– Честно говоря, я давно мечтал о переезде.
– Да ладно. Что нам, плохо там было?
Он сделал паузу, внимая тихому журчанию ручья, который впадал в пруд и ерошил у берега водоросли, похожие под водой на тонкие деревца, борющиеся с ветром.
Они напоминали ему водоросли той речки, в которой она давным-давно купалась голышом, а он, помахивая ей рукой из ивовой тени, рыбачил двумя бамбуковыми удочками с самодельными поплавками из винных пробок и гусиных перьев, найденных во дворе деревенского дома, где они во время отпуска снимали комнату.
Это, конечно, не та речка. Но лучше уж так, чем никак, подумал он.
– Эй, батенька, ты заснул, что ли?
–Что? – встрепенулся он.
– Я говорю – что нам, плохо разве там было? Там, где мы жили последнее время?
Он почувствовал неловкость.
– Извини, задумался… Нам с тобой всегда было, есть и будет хорошо. С милой рай и в шалаше, тем более в райских кущах.
– Каламбурим по-прежнему? - усмехнулась она.
– Не вижу препятствий,- ответил он.
– …Меня последнее время стала доставать эта эстакада, – снова заговорила она. - Хоть и поставили мы эти хваленые пластиковые окна, но спать, ты знаешь, мне приходилось в берушах. Я тебе не говорила, стеснялась. Просто затыкала уши желтыми пластиковыми пробочками. Дурацкие беруши!
Зависла тяжкая, неловкая, болезненная пауза.
Он первым прервал её:
– Да ладно, нет худа без добра – всё, что ни делается – всё к лучшему. Хотя… ну не знаю… Время покажет.
Он замолчал, разглядывая водоросли у берега. А она вдруг хохотнула:
– Ага, время покажет. Ха-ха… Скажи еще: поживём-увидим. Ну спасибо, повеселил.
Потом она продолжила серьёзно:
– А меня тошнило последнее время от окружения. Теперь, вот, слава богу, не тошнит.
– А тут клёво, а? – он постарался увести её от надоевшей ему темы. Да и в самом деле: ну сколько можно перемывать кости… (он задумался над этой фразой и мысленно усмехнулся) – людям и с их неистребимыми человеческими пороками? Да пора уж и отдыхать начать, в конце концов.
Он предложил:
– Давай завершим обсуждения экзистенциальных проблем и будем просто отдыхать и наслаждаться. Релаксировать!
– Извини, - сказала она, – у меня отходняк от всей этой истории. Пройдёт. Как когда-то нас учили в университете на лекциях по психологии – смена динамического стереотипа болезненна. Да, я привыкла к жёсткому городу с жёсткими людьми… Но я и привыкла к нашим вечерним посиделкам на нашем балконе, когда мы курили, делились впечатлениями о прожитом дне. Помнишь, а? – ты наигрывал мне новые композиции. Еще даже незаконченные. Надевал эти… как они – ну когти такие на пальцы правой руки, а на палец левой кисти – такую трубочку…
– Слайдер, – подсказал он.
– Наверное… И под звуки добры (слово-то какое!) напевал что-то решительно джазовое. Вот это, – про клык!
– Да-да, – подхватил он. – Ну хочешь, послушай немного.
И он запел:
Клыком вонзился контрабас
В доски сцены,
И зазвучал щемящий джаз
В горячих венах.
О пряный джаз,
Окутай нас
Горячим чёрным одеялом
О пряный джаз,
Наполни нас –
Тобой, тобой хотим быть пьяны…
– Супер, – восхищенно прошептала она. – И ещё прикольная была композиция, мне особенно нравилась – не помню, как называется – там ещё танки, пушки…
– А! Ну слушай!
И он ей запел то, что сочинил, собираясь на Краснодарский фестиваль джаза, незадолго до переезда:
Ветер мнёт мои страницы,
Их осталось бог весть сколько.
В плоских буквах – лица, лица,
Дни – и сладкие, и горькие…
Зарубцованные раны
Защищают мою душу,
Мое сердце – поле брани,
Где ни танков нет, ни пушек…
– Хорошо, что здесь нет ни танков, ни пушек! – засмеялась она.
– Здесь вообще ничего нет, – ответил он серьезно. – И пруд этот, и ручей, и водоросли, и рыбка, выпрыгивающая из воды – всё это, если выражаться привычными нам с тобой терминами, – виртуальность.
– А ты хотел бы сесть с удочкой и порыбачить по-настоящему? А потом сварить уху? А потом ее съесть? – она снова захохотала, если это можно назвать хохотом.
– Не знаю… Что-то в этом тоже было. И вообще – я привык к тому, что теперь стало прошлым… Я не могу пока понять – лучше ли нам стало, чем было. Во всяком случае, там можно было играть на гитаре, есть уху и – и телесно любить тебя. Ты помнишь?
– Я всё помню, – она вдруг заговорила взволнованно. – Я не знаю, тоскую ли я по тому телу, которое когда-то подвело меня с этими дурацкими ушными затычками, когда я не услышала твою просьбу дать валидол. А дурацкая скорая помощь выла в пробке сиреной, когда уже было поздно…
– Да что ж это у тебя все дурацкое! Скорая помощь тут при чем?
Она осеклась.
– Извини… Ладно. И в Турции, кстати, скорая помощь тоже опоздала, когда грохнулся наш автобус. М-да… Вместе со мной еще пять человек… Я ведь… через год после тебя… переехала.
Они помолчали.
Да собственно, они и молчали все это время и сами не понимали, каким образом они общаются. Уж точно не с помощью голосовых связок. Здесь голосовые связки не предусмотрены, как, впрочем, и другие белковые инструменты.
Они, эти два энергетических сгустка, и сами не понимали, каким образом они сейчас начали дуэтом воспроизводить то, что когда-то пели в той, земной, теперь уже потусторонней для них жизни:
Побреду я как в бреду
По ракушкам, словно в детстве,
И земную маету
Растворю в солёном плеске
И забудусь на песке,
И проснусь счастливым
На заре, на берегу
Тихого залива…
После переезда они быстро нашли и узнали друг друга в этом мире, в существовании которого иногда сомневались – сомневались там, в далекой земной жизни, от которой теперь можно было всласть отдохнуть… но что-то им мешало это сделать.
Возможно, им мешали отрешиться от пока еще памятного, земного – вот эти водоросли, так похожие на те, что когда-то колыхались в речке, в которой она давным-давно купалась голышом, а он, помахивая ей рукой из ивовой тени, рыбачил двумя бамбуковыми удочками с самодельными поплавками из винных пробок и гусиных перьев, найденных во дворе деревенского дома, где они во время отпуска снимали комнату.