дима странный тип, впрочем, как и Вася. Один УПИ собирается бросать ради эфемерной мечты, другой же, наоборот, вместо того, чтобы идти по стопам папаши, работающего в обкоме завсектором, хочет простым инженером стать, без протекции и перспектив. Ничего, приспичит – опомнится, и побежит к папику, просить принять его на административную работу. Кишка у таких вот чистеньких тонка. Возле «ЦГ» я хотел было с ним распрощаться, но он вдруг вцепился в меня, как клещ:
-Научите меня драться, пожалуйста.
-Ты что, сдурел? Какой из тебя боксер? Видишь вон надпись на «Спорттоварах»? – показал я через дорогу, - «покупай коньки и лыжи, и к здоровью будешь ближе». Усек? Не стоит тебе боксом заниматься, зрение побереги. Кстати, насчет зрения: ты ведь, как я понял, инженером хочешь стать?
-Да.
-Настоящим, не фуфлыжным? – уточнил я.
-Нет, конечно!
-Ладно, давай тогда ручку и бумагу.
Тот достал, подал мне.
-Ну, наклонись, что встал, как столб? – толкнул я его легонько в спину.
-Зачем? – похоже, испугался тот.
-А на чем я писать тебе буду? Все, наклоняйся и не дергайся.
Записав у него на спине свой адрес и телефон, я протянул ему листок:
-Позвони в воскресенье, часов в двенадцать. Там и посмотрим, на что ты годен. Все, гуляй.
-До свидания, Анатолий. До свидания, Степан Ефимович.
Он еще несколько раз оглядывался, маша рукой, но вскоре скрылся за пригорком.
-И на какой ляд он тебе сдался? – почесал щетину Степан.
-Не знаю, Ефимыч. Честное слово, не знаю. Жалко мне его как-то: сразу видно, что бабы воспитывали. Отцу, как я гляжу, на него наплевать, а с ним только и делают, что сюсюкаются. Вот и вырос доходягой, одна надежда, что характер остался. Получится что из него – так получится, а на нет, как сам понимаешь, на него и суда нет. Пошли лучше за напитками, нас уже, наверное, заждались.
И как это все в бедный «Жигуленок» поместилось – ума не приложу. Просел, конечно, изрядно, но два свободных пассажирских места осталось.
-Для тебя и для Абрамыча, - пояснил Степан. – Пиво я тоже в салон поставил, чтобы вам не так грустно ехать было.
-Спасибо, Ефимыч, ты просто талант. А это еще что за кульки? – присмотрелся я к объемным, пузатым, пакетам.
-Я не знаю. Это твой молчун принес. Я не в курсе, что там такое, сам смотри.
Кроме уже знакомых мне лохматых киви и вполне узнаваемых ананасов, там были апельсинчики – мандаринчики и совсем уж нечто экзотическое, названия которому я не знаю. Ольга Николаевна с улыбкой на лице смотрела, как я недоуменно рассматриваю это тропическое «черти – что». Да еще и Ефимыч достал из пакета такую же колючую зеленую дыньку.
-Это что? – спросил я у хозяйки.
-Это подарок.
-Спасибо, конечно, но что с ним делать? – завертел я в руках неведому зверушку, и передал ее тестю, которому, похоже, тоже хотелось понять, что это такое.
-Кушать. Разберешься как – нибудь. До свидания, Хобочка.
-До свидания, - поклонился я.
Проводив ее взглядом, Степан вернул мне в руки этот круглый кактус:
-И как ты думаешь, что это за хрень?
-Я думаю, что ты прав, - вновь повертел я в пальцах фруктину.
-Это как это?
-Это – хрень, - определился я с названием, - Нет уж, на Новый год я ее оставлять не буду: вдруг испортится. Да и Наташе, наверное, такую гадость нельзя есть. Давай лучше ее завтра попробуем, а?
-Лучше. А еще лучше – сегодня. Под водочку, как ты думаешь? Я уже на завтра и отгул взял: ну ее нафиг, эту работу. А эту хрень попробовать охота, а если она вредная – то ведь водочка все продезинфицирует, вон ее сколько у нас пропадает.
-Ну да, с тобой пропадет. Давай лучше посмотрим, что мне домой забрать, а что у тебя в машине оставить.
Степан забурчал, но начал сортировку. Из-за шебуршания пакетов слова были слышны неотчетливо, но про «опять хрень» я слышал еще пару раз. Наконец он обернулся:
-Толя, ну будь же человеком. У меня в гараже и свет есть, и печка от электровоза. Тепло будет, ей – богу! Давай посидим немного, а за такси я сам заплачу. Соглашайся, не обижай старика.
-Ну да, старика! Тебе же всего полтинник.
-Душой, дорогой мой зятек, душой. Постой-ка вот полжизни возле кузнечного пресса, слаще банана во рту ничего не было - все Наташке отдавали, да и то по большим праздникам. А тут у тебя какая-то хрень. Могу я хоть раз в жизни хрень поесть?! Не хочу я больше картошку да лапшу! Хрень хочу!
-Ефимыч, успокойся, что ты так разбушлатился? Для чукчей вот, наверное, и картошка – хрень. Погрызут ее сырую, погрызут, выплюнут, и вновь за свою оленину примутся.
-Ты мне зубы-то не заговаривай, - обиженно протянул тесть, - Отвечай, едешь или нет?
-Да еду я, один черт от тебя не отделаешься, - сдался я, - Только завтра в три часа как штык возле ГУКа. И это, давай сначала к Абрамычу заедем, разгрузимся, а то потом поздно будет.
-Вот это разговор! Садись, поехали.
Дверь открыла показнохмурая тетя Бэтя:
-Ну что, заговорщики? Слинять от нас задумали? А вот и нет: мы сами от вас уйдем. Сегодня мы с Людмилой Михайловной у Ташеньки ночуем, а вы тут, - Ай! -  махнула она на нас рукой, - делайте уже все, что хотите.
А вот и теща. Как Степан ни прятался за моей спиной, его все равно было видно: и ростом он повыше, и в плечах поширше. Людмила Михайловна, одевшись, вышла в коридор, поцеловала меня в щечку, и одарила своего мужа прямо-таки огнедышащим взглядом. Хиросима отдыхает. Как Ефимыч остался жив, я не знаю, но все то время, пока одевалась тетя Бэтя, он просто моргал глазами и наглаживал рукой «хрень»..
-Пока, мальчики. Много не пейте, - и хозяйка направилась к выходу.
-Тетя Бэтя! Подождите, я с вами, - и задумался, какой бы из пакетов прихватить..
-Нельзя, - сказала она, как отрезала.
-Почему это?
-А зачем? – только и сказала она.
-Так я тут фруктов с какой-то хренью принес, куда ж мне их? Ой, извините за выражение, но я просто не знаю, как это называется, - и достал из пакета шипастую чуду.
-Это называется… Так. Не помню. Ничего особенного, она вкусная, только воняет очень. Забирайте ее себе, остальное я сама Наташе отнесу. Покойной вам ночи. Нет, вспомнила! Дуриан называется, - и пошла вниз с пакетом.
-Покойной, - растерянно остался я стоять в коридоре.
Какая ночь? Еще и восьми нет. На улице, правда, уже стемнело, но все равно же не ночь. Степан, сглотнув, робко поинтересовался у хозяина:
-И что теперь?
-Как что? Проходите. У них – девичник, а у нас – мальчишник. Почаще бы так, - и Абрамыч азартно потер руки.
-А машина? – с опаской посмотрел Степан на дверь.
-В смысле? – прекратил учитель свое нелепое занятие.
-Ну, вдруг ее угонят, или колеса снимут. Нет, так ее оставлять нельзя.
Абрамыч, засопев, одел ботинки на босу ногу и зашаркал вверх по лестнице. Не успели мы и докурить, как он вернулся со здоровенными ключами:
-Восьмой бокс. Вот там, прямо налево.
-Прямо или налево? – не удержался я.
Абрамыч без лишних разговоров забрал «хрень», то есть - дуриан у Степана и захлопнул дверь. По мне, так что хрень, что дуриан – одинаково пугающе. Не зря же ее тетя Бэтя с собой брать не стала.
-И что теперь? – недоуменно спросил тесть.
-Да ничего. Пойдем гараж этот искать, вот и все. Надеюсь, замки-то хоть не заржавели, а то ключи совсем древние, - недоверчиво оглядел я наследие еще, наверное, сталинской эпохи.
Как я понял, гаражи были те, что возле помойки. И чей же это, интересно, гараж? Может, поработать еще с полгодика, и на него накоплю. Спать, конечно, опять не придется, но ведь гараж, - дело нужное, тем более – рядом с домом. Гараж мы нашли быстро: Степан светил фарами, а я ковырялся в замках. Хороший гараж, капитальный. Дверь, хоть и деревянная, но крепкая, крест – накрест скрепленная железными полосами. Да и сам каркас из уголка, минимум сорок пятого. Наконец замок сдался, и моему взору предстала мерзость запустения: везде что-то, да валялось. Пылюки с грязищей – взглянуть страшно. Как бы гвоздей не нахватать.
-Степан!
-Чего? – высунул тот голову из форточки.
-У тебя лопата есть?
-Ну, есть, - заглушил тот двигатель.
-Сюда неси, если хочешь, чтобы колеса целые остались.
Раздевшись до рубашки, я осторожно повесил одежду на гвоздь. Рядом висел китель без погон. Вот он-то мне и пригодится, а то как-то прохладно. Надо только протрясти его хорошенько на улице, а то потом вовек рубашку не отстирать. Чихал я долго: Ефимыч сначала подшучивал, вроде: «спичку в нос», «оглоблю в зад», но потом стал беспокоиться:
-Толя, ты че? У тебя все в порядке?
-Да пыль эта. Но раз уж взялся, не бросать же дело. И сколько времени этот – апчхи! – китель тут провисел? – и я нехорошо выругался.
-А ты покури, чих сам и пройдет. Он табака не любит, проверено. Давай, кури, а я тут слегка приберусь, - и тесть, надев рукавички, сам принялся за уборку.
Пока я дымил, он успел пристроить на верстак ржавый велосипед, задвинуть поглубже груды макулатуры, вот только с телевизором справиться никак не мог. Кряхтел, пыхтел, но потом взмолился:
-Бросай курить уже. Видишь, тесть надрывается. Фух… Тяжелый, сволочь!
-Кто тяжелый – тесть? – выкинул я чинарик.
-Вот щас как дам по башке! Иди сюда, бери вот с этого края, а я – с другого.
Зря я назвал это чудо телевизором. Наверное, его раньше гордо называли «телевизионным приемником». Экранчик малюсенький, миллиметров сто в диаметре, зато целиком – гроб – гробом, метр в длину, не меньше. Да и весит тоже около центнера. Пыхтя, мы затащили его в угол.
-Слышь, Ефимыч, а что он такой тяжелый-то?
-Ну да, ты этого уже не застал. Дай сигарету, надо дух перевести. Так вот, - сказал он, прикурив, - в пятидесятые ведь как все делали? Чтобы на века. Вот и тут, я уверен, лампы железные, - со злобой попинал ящик Ефимыч.
-Какие лампы?
-Ну, диоды там всякие с триодами, я не знаю. Это сейчас они стеклянные, а тогда были железные.
-Шутишь? – недоверчиво посмотрел я на телевизор.
-Сам посмотри. Вон и отвертки на верстаке валяются, разберешь этого монстра – и любуйся.
-Да нет, спасибо, не до этого, - отказался я от искушения, - Давай я здесь по-скорому приберу, а ты иди на улицу, а то весь в пыли будешь.
Я нашел в углу скомканную плащ – палатку и начал в нее скидывать лопатой мусор, по ходу дела осматриваясь. Так, стены кирпичные, потолок не течет, доски пола, хоть и пошатываются, но еще, похоже, послужат. По крайней мере, Степанов «Жигуль» точно выдержат. Я даже попрыгал на них: ничего не треснуло.
-Ты что там распрыгался?
-Ну хочешь, сам попрыгай, ты же тяжелее меня. Проверяю просто, как тут пол: крепкий или даже заезжать не стоит.
-И как? – уже серьезно, даже озабоченно, спросил он.
-Да вроде бы ничего. Отойди, я сейчас эту дребедень на мусорку оттащу, - и потянул плащ – палатку за собой, - А нет, лучше помоги потом все это в контейнер закинуть, хорошо?
И сколько лет хозяин гаража весь этот хлам копил? Это же уму непостижимо. Шурупчики, гаечки, баночки, бумажки, и все это густо приправлено пылью и еще черти чем – и откуда оно все взялось? Мы со Степаном едва перекинули всю эту мерзопакость через край контейнера. Зато в гараже стало почти чисто. Я еще раз обошел его в поисках опасных предметов, но потом, так ничего и не обнаружив, дал сигнал Ефимычу, до сих пор брезгливо осматривающего свое испачканное пальто, чтобы тот заезжал. Все нормально, пол выдержал. Умели в прежние времена все на совесть делать – вот даже лампы, если тесть не врет, у них были железные. Надо будет завтра обязательно проверить. Степан полез было в багажник за водкой, но я его остановил:
-Ты что делаешь? Зачем? У Абрамыча же полбалкона этим заставлено. Она там знаешь, такая вся холодненькая, вкусненькая.
-Не трави душу. Ладно, закрывай гараж и пошли.
-Так, подожди, - остановил я его, - У тебя машинное масло есть?
-Зачем?
-Замки смазать, а то завтра опять мучиться.
Ефимыч посмотрел на меня с упреком, но масло из багажника все же достал. А мне что? Мне чужого масла не жалко, и я обильно смазал им все трущиеся узлы. Удовлетворенно услышав, как мягко начали работать замки, я хотел было уже засунуть ключи в карман, но остановился.
-Ты чего?
-Того. Не видишь, в чем я одет? – похлопал я себя по бокам, - Одежда-то моя в гараже, а я в этом драном кителе.
-Тьфу ты! Ну, открывай снова да переодевайся.
Тщательно вытерев руки сперва о «трофейную» форму, а затем – и о носовой платок, я осторожно оделся.
-Ну что, все? – нетерпеливо окликнул меня Степан.
-Да все, все. Иду уже. Куда ты так торопишься? Погодка – одно загляденье, теплынь, разве что птички не поют. Представь себе, что мы с тобой идем с субботника, отдыхать от трудов праведных. Представил?
-Ну, - буркнул тесть.
-Вот и радуйся.
–Чему? – оглядел тот двор.
-Тому, что сейчас займемся бездельем неправедным. Заслужили ведь, не так ли?
-Ну, как бы да. Нет, и за кого я свою дочь замуж отдал?! – и грустно покачал головой.
-А я тебе могу сказать.
-Чего сказать? – уже начал злиться на меня тестюшка.
-Правду.
-Говори, раз такой умный. Только быстрее.
-За зятя.
-Я передумал. Ты – не умный, - и. не оглядываясь, потопал к подъезду.
Абрамыч, встретив нас в прихожей, с ужасом посмотрел на меня:
-Что это с тобой?
-А что такое? – насторожился я.
-В зеркало взгляни.
Да уж, негров с узкими глазами я еще не видел. Да и рубашка тоже превратилась в черти что. Поморщившись, я пошел в ванную, оставив любителей горячительного наедине: пусть поговорят себе о женщинах, пофилософствуют.
Так и есть: когда я привел себя в более – менее божеский вид, эти два доморощенных мыслителя вовсю спорили на кухне об особенностях женской психики. Степан настаивал, зажав рюмку в руке, что женщину нужно держать в узде, что она это любит, а слюнтяев терпеть не может. И что правильно гласит поговорка: «послушай совет женщины и сделай наоборот», ну и так далее. Абрамыч же доказывал, что мнение женщины нужно уважать, и лишь таким образом можно добиться ответного уважения, что где любовь – там и согласие, а согласие – это «со – гласие», оно не может быть односторонним, это будет уже насилие.
-О чем спор?
-Да о бабах, Толь, о чем же еще? Бери свой стопарик, давно тебя ждет, - и подвинул ко мне рюмашку.
-О бабах, говоришь? Ну и о чем тут говорить? Все мы, мужики, подкаблучники, - первым делом сделал я себе бутербродик.
-Это как?! – аж вскинулись оба.
-А так, - и я с удовольствием пригубил из рюмочки, - вот возьмем, к примеру, волка. Задрал он, допустим, ягненка или барашка. Что он делает? Правильно, тащит к себе в логово, похвастаться: смотри, дескать, дорогая волчица, какой я быстрый, какой я сильный. И там уже вместе кушают. Сначала, конечно, поест он, а потом лежит, почесывая брюхо, и не подозревает даже, как его надули.
-Извини, не понял, - последовал моему примеру Абрамыч.
-Ну что тут непонятного? Он бегал, ловил, подвергал себя опасности, тащил эту тушу домой, а она не фига не делала, в норе сидела. Вот так и мы: бегаем, суетимся, приносим добычу домой, а потом брюхо чешем. А надо репу чесать. Ладно, будьте здоровы!
-Не согласен! – возразил Степан, - У меня вот Люда тоже работает, она тоже домой всякую всячину приносит.
-И какую? – хотелось мне услышать продолжение.
-Ну, трусы там с носками в основном. Хотя нет, в прошлом месяце на заводе апельсины давали, так она сразу два килограмма принесла, - начал припоминать тот.
-И сколько из них ты съел? – продолжал допытываться я, уже зная ответ.
-Че ты пристал? Пей давай! – возмутился тесть.
-Я уже выпил.
-Ну, тогда рюмку давай. Социолог, едит его, - и сам нервно выхватил у меня из рук стопку.
Абрамыч только хихикал в уголке.
-Ладно, Степ, ты не сердись, - принял я у него обратно наполненный стакашек, - я так, шуткую, но доля правды в моих словах, согласись, есть.
-Доля – есть. А правды – нет!
Просидели мы, наверное, часов до двух, но выпили совсем немного: больше разговоры разговаривали. Степан вспоминал о своих славных предках, казаках – разбойниках, Абрамыч строил планы на будущее, я же больше думал о настоящем: мне очень хотелось снова послушать, что там творится у Наташи в животике, погладить, развлечь. Вот уж я-то точно подкаблучник, только неудавшийся: как что-то не по мне, так сразу начинаю злиться и забываю про все на свете. Натура видать такая, степная, свободолюбивая, но тоже как-то наполовину: есть свобода – мечтаю об узде, есть узда – мечтаю о свободе.
С утра, как только рассвело, я на скорую руку позавтракал, взял ключи от гаража и от машины, и пошел разбирать телевизор: уж больно было любопытно посмотреть, как устроен этот агрегат. Выгнав машину из бокса, я хотел было включить дальний свет, но тут заметил большущую лампу под потолком. Ватт на пятьсот, не меньше. Ага, вот и тумблер. И как я его вчера не заметил? Щелкнув, я даже зажмурился: настолько ярко светила лампа. Это ничего, привыкнем, зато разглядеть можно будет побольше. А смотреть было на что: открыв кожух, моему неискушенному взгляду предстала следующая картина: платы чуть ли не в палец толщиной, гигантские конденсаторы и … железные лампы! Достав одну, я повертел ее в пальцах. Вот это вещь, не то, что вчерашний дуриан, который мы так и не доели: вонючий оказался до тошноты. Под окном, сейчас, наверное, валяется: несмотря на все возражения, Степан просто выкинул его в форточку.
-Кхм. Пожвольте представиться. Жубков Владимир Петрович.
На пороге стоял старичок, опирающийся на тросточку. Летом я его неоднократно видел: он частенько сиживал на балконе. Мы даже раскланивались, но не более того: не кричать же на весь двор, тем более что этаж у него – пятый.
-Здравствуйте, Владимир Петрович. Меня Анатолий зовут.
-Я жнаю, голубчик.
Тут я заметил, что зубов у него совсем нет. Может, он Зубков, а не Жубков? Да уж, судьба – индейка. Говорящая фамилия.
-Вы простите, это что, Ваш гараж?
-Мой. А это Ваша машина? – указал он клюкой на «Жигуль».
-Нет, тестя. Вы извините, что я тут хозяйничаю, но мне просто стало интересно, как раньше телевизоры были устроены. Сейчас все верну на место. Еще раз извините.
-Да ничего, шмотрите. Это был мой первый телевизор. Я тогда еще доцентом был, да, - и мечтательно улыбнулся, - На фижтехе. А Вы ведь с мехфака?
-Да, Владимир Петрович.
-Хорошо. Это Вы тут всю грязь прибрали?
-Я, - еще раз огляделся я.
-Молодец. Жаходите ко мне домой, квартиру, наверное, жнаете?
-Конечно, вон Ваш балкон, - показал я пальцем.
-Это хорошо. Вы там шмотрите, я Вам мешать не буду. Я посижу тут на табуреточке, Вы не против?
-Да Вы что! Это же Ваш гараж. Только подождите, я Вам газетку подстелю, табуретка-то грязная, - заметался я, - Я ее вчера впотьмах даже и не заметил.
Петрович взял из моих рук газету, развернул, вздохнул, потом грустно выдохнул:
-Пятьдесят второй год. Еще Шталин жив был. Ладно, посидим на Шталине.
И, пошамкав губами, положил подбородок на трость. Взгляд у него был какой-то серый – серый, будто выцветший. Не то чтобы безразличный, не то чтобы злой, скорее, отстраненный. Казалось, он в любую минуту может сказать: «А, это ты, смерть. А я тебя уже заждался». У Зубкова это, наверное, получилось бы так: «жаждался».
-А чей это китель там на воротах висит? – решил слегка разговорить его я.
-Мой. Ш войны еще. А што?
-Я просто вчера его одевал, когда прибирался. Вы уж извините, что без спросу.
-Это нишего. Он еще и не такое видел. Там даже дырка есть. И вот тут тоже, - показал он на грудь.
-Пуля?
-Она. В Праге дело было. Жлые тогда немцы были, огрыжались, как собаки. И чехи тоже ничем не лучше: так и норовили в шпину штрельнуть. А получить пулю в шпину – это пожор и рашшледование. Мне повежло: я получил в грудь. Не хотелось мне того пацана убивать: я его видел, но думал, что промажет. Шовсем маленький, лет четырнадцать. И попал ведь, гад такой.
-И что? – проникся я симпатией к ветерану.
-Убили его потом мои бойцы. Кхе. У тебя сигареты нет?
-Ах да, вот, берите, - и протянул ему «Житан», - трофейные.
-Шпасибо. А огоньку? Шпасибо. Вот. Убили его, жначит, а потом пришли в гошпиталь, так мол и так, отомстили мы за тебя, командир. Я шначала шердился, но потом отошел. А пацана до сих пор жалко. Ничего, шкоро швидимся, я на него жла не держу, - и опять зачмокал беззубым ртом.
Да, любопытный дед. Но сто процентов, что хороший. Таких людей я уважаю, даже если они плохие. Не понятно? У по-настоящему плохих, и по-настоящему хороших  есть одна общая черта: искренность. Все они верят, что делают добро, а уж как у кого получается – дело второе. Вот я бы, наверное, того пацана пристрелил бы, да и сам цел остался. А Петрович взял и пожалел, а немчика все равно убили. Какой смысл жалеть? Но смысл, наверное, есть: вон он в свои преклонные года сидит и улыбается счастливо, прямо как мой отец, а его солдатики, может быть, совестью мучаются, что совсем молодого парнишку убили. Если еще живы, конечно.
-У меня тут «Победа» штояла, - внезапно переменил тему он, - два года, как продал. Жачем мне шейчас «Победа»? Жаль, што это не твоя машина, я бы тебе ключи оставил. Ты парень хожяйственный, я вижу, да и жена у тебя хорошая.
-Все-то Вы знаете, - была мне приятна его похвала..
-Жнаю. Все, я пошел, жамерж што-то, - поежился он, - До швидания, мой друг, приходи в гости. Ключи пока у шебя оштавь.
-Спасибо, до свидания.
Удивительный дедок. Даже еще удивительнее, чем этот телевизор: такой же железный. Только вот Петрович живой, а телевизор - нет. Поковырявшись в прототипе его хозяина еще минут пятнадцать, я прикрутил обратно крышку и присел покурить, подумать. На глаза попалась пожелтевшая стопка газет. Я достал верхнюю и отряхнул ее от пыли. Вот это раритет: тридцать седьмой год. На передовице – «Сталинские соколы на страже рубежей». И – Чкалов на фотографии. Улыбается еще, бедолага, не знает, что скоро помирать. Я снова заскучал по небу: где вы, мои самолеты? Может, после УПИ в МАИ  поступить? Хотя бы заочно: все ближе к полетам. Засунув газетку с портретом Чкалова во внутренний карман, я принялся дальше изучать гараж: любопытство брало свое. Чего тут только у Петровича не было: и керосиновая лампа, и запчасти, по всей видимости, от его «Победы», бушлаты – валенки, и прочая дребедень. Но больше всего меня поразил целый склад тушенки и пол-ящика спичек. Я пытался было прикурить из одного из коробков, но только измучился: спички вконец отсырели. Мне это занятие надоело, и я вышел на площадку возле гаража, насладиться зимним солнышком. Неподалеку, взявшись под ручки, прогуливались без присмотра наши женщины.
-Ну что, зятек, здравствуй, что ли, - улыбнулась мне Людмила Михайловна, -  А я смотрю: машина наша стоит. Думаю, дай подойду, посмотрю. А эти где прячутся?
-Добрый день. Эти не прячутся. Я не знаю, они еще спали, когда я ушел.
-Да ну! – удивилась она.
-Ну да. Я не проверял, но точно дрыхли. А я прогуляться решил.
-И что нагулял? – взяла инициативу в свои руки тетя Бэтя.
-Да так, ничего особенного. Телевизор вон разбирал – интересно было, как он раньше устроен был, чуть-чуть поприбирался, да с Владимиром Петровичем познакомился. А вон, кстати, и он: видите, с балкона рукой машет?
Я помахал ему в ответ. Дамы – тоже.
-Да, неуемный был старикан, - покачала головой тетя Бэтя, -  Раньше, бывало, ни одной юбки не пропустит. А уж если какая студенточка понравится – пиши пропало: хоть через полгода, но своего добьется.
-И что потом? – заинтересовала меня еще одна сторона жизни ветерана.
-Ничего особенного. Ее в декрет – и студентки нет. Ловелас, одним словом. Зато вот теперь сам с клюшкой ходит, даже поухаживать за ним некому, хоть и детей, наверное, что в кабачке семечек.
-Да? Жалко старика, добрый вроде. Даже вот ключи от гаража мне оставил. Эх, нам бы с Наташей такой гараж: я бы овощную яму вырыл, не все же этой магазинской картошкой питаться. Запасся один раз на всю зиму – и кушай.
-Не продаст он тебе его, даже не мечтай, - развеяла мои мечты тетушка.
-Почему?
-Он здесь посидеть любит, когда тепло. Достанет свою табуретку и сидит. Дождик пойдет – он поглубже спрячется, и все равно сидит, улыбается, да на помойку смотрит. Что он там интересного нашел, не понимаю.
-Это я заметил: поулыбаться он любит. Только он обычно на балконе сидит, как сейчас. А, уже не сидит. Чай, наверное, пить пошел. Не знаю, как Вам, а мне он понравился. Не хочет продавать – не надо, у нас все равно пока денег нет. Давайте я машину обратно поставлю, гараж закрою, и…
-Что «и»?
-Я это, кушать хочу, - признался я.
Вся троица рассмеялась.  Как же хорошо сидеть в женской компании, да еще и у себя дома! И когда они все это успели приготовить?  Если бы женщины так много не болтали – вообще бы им цены не было. Зато не наливают, и сами не пьют, а это важно. Сытно отобедав, я поблагодарил за угощение и пошел к Абрамычу, проведать, так сказать, старших товарищей.
Так и есть, похмеляются! Весь стол заставлен закусками, дым коромыслом, а им смешно!
-Степан! Ты что, совсем того?! – возмутился я, - Нам же через час выезжать!
-А, Толян, - некрасиво рыгнул тот, - Вот твоя рюмка, бери. Как налили, так нетронутая и стоит.
-Степа, ты что, не понял? – как можно спокойнее сказал я, - Ты как машину-то  поведешь? Повторяю: ехать – через час!
-Да ну? Уже? – распахнув глаза, глупо улыбнулся тот.
-Ох, Степ, мало тебя били в детстве. Ладно, я поведу. Пойду схожу за правами и машину проверю, а вы чтобы через час все были на улице, хотя бы отчасти трезвые.
Так, надо что-то придумать. Если теща поймет, что за рулем буду я, а Степан опять, мягко говоря, выпимши, ему точно не поздоровится. А уж Абрамычу – тем более. Да и вообще наша экспедиция может накрыться к чертовой бабушке, а ехать в автобусе со слишком веселыми студентами я не хочу. Так что придется соврать: скажу, что за паспортом пришел, без документов не пускают: турбаза все-таки.
Еще раз поздоровавшись, я начал рыться в серванте.
-Ты чего ищешь-то? – спросила Наташа.
-Да паспорт или права, чуть не забыл: там нельзя без этого – документ с фотографией должен быть.
-Толя, у тебя все документы вот в этом ящике, я же тебе уже не раз говорила. Ох, горе ты мое, - и ушла обратно на кухню к своим товаркам.
И вправду, документы лежали почти на самом виду, под салфеткой. Забрав права, я побежал на улицу,  попрощавшись с дамами. Заодно и в зеркало посмотрелся: может, кто и говорит, что в приметы верить глупо, но мне так как-то спокойнее. Вновь выгнав из гаража Степанового «Росинанта», я проверил уровень давления в шинах, подкачал, где надо, потом проверил уровень масла, и остался почти доволен: масло, похоже, судя по цвету, пора было менять, но ничего, доедем. Сейчас протру стекла, фары, номера – и в путь. Еще бы свет проверить, да помочь некому. Хотя почему некому? Вон Петрович опять сюда ковыляет.
-А ты говорил, што машина не твоя.
-Это правда. Тестя машина, я же говорил. Только они слегка того, с Абрамычем немного засиделись. Свет поможете проверить? Хотите – за руль, а я побегаю, посмотрю, или наоборот.
-Я – жа руль. Давно в машине не шидел. Помоги только ушешться.
Как ни странно, но все было исправно. Я хотел было помочь Зубкову выйти из машины, но передумал: тот сидел, обняв руль, и молча улыбался, глядя в никуда. Быть может, представлял себя за рулем своей «Победы», а может, вспоминал молодые годы и девушек, которых он на ней катал – не знаю. Но он был счастлив. Я тихонько отошел в сторонку и закурил. Неужели и я в его годы буду сидеть за рулем чужой машины и вот так же улыбаться? Хорошо это или плохо? Ведь пусть у старика не остается физических сил, зато светлые минуты в жизни всегда при нем, и он вполне может себе безоблачно улыбаться. А с другой стороны – вот выйдет он сейчас из машины, и начнет грустить. Чем выше взлет, тем страшнее падение. Но все равно я буду летать, чтобы улыбаться, как этот уже почти никому не нужный старик. Вскоре подошли и мои непутевые попутчики, обсуждая на весь двор запоздалое начало зимы:
-Абрамыч, скажи, а че так тепло? Снег же должен уже того… Лежать и падать.
-Это ты скоро упадешь и ляжешь, - поддержал за локоть поскользнувшегося было собутыльника Абрамыч, - Я тут читал про теорию одну, глобальным потеплением называется.
-И что там в этой твоей теории? – обнял своего визави Степан, - Фигня там сплошная, знаю я. Ну так и что в ней?
-Что у нас скоро будет, как в Африке, и мы бананы вместо картошки выращивать будем. Опа! – заметил он за рулем Петровича, - Ты-то как здесь?
-Шижу. Можно сказать, охраняю от вшяких там.
-Ты это брось, - пошатываясь, подошел Абрамыч к машине, - Ты нашего Хобочку лучше не обижай, он сам кого угодно обидеть может. Петрович, вылезай, нам ехать надо: там эти, судьи, тьфу ты, присяжные со свидетелями заждались. А судьи кто? Во – от, правильно. Судьи – это мы со Степаном. Правда, Степа?
-Я в несознанку, - помотал тот башкой.
Вот ведь макаркин хвост! И когда они так налопаться успели? Хорошо хоть, их жены в таком состоянии не видят. Надо срочно линять, и чем скорее, тем лучше. Поддерживая  ветерана, я помог выбраться ему из машины и занял его место:
-Быстро в машину, граждане судьи! И чтобы без шума, а то женщины услышат – всем влетит. А тебе, Абрамыч, в первую очередь. Ты зачем Степана напоил?
-Я не поил. Он сам. Он спрашивал, что такое текила, а я просто показывал. Говорит, ему понравилось.
Возле ГУКа нас ждало целое столпотворение. Вернее, оно ждало меня одного: мои пассажиры успели впасть в кому: один притулился возле ящика с шампанским, другой откинулся на сиденье и, по всей видимости, смотрел приятные сны. Поставив машину так, чтобы кто невзначай не заметил моего куратора в таком не вполне адекватном состоянии, я подошел к толпе и выцепил Сашку Белого.
-Привет.
-А, привет! – обрадовался тот, - Ты где был? Шампусика хочешь?
-Да иди ты! – отмахнулся я, - Короче, так: всё со мной, в машине, я поехал один, дорогу помню. Буду возле гостевого дома, найдете.
-А что так?
-Ну, так надо, сюрприз, - не хотелось мне рассказывать всю подноготную..
-А – а – а. Ну ладно, смотри. Мы сейчас тоже сворачиваемся и едем. Так не хочешь шампусика?
-Хочу. Но – потом. До встречи.
Господи, как же давно я не водил! Машина то дергалась, то глохла, но все-таки ехала. Представляю, что обо мне думали другие водители. Чтобы не думать об этом, я включил магнитолу: хоть какое-то, да развлечение. На кассете был Розенбаум, который меня немного успокоил, да и «Жигуля», похоже, тоже. На выезде из города я совсем освоился и даже начал обгонять.
Конечно же, ворота на базу были закрыты. Ладно, пойдем через калитку, сторожа поищем. Очнувшийся Абрамыч вызвался пойти со мной. Правда, сперва он покрутил головой в недоумении, но потом, сфокусировав зрение на надписи над въездом, понял: все, приехали. Сторож долго не открывал. Я уже было решил, что он то ли на рыбалке, то ли на обходе, но дверь вдруг распахнулась, и на пороге показалось дышащее перегаром тулово:
-Чего тебе?
-Здравствуйте, я на свадьбу к Денису Викторовичу, - отстранился я, чтобы не дышать миазмами.
-Отвянь, нет его. И когда будет, не знаю, - и попытался закрыть дверь.
Я дернул резко ручку на себя:
-Дядя, я не шучу. Открывай ворота, обижусь, - настолько я был зол на своих попутчиков, что был готов на грубости.
-Чего?!
-Ты глухой? Давай я тебе на бумажке напишу, читать-то умеешь? – едва сдержался я, чтобы не обозвать того по матушке.
Как я и ожидал, он попытался было то ли отпихнуть, то ли ударить меня., но как-то вяло. Я, естественно, уклонился.
-Дядя, говорят же тебе по-хорошему: ворота открой.
-Иван, блин, твою мать. Открывай уже, или своих не узнаешь? – в полголоса выругался Абрамыч, усевшийся неподалеку на колоде для колки дров.
-Борис Абрамович! – встрепенулся мужик, -  Здравствуйте, уважаемый, сейчас все сделаю. Вы извините, я просто молодого человека не признал, думал – жулик какой. Щас – щас, открою.
-Жулик, - помотал осторожно головой Абрамыч, - вот так. Хо, ты теперь у нас «Жулик». Знаешь, собачья кличка такая есть. Кстати, где эта псина? Вечно бегал тут, гавкал. Что-то я не про то, ты уж извини, голова вся не своя, деревянная какая-то, как эта колода, да и писать что-то хочется. «Дабл трабл», как говорят англичане. Я тут отлучусь на минутку, с сосенкой поздороваюсь. А ты пока покури, пока этот олух ключ ищет. Кстати, ты тоже олух.
-Это почему?
-Ключ всегда у него вон там, под козырьком висит, а этот обалдуй его постоянно в общем ящике ищет. Так что кури, минут пять у тебя есть.
Присев на освободившуюся после Абрамыча колоду, я с наслаждением втянул в себя свежий воздух. Курить совершенно не хотелось: все вокруг пахло хвоей и тишиной. Было даже слышно, как тикают часы на руке. Где такое в городе услышишь? Разве что когда к уху поднесешь, чтобы узнать, идут у тебя часы или стоят, а тут все слышно. И снежок тут выпал, белизна кругом, чистота. Умиротворенность, одним словом. Правда, чистоту сейчас слегка подпортит Абрамыч, но это ненадолго: снова выпадет снег, потом весной растает, и на орошенном месте вырастут зеленая травка и желтый одуванчик, яркий, как летнее солнце.
-Ну что, он так пока и не нашел? – вернулся довольный собой Абрамыч.
-Сам же видишь. И слышишь. И что так ругаться из-за какого-то там ключа? Я тут тишину слушаю, а он мне мешает. Как ты думаешь, он глупый? – взглянул я на учителя.
-Как тебе сказать. Хо, ну вот ты сам подумай: мы ему нужны? Нет, - мотнул тот головой, - Может, он тоже тишину, как ты говоришь, послушать любит, поэтому и ключ убирает с глаз долой, чтобы не раздражал. Не исключено, что он и остальные ключи давно бы в озере утопил, да судьба у него такая – встречать тех, кто нарушает тишину.
-А у тебя какая? – подсунул я окурок под колоду.
-У меня наоборот: хочешь сказать – затыкают рот, хочешь крикнуть – бьют. Вот поэтому я и молчу. Разве что с тобой пооткровенничать можно. Ты же у нас на особом счету в отделе?
-Да уж, - скривился я, - Зря ты напомнил, так тихо было.
-Где?
-Да вокруг. И в душе – тоже. А если душа жаждет покричать – покричи, и эхо тебе ответит. Хочешь, пойдем вместе на берег и что – нибудь крикнем вроде «Долой КПСС!»?
-Хочу, - кивнул тот, - Но не пойду.
-А зря. Эхо бы тебе наверняка ответило. Не знаю что - это у каждого эха индивидуально, зато душу бы точно отвел, да и ответ бы получил.
Наконец на крыльцо вышел Иван, нащупал ключ на гвозде и выругался:
-Ну, какая же сволочь его вечно сюда вешает! Я его ищу там, а они его сюда вешают. Сколько им не говори – все без толку, а мне мучайся. Борис Абрамович, Ваша комната, как всегда, пятая. Там все чисто: я с утра проверял. Вы один или с женой?
-С женой. Можно даже сказать – с двумя. Одна вон на пеньке сидит, курит, а вторая в машине спит.
Сторож захлопал глазами:
-Это как?
-А так. Отпустили нас жены, гуляем, - довольно погладил себя по животу Абрамыч, - Скажи лучше, дружок, у тебя раскладушка есть?
-Есть, конечно, а зачем?
-Затем, что нас трое. Я лично ни с кем свою кровать делить не собираюсь. Там же две кровати? Две. Поставь раскладушку вдоль, вот на ней Хо, как самый молодой, спать и будет.
-Че – кто? Какой? – в смятении заковырял сторож ключом в ухе.
-Это он, - кивнул на меня Абрамыч, - для тебя – Анатолий. Ну что, третью постель организуешь?
-Да это без проблем. А может, лучше еще одну комнату возьмете? Неохота мне с раскладушкой возиться, а комнаты свободные есть.
-А где – нибудь подальше от пятой есть? – поинтересовался я.
-Зачем это подальше? – недоуменно поднял бровь мой учитель.
-Степан храпит, как бульдозер. Я опасаюсь, что если хорошо не принять на грудь, совсем не заснешь.
-А, ну тогда понятно. Ваня, какая там у тебя самая дальняя комната? – живо оглянулся Абрамыч на аборигена, - И чтобы стенок между нами побольше было.
-Одиннадцатая, она даже за углом, прямо над дизель - генератором. Там обычно редко кто селится: шумно. Ну так как – идти за ключом от одиннадцатой?
-Иди, дорогой, иди, только ворота сначала открой.
-А, ну да, - и сторож пошлепал ко въезду галошами, - ключи я вам туда, прямо к корпусу,  принесу.
Подъехав к самому входу к стоящему среди сосен двухэтажному гостевому дому, я остановился и принялся было будить Степана, но Морфей никак не хотел отпускать его из своих объятий. Абрамыч поступил жестче, но тем не менее правильно: он принялся натирать Ефимычу щеки снегом, злорадно улыбаясь.
-Вы кто? Чего?! Ты зачем? – наконец-то очнулся Степан.
-Затем, - остался удовлетворен Абрамыч результатами экзекуции, - Хватай мешки, вокзал отходит. Бери ящик, и понесли.
-Ты сбрендил? – отмахнулся тот, - На это молодежь есть. Не, я отказываюсь: не с моим здоровьем.
-Пока они носят, половину разворуют, дурашка, и нам ничего не достанется.
-Да, это нехорошо. А мне-то как нехорошо! – покривился тесть, -  Нет, без рюмки точно ничего не понесу.
Тут подошел праздно – и кривошатающийся Иван:
-Я могу унести. Только мне бы сначала это… Ну, того же самого. Я и за закуской сбегаю. Я сам понесу, а?
И на какой ляд я поехал на это озеро? Чего я тут не видел? Тишину послушать захотел – на, получай тишину. Помнится, когда мы в прошлый раз здесь с Дениской были, все так уханькались, что и вспомнить почти нечего: только сосны и берег. Девчонки еще какие-то были. Про них могу сказать лишь то, что хозяйственные: и огонь в печке поддерживали, и пол за нами, нечистоплотными, подметали. Ну и все такое прочее.
-Тебя как звать-то, земляк? – спросил у Ефимыча вернувшийся с тарелкой соленых огурцов и граненым стаканом хозяин.
-Степан.
-А меня – Иван. Степан – Иван. В рифму даже получается. Ну, как ты насчет за знакомство?
-Мужики, только давайте по маленькой, и за дело – скоро остальные подъедут, - вмешался Абрамыч.
-Борис Абрамович, Вы же меня знаете, - и сторож налил себе полный стакан, затем залпом выпил, занюхал рукавом, и слегка посмаковал огурчик, - Это же для здоровья. Здоровье – оно одно, его от микробов охранять надо. Вот я и охраняю. Вам сколько плеснуть? Как всегда, полтинничек?
-Как всегда, - не отказался учитель от пятидесяти грамм.
Слава Богу, на этом и ограничились: после второго круга бутыль опустела, причем остаток, более чем приличный, Иван добил сам, прямо из горлышка.
-Ну вот, теперь можно и потрудиться. Куда нести, Абрамыч? – и вытер рукавом губы.
-На кухню, куда же еще. И скажи этой, как ее, не помню, Маше – Глаше, чтобы стол накрывала: времени-то мало осталось.
-Все будет сделано, Ваше благородие. А на сколько душ?
-А какая разница? У вас все равно столько посуды нет, - и Абрамыч замахал руками, разминая, видимо, застоявшиеся члены, - Все расставляйте, как-нибудь разберутся. Не маленькие, из одной тарелки поедят, не в Монте-Карло.
Иван схватил сразу два ящика и довольно-таки бодро понес их ко входу, даже ничуть не шатаясь. Вот это здоровье! Столько выпить – и хоть бы что. Сколько же ему в день надо?
-Вот смотри, Хо, - вздохнул учитель, кивнув на сторожа, -  Урок это для тебя. Лет пятнадцать назад он был прекрасным, подающим надежды студентом, а теперь вот базу сторожит. Причем – один, без жены и детей, а из близких у него – только Жулик. Понимаешь?
Вскоре показался знакомый автобус. Вернее, сначала он послышался, а лишь потом показался: студенты пели хоть и нескладно, но громко, от души. Сначала было непонятно, что они там горланят, но потом я расслышал протяжное «ю – ю», и понял, что это песня из «Бумбараша». А может, я и не зря сюда приехал? Песни попоем, в бильярд поиграем, не все же дома сидеть, иногда надо и развеяться.
О чем еще может мечтать студент, если не о двух днях отдыха на базе, на прогулках и прочих там гулянках, без присмотра родителей, да еще и в дружеской компании? Но эти два дня пролетели быстрее, чем один, даже побродить по бережку в одиночестве, и просто ни о чем не думать полноценно не получилось. Зато получилось получить в руки лопату: ночью с субботы на воскресенье выпал обильный снег, и дорогу замело. Злой и трезвый Степан сидел за рулем, мы же с ребятами чистили проезд до главной дороги, а это метров триста, как минимум. Кидая лопатой снег, я чувствовал некую раздвоенность: вроде бы я здесь, но как бы и не тут. Я где-то посередине между снегом и городом, между дымом от костра и тишиной библиотеки, между тишиной внутренней, и тем, пока еще далеким, но все равно навязчивым шумом города. Может, и правильно сделал Иван, что остался здесь?
Дома нас встретила разгневанная тетя Бэтя:
-Ну что, гуляки, нагулялись?
-Ты чего, Бэтичка? – опешил от такого приема Абрамыч.
-А того! Я тут глаз не смыкаю, места себе даже на кухне не нахожу, а они прохлаждаются невесть где!
-Да что случилось-то?
-Одна я осталась, - и всхлипнула, - Наташи с нами больше нет.
Я почувствовал, как пол поплыл у меня из-под ног. Очухался я от резкого запаха и крика:
-Дура! Как была дурой, так дурой и осталась! Что, нельзя было просто сказать, что Наташу в роддом увезли? Вот теперь любуйся на своего Хобочку! Ты только поосторожнее, нашатырем ему весь нос сожжешь. И голову ему поддерживай, голову! Степан, подложи ему шапку.
-Не надо, я в норме, - начал подниматься я, ощупывая голову. Похоже, неплохо я приложился: на затылке набухала здоровенная шишка. А я раньше не верил, что люди могут вот так просто в обморок упасть. Думал, что сказки все это про кисейных барышень. - А в какой она больнице?
-В четырнадцатой, - виновато заглянула мне в глаза тетя Бэтя, - я с главврачом поговорила, у нее хороший уход будет, самый лучший, ты только не волнуйся.
-Я не волнуюсь, - взял я себя в руки, - Степан, поехали. Так, только фруктиков бы еще с собой каких взять. Кефирчика купить, еще что-нибудь.
-Хватит ей там фруктиков. Я сегодня прямо с утра у нее была. Да и Людмила Михайловна туда тоже  днем  приезжала, - продолжала оправдываться тетушка.
-Я все равно поеду.
-Тебя же не пустят!
-Ничего, я в окошко покричу, не важно. Все, едем, Ефимыч, едем, - и чуть ли не силой вытолкал его в подъезд.
По-моему, у Степана спидометр сломался: ползем, как черепахи, а он восемьдесят показывает. Как я тестя не поторапливал, машина у него быстрее не ехала. Степан только качал головой, не отрывая взгляда от дороги. По-моему, даже не покурил ни разу, хотя мне это было как-то безразлично: я курил одну за другой, со злостью глядя на панель приборов. Вот ведь бензина еще полбака, а эта чахотка ехать никак не хочет.
-Толь, - чувствуя мое состояние, обратился ко мне тесть, - ты пойми: лысая у меня резина почти, убьемся ведь. Кто тогда твоих детей нянчить будет? Людмила с Бэтей? Я и так еду быстро, минут через десять на месте будем. Не дергайся, а то я тоже нервничать начинаю. А эти мысленные клетки не восстанавливаются.
-Нервные, - на автомате поправил его я.
-Да какая к черту разница! Если у тебя что-то там не восстанавливается, тебе важно, как оно там называлось? Был мужик, а сейчас один пшик.
-Чего? – не расслышал я.
-Да так, ерунда. Ты только чего не подумай, - и усмехнулся, зараза, - у меня с этим делом все нормально. Я без этого дела не могу. Вот убедишься, что все в порядке – и сразу себя молодым чувствуешь. Там какая палата-то?
-А я откуда знаю?
-Не понял. Бэтя же тебе листок давала.
-Какой листок? – удивился я, - Это тебе она что-то в карман сунула, я не видел.
Остановившись возле роддома, мы начали лихорадочно шарить по карманам. Сколько не искали, так ничего стоящего и не нашли. Плюнув на поиски, я побежал в приемный покой: авось, еще открыто. Вот и хорошо, что открыто. Но вход преградила строжайшего вида бабулька:
-Куда?
-Я… Мне… Кондюк где? Ой, то есть – Джалдыбаева. Наташа, жена моя.
Та смерила меня укоризненным взглядом:
-Джалдыбаева? Ну да, помню. Мне только – только позвонили, я даже и в журнал занести не успела. Щас, погоди. Ну да, так и есть. Пятнадцать минут назад. Мальчик. Пятьдесят три сантиметра, все здоровы, без травм. Поздравляю. Ты что плачешь-то?
-А?
-Да ладно, от счастья можно. Завтра приходи. Сюда, конечно, никто не пустит, но в окошко увидишь. Все, иди, касатик.
-Спасибо. Спасибо Вам за все.
Закурив на крыльце, я попытался было успокоиться. Но голова все равно шла кругом от ощущения нереальности происходящего: сколько его не жди, а оно все рано неожиданно и нереально. Ну, просто не может быть такого! А, как ни странно, оно есть.
Заняв свое место в машине, я коротко сказал:
-На почту.
-Ты это чего? На кой черт?
-Дедуль, тебе сказали - на почту, значит – на почту, - облизнул я пересохшие губы.
-Что ты там мелешь? Какой я тебе дедуль?
-Внук у тебя двадцать минут назад родился, вот что.
Степан опустил голову на руль:
-Сын. Внук. Сын. Внук. Нет, сейчас я за руль не сяду. Пошли на почту пешком, она тут рядом, за углом, я покажу. А зачем она тебе?
-Родителям телеграмму дать. А ты Людмиле Михайловне позвони да Абрамычу, чтобы не волновались.
-Это правильно, пойдем. Это же надо: я – и вдруг дед. Деда Степа, блин. А когда посмотреть можно?
-Сказали – завтра, но только в окошко, - не переставала у меня кружиться голова.
-И то сойдет. А выпишут когда?
-Тут ничего не сказали. Может, завтра все и узнаем, или Наташа сама скажет,  или позвонит.
Я уже успел отбить телеграмму, а Ефимыч все разговаривал и разговаривал, даже рукой на меня замахал:
-Не мешай, я с братом с Украины разговариваю. Он с женой, если получится, через неделю к нам приедет, а если нет – то на Новый год, - и дальше продолжил говорить в трубку по-своему, по хохлятски.
Странный у них язык, смешной такой. Я сидел в стороне и слушал. Вроде бы все понятно, но до того занятно, что я даже начал улыбаться. Мало того – начал потихоньку привыкать к пониманию того, что я – папа. Побыстрей бы наступило завтра, может, и малыша в окошке мне Наташа покажет. И пусть Ефимыч учит его украинскому, я – казахскому, а Абрамыч - идишу. А все мы вместе – русскому.
Когда мы вышли из здания почты, на улице наконец-то пошел снег. Хлопья были большими и вкусными, и даже в этом большом и шумном городе все как будто затихло, радуясь необъятной белизне зимы.
-Зима. Крестьянин торжествует, - сказал Степан, подставляя ладонь снежинкам.
-А мы с тобой – тем более.



15. АЛГОРИТМ ПОСТИЖЕНИЯ НЕЗНАНИЯ.


Я ничего не понимаю в маленьких детях, особенно в таких вот малюсеньких: когда мы забирали Никитку из роддома, он мирно спал, но, как приехали домой, вдруг начал кричать. Даже не кричать, а так, мяукать. Всех нас, мужиков, выгнали на кухню, лишь бы с глаз долой, сами же сюсюкали над ним и агукали: даже отсюда слышно.
-Ну что, как тебе сейчас? – поинтересовался у меня Абрамыч.
-Да начал привыкать, знаешь ли. Как-никак, уже неделя прошла, как родился. Хотя до сих пор странно: такое маленькое существо – и твой сын. Знаешь, сын представляется мне могучим мужем, готовым всегда встать плечом к плечу со своим отцом на защиту рода, а тут – он такой маленький, - и показал руками, какой он крошка, - Странно, ужас как странно. Ничего, придет и его время.
Людмила Михайловна с тетей Бэтей, блаженно улыбаясь, вошли на кухню:
-Кормит, скоро уснет. Вы пока идите, покурите, мы тут о своем поговорим.
Что за жизнь у нас такая, у мужиков? Куда не присядешь – отовсюду гонят. Пересядешь туда, куда прогнали, и оттуда тоже гонят. Заячья жизнь просто. А женщины – лисицы, вот мы от них и бегаем. На выходе я в очередной раз споткнулся об два здоровенных чемодана, стоящих в прихожей. И что это такое может быть?
-Тетя Бэтя, а это что такое?
-Ах, это, - выглянула та из кухни, -  Я совсем забыла. Тут твои друзья были, мне они понравились. Один высокий такой, в очках, Пашей зовут, и с ним подруга, тоже в очках, а как зовут – не помню. Просили оставить на недельку, я и оставила. Очень милые молодые люди, даже от чая отказывались, но от меня, - подмигнула она, - просто так ведь не уйдешь.
Я похолодел. Эх, тетя Бэтя, добрая душа. Это же мои «демсоюзовцы», Пашка с Веркой. Я слышал, у них там шмон серьезный идет, вот они что-то ко мне и притащили. Негодяи. И это еще мягко сказано. Ну так-то зачем? Нет уж, так точно не пойдет. Где тут у меня ключи от гаража?
-Степан, одевайся, в гараж это барахло унесем, ну его к лешему подальше.
Ефимыч забубнил, но покорно оделся. Подняв чемодан, он охнул:
-Что это у тебя там такое?
-Да откуда я знаю! Студенты на хранение оставили, а оно тут мешается.
-Ну да. Мешается. А вдруг там спирт? – и попинал по чемодану.
-Ага, спирт. Какой студент студенту спирт оставит, сам-то подумай.
-Жаль. И не брякает совсем, - огорченно вздохнул тесть, - совсем не брякает. Там что, книжки?
-Книжки да тетрадки, что же еще. Потащили, пока не стемнело.
Расставив чемоданы возле допотопного телевизора, я закурил, даже не предложив огонька Ефимычу. Хотел было упрятать нежелательный груз под пол, благо доски не приколочены, под них и засунуть можно, но, взглянув на тестя, передумал: уж больно взгляд какой-то настороженный. Сам завтра с утра спрячу и телевизором придавлю. Только сначала посмотрю, что там.
-Толян, что с тобой?
-Да ничего. Когда ты Наташу из роддома забирал, ты как себя чувствовал? – соврал я.
-А, вот оно что. Я уж было подумал, что ты из-за чемоданов этих. Не нравятся они мне, даже не знаю, почему. Как я вижу, тебе они тоже не шибко-то нравятся. Я прав? – и пытливо взглянул на меня.
-Во многом. Не буду тебя обманывать, Ефимыч, просто поверь: я тоже не в восторге, что эти чемоданы здесь, у меня. А плохого в них ничего нет, просто…
-Это понятно, что непросто. Погоди, я дверь немного прикрою, - и направился к воротам.
-Зачем? – окликнул я его.
-Посмотреть хочу.
-Но ведь это же чужое! – инстинктивно встал я между Степаном и чемоданами.
-Потому и хочу. Свое я всегда посмотреть успею. Или ты против?
-Я – против. Но если хочешь смотреть – смотри, все равно ведь своего добьешься, хохлятская твоя душа, - и отошел.
-От хохла слышу! Я быстро взгляну, и все, ладушки? – и уже начал примериваться к поклаже.
Ну что за настырный человек! Он сразу же положил один из чемоданов на пол и попытался было открыть замки, дергая за ручку, сопя:
-Не понял. Фух. Тут что, на ключ закрыто?
-Откуда я знаю, я не смотрел, сам знаешь.
-Это ничего, тут где-то гвоздики были. Щас мы все исправим, не волнуйся, - и зашарил по полкам, -  Так, вот есть тютелька, а мы ее сейчас так вот подогнем, и попробуем.
В задницу бы ему эту тютельку! Не дай Боже еще кому расскажет, что он тут видел. А не увидит, что там, внутри, будет по всему своему кузнечному жаловаться, что его зять обижает, да тайны в чемоданах прячет. Куда ни кинь – всюду клин. Лучше пусть уж посмотрит: может, поймет, с чем связался, а если что – его же первого и загребут.
-Оп – па! – злорадно захихикал он, - Дело мастера боится. Глядь, простым гвоздем – и открыл. Не понял. Тут что, на самом деле книжки? Солженицын какой-то. А это что? Шаламов. Нет, а что такого-то?  Зачем сюда тащили-то? На балкон бы поставил – и все дела. Что ты темнишь, отвечай, когда тебя старшие спрашивают.
Господи, ну что же мне с ним делать! У других – тести как тести, а у меня – рубаха-парень. Припугнуть его, может быть? Правильно, лучше сразу:
-Если тебе так неймется – можешь почитать. Сейчас за это сроки уже не дают, прошло то время. Будешь?
Тот повертел в руках том «Архипелага»:
-За это?
-За это, - кивнул я, - Если хочешь, чтобы у тебя внук без отца рос, можешь рассказывать про вот это всем, кому хочешь. Есть желание передачки носить – носи. Не будешь носить – не обижусь. Никитку только жалко.
-Так. Я не понял. Ты же говоришь, что только раньше за это срок был, - и постучал пальцем по переплету.
-За прочтение – был. А вот за хранение и распространение – остался. Тут сколько книжек? Сам посчитай: сколько книжек, столько и лет.
-Ешкин кот! Да ты что, сдурел?! – аж шарахнулся тот от чемодана, - Давай сожжем все это сейчас на дворе к едрене фене, и все дела. Это же антисоветская пропаганда!
-Да нет, Ефимыч, не так это, - покачал я головой, -  Это как раз что ни на есть и советская, народная, понимаешь? Это совесть нашей эпохи, и жечь ее я не дам. И тебе читать тоже не дам, а то головой заболеешь, да сболтнешь еще чего на работе. Не надо тебе этого знать, прости. Давай лучше все это хозяйство под пол спрячем, так надежнее.
Степан поворчал, но помогать стал. Через пять минут доски пола лежали на прежнем месте, и я с не вполне спокойным сердцем взял с гвоздика ключи, намереваясь закрыть гараж.
-Толя, ты мне объясни, дураку, - дрожащими невесть от чего пальцами разжег огонек тесть, прикуривая, -  Вот ты эти книжки называешь советскими, а на самом деле они какие?
-Честные. Что, страшно?
-Страшно, - потер он переносицу, - Вон у нас есть один старший мастер из гальванического, так он молчит почти все время, слова из него не вытянешь. Про баб или про рыбалку – на здоровье, а как про жизнь – ни слова. И глаза, знаешь, сразу такие пустые – пустые становятся. Говорят, по политической сидел. Вот потому и страшно. А мужик-то он хороший, жалко его. И это… Я не хочу, чтобы у тебя был такой же взгляд, береги себя.
-Эк ты разговорился-то сегодня, - усмехнулся я, - Даже с элементами психологии. Ладно, пошли домой, а то еще чего заподозрят.
За створкой ворот, как привидение, стоял Абрамыч:
-Ну что, наговорились?
-Ну да. А ты что, подслушивал? – даже не разозлился, а скорее, огорчился я его появлению.
-Естественно, - хмыкнул он, - Теперь давайте покурим, обмозгуем. Хо, ты уверен в этом гараже?
-Нет, конечно: он же не мой.
-А в Степане и во мне?
-Да, - твердо ответил я.
-А в своих друзьях?
-Не полностью, - закусил я губу.
-Вот и правильно. Ефимыч, да достань ты наконец книжку из-за пазухи! Что спер-то? Дай посмотреть, - и требовательно протянул руку к тестю.
-Да так. Почти ничего. Нате, смотрите, ругайте меня, - и тот смущенно протянул томик Абрамычу.
-«Колымские рассказы», - посмотрел учитель на обложку, -  Хвалю. Хорошая книжка, познавательная. Только если ты еще кому ее почитать дашь, можешь и сам туда, на Колыму, загреметь. Спрячь ее получше, и читай только в туалете, с выключенным светом. Понял?
-Понял. Нет, не понял: там же темно.
-Вот лучше и не читай совсем. Я согласен с нашим Хобочкой: не время еще, не время. Сегодня может быть тихо, а завтра – лихо.
-Мужики, вы меня простите, но… отдайте мне книжку. Я ведь не урод какой, не сволочь. И язык за зубами держать буду. Что вы меня за ребенка-то держите? Как пацана какого. Дайте почитать, а? – взмолился тесть.
-Решай сам, Хо, - и Абрамыч передал мне Шаламова.
Я молча протянул книжку Степану. Все. Повезет, может быть. Хотя один раз мне уже повезло, и я воочию убедился, что нет у нас никакой перестройки, а тем более – гласности. И быть, наверное, не может. Не знаю, как в других языках, но даже у нас, в казахском, такой поговорки, как «молчанье – золото», нет. Не согласен с чем-то, да с кем-то, выйди в круг и скажи. Если и он с тобой не согласен – сразитесь с ним в честном бою, а вот в России все нехорошо: шушукаются на кухнях испокон века, да водкой правду растворяют. Не дело это. Ничего я, оказывается, в этих русских не понимаю.


16. ОТРЫВНОЙ КАЛЕНДАРЬ.


Это был первый Новый год, который мы все встречали вместе, было даже изрядное прибавление в компании: пришли Мухомор со своей подругой, Сашка Белый с женой, Дениска придти не смог, зато в кроватке мирно спал Никитка, не ведая, что у взрослых есть такой праздник, как Новый год. Естественно, сидели мы все у нас с Наташей, но по-тихому: даже телевизор работал почти на самом минимуме. Наш стол просто ломился от яств, несмотря на всеобщее всесоюзное оголодание. Что сейчас у честного труженика на столе? Шампанское, водка, два сорта колбасы, салат «Оливье», да винегрет. Ну, еще курочка на горячее и апельсины, выданные на работе перед праздником. А тут – просто мечта обжоры, даже как-то неудобно от такого изобилия перед соотечественниками.
У нас же дома был маленький островок достатка и счастья: Ольга Николаевна нас не забывала, да и остальные тоже. Она на День рождения сына надарила всяких пеленок – распашонок, даже несколько упаковок прокладок для спокойного сна. Что значит «Памперс» по-английски, мне было неважно, важно другое: я по достоинству оценил его преимущества: Наташа покормит пару раз за ночь ребенка, и можно дальше спокойно спать. Хорошее изобретение, полезное, тем более что Абрамыч привлек меня к разработке нового учебника, обещая, что, если все удастся, у меня будет кандидатская, даже и без всякой там  аспирантуры. Верилось с трудом, но – все же хотелось.
Гости разошлись за полночь, одни – к Абрамычу, другие – по общагам. У меня остались только Сашка с Юлькой. Ничего, они оба маленькие, вроде меня, и на диване вдвоем переночуют, ничего с ними не случится. Зато Степан был доволен: он прямо-таки предчувствовал продолжение банкета: Людмила Михайловна с тетей Бэтей пойдут спать, а они с Абрамычем оторвутся по-полной, и никто им не помешает. Интересно, что их объединяет? Один – интеллигент в каком-то там поколении, другой – кузнец. Украинские корни? Или любовь к железкам? Не понять, как ни крути. С другой стороны, а где кроется причина моего сближения с ними обоими?
Тут раздался звонок в дверь. Я открыл и увидел изрядно замерзшую парочку с сумками в руках.
-Это ты – Толя? – обратился ко мне усатый мужик.
-Я, а что? Колядовать пришли?
-А Степан где? Запускай в дом, мы змэрзли совсем, - с ярко выраженным украинским акцентом произнес, отряхивая шапку, мужик, - Мы туточки тоби сала привезли, та горилочки. Кликай Степана.
-А ты кто? – продолжал недоумевать я.
-Брат я его, шо, не видишь? Тьфу, терпеть не могу на вашем языке разговаривать: усе сикось - накось. Сергеем меня звать. А это моя жинка, Ленкой кличуть, - кивнул тот на женщину.
-Ну, заходите, гости дорогие, - недоуменно промямлил я, - только вот Степан к Абрамычу ушел, водку пить. Вы что так поздно-то?
-Та мы только с поезду, едва доихалы. С Новым годом не успели поздравить, ну так он у нас в Украине ж еще не наступил. Принимай сумки, що встал, як пугало?
          Да уж, с этим дядей Сережей мне будет явно непросто. Степан сложный, конечно, но адаптированный, а этот прет как танк, и никакие помехи его не смущают: для него они просто не существуют. На пороге показался Сашка в одном исподнем, хлопая по животу резинкой трусов:
-Это кто? – остановился тот посередине коридора.
-Это Сергей, брат Степана. А это его жена, Елена. С поезда они, замерзли.
-Так, погоди, я сейчас оденусь, - и накинул на себя рубашку.
Сергей начал было раздеваться, но Белый его остановил, подав руку:
-Саша. А может, мы к Степану пойдем? Вернее, к Абрамычу, там и посидим. Заодно и подогреемся. Как вам мое предложение?
-В принципе мысль, - посмотрел я на нежданных – негаданных гостей, -  Там хоть поговорить можно в полный голос, не то, что тут. Как тебе такая идея, а, Сергей? А Никитку  завтра повидаете.
-А идти-то далече? – отряхнул хохол подтаявший куржак с усов.
-Да нет, в соседний подъезд.
-Ну, так что мы тут встали? Пойдемте уже все, а то я брата вже, почитай, роки два как не бачил.
Пока Белый одевался, да отпрашивался у Юляшки, я узнал кое-что о Сергее и о его жене. Оба работают на шахте: он – в забое, она – в столовой. При тусклом освещении в Сергее было трудно разглядеть какие-то черты, говорящие о его характере, но то, что он – шахтер, было несомненно: сероватый цвет лица, руки с въевшийся в них угольной пылью до такой степени, что они походили больше на руки негра, нежели чем европейца. Да, нелегкий у него хлебушек, не слаще Степанового. Надо бы сейчас Абрамычу хоть звякнуть, да предупредить, а то вдруг их уже тетя Бэтя всех разогнала. Не исключено, знаю я ее. Черт, ну и темень! У Наташи после родов появился новый пунктик насчет экономии: если надо купить лампочки, то просит найти послабже, и даже пол ей легче пять раз помыть, чем один раз пропылесосить. А холодильник – так вообще враг номер один. Едва он начинал гудеть, как Наташа поджимала губки и, похоже, просто мысленно выкладывала копеечку за копеечкой из своего кошелька. Раньше, до рождения Никитки, я такого за ней не наблюдал: девчонка как девчонка, а теперь вот бзики начались. Надо что-то с этим делать. Наконец удалось в полутьме набрать номер Абрамыча. К счастью, подошел сам хозяин:
-Слушаю.
-С Новым годом! – прошептал я.
-С Новым. А кто это? – недоуменно ответила трубка.
-Я. Тут у меня подарки для Степана, да и для тебя тоже.
-Хо, ты что, сдурел? – озадаченно спросил Абрамыч, - Что случилось?
-Брат к Степану приехал со своей женой. Вот я и думаю, у себя их оставить или к тебе вести.
-Ни хрена себе…, - и молчание, - Ну, тогда сюда их веди, конечно. Хорошо, что позвонил, стол мы сейчас организуем. Еще минут пять их помурыжь, и веди, - и повесил трубку.
-Сергей, ты как насчет покурить? – в замешательстве потянул я гостя за рукав, -  Там сейчас хозяева одеваются, зовут в гости. Только курю я там, на площадке. Хорошо? Елена, бросьте Вы эти сумки, никуда они не денутся. Вы ведь с нами? Или спать хотите? Если хотите, я Вам раскладушечку поставлю, у меня есть.
-Нет – нет, спасибо, я с вами. Никиту с Наташей только вот хотелось бы увидеть, ну да подождем до завтра, время терпит.
На лестнице мне пришлось поменяться сигаретами: я предложил Сергею «Житан», а он мне – «Гуцульские». С армии их не курил. Как говорится – чистый термояд. Заметив, что я начинаю задыхаться с непривычки, он вернул мне мою пачку:
-Что, слабо?
-Уже слабо, - проморгался я, - Лет пять их уже не курил. Черт, самосад – и тот легче.
-Зато как пробирае! – хлопнул тот меня по плечу, - Це не то, шо твои цигарки, що курил, що радево слушал. А мои-то где курил, в армии?
-Ну да, где же еще, - отмахнулся я от густого, как сметана, дыма, - Там радостей-то всего и было: покурить да поспать.
-А пожрать?
-Это редко. Одной перловкой, считай, и питались, - задумался я, припоминая наш рацион, -  Тушенку завезут – тогда праздник. А еще лучше – это когда кабанчика или олешка подстрелить удастся. Мы же в тайге, на Дальнем Востоке, служили. Благо капитан понятливый был, на охоту ходить разрешал, а патроны потом на стрельбы списывал. Или, может, ему самому свежатинки хотелось, не знаю. Но минимум раз в неделю мы за добычей ходили. Не все, конечно, по три человека: два солдата и один прапор. Да… Иногда даже с добычей возвращались. Как-то даже тигра амурского видели, здоровый такой, зверюга. Стоял на берегу речушки, скалился. Но капитан нам строго-настрого запретил его стрелять: в Красной книге он, говорит, беречь надо, мало уже тигров осталось. А жаль: такая шкура пропала.
-И шо?
-Да нишо. Поскалился он, побил хвостом, и пошел обратно к себе в тайгу. В тот день мы так никого и не подстрелили. Хотя птицы было – тьма. Но ведь не станешь же по ним из «Калаша» палить! Даже если и попадешь - кому потом этот комок перьев нужен.
Сашка стоял в сторонке и только кивал, принюхиваясь к дыму. Наконец ему это надоело:
-Ждем-то кого?
-Не кого, а когда, - взглянул я на часы, - Когда по нам там соскучатся. Ладно, пойдемте.
Встреча на Эльбе – это провалившийся экзамен в театральный институт для абитуриентов – неудачников по сравнению с тем накалом страстей, которые разгорелись в прихожей у Абрамыча. Здесь не было той чинной сдержанности, как у Тараса Бульбы, здесь превалировали голые эмоции: объятья, поцелуи, многократные тычки, удары по плечам, потом снова объятья. Ужас, одним словом. А шуму было! Бедные соседи. Зато потом было уж совсем весело: братья травили байки, мы с Сашкой и Абрамычем по большей части слушали, посмеиваясь, а иногда и во весь голос хохоча искренне, позабыв про «бедных соседей», и про тетю Бэтю с Еленой. От смеха у меня уже начал болеть живот, когда пришла хозяйка:
-Так, оболтусы. Вы знаете, сколько времени?
Я не поверил своим глазам. Восьмой час! Наташа уже наверняка встала, и теперь беспокоится. Господи, я не просто обалдуй, я – балда! Наскоро попрощавшись, я побежал к себе домой, каяться. В прихожей в халатике от «Хилтон» стояла Наташа и рассматривала сумки:
-Что, дядя Сережа с тетей Леной приехали?
-Приехали. Мы там у Абрамыча слегка посидели. Ты извини, я даже не заметил, как время пролетело. Мне стыдно, - повинился я, -  Но я готов искупить вину: сейчас с Никиткой погуляю, потом на молочную кухню сбегаю, потом…
-Не надо мне твоего «потом»! – перебила меня жена, - Ты что, думаешь, я тебе такому вот Никитушку доверю?! Да я тебе в таком состоянии и санки-то нести не позволю. Иди лучше спать, горе луковое, мы с Юленькой сами вдвоем управимся. Иди уже. Не сержусь я на тебя сильно, не переживай: знаю, если мой папа, да с дядей Сережей – это все: трезвенники будут пить, а инвалиды – плясать. Умывайся и все, ложись. Все – все, без разговоров.
Как же хорошо спать у себя дома! Да еще и в тишине. А самое главное из хорошего – что жена не злобастая. И я со спокойным сердцем и с улыбкой на лице сразу же заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Когда было это «уже», пока непонятно, но в квартире было совсем-совсем тихо. Как оказалось, еще и пусто. Я взглянул на часы: девять. Ну не мог же я проспать тринадцать часов? Утро сейчас или вечер? Надо будет электронные часы купить, а то в этих вечных сумерках не разберешь. Ладно, включим телевизор. Если идет «Время», значит, вечер, а если что другое, то получается, что я проспал всего час с хвостиком.
Было «Время». Вот ведь елки – палки! Тринадцать часов проспать! Но организм подтвердил, что это - правда: ему захотелось кушать и в туалет. Черт. Мои-то где? На кухне лежала записка: «Не теряй. Мы у тети Бэти. Скоро будем, жди дома. Целую, твоя Наташа». Ладно, будем ждать дома, а то вдруг там опять. А что «опять» - это наверняка. Нет уж, посижу здесь, в тишине, книжку почитаю. Тем более что учебник графа Витте я так толком и не прочитал, все времени не хватало. А вот теперь он в самый раз. Но опять полноценно почитать не получилось: уже через час вернулась Наташа со спящим Никиткой на руках:
-Санки занеси, они там, внизу. Нет, сначала лучше сыночка подержи, я разденусь, потом сходишь. Выспался?
-До неприличия. Я всего час как проснулся, даже почитать не успел.
-Успеешь еще. Мы сейчас спать пойдем, сиди себе, да читай.
Я так и сделал. Пожелав всем покойной ночи, и поцеловав роднулечек на сон грядущий, я устроился на кухне. Очень хорошее место для работы, скажу вам: и холодильник под рукой, и чай всегда можно заварить, никуда далеко ходить не надо. Обленился я в последнее время: и тренировки пропускать начал, и на каток не хожу, даже зарядку, и то в полсилы делаю. Надо взять себя в руки, а то скоро совсем в тюфяка превращусь, а мне это как-то не хочется.
Вот и второе января наступило: можно бежать в институт, может, сдам по - максимуму экзаменов, а потом – сразу обратно домой, к семье. Прихватив с собой почти дочитанного Бодлера, я, стараясь не разбудить все еще почивающих родных, выскользнул на площадку, и стал закрывать дверь. Между этажами стояли незнакомые мужики, негромко переговаривались и курили. Я решил поздороваться:
-С Новым годом! Извините, а вы к кому?
-Пока ни к кому. И тебя с Новым годом. Мы тут погреемся малость и уйдем. Ты не против?
-Да нет, какой разговор. Только окурки, пожалуйста, в баночку кидайте, я ее специально туда поставил. Возле окна она, видите?
-Видим. Все чисто будет, не переживай.
Странные какие-то. И одеты вроде прилично, но все равно странно: как будто не из этого мира они сюда явились, настолько инородным показалось мне их появление. Ладно, первым делом загляну к Вере Дмитриевне, стихи обсуждать. Честно говоря, я почти ничего не запомнил, но почитать на самом деле стоило. Правильно она говорила, что в оригинале пусть и сложнее, но зато более выпукло, лучше чувствуется вкус языка, смысл сказанного и написанного. И что в переводах до этого лучше вовсе не читать, а если читал – следует забыть, потому как переводы – это как слепая собака – поводырь: неизвестно, куда затащит.
Так, буду по возможности сдавать сразу за оба семестра, нечего время терять: оно мне еще для учебника пригодится. А вдруг Абрамыч не врет, и мне годика через два – три на самом деле кандидатскую дадут? Формально в аспирантуру поступить, конечно, придется, а вот учиться – шиш! Чтобы я опять этот марксизм – ленинизм учил? «Прожектор перестройки» смотрел? «Правду» эту тупую выписывал? Нет уж, не хочу. С чего бы начать? Блин, всего два часа спал. Зато вчера выдрыхся, как слон. Начну-ка я со второго этажа, а там уж кто по пути попадется, благо на меня многие, точнее, большинство преподавателей смотрело сквозь пальцы: ну пришел человек не в свой день сдавать – и черт с ним, пусть сдает, лишь бы ведомость с собой захватил, да на вопросы внятно отвечал.
Домой я возвращался затемно, любовно прижимая зачетку к сердцу. Еще денечек побегать, ну максимум два, и полгода можно заниматься всем, чего душа пожелает. И какой дурак спел эту песню «Почему я невезучий?». Антонов, по-моему. А ты постарайся, и тогда точно начнет вести. Вот даже с этим кровопивцем Звиревичем, преподавателем по философии, мы и то разошлись довольно мирно: он сначала лениво выслушал меня о работах классиков марксизма, задал пару наводящих вопросов, и вдруг начал пытать насчет древнегреческой. А я там – ни ухом, ни рылом. Апории Зенона предложил порешать, про Ахиллеса и черепаху, еще про какую-то дребедень, да вдобавок принялся анекдоты из жизни древних философов рассказывать. Утомил, короче говоря.
-Вы зря, молодой человек, философию не любите, - сказал на прощанье он, ставя отметки, - это ведь не только то, что Вас учить заставляют, но и то, что у Вас сердце и ум жаждут. Вы почитайте, не поленитесь, и уж точно не пожалеете, - и, вздохнув горько,  отпустил меня с миром.
Не пожалею, ох, точно не пожалею! Больше ни одной философской книжки в руки не возьму в жизни: мутотень какая-то все неконкретная. Один думает так, другой – тоже пишет, что с первым согласен, но все равно все не так: неправильно выводы сделаны. Папы моего на них нет, он бы быстро их жизни научил. Хотя, может быть, как-нибудь на досуге от безделья и почитаю: не зря же мне Владимир Васильевич целую серию «Философского наследия» оставил. Господи, как же в животе-то урчит! Быстро – быстро домой, потом – к тете Бэте, ужинать. Или наоборот? Надо подумать: где они сегодня будут пить? Наверное, опять у нас. Тогда пойду лучше к Абрамычу, ключи-то в кармане. Так и есть: у меня на кухне горел свет, а у Абрамыча – тишина. Решено: пойду ужинать, а завтра досдам все остальное, пусть даже на трояки, и плевал я на весь этот третий курс. С удовольствием в одиночестве поужинав, я сварил себе кофе и сел было почитать, но тут вернулись хозяева:
-Хобочка! А ты тут что делаешь?
-Читаю. Вот, - и показал толстенный учебник по ядерной физике, буквально несколько минут назад выуженный из моего многострадального, видавшего виды портфеля. Почему-то на модные сумки мне его менять не хотелось: это был подарок Абрамыча, он говорил, что еще в аспирантуру с ним бегал. Ну, линялый, с проплешинами, но кожаный и крепкий. Нравится он мне. Бог даст, сыну его передам. И неважно, что он выберет – мехфак или радиофак, журналистику или физику, а может, к тем временам еще что нового появится.
Предыдущий хозяин портфеля недовольно заявил:
-Плохо ты жену свою воспитываешь, плохо.
-Это почему? – внутренне стеная, посмотрел я на него.
-А что она нас гонит? Мы же не кричали, даже песен не пели, правда, Степан? А ты, Серега, что молчишь? – ткнул он пальцем под ребра украинского Ефимыча, - Прав я или неправ?
-Я не молчу. Я раздеваюсь. Сейчас разденусь и спою.
Опа – на. Драпать отсюда надо, а то накроется моя сессия, и к бабке не ходи. Вместе с семейным счастьем напару. Быстренько собравшись и, не слушая возражений, я оделся и побежал домой, спать. Сейчас прилягу под теплый бочок Наташеньки, и буду сопеть в две дырочки до самого утра. А завтра все сда – а – ам. Ах, покойной ночи, Хобдабай Байходжаевич, покойной ночи, Наташенька и Никитушка.
Трень – трень – трень! – разбудил меня звонок. Черт, кого еще принесло?! Ночь на дворе! Неужели опять Степан с Серегой? Убью нафиг! Хорошо хоть, Наташа с Никиткой не проснулись. Накинув халат, пошел открывать дверь. Вот те на! Сашка Белый. Ничего не говоря, он схватил меня за воротник и вытащил на площадку:
-Сукин сын! Ты что опять натворил?
-Что? Ты про что вообще? Ты что так поздно-то? Да отпусти ты меня наконец, объясни, в чем дело, - оттолкнул я того от себя.
Сашка помотал головой:
-Говори, что натворил.
-Да ничего, говорю я тебе, ты … Нет, я не понимаю! В такую-то позднь!
-Я сегодня звонил в свой отдел, на старую работу, мужиков с Новым годом поздравить. И знаешь, что они мне сказали? – и сплюнул прямо на лестницу.
-Что?
-То! Твое дело из главка затребовали, еще в декабре. Ты ничего подозрительного не замечал?
Я поник, прижавшись лбом к холодной стенке. Только не это! Только не сейчас! И как я мог про эти чемоданы забыть? Господи, что делать-то?
-Ну, так что? – дернул меня за рукав Белый.
-Были тут с утра двое, курили, - чуть не застонал я вслух, - Вроде нормальные, но странные. Они мне почему-то не понравились.
-Вот и молодец. Вижу, ты все понял. Все, я побежал, и ты меня не видел. Выводы делай сам.
Что делать? Что же мне делать? Ключи от гаража – у Абрамыча, и вне зависимости, спят они, или все еще гуляют, идти туда мне совсем неохота. Встану лучше в шесть, нет, в пять, и унесу эти клятые чемоданы подальше, на задворки. Поставив будильник, я улегся спать. Если это называется «спать», то тогда я не знаю, что значит «бодрствовать». Я ворочался, крутился, изредка затихая, когда просыпался Никитка. Наташа что-то шептала ему, кормила, и снова ложилась рядом. Наконец и я тоже забылся. А проснулся только в девять, когда низкое северное солнце уже встало из-за горизонта. Черт возьми! Как же это я проспал? Все будильник виноват, железяка страшная. Даже не позавтракав, я побежал к Абрамычу за ключами. Недобежал. Возле выхода из подъезда стояли вчерашние любители покурить и погреться.
-Гражданин Джалдыбаев! Постойте, у нас к Вам дело, - и один из них открыл «корочки».
-Здравствуйте, а в чем дело? – похолодело у меня внутри.
-Эк Вас голосок-то подводит. Чует кошка, чье мясо съела? Ваш гараж? – показал он на распахнутые ворота бокса.
Возле них стоял Владимир Петрович и еще пара типов в пальто.
-Нет. Это вон его гараж. Зубкова гараж.
-А он говорит – Ваш. И что он один комплект ключей Вам отдал. А Вы сейчас отдадите их мне.
-Но у меня их нет!
-Обыск хотите? Устроим. Не хотелось бы, конечно, вашу молодую советскую семью тревожить, но, видимо, придется. Но сначала пройдемте в гараж.
Тут из своего подъезда вышла спокойная, как танк, тетя Бэтя:
-Вы кто такие, молодые люди?
-Мы из органов. А Вы кто? – надменно произнес КГБшник.
-Я здесь живу, и мне ваши лица незнакомы. Я вам не доверяю, а вот своим соседям – вполне, они все приличные люди.
-Гражданка, если Вас пока не обвиняют, это еще не значит, что Вы не под подозрением. Знаете такую поговорку? Понятой будете?
-Что? Ужас, кого-то убили? – и пристально посмотрела на особистов.
-Хуже. Пройдемте с нами. И Вы, гражданин, тоже.
А у меня в голове все крутилась и крутилась мелодия Пахмутовой: «Надежда – мой компас земной, а удача - награда и за смелость. А песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось». Да уж, надежда. А вот чтобы «жизнь нас разлучала», мне совсем не хочется. И про «памятник надежде» - это тоже лишнее.
Петрович сиял, как начищенный самовар: сразу видно, что он и настучал. Или эти два очкарика? Впрочем, уже неважно. Но ничего: про Солженицына сейчас даже в газетах пишут, может, и обойдусь малой кровью. Сдам опять за день все экзамены за курс – и все. Но внутренний голос твердил: «Не сдашь. Больше уже ничего не сдашь». Гадина. Лучше бы молчал.
-Итак, граждане, приступаем к выемке вещественных доказательств. Владимир Петрович, куда, Вы говорите, они укладывали чемоданы?
-Шуда, - с готовностью подковылял он к телевизору, тщетно охранявшему тайник, - шуда, под дошки, мне хорошо было видно ш балкона. Они шначала вдвоем были, но второго я не жнаю, а потом и мой шошед подошел, они книгу смотрели. Шуда, шуда.
-Антон, Серега, отодвиньте ящик в сторону, - скомандовал. По всей видимости, старший, - вскрывайте пол, там и посмотрим, то это или не то. Хотя я уверен, что именно то.
Я закурил. Перестройка. Гласность. Сам же недавно про это Васе говорил, что верить нашей власти никак нельзя, а сам что? Тварь самонадеянная! Ну, вот и чемоданы.
-Ваши? – спросил этот любитель покурить.
-Нет, - разумеется, отказался я.
-А чьи? – расплылся тот в улыбке.
-Я не знаю.
-Ну, хорошо, посмотрим, что там внутри, хотя я и так все знаю. Ваши подельнички с очень хорошей стороны Вас охарактеризовали, гражданин. Так что не вижу смысла отпираться. Открывай, Антон.
Книжки. Вот они, проклятущие.
-Составляем опись. Граждане, подойдите, пожалуйста, поближе. А Вы, Джалдыбаев, стойте здесь и смотрите, к чему приводит эта неразборчивость в выборе друзей, - и улыбнулся мне лукаво.
Так, за книжки – ничего особенного. С другой стороны – мое досье, а я даже и не знаю, что там про меня написано, а Сашка молчал, как эхо среди океана, и только похихикивал. И вчера ничего не сказал. Ну почему я вчера не пошел?! Вынес бы чемоданы ночью, - и все! Шито – крыто! Книжек ему жалко стало! А Наташу с Никиткой не жалко? Хорошо хоть, я их прописать успел, а то и квартиру могли бы отобрать.
А вот это был сюрприз: под книгами лежали газеты и листовки явно антисоветского содержания. И, что хуже всего – деньги. Это залет. Это полный привет. Надо действовать:
-Я же Вам говорю, что это не мое.
-А я и не спорю. Это – не Ваше, и быть Вашим уже не может. Кстати, так же, как и Ваша жизнь. Понятые, распишитесь, пожалуйста. Только проверьте, правильно ли указаны Ваши паспортные данные. Ну вот, все. Спасибо, все свободны. Кроме Вас, молодой человек, разумеется. Мы сейчас с Вами поедем – мы помчимся. На оленях утром ранним, так сказать. Любите музыку?
-У Вас слуха нет, - буркнул я.
-Хорохоритесь? Это хорошо. Хоть не так скучно, а то эти два Ваших ханурика хныкать начали, даже смотреть противно, - и поморщился, -  Вы в машинку-то садитесь, с ветерком довезем, тут недалеко. Кстати, меня Даниил Даниилович зовут, легко запомнить, правда?
-Что правда-то правда. Вы хоть спасибо-то сказали бы за сигнал Владимиру Петровичу, а то ему вон не терпится благодарность получить.
-И то верно. Что ж это я? – спохватился тот, и обратился к Зубкову, - Владимир Петрович, благодарю Вас за бдительность, идите домой, а то надоели уже. Старая гвардия, блин.
Зловредный старик, неуверенно потоптавшись возле ворот, покачал головой и пошел, оглядываясь, домой. А ведь я хорошим человеком его считал. Хотя, возможно, и даже – наверняка он такой и есть, просто у него своя правда. Не зря же сказал про него КГБэшник: старая гвардия. Вот он и старается быть нужным, хотя сам уже почти никому не нужен. Жаль мне его.
-Не люблю я их, Толя, - скосил на меня глаза Даниил Даниилович, - но ведь без них, динозавров, нельзя. Кстати, разрешаю тебе сигареты из дома взять, да с семьей попрощаться. Бельишка там еще возьми, не помешает. А я уж, извини, с тобой побуду, без присмотра оставлять никак нельзя.
-Не пойду. У Наташи молоко пропадет, ты, что ли, кормить будешь?
-Раньше надо было думать. Молись, христианин, своему Богу, чтобы условным сроком отделаться. И не надо мне ничего объяснять, я и так все знаю.
-Что? Что ты знаешь?! – стало мне уже все равно.
-Я же сказал – все, - и подмигнул, зараза. - Покури пока еще разок на свежем воздухе – и поехали. Подыши, нескоро еще сюда вернешься.
-Пугаешь?
-А что это ты на «ты» перешел? – поднял тот бровь.
-Я со всеми близкими так. А сейчас, кроме тебя, у меня ближе никого и нет. Или я неправ?
-Экий ты задорный, - усмехнулся он, затем вздохнул, и покачал головой. - Упустил тебя в свое время Белый, упустил.
-В смысле?
-Да я ему говорил, чтобы тебя в плотную разработку взять, а он все отнекивался. Вот пусть теперь жуликов по поездам ловит, Буратино.
-А кто это – Белый?
-Дурку не валяй. Тебе что, сказать, когда он последний раз у тебя был? Правильно, сегодня ночью. Крыса он канцелярская, ничего в нашем деле не смыслит: даже наружку не заметил. Как ты думаешь: может, его и из ментовки тоже турнуть?
-Дело твое. По мне – так лучше турнуть: есть шанс, что он человеком останется, - сделалось муторно мне от нелепости ситуации.
-Ох ты разговорился-то как! А я по-твоему, уже и не человек?
-А ты сам как думаешь? – равнодушно прикурил я одну сигарету от другой.
-Да иди ты!
-Что? Так я пойду? – и на самом деле сделал движение в сторону подъезда. Даже не движение, а так, намек на движение.
Опять меня хотели ударить. Ну что за судьба у меня такая? Все, кому не лень, метят кулаками мне в голову. Этот, правда, был исключением: по почкам достать хотел.
-Молодец, - похвалил он мою реакцию, - В камере выживешь. Пойдем в машину, ехать пора, а потом и протоколец составим.
Кабинет у следака был не ахти какой: все стандартно. Дзержинский на стенке, сейф непонятного цвета в углу, и мебель, оставшаяся еще с тех времен, когда к задержанным на «Вы» не обращались.
-Пиши, - подвинул он ко мне пару листов бумаги и ручку, - я тебе очень советую: правдиво пиши. Вон видишь, - показал он на полку с папками, - знакомые фамилии? Они про тебя писали, теперь и ты про них пиши.
-Не буду. Я только про себя буду писать. Чай можно? – и вправду, хотелось мне пить.
-Можно, - и налил мне заварки, подбавив в нее холодной воды из чайника, - Еще чего?
-Я не завтракал. Пирожных хочу, с кремом, чтобы мозги лучше работали.
Даниил Даниилович усмехнулся, пошарил в столе и достал из нижнего ящика печенье «Сорок лет Победы»:
-Ты извини, что слегка несвежее. Но это ничего, привыкай, сухари не слаще. В чае размочи – и давай, челюстями работай.
-Спасибо и на этом, - отхлебнул я из стакана мутноватую жидкость, - А чай у тебя – дерьмо. Нельзя так над напитками издеваться: чревато.
-Не понял, - насторожился тот.
-Характер портится. Вот ты меня сегодня даже ударить хотел, а все из-за твоего чая. Пьешь бурду всякую, вот в голове то же самое и образуется. Приходи лучше ко мне домой, но только как гость, я тебе настоящий чай заварю. Да ладно, похоже, это еще нескоро будет, - и, вздохнув, принялся за писанину. - Так, вроде все. Вот на, что хотел, то написал, - минут через двадцать подвинул я к нему исписанные листы.
-А что не хотел? – выкинув в мусорное ведро недогрызенное печенье, высморкался тот в большой клетчатый платок. – Ну вот, насморк из-за тебя подхватил. Так что насчет остального?
-Соответственно, - не было мне его жаль: да пусть хоть напрочь разболеется, да коллег своих всех поголовно заразит - стране только польза от этого выйдет.
-Не любишь ты себя, не ценишь, Джалдыбаев. А если я рассержусь?
-А если я обижусь? – равнодушно ответил я.
-И что? – закинул он по-американски на стол ноги, - что дальше?
-Не знаю. Бог покарает, наверное. Я в жизни всякую бяку видел, поверь. Но там как дерьмо было дерьмом, так дерьмом и осталось, - и посмотрел прямо в глаза следователю, - Может, это для тебя и оскорбление, но мне кажется, что ты пока что не такой.
-А ведь ты злой, Джалдыбаев, - посмотрев укоризненно на меня, сказал следователь, - я тут хочу дело закрыть, повышение получить, не без этого, а ты мне на совесть давишь. Давай посмотрим, что написал.
Взяв в руки листы, он начал нараспев читать:
-Я, Джалдыбаев Хобдабай Байходжаевич. Тьфу ты, язык сломаешь. Не обижайся, но это правда.
-Да ничего, мне многие так говорили. Пытались даже выговорить, волновались, но от этого получалось только хуже. Так что читай и не волнуйся.
-Спасибо за совет. Так. Это все понятно, это тоже ерунда. Ага, вот и по делу. Двое незнакомых мне студентов оставили на хранение. Видел их в институте. Хорошо. Угу… В очках оба. Хорошая примета, ничего не скажешь, запоминающаяся. А что ты не написал, что на митингах с ними встречался? Нехорошо это – полуправду писать. Тут или все, или ничего. Ну да ладно, - махнул он свободной рукой, - Далее. Чемоданы мешались в коридоре. Это понятно, что мешались. Ты чай-то пей, остынет же. Так, поехали дальше. Перенес их в гараж соседа. А вот тут непонятно. Помогал тебе кто? Зубков утверждает, что ты с каким-то мужиком чемоданы тащил. И еще: … ладно, потом.
-Ну да, тащил, - подтвердил я, - Попросил прохожего, он и помог. Мир ведь не без добрых людей.
-Ладно, этого твоего доброго человека мы найдем, и как следует отблагодарим. Прям по самое нихочу отблагодарим, - и дернул головой, - прицепом пойдет. Так, а что ты про своего научного руководителя ничего не пишешь? Так не пойдет, милейший. Пиши.
-А что писать-то? Хороший, талантливый ученый. Многому меня научил, я ему обязан, - говорил я истинную правду.
-Ну, дальше, дальше, - закивал тот, - Водку вместе пили? О чем говорили?
-Пили, конечно, - не стал я запираться. - Я и с тобой могу выпить, если нальешь, а то я как-то с собой не захватил. Курить-то хоть можно?
-Да уж,  ты и кадр. Знаешь, я тебе искренне сочувствую, - и наконец-то убрал ноги со стола, - Но вот написал ты дребедень одну, никакой конкретики. С такой писаниной я тебе помочь никак не смогу. Хочешь, иди, в камере подумай.
Признаться, в голове пустота сплошная, даже хуже, куда как хуже, чем тогда, в армии, на «губе», когда мне всяко светило провести остаток службы в каком-нибудь штрафбате, или еще где. Но – тогда я был один, а сейчас у меня – семья, оттого-то, видимо, и пустота больше, страшнее и безнадежней. Но – сдаваться все равно нельзя, «эти» только того и ждут, чтобы я сдался.
-Не о чем мне думать. Так я закурю? – достал я пачку.
-Кури, кури. Нехорошо ты с собой поступаешь. Ладно, пойду тебе навстречу. Вот смотри, - вытащил он два толстых скоросшивателя с полки, - Вот они, показания твоих якобы друзей. Читать не дам. Так вот, они тут утверждают, что именно ты являешься координатором по распространению литературы и, кроме того, являешься держателем партийной кассы, о чем свидетельствуют денежные средства, найденные в чемодане. Как тебе?
-Хреново, - лениво взглянул я на папки, - Либо они врут, либо ты.
-Логично, - ответил следователь, - А что, третьего не дано?
-К счастью, нет. К моему счастью, - уточнил я, - Можешь посмотреть: ни на книгах, ни на деньгах моих отпечатков нет. Да, я видал, что это Солженицын, ну и что? Я слышал, его Горбачев даже обратно к нам из Америки зовет. Так что ничего дурного я не сделал, и не надо меня пугать.
-Ничего, говоришь? Ну, это мы еще посмотрим. А ты в курсе, что по тебе Лубянка плачет? Нет? А я вот в курсе, - продолжал он меня прессовать, - Так что для твоего же блага еще раз спрашиваю: будешь еще что добавлять в протокол? Я не настаиваю: не хочешь – не пиши, тобой другие займутся.
-Мне нечего добавить, - почти на секунду прикрыл я глаза, внезапно ощутив смертельную усталость, - Вы уж простите, что отнял у Вас столько времени.
-Опять на «Вы» перешел? Ладно, воля Ваша. Подпишитесь вот здесь, внизу, и дату поставьте, - и подал мне протокол, - Так точно сотрудничать отказываетесь?
-У меня все точно, кроме жизни, - без спроса взял я ручку из его набора.
-Это почему? – проследил тот взглядом за моими руками.
-Потому, что это не жизнь.
В голове опять зазвенел голосок Анны Герман, повторяющий, как на испорченной пластинка, одно и то же: «светит, словно памятник надежде».
Под протоколом я вывел крупным чертежным шрифтом, одними заглавными:
               
ХОБОЧКА