Переезд в новую квартиру — важное событие для любого человека. Для Вероники ее новое жилище стало крепостью, за стенами которой она укрылась. Стало рубежом между бывшим и будущим. Символом воскрешения и возрождения.
В той, старой, их общей с Борисом квартире осталось то, о чем она пока не могла вспоминать, запрещала себе эти мысленные экскурсии в прошлое. Одинаково сильную боль причиняли вспоминания и о хорошем, и о плохом. Поэтому она притворялась перед собой, что этих десяти лет в ее жизни не было. Вот не было — и все! Вчера ей исполнился двадцать один год. А сегодня уже тридцать один.
И получалось притворяться, неплохо получалось. Если бы не одинокие вечера. В один из таких мучительных вечеров в ее квартире раздался звонок. На вопрос: «кто там?» она услышала: «соседка». Женщину, переминавшуюся с ноги на ногу на лестничной площадке, Вероника видела впервые, но двери почему-то открыла..
- Вы позволите?
Визитерша была чем-то расстроена, и Вероника молча посторонилась, приглашая этим движением гостью войти.
- Мне необходимо позвонить. Можно от вас?
Не ожидая согласия хозяйки, женщина сняла трубку стоявшего тут же, в прихожей, телефона и начала набирать номер. На том конце провода ответили, и гостья сказала:
- Девушка, запишите адрес пожалуйста. Срочно пришлите по этому адресу милиционера с собакой. Он хочет меня убить. Ножом. Сын. Нет, он не шутил. Он правду говорил.
Положив трубку, и, казалось, тут же забыв о неприятном разговоре и о сыне, угрожающем ей ножом, женщина заглянула в комнату:
- Ой, как у вас красиво! А можно я у вас буду жить? - она повернула к Веронике лицо.
Из обращенных к Веронике глаз с расширенными зрачками на нее смотрела бездна. Когда душа больна — глаза пусты. Склеры, радужка, зрачок — все на месте. А души в них нет.
- Не хотите? - женщина понуро опустила голову. - Никто не хочет. Ладно, я пойду.
Закрыв за гостьей дверь, Вероника позвонила Валентине Сергеевне, соседке, жившей через стену.
- Ой, вот беда-то! Ах ты, Господи! Опять у Олюшки обострение! - не дослушав сбивчивый рассказ Вероники, запричитала Валентина Сергеевна.
Успокоила:
- Не переживайте, Ника, никто ее не убьет. Нет у Оли никакого сына. Одна она, как перст. Это она дурит. Не волнуйтесь! Я присмотрю за ней.
Вечером Валентина Сергеевна навестила Нику. Рассказала:
- С грехом пополам устроили мы Олюшку в стационар. Не хотели ее класть! Говорят, не представляет социальной опасности!
Вероника спросила:
- Давно это у нее?
Валентина Сергеевна вытерла губы салфеткой:
- Давно, лет двадцать уже. Она же, Оля, на моих глазах выросла. Такая девочка яркая была! Рисовала, пела, на гитаре играла, песни сама сочиняла. В университет наш поступила после школы. И мальчик этот ее тоже с ней учился. Поженились рано, на втором курсе. Совсем ничего пожили вместе, когда все случилось. Нашелся «добрый» человек, прислал Оле фотографии мужа какие-то недвусмысленные. Тот ей пытался объяснить что-то, но Оля ему не поверила. И отомстила. Месть свою на фото запечатлела, да еще все так срежессировала, творческая же девочка была, в том же ракурсе, как и он со своей пассией сфотографировалась. И обе эти фотографии ему отдала. Вечером пришла домой, а он повесился. И тоже свой спектакль устроил. В их спальне, над кроватью, ввинтил крюк. Так над ложем их брачным и висел, когда она пришла. На постели какой-то там коллаж из цветов и фотографий, тех самых и их с Олей свадебных, устроил. Она вначале ничего, держалась. А месяца через три после похорон заговариваться начала, чудить.
Вероника подождала, пока чопорная Валентина Сергеевна дожует печенье, за которое она принялась, закончив рассказ, спросила:
- Как же она живет одна? Кто за ней ухаживает?
- Так и живет. У нее вообще-то светлые промежутки продолжительные бывают. Тогда и не подумаешь, что больной человек. Так, слегка странный. Но присматривать за ней надо. Пойду я, поздно уже, устала я сегодня.
В тот вечер отбиваться от мыслей о вычеркнутых годах Веронике пришлось особенно ожесточенно. Ведь там, в тех годах у нее, как и у сумасшедшей Оли, остались и присланные кем-то «заботливым» фотографии Бориса, обнимающего чужую смеющуюся женщину, и настойчивые советы подруги «сходить налево», что, якобы, прекрасно лечит душевную боль...
Олю не было видно долго, месяц или полтора. Но однажды, поднимаясь по лестнице, Вероника увидела ее сидящей прямо на ступеньках. Оля пристально смотрела в раскрытое настежь окно лестничной площадки. Медленно перевела взгляд на замершую перед ней Веронику.
- Как Вы думаете, там что-нибудь есть?
В ее широко распахнутых, теперь уже человеческих, живых глазах была такая тоска, такая боль, что у Вероники перехватило горло.
Справившись с собой, Вероника твердым голосом ответила:
- Есть. Я в этом уверена.
Оля оживилась:
- Правда? Я тоже так думаю. - После паузы добавила. - Иначе невозможно. Я должна ему все объяснить. Он поймет. Простит. Я знаю.
И она подвинулась, давая Веронике пройти.